Змеи Аргадзона

Пролог

На огромный яркий диск солнца медленно наползала тьма. Она неспешно поглощала всё живое вокруг. Лучи солнца ожесточённо сопротивлялись, пытались пробиться через чёрную завесу. Последнее, чего они коснулись, но тут же бросились прочь от трепета, — был холодный алтарный жертвенный камень. Он тоже был чёрным и бездушным, под стать надвигающейся тьме. Может, камень сотворил таким создатель, а может, он почернел от крови принесённых жертв. Мало кого это интересовало, вот и опять он должен впитать в себя кровь, только теперь это была кровь не животного, а новорождённого ребёнка.

Сегодняшней ночью дочь шамана кричала в предродовых муках, а он с полным безразличием сидел рядом в избе и точил нож. Его мало беспокоило, что новорождённый — его внук или внучка. Всё изменилось в его жизни с тех пор, как ему приснился сон.

Вот только сон был настолько ярким и осязаемым, что по истечении времени шамана раздирала тревога — а сон ли это был? Он вновь вспомнил, как услышал зов, — нет, это не был крик человека или животного — зов был ментальным, подчинившим себе его душу. И шаман как слепой пошёл на этот зов, но только ему встречалось разное: то волк вставал на пути и, оскалив свою пасть, медленно двигался на мужчину, то ночная птица летела прямо ему в лицо, намереваясь вонзить свои острые когти в глаза, то непроходимая чаща сменялась болотом, в котором охала и стонала трясина.

Сердце шамана замирало, липкий холодный пот покрывал всё тело, страх проникал глубоко в сознание, и шаман отступал, сбивался со стези, но только зов тягучий и властный манил его, отгоняя все боязни и мешающие препятствия. И так длилось семь ночей, пока он не вышел к горе духов. Ровно столько времени потребовалось, чтобы справиться со всеми препятствиями и преодолеть все страхи.

Гора Аргадзон или — гора духов. В её сторону даже смотреть боялись, а если какой охотник заплутает и выйдет к горе, то поворачивается от страха и бежит прочь без оглядки. Легенды, передаваемые из поколения в поколение, гласили, что внутри горы имеется огромная пещера. Здесь находят покой умершие всех двенадцати миров. Внутри пещера вся блестит, а излучает свечение камень, выстилающий стены. Каменный кружевной ковёр стелется, переплетается узорами — от синего до глубинного. В некоторых местах оттенок камня доходит до тёмно-синей полночи с чёрными прожилками, больше похожими на фигуры страшных чудовищ. Камень излучал большую магическую энергию и был способен перемещать людей между мирами, но вот войти в пещеру и испытать на себе магическую силу — желающих в двенадцатой грани мира не было.

Шаман поёжился, внутреннее чутьё визжало, предупреждая не ходить, бежать от этого места подальше, и он уже почти развернулся, чтобы уйти, но оглушительный рёв парализовал и стёр все страхи. Шаман со стеклянными глазами пошёл на зов по тёмному длинному тоннелю. Сплошной мрак окружил его со всех сторон, он спотыкался о камни, иногда падал, содрав до крови руки и ноги, но вновь поднимался и шагал.

Когда к нему прикоснулся первый луч магического свечения, он очнулся, но желание убежать погасло в жгучей жажде узнать, правду ли гласили все эти легенды. Войдя в пещеру, он замер от красоты, представшей перед его взором. Все слышанные им предания оказались правдой! Вся пещера оказалась пронизана светящейся магической энергией.

Он осторожно вошёл, окинул взглядом пещеру и замер, увидев между узорами на камне чёрный разлом и смотрящие на него из пустоты горящие огненные глаза. Взгляд приковывал к себе, звал, манил, и шаман пошёл, забыв об осторожности. Всё стало безразличным, даже яркая магическая энергия, кружившая рядом с ним, не смогла разорвать гипнотический призыв тёмной силы.

Наконец, шаман остановился возле расщелины. Не раздумывая, прикоснулся окровавленными ладонями к разлому. И тут же закричал от проникшего в его разум чужого голоса. Боль раздирала изнутри: он выл, корчился до тех пор, пока наконец не понял, что от него требуют.

