Золото. Назад в СССР 2

Глава 8

Я поискал глазами Сержа, но на том месте, где он только что стоял никого не было. Он словно испарился.

Наступила осень.

Осень календарная здесь на Севере не совпадает с географической, и тем более с геологической. Началась геологическая осень с отходом транспортов и ледоколов, а заканчивалась, когда геологов вывозят из тундры.

Я накачивал резиновую лодку насосом-лягушкой на участке Семягина. И ежился от утренней прохлады. Дежурный готовил завтрак на ветру.

Скоро будут лепешки с сыром и кофе. Нет ничего вкуснее, чем завтракать и прихлебывать обжигающий кофе на утро после тяжелого перехода. Я уже окончательно проснулся и мне больше не хотелось укрываться дополнительным одеялом в теплом спальнике.

Тело разогрелось от ритмичной работы стопой. Нужно накачать и найти мелкие порезы.

Я был благодарен Семягину за то, что он дал мне работу и взял меня в эту осеннюю экспедицию после того, как на собрании трудового коллектива большинство коллег проголосовало за отстранения меня от работы.

Взял он меня рабочим четвертого разряда, то есть простым шурфовщиком, которому приходится делать всю тяжелую физическую работу в экспедиции в добавок к своим обязанностям.

У Семягина в отряде работал Виталя Колпаков — его называли богом промывки. Отличался от остальных тем, что и в солнце, и в дождь, и в гнус, в шторм, и в безветренную погоду мог стоять по колено в канаве и намывать, намывать, намывать.

Многие работяги слагали о его заработках легенды и ставили его в пример случайным людям пришедшим в ремесло. Он был почти такой же легендой среди «государственных» промывальщиков, как Андрюха Рябой среди артельщиков.

Но к концу лета, его никто не мог найти. Ходили слухи, что он сбегает в тундру к одинокой местной вдове, улетает на «материк», вербуется на ледокол матросом, уходит в запой в тундру. А к началу геологической зимы он неизменно появлялся свежий и набравшийся сил.

Семягин всегда сохранял за ним место в экспедиции потому что такого промывальщика надо было еще поискать. Но штатную единицу надо было кем-то закрывать. Он предложил мне заменить Виталика.

Выбор у меня был не велик. Пока Куницын бился с министерскими я мог либо месяцами ждать результатов работы комиссии, которые не сулили ничего хорошего, либо уйти в осеннюю разведку в качестве рабочего. Я выбрал второе.

Ситуация с Мариной яснее не стала. Но через четыре дня после операции, успешно проведенной Верещагиным, ей показывали мои фотографии, она узнала меня, но категорически отказалась признавать мою причастность к нападению на нее.

Она практически подтвердила все мои показания, кроме моего пребывания в ее номере в день отлета. Оно и понятно, она не могла об этом знать.

В остальном же, Марина совершенно независимо от того, что я писал в объяснительной в милиции, подтвердила сказанное мною слово в слово, даже то, что мы столкнулись на выходе из поликлиники и она выбила у меня из рук апельсины.

О целях визита в поликлинику уклончиво ответила, что приходила брать интервью, но в последний момент оно не состоялось. Ответила, что встреча сорвалась, так сказать по независящим от нее причинам.

К моему, сожалению, Коля Верещагин, не зная всей подноготной проболтался ей, что Гибарян в коме, и его сопровождает Алена Сергеевна.

Коля видел таблетки клофелина и пытался выяснить у Марины насчет происхождения пузырька, на что Марина сказала, что пузырек принадлежит ей и она принимает лекарство по назначению своего московского врача.

В это слабо верилось, но на первых порах никто кроме не принимал версию с отравлением клофелином всерьез. Марина же заняла тактически выгодную позицию. Раз Гибарян жив, но в коме, а пузырек найден, то глупо отпираться.

Если не доказали применение клофелина в первые трое суток, потом найти его следы в организме весьма проблематично. А судя по всему никто и не искал.

Что касается нападения, то она хорошо запомнила нападавшего и даже составила довольно точный словесный портрет, но никто из известных мне и Верещагину жителей поселка, а тем более я не подходил по описанию.

