Земля – Денеб

Грег Ковальски, без определенных занятий

От проклятого щебня не спасали ни ватная куртка, ни плотные камуфляжные брюки. Острые камни царапали руки и перекатывались под животом колючими ежами. Если бы не Гуталин, чёрта с два Грег полз бы сейчас на брюхе по насыпи, пересчитывая старые шпалы. Но такому хабару – грех пропадать. Гуталин его в Зону таскает – возвращает «дьявольские изделия», а Грег – обратно, если удается место приметить, где хабар закопан.

Пот заливал глаза. На зубах скрипела каменная крошка. Грег до Посещения здесь, на заводе, работал. Вот эти рельсы и укладывал. Щебень трамбуешь, а мастер Дуглас по прозвищу Хромая Собака вокруг ходит и ухмыляется. В галстуке такой, в костюмчике. Помер от воспаления легких, еще до того, как в их Слепом квартале при Посещении ахнуло. Не повезло бедняге. А Грег выжил. Даже не ослеп, как остальные. И еще пожить собирается. Вот только хабар возьмет – и поживет. Жене операцию оплатит, дочку на ноги поставит. Главное – самому сейчас на ноги не подниматься. Встанешь во весь рост – тут тебя и зажарит разрядом. Из стены трансформаторной будки, на которой лиловые огоньки вспыхивают, и долбанет. Ползали уже здесь, знаем.

Где-то недалеко Куренок лежать должен – черный обугленный след на земле. Вот ему не повезло. А мы – умные, мы в насыпь вожмемся, мордой щебень пропашем, но не поднимемся.

Раздался скрежет, переходящий в протяжный стон. Грег вздрогнул. Через минуту стон прервался, сменившись звенящей тишиной. Грег перевернулся на спину, достал дрожащей рукой флягу, отвинтил крышку и принялся жадно, взахлеб, глотать обжигающую жидкость. Поперхнулся, закашлялся, приподнялся на локтях. Волосы зашевелились от статического электричества. Фляга звякнула о рельс и заискрилась. Перепуганный Грег вжался затылком в холодный щебень.

Он лежал и смотрел в небо. Слева, по ту сторону Зоны, сквозь редеющий туман виднелись далекие серые кубы Института. Сидят ученые мужи, хабару научные названия присваивают, роботов в Зону запускают. Разве так Зону поймешь? Нет. Не выйдет. Самому надо, шкурой своей сюда влезть, целиком в этот нарыв погрузиться, чтобы понять и почувствовать, какой ты червь ничтожный.

Воздух становился прозрачным. Солнце медленно поднималось в зеленом зареве над горными вершинами. Первые утренние лучи окрасили окна выглянувших из тумана домов в розовые цвета. Над зеленым восходом блуждали оранжевые пятна, возносились пирамидами, падали в изумрудное зарево огненными птицами, складывались в затейливые пейзажи. Не поймешь – со зрением у тебя нелады, или там, в небесах, простирается прекрасная волшебная страна, на секунду позволившая себя увидеть. Словно Зона пытается тебе о чем-то рассказать. И ты силишься разобраться изо всех своих силенок человеческих. Мозгом своим слаборазвитым. В этот момент всё в Зоне становится ясным, четким, кажется еще чуть-чуть – и схватишься за понимание. Посмеешься над всеми учеными головами, спрятавшимися за толстыми стенами. Моргни – и нет больше той небесной страны. Пропала она, словно фата-моргана. Может, и не было ее никогда – это всё проклятая Зона с твоей головой вытворяет. Когда марево исчезает, на короткое мгновение вспыхивает зеленый луч и скрывается в небе. Говорят, что к Денебу летит, откуда пришельцы по Земле шестью Зонами пальнули.

Нет, нельзя Грегу восходом любоваться – не за тем сюда поутру пришел, рискуя нарваться на патруль. Ночью место, где Гуталин хабар зарыл, не найти. Старый чокнутый неудачник Гут… Как заведет в «Боржче» свою проповедь – хоть стой, хоть падай.

«Опомнитесь, дети человечьи! Верните в Зону дьявольские бирюльки! Человеку – человечье, дьяволову – дьяволово-во-е! Тьфу ты, прости меня, господи. Налей, старина Грег, еще, горло промочить. Один ты друг у меня остался. Был еще Рыжий, да где он сейчас? Сгинул Рэд в Зоне. Ибо нельзя сатанинскими игрушками прельщаться!»

Гут неделю назад хороший хабар у молодняка взял и в Зону поволок. Кажется, вот тут и зарыл, возле опрокинутой вагонетки. И выбирает же места позаковыристей! Два десятка «этаков», несколько «гремучих салфеток», «рачий глаз»… За такое дело в хорошие времена кругленькую сумму можно было выручить. Да и сейчас немалую.

Сталкер достал из рюкзака саперную лопатку и уже приноравливался, где бы копать, как почувствовал, что позади кто-то стоит. Оглянулся. Человек в темном плаще выпрямился на насыпи в полный рост. На капюшоне, скрывающем лицо в тени, плясали лиловые огоньки.

– Зачем ты пришел в Зону, сталкер? – спросил незнакомец.

