Золото и медь. Корона солнечных эльфов

Пролог

Часть 1

Если принять на веру слова лунных эльфов, что их солнечные сородичи любят ходить в свой храм, потому как там всегда весело, то можно сказать, что сегодня у детей бога солнца Краана были абсолютно все причины побросать дела и бежать в святилище бегом, ибо так весело, как нынче, даже здесь бывало нечасто.

С самого утра все жрецы были подняты приказом немедленно явиться, одевшись в будничную одежду, которую было бы не жалко потом выбросить. «Гнев огня» — явление, в честь которого были приняты подобные меры, случался в храме раз в несколько лет без какой-либо четкой периодичности и зависел от поведения солнца. В такие дни храмовое пламя разыгрывалось не на шутку: оно неистово гудело, выплескиваясь из костра, пожирая любые предметы, неосмотрительно оставленные в зоне его досягаемости и взвиваясь до самого полотка здания, отчего он давно покрылся черным налетом копоти. Само же помещение святилища наполнялось дымом, так что со стороны происходящее больше всего напоминало пожар; основное отличие от последнего заключалось в невозможности укротить огонь доступными смертным силами — единственное, что могли предпринять жрецы, это по возможности ограничивать зону возгорания, спасая ценные предметы, и ждать, когда великий Краан сменит гнев на милость.

Именно этим сейчас и были заняты находящиеся в храме краантль или солнечные эльфы: бегали в дыму, уворачиваясь от пламени, с ведрами воды, и заливали норовившие расползтись края костра. Ослепительно желтые языки пламени бичами хлестали им вслед, точно пытаясь ухватить, густой дым мешал дышать, от жара каменное здание раскалилось хуже печки; крики, плеск воды и грохот шагов дополняли картину суматохи.

Хотя, по сути, происходящее представляло собой не более чем рабочий момент, на молодых жрецов это зрелище все еще производило большое впечатление: они бегали, суетясь, возбужденно перекрикивались между собой; жрецы постарше тоже бегали, но медленнее и с более спокойными лицами. Старшего же жреца солнца и вовсе было не видно и не слышно — он безмятежно работал у себя в подсобке: «гнев огня» был слишком привычным явлением для него, чтобы нарушить обычный ход занятий и мыслей, чего нельзя было сказать обо всех остальных, находящихся в храме…

Молодой краантль, лишь на днях прошедший посвящение, вынырнул из-за дымовой завесы, со сверкающими от возбуждения и усердия темными глазами промчался к огню, поднося ведро воды, чтобы ограничить пламя, и тут же стрелой кинулся за новой порцией. Однако до двери так и не добежал, замерев вдруг на месте, как вкопанный: шагах в десяти от него, в непосредственной близости от бушующего пламени стоял ребенок! Краантль прищурился, не веря собственным глазам, но зрение не обмануло его: и впрямь ребенок, маленький эльфин. Его буйные кудри удивительного ярко-рыжего цвета непокорно выбивались из небрежно собранного пучка, вся поза выражала полнейшее бесстрашие перед бушующей стихией: отделенный от молодого жреца пеленой дыма, он с поразительной невозмутимостью, даже с интересом, стоял посреди храма, глядя на царящую вокруг панику — казалось, она не только не пугает, но даже развлекает его!

В ужасе за судьбу малыша краантль, бросив ведро, со всех ног ринулся к нему, но тут подстерегала новая неожиданность: маленький храбрец оказался вовсе не мальчиком, а девочкой! Впрочем, это заблуждение было простительно — с первого взгляда ее и впрямь легко было спутать с мальчишкой: на ней был мальчишеский костюмчик, выражение смуглого, усеянного веснушками личика упрямо и решительно, да и прическа забредшей в храм гостьи имела мало общего с тем, как укладывают свои холеные косы дочери луны и солнца. Вот только глаза — такие глаза могли принадлежать только маленькой женщине: возможно, дело было в широком промежутке между ними — странном, притягательном… И так примечателен был этот контраст задорного веснушчатого личика и по-женски широко расставленных глаз, что неудивительно, что подбежавший молодой краантль на несколько секунд застыл в полной растерянности, разглядывая представшее его взору необычное явление. Изумленный взгляд перебегал с бесстрашного лица эльфины на ее удивительные медные волосы — они словно чудесным образом вобрали в себя цвет близкого огня, бушующего тут же в храме: точно почувствовав это родство, пламя костра рядом с краантль вдруг взвилось особенно яро, заставив прикрыться рукой от жара.

