Зеркало из прошлого

1

— «…Муций начал последнюю песнь — этот самый звук внезапно окреп, затрепетал звонко и сильно; страстная мелодия полилась из-под широко проводимого смычка, полилась, красиво изгибаясь, как та змея, что покрывала своей кожей скрипичный верх; и таким огнем, такой торжествующей радостью сияла и горела эта мелодия, что и Фабию, и Валерии стало жутко на сердце и слезы выступили на глаза…»

Высокий голос Анны звенел медью сопрано, передавая тембром внутреннюю магию слов, будто она находилась там и слушала дивную, волнующую душу мелодию. Ее глаза сверкали, словно алмаз на смычке Муция, личико приобрело нежный персиковый цвет и от этого стало еще прекрасней.

Арсений слушал как завороженный, жадно впитывая по ходу повествования эмоционально изменяющиеся восхитительные интонации голоса девушки. Необычную повесть Ивана Сергеевича Тургенева «Песнь торжествующей любви» он читал раньше и не нашел в ней ничего особенного. Сейчас, покоренный экспрессией голоса Анны, он как будто знакомился с этой повестью впервые. Выражение лица девушки постоянно менялось в зависимости от охватывавших ее чувств — от меланхолично-романтичного до безудержно страстного. Анна, юная и прекрасная, как богиня Венера, читала книгу с тревожным волнением в голосе, очень эмоционально переживая события повести. Порой Арсению казалось, что девушка в книгу не заглядывает, а произносимые ею чужие слова рождаются в ней самой.

История друзей Муция и Фабия, влюбленных в Валерию, теперь для Арсения звучала по-новому. Как было договорено между друзьями, Муций уехал, чтобы полностью излечиться от любви к Валерии, но через несколько лет вернулся. Радостная встреча друзей и удивительные сны Валерии о любовных встречах с Муцием. Небеспочвенные подозрения Фабия, проследившего за находившейся в сомнамбулическом состоянии Валерией, ушедшей ночью навстречу Муцию. Ревность, обида и злость захлестнули Фабия, и он убил друга. Сожаление о содеянном и необычное поведение странного слуги Муция — малайца — заставили его тайно приблизиться и подсмотреть, что же происходит в павильоне, который он предоставил для проживания своим гостям.

— «…Вокруг каждой чашки свернулась, изредка сверкая золотыми глазками, небольшая змейка медного цвета, а прямо перед Муцием, в двух шагах от него, возвышалась длинная фигура малайца, облаченного в парчовую пеструю хламиду, подпоясанную хвостом тигра, с высокой шляпой в виде рогатой тиары на голове. Но он не был неподвижен; он только благоговейно кланялся и словно молился, то опять выпрямлялся во весь рост, становился даже на цыпочки, то мерно и широко разводил руками, то настойчиво двигал ими в направлении Муция и, казалось, грозил или повелевал, хмурил брови и топал ногою. Все эти движения, видимо, стоили ему большого труда, причиняли даже страдания: он дышал тяжело, пот лил с его лица. Вдруг он замер на месте и, набрав в грудь воздуха, наморщивши лоб, напряг и потянул к себе свои сжатые руки, точно он вожжи в них держал… и, к неописанному ужасу Фабия, голова Муция медленно отделилась от спинки кресла и потянулась вслед за руками малайца… Малаец отпустил их — и Муциева голова опять тяжело откинулась назад; малаец повторил свои движения — и послушная голова повторила их за ними. Темная жидкость в чашках закипела; самые чашки зазвенели тонким звоном, и медные змейки волнообразно зашевелились вокруг каждой из них. Тогда малаец ступил шаг вперед и, высоко подняв брови и расширив до огромности глаза, качнул головою на Муция… и веки мертвеца затрепетали, неровно расклеились, и из-под них показались тусклые, как свинец, зеницы. Гордым торжеством и радостью, радостью почти злобной, просияло лицо малайца; он широко раскрыл свои губы, и из самой глубины его гортани с усилием вырвался протяжный вой… Губы Муция раскрылись тоже, и слабый стон задрожал на них в ответ тому нечеловеческому звуку…»

Чтицу, как и ее слушателей — троих молодых людей, расположившихся рядом с ней в плетенных из лозы креслах, охватил леденящий страх соприкосновения с непознанным, теми темными силами, которые подвластны колдунам, ведьмам, магам, желающим с их помощью нанести вред телу и душе христианина. Эффект жуткого содержания повести усиливало выбранное для чтения место — подземелье. Сюда дневной свет проникал лишь через открытую наверху дверь, в проеме которой виднелось сумрачное небо, затянутое темными дождевыми тучами, нагнетающими тоску и меланхолию, да слышались неистовые завывания ветра.