Голос хриплый, скрежещущий, словно не человек, а мертвяк разговаривает.

– Что? Не подходи! Чего тебе надо?! – Грег крепче сжал рукоять лопаты.

Мысль тревожно бьется: кто это? Не похож на сталкера… Подняться – верная смерть. А этот стоит, как ни в чем не бывало, и разряды по нему не лупят.

– Что тебе нужно для счастья, человек?

Глаз не видно, но будто насквозь взглядом сверлит, в душу заглядывает. Грегу почему-то захотелось подняться и упасть на колени. Рассказать, какой он червь ничтожный. И что жена третий год больная, денег на лекарства не хватает. И что дочка, тварь безмозглая, никак лицей закончить не может – везде деньги нужны. И что уехал бы он отсюда – в Европу, в Азию, в бога душу мать, куда угодно, но не пускают – нельзя уходить тем, кто жил в Хармонте во время Посещения. Но ведь жить как-то надо? Прости меня. Ты же видишь мою душу. Дрянь я, но такой как все. А кто лучше? Да нет здесь никого лучше – днем с огнем не сыщешь. Все мерзавцы. Все присосались к Зоне как пиявки. Хочешь, я дело свое открою? Машины стану чинить. В последний раз ходку делаю, клянусь! Больше ноги моей в Зоне не будет.

– Ты не тут хабар ищешь. Он закопан с другой стороны вагонетки.

Незнакомец повернулся и растаял в тумане. Грег обполз вагонетку и принялся с остервенением разгребать щебень. Лопата увязла, пробив старую мешковину. Хабар! Спасибо тебе, кто бы ты ни был… Исправлюсь… В последний раз… Ломая ногти, Грег раскидал щебень, выволок мешок и потащил к границе Зоны.

Ричард Г. Нунан, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК

Ричард стоял возле окна своего кабинета и, прищурившись, рассматривал на просвет распечатанную картину.

– Ну, как вам это нравится, Валентин? – повернулся он к сидящему за столом доктору Пильману, который задумчиво заглядывал в открытый ящик стола, откуда Дик выудил распечатку.

Там царил хаос: карандаши и ручки лежали вперемешку с документами, наверху покоилась пачка «Лаки страйк» с высыпавшимися из нее сигаретами. Пирамиду беспорядка венчал открытый блокнот с листами в клеточку.

– Что вы сказали? – Валентин Пильман, лауреат Нобелевской премии и консультант Комиссии ООН по проблемам Посещения, оторвал взгляд от двух нарисованных в блокноте чертиков и уставился на Нунана.

– Да я всё про то же. Увлекаетесь современной живописью?

– В некотором роде – да. Увлекаюсь. – Пильман скосил глаза на синих чертей, намалеванных рукой Нунана, и попытался сдержать улыбку.

Один из чертиков, толстенький до округлости – того и гляди покатится, был поразительно похож на самого Ричарда. Он стоял на коротких толстых ножках и задумчиво жевал кончик собственного хвоста. Второй – высокий и худой, в тонких очках на свином пятачке пытался просунуть голову в объект семьдесят семь-бэ, называемый «пустышкой». Чертовы рога изгибались в стороны и цеплялись за импровизированные наушники.

– А вот я – нет. – Нунан подошел к столу и задвинул ящик. – Но мастерство оценить могу. Поглядите.

Он бросил распечатку на стол. Пильман выудил из нагрудного кармана прозрачный футляр, вынул очки, нацепил на кончик носа и взял листок.

– Ну-ка, ну-ка, что тут у нас? Некий экспрессионизм. Знаете, есть что-то неуловимо знакомое. – Пильман посмотрел на Ричарда поверх очков. – Это же Зона! Наша, Хармонтская! Кто тут у нас такой мастер-живописец нашелся?

– Ярослав Новак, прошу любить и жаловать. Только он не местный. Прилетал год назад из Варшавы. Некоторое время околачивался на пикниках у Барбриджа. После возвращения домой – вот. Популярность, личные выставки и немалые гонорары. До этого художник был так себе, очередной неудачник. А тут такой творческий рост. И на всех полотнах – наша Зона.

– Можно только позавидовать, – сказал доктор Пильман. – Ничего картина, впечатляет. У человека определенно есть талант. И что? Это стоило, чтобы собираться в такую рань?

Нунан забрал листок из рук Пильмана и хитро прищурился.

– Ну как, посмотреть снова не хочется?

– Хочется! Чёрт возьми, что-то в картине определенно есть!

– Притягивает, да? Как магнит. Заметьте, это лишь копия картины. А что говорить об оригиналах! На картины хочется смотреть и смотреть.

– Действительно… И много он успел э-э-э… нарисовать?

– Написать! Художники пишут картины, а не рисуют. Два десятка. И на всех – наша Зона.

Нунан подошел к сейфу в углу комнаты, открыл дверцу и достал папку.

– Дело о Художнике, объект Х-25, – прочитал Виктор Пильман на обложке.

– Здесь копии всех его картин. Как думаете, Зона расширила свое влияние?

– Может, вы сгущаете краски, Дик? Просто появился у человека талант.