У нападавшего была ярко выраженная гетерохромия — это различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза. Голубой и карий. Стрижка под ноль — или он был лысый, как «бильярдный шар», сказала Марина, а главное огромный шрам на черепе, идущий от уха до уха.

Нападавший сумел дважды нанести удар заточкой. Первый по чистой случайности прошелся по касательной по ребрам — он целил в сердце. Второй пришелся ниже легкого в мягкие ткани.

В милиции решили, что он ушел на кораблях и послали радиограммы капитанам. Но пока поиски результатов не дали.

Я вообще не был уверен в реальности описываемого персонажа, понимал, что Марина жутко напугана и вполне может выгораживать настоящего нападавшего. Спасибо за то, что не стала валить на меня.

Ее оставили в поликлинике, но она пренебрегла запретами, написала записку объясняющую причины срочного отъезда, сняла ответственность с медиков за свое здоровье и сбежала из Поселка через несколько дней.

Я же вышел на работу, когда понял, что пока не могу сделать ничего более полезного ни для своих друзей, ни для Управления.

Таким образом я занял место прославленного промывальщика-виртуоза Виталика Колпакова. К моей радости это избавило меня от вынужденного безделья и погрузило в новую экспедицию с головой. Что мне нравилось особенно, так это то, что отношения в новом коллективе были вполне дружескими и теплыми.

По крайней мере люди помогали друг другу во всем, несмотря на общие сложности и тяжелые для разведки время года и условия.

Не знаю были ли у Семягина далеко идущие планы связанные с моей предыдущей работой или нет, но относился он ко мне вполне уважительно, ни разу не подгонял, и не тиранил, и вел себя в качестве руководителя более чем достойно.

Это означало, что он не лебезил и не панибратствовал с подчиненными, но и не входил в образ всезнающего тирана. Семягин не демонстрировал высокомерия и относился ко всем членам своего коллектива одинаково уважительно.

Такое положение дел меня более чем устраивало, и я отвечал этому человеку взаимностью и всемерной поддержкой.

Время от времени, он даже обращался ко мне за советами, ни разу не пренебрег моим мнением.

Семягин давал мне определенную свободу выбора, и хоть мне не удалось за всю геологическую партию намыть ничего, кроме прежде найденных «знаков» — частиц меньше одного миллиграмма, я сумел проявить себя, как опытный промывщик. Чем заработал уважение в группе с самого начала.

В первое же утро, когда мы встали лагерем на первичную шлиховку, я спросил разрешения и отправился на поиски подходящего места.

В полукилометре от нашего лагеря, где мы встали на ночевку, я нашел небольшой прозрачный ручей, стекавший со склона сопки в реку.

Я долго всматривался в песчаные берега, потом доставал рукой со дна песок и камни. Решил, что тут можно брать пробы грунта.

Вернулся за своим инструментом и рюкзаком, перенес его к верхнему устью ручья. Сделал себе убежище из наклонного тента, на случай если пойдут осадки.

Тент установил по всем правилам, определив наветренную и подветренную стороны паруса, ветер в это время года здесь дул только в одном направлении.

И даже провел вокруг водоотводную канавку, чем премного удивил остальных членов разведывательной партии, которые наблюдали за моими действиями издалека

Они никогда не обращали внимания на такие мелочи, но в итоге никто и не подумал шутить над моей излишней педантичностью, и все признали мои действия грамотными.

Затем вынул из рюкзака небольшую пилу, топор и нож. Топор я наточил перед выходом в тундру проверил острие быстрым скидывающий движением большого пальца. Топор зазвенел.

Носить инструмент, который всегда наточен и готов к применению меня научил еще в детстве дед, потешавшийся над моими мальчишескими попытками стругать то ли кол, то ли копье при помощи соседского тупого перочинного ножа.

Надо ли говорить, что изделие вышло кривым и уродливым. Но мой дед деликатно промолчал и не стал комментировать качество моего «оружия» и технологию изготовления.

Он просто заставил меня трижды повторить эту важнейшую в пацанском окружении производственную операцию тупым ножом, а потом вручил свой. Острый как бритва.