На самом деле это было не подземелье, а всего лишь искусственный грот, сотворенный по причуде хозяев этого сказочного имения. Над ним находилась многогранная, застекленная со всех сторон, словно выкупанная в молоке, беседка, вознесшаяся на вершине зеленого холма. Из нее открывался чудный вид на Майорский пруд и окрестности. Несколько десятилетий тому назад эту беседку облюбовал гостивший здесь композитор Михаил Иванович Глинка. В бытность знаменитого гостя в поместье в гроте располагался винный погребок, содержимое которого, местное вино, и обслуживавшая посетителей веселая крепостная девица весьма способствовали творческому вдохновению. Тогда и родилась музыка к опере «Руслан и Людмила».

Ныне, лишенный стеллажей с винными бутылями, грот напоминал мрачный каземат-застенок, соответствуя антуражу мистического и мрачного рассказа. Из-за тусклого света, проникающего через дверь наверху узкого спуска с каменными ступеньками, и трех горящих стеариновых свечей в канделябре освещение было мерцающим, и причудливые блики падали на неестественно бледные лица собравшихся тут людей — четверых молодых мужчин и девушки.

Анна заканчивала читать повесть; ее голос стал спокойным, безмятежным.

— «В один прекрасный осенний день Фабий оканчивал изображение святой Цецилии; Валерия сидела перед органом, и пальцы ее бродили по клавишам… Внезапно, помимо ее воли, под ее руками зазвучала та песнь торжествующей любви, которую некогда играл Муций,  — и в тот же миг, в первый раз после ее брака, она почувствовала внутри себя трепет новой, зарождающейся жизни… Валерия вздрогнула и остановилась…»

Анна напряглась. Теперь в ее голосе улавливались отчаяние и страх перед неизбежностью:

— Что это значит? Неужели же…

Когда стих голос Анны, в беседке воцарилась тишина.

— Прекрасно! Браво, Аня! — первым нарушил молчание худощавый, длинноволосый по моде людей творческих, красавец-художник Александр Акулов, широко и восторженно улыбаясь.

Поднявшись во весь свой немаленький рост, он захлопал в ладоши. Его примеру последовали остальные. Двадцатилетний изящный Арсений Бессмертный, в английском костюме в полоску, восхищенно смотрел на девушку, размашисто хлопая, будто вызывая ее на бис, а полный, с глубокими залысинами на шарообразной голове музыкант и композитор Платон Войтенко, в потертом темном сюртуке, криво завязанном полосатом галстуке, стучал ладошками, будто деревяшками. Только длинный, словно фитиль, поэт Артем Лисицын, с вытянутым некрасивым лицом, блуждающей презрительной улыбкой и космами темных волос, то и дело роняющими перхоть на синюю блузу, лишь обозначил аплодисменты, сделав несколько вялых движений. Художник Акулов, начинающий литератор Бессмертный, музыкант Войтенко, поэт Лисицын были гостями графа Василия Васильевича Тарновского — хозяина имения Качановка[1].

— Господа, прекратите! — обидчиво воскликнула Анна.  — Я читала вам не из желания продемонстрировать искусство декламации, а чтобы узнать ваше мнение — что хотел сказать автор столь неоднозначной концовкой повести? И каким, по вашему разумению, должно быть продолжение сей драматической истории?

— Лучше об этом спросить у самого автора,  — с ехидцей произнес Артем и тут же хлопнул себя ладонью по лбу — мол, только что вспомнил.  — Виноват — запамятовал, ведь Иван Сергеевич уже давно почил навеки на кладбище в пригороде Парижа.

