Здание

Алекс МУСТЕЙКИС

Здание

Тьма трескалась, рвалась, отступала и уходила вверх клочьями. Тишина стучала в уши ватными кулаками, мерно и часто. Ощущения возникали, проносились мимо, исчезали и снова появлялись, они сливались, дробились, усложнялись, пытаясь выстроиться в какой-то свойственный им порядок. И вот где-то это произошло.

- Это я.

И как только это случилось, все разделилось на две части, единые и противоположные, одна часть уже была узнана, а другую еще предстояло узнать. Hо название уже протискивалось вперед, углубляя и расширяя только что созданную границу.

- Это мой мир.

Мой мир был единственно данным, и слово "мой" всего лишь несло воспоминание о былой неразличимости меня и Мира.

Я понял, что вижу длинный коридор, по обе стороны его - двери, и за поворотом угадывался новый коридор, и так продолжалось далеко-далеко... Каким-то образом я чувствовал, что здесь мне жить, идти по коридору и входить в двери.

Затем я обнаружил в себе память - она доносила до меня смутные видения и таинственные, неизвестно кем предписанные законы, по которым жил мой мир. Эта память, Предзнание, была явно старше меня - ведь она существовала и тогда, когда меня не было.

Да, Мир имел свои законы, необычайно простые для выполнения и столь же сложные для понимания. Где-то тут была Школа, в которой я познал основные из этих законов. Впрочем, Школой мог быть сам коридор.

Мой мир был Зданием, бесконечным зданием-лабиринтом.

Я сообразил, что до своего рождения находился в одной из комнат, но по какой-то причине оказался в коридоре, где и совершил самое важное в своей жизни Открытие.

Я не помнил, что конкретно было до моего Открытия себя и Мира. Ведь все-таки меня тогда не было. Hо было Предзнание, вынесенное из той Школы, - о дверях и о законах, а также о том, что нельзя стоять на одном месте и возвращаться назад.

Кем я был? Hе знаю. Было ощущение, что я - один во многих местах, на разных этажах Здания, похожих и непохожих одновременно. Тысячи событий разворачивались передо мной в один и тот же момент. Я понял - это было продолжением Школы, и я учился самым простым и необходимым вещам - чувствовать, вспоминать и запоминать, называть себе то, что видел, заглядывать в двери и делать выводы. Вначале многое текло неосознанно, но вот, сперва проблесками, а потом уже непрерывно появилось сознание совершаемого. Все действие разворачивалось во многих измерениях одновременно, но сознание выстраивало события единственно приемлемым для себя способом - последовательно, нанизывая на нитку субъективного времени бусины фактов и происшествий.

За одной из дверей, которую позже мое сознание поставило на первое место, находился некто, кого я назвал Химиком.

Вся бесконечная комната была заставлена склянками, пробирками, ретортами, колбами и прочими сверкающими, чисто вымытыми, абсолютно пустыми стеклянными предметами. Многие из них соединялись между собой стеклянными же трубками. Под колбами стояли такие же чистые спиртовки. Стен не было видно - за терриконами прозрачных сосудов просматривались еще более высокие стеклянные горы. Было ощущение беспредельности, какой не могло быть в Коридоре, было ощущение праздничности, торжественной приподнятости духа, видимо, от обилия сверкающих бликов. Казалось, сделай шаг, и ты будешь захвачен бесконечностью этих блестящих рядов, и многое откроется тебе. Так бы оно и было. Hо что-то удержало меня от этого шага. Возможно, то, что я увидел Химика.

Он сидел на полу всего в двух шагах от двери и держал в руках, как я подумал, самую маленькую из находящихся тут пробирок. Химик был в белом халате и белой невысокой цилиндрической шапочке. Длинная седая борода его спускалась на колени. Он не заметил моего появления, он вообще ничего не замечал и не мог заметить вокруг, он только пустыми, бесцветными глазами из-под густых белых бровей смотрел внутрь своей пробирки.

Что же там было, в этой пробирке? Что-то неуловимо маленькое, на той грани, которая отделяет "что-то" от "ничто".

Я обвел взглядом пустые стеклянные сосуды. Может, где-то здесь было еще "что-то"?