– Талант? Приглядитесь-ка, Валентин.

Ричард достал из ящика большую лупу и протянул Пильману.

– Куда смотреть? – поинтересовался профессор.

– Вот прямо сюда и смотрите, – ткнул пальцем в угол картины Ричард.

– Ну… Завод. Будка трансформаторная. И что?

– А вы внимательнее под будкой посмотрите.

– Ой… Простите, Дик, вырвалось. Это же объект семьдесят семь бэ! Вот, на земле!

– Да, это «пустышка». Только полная, аналогичная той, что некогда притащил покойному Панову Рэдрик Шухарт. Узнаваема, да?

– Откуда Новак мог знать об объекте? – спросил Пильман.

– Понятия не имею, – сказал Ричард. – Дернула меня нечистая заглянуть к этой будке. При очередном рейсе «Ходока» – знаете, наш новый робот фирмы «Мицубиси» чует хабар, как свинья трюфели, я намекнул операторам, чтобы подкорректировали маршрут.

– И что?

– Вот теперь в лаборатории нарадоваться не могут – новую игрушку заполучили.

– Неужели нашел?!

– На том же месте, возле будки, и лежала.

– Совпадение? – неуверенно спросил доктор Пильман.

– Вы еще верите в совпадения в этой чертовой Зоне?! – воскликнул Нунан. – А «белая вертячка» у насыпи – тоже совпадение?! Или «рачий глаз» в ангаре?! Всё было на картинах. Всё! Каракулями Новака можно пользоваться, как точными картами. Бери – и посылай «Ходока» по маршруту, собирай урожай. И не спрашивайте меня, откуда этот художник знает Зону!

Доктор Пильман снял очки, подышал на стекла и принялся задумчиво их протирать вынутой из футляра тряпочкой. Закончив ритуал, он водрузил очки обратно на нос.

– Я и не спрашиваю. Я давно перестал удивляться. Как говорил Шекспир, на свете есть много вещей, которые и не снились нашим этим самым… мудрецам.

Ричад подошел к окну и сложил на груди руки. Во дворе Института двое техников возились с роботом. Робот топтался на месте. Техники ссорились. Робот неожиданно рванулся, с разбега наскочил на решетчатый забор, отполз назад, набрал скорость и снова ткнулся в стальную сетку. Техники подхватили робота в четыре руки и утащили в здание Института.

– Он вернулся в Хармонт, – сказал Ричард.

– Кто?

– Новак. Вчера вечером. Снял номер в «Метрополе». А потом пропал. По моим данным – отправился в Зону вместе с двумя сталкерами – Грегом Ковальски и Горбуном Цмыгом.

– Это те, что группу «Квазимодо» организовали? Опять, значит, активизироваться решили?

– Да.

– Но с какой стати они начали в Зону туристов водить? – Пильман встал из-за стола, шаркнув стулом по паркетному полу, и подошел к стоящему у окна Ричарду.

– Не знаю, – ответил Нунан. – Надеюсь, что они вернутся. Живыми. Я уже связался с полицией. Он мне нужен, Валентин. Очень нужен. Я не всё вам рассказал. До того, как Новак намалевал свою картину, робот ходил по маршруту мимо той будки. Там не было «пустышки».

– Совсем?

– Совсем. Иначе должен был найти. Вы понимаете, что это значит?

– Нет, – покачал головой доктор Пильман, розовое солнце блеснуло на его очках. – Не понимаю.

– Я, к сожалению, тоже, – вздохнул Нунан.

Грег Ковальски, без определенных занятий

Могильная плита холодила спину. Ветка рябины шевелилась над головой, словно лапа притаившегося в темноте чудовища. Гроздь ягод закрывала и открывала большую звезду, заговорщицки подмигивающую Грегу. Цмыг сидел рядом на надгробии. Ярослав Новак примостился на соседней могиле, выпрямившись и прижимая к груди мольберт. Через плечо художника была перекинута сумка.

«Наверное, краски и кисточки в Зону притащил. Сумасшедший», – подумал Грег.

– Зачем ты его взял? – спросил он у Цмыга. – Лишняя обуза. Сдохнет ведь.

Изо рта вырвалось облачко пара. Ночная свежесть пробиралась под одежду липким холодом.

– Вот ты и позаботься, чтобы не сдох, – сказал Цмыг.

– Он твой друг? – возмутился Грег. – Родственник? Зачем…

– Тихо! – поднял руку Цмыг. Привстал, вцепившись обеими руками в плиту.

Грег замер. За дырой в ограде по ту сторону Зоны что-то зашелестело прошлогодней опавшей листвой.

– Мышь, – сказал Цмыг.

Горбун опустился на землю, сложившись, как погнутый складной метр. На фоне начавшего светлеть ночного неба он выглядел уродливым гигантским грибом-дождевиком. Казалось – надави на горб, и Цмыг лопнет, выпустив облако спор. Грег помотал головой, прогоняя видение.

– Может, сегодня того… не вылезет? – спросил он.

– Тогда придем завтра, – ответил Цмыг. – План хорош. Мальтиец говорит, что уже так делал.

– Трепло твой Мальтиец! Трепло и стукач! Небось, заложил нас Нунану.