— Веди от себя, смотри не зацепи лезвием пальцы. Кровищи будет ведро. Придавай форму плавно, мягким нажатием.

Я явственно вообразил ведро собственной кровищи и обращался в копьем, как с ювелирным изделием. К моему удивлению для того, чтобы получить удивительно красивое копье с «идеально» острым наконечником у меня ушло секунд десять.

— Понял? Всегда держи инструмент точёным.

С тех пор я придерживался этого нехитрого дедовского правила и ни разу не пожалел об этом.

Найдя подходящие молодые побеги я быстро срубил их и вытесал из них подобие планок. Через час у меня была готова «проходнушка» — простейшее приспособление для промывки.

Оно представляло из себя что-то типа деревянной канавы длиною под два метра и шириной сантиметров двадцать и было готово через час работы.

«Проходнушка» не имела торцевых стенок потому что в нее должна была поступать вода. На дно я постелил коврики из брезента, который хорошо удерживают металл.

На брезент я настелил резиновую заготовку с пробитыми дырками, которая выглядела как сетчатое решето.

На днище деревянной канавы я наколотил узкие поперечные планки, рифеля, которые должны задерживать воду и регулировать скорость течения и не давать потоку сносить золото. Они устанавливаются под углом в сорок пять градусов, позволяющие создавать завихрения в потоке воды.

Все это сооружение я отнес к устью ручья. Выбрав участок с хорошим грунтом,я принялся набирать его в ведро. Два слоя металлической сетки позволяли отфильтровывать слишком крупную породу,пропуская в ведро мелкую фракцию.

Затем взял лопату и прокопал водоотводную канавку так, что создал параллельный реке канал. Пристроил «проходнушку». Вода потекла по каналу и точно попадала бурным потоком в мой деревянный желоб, который я только что смастерил.

Проверив свое сооружение на устойчивость, я окопал берега моего рукотворного канала создав на входе небольшое «озерцо».

Теперь я мог регулировать скорость напора воды.

Взял лопату, стал засыпать грунт в ведра, потом засыпать его в «проходнушку».

На четвертом ведре, я извлек из «проходнушки» микроскопический кусочек, можно сказать пылинку желтого металла. Это был золотой «знак».

— Браво, — похлопал Семягин в ладони и заулыбался.

Промывальщики приподняли брови и почесали затылки. Видимо, так быстро у них «знак» еще никто не находил.

Но «знак» не есть признак удачи, прошу прощения за каламбур, и следующие несколько недель это наглядно показали.

Я качал и пытался услышать шипение и увидеть пузырьки на перевернутой вверх дном резиновой лодке.

Вчера мы собрали наш крайний лагерь и двинулись по воде. Мы плыли на трех резиновых лодках вниз по течению речки не имевшей названия, но среди геологов названной Ржавой за рыжие каменистые берега.

Малые ручьи стали уже замерзать и промывать грунт становилось все сложнее.

Можно сказать, что снег застал партию Семягина врасплох. Его ждали через две недели. Но раз снег пошел, то до того, как лед схватит реки оставалось совсем недолго.

В устье Ржавой нас должен был забрать морской катер. Семягин сетовал, что в этом году не повезло ни с погодой, ни с промывкой и образцами.

Свистел острый юго-западный ветер, пронизывая людей до кости. Я думал, что это такое образное выражение, пока сам на своей шкуре не ощутил, как ветер тонкими и больными иглами, действительно до костей,продувает человеческую плоть.

У берегов и на заводях рождалась тонкая белесая корка льда. Вода, так же как и окружающие деревья, была уже черной и негостеприимной.

Я слушал, как искусно матерились и промывальщики, и геологи. Никто уже не стеснялся. Материться они начали, когда с неба посыпались белые мухи, норовящие вместе с ветром доставить открытым частям тела неприятные ощущения.

До самого снега была надежда, что мы намоем что-нибудь стоящее, что наша работа, преодоление трудностей и самих себя не пройдут впустую.