Шаман, даже если и хотел, уже ничего бы не смог изменить. Войдя в запретную пещеру, он своей кровью напитал тёмный дух, столько веков пытавшийся вырваться на свободу. Дух был зол на шамана за его страхи и за то, что столько времени потратил, чтобы шаман наконец услышал его призыв. Он наделил шамана магической силой и показал, что тот может теперь с ней делать. Но это только маленькая крупица возможностей, если шаман захочет большего, то взамен должен на жертвенном камне в день, когда тьма поглотит свет, принести в жертву новорождённого ребёнка. И шаман, не раздумывая, согласился.

Очнувшись от сна, он удивился тому, насколько реальным тот был. Посмотрев с жалостью на свои избитые до крови ладони, содрогнулся от промелькнувшей догадки, но быстро овладел собой, отогнав прочь всю жалость, все сомнения и страхи. Он уже никогда не будет прежним.

Шаман ждал знака, и когда во сне ему обозначили дату и показали, кто будет жертвой, он едва поверил увиденному. Как могла его родная дочь всё испортить, и как тщательно скрывала свой позор. И во всём виноват этот оберег солнца, подарок её матери-колдуньи, так искусно отводящий глаза, что даже он, шаман племени, ничего не заметил. Шамана передёрнуло от злобы.

— Вот рыжая ведьма!

Но ничего, он исправит свой позор, да ещё и других девок пристращает, чтоб неповадно было. Это в других починах любая будущая мать считалась чуть ли святой, у него — нет, пусть даже не рассчитывают. Когда он услышал крик новорождённого, отложил нож и стал читать заклинания для принесения ребёнка в жертву. Шаман читал его до самого восхода солнца, и наконец понял, что все готово для принесения жертвы. Войдя в избу, увидел спящую дочь, рядом с ней лежал новорождённый. Подошёл и взял ребёнка, Славена открыла глаза и с ужасом посмотрела на отца, так сильно изменившегося за последнее время.

Глава 1. Найденыш

Дед Макар скользил на лыжах через заснеженный лес. Охота оказалась удачной, вот радости будет бабке. Снег пошёл нынче рано, весь октябрь падал и падал. Сугробов намело столько, что и старожилы не помнили, когда такое было.

Оголодали они с бабкой за месяц. Последняя продуктовая автолавка приезжала в сентябре, а после первого выпавшего снега будто и дорогу к ним забыла. Да и кого винить-то? Некого! Не хотят торчать машины в сугробах. Да, с одной стороны, они правы, кто в ихнюю тьму-таракань рискнёт зимой поехать — никто. Только Фёдор, сын Никитичны, на своём снегоходе. Он у неё работает полицейским в городе, а к ней наведывается раз в неделю. Молодец, хлопец. Не бросил мать старушку. Продукты ей привозит, да и про деревенских стариков не забывает. Ладно, хоть муку подкидывает, можно хлеба испечь, а вот со всем остальным приходится туго.

Вот и решил Макар, как только уляжется снегопад, пойти в лес поохотиться. Мороз ещё не шибко сильный, чуть щиплет лицо, пытаясь пробраться под бороду. Лыжи идут по снегу ладно, солнце играет лучами на шапках белого снега, покрывшего землю, да скользит тусклым светом сквозь стволы деревьев, но и этого хватает, чтобы согреть и наполнить душу радостью.

Не успел Макар скользнуть до тонкой осинки, как на её ветвях затрещала испуганно сорока. Дед вздрогнул, остановился, поправил сбившуюся на глаза шапку.

— Чего трещишь, беспокойная птица, аль беду какую кличешь?! Улетай с богом, снег утих — теперь можешь и пропитание себе поискать.

Тоже, видать, оголодала за прошлый месяц. Макар окинул взглядом лес и увидел мелькнувшую между деревьев тень. В его серых глазах, смотрящих из-под нахмуренных бровей, в один миг сверкнуло беспокойство.

Он прищурился, стал внимательно всматриваться в ряды голых стволов берёзок.

«Никого не видать — показалось», — подумал он и оттолкнулся лыжными палками, да так и замер. На лыжной тропе стояла волчица. Живот втянуло от голода, серая шерсть на холке чуть приподнята, хищные жёлтые глаза с вниманием смотрят на старика. Макар обмер, соображая, что заставило выйти к человеку дикого зверя?