– Не думаю… Тихо! Слышишь? Вон, справа! Пятая от нас могила.

Грег прислушался. В ночной тишине перекатывались грудки земли. Шур-шур-шур – тишина. Шур-шур-шур – тишина. Словно под землей ворочался большой крот, разгребая могилу изнутри.

– Лезет, – прошептал Грег.

Цмыг ухмыльнулся. Мертвяки, или, как их называли в Институте, муляжи, появлялись регулярно. Почти каждую ночь их можно было увидеть на улицах Хармонта. Они целеустремленно возвращались к своим бывшим домам, распространяя запах разрытых могил. Пытались пройти сквозь запертые двери. Толкались у оград, пока их не увозили сотрудники Института или не пропускали внутрь хозяева. Добравшись до цели, мертвяки останавливались и замирали, словно роботы, выполнившие задачу и ожидающие новых команд.

В последнее время начали выбираться те, кто до Посещения жил в самой Зоне. Мертвяки шли в заброшенные дома Слепого и Чумных кварталов. Обходили опасные области, аккуратно обминали «комариные плеши», не попадали в зону поражения «чертовой капусты», словно заранее чувствовали скрытые преграды. Добирались до пустых домов и исчезали в их темных недрах.

Сталкеры до сих пор не ходили в кварталы, и они остались непаханым полем по количеству хабара. Дома – опасны. Близкие стены грозят смертью, если не знаешь верной дороги. Либо справа, либо слева всё должно быть чисто на сто шагов. Тела глупцов, забывших про эту вторую заповедь сталкера, указывают дорогу ошибок. Кажется, что верного пути в заброшенные дома вообще нет. Но муляжи проходят.

Так родился план: дождаться мертвяка из Зоны, пойти за ним следом, минуя ловушки, запомнить дорогу, набрать хабар и вернуться.

Сначала показалась одна рука, выползшая из норы большим пауком-пятерней. Затем по осыпающейся земле заскребла вторая. Пальцы ухватились за края провалившейся ямы, и мертвяк вытолкнул себя на поверхность. Грег поднял фонарь, направив луч в лицо ожившему трупу. Блеклые рыбьи глаза немигающее смотрели на сталкера.

– Черт меня подери! – воскликнул Грег. – Это же Дуглас – Хромая Собака! Ну, здравствуй, начальничек!

Дуглас, вернее его муляж, повернулся и пошел в глубь Зоны.

– За ним, быстрее! – Цмыг поковылял за мертвяком. – Подъем, художник! Держись за нами. След в след.

Дуглас-мертвяк остановился, будто прислушиваясь к чему-то. Правая нога замерла в воздухе, так и не опустившись на землю. Мертвяк поднял голову и заскрипел. Скрип, отразившись от далеких домов, вернулся затихающим эхом.

– Жуть какая, – прошептал Грег. – Твой художник штаны не испачкал?

Новак без следов испуга глазел на мертвяка.

– Зовет кого-то, что ли? – поинтересовался он.

– Сам у него и спроси, – сказал Цмыг и зло посмотрел в спину мертвяка.

Вдалеке раздался ответный скрип. Мертвяк дернулся, опустил ногу и продолжил путь.

«Хоть раз услугу окажешь», – думал Грег, шагая за Дугласом.

Вот так же он вокруг тебя ходил, как надсмотрщик при рабах. Поднимаешь тяжелую лопату-«штопку» двумя руками, опускаешь стальной наконечник в щебень – ух-х! «Штопка» ревет, рвется из рук. А этот тип ходит и ухмыляется: работай, мол, Грег, выше себя всё равно не прыгнешь. Век тебе рельсы прокладывать и тяжести таскать. Вот и встретились, господин Дуглас. Выкуси, начальничек!

Ярослав Новак, художник, два года назад

На Кристине сегодня было красное вечернее платье – легкое и прекрасное. Оно подчеркивало стройную девичью фигуру, обволакивало нежно, словно невесомыми крыльями бабочек.

– Я хочу тебя нарисовать, Крыся, прямо сейчас!

– Ясик, не приставай.

Девушка шутливо оттолкнула его левой рукой. В правой она держала бокал с шампанским. Вокруг шумела толпа приглашенных гостей. Дорогие костюмы и шикарные платья. Бриллианты и золото на пальцах, ушах и тонких шеях. Говор, музыка, смех. Всё это смазалось для Ярослава, смешалось, разбавленное спиртным, на воображаемой палитре и выплеснулось в безумном ритме мазков Ренуара.

– Мой неблагодарный друг к тебе пристает?

Из толпы вынырнул виновник торжества – двадцатипятилетний Тадеуш, обнял Крысю за плечи и прикоснулся губами к ее открытой шее. Девушка рассмеялась:

– Ясик хочет меня нарисовать.

– Кто, этот неудачник?! Ни в коем случае не соглашайся! Он испортит твою красоту. У него же не картины, а кривые зеркала. Яська, ты хоть одну из них продал?

– Да… На прошлой неделе. Только деньги еще не перечислили.

– И не перечислят! Кто этот сумасшедший, не имеющий вкуса? Покажите мне его – хочу заглянуть ему в глаза! Ты неудачник, Яська, смирись.