— Ты бы шла отсюда, деточка, — обеспокоенно проговорил он, глядя из-под руки на странную гостью. — Тут у нас, видишь ли, все горит…

Эльфина придирчиво осмотрела его с ног до головы, видимо, решая, стоит ли вообще с ним разговаривать. Судя по всему, служитель солнца внушил ей достаточное доверие…

— Я ищу папу, — твердо заявила она, вперяя в него взгляд столь пристальный, что он аж растерялся.

— Кого?!

Храбрая крошка продолжала смотреть на него снизу вверх, ее взгляд выражал явную жалость. «Надо же, такой большой, а не знает, кто такой папа», — словно говорил он. Видимо, решив помочь незадачливому собеседнику, она уточнила:

— Моего папу…

Однако даже после столь исчерпывающей приметы солнечный эльф продолжал пребывать в затруднении. Вероятно, его сообразительность рисковала подвергнуться еще большему сомнению, если бы его не спас подоспевший товарищ.

— Да где ж ведро?! Ты что, заснул?! — крикнул он, появившись вдруг из дыма, и, увидев растерянность друга, добавил: — Что тут у тебя такое?!

— Да вот, девочка…

Подошедший краантль скользнул быстрым взглядом по детской фигурке.

— Так это же Аламнэй, дочка Кравоя!

— У него есть дочка?! — удивился молодой краантль. — А я не знал…

— Ты бы еще дольше тыквы у себя на ферме выращивал, так еще бы меньше знал, — буркнул второй, и, схватив ведро, тут же умчался на улицу, крикнув что-то по дороге эльфу, стоящему ближе всех к подсобке.

Глава 1

Глава 1

Жрец солнца сидел в своей комнате перед столом, заваленным бумагами до такой степени, что сам краантль был едва различим за ними. Такой же хаос царил и во всей остальной комнате: свитки, книги, одежда и вещи громоздились на стульях, на полу вокруг стола, а также почти на всех поверхностях, что были в помещении, являя странное противоречие собранности и сосредоточенности своего хозяина во всем, что касалось дел. К счастью, размер комнаты позволял разводить беспорядок почти без ущерба для удобства: просторная, с высокими потолками, она была больше похожа на зал, чем на жилые покои. Это сходство усиливали и огромные, от пола до потолка окна, полностью занимавшие дальнюю стену комнаты, — именно они и стали одной из причин, по которой старший жрец солнца облюбовал это помещение. Раньше здесь располагалась библиотека, однако Кравой так любил бывать в этом наполненном светом, просторном зале, что много лет назад выпросил его для себя у Лагда — князя лунной столицы и старшего жреца богини Эллар, приютившего Кравоя еще мальчишкой после падения солнечного города, когда народ краантль вынужден был покинуть родные места и беженцами прийти в твердыню Луны — Рас-Сильван, или Синий город.

Нигде в замке он не любил бывать так, как здесь, и неудивительно, ибо она как нельзя лучше соответствовала характеру хозяина — широкая и светлая, бывшая библиотека располагалась в самом восточном конце замка, как бы вынесенная полуостровом в пространство. Из-за специфической формы строения — здание замка лунных князей, где обитали также знатные краантль, имело форму изогнутого полумесяца — одна из стен комнаты была более узкой, нежели другая, что еще больше усиливало ощущение свободы и некоторой неделовитой беспечности, создаваемое остальной обстановкой. В глубине комнаты, под самыми окнами, стояла широкая кровать без спинок, на которую также, несмотря на все старания прислуги, каждый день распространялось нашествие книг, одежды и прочих предметов. Слева от нее под стеной находился массивный стол из темного дерева — за ним и сидел сейчас владелец комнаты, корпя над бумагами.