Пока он прикидывал, волчица сошла с лыжни, направилась в лес, остановилась, призывно посмотрела на него, а затем скрылась в придорожных кустах.

Макар постоял немного.

«Вот незадача!» — взволнованно подумал он.

Стало как-то зябко, дед поёжился.

«А если стая впереди? Одним ружьём что я могу? Ну отпугну, а потом поймут, что не справлюсь, и набросятся все разом. Волк зверь умный, сначала всё просчитает, а потом только атакует, вот и думай, куда эта волчара побежала?»

Но тут он опять увидел впереди себя волчицу.

— Что за напасть!? Чего тебе от меня надо? — обратился Макар к волчице, понимая, что она не поймёт, но собственный голос успокаивал, придавал уверенности. Трудно было стоять перед хищником и ждать.

Волчица опять сошла с лыжни и остановилась, села и стала смотреть на деда. Макар решил двигаться дальше и посмотреть, что предпримет волчица. Но как только он остановился напротив неё, она вновь немного отбежала и остановилась, посмотрев вглубь леса. Повернув голову, стала опять призывно глядеть на Макара.

— Аль случилось чего!? — спросил дед у волчицы.

Только теперь голос его чуть дрогнул и не дарил спокойствия. Волчица опять отошла и остановилась, поводила ушами, прислушиваясь к звукам леса.

В груди у Макара обдало жаром сердце и наполнило ноющей тяжестью от предчувствия чего-то нехорошего. Он отстегнул лыжи, воткнул палки в снег и пошёл к волчице. Она подождала, пока он немного к ней приблизился, и вновь затрусила по глубокому снегу. Иногда останавливалась, ждала деда и опять продолжала путь, когда он её нагонял.

Макар старался не обращать внимания на всё так же взволнованно кричавшую сороку, порхающую где-то над его головой с ветки на ветку. Всё его внимание было сосредоточено на волчице. Впереди показались громадные корни поваленного дерева, волчица подбежала к ним и замерла, опять ожидая деда. Макар шёл с опаской, ружьё сплеча не снимал, первый раз такая оказия с ним приключилась, а если заманила его волчица, то уже будет не спастись от стаи, хоть что тут делай. Бабку жаль, старая совсем стала, ноги больные, пока утром расходится, смотреть жалко, столько боли в глазах — да только помочь ничем не может дед. Всякие мази, что рекламируют по телевизору, заказывал Семёнычу, ничего не помогало.

Макар осторожно подошёл к поваленному дереву. Мёртвые корни когда-то огромной ели, как лапы паука, растопыренные в разные стороны, добавили страха. И казалось, лес затих и замер в ожидании чего-то скверного.

Волчица нырнула под корневища, и послышалось повизгивание волчат, затем раздался звонкий детский плач. Холодные мурашки страха пробежали по телу деда. Когда всё затихло, он подумал: «Показалось!» И облегчённо вздохнул — и почудится всякое. Так чего привела?

«Отродье лесное, какого лешего!?» — не успел он додумать, как из норы показался хвост волчицы, а затем она сама вылезла, таща в зубах дерюгу. Волосы у Макара дыбом встали, дыхание перехватил спазм, ибо по всему лесу разлетелся детский плач.

Волчица сразу отбежала, её жёлтые глаза с интересом смотрели на деда. Он, всё ещё не веря в то, что видит, нагнулся и трясущимися руками взял ребёнка, который тут же зашёлся в голосистом крике. Дед со слезами на глазах смотрел на волчицу. «Матерь Божья! Да откуда? Да какой изверг на такое дело пошёл?»

Глава 2. Детский дом

Вскоре из дома малютки Зариславу перевели в детский дом. И опять ревели дед с Глафирой. Особенно та, она и так всё реже навещала малышку, ноги совсем перестали ходить. А как узнала, что их кровиночку в саму Москву в детский дом отправляют, так совсем слегла. Лежит на кровати сухенькая, маленькая, смотрит пустыми глазами и только слёзы катятся по щекам на подушку. Макар сначала уговаривал, ходил вокруг неё, успокаивал, но видя, что никакие уговоры не помогают, как заорёт:

— Прекратить слезы лить! Ребёнка хоть и увезли далеко, всё равно чувствует, что мать рыдает!

После этих слов Глафира как очнулась, не плакала ни разу. А Макар ей пообещал:

— Деньги есть, наймём машину, съездим и повидаем нашу Зариславушку.

Только когда они приехали, не узнали своей малышки, из весёлого улыбчивого ребёнка она превратилась в затравленного зверёныша. Воспитателем в их группе была одинокая и злая дама. Высоченная, худющая, всегда одета в белую рубашку и строгий тёмно-синий костюм. Длинные чёрные волосы закручены и собраны в тугой пучок на голове. Близко посаженные серые глаза всегда смотрели зло и надменно. Первым делом она коротко подстригла волосы Зариславы, объяснив, что косы ей заплетать некогда. Вот тогда Зарислава первый раз заговорила, она билась в истерике и кричала — мои волосики! Пришлось вызвать врача и уколоть ей успокоительное.

Директор детдома, Вера Михайловна, узнав, в чем дело, наказала воспитательницу и строго заявила, что если ещё что-то подобное повторится, то Элеонора Зюйдовна может поискать другую работу. Слова директрисы сильно задели Элеонору, она столько лет отдала детям, а её незаслуженно обвинили. И она ещё больше возненавидела Зариславу.

Когда приехали Макар и Глафира, девчонка уткнулась бабке в подол и залилась горькими слезами, плакали и старики, но ничего не могли поделать. Хорошо, что всю эту сцену их встречи увидела Вера Михайловна, подойдя, она погладила Зариславу по голове и сказала:

— Вот наступит лето, и я обещаю отпустить тебя на каникулы к твоим родителям.

Она читала досье на Зариславу и знала, что её нашли в лесу. Видела пожилых людей, приезжающих к девочке, и их глаза, полные любви и счастья при виде рыжеволосой. Зарислава подняла голову, в её глазах цвета солнца читалось неверие, она растёрла ладошкой по щекам слёзы, успокоилась и обняла за ноги директрису в знак благодарности. А затем, вся счастливая, шмыгая носом, залезла к Глафире на коленки и прижалась к ней, тихо сидела и гладила её по сморщенной старческой руке.

***

Директриса сдержала слово, сообщила Макару, когда он сможет написать заявление и забрать на каникулы Зариславу. Сколько было радости и счастья от этой встречи у обоих. Дед с бабкой не знали, куда усадить и чем попотчевать любимицу. А для Зариславы наступили самые счастливые дни. Целое лето она бегала по лугам, ловила бабочек и стрекоз. Макар брал её в лес, собирать малину. А ближе к осени Фёдор Степанович посадил их в машину, и они поехали за грибами. Сколько было счастья и азарта, когда девочка находила гриб и бежала к Макару, крича:

— Папа! Смотри, какой я гриб нашла!

Макар восхищённо взмахивал руками и качал головой при этом, говоря:

— Никогда не видел таких больших и красивых грибов.

А Зарислава, положив гриб в корзинку, тут же начинала кричать на весь лес:

— Дядя Федя — ау!

— Ау! — отвечал ей Фёдор, спрятавшись недалеко за берёзой.

Так они по лесу и перекрикивались, а Макар ходил следом за девчушкой, боясь потерять её из вида. Зарислава перестала называть их мамой и папой в пять лет. Когда они приехали к ней на день рождения, она выбежала их встречать, крича на бегу:

— Ко мне мама с папой приехали!

Старшие ребята увидели их и долго потом смеялись и измывались над ней, говоря — ну и старые у тебя предки! И хохотали в голос.

Зарислава, забившись под крыльцо — своё излюбленное место, сидела на корточках и плакала. Всё волшебство и счастье от подарков развеялось вмиг. Она, конечно, подралась со всеми, кого укусила, кого-то поцарапала, разумеется, и ей досталось изрядно.

Разнял их Василий Александрович — физрук. Строгий, под два метра роста дядечка, преподающий физкультуру у старшеклассников, его все побаивались. Когда он подошёл и стал разгребать кучу, откидывая навалившихся на Зариславу пацанов, она в бешенстве ухватилась за его руку, да так и повисла, вцепившись в неё зубами. Надо отдать должное физруку, он даже бровью не повёл, а стоял и ждал, когда воспитанница, наконец, сообразит, что она делает. Вокруг уже собралась целая толпа ребят, все ждали развязки, ехидно похихикивая. Провисев на руке физрука изрядное время, Зарислава наконец поняла, что рука, в которую она вцепилась зубами, слишком большая. Она приподняла взгляд и встретилась с карими глазами высокого крепкого мужчины. Зарислава часто видела его и девчонки ей говорили, что этот физрук — зверь, а не учитель. От страха у неё навернулись слёзы на глаза, и вскоре по коридору разнёсся громкий плач. Все ребята дружно рассмеялись. Только физрук сдвинул брови, окинул всех хмурым взглядом, от которого все сразу умолкли, и строго сказал:

— Кто продержится на моей руке столько же времени, сколько провисела эта девочка, возьму к себе в секцию.

Все стояли притихшие, каждый воспитанник детдома мечтал попасть в секцию по восточной борьбе, которую преподавал Василий Александрович. Но никто не решился, каждый представил, как цепляется зубами за руку физрука и висит на ней, все поняли, что не смогут.

Глава 3. Новенькая

Приехав в детский дом, Зарислава полностью погрузилась в тренировки. Василий Александрович подметил, что девчушка стала другой. На её лице редко появлялась улыбка, и, отрабатывая с ней приёмы обороны в паре, противнику иногда приходилось туго. Слава наносила удары с какой-то жестокостью и безразличием.

Но в тот же день с ней произошло ещё одно событие. Когда она приехала из деревни, дверь в спальню открылась и вошла «СС», держа за руку девочку. «СС» окинула холодным надменным взглядом всех, кто находился в комнате, поставила девочку перед собой.

— Знакомьтесь, Громова Алькира Львовна.

— А у неё настоящие глаза или линзы? — не вытерпев, спросила Верка.

Губы «СС» едва перекосились от злорадной улыбки.

— Правильно подметила Верочка, цвет глаз у Алькиры такой с рождения. Как вы уже, девочки, догадались, новенькая будет жить в вашей комнате, чтобы Славе скучно не было.

И она засмеялась, надрывисто и протяжно. Стоящие рядом девочки поддержали её смех, все, кроме Зариславы. Она, не мигая, посмотрела на смеющуюся «СС», а затем спокойно подошла к новенькой и взяла за руку.

— Пойдём, рядом со мной кровать пустая — будешь соседкой.

«СС», передёрнув плечами, брезгливо посмотрела на них, развернулась и вышла.

— Меня зовут Славка, если кто обидит — скажи, — развернулась Зарислава и окинула взглядом всё ещё стоящих девочек.

Те сразу отвернулись и стали заниматься своими делами. Только Верка вышла, не спеша, давая понять, что ей всё равно. Но Зарислава знала, сейчас выйдет и побежит языком трещать. Вслед за ней вышли все девчонки. Славка покачала головой, покрутила у виска, давая понять новенькой, мол, не обращай внимания на этих дурочек.

— Вот твоя тумбочка, можешь положить сюда свои вещи.

Новенькая стояла, не шевелясь, затем молча села на свою кровать и стала глядеть в одну точку.

Зарислава посмотрела на бледное, отрешённое лицо сидевшей девчонки и поняла, что той очень плохо. Она хотела поговорить с новенькой, но ей нужно было бежать на тренировку.

В спортзале физрук делал ей несколько раз замечания, но она никак не могла сосредоточиться и настроиться на боевой лад.

— Волкова — может, поведаешь нам, чем занята твоя голова?

— Новенькой, — буркнула Зарислава.

Мальчишки захихикали.

— О чём я говорю на каждом занятии?

— О том, что голова всегда должна быть ясной.

— Правильно, за несобранность пятьдесят отжиманий, если кому смешно, может присоединиться.

Все разом замолкли и продолжили занятия. Только Зариславе не помогли и отжимания, она всё время видела перед собой глаза новенькой девочки. Никогда Зарислава не встречала у людей таких холодных бледно-голубых глаз. Их можно было сравнить с небом или с бездонным морем. Смотришь в них, и такое ощущение, что проваливаешься. И ей не по себе стало, а что говорить про других. К её-то глазам привыкли уже, а вот новенькой достанется. И «СС» ещё издевается, а у девчонки наверняка что-то нехорошее случилось.

