Завтра, завтра, завтра

До того как он распахнул дверь, этот день ничем не отличался от всех остальных. Стив слонялся по Лос-Анджелесу в поисках работы, которой не существовало в природе, глазел на еду в витринах магазинов, которая была ему не по карману, и дивился своей закоренелой привычке жить, ибо он был не в силах расстаться с жизнью даже тогда, когда жить стало невмоготу.

Все складывалось не так уж плохо до тех пор, пока у него была пишущая машинка, ради которой он возвращался домой. Он мог хоть ненадолго натянуть реальному миру длинный нос, создавая свои новые дивные миры, где он разгуливал этаким щеголем без малейшего чувства голода. Мог показывать нос внешнему миру и созидать свои новые, блистательные и сияющие миры, в которых он фигурировал этаким франтом, не знающим голода. Он мог даже тешить себя мыслью, что однажды станет писателем, купающимся в славе и деньгах.

Он скорее расстался бы со своей правой ногой, чем с машинкой! Но ни в одном ломбарде не платили денег за правые ноги, а парню же надо чем-то питаться и вносить квартплату.

— Да неужели? — съязвил он, обращаясь к собственной двери. — Назови две причины, почему?

Он не смог назвать и одной, отпер дверь, захлопнул ее за собой, включил свет и собирался было снимать шляпу.

Но так ее и не снял. Он совершенно забыл и о шляпе, и о голове на плечах, а просто остолбенел, вытаращив глаза.

На полу стояла пишущая машинка.

Комната принадлежала ему. Растресканный потолок, обшарпанные обои, синяя в полосочку пижама, обозначавшая вехой его путь от неубранной стенной кровати, воспоминания об утреннем кофе.

Но эта машинка ему не принадлежала.

Никакая машинка никоим образом не могла здесь оказаться. Это так же гнусно, как обнаружить у себя в ванне верблюда. Но и в этом случае обычного верблюда как такового можно взять себе. Это от зеленых с крылышками возникали проблемы.

Машинка из того же разряда — крупная, из чего-то, похожего на полированное серебро, и с отливом, как рыба под водой. Она была столь обтекаемой формы, что создавалось необыкновенное впечатление, будто она движется. В каретку был вставлен лист чистой бумаги, а клавиатура пестрила множеством неизвестных алых клавиш.

Он стоял и пялился на нее. Подобно своей комнате, он не отличался ни особенными габаритами, ни формой, ни цветом, ни возрастом. Всего лишь серый сгусток человечества с усталыми глазами за толстыми линзами и лицом, не выражавшим ничего, кроме полного краха. Имя нарицательное «джон доу», извечный ноль, без которого никакое размножение невозможно.

Он зажмурился, встряхнул головой и снова глянул: машинка была на месте. Он произнес вслух:

— Я не пьян. Меня зовут Стив Темпл. Я проживаю по адресу: Девятая-стрит, 221. Задолжал арендную плату за три недели. И давно ничего не ел.

Его голос прозвучал как обычно. В пределах разумного.

Чего нельзя было сказать о машинке, которая по-прежнему не думала исчезать.

Он глубоко вздохнул и осторожно обошел ее вокруг. У нее было четыре стороны. Она производила впечатление твердого тела, если не считать перелива. Машинка покоилась на потертом коврике так, словно составляла одно целое с домом, а ее красивый отлив заполнял собою все вокруг.

— Ладно, — сказал он, обращаясь к машинке. — Ты находишься здесь и пугаешь меня до чертиков, если так уж тебе нравится. А дальше что?

Он медленно склонился над ней, не испытывая особой приязни. Говоря по правде, она ему совершенно не нравилась. Ему хотелось прикоснуться к ней, потому что она была такая красивая и, вместе с тем, холодная…

И тут она принялась печатать. Сама собой. Прямо здесь, на полу.

Он не мог пошевелиться. Он был просто не в состоянии — оцепенел в согнутом положении и глазел, как блестящие клавиши вспыхивают и стучат без чьего бы то ни было прикосновения.

«Вызываю прошлое! Вызываю прошлое! Вызываю прошлое!..»