Склонившись над одной из них, Кравой внимательно перечитывал написанное, то и дело внося исправления. Сосредоточенное лицо выглядело усталым, между изогнутыми бровями пролегла складка. Он казался старше своих лет — безбедная юность солнечного эльфа закончилась на берегу Ин-Ириля, Северного моря. Великая битва у Моря, сплотившая народы всего Риана на борьбу с темным магом Моррогом и его приспешниками гарвами, унесла ее — резко, и, как казалось Кравою, навсегда. Слишком много навалилось на него в одночасье: после ухода Лагда, добровольно отошедшего в мир-без-времени ради спасения всего живого, он принял на себя управление делами в смятенном войной городе — до тех пор, пока юный Иштан, наследник Лагда, не сможет вступить в лунный круг, став законным правителем Рас-Сильвана. Увы, не самыми веселыми оказались эти несколько лет для столицы Эллар…

Славной страницей в истории эльфийского народа стала победа в Великой битве, однако ее последствия были далеко не столь радостными. Война унесла с собой много жизней, а вместе с этим и много средств. Вместо былого изобилия вернувшиеся домой воины застали пустые амбары и кладовые, а правители — оскудевшую казну: несметные богатства Луны и Солнца были принесены в жертву перед походом к Морю, а рудники в Бурых горах, принадлежавшие лунным и солнечным эльфам, стояли закрытыми еще с осени: реки, в которых мыли золото и серебро, сковал лед, и возобновить работу можно было не раньше мая, да и тогда металл будет поступать лишь небольшими партиями… Сейчас же снег лишь только начинал сходить с темнеющих полей, а до будущего урожая еще надо было как-то дожить.

Примерно в таком невеселом состоянии старший жрец солнца принял правление Рас-Сильваном. Многие эллари — лунные эльфы — скептически относились к резкому возвышению Кравоя — слишком молод он был, да и где это видано, чтобы солнечный эльф управлял городом Луны! Время от времени раздавались тихие подстрекательства к бунту против такого солнечного самоуправства: среди лунных велларов — жрецов храма Эллар — было много тех, кто тайно хотел занять место еще не вошедшего в возраст Иштана, однако дальше слов дело не шло, так как толкового выхода из сложившегося бедственного положения не мог предложить никто. К тому же по никому не известной причине именно Кравою Лагд, уходя в другой мир, отдал ключ от храма Луны — а это много значило в Рас-Сильване…

Была и еще одна причина, по которой недоброжелатели молодого краантль держали свои возмущения при себе — это его сила, которая уже впечатляла и продолжала расти с каждым днем. За годы, прошедшие с Великой битвы, Кравой сильно изменился, и это изменение было отмечено всеми — те, кто знали его раньше, говорили, что он очень возмужал, обретя спокойствие и рассудительность, которые дает осознание и ощущение собственной силы. Да и о его магических способностях, иначе называемых виденьем, ходило много разговоров — похоже, слова мудрого Лагда оправдались: даже старожилы в храме Солнца не могли не удивляться виденью молодого жреца, проча ему блестящее будущее.

Сам же Кравой обращал мало внимания на эти пророчества, равно как и на ропот недовольных им. В первую очередь потому, что ему было некогда — особенно в первые пару лет. Целыми днями он разъезжал на своем рыжем скакуне по окрестным землям, заключая, к вящему недовольству эллари, договора на поставку продовольствия с людскими правителями. На первых порах люди относились с некоторым подозрением и опаской к солнечному эльфу с необычным для них слишком красивым лицом и заостренными ушами — Кравой замечал, как люди нет-нет, да и косятся на них любопытными взглядами — с волшебным орлом, неизменно следующим за ним высоко в небе, а пуще — с прозрачно-золотистой тенью, образованной всего лишь свойством Кравоя пропускать солнечный свет и все же настолько пугавшей людей, что они старались на всякий случай не наступать на нее лишний раз. Все это вызывало некоторую настороженность, но довольно скоро, успокоенные честностью солнечного эльфа, а также выгодностью предложений, люди стали принимать его почти с удовольствием, назвав за глаза Золотым всадником.