По грудь в раскисшей глине, в ледяной воде. С упорством Сизифа, подбадривая себя шутками и скабрезными историями, каждое утро люди вставали бились с природой за золото. А она в этот раз не очень хотела им делиться. Вот и мы, похоже не смогли в этот раз победить природу.

Как в том анекдоте про корриду и маленькие яйца на тарелке: «Простите, сеньор. Да это именно, то что вы заказывали — „Яйца Коррида“. Сеньор, коррида тем и прекрасна, что непредсказуема. Человек не всегда побеждает быка, как сегодня».

Природа словно была избирательна открываясь самым достойным и отвергала остальных.

А чем же они не достойны? Не хуже других. Порой другим промывальщикам и десятой доли труда на поиски не приходится затрачивать.

А тут каждый день без дураков, все по-взрослому! Промывка! Шурфы! Шурфы! Промывка! Никто не филонил, не увиливал от труда, все выкладывались на сто процентов.

А результат ноль. Тут не просто станешь виртуозно-трехэтажно рефлексировать на эту тему. Тут впору баллады на русском матерном слагать. Но до баллад не дошло. Только до клятв.

Кто-то горячо клялся, что ноги его больше «ни в жисть» не будет в тундре.

Семягину, конечно, тоже не сладко. Сам выбирал участок, сам подбирал команду. Но ничего не нашли, кроме «знаков». А «знаки» Семягину не нужны, он не студент-практикант, чтобы «знакам» радоваться.

Он сейчас сидел на носу передней лодки. Я читал по его лицу, что его мучило разочарование. Он иногда поглядывал на тяжеленные ящики с образцами и мне казалось, что он испытывает жгучее желание пустить их на дно.

Хорошей качественной разведки не получилось, не говоря уже о прорывных открытиях, нанесенных на карту и записанных в дневник.

Нет ничего, что можно было бы предложить руководству в Управлении, покрывающее провал осенней партии. Бывает экспедиция в целом не удалась, результат так себе — средненький. Но с золотом. Тогда, что называется, победителей не судят.

Все мы знали, что наше Геологическое Управление не признает плохих погодных условий, объективных препятствий. Критерий — результат. И точка.

На середине пути мы на наших лодках попали в место, где Ржавая имела плоские берега и особо сильно продувалась. из-за ветра на поверхности уже начал образовываться лед. Река здесь расширялась, и течения почти не чувствовалось.

Зато очень даже чувствовался ветер, который бил почти в нос, стараясь развернуть наши легкие суденышки в обратное направление.

Тонкая корка льда блестела по всей поверхности, от одного берега, до другого.

Борьба с ветром длилась почти до ночи. Нам пришлось колотить лед по очереди перемещаясь на нос. Веслами это делать было неудобно, и я попробовал своим топором.

Я привязал его при помощи пенькового шнура, толщиной с палец, к своему запястью, чтобы не утопить.

Казалось, что колоть лед было легче, но через минут пятнадцать рука задубела на ветру в буквальном смысле от брызг, поднимающихся после каждого удара.

Края льда были острыми, у всех устали руки. У некоторых они кровоточили. Все это время мы с опаской ждали, что сейчас может раздастся шипение. Такой лед мог вполне продырявить резину.

А это уже «полярный лис», как выражаются в грядущем. До берега метров семьдесят, не меньше, тут никакой чемпион мира по плаванию не доплывет.

К счастью глубоких порезов мы избежали. Обнаружили пузырьки только когда к утру сумели прибиться к берегу с широкой полосой воды безольда. Засохший и потрескавшийся илистый берег после нервной и тяжелой ночи в ледяной воде показался истинным оазисом в раю.

Кто-то из промывальщиков даже упал и стал его обнимать, любезно благодаря «Матушку-Землю» за приют.

Наша стоянка оказалась близка к устью, к которому мы шли.

Семягин дал нам сутки отдыха и времени на подготовку к следующему переходу. Он был небольшим, всего три километра по карте, но все же представлял сложность.

Моя лодка оказалась абсолютно целой. Я пошел помогать остальным.

Любые порезы на резиновых лодках нужно было заклеить. Никому не охота кормить сомов, в избытке обитающих в реке.