Зеркальный дракон

2008

– Тея! – раздается взвинченный голос мамы за дверью, после чего слышатся три громких стука.

Я больше всего на свете хочу ей ответить, сказать, что со мной все в порядке, а это всего лишь очередная «заминочка», как у нас это в семье называлось; однако не могу выдохнуть ни слова. Со свистом набираю воздух в легкие и, помимо яростного выдоха, перебиваемого шипением горячей воды, не могу выдать ни звука.

– Тея, все в порядке, дочка? – теперь уже зовет отец, тоже явно встревоженный моим молчанием. Как-никак, мне шестнадцать, и я одна, будучи непростым подростком закрылась в ванной после ссоры с родителями.

Чувствую, как по щекам градом льются слезы бессилия.

«Просто дыши, мать твою, дыши… Вот так, продолжай, ты сможешь» – повторяю, словно мантру, себе.

Стук становится все настойчивее. Вот-вот, мне кажется, и он станет таким же сильным, как напор воды, льющейся из кремовой ручки душа с золотым блестящим ободком.

«Прямо-таки ванна барби, ха-ха!» – вспоминаю собственные слова, брошенные маме, когда я увидела эту комнату впервые. Я тогда хотела обернуть сказанное в шутку, но она все равно обиделась. Конечно, ведь мамуля так старалась – тряслась чуть ли не над каждым сантиметром этого дома, который был ее детищем. Первым проектом при выходе на работу. Ведь прежде она никогда не работала, посвящая всю себя нам, детям. А дети вот иногда такие дрянные бывают, как я.

«Да, ты именно дрянь! – вдруг цепляюсь за оскорбление самой себе, как за спасательную соломинку. – Ты слабая, никчемная, эгоистичная…».

Однако на четвертом эпитете я останавливаюсь, понимая, что злоба пересиливает жалость к себе, и с удивлением замечаю, что дыхание уже стало ровным, а тело перестало дрожать.

– Все хорошо! Хорошо, не волнуйтесь! – кричу я в ответ что есть мочи, вцепившись ногтями до боли в острые коленки.

– Слава богу! – раздается облегченный голос мамы. Она перестает стучать. – Ты нас так больше не пугай, пожалуйста… Это была?..

– «Заминочка», да-да, – отвечаю. – Я скоро выйду.

Резкими движениями намыливаю бледную, просвечивающую кожу с синими венами-реками на голенях. Тело стало совсем слабым и хрупким от моего бесконечного затворничества в последние пару месяцев. Школу я с переменным успехом прогуливаю, вовремя сдавая домашние задания. Большинство учителей охотно пошли мне навстречу, лишь бы «заминочек» не случалось на их уроках. Ими, кстати, в нашей семье назывались мои панические атаки, которые времени от времени у меня бывают с пяти лет, со дня теракта.

Смыв пену, отдергиваю занавеску и ступаю на мягкое белое полотенце, успевшее нагреться от горячего пола. Мама даже это продумала, чтобы мне всегда было тепло. Как же сильно я ее люблю.

Одеваюсь в малиновую шелковую пижаму, надеясь провести в ней весь остаток дня. В зеркало смотреть даже боюсь – в последний раз без макияжа в отражении я видела какого-то призрака, не живую шестнадцатилетнюю девчонку.

– Те-е-е-я! – кричит с кухни пятилетняя Лика. – Велнись, мама касу свалила! Твою любимую!

Вспоминаю, из-за чего мы поссорились с полчаса назад с родителями на кухне: кажется, это, в очередной раз, была тема еды. Я хотела выпить кофе с разогретым в микроволновке чокопаем (этот способ поедания пирожного «открыл» для меня младший брат). По утрам я редко чувствовала настроение на что-то серьезнее сладкого, но, так как маму уже не шутку волновал мой внешний вид, мое очередное «фи» омлету с беконом воспринялось как некий протест.

(А на самом деле я просто терпеть не могу завтраки, и все тут).

– Какую? – кричу в ответ сестренке, остановившись под винтовой лестницей. Есть только одна каша, ради которой я готова вернуться к столу, а не отправиться восвояси. отыскав одну из своих шоколадных заначек.

– Л-и-с-и-к-и!!! – нараспев продолжает скандировать Лика. Это на ее языке означало «рисики», а, вернее, «рисовая».

Так и быть.

Через минуту я уже сижу за столом, пробуя осторожно языком кашу, от которой все еще идет пар. Желудок тихонько завывает в предвкушении.

– Спасибо, мам, – благодарю я, стыдливо опустив глаза в тарелку.

– Вкуснота-вкуснотища!.. – подхватывает пятилетняя Лика, запуская в тарелку печеньку-самолет. Глазурь на ней плавится, и каша становится красновато-черной. Жуткое зрелище, напоминает маленькую лужицу крови.

Отцу, летному директору, подарили набор десертов с эмблемой авиакомпании, и теперь каждый день сестры начинался с четвертования очередного «боинга».

– Рада, что хоть что-то Вашему Величеству пришлось по нраву, – якобы все еще с обидой говорит мама, но я чувствую, что она уже меня простила.