— Волкова — на выход! Семьдесят раз отжалась, и если б я не остановил, так бы и отжималась весь вечер.

По залу пронёсся смех ребят, на этот раз тренер их не наказал. Сам был удивлён, Слава сегодня на себя не похожа.

Спорить она не стала, быстро выбежала из зала. И закрывая дверь, услышала:

— Кто хочет выйти за Волковой? Что, желающих нет? Тогда встали по парам и…

Славка побежала в душ, быстро вымылась и бегом помчалась в комнату. Забежав, она увидела всё так же сидевшую на кровати и смотревшую в одну точку новенькую. Славка подсела к ней и, посмотрев на отрешённое лицо девочки, наконец, поняла.

— Кто? — спросила она.

Новенькая посмотрела на Славку своими бездонными глазами, полными отчаянья и боли.

— Мама.

И по её щекам побежали солёные слёзы, она уткнулась в грудь Зариславы, её плечи стали трястись от надрывистых рыданий. Новенькая, так же, как и Слава совсем недавно, всхлипывала и плакала. А Славка дала ей немного поплакать, а потом сказала:

— Отпусти.

Новенькая, шмыгая носом, подняла заплаканное лицо и непонимающе посмотрела на Зариславу.

— Маму отпусти, ей тяжело смотреть, как ты плачешь. У меня тоже недавно бабушка умерла. И видишь, я не плачу, душа умершего должна быть свободной, её ничто не должно удерживать на земле.

— Почему?

— Она должна улететь. Чтобы вновь потом родиться.

— А ты откуда об этом знаешь?

— Деда рассказал, хочешь, на каникулах ко мне поедем?

— А мне разрешат?

— А чего им, меньше нас тут будет, им спокойней.

***

Так, началась дружба двух девочек, потерявших в одно время близких людей. Эта потеря сблизила их, хотя практически у всех детдомовцев никого не было. Почему-то эти две девочки чувствовали боль друг друга.

Глава 4. Алькирия

Мама не говорила, откуда мы. Я мало что помню из своего детства. Мама держит меня за руку, и мы с ней идём по мокрым улицам. Сильный студёный ветер продувает насквозь моё старенькое пальто. Я съёживаюсь, пытаясь хоть как-то заслониться от холода. На мне сапоги, местами сильно порванные, и от этого ноги насквозь мокрые. Я устала от вечной ходьбы, моё тело продрогло, но я как будто ничего не замечаю, потому что голод сводит судорогами мой живот. Я смотрела на спешащих куда-то людей, никто из них не обращал на нас никакого внимания. Помню, от отчаянья я схватилась за мамино пальто и со слезами на глазах и мольбой в голосе просила её остановиться. Но её лицо было отрешённым, и она как будто меня не слышала.

Наконец, мы дошли до какого-то полуразрушенного строения. Дверей не было, в рамах выбиты стёкла, ветер гулял по пустым комнатам брошенного дома. Кругом мусор, оборванные обои на стенах и всё тот же ветер, гоняющий сухую коричневую листву по голым грязным доскам. Мама зашла в одну из комнат, где на полу валялся матрас, поверх которого было брошено одеяло и большой плюшевый мишка. Потом я узнала, что им пользовались вместо подушки. Но на тот момент это была моя первая игрушка, с которой можно было поиграть. Вы даже не представляете, как я была счастлива, наконец, прилечь и поспать, пусть даже и на голодный желудок. Рамы в окне давно не было, но, к счастью, оно оказалось заколочено досками и картоном, и поэтому дождь и ветер не задували в маленькую комнатку, ставшую нашим убежищем на некоторое время.

Мы переночевали там первый раз, а утром мама ушла, наказав мне строго-настрого, чтобы я никуда не уходила. Я была послушным ребёнком, да и, если честно, мне никуда совсем не хотелось никуда идти. Большую часть времени я спала, обнявшись с мишкой, забыв о голоде. Мама пришла уже ближе к вечеру, принесла мне горячих котлет и пюре. Они так вкусно пахли, что я до сих пор помню запах жареного мяса и жёлтой, сдобренной маслом толчёной картошки. Но у меня не хватало сил встать, и тогда мама стала меня кормить с ложечки, а сама сидела и смахивала слёзы рукой. Когда она меня накормила, я спросила у неё, а почему у нас нет дома? А она погладила меня по голове и сказала, что у нас нет документов. А если она появится со мной в том здании, где их выдают, то меня заберут и никогда уже не вернут. А она не может меня отдать, потому что безумно любит и умрёт от горя.

— Потерпи, моя малышка, потерпи, — говорила она, — будут и у нас дом и тёплая постель, ещё немного осталось. Вот подкопим денежек немного и уйдём из этого дома, а сейчас поспи, я спою тебе колыбельную.

И я закрывала глаза и слушала её дивный успокаивающий голос. В полуразрушенном доме мы прожили до первых сильных морозов. Мама уходила каждый день и, когда возвращалась, всегда приносила еду, а в один день принесла тёплые вещи. Она положила их на матрас и сказала:

— Пора, Алькирия. Пора нам отсюда уходить. Выследили нас.

— А кто нас выслеживает? — спросила я тогда у неё.

— Очень злые тёти послали за мной сыщика. Я кое-что у них забрала и теперь они хотят это вернуть.

А я спросила:

— А почему ты забрала у них это?

И она ответила:

— Они убили твоего папу.

Больше она не говорила со мной на эту тему. Мы ушли под вечер, а она всю дорогу оглядывалась, и лицо её было встревоженным. Выйдя на дорогу, мама подняла руку. Мимо нас проезжали большие машины, а я закрывала глаза от страха. И хотя мама останавливала большие машины, остановилась обычная маленькая, и водитель спросил маму, куда нам. Мама сказала — в Москву. Дядечка открыл дверь, и мы с мамой сели в машину. После нескольких часов блужданий по городу я уже порядком замёрзла. В машине было тепло, мама разговаривала с водителем, и мне было хорошо и спокойно, я согрелась и уснула. О чём они разговаривали дорогой, я не знаю, но привёз он нас в большой кирпичный дом.

Мужчина завёл нас в дом и попросил подождать, указав на диван. Я сразу села и стала рассматривать висевшие на стенах картины, а мама осталась стоять, она нервно теребила пуговицу на своём стареньком пальто. Через некоторое время к нам вышла красивая женщина. Она мне тогда показалась доброй волшебницей и я, открыв рот, смотрела на неё.

Увидев, как я на неё смотрю, она радушно улыбнулась и сказала маме, что я необычная девочка и очень похожа на неё.

— Вы, наверно, голодны и устали с дороги, пройдёмте со мной на кухню, — добавила она.

Мама сначала стояла в нерешительности, её обувь промокла насквозь и была грязной. А снять её она боялась по той причине, что колготки были стёрты до дыр на пальцах. Я сидела и чувствовала, как у мамы внутри растёт чувство стыда, отчаянья и нерешительности. Мы никогда не были в таких красивых домах, всё это богатство, среди которого мы появились, лишь подчеркнуло нашу с мамой нищенскую жизнь.

Нет, конечно, тогда я ещё ничего не понимала, и поэтому, вскочив с дивана, подошла к женщине и попросила покормить нас тут. Мама подбежала, схватила меня и стала оправдываться, но женщина посмотрела на неё, взяла меня за руку и повела куда-то.

Мы оказались в большой светлой комнате с множеством маленьких шкафчиков и навесных полочек белого цвета. А также там был круглый стол, по бокам которого стояли высокие стулья. Женщина сняла с меня куртку, шапку и посадила за стол. Мама зашла следом, так и не снимая туфель, но женщина совсем не обращала внимания на то, что её белоснежный пол испачкан. Она пригласила маму за стол и поставила перед нами красивые тарелки. Я была очень голодной и неуклюже черпала ложкой горячий бульон и обжигала себе губы. Мама то и дело пыталась меня одёрнуть, но женщина её успокоила, сказав, пусть девочка ест так, как может, её, мол, не смущает такое поведение, если маму это смущает, она может выйти.