— Артем, порой вы несносны! — раздраженно заметила Анна.  — Это не делает вам чести!

— Береги честь смолоду! — тут же подхватил Артем. В упор глядя на девушку, он заметил, как обидчиво дрогнули ее губы.  — Великодушно простите, Анна! Да, я не такой, но другим мне не быть! — с вызовом произнес он и повернулся к своим товарищам: — Что скажете вы — мои умные друзья по творческому цеху?

— Не паясничай! — зло отозвался Александр и нежно посмотрел на Анну.  — Неоднозначность окончания повести придает ей дополнительную прелесть, и не следует углубляться — это как вино: приятный вкус, послевкусие и… вы о нем забыли. Содержание — мистика, магия, колдовство, о них лучше не знать и с ними не сталкиваться.

Артем вдруг резко выбросил руку в сторону Александра, выставив указательный палец, словно целился в того из пистолета, и продекламировал:

— Даже за любовь душу не стоит отдавать! — Анна недовольно притопнула ножкой.  — Скажите лучше вы, Платоша!

Двадцатидевятилетний Платон сжал узкие губки на круглом лице с россыпью веснушек на щеках, нахмурил светлые, почти сливающиеся с кожей брови. Он был старше всех здесь присутствующих, но в силу своего скромного положения предпочитал в основном отмалчиваться, а свою точку зрения высказывал, лишь когда непосредственно к нему обращались.

— Задали вы задачку, Анна Дмитриевна! Смею отметить — необычный сюжет для Ивана Сергеевича! Ведь он больше писал о возвышенной любви и охоте, а тут жуткая мистика. Муций стараниями слуги-колдуна становится живым мертвецом, яко упырь,  — допустим и такое.  — Платон задумался.  — Но как мертвец может быть живым? Даже если он передвигается, издает звуки, он все равно не живой, а мертвый! Выходит, и чувств у него не должно быть, как у живого, и любить Валерию он не сможет. Сыгранная им музыка впечатлила Валерию, вот она ее и запомнила. К вашему сведению, Анна Дмитриевна, я ведь тоже запоминаю мелодию с первого раза и могу ее сразу наиграть.  — И он добавил вкрадчиво: — Если желаете, проведем испытание.

— Невелика заслуга повторять уже известное, ты же не попка-дурак.  — Александр смерил презрительным взглядом Платона.  — Ты занимаешься сочинительством музыки — вот и сочини свою песнь торжествующей любви!

— Прекрасная идея! — загорелась Анна и с мольбой заглянула в глаза Платона: — Ведь вы сможете, Платоша?

Тот задумался, затем встал и, ничего не сказав, стал подниматься по ступенькам к выходу из грота. Всем было ясно, что он принял вызов и прислушивается к чему-то зарождавшемуся внутри него. Анна и остальные молодые люди последовали за ним.

Снаружи дул неистовый холодный ветер, мгновенно растрепавший редкие волосы Платона, его лицо раскраснелось. Не оглядываясь, спешным шагом, словно боясь не успеть, Платон поднялся к застекленной беседке, в сером свете ненастной погоды утратившей присущий ей молочный цвет. Сжавшись под порывами ветра, рукой придерживая шляпу на голове, Арсений, следуя за уверенно двигающимся Александром, невольно глянул вниз — по обычно спокойному, с темно-синими водами Майорскому пруду ходили волны непривычного свинцового цвета.

Внутри беседки было тепло и уютно. Платон присел к белому роялю, стоявшему посредине, и, задумавшись, застыл. Вошедшие вслед за ним молодые люди шумно рассаживались на ажурных белых стульях. Аня села ближе всех к Платону и внимательно наблюдала за ним. Наконец Платон уверенным жестом поднял крышку, и длинные тонкие пальцы пианиста, совсем не сочетающиеся с его неказистой внешностью, легко пробежались по клавишам.

— Песнь сочинить не обещаю, а вот передать свое впечатление от повести, воплотив его в музыку, пожалуй, смогу. Извольте!

Мелодия, которую он играл, была печальной, уводящей мысли вдаль, и необычно трогательной. Она находила в душе каждого нечто сокровенное, потаенное — и несбыточное. Закончив играть, Платон остался сидеть с закрытыми глазами.