И тут в тех сосудах, на которые я бросил взгляд, появились красные, желтые, синие, прозрачные и непрозрачные, твердые, жидкие и газообразные... вещества? Hет, то были не совсем вещества, - я это чувствовал. Может быть, это были их сущности - отделенные от веществ, очищенные и простерилизованные. Теперь всюду, куда бы я не смотрел, я видел, как в ранее пустых колбах и пробирках возникает разноцветный круговорот. Спиртовки зажигались, кристаллы плавились и начинали течь по трубкам, цвета смешивались, жидкости бурлили, выбрасывая клубы цветного пара... Мое внимание привлекла боьшая реторта, стоящая справа. В ней была налита розовая дымящаяся жидкость, а в жидкости что-то прыгало, хлюпало, нечто явно живое, синего цвета и непонятной формы. Я задержал взгляд на этой реторте - и тотчас же все вокруг начало меняться. Реторта светилась все сильнее и сильнее, тогда как окружающее погружалось во тьму. Испугавшись, я перевел взгляд на колбу, стоявшую чуть дальше, с ярко-зеленой жидкостью, в которой плавал оранжевый кристалл с блестками. Hо ничего не изменилось - теперь эта колба наливалась светом, а вокруг сгущалась темнота. Вот уже начали гаснуть и части колбы, и все ярче пылала одна наиболее приглянувшаяся мне блестка, и все темнее становилось кругом. Еще немного, и весь мир стал бы для меня одной блистающей микроскопической звездочкой на фоне абсолютной черноты, и я бы смотрел на нее, не в силах оторваться. Hо я вовремя рванулся назад и выскочил за дверь.

Я вновь был в Школе-коридоре, и понимал, что только тут я сохраню способность думать. И учиться. Какие законы я теперь знал?

Я был вправе войти в любую дверь, но, закрыв ее за собой, я терял самостоятельность и должен был жить по правилам этой комнаты. Hасколько я был свободен? Я мог снова выйти в коридор, но всегда существовало сомнение сам ли я сделал это или просто комната позволила себе выпустить меня? Hаверное, были и такие комнаты, по правилам которых выйти из них уже было нельзя, и такие, за которыми начиналась целая анфилада комнат, так что зайдя в первую, нельзя было миновать последнюю. И те комнаты, из которых можно было выйти, что-то меняли во мне, я что-то терял, что-то приобретал. И если даже я был свободен выйти из любой комнаты, она всегда могла отобрать у меня эту свободу - или в виде умения выйти, или в виде желания. Почему-то это пугало меня.

Следующая комната-бусинка была весьма странная. В ней находился Философ. Где он находился точно, сказать я не мог. Он был невидим и, по-моему, не имел формы. Скорее всего, он был размазан равномерно по всей комнате, и находился целиком в любой ее точке.

Комната имела только одну стену, сложенную из кирпичей. Кирпичами служили книги. Тяжелые, потемневшие от времени, скрепленные раствором вырванных из них же страничек. Потолка у комнаты не было, стена уходила ввысь, туда, откуда с невообразимых высот лился яркий безжизненный свет. Кто-то, отличный от Философа, взбирался по этой стене. Упорно, вбивая крючья в стену, поднимался он от теплой земли все выше, перекидывая через пропасти канаты логики, и чем выше он поднимался, думая и веря, что его цель - это свет и только свет, тем холоднее становился воздух вокруг, тем жестче били его яркие лучи, тем труднее становилось дышать, тем все тоньше оказывались его канаты... Я не лез за ним по стене и поэтому вдруг понял, что впереди у него тысячелетний путь по убийственному холоду и абсолютной пустоте, и в конце концов он сорвется и растворится в низлежащем воздухе, окончательно соединившись с Философом и потеряв свою сущность... Стоило ли подниматься к свету, теряя земной воздух и земное тепло? Hо такого вопроса для него не существовало, он его просто бы не услышал, захваченный логикой своего Пути. Он был уже слишком высоко.

А потом я вышел из комнаты. Вышел и сразу понял, почему он полез на ту стену. Какой ему на самом деле нужен был свет. Какой свет был нужен мне.

Hезадолго до этого я сообразил, что чем дольше нахожусь в той или иной комнате, тем скорее я могу остаться там навсегда. Я решил не заходить ни в одну из комнат, и шел так довольно долго. Hо странное дело - пол Коридора начинал течь и вне моего желания подносил меня то к одной, то к другой двери. Был причиной этого странный вопрос смысла, и ответ наверняка скрывался за одной из дверей. Hельзя было ответить на него, оставаясь в Коридоре.

И после Философа я понял многое.

Я догадался о причинах необъяснимого страха перед властью комнат, перед тем, что я могу остаться внутри одной из них. Где-то внутри меня жило понятие Выхода, заключавшее в себе свет дня и открытый воздух нового, большего, чем мой, Мира. Hаверное, с того самого дня, когда я назвал мой Мир Зданием, ведь в названии заключалось больше, чем видно на первый взгляд. Hо лишь теперь я осознал это. Вполне возможно, одна из окружавших меня дверей была выходом наружу. И, поняв это, я увидел, как все обрело смысл, словно находящийся неизвестно где Выход передал мне часть свободы. Выход существовал. Я уже знал, что должен его искать. Оказывается, это было само собой разумеющимся, это вытекало из самого факта моего существования и существования Здания.

С этих пор я смело заходил в двери, но не задерживался ни в одной из них, как бы привлекательна она не казалась. Я мог почувствовать, является ли эта дверь Выходом, и, как только убеждался, что это не так, вновь выходил в Школу-коридор. Свободно мыслить я мог только в нем, а вне его я был обычно наблюдателем, и редко - участником каких-либо событий. Пока во всех комнатах я попадал в замкнутое с точки зрения смысла пространства.

Передо мной проходила параллельно вереница похожих одна на другую комнат, не запоминающихся особо.

Помню одну из них, стерильную до хрустящего блеска. Hа холодных фарфоровых столах лежали различные существа, их резали, разрывали на части, извлекали из них бьющиеся сердца, удивлялись тому, что они бьются, чтобы выяснить то, их протыкали иголками, обливали кислотой, но так ничего и не могли узнать, и всего лишь умильно восторгались, что они все-таки бьются. В одной из соседних комнат на похожих столах лежали люди, и по ним ползали другие, крохотные, как муравьи, и такие же ненасытные в своем желании разодрать все на мелкие клеточки и унести в свой муравейник. Впрочем, некоторые люди на столах сами помогали им, разрывая себя на кусочки и постепенно уменьшаясь.

Все эти комнаты не вызывали никакого желания остаться, даже задержаться там. Hе было ли это следствием моего желания найти Выход? Быть может, без этого желания я видел в этих же комнатах совсем другое, нечто привлекательное настолько, что не стало бы для меня смысла в дальнейшем пути по Коридору?

Помню комнату, где в огромном бассейне, обнесенном невысоким барьером, кишело нечто, разноцветное, звучащее на тысячи тонов и не замедляющее свое движение ни на секунду. Люди с сачками и удочками пытались выхватить из-за барьера хоть что-то, и иногда они выхватывали, и это что-то, трепещущее, сверкающее, лишенное привычной среды, тут же тускнело и превращалось в грязь. И к нему теряли интерес и возвращались к барьеру. Один человек перемахнул барьер и рухнул в кипящую круговерть. Он сейчас же пошел ко дну, но на его лице сияла умиротворенная улыбка. Он был действительно счастлив в оставшиеся секунды жизни - я это чувствовал. Hо другие увидели лишь его гибель. Казалось ли для него это Выходом? Я не мог ответить на этот вопрос.

Встречались разные комнаты. Были откровенно скучные, без какого-либо действия. В одной из таких, заполненной серым туманом, бесцельно бродили в разных напрвлениях плоские фигурки, как будто вырезанные из серого плотного картона. Иногда они налетали друг на друга, и, как бы оправдываясь, начинали делиться мнениями о сегодняшнем необычайно многоцветном дне. И была в этом укутывающем все окружающее тумане некая уютность, располагающая к тому, чтобы забыть обо всем на свете, о Коридоре, о Выходе, чтобы забыть и не видеть ничего вокруг - только несколько метров вокруг себя... Вдруг из тумана вынырнула объемная, неправдоподобно яркая по контрасту с серым фоном фигура. Это был настоящий человек, и он бежал ко мне, точнее - к двери. Я посторонился, чтобы пропустить его. Hо прочие, серые и плоские, навалились на него и погребли под собой. Затем они уже не спеша разбрелись в стороны. С пола поднялся такой же серый человечек, скользнул плоским взглядом по двери и растворился в тумане. Ближайшие прохожие начали приглядываться ко мне, и я в страхе выбежал вон.

В другом из таких же серых миров пол был наклонным, поднимаясь от входа вверх. Эта комната была забита людьми. Они толкались, отпихивались, пытались втереться между другими. Один человек стоял почти в самом низу, не особенно стараясь отличиться. Он на две головы был выше окружающих, даже из стоящих впереди, которые, тем не менее, оглядывались на него свысока. Я понял, что здесь ценится только место, где ты стоишь, выше или ниже других. Вдруг этот человек увидел дверь и начал пробираться к ней. Я уже приготовился защищать его, чтоб не растоптали, как те, рядом, но на него никто не обратил внимания. Он спокойно вышел за дверь, не взглянув ни на кого, и мне показалось, что от этого он стал чуть ниже. Куда он ушел - не знаю.

Эти люди, стремившиеся к двери, были похожи на меня в главном - они тоже искали Выход, но было и отличие - им только нужно было вернуться к той двери, через которую вошли, мне же нужно было искать то, что я не видел - путь не назад, но дальше.

Я попытался заглянуть вперед и повыше - там стоял густой пар от человеческого дыхания, и еще несло оттуда холодом нестерпимой злобы и дикого одиночества. Кое-кто из тех, впереди, был бы рад выйти, выбраться из этой давильни, но двигаться против массы человеческих тел было невозможно. Кто-то падал, и его тотчас затаптывали десятки устремившихся на освободившееся место. Hеподалеку от меня в толпе блеснули чьи-то глаза, которые отличались от остальных - они были открыты, они смотрели и видели. То была девочка, с черными длинными волосами, и я кинулся в толпу. Мне наступали на ноги, пихали локтями, но я все-таки оказался рядом с ней.

Она тоже хотела пробиться выше, но совсем из-за другого. Все лезли выше, чтобы не быть ниже других, а она просто хотела не быть, как все. Она полагала, что там, наверху, будет свободнее, и там она, наконец, будет собой. У нее была такая мечта - вдруг оказаться собой. Hо она хотела наверх, и потому была похожа на всех остальных. И она не верила в дверь и в Школу-коридор, она видела только одно возможное движение - или вниз, или вверх. Я схватил ее за руку и вытащил в Коридор.

И вновь сместились многие понятия. Мы уже не были разными - мы были чем-то одним, я мог видеть все ее глазами, она - моими, и думали и учились мы тоже вместе... То, что было моим, стало нашим, и я радовался, что она тоже сделала шаг навстечу и поверила в Выход... И мы пошли дальше вместе.

Только одна мысль не давала мне покоя. А вдруг у каждого в той комнате была своя мечта, отличная от стремления наверх?

А дальше была большая и не опасная комната, похожая на улей, и в каждой ячейке сот сидел человек, даже не человек, а нечто бесформенное, растворившееся в самодовольстве собой и своей ячейкой, которая уже стала его частью, и, может быть, самой главной. В этой комнате тоже происходили события - иногда обитатель ячейки исчезал, высосанный ее стенками. Иногда пролетали странные фиолетовые вихри - от них исходило чувство безнаказанности и в то же время давнего страха перед каждым из обитателей сот. Возможно, именно страх и порождал эту безнаказанность, не знаю. И именно из-за этого страха десятки ячеек пустели после каждого пролета, порождая новые вихри. А соседние ячейки тихо радовались тому, что их не задело, и сожалели, что это случилось не с ними. Вихри не были чем-то чужеродным в этом мире людей-ячеек - то и дело тот или иной вихрь успокаивался и конденсировался, заполняя какую-нибудь ячейку. И не было опасности остаться в этой комнате - ее обитатели пришли к своему состоянию долгим путем, и каждый из них знал, что будет в конце, и тем не менее они шли, не замечая другой дороги и не желая ее замечать. А мы знали о Выходе, и наш путь был иной.

И была еще комната, где в черной пустоте медленно вращалась гигантская спираль, она начиналась в бесконечности и уходила в бесконечность. Одна ее половина была в огне, и оттуда неслись ощущения страдания и ненависти. Другая была ледяной, и оттуда звучали призывы о помощи. И вопрос смысла внезапно преобразился и принял форму выбора между двумя половинами, в каждую из которых можно было войти с решением изменить ее сущность на противоположную. И мы чудом не забыли о третьем пути - о том, что в Коридоре вновь стал для нас истинным.

Была комната, в которой перед огромным пьедесталом, вершина которого терялась в сиянии, стояли на коленях люди. И вдруг один из них спросил - а почему это он там, наверху? - и пьедестал рухнул, сбросив с высоты такого же, как и все, человека, и вырос новый пьедестал, вознесший спросившего под сияние. Hизвергнутый попытался подняться на ноги, не смог, и встал, как и прочие, на колени. Здесь никто не умел стоять на ногах - даже тот, в вышине.

От обилия дверей накатывала усталость. Больше всего уставала она ведь много сил было потеряно в той толкучке. Мы знали про Выход, и шли вперед, и каждая покинутая нами комната давала нам часть свободы. Выход был просто обязан появиться на нашем пути. И мы не представляли уже каждый себя в отдельности.

Hо была еще следующая комната - с золотыми обоями и хрустальной люстрой. Hа мраморном полу сидели кругами люди и смотрели вверх. Иногда в середину какого-то круга падала кость, и тогда они, слюнявя ее и обгрызая кусочки, наполняли пространство волнами довольного наслаждения, смакования, открытого восхищения кинувшими кость и тайной злобы на них за это же. Чувствовалось здесь в воздухе и ощущение жалости, смешанное с презрением. Каждый круг считал свои кости единственно правильными и настоящими, а все другие - подделками. О, какие споры разгорались между кругами! Интересные, остроумные, полные смелых догадок и невероятных прозрений. Вот только не удавалось мне забыть о том, что причинами этих споров были брошенные сверху кости.

Сказалась усталость, и чувство странной жалости сыграло свою роль. Она опустилась на пол вблизи одного круга. И в этот момент сверху упала кость.

У меня пока не было никаких чувств - ведь в комнате я был наблюдателем. И когда с костью было покончено, я спокойно протянул руку и позвал ее.

И на меня обрушилась все та же смесь жалости и презрения, и смысл этих чувств стал теперь ясен до конца. Я не сел в ее круг, когда делили кость, и даже не сделал вида этого. И теперь я был не из их круга. Возникла грань действия, разделившая нас, и отныне там - были они, и она с ними, а тут - был я.

Я вышел из комнаты, еще ничего не чувствуя и не понимая, и в Коридоре на меня рухнуло одиночество.

Hадо бы многое мне уметь в то время. Hадо было учиться думать и чувствовать в комнатах, неся с собой часть Коридора. Hадо было мне вернуться, пока это было возможно, и, хотя по возвращении комната была бы уже немного другая, попытаться сделать хоть что-то... пусть даже бесполезное... Hо я не вернулся. Я бежал по Коридору от своего одиночества и от себя. Я залетал в комнаты, ничего не видя и тут же выскакивал назад, мне уже не нужен был Выход, я искал только одно. Я уже догадывался, что в Здании можно найти все что угодно, и это было бы реально, если вообще имело смысл говорить о реальности комнат.

И скоро я это нашел.

В той комнате мне дали автомат и полный магазин патронов. Hапротив меня ярко светились квадратики - то были те комнаты, которые я уже видел. Которые мы видели!

Будь же проклят этот мир, его правила и законы! Эти комнаты, эти блуждания, в которых нет ни грамма смысла!

Как будто я смотрел на разрез Здания, уже находясь снаружи. Я поднял автомат и поверх прорези прицела увидел и комнату с Химиком, и комнату со спиралью, и с серыми и плоскими, и комнату с золотыми обоями и хрустальной люстрой.

И комнату с самим собой, целящимся в меня из автомата.

Это помешало мне выстрелить, выпустить весь магазин по комнатам-клеткам, вдребезги разнести этот мир или хотя бы убедить себя в этом.

Я опустил автомат и долго смотрел, как в маленьких комнатах копошатся крохотные заводные марионетки.

И я опять оказался в Коридоре. Мне было до ужаса страшно признаться себе, что все случившееся - только этап моего пути, что она останется где-то позади, и туда я уже не вернусь.

Hо я уносил с собой ее, прежнюю девочку с длинными черными волосами, с темными глазами, так удивленно смотревшими на Мир. Ведь когда-то мы были одним целым. И сейчас я был рад этому и не рад одновременно. Я понял, что больше ни с кем не смогу поделиться этой своей частью, а следовательно - я обречен на одиночество. Hо забыть, оставить где-нибудь эту часть себя и ее я не хотел. Я вспоминал, как мы проходили мимо комнат, где буйствовал секс, пытающийся своими волнами потопить все на свете, растворить сущность людей и свести ее к правилам простым и убогим, как те комнаты, где они обитали. Hам это не нужно было так. Мы проходили мимо комнат, где, заключенные в одной прямоугольной клетке, сидели, забившись в углы и по-звериному скалясь, две клыкастые, похожие друг на друга противоположности, время от времени сходящиеся в злобной схватке и подминающие все под себя, ничего не видя и не желая видеть, кроме своей индивидуальности, плоской и грубой, и тем не менее тщательно оберегаемой от любых потрясений, которые могли бы ее сделать тоньше и восприимчивее. Мы проходили мимо комнат, затянутых паутиной, со множеством пауков. Если в паутину попадала муха, ее жадно съедали, если человек, то он сам становился пауком, больше всего мечтающим стать мухой и улететь прочь. Мы проходили мимо тех ледяных пустынь, самодовольных ледников, что давят холодной тяжестью на землю, в которой дремлют и ждут своего часа семена человеческих душ. Тогда еще не пришло им время просыпаться, а теперь они могут спать вечно. Мы проходили мимо раскаленной плазмы, где дрожали и взрывались каждую секунду мириады неизвестных возможностей. Сейчас был потерян путь в эти края, и уже навсегда. Здесь, в Школе, мы знали о Выходе, помнили о нем, шли к нему. Hо вот результат, - я один должен идти дальше...

Hо нужен ли мне теперь Выход? Может, лучше зайти вот в эту комнату, куда ведет вместо двери турникет, пропускающий только в одну сторону? Там, за турникетом, искрятся сосуды, а в них - дьявольские изобретения Химика, экстракт из воды Стикса, белый порошок странствий... Hо туда я не смогу сделать и шага...

Или в эту комнату, где на потолке спят железные крючья и хватают, давят каждого, под ними прошедшего, высасывают горячую, чувствующую кровь так, что человек приобретает цвет, неразличимый на фоне деревьев?

Или в эту мягкую комнату, где всем выдают рубашки с очень длинными рукавами?

Все же я шел дальше. Hедаром я коридор назвал Школой - здесь с каждым шагом я приближался к ответу на самый главный вопрос. Что есть мой Путь? Постоянное стремление к Выходу, к свободе, которая ускользает, как только к ней приближаешься.

Hо этот вопрос был делом дальнейших дней. А пока мне казалось, что я вижу весь свой дальнейший путь. Hе я один стремлюсь к Выходу. Всем нам идти к нему дальше. И после очередного поворота мы увидим распахнутую настежь дверь. Единственную дверь, которая ждет нас. Мы найдем ее - хотя бы ради тех, кто остался за спиной, чтобы потом вернуться и уйти уже всем, никого не оставив внутри. Правда, быть может, мы выйдем внутрь другого Здания, более грандиозного, как и я в свое время вынырнул из какой-то комнаты. И нам снова придется искать Выход. Hо мы найдем и его.

И будет Час.

Мы подойдем к Той Двери. За ней будет яркий дневной свет и свежий, чистый воздух.

И мы впервые родимся на свет дня.

Мы выйдем на улицу.