Глава 2

Глава 2

Есть в мире вещи, пережив которые нельзя остаться таким же, как прежде. Так, Великая битва навсегда изменила многих детей Эллар — недаром те, кому посчастливилось вернуться с нее, зачастую даже брали себе новые имена, ибо вернулись они уже совсем не теми, кем уходили: кровавое зрелище войны и смерти столь глубоко изменяло их, что старые имена уже не годились… Но Иштан, молодой наследник лунного престола, за нехарактерные для эллари интересы к целительству еще в детстве прозванный Ардалагом — Слышащим Травы — не стал менять имени, решив, что оно является частью его судьбы, равно как и те изменения, что произошли с ним на берегу Ин-Ириля. Уходя на Битву с войском Моррога мечтательным подростком, почти ребенком, он вернулся назад юношей, полным мыслей, чувств и памяти, и, если отбросить зло войны как таковое, можно сказать, что эти перипетии пошли ему на пользу, дополнив и оттенив свойственный с детства озорной нрав глубиной мысли и чувства, на приобретение которой у иных уходят десятки лет.

Исследователь, идеалист, целитель — и в то же время лунный аристократ… Он был очень непрост: удивительным образом в нем уживались совершенно различные на первый взгляд качества. Кристальная чистота и спокойствие души, столь необходимые для работы с высокими энергиями, сочеталась с живостью чувств и мыслей, а всегдашняя приветливость и видимая прозрачность поведения скрывала глубокий, пребывающий в постоянном движении ум. Со временем этот постоянный мысленный анализ становился все более важным и глубоким в нем: казалось, он не просто живет — но исследует жизнь! И эта привычка к наблюдению, страсть к постоянному исследованию, к проникновению в суть вещей, чем дальше, тем больше обостряла прозорливость Иштана: порой складывалось впечатление, что он способен прозревать мысли и поступки других куда глубже, чем можно было предположить, — такая прозорливость удивительно не вязалась с его юным возрастом, неизменно привлекая внимание окружающих.

Возможно, из-за этой самой прозорливости в синих глазах веллара все чаще проглядывала тонкая лукавинка, как если бы он хотя понимал и видел реальность значительно глубже, чем другие, но считал нужным лишь частично докладывать о своих открытиях в форме слов; по свидетельству многих такое же выражение было некогда в глазах его сестры… Со временем эта глубина взгляда в Иштане становилась все более явной, как если бы каждая пойманная и передуманная им мысль оседала в глазах этим блеском ума, придирчиво и жадно изучающего внешний мир. Что же касается его собственных мыслей, то о них мало кто знал что-либо сверх того, что он произносил вслух; со всеми, кроме очень близких, — а по существу, с одним лишь Кравоем — молодой веллар всегда сохранял некую дистанцию, так что залезть ему в душу было нереально.

В общем, очень скоро он стал одним из самых замечаемых эллари в городе: красота, ум, затаенное богатство внутренней жизни — все это так отвечало тем свойствам, что приписывались холодному свету Эллар! Однако было в Иштане еще нечто большее, нежели совокупность этих качеств, нечто столь неосязаемое, что ему даже трудно найти определение… Благородство души — так можно назвать это свойство; неуловимое, и, тем не менее, неким флером окутывающее все его поведение. Аристократизм духа, отточенный бессчетными поколениями именитого рода — он сквозил в молодом велларе ежесекундно — в каждом взгляде, движении, в тоне, которым он говорил с другими эльфами, и даже в жесте, которым поправлял плащ, садясь в седло. С каждым годом эта порода в нем становилась все более явным, очерчивая будущий облик князя Рас-Сильвана.

Претерпела изменения и внешность Иштана: ранее хрупкий и нежный, он вытянулся, став выше ростом; конечно, до плечистых краантль ему было далеко, но в его фигуре была неподражаемая стройность и легкость, о которых не мог и мечтать никто из более тяжеловесных сыновей Краана. Так же, как ни одному из краантль не мог принадлежать такой взгляд: с годами глаза веллара все сильнее наливались густой синевой, обретая ту почти пугающую проницательность, которой славились старшие маги луны. Даже Кравой порой говорил полушутя-полусерьезно, что когда он оказывается перед Иштаном, ему кажется, будто его выставили голого на мороз и допрашивают. Что уж говорить о девушках, неодолимо притягиваемых сапфировой глубиной глаз старшего веллара и втайне готовых утонуть в ней навсегда. Как бы невзначай они старались как можно чаще попадаться под этот взгляд; так же, невзначай, по часам знали расписание каждого дня будущего правителя и каждое слово, сказанное им в компании. Единственное, чего они не знали, так это то, что сердце его уже занято, причем, очень прочно и надолго…

Образ, так неожиданно ворвавшийся в его жизнь, впервые предстал перед Иштаном в один из вечеров в Круге песен. Было начало августа, ночи еще стояли по-летнему теплые. Он увидел ее не сразу, так сдержана и тиха она была, но когда, после известного в Рас-Сильване певца-эллари в круг вышла невысокая, хорошо сложенная девушка — вышла, странно не поднимая глаз и не глядя вокруг, — он, невольно привлеченный чем-то в ее походке и фигуре, тут же перевел взгляд в центр круга. Когда же она после короткого вступления запела, Иштан почувствовал, как внутри него вдруг образовался какой-то провал. Еще секунду назад рассеянно-мечтательный, как всегда в Круге песен, он весь обратился в слух и зрение; боясь пошевелиться, боясь вдохнуть, просидел неподвижно всю песню, наблюдая за незнакомой певицей. Кровь то и дело приливала к бледным скулам — ему казалось, все окружающие замечают, как он смотрит на девушку, но заставить себя оторвать глаза от нее он был не в состоянии.

Начать с ее непохожести на других певцов — как внешностью, так и манерами. Длинные шелковисто-тонкие волосы имели необычный для города каштановый цвет; их темнота красиво подчеркивала фарфоровую белизну кожи на лице, тонкой нежно-округлой шее и таких же нежных руках, выглядывающих из рукавов простого зеленого платья. Волосы были заколоты выше затылка так, что половина оставалась распущенной, слегка прикрывая шею — эта прическа позволяла видеть ушки, также необычной формы: в отличие от эллари и краантль — тонкие и сильно вытянутые, точно листья сабельника, и длиной почти с женскую ладонь.

Глава 3

Глава 3

Несмотря на всю похвальность, опасения Иштана по поводу опоздания на занятия были совсем не обязательными: его слишком любили в храме и простили бы куда больший проступок. Любили, во-первых, в виду его личного обаяния — молодой эллари улыбался так светло, что трудно было ругать его, — но куда охотнее его бы простили за талант: если юные дочери луны, благоволившие к Иштану, ощущали сокрытую в нем силу как нечто неотделимое от его привлекательности вообще, то допущенные в лунный круг сразу же разглядели и оценили его способности. Они стали очевидны, только лишь Иштан начал появляться чаще в храме Луны; веллары, дольше него находившиеся в лунном круге и знавшие еще его отца, моментально отметили, сколь удивительно мощной является связь, связывающая юного наследника Сильвана с богиней. Великая Эллар явно благоволила к молодому веллару: его, еще только лишь развивающемуся виденью были под силу вещи, недоступные и более опытным магам. Какая-то внутренняя сила — не обретенная, выработанная тренировками, но существующая как данность, полученная от рождения и по рождению, была в нем и, судя по тому, как стремительно он овладевал ею, в скором будущем Рас-Сильвану суждено было обрести одного из самых сильных велларов за всю историю лунного народа. Но пока это было лишь будущим — ключ Эллар по-прежнему хранился у Кравоя, а самого Иштана волновали вопросы иного рода…

В этот день на занятиях в храме он проявлял себя несколько хуже, чем обычно, однако, против обыкновения, это мало его беспокоило: главное, что в час, когда в замке только начали убирать со стола, он уже был за городскими воротами. Прямо за его спиной расстилался просторный луг, опоясывающий город широким кольцом; на его границе темно-зеленой полосой виднелся лес. Вечерами горожане выходили за ворота, чтобы посидеть на лугу во время заката и отрешиться от дневных дел; сейчас же, среди дня, здесь было еще пусто — лишь молодой веллар стоял на некотором расстоянии от ворот, скрестив на груди руки, и то и дело посматривал на темнеющий зев ворот. Его стройный легкий силуэт четко выделялся на открытом, поросшем травой пространстве; легкий ветерок развевал длинные бело-лунные волосы, синие глаза щурились под тонкими бровями — эллари непривычны к яркому солнцу. Вся фигура дышала нетерпением, готовностью мгновенно сдвинуться с места, стоит только уловить условленный знак — стражники на карауле с интересом посматривали на будущего правителя и многозначительно улыбались, видя его волнение.