Подобно воде, стучащей в промасленное окно и отскакивающей назад. Он слышал нежный перезвон и видел слова. Ни проводов… ни оператора… но она печатала. Беспроводная, радиоуправляемая машинка.

Он оторвал ее от пола и водрузил на стол, словно она его обжигала.

«Вызываю прошлое! Вызываю прошлое! Нажмите кнопку ОТПРАВКА и напечатайте ответ. Нажмите кнопку ОТПРАВКА и напечатайте ответ…»

Стив почувствовал какое-то движение. Оказалось, это его рука. Тянется сама по себе. Нажмите кнопку. Он нажал.

Машинка остановилась в ожидании.

Тишина. Слишком многое на него навалилось, к тому же так внезапно. Темпл почувствовал, как кровь приливает к его щекам, обжигает уши. Стало так тихо, что нужно было, наконец, разогнать эту тишину.

И он начал печатать.

«Всем послушным мальчикам будет хорошо. Всем послушным мальчикам будет хорошо. Настал черед всем добропорядочным гражданам протянуть руку помощи своей стране…»

Машинка с грохотом подскочила, словно по ней замолотили кулаками. Зазвонили колокольцы. Она вырвалась из рук Темпла.

— Привет! — воскликнула машинка. — Значит, вы там живы. У меня были опасения, что я попаду в эпоху до пишущих машинок… Значит, Гитлер вас не убил. Повезло вам!

— Нет, нет, — громко ответил Темпл. — Гитлер десять лет как издох!

Потом он сообразил, что говорить вслух непрактично, и напечатал на бумаге: «Это 1955 год. Гитлер окочурился». Потом он уставился на свои пальцы, не понимая, что заставило его это написать.

Блестящие клавиши машинки задвигались.

«Кто вы? Отвечайте немедля! Где вы находитесь?»

Темпл ответил: «Хотелось бы задать тот же вопрос. Это розыгрыш?» Он щелкнул пальцами, сделал глубокий вдох. «Гарри… это ты, Гарри? Наверняка ты! От тебя не было вестей с сорок седьмого года… Черт бы тебя побрал с твоими розыгрышами!»

Холодно щелкнула кнопка ПРИЕМ. Кнопка ОТПРАВКА впитала в себя текст.

— Извините, я не Гарри. Меня зовут Эллен Абботт. Пол женский. 26 лет. Год 2442. Рост пять футов, десять дюймов. Блондинка. Глаза голубые… специалист по измерениям. Так что извините. Я не Гарри.

Стив Темпл попытался сморгнуть отпечатанные слова — не вышло. Не вышло.

Машинка содрогнулась. Клавиши, каретка, алые и платиновые буквы растаяли, словно политые мгновенно действующей кислотой. Машинка исчезла. Испарилась. А через мгновение она опять возникла, сверкающая и осязаемая под его пальцами. Она вернулась, молниеносно выпалив мрачные вести:

«Я вынуждена передавать вам это сообщение второпях, но вместе с тем, во избежание просчетов, мне необходимо провести с вами пространную разъяснительную работу. Но времени нет. Праздные разговоры при диктатуре Кракена смертельно опасны. Я приведу вам тривиальные, элементарные факты. Но для начала расскажите о себе, сообщите точную дату и прочие подробности, имеющие к вам отношение. Я должна знать. Если вы не в состоянии помочь, я отзову машинку и перефокусируюсь на другую эпоху. Пожалуйста, ответьте…»

Стив вытер пот со лба.

«Имя: Стив Темпл. Профессия: писатель. Возраст: 29, но кажется, что все 100. Дата: вечер понедельника, 10 января, 1955 года. Наверное, я не в своем уме».

В своем или не в своем, но машинка начала печатать:

«Отлично! Я сфокусировалась прямо в самый центр Кризиса! Предстоит многое сделать до пятницы 14 января в вашем году. Мое время истекает. Держитесь. Идет охранник, сопровождающий Кракена. Они поведут меня из этой камеры в Суд. Приговор, думаю, вынесут сегодня вечером. Так что… завтра вечером в это же время. Я снова выйду с вами на связь. Я не решаюсь отозвать машинку. Мало шансов, что я смогу снова перефокусироваться на вас. Будьте наготове…»

И все.