От Тадика уже изрядно несло. До конца вечеринки он не протянет – отключится на одном из диванов. А гости еще долго будут поднимать тосты: за именинника, за его богатого папашу-банкира, за идеальную пару и красоту Крыси, желать долгих лет жизни и повторения успешной карьеры отца. А потом все разъедутся. Ясик уйдет раньше других, вернется в квартиру на мансарде, пропахшую краской, со старым шкафом, изъеденным древоточцем, мольбертом, стоящим у окна, маленьким письменным столом и незастеленной кроватью. Подойдет к окну, откроет, впуская прохладу, и будет долго прислушиваться к шуму вечерней Варшавы. От проезжающих внизу трамваев задребезжат стекла в открытых окнах. В соседнем доме зажгутся и погаснут огни. Молодые за стеной снова начнут стонать под скрипы старой кровати, и это тоже вольется в звуки его города. Потом Ясик насыплет на подоконник семечки, мелкие, перемешанные с мусором, купленные за бесценок на прошлой неделе, закроет окно, разденется и упадет на кровать.

Утром его разбудят стучащие по жестяному подоконнику голуби. Крупный, с черным пятном на правом крыле и торчащим на голове хохолком пан Гавел начнет ворковать перед очередной дамой своего сердца. Надует грудь, смахнет хвостом оставшийся корм и будет недоуменно смотреть вслед улетевшей пассии. Тогда Ясик поднимется, вновь сыпнет ему семечек и встретит утро. Сварит кофе. Подойдет к мольберту, выдавит на палитру краски, закроет глаза и будет вспоминать свои сны. А рука с зажатой кистью – водить по холсту.

Следующим утром это будут красные картины. Багровые, с лопающимися пузырьками. Падающие вниз гранатовыми водопадами. Такими, чтобы в картине чувствовалась красота и грация женского тела, изящество его Кристины.

Нет, не его – Тадеуша.

Ярослав Новак вернулся в действительность.

– Я написал нечто новое, Тадик. Принес картину с собой и хочу тебе показать.

– Давай поглядим. Давай. Дорогая, тебе будет скучно. Подожди меня здесь. Мы быстро. – Тадеуш поцеловал Кристину в раскрытую ладонь и повернулся к Ясику. – Идем на веранду. Хватай свою мазню.

– О! Что-то новенькое, – сказал он спустя несколько минут, держа картину в руках и разглядывая на свет.

Солнечные лучи, приглушенные кронами деревьев, отбрасывали на холст шевелящиеся тени.

– Что это? «Город бесконечности». Ну и название придумал. Слушай, а необычно. И что-то знакомое проглядывает. Подожди! Не может быть! Очень на Хармонт похоже. Помнишь, я говорил, что был там не так давно? Угораздило же забраться в такую глушь. Папаша «на дело» отправил. Где только таких клиентов откапывает? Определенно на картине Хармонт. Вот площадь перед «Метрополем». Вот лавочка старика Хармса. Откуда? – Тадик вопросительно уставился на Новака и сунул картину ему в руки. – Признавайся, по фотографии писал? Изменил привычкам?

– Нет, мне… приснилось.

– Врешь!

– Что это? – Ярослав не заметил, как к ним присоединилась Крыся. Девушка заглядывала на картину через его плечо, и ее теплое дыхание щекотало ухо. – Красиво. Ясик, у тебя талант.

– Дай сюда! – Тадеуш сердито вырвал картину. – Тебе не мог присниться Хармонт. Признайся, что ты когда-то видел фотографию, и она осталась у тебя в памяти. Уговорил! Хорошая картина. Ты постарался. Я оставлю ее у себя и кое-кому покажу. Может, человек заинтересуется. Пойдем, Кристина.

Он подхватил ее под руку и уволок к гостям. Девушка оглянулась, встретилась взглядом с Ясиком и улыбнулась.

Ярослав улыбнулся ей в ответ.

Горбун Цмыг, безработный по инвалидности

Они дошли до домов первого Слепого квартала. Свет от фонаря выхватывал из темноты спину мертвяка. Мертвяк шел по известному лишь ему одному маршруту, как автомат.

«И ведь дойдет, – подумал Цмыг. – Все мы здесь роботы, ведомые Зоной».

В спину дышит вчерашним перегаром старина Грег. Позади аккуратно переставляет ноги художник. Каждый идет за своим.

Грег идет за хабаром. Ему вечно не хватает денег. После удачной ходки пропадает в кабаке, напивается в зюзю и клянется, что в последний раз. Что ноги его больше в Зоне не будет. Потому что Призраку обещал. И опять начинает травить байки о том, как говорил с Призраком. Дескать, в душу заглядывает – не отвертеться, не спрятаться. Словно сама Зона спрашивает, зачем пришел. Знаем, зачем ты в Зону пришел, Грег. Жадный ты. Денег хочешь. Наплевать тебе на Посещение, на загадки, тебе хабар подавай, да побольше. А разве ты, Цмыг, другой? Даже имя свое забыл – сам себя по прозвищу называешь – Горбун Цмыг. А ведь когда-то тебя звали иначе. Но упавшая цистерна, раздробившая ноги и сломавшая позвоночник, решила тебя переименовать. А говорили, что не выкарабкаешься. Выкарабкался. Назло врачам. И ходить начал.

Не лучше ты ничем, Цмыг, не обманывай себя. А что осталось? Жить на нищенское пособие? Нет, тебе надо эту подлую штуку жизнь чувствовать. Наслаждаться ею. Когда ковыляешь по Зоне, забываешь о своем уродстве. Там ты инвалид, здесь – сталкер. Так зачем ты идешь в Зону, сталкер?

Цмыг посмотрел на Ясика, который сосредоточенно шел, прикусив верхнюю губу. Ты мне нужен, художник. У нас договор. Я выполню свою работу. А ты – свою. Никуда ты не денешься, раз тебя позвала Зона.

– Цмыг! Эй, Цмыг! – прошептал Грег.

– Чего тебе?

– Смотри! Что это?

Темнота волнами выливалась из пустых окон домов по обе стороны дороги, стекала вниз и клубилась у ног черной тучей. Голос Грега прозвучал глухо, словно тьма впитывала в себя звуки. Цмыг оглянулся. Художник поднимал ноги над потоком, как журавль, смотрел вопросительно, но вопросов не задавал. Мертвяк топал, не сворачивая.

– Вперед! – скомандовал Цмыг.

Через десяток шагов чернота поднялась до колен.

– Цмыг, вернемся! – запричитал Грег. – Идем назад, пока не поздно.

Мертвяк не останавливался, рассекая тьму.

– Вперед!

– Ты сумасшедший, Цмыг! Я ухожу! Возвращаюсь!

Грег повернулся. В этот момент их накрыла идущая позади волна тьмы. И зрение исчезло.

Цмыг прыгнул назад, вытянув руки. Пальцы ударились о мольберт. Цмыг схватил художника за руку, ощутив тонкое запястье.

– Ясик, стой! Не двигайся! Это пройдет! Мы выберемся! Главное – замри и не беги! Где Грег?! Грег!!! Чертов ублюдок! А ты стой! Стой, Яська! Ты мне нужен! Ты сам не понимаешь, как ты мне нужен!

Цмыг захлебывался тьмой, она заливала рот и уши. Слова слышались со стороны, будто их говорил кто-то другой, пытаясь выговориться за все года накопленной обиды и молчания.

– Я доведу тебя! Ты хотел на крышу высотки? Мы поднимемся! Ты посмотришь на свой рассвет, а потом нарисуешь для меня картину. Ты нарисуешь на ней Золотой Шар. Близко. Прямо под зданием. И мы спустимся к нему. Ты же знаешь, что Зона отвечает на твои мысли? Она слышит тебя! Почему? Чем ты лучше нас? Но она выбрала тебя! Так поделись своим счастьем! Нарисуй для меня Золотой Шар! Тот, что исполняет желания! Он был в Зоне. К нему шел Рыжий Рэдрик. Но где он сейчас? Ни Шара, ни Рэдрика. Ты создашь Шар для меня, художник. Я давно понял, что ты за тип! Никто ни о чем не догадался, только я. Еще в прошлый раз, когда ты приезжал в Хармонт, я сказал себе: «Малый не промах. У него есть дар». Перестань, не вырывайся! Сгинешь же сам! Ч-чёрт!

Их закружило темным вихрем и разметало в стороны.

Ярослав Новак, художник, год назад

Хармонт не выходил у него из головы. Тадик утверждал, что на первой картине, принесшей успех, был нарисован этот город. Почему он приснился ему? После снов Ясику казалось, что кто-то другой водит его рукой, словно пытается что-то рассказать в рисунке.

Ясик открыл окно, впустив в комнату утро. Пан Гавел взлетел с подоконника и тут же вернулся обратно. Ясик насыпал ему отборных семечек. Жаль переезжать. Он будет скучать по толстому голубю, трезвону трамваев и молодой оживленной паре. Вчера он с ними впервые разговаривал. Пухлощекая пани, немного смущаясь, попросила подписать открытку с изображением его картины.

Переезжать надо. Он не может себе позволить столь экстравагантной выходки, как жить в дешевой квартире. Публика не поймет. Хотя… А почему нельзя использовать свою комнатку в качестве студии? Это выход.

– Эх ты, пан Гавел, мы еще встретимся.

Ясик достал со стола письмо, которое сунула ему незнакомая девушка на вчерашней выставке. Так… Очередной бред особы, решившей, что без ума от молодого дарования. Отвечать не будем. Небось, скоро поползут слухи о его нетрадиционной ориентации. Плевать. Переживем.

Ярослав сложил из письма самолетик и кинул в окно. Подхваченный ветром самолет еще долго кружился, прежде чем упасть на асфальт под ноги спешащим прохожим.

Завтра Ясик летит в Хармонт. Он должен сам сравнить город со своими снами и посмотреть на Зону. Говорят, что у его «города бесконечности» свой неповторимый аромат загадочного. Тут его не почувствовать, для этого в Хармонте надо жить.

Новак подошел к мольберту и, закрыв глаза, постоял возле будущей картины. Пока на холсте были лишь мазки, но для художника они собирались в единую композицию. Ясик провел кистью, расцвечивая будущий пейзаж яркими сполохами. Над серыми домами Зоны восходило оранжевое солнце, за которым скрывалось что-то еще, далекое и притягательное. Звало к себе, разливаясь в груди радостным и одновременно тревожным ожиданием.

Надо будет попросить пухленькую пани кормить Гавела в его отсутствие.

Когда Ясик вернется в Варшаву, то узнает о гибели Крыси и Тадеуша. Он будет приносить на ее могилу красные цветы и снова рисовать картины. Он будет видеть Зону, какой он видел ее в Хармонте и своих снах. И всё чаще в сновидениях будет появляться оранжевый восход над спящим городом.

Грег Ковальски, без определенных занятий

Догнала тебя Зона, Грег, выполнила обещанное. Давно должен был ослепнуть куриной слепотой, как и другие из твоего квартала. Или ты всё еще во тьме идешь? Сколько времени прошло? Может, ты попал в то пространство, что сжато в «черных брызгах»? Отомстил начальничек, завел в ловушку. Ему темнота нипочем.

Впереди зажглись лиловые огоньки. Выходит, что не ослеп! Грег бросился к огням и остановился, увидев, что они вспыхивают на плаще Призрака.

– Зачем ты снова здесь, человек? – спросил Призрак.

Грег попятился.

– Ты пришел за хабаром?

Грег развернулся и побежал. Впереди вновь появился Призрак.

– Это твое счастье, сталкер?

Грег споткнулся и упал на четвереньки, почувствовал ладонями холодный бетон. Огоньки теперь сверкали повсюду. Они были уже не лиловыми, а голубыми, словно горящий спирт. Они сжимались, кружась в хороводе. Голос Призрака звучал со всех сторон. Грег вскочил и бросился к темной фигуре, схватил за одежду, но это оказался не Призрак, а Хромая Сабака. Мертвец смотрел на сталкера неподвижными пустыми глазами.

– Старая сволочь! – Грег оттолкнул мертвеца и кинулся бежать.

Пол провалился. Ступни угодили по щиколотки в «ведьмин студень». Грег упал на пол. Голубое пламя поднималось по ногам, превращая их в желе. Грег плакал и полз, пока холодный огонь не разлился по всему телу.

Ярослав Новак, художник

Ясик потер правое запястье. Скорее всего, останутся синяки от хватки горбуна. Надо понять, что происходит. Он в темноте. Он в Зоне. Он сам. Рядом ругался Грег, срываясь на детский плач. Затем послышался захлебывающийся вскрик. Новак попятился и уткнулся спиной в стену. Закрыл глаза, хотя в этом не было нужды. Но так было спокойнее. Можно представить, что ты дома, в маленькой уютной квартире, пропахшей красками. У каждой из них свой запах. Зеленый пахнет ветром и голубями. Красный – радостью, шампанским и смертью. Оранжевый – надеждой и бесконечностью. Ясик раскрыл воображаемое окно. За окном в воздухе стоял человек в черном плаще.

– Кто ты? – спросил Ясик, совсем не испугавшись. – Зачем ты пришел ко мне?

– Я? – удивился человек. Голос был скрипящим и чужим. – Я думал задать этот вопрос тебе.

Незнакомец неожиданно засмеялся.

– Это ведь ты пришел ко мне в Зону. Что ты здесь ищешь?

Послышалось хлопанье крыльев, пан Гавел сел на плечо незнакомца и недоуменно уставился на Ясика, словно удивляясь своему поступку. Незнакомец пригладил голубю хохолок.

– Разве я что-то ищу? – вопросом на вопрос ответил Ясик.

– Конечно. Просто так в Зону не приходят. У всех есть свои причины.

– Да? – сказал Ясик. – Не задумывался. Наверное, я хочу увидеть оранжевый рассвет над Зоной. Мне кажется, что Зона зовет меня этим восходом, а я никак не могу передать его в картинах. Здесь он должен быть совсем другой, чем в моих снах. Мне надо подняться на любую крышу.

– Хочешь увидеть восход? И всё?

– И всё.

– На крыше дома?

– Да. Так ведь ближе к небу. Я люблю, когда высоко.

– Тогда иди, – сказал незнакомец.

Внизу зазвенел трамвай. Ясик открыл глаза. Он стоял на крыше старого дома, и Зона лежала у его ног.

Горбун Цмыг, безработный по инвалидности

Темнота давила неопределенностью. Темнота шевелилась невидимыми щупальцами, дышала в затылок и жила собственной жизнью. Каждый шаг мог привести к ловушке. Поэтому Цмыг ждал. И слушал.

Далеко-далеко смеялась девчонка. Цмыг узнал голос – он уже его слышал когда-то давно, в прошлой жизни. Девушка даже приходила к нему в больницу. Вначале. Потом перестала. Они давно не виделись. Странно – городок маленький, а два человека не видятся. Может быть, потому что ты живешь только в Зоне, Цмыг? В Хармонте появляешься не ты, а жалкий горбун, который никого не видит и не слышит?

Смех превратился в грохот – с таким звуком падает огромная цистерна. Она катится, дребезжа, подминая под себя мелкие препятствия, и этот шум поглощает крики разбегающихся людей. Цмыг крепко зажмурился. Этого не может быть. Это осталось в далеком прошлом. Зона слушает нас и запоминает? Зачем? Он не побежит. Нельзя бежать. Он выстоит. Цистерна всё ближе. Цистерна катится быстрее и быстрее. Грохот уже рядом.

Стой, Цмыг! В прошлый раз ты рванулся не в ту сторону. А сейчас стой!

– Зачем ты пришел в Зону, человек?

Цмыг медленно открыл глаза. Темнота исчезла. Перед ним стоял человек в черном плаще. Это тот, кого Грег называет Призраком?

– Зачем? – повторил незнакомец.

– Не знаю, – пожал плечами Цмыг, глядя на Призрака снизу вверх. Страха не было. Пристальный взгляд не пугал. – Говорят, что ты знаешь лучше, что нам надо.

Призрак подошел к Цмыгу и сел на землю.

– Вряд ли, – сказал он. – Вот сейчас я не знаю, что ты хочешь больше – вернуть свою старую жизнь или спасти Ярослава Новака. Что для тебя счастье?

– Для меня его не существует, – улыбнулся Цмыг. – Мне пора идти, извини. Я обещал художнику, что верну его живым. Обещания надо выполнять.

Незнакомец поднялся и отряхнул плащ. Цмыгу на мгновение показалось, что из-под капюшона выглянул клочок рыжих волос.

– Рэдрик? – тихо сказал Цмыг, а затем закричал в спину удаляющемуся Призраку: – Рэд, это же ты! Стой, Рэд! Остановись!

Призрак уходил, не оглядываясь. Цмыг бросился за ним.

– Рэд, подожди!

Призрак на мгновение замер, а затем быстро свернул за угол. Цмыг выбежал следом, но увидел лишь пустую улицу, залитую лучами поднимающегося солнца. Воздух стал прозрачным. На востоке заиграла оранжевая заря. Цмыг поднял голову и увидел Ярослава Новака, стоящего за мольбертом на крыше пятиэтажного дома.

– Ясик! – воскликнул Цмыг. – Живой! Слава богу!

Он бросился к темному провалу дверей. Инстинкт сталкера заставил остановиться. В доме горели голубые огни разлившегося «ведьминого студня». Цмыг нагнулся и поднял камень. Размахнулся, бросил в двери и прислушался к затихающему стуку о бетонный пол. Затем с осторожностью заглянул в темноту подъезда и отпрянул назад, так как едва не столкнулся с Дугласом. Муляж стоял у дверей и неотрывно смотрел в одну точку. Сквозь прорехи в полу светился голубой огонь. Возле лестницы лицом в луже «ведьминого студня» лежал мертвый Грег Ковальски. Цмыг осторожно переступил через тело и вошел на лестницу.

Ричард Г. Нунан, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК

– Красивая сегодня заря, – сказал Ричард, оборачиваясь к Пильману. – Согласитесь, Валентин. Может быть, нам не хватает в жизни именно таких моментов? Говорят, что в самой Зоне заря другая. Словно неизвестный художник рисует в небе картины далекой жизни.

– Вы ведь не были в Зоне, Дик? – спросил Пильман.

– Не был. Вы, кстати, тоже.

– Да. Мы пытаемся Зону понять, а сами от нее отгородились. Я вот думаю, может, мы не так ей безразличны? Может, она изучает нас, как и мы ее? Находит своих посредников, что-то пытается рассказать. Мы видим только хаос, но на самом деле это попытка контакта чуждого нам разума?

– Не знаю, Валентин. Рад был бы это понять.

– Думаете, художник вернется?

Нунан промолчал и пожал плечами.

Горбун Цмыг, безработный по инвалидности

Цмыг вбежал на крышу.

– Ясик!

Крыша была пуста. У ограждения стоял одинокий мольберт, и лежали высыпавшиеся из сумки тюбики с красками. Цмыг подошел к краю крыши, заглянул вниз. Затем посмотрел на картину. На холсте над серыми кубами домов играла теплыми красками заря. Беспорядочные мазки сливались в могучие пирамиды, оранжевые воздушные дороги сплетались в замысловатые знаки и устремлялись ввысь.

Цмыг присмотрелся и увидел изображение человека. Маленькая фигура поднималась в небо по одной из дорог, начинавшейся с крыши дома. Новак нарисовал человечка небрежно, впопыхах, словно боясь куда-то опоздать. Цмыгу казалось, отведи взгляд, и человек уйдет насовсем, а на холсте останется лишь заря. Цмыг, прищурившись, посмотрел в настоящее небо, тщетно пытаясь обнаружить там уходящего Ясика. Зона нашла того, кого искала?

Цмыг поднял сумку, перекинул через плечо и принялся снимать холст с мольберта. В углу картины блеснула желтая звездочка – у входа в дом лежал нарисованный Золотой Шар.

В небе на мгновение вспыхнул зеленый луч и исчез в бесконечности.