— Браво! — воскликнула Анна с повлажневшими глазами и захлопала в ладоши.  — Превосходно! Неужели вы это только что сочинили?

Все, за исключением Артема, восторженно захлопали. Презрительно улыбаясь, Артем резко поднялся:

— Где тут торжество любви? Нытье и жалобы! — Артем раскатисто захохотал.  — Скорее, это песнь отвергнутой любви!

— Зачем вы так, Артем? — осуждающе произнесла Анна.  — Эта музыка великолепна! К сожалению, как правило, amour[3]всегда прекрасна и несчастна. Платоша, вы не могли бы еще раз это сыграть?

Платон, продолжавший сидеть с отрешенным видом, с закрытыми глазами, резко их открыл, словно проснулся, и растерянно огляделся по сторонам, не понимая, где он и зачем тут оказался.

— Платоша, сыграйте нам еще раз то, что вы играли,  — повторила просьбу Анна.

Взгляд Платона стал осмысленным, глаза прояснились, и его пальцы быстро забегали по клавишам рояля, однако мелодия, которую он то наигрывал, то резко обрывал, была совершенно другой.

Он остановился, растерянно и печально посмотрел на Анну:

— Похоже, я не смогу — забыл мелодию! Не знаю, что со мной произошло…

Артем саркастически рассмеялся:

— Наш музыкальный гений оказался не гением!

Анна бросила на него осуждающий взгляд и попросила Арсения:

— Помогите мне.

Арсений, следуя ее указаниям, придвинул стул к роялю, и она на него присела.

— Не переживайте, Платоша. Давайте вместе попробуем вспомнить. Я буду напевать вам мелодию, а вы играйте.

Анна стала тихонько выводить мелодию нежным голоском. Платон оживился и мгновенно подбирал музыку. Общими усилиями им удалось в какой-то мере восстановить музыкальную пьесу, однако в ней было утрачено что-то, придававшее ей очарование, вызывавшее желание слушать и слушать.

Девятнадцатилетняя Анна Ступачевская была из родовитой, но обедневшей дворянской семьи, ныне проживающей в селе Власовка, в старинном доме. Некогда Ступачевские имели здесь свои земли, а в селе Ступаковка находилось их родовое имение. При Петре I казачий сотник Остап Ступачевский вслед за гетманом Мазепой перешел на сторону шведского короля Карла ХII, за что был лишен прав на землю, и ему грозила смертная казнь. Перед тем как бежать с семьей на чужбину, Остап собственноручно сжег родовой замок и прилегающие строения. Но уже его внук и последующие продолжатели рода служили российским императорам, отдавая предпочтение воинской службе. По прихоти судьбы и благодаря доброму отношению фельдмаршала Румянцева-Задунайского к своему боевому офицеру праправнук Остапа стал первым управляющим имением Качановка и построил на дарованном ему клочке земли в селе Власовка, бывшей собственности Ступачевских, большой дом. С тех пор прошло более ста лет, старшие сыновья наследовали этот дом и проживали там вместе с семьями, а к владельцам Качановки и к самому имению уже никакого отношения не имели. За это время добротный дом, сложенный из дубовых бревен и снаружи оштукатуренный, с двумя флигелями, мало чем отличающийся от домов помещиков средней руки, порядком обветшал.

У Анны была сестра Лиза, младше ее на шесть лет. Их отец, Дмитрий Петрович, служил в Борзне, главном городе уезда, где жил в казенной квартире и приезжал домой только в выходные и праздничные дни. Пользуясь этим и тем, что их маменька была постоянно чем-то занята, Анна почти каждый день приходила пешком в качановский парк, невзирая на то, что до него было более километра. Эти походы она совершала втайне от родных, о них знала только сестренка Лиза, так как Дмитрий Петрович, несмотря на добрососедские отношения с Василием Васильевичем Тарновским, считал, что у того собирается не совсем приличное для благонравной и воспитанной девушки общество. Мечтой Дмитрия Петровича было выдать Анну замуж за богача. Но где в глухой провинции такого сыскать?

Поняв, что большего успеха в музыке не добиться и что оставшиеся не у дел кавалеры заметно заскучали, Анна закрыла крышку рояля:

— На сегодня хватит. Платоша, не мучьте себя! У вас чудесно получилось, и вы непременно как-нибудь вспомните и сыграете эту мелодию.

— Вы не боитесь, Анна,  — ехидно скривил губы Артем,  — что Платоша и в самом деле сочинил магическую любовную песнь? Задурманит вам голову, вы влюбитесь в него, и что на это скажет ваш папенька? Это же нонсенс!

— По-вашему, Валерия полюбила Муция, сама не ведая того? Колдовская «Песнь» ее приворожила? — воскликнула Анна.  — Разве это возможно — любить не по своей воле?

— Это невозможно! — быстро ответил Арсений.  — Когда любишь, то ощущаешь это всем своим естеством! Знаешь, кого и за что любишь!

— И почему! — едко добавил Артем.

— Разве можно полюбить за что-то определенное? — поразился Платон.

— Ямочки на щечках, изгиб стана, блеск глаз и трепет лани,  — иронизируя, подхватил Артем.

— За что вы могли бы полюбить меня? — Анна лукаво улыбнулась, глядя на Арсения.

Тот вспыхнул, опустил взгляд и вдруг набрался смелости, посмотрел девушке в глаза и произнес:

— Кто вам сказал, что я вас не люблю?

На этот раз смутилась Анна, но быстро взяла себя в руки и сказала:

— Арсений, мы не услышали вашего мнения относительно повести!

Анна смотрела в упор на Арсения, тот не выдержал, отвел глаза.

— Повесть весьма проникновенная, о любви и дружбе. О том, что любовь сильнее всего на свете — даже смерти!

— Как бы вы продолжили повесть?

— Затрудняюсь сразу ответить. В самом деле, живой мертвец…

— При чем здесь это? — с досадой произнесла Анна.  — Почему Валерия вдруг вспомнила волшебную песнь?

— В повести все сказано,  — вмешался Александр.  — Надо быть более внимательными.  — Он взял книгу у Анны и прочитал: — «…она почувствовала внутри себя трепет новой, зарождающейся жизни…» Выходит, Валерия оказалась в интересном положении! Под сердцем носила плод любви колдуна Муция, напоминавший ей о нем. Теперь Муций все время будет рядом с ней в образе ее ребенка.

— Это ужасно! — выдохнула Анна.  — Муций полюбил ее, но ведь она его — нет! Воспользовался подло колдовскими приемами, чтобы ее, одурманенную, завлечь в свои объятия. Все это произошло не по ее желанию и против ее воли!

— Красивая и жуткая история.  — Арсений был поражен тем, что Анна так переживает из-за трагической участи выдуманной автором героини. Ведь это выдумка, фантазия, и надо отдать должное автору — так ярко и реалистично он все это описал.

Арсению Бессмертному шел двадцать первый год, происходил он из состоятельной семьи текстильных фабрикантов, недавно переехавшей из Нежина в Киев. Он был самым младшим, имел двух братьев и сестру. С раннего детства Арсений проявлял склонность к творчеству — занимался стихосложением, писательством, рисованием и музыкой. Его отец, Дмитрий Егорович, зная увлечения младшего сына, не стал перечить, когда тот захотел поступить на историко-филологический факультет Киевского университета Святого Владимира, сделав ставку на старшего сына как на продолжателя семейного текстильного дела. К тому же Дмитрий Егорович знал о превратностях судьбы и ее резких поворотах. Ведь он сам в свое время окончил историко-филологический факультет университета, мечтал о научной карьере, но женитьба и скоропостижная смерть тестя, владельца небольшой текстильной фабрики, заставили его круто поменять жизненные планы, о чем теперь он не сожалел. Благодаря своей энергии, тяге к новым знаниям, он преуспел в текстильном деле и значительно расширил его — владел уже тремя современными фабриками и поставлял их продукцию как в пределах территории Российской империи, так и за границу.

Мечтой Арсения было добиться славы на литературном поприще — он писал стихотворения, поэмы, баллады, небольшие рассказы, ему удавалось их п…