Сияющая машинка пребывала на своем месте и молчала. Темпл прикоснулся к клавишам. Они намертво застопорились.

Он встал с широко раскрытыми глазами и сунул в рот свою последнюю сигарету, позабыв ее прикурить. Потом он огляделся вокруг в поисках шляпы. Обнаружил ее у себя на голове. И быстро вышел из комнаты.

Он гулял в парке. В прогулке по парку нет ничего нового, но она пошла ему на пользу. Созерцая звезды, прохожих и лодки на воде, он бродил, пока не зашатался, как пьяный, окончательно выбившись из сил, и страх отступил. Потом он вернулся домой.

Не включая света, он разделся и лег в постель. Старый трюк, чтобы вообразить себя ночующим в отеле «Билтмор».

Но как избавиться от въевшегося в стены комнаты капустного запаха? «Билтмор» пришел в упадок, подумал он.

Вдруг он включил свет. Подслеповато, без очков, оглядывая комнату, он увидел машинку.

Он выключил свет и натянул одеяло по самые уши.

«Извините, я не Гарри. Меня зовут Эллен Абботт. Год 2442. Извините. Я не Гарри».

Он поежился.

Кто-то ни с того ни с сего стукнул его по голове. Во всяком случае, так ему показалось, когда он проснулся на следующее утро. В комнате царила тревожная, наэлектризованная атмосфера, словно некто заплыл внутрь его жилья, навис над ним и мгновенно исчез за секунду до его пробуждения.

Дверь была заперта изнутри.

Пружины кровати застонали, когда он переместил свой центр тяжести, чтобы свесить длинные ноги. Он встал и надел очки.

Он узрел все ту же машинку. Снова сел. Очень медленно.

Назойливый сон, выдающий себя за явь. Однако он совершенно позабыл о нем, когда спал, и не понимал, как это он запамятовал нечто, столь грубым образом вторгшееся в его жизнь.

Одеваясь и прибираясь в комнате, он делал вид, будто интересуется всем, кроме машинки. Весьма посредственное актерство. Он тянул, насколько возможно, время и нехотя уходил на поиски работы. Задерживаясь по ту сторону двери, он прислушивался. Ни звука. Только его собственное дыхание. Затем… он вспомнил. Сегодня вечером. Так сказала Эллен Абботт. Этим вечером, в то же время.

Он ушел искать несуществующую работу.

Должно быть, он ходил долго. У него отекли ноги. Должно быть, он переговорил с десятками людей, и ему было отказано в десятках рабочих мест. И где-то, между делом, он сел в трамвай, потому что вечером по дороге домой он обнаружил у себя в руке неиспользованный проездной билет. Еще он нашел долларовую бумажку, взятую взаймы неизвестно где, впрочем, ему было все равно. Главное, побыстрее добраться до своей комнаты.

Никогда еще он не бежал со всех ног домой, в свою комнату, как, впрочем, в любую другую комнату! Перед ним распахнулась парадная дверь в меблированные комнаты. Потупя голову, он поднялся по шатким лестничным пролетам. На полпути он остановился. Его лицо задергалось, запылало. Его обуяла тревога.

Вот оно. Слабый перезвон. И перестук клавиш, словно биение его сердца.

Он не перепрыгивал через три ступеньки разом аж с незапамятных времен, но снова научился этому!

Захлопнув дверь, он увидел ее и остолбенел. Словно человек под толщей прозрачной воды, он медленно и заторможено прошагал по комнате. Где-то вдали щелкнула машинка, но на самом деле она находилась перед ним.

«Привет… Стив Темпл!..»

Он стоял наготове. Пальцы в нерешительности стучали по клавишам. Он захлопнул отвисшую было челюсть. Потом разрешил себе продолжать, и это было легко.

«Привет, Эллен, — написал он. — ПРИВЕТ ЭЛЛЕН!»