– Убрать не забудьте за собой, – главным образом отец, конечно, обращается ко мне, наливая в термос черный кофе. – Мы поехали. Няня скоро придет, так что тебе немного придется за Ликой присмотреть. Ты же сегодня дистанционно?

– Да-да, – бормочу я, сосредоточившись на уничтожении каши.

– Хорошо, тогда мы побежали, – мама берет свой ланч из холодильника и отрывает один банан из связки желтой пятерни на столе.

– Стой! – кричу я с набитым ртом, а затем проглатываю всю кашу, что была в нем, обжигая пищевод.

– Чего такое? Я тороплюсь, быстрее! – хмурится мама.

Я вскакиваю со стула и с небывалой энергичностью преодолеваю расстояние между нами.

– Прости меня, пожалуйста, – обнимаю ее и улыбаюсь. От нее так приятно пахнет сладко-кофейными «Монталь». Эти духи – ее самые любимые, она ими пользуется еще с тех пор, когда я была совсем малышкой.

– Прощу, конечно. Только ты ешь, ради бога. Я с Розетты взяла слово, что она мне будет отчет писать по твоим обедам и ужинам.

– Идет.

Я выпускаю ее и, пожелав хорошего дня, возвращаюсь за стол. Розетта – няня младшей сестры и по совместительству повар для всего семейства. Готовит она, на самом деле, просто потрясающе. Что ни попроси – от воздушных круассанов до идеального стейка сделает. Брат с отцом через день заказывают какие-нибудь ризотто или пасты. А ей и в радость их готовить: Розетта однажды хочет открыть ресторан домашней кухни. Она вообще милая женщина… Не то что я. Селф-буллинг, опять, Тея, хватит!..

Закончив с «рисиками», наливаю себе кофе в самую большую кружку, щедро разбавляя сливками. Не успевает мой напиток побелеть, как раздается спасительный щелчок замка входной двери.

– Лазетта! – радостно кричит Лика, вскакивая со стула, оставляя недоеденное печеньице на столе. Оно все в слюнях и отпечатках ее маленьких зубов. Убирая за ней тарелочку, я какое-то время тупо смотрю на «боинг», а затем, брезгливо зажмурившись на секунду, выкидываю его.

– Ma belle1 Анжелика! – восклицает в ответ няня, ставя на пол сумки. Девочка подбегает к ней и обнимает своими смуглыми ручками, зарываясь в золотистые кудри Розетты.

Краем глаза замечаю, что среди сумочек женщины появилась новая. Дизайнерская, определенно, Artycapucines… Откуда у няни деньги на такое? Впрочем, не мое это дело. Нахмурившись, взглядом-локатором обыскиваю шкафчик в поисках какого-нибудь маргариново-запредельно-сахарного десерта. Такие обычно презирались мамой и были любимы всеми остальными членами семьи. Найдя морковный кекс со сроком годности, превышающим длину школьного семестра, я с удовлетворением закрываю дверцу, взяв в зубы упаковку.

Затем я осторожно беру чашку, наполненную едва ли не до краев; разворачиваюсь к выходу. Неожиданно я чуть не сталкиваюсь с бесшумно пришедшей на кухню Розеттой и, разумеется, выплескиваю добрую четверть кофе на себя. Благо, напиток уже слегка остыл, но я все равно вскрикиваю от испуга. Кекс выпадает изо рта и падает на пол; к нему тут же подбегает Тоби, щенок-йорк, и начинает обнюхивать, радостно виляя хвостом. Я же, остолбенев, замираю с чашкой в руках.

– Ой, извини, пожалуйста, ради всего святого… – начинает бормотать женщина, складывая руки на груди. Она сама явно не ожидала увидеть меня на кухне.

– Моя любимая пижама! – восклицаю я, понимая, что теряю контроль. – Самая любимая, Розетта!!

Я встречаю ее растерянный взгляд, но не могу смягчить свой в ответ.

– Все отстирается, обещаю… Извини еще раз. Просто дай мне ее, и я сейчас же замою пятно.

Кажется, тот самый голос, благодаря которому я так часто занимаюсь самобичеванием, теперь кричит сплошное: «А-а-а-а!». Просто «А-а-а-а», и ничего больше. Отстань. И все отстаньте.

Чашку кофе, однако, я не ставлю на стол, а забираю с собой в комнату, промолчав в ответ на предложение Розетты. Прохожу мимо Лики, которую эта сцена, по-видимому, позабавила. Она стоит в арке, соединявшей кухню и коридор, наблюдая за нами, засунув палец в нос.

– Тебе говорили, что так делать неприлично! – рявкаю я напоследок сестре, зная, что та наверняка сейчас зальется слезами.

– Ну что ты, baby2, не надо… – поднимаясь по лестницу, слышу голос Розетты, успокаивающей Лику.

Зайдя в свою комнату, ногой захлопываю за собой дверь.

– Дерьмо! – восклицаю я, видя свое отражение в зеркале с расплывшимся кофейным пятном на груди. Снова в душ и снова переодеваться. А мне уже так хотелось поселиться в постели до обеда!

Спустя десять минут, сполоснувшись и переодевшись, я понимаю, что погорячилась. И стоило бы, наверное, извиниться перед сестрой и ее няней. Вздыхаю, глядя на сменный домашний костюм-кимоно: в нем мне совсем не хочется лежать, накрывшись мягким пуховым одеялом. Ткань слишком жесткая.

Я нахожу их в зале. У девочек все по распорядку: Лика отбирает и расчесывает кукол, которых возьмет в английский детский сад. Ее туда отвозит Розетта к десяти. Обе поворачивают головы, глядя на меня с досадой.

– Ты глубиянка! – констатирует сестра обиженно.

– Ну не обижайся, заяц.

– Неть! – Лика мотает головой, и, погладив по розовым волосам Барби, укладывает ее в свой прозрачный портфельчик.

Я присаживаюсь на коленки, а затем подползаю к ней на четвереньках.

– Прости, детка, – я пытаюсь обнять ее, но Лика не дается.

– Ни хацю обниматься! – восклицает она.

– А так? – в ответ я хватаю ее и начинаю щекотать, зная, как ее это смешит. Она безудержно хохочет и пытается отбиться.

– Пеле… Ха-ха…Пелестань!!!

Я даю ей передышку, после чего позволяю пощекотать себя в ответ. Затем перевожу взгляд на Розетту. Та без слов кивает, дав понять, что лучше бы нам обеим забыть сие недоразумение.

– Пижаму принесла? Я тогда займусь ею после того, как вернусь из садика.

– Да, хорошо… – рассеяно отвечаю я с улыбкой, переводя взгляд в окно. – Смотрите, снег пошел!

Лика, бросив куклу, устремляется к дивану и, как скалолазка, взбирается наверх по подушкам. Обеими ладошками вцепившись в подоконник, она начинает завороженно наблюдать за парящими белыми хлопьями.

– Пелвый снег! Пелвый снег! – кричит Лика так, что Тоби, лежащий подле ног няни, начинает дрожать всем телом.

Мне вдруг отчего-то становится тоскливо. Как будто этот первый снег напоминает мне о чем-то плохом, но я никак не могу вспомнить, о чем.

– Что же, нам пора, – Розетта слегка тормошит завороженную зрелищем сестру. – Давай, Лика, а не то с папой не пойдете на «Matilda» в выходные, если не будешь слушаться.

Сестра послушно спрыгивает с дивана, а затем, проходя мимо меня, спрашивает:

– Ты глустишь, потому что со своим папой тоже ходила на «Matilda»? Ты по нему скуцаешь?

– В смысле скучаю? – в ответ хмурюсь я.

– Но ведь твой папа умеР в телакте? Зимой, на новый год.

«И почему она сказала УМЕР?!». Тут же чувствую, как меня прошибает холодный пот.

– О чем ты? Мы ведь только что с ним попрощались, за завтраком.

– Мы поплосялись с МОИМ папой, не с твоим. Твоего папу убили, так сказал доктол.

– Пойдем, детка, пойдем, – торопит ее Розетта, в спешке застегивая портфельчик и с тревогой глядя на меня, будто я вот-вот выкину какую-то странную штуку.

Я в непонимании перевожу взгляд с девочки на женщину:

– Что происходит? Почему вы так заспешили?

– Все в порядке, все в порядке… – Розетта не смотрит мне в глаза, берет за руку девочку и ведет ее к выходу. – Ты еще не читала дневник сегодня?

– Свой? Зачем мне его читать?

– Там напоминание, написанное твоей же рукой. Его тебе нужно читать каждый день, по настоянию терапевта. Ничего страшного, просто не забывай, пожалуйста. Только сейчас не тревожься. Просто прочитай его, пока я везу твою сестру в садик.

Я сглатываю подступивший комок и киваю. Наблюдаю за тем, как они обуваются и надевают куртки в прихожей. Перед выходом Розетта берет с пола свою сумку, которая оказывается совсем не той, что я приняла за люксовую коллекционную: это никакая не «Artycapucines», а обыкновенный… Белый хлопковый шоппер. Как мне могло привидеться такое? Что за шутку играет со мной сегодня воображение??

– Is she OK? – с тревогой спрашивает Лика. У них с няней договоренность: начинать говорить на английском уже перед выходом из дома. – Why is she acting like this?

– She’s fine, kid. It’s just one of her episodes. 3

Она произносит это так, будто у меня не просто тревожность и панические атаки. Этим episodes Розетта как бы говорит: для твоей ненормальной сестры это нормальное поведение.

Едва дверь захлопывается, я пулей устремляюсь к дубовым ступенькам. Шаг, второй, третий… Я снова в комнате. Дневник на самом видном месте (что, кстати, довольно странно), прямо возле косметички у большого зеркала. Дрожащими руками я открываю книжку с розовыми блестяшками, глядя на свое отражение при этом.

На меня сморит такая же бледная Тея, что и всегда. Только теперь в ее глазах читается неподдельный страх.