Наконец, его терпеливость была вознаграждена — на дороге появилась женская фигурка. Зоркий взгляд Иштана узнал ее, еще когда она была у самых ворот! Узнал, и в одно мгновение словно объял всю, целиком, не отделяя, где одежда, где корзинка, где волосы и кожа, как если бы ее образ был соткан из одного куска. Соик шла упругим, спокойным шагом, держа в руках довольно большую корзину; в ее походке, в эластичных движениях ладного тела было столько свежести, столько молодости! «Нет, это не может быть плохо!», — подумал Иштан и в тот же миг невольно шагнул навстречу. Соик издалека улыбнулась ему. Он смотрел, как она постепенно приближается, и знакомое чувство теплоты и мягкости стремительно обволакивало его. Образ цветка, с которым он связал в своем воображении лесную эльфу, снова вспыхнул в нем. Нежный цветок, созданный для тепла и ласки…

— Идем?.. — просто спросила Соик, подходя к веллару и быстро взглядывая на него.

— Идем.

Они пошли рядом. Ожидая лесную эльфу, Иштан боялся, что будет опять смущаться, но теперь с удивлением чувствовал, как ему легко и просто рядом с Соик. Несмотря на то, что она говорила мало, ощущения натянутости беседы не возникало — напротив, в их общении было некая простота и непритязательность, которых невозможно добиться намеренно: они просто шли, объединенные общим делом и привлеченные схожими интересами друг друга, и не было ничего тайного, что крылось бы за этим. И эта легкость была для Иштана точно глоток свежего воздуха, ведь, по сути, в глубине души он был очень одинок… В один год он потерял сестру и отца — двух самых близких ему существ, и потеря эта была столь велика, что он до сих пор не мог оправиться, хотя и был слишком горд, чтобы показывать это. Конечно, у него были друзья — Кравой, например, — однако они не могли вполне заполнить ту пустоту, что образовалась в нем. Они были другими — другой породы, другой крови, и Иштан втайне чувствовал это; он же нуждался в единомышленнике — таком, какими были для него Моав и Лагд. И вот теперь, когда он взглядывал на шедшую рядом с ним логимэ, его сердце взволновано колотилось от странного предчувствия, которому он не смел поверить. Тем временем Соик рассказывала по его просьбе о жизни лесных эльфов:

— Каждый логимэ с рождения связан с тем или иным растением или цветком — это как бы его душа в растительном мире…

— И какой же цветок твой? — с замирающим сердцем спросил Иштан.

— Клевер, — ответила Соик и отчего-то заулыбалась.

Иштан понимающе кивнул, а про себя тут же решил, что лучшего соответствия нельзя было и придумать — с ее нежностью, с мягкими розовыми губами, и впрямь похожими на соцветие клевера! Он уже приготовился, чтобы сообщить Соик об этом соображении, но тут же стушевался, подумав, что это будет нескромно и, что важнее, заставит логимэ смутиться; а уж этого он допустить никак не мог — а потому тут же задал другой вопрос, продолжая разговор о жизни лесных эльфов.

Впрочем, Иштан даже не знал, что для него интереснее — то, что рассказывала Соик, или же она сама, об этом говорящая. Все время, пока они шли до леса, беседуя, он искоса разглядывал лесную эльфу. Очень скоро он обратил внимание на особенное свойство ее лица: его выражение почти никогда не менялось — лишь едва уловимое движение — в бровях, в губах… Вместо этого что-то другое, более глубокое изменялось в нем — то ли во взгляде, то ли еще глубже — и это что-то явно свидетельствовало о том, что в душе логимэ постоянно идет какое-то тайное шевеление — так в глубине толщи воды незримо движутся рыбы, качаются цветы… Эта двойственность застывшего в свое красоте лица и ощущения скрытого за ним постоянного движения казалась Иштану такой необычной, что он был готов бесконечно наблюдать за ним, пытаясь уловить хотя бы обрывки тех мыслей, что блуждали в голове лесной эльфы!