В первые спокойные минуты после установления контакта Темпл нехотя описал ей свою жизнь. Череда скомканных, унылых серых лет, тянущихся, словно вереница узников на одной цепи. Ночи, проведенные в ожидании стука в дверь, в надежде, что кто-то придет и станет ему другом. А там — никого, кроме хозяина, скулящего из-за арендной платы. Его единственные друзья жили под обложками книг. Некоторые из них возникли из его пишущей машинки до того, как он снес ее в ломбард. Вот, собственно, и все.

Потом заговорила Эллен Абботт.

— Если вы собираетесь мне помочь, а вы, Стив Темпл, единственный, на кого я могу сейчас положиться, чтобы изменить будущее, то вы заслуживаете исчерпывающих объяснений. Моего отца звали профессор Абботт. Вы, конечно, слышали о нем. О, нет, как глупо с моей стороны. Как вы могли о нем слышать! Вы же умерли пятьсот лет тому назад…

Стив нервно сглотнул слюну.

— Спасибо. Я чувствую себя вполне живым. Продолжайте.

Эллен Абботт продолжала:

— Это парадокс. Для вас я еще не родилась, а следовательно, я невероятна. А вы уже пять веков, как умерли и похоронены. И, тем не менее, все будущее мира держится на нас, двух невозможностях, и в особенности на вас, если вы согласитесь действовать от нашего имени.

Стив Темпл, вам придется поверить в то, что я скажу. Я не жду от вас мгновенного безоговорочного исполнения, но у вас осталось всего три дня на раздумья и действия. И если в последний момент вы откажетесь, то получится, что я зря вела с вами разговоры, а вместо этого могла бы обратиться с призывом к кому-нибудь другому, живущему в вашем веке. Я должна убедить вас в своей полной искренности. Вам предстоит потрудиться…

Темпл прочел возникающие слова, и в нем все помутилось и перекосилось. В комнатушке стало зябко, и Стив, не шелохнувшись, смотрел на появляющиеся слова.

— Вам предстоит потрудиться не ради меня… нет, не ради меня, а ради всех нас, живущих в будущем.

Следующее, что бросилось в глаза, была чашка кофе в правой руке; напиток вызывал сокращение мышц в его горле и обжигал желудок. Грек был на своем месте — за стойкой, тучный и засаленный. Его легко было обнаружить по запаху. Сверкнуло что-то белое — Грековы зубы.

— Привет, Грек, — Темпл еле шевелил губами. — Как я здесь очутился?

— Ты зашел так же, как каждый вечер за последние три года. Не бери в голову. Ты похож на призрака. Что стряслось?

— То же, что всегда. Сегодня вечером туманно?

— Разве ты не знаешь?

— Я? — Стив потер руки, покрытые холодной влагой. — Ах, да! Конечно, конечно. Сегодня туман. Я совсем забыл.

Он сделал дрожащий вдох, который показался ему первым глотком воздуха за многие часы.

— Странная штука, Грек. Через пятьсот лет от туманов избавятся…

— Торговая палата примет закон?

— Воздействие на погоду, — сказал Стив.

Воздействие. Он подумал над словом и добавил:

— Да. Всяческие воздействия. Должно быть, диктатура.

— Ты полагаешь?

Насупив брови, Грек всем телом налег на стойку.

— Ты думаешь, если дела так пойдут и дальше, нам это светит?

— Через пятьсот лет, — сказал Стив.

— А, черт! Через пятьсот лет! Ну и плевать!

— Может, мне не наплевать, Грек. Пока не знаю.

Стив перемешивал свой кофе.

— Послушай, Грек, если бы ты знал, во что превратится Гитлер через сорок лет, разве ты не прикончил бы его?

— Конечно! И любой бы так поступил. Вон он чего учинил!

— Подумай про всех парней, которые выросли вместе с Гитлером. Ведь кто-то же должен был догадаться, во что он превратится; а ОНИ — хоть палец о палец ударили? Нет.

Грек пожал грузными плечами.

Темпл на мгновение склонился к своему кофе.

— А как насчет меня, