Зеленая молния

© Иван Басловяк, 2017 г.

© ООО «СУПЕР Издательство», 2017 г.

Пролог

За окном ноябрь. Слякоть, холод, в общем как всегда осенью в России. Иногда появится солнышко, и тогда становится как-то веселее на душе и будущее выглядит более оптимистично. Но вновь наползают свинцового цвета тучи, моросит, а то и полноценно льёт холодный дождь. Ночью уже заморозки случаются, но днём тонкие льдинки на лужах быстро тают. Земля сопротивляется зимней оккупации накопленным за лето и ещё не полностью растраченным теплом.

Смотрю через мокрое стекло на мокрые деревья институтского парка, а в голове одна мысль: что профессор делает не так? Почему уже восьмой запуск не получается и я не могу обменяться разумом с напарником по проекту, лежащим на кушетке в соседнем помещении?

Теория квантового переноса разума одного человека в мозг другого была разработана профессором Лебедевым ещё пять лет назад и произвела настоящий фурор в научном мире планеты. Даже Нобелевскую премию профессору дали, правительство денег на дальнейшие исследования выделило, целый институт и кучу лабораторий-спутников ему отдало. А практических результатов ноль. Нет, что-то там профессор ещё наизобретал, говорят, даже очень полезное для страны. Но по главной теме на каком-то этапе исследований случился облом, и выросла стена каменная.

Профессор то сычом сидит, тетрадки с записями своими терзая, то мечется по кабинету, пиная стулья. Хорошо ещё на подчинённых не срывается, а то был бы полный полярный зверёк с белым мехом. Понимает, что проблема не в нас, помощниках и исполнителях, а в нём самом. Вот и нервничает. Высокое начальство уже начало в его сторону бровки хмурить и губки поджимать. Деньги-то расходуются, а обещанного результата всё нет и нет. Бяда…

Вроде бы, скажете, мне-то с того какая забота. Я кролик подопытный, это мои мозги (извиняюсь – мой разум) должны в чужую черепушку закинуть, а потом вернуть по месту прописки. Лежи себе в анатомическом кресле со шлемом на голове и жди результата. Одно неприятно. Это когда после отключения аппарата в себя приходишь. Впечатление – будто действительно где – то шлялся, а потом домой приполз: пьяный, злой, угрюмый. И изрядно помятый. Часа два потом отлёживаться приходится и апельсиновым соком отпаиваться. А так ничего, жить можно. Зарплата не хилая идёт регулярно, спортзал с любыми тренажёрами доступен почти круглосуточно, живу при институте в отдельном коттедже, вниманием женской половины коллектива не обделён. Что ещё надо то? Ан нет, болит моя душа за эксперимент, хочется мне узнать, каково это в чужом теле оказаться. Вот такой я любопытный чел. Да и нечем мне, если институт закроют, будет потом заняться. Только если учиться куда пойти. Денег на жизнь хватит.

Мне двадцать пять. Рост сто восемьдесят, вес девяносто, русский. Три года назад я, Илья Стрельцов, уволенный в запас морпех, вернулся в родной город, хотя, по большому счёту, ждать меня здесь было некому. Но обо всём по порядку.

Школу окончил успешно, но поступать учиться никуда не стал – настроение не то, да и учёба, откровенно говоря, задолбала (вспомнить то же ЕГЭ – на дебильный вопрос надо угадать не менее дебильный ответ). Родители, конечно, желали видеть меня высшеобразованным, но моё решение не оспаривали, а отец устроил учеником слесаря на завод, где сам работал уже четверть века. Я всегда любил всякую механику, потому после трёхмесячного обучения умудрился получить третий разряд слесаря-моториста вместо второго. С третьим выпускали в советские времена из ПТУ, в наше время «почивших в бозе». Мастер был, наверное, довольней меня – теперь я мог работать самостоятельно, без постоянной опеки «старших товарищей», а такой работы было много. Так я нашёл, как думал, своё место в жизни. Работа интересная, зарплата приличная. Времени хватало и на библиотеку – люблю читать умные и познавательные книги, и на друзей с девчонками. А по выходным всей семьёй на стареньком «Москвиче» ехали «биться за урожай». Так было установлено с тех пор, когда на заводе отец получил шесть соток земли в садовом товариществе.

Но в тот роковой пятничный вечер я с ними не поехал. Одноклассник пригласил на проводы, его в армию призывали. Были все его друзья и подруги, которые смогли прийти. Посидели, повспоминали «школьные годы чудесные», выпили немного винца, шутили, танцевали… Ну, кто призывался, тот помнит, как это мероприятие проходит. Домой вернулся заполночь, а утром раздался звонок: пьяный водитель на «КАМАЗе» смёл отцовскую машину с дороги.

Так я остался один. Потеря родителей для меня была ударом чудовищной силы. С похоронами помогли их друзья и заводское руководство. Я был в полной прострации и ничего не смог бы сделать самостоятельно. Дали мне недельный отпуск. Это я потом понял, что нельзя меня было одного надолго с моим горем наедине оставлять, было бы ещё хуже. А так, в коллективе, делая любимую работу, я хоть и не скоро, но смог пережить своё горе. Весной загребли во флот, в морские пехотинцы. Почему туда, а не по специальности куда-нибудь в рембат – загадка!

Служилось трудно, но интересно, на сверхсрочную остался и прослужил ещё почти два года, но… В последнем походе очень неудачно сломал ногу, полгода в госпитале и запись в военном билете: «в мирное время не годен…». Дембельнули, выплатив небольшое выходное пособие. Из госпиталя вышел с палочкой, но вскоре она мне стала не нужна. Только хромота осталась, но если быстро идти или бежать, то она не заметна.

Вернулся домой, благо приватизированную квартиру не продал перед призывом, как советовали некоторые умники. А дома тоже много чего изменилось, и не в лучшую сторону. Главное, завод директор с главбухом успешно обанкротили, оборудование распродали и с деньгами, включая зарплату работяг, усвистели в неизвестном для следствия направлении. Попробовал устроиться в одну из автомастерских, но там ударно трудились высококлассные мастера из среднеазиатских аулов. На немногочисленных стройках – та же картина. Даже дорожными рабочими и дворниками были «гости» из зарубежья, а мне, русскому, в моём же городе работы не находилось. Но я не унывал! Я молод, здоров (хромота не в счёт). Как пел мой любимый бард: «если руки сильные и большая грудь, то не академиком – грузчиком ты будь». И я пошёл в грузчики.

Вот в этой ипостаси меня и нашёл профессор Лебедев, сухонький старичок с аккуратной бородкой. Наша бригада выгружала пришедшее в адрес возглавляемого им института оборудование. Ящиков было много, цепочка грузчиков, подбадривая друг друга ненормативом, неторопливо двигалась между железнодорожным вагоном и грузовиками. Я, дотащив очередной ящик и поставив его в кузов, медленно пошёл за следующим. Тут меня профессор и остановил. Это потом я узнал, кто он и что. Спросил, сколько я получаю и, услышав ответ, предложил мне работать в институте смотрителем за порядком, то есть дворником. Но зарплату пообещал чуть – ли не вдвое больше моей грузчицкой.

Дворником я отработал ровно год, после чего профессор перевёл меня во внутреннюю охрану, с увеличением денежного содержания и получением кое-каких вкусностей. Институт исследования мозга – объект режимный, об этом меня предупредили ещё при оформлении чертёжником метлой по асфальту. Поэтому весь персонал, и научный, и обслуживающий, жил на территории институтского городка в общежитии, а старшие и средние научные сотрудники – в отдельных коттеджах. На должности охранника я проработал тоже год. А под новый, две тысячи пятнадцатый, профессор вызвал меня к себе в кабинет и предложил стать испытателем, что-то вроде первого мозгонавта, а по-простому – подопытным кроликом. Начал, как водится при «наёме» на не пользующуюся особым спросом должность, со сладкого, блестящего и шуршащего. «Будет тебе белка, будет и свисток». В конце списка призов и подарков, чуть замявшись, упомянул о возможной опасности для здоровья. Но не жизни.

– Опасность минимальна, но если что – мы вас быстро вылечим, – пообещал профессор.

Думал я долго, секунды три, и согласился. Надоело штаны протирать на вахте как деду старому. Я ведь всё же морпех, риск и приключения моя стихия. «Испытатель» – это звучит гордо! И заманчиво. Далее по списку, всё более мажорно.

Кстати, «наёмывать» меня профессор даже и не думал, я получил всё обещанное и ещё много чего сверху. Потом уже, когда ближе познакомился с проектом, я понял, почему такая невиданная щедрость. Я был единственным, кто не сбежал до начала эксперимента. Он был действительно опасен, я мог реально остаться с выжженными мозгами. Но и чертовски интересен – оказаться в теле другого человека! Впрочем, об этом я уже говорил. Так что инстинкт самосохранения был прихлопнут кувалдой авантюризма.

Началась череда экспериментов. Первые проходили, как объяснил профессор, в режиме тестирования, то есть подгонки аппаратуры к моим психофизическим параметрам. Тут же выяснилось, что часть приборов необходимо заменить, другие добавить, третьи исключить. А главный резонатор вообще пришлось рассчитывать и собирать заново. В такой суете прошло полгода. И вот уже почти год, с периодикой в месяц – полтора, адская машина профессора пытается выдрать мои мозги (хорошо, разум) и отправить их по известному мне адресу.

Куда, вернее, кому в мозг должен вселиться мой разум, я знаю. Это Вася. Настоящий богатырь в физическом плане, но полный кретин в умственном. Увидев его впервые, я даже передёрнулся. Представьте себе, сидит на кровати молодой парень косая сажень в плечах. Что-то гугнит себе под нос, играет с пальцами, иногда смеётся и постоянно пускает слюни. Бр-р!

На мой недоумённо-возмущённо – и ещё не знаю, какой взгляд, профессор ответил:

– Мозг нормального человека не потерпит вторжения чужака и будет яростно сопротивляться. А мозг кретина такого сопротивления оказать не сможет ввиду своей недоразвитости. У такого человека нет разума в нашем понимании, и это облегчает ход эксперимента. Вы займёте его пустой мозг, возьмёте под контроль тело и проведёте в нём не более часа. Ход эксперимента будет сниматься на видео. После обратного обмена вы расскажете на диктофон о своих ощущениях. Всего один час, и я вас верну в вашу тушку. Получите и её, и премиальные.

Повисла пауза. Профессор с прищуром смотрел на меня, я смотрел на несчастного, а может – счастливого? – парня и думал. Что-то смурно стало на душе, да ещё профессор, вот шутник, про тушку так как-то, походя, упомянул. А ведь тушка то моя, родная, от папы с мамой доставшаяся. Я её холил-лелеял, закалял-тренировал, по субботам в баню с вениками водил, девочек симпатичных… Кгхм. В общем, рисковать ей не очень хотелось. Но надо, это условие контракта. Да и интересно-то как! Короче, вперёд, морпехи! Кто, если не мы?!

И вот уже восьмой запуск окончился провалом. Я поначалу ещё шутил, что, мол, разум морпеха не в голове. Его по этой части тела часто бьют, и разум откочевал в иное место, а машина его найти не может. Или у Васи всё же есть в голове что-то, и это что-то сопротивляется доводам моего разума и выселяться не хочет.

Как оказалось, в моей шутке была только доля шутки. Поведение Васи после каждого эксперимента становилось иным, более разумным, что ли. Он уже с интересом смотрел на окружающий его мир, брал в руки и внимательно рассматривал предметы, реагировал на обслуживающий персонал. И перестал пускать слюни!

Профессор мрачнел всё больше и больше после каждого запуска установки. Но добил его последний, восьмой.

Я сидел в кресле в холле выделенного мне коттеджа. На голове завёрнутые в пластиковый пакет кусочки льда из холодильника, в руке стакан с апельсиновым соком так же со льдом. Прихожу в себя после запуска. С каждым разом это получается всё труднее и труднее. Если после первых запусков голова моя болела недолго и не сильно, то теперь её буквально раскалывало на части и длиться это могло два-три часа. Гадостное чувство. Эти боли стали усиливаться после четвёртого запуска и шли с нарастанием. Так что «послеполётные» три таблетки и два укола, внутривенный и внутримышечный, становились нормой, что не радовало. Поневоле стал задумываться о будущем, стоит ли продолжать рисковать своим здоровьем и не пора ли сваливать отсюда.

Додумать эту мысль я не успел. В прихожей послышалось шарканье подошв, и в холл буквально ввалился профессор. Рухнул в кресло и произнёс:

– Поздравляю. Мы вылечили Васю от кретинизма. Когда я, отпустив тебя отдыхать, вошёл в его палату, он чётко произнёс: «Хочу гулять». Провал. Мы с тобой нашли способ лечения идиотов, но ни на йоту не приблизились к решению моей задачи. Кошмар. Сколько лет коту под хвост! Я не знаю, что делать. Где-то ошибка, но где и в чём?

Я тоже не знал. Как подсказывала интуиция, моя работа у профессора закончилась. На дальнейшие эксперименты денег ему больше не дадут. А меня уволят и отберут этот прелестный домик и все остальные вкусности, включая зарплату. Но заодно отберут и эти изнуряющие головные боли! Нет худа без добра.

Профессор молчал, тупо уставившись взглядом в одну точку. Молчал и я. Даже боль в голове умолкла и, кажется, решала, продолжаться или прекратиться. Я понимал его состояние – крах всех надежд, крах дела всей жизни. И пустота впереди…

Молчание затянулось. Я боялся пошевелиться, чтобы не оскорбить трагизм разрушенной мечты ёрзаньем по креслу. А профессор, наклонившись вперёд и уперев голову в ладони, казалось, вообще превратился в статую. Но вот он, тяжело вздохнув, встал и, посмотрев на меня пристальным взглядом, произнёс:

– У нас есть всего одна попытка. Комиссия приезжает через месяц. У нас есть целый месяц. Я понял, в чём ошибка. Нужен более мощный волновод с очень узким диапазоном излучаемой частоты. Я настраивался на частоту излучения твоего мозга с разбросом плюс – минус пять процентов. Теперь надо сделать настройку максимально точной, с допуском не более полпроцента. Теоретическое обоснование напишу потом, а математические расчёты сделаю дня за два-три. Надо увеличить мощность самой установки процентов на двадцать. Трансформатор выдержит, у него запас хороший. Нужен другой кретин. Вася был слишком здоров физически. Другой должен быть слабым, но не страдающим каким – либо заболеванием. И ещё он должен быть погружён в глубокий сон. Кажется, всё. Но надо ещё подумать. Время! Как его не хватает!

Хлопнула дверь. Я изумлённо смотрел вслед ушедшему профессору. Он не спрашивал меня, хочу ли я продолжить эксперимент, хочу ли ещё раз пойти на риск. Он просто констатировал факт, что ещё один запуск проведёт со мной в главной роли «мозгонавта». Что ж, профессор имел право приказывать – я подписал контракт на обязательные десять запусков. К тому же он знал, что я к его эксперименту отношусь с большим энтузиазмом. Отказываться, несмотря на свои недавние пессимистические мысли, я не собирался. А вдруг на этот раз получится? Здравый смысл и чувство самосохранения, в очередной раз получив пинок, тихо поскуливали где-то в подсознании.

Институт весь следующий месяц напоминал разворошённый медведем муравейник. Роль медведя исполнял профессор. Со стороны казалось, что он в стремлении в короткий срок сделать максимум работы породил вселенский хаос. Так это и было, но хаос имел чёткий план. За многолетнюю совместную работу коллектив института настолько тесно сработался, что много слов профессору для постановки задач конкретным исполнителям не требовалось, а задания исполнялись чуть ли не бегом. Все знали, что это последняя попытка решить проблему и сохранить институт.

Меня в эту суету не задействовали. Все мои параметры были давно и точно записаны, и этот месяц я был предоставлен самому себе. Мои знакомые по институту девчонки, благодаря профессору, к концу дня выматывались так, что ни о каких встречах со мной и не думали. С территории городка меня, ввиду моего особого в проекте статуса (вдруг всё же в последний момент решу свалить по-тихому), охрана вряд ли выпустила бы. И хотя для хоть и бывшего, но всё же морпеха, свалить отсюда – не проблема, лишний раз нервировать работавшего на пределе человеческих сил профессора мне не хотелось. Да и в городе особо делать было нечего. Алкоголем я не увлекался, от девчонок, откровенно говоря, с удовольствием отдыхал. Шоколад в ежедневном рационе приедается, а превращать удовольствие в работу – нонсенс.

Потому-то я с открытия и до закрытия просиживал или в институтской библиотеке, прерываясь только на обед и кое-куда сбегать, или, набрав понравившихся книг, читал в своём «бунгало». Библиотека имела в своих закромах литературу и иных направлений, совсем не относящихся к проблемам мозга и т. п. Меня пробило на геологию и историю. После гибели родителей, когда ни с кем не хотелось общаться, я как-то заглянул в городской краеведческий музей и в зале геологии, или как он там правильно называется, меня поразил стенд с выставленными в нём агатами. Чу-де-са! Это бесподобно! Сама природа создала такие картины, какие не смог бы написать ни один художник-фантаст. Как это происходило, какие силы сотворили эти камни – для меня было и осталось загадкой. А учиться я тогда не стал, пошёл в армию. И после армии с учёбой не вышло, нужно было элементарно добывать средства на жизнь. Да и иные интересы появились.

А тут месяц ничегонеделания, и вспомнились так поразившие меня камни. В теорию я лезть не стал, грамотёшки, понять все эти научные выражения, не хватало. А вот определители камней и минералов я буквально штудировал. Заучивал наизусть, как «Устав караульной службы», описания этих самых камней и минералов. Пригодится. Тем более я решил, что после завершения профессорского эксперимента я уволюсь и пойду учиться. Денег на жизнь хватит, а быть подопытным кроликом уже как-то не комильфо. Так что читал я эти книги внимательно, подолгу вглядываясь в цветные фотографии, заучивая признаки присутствия и способы обнаружения подарков земли-матушки.

А история… Мама всю жизнь мечтала побывать в Южной Америке. Она столько о ней знала! На её лекции приходили даже записные лентяи, даже студенты с других курсов, где этого предмета не преподавали – так интересно и увлекательно она рассказывала. Она мечтала о поездке куда-нибудь в Бразилию или Перу, родители даже деньги стали понемногу откладывать. Но смерть оборвала мечту. А я поеду, не знаю когда, но поеду. А потом приду на их могилку и расскажу, где был и что видел.

Но всё хорошее когда-то кончается. Закончился и мой импровизированный отпуск в мир книг. Настал день, вернее ночь, эксперимента. Для меня это было неожиданностью, ведь месяц ещё не прошёл, а за ходом подготовки к запуску я не следил. Часов в десять вечера в двери моего коттеджа постучали. Отложив книгу и выключив настольную лампу, я поднялся с кресла и пошёл встречать гостя. Им, естественно, оказался профессор. Стряхнув на крыльце с зонта дождевые капли, мой работодатель вошёл в холл и заявил:

– Всё готово, дело за вами. Собирайтесь, запуск по готовности.

Голому собраться – только подпоясаться. Молча обул короткие сапожки, накинул дождевик и следом за профессором шагнул в прошиваемую косым холодным дождём темень. Идти до лабораторного корпуса было недалеко, всего двести семнадцать шагов (за год в должности испытателя вымерил), но успел и промокнуть, и замёрзнуть. Сильный порывистый ветер раскачивал голые деревья и хлестал нас тяжёлыми дождевыми струями. Дважды в небе грохотал гром и сверкали молнии.

– Что-то об осенних грозах в нашем регионе я ничего не помню, – подумал я.

Тут вновь блеснула яркая молния, высветив и дорожку, и недалёкое уже здание лаборатории. Погасла, одарив нас мгновенной слепотой, а через сорок две секунды (я механически начал отсчёт после блеска молнии – «двадцать два, двадцать два…»), раздался дикий грохот, почти физически вбивший меня в асфальт. А ветер швырнул в лицо не менее ведра дождевой воды.

– Гроза сюда идёт, – подумал я и, подхватив профессора на руки, благо он был довольно тщедушен, в три прыжка доскакал до корпуса и ввалился в холл. Захлопнувшаяся дверь враз отсекла звуки бушевавшей стихии. Внутри здания было тепло, сухо, светло, тихо и пусто. В смысле небыло никого, включая круглосуточную охрану. Я посмотрел на профессора. Тот уже снял свой дождевик и повесил его в гардероб.

– А где все? – спросил я его.

– Отпустил. Они нам не нужны. Пошли.

Только сейчас я рассмотрел, в кого превратился профессор за прошедшее с нашей последней встречи время. И так не атлетическая фигура Петра Семёновича ещё более усохла. Волосы на голове и ухоженная прежде бородка превратились в одни единые всклокоченные дебри. В движениях появилась суетливость и какая-то нервозность. На меня он не смотрел. Ссутулившись и почему-то прихрамывая, поковылял к лестнице.

– Да, тяжко ему пришлось, – подумал я, поднимаясь вслед за профессором по лестнице на третий, и последний, этаж здания. Быстро прошли по коридору до лаборатории. Я нырнул в санузел, где снял всю одежду и бельё, быстро проделал «предполётную подготовку» на унитазе и под душем, одел памперс и вошёл в зал запуска.

Изменился он существенно. Особенно это коснулось моего, уже привычного, анатомического кресла, лёжа в котором я пережил восемь неудачных попыток вторжения в чужой мозг. Теперь это был настоящий трон. Или электрический стул, пискнуло чувство самосохранения (что-то как-то даже жутковато на мгновенье стало, уж больно похож). Опутанное жгутами проводов разной толщины и цвета, кресло приобрело какую-то даже величественность. Шлема как такового не было. Вместо него – тонкое кольцо на выдвижной штанге. Кольцо было утыкано короткими штырями и походило на венец на голове пиндосовской статуи Свободы.

– Садись, – коротко приказал профессор.

Я сел на «трон» (будем для успокоения так считать). Чуть поёрзал на жёсткой поверхности, устраиваясь поудобнее. Положил руки на подлокотники, откинулся на спинку кресла. Тут же на моих руках, ногах, бёдрах и поперёк груди защёлкнулись мощные фиксаторы. Мягкие лапы головного фиксатора дополнили картину моего полного обездвиживания. Я инстинктивно дёрнулся, но не смог двинуться ни на миллиметр. Пока ещё тихая паника волной захлестнула сознание.

– Всё же электрический стул, – подумал я. – Вот влип, баран безмозглый. Но каков профессор! На мякине провёл. А ведь скребли кошки на душе. Но я ведь ответственный, держу своё слово данное и верю слову, данному мне. Вот простофиля! Ещё мать-покойница говорила, что простота хуже воровства. Нет, конечно, абы кому и абы чему я не доверялся и не подставлялся по крупному. Другое дело товарищеские приколы и подначки. Но ведь это профессор, которого я вроде бы знал и которому доверял. Тот, кто ни разу меня не обманул! Хотя, в чём он меня мог обмануть? Зарплату не доплатить? Смешно. А ведь ход эксперимента и его цель я знаю весьма посредственно. Только со слов профессора, которому, почему-то, безоговорочно поверил. Да и о последствиях воздействия его установки на мой мозг он особо не распространялся. После каждого запуска меня подвергали всестороннему, как он говорил, обследованию, и никаких отклонений не выявляли. А головные боли, с его же слов, это нормально, убираются медикаментозно и ни на что сильно не влияют. Или мне врали?! Я ведь сам, добровольно! К чему оковы!!!

Я опять попытался вырваться, и тут в моё плечо вонзилась игла.

– Не надо сопротивляться, Илюша, – сквозь накатывающуюся пелену забытья донёсся голос профессора. – Всё будет хорошо, просто чудесно! Мне нужен только, понимаешь, ТОЛЬКО положительный результат. А добиться его я смогу лишь при максимальном напряжении поля. Это опасно, рассчёты показывают, что твои шансы на выживание и сохранение разума не более пятнадцати процентов. Узнав об этом, ты гарантированно отказался бы от эксперимента и ушёл. И ни какая охрана тебя бы не остановила. Работа всей моей жизни, да и сама жизнь, оказалась бы потраченной в пустую. Я не могу так рисковать. Моя жизнь, моё великое открытие против твоей, по сути, никчёмной жизнюшки. Это не справедливо. Но ты не беспокойся, свою порцию славы ты получишь. Станешь героем, положившим жизнь на алтарь науки. Я позабочусь об этом. Я напишу в отчёте, как ты добровольно пошёл на смертельный риск ради науки. Ха-ха-ха! Представляешь, как будут по тебе лить слёзы твои подружки и как гордиться, что спали с тобой. Хорошо, что последнее время ты вёл практически затворническую жизнь и не встречался с ними. Я вовремя узнал, что одна из них хотела тебя предупредить об опасности, и успел вмешаться. А что бы исключить появление других доброхотов, перенёс дату запуска на сегодня, а коллективу (он произнёс это слово с пренебрежением) за ударный труд дал два выходных и возможность провести их вне городка.

– Я нашёл другое решение моей задачи, – продолжил свой монолог профессор.

– Мне уже не нужен кретин в роли адресата. Да и ты мне тоже больше не нужен. Вот, – он повертел перед моими глазами маленькой пластинкой. – Этот чип будет адресатом. На него я скину твой разум. Потом уберу твою личность – и у меня в руках будет универсальный носитель любых знаний. Любых, какие на этот чип запишешь. Так можно плодить гениев! Но самое главное – это путь к бессмертию, не телесному, конечно. К бессмертию разума отдельного индивидуума, прежде всего моего. Мне много лет, я стар. Мудрость, как и половое бессилие, приходит с годами. Я мудр и сохраню твоё тело, оно мне сразу понравилось, потому я его пристрою «на хранение» в интернат для душевнобольных, откуда Васю брал. Потом запишу на твою матрицу свой разум, и, когда придёт время, вживлю чип в твой мозг. Хорошо, что ты нигде не учился, объём памяти человека величина конечная и забивать её всяким мусором преступно. Дальше всё просто. Я якобы умираю и исчезаю. А через несколько лет, окончив экстерном парочку институтов, на сцену выходит дотоле никому не известный, но весьма перспективный молодой учёный Илья Стрельцов. То есть я в твоём теле с моим сознанием. Гениально, правда? За годы жизни твоего, пардон, уже моего тела, я существенно пополню свои знания, которые сам мозг запишет на вживлённый чип. А когда тело износится, я найду другого донора. Вот так. Вс-таки я – Гений!!!

Осознав, что сейчас умру, а вырваться из капкана фиксаторов не получится, я стал страстно молиться. Я не был набожным, к религии относился скорее с иронией, но наличие Высшей силы, или Вселенского Разума, не отрицал. Молитв, кроме «Отче наш», я не знал, потому повторял её, повторял и повторял, пока сознание не стало стремительно ускользать. Последнее, что я услышал и увидел, были звон разбитого окна, чудовищно яркий сполох почему-то зелёной молнии и тут же последовавший за ним удар грома. Дичайшая боль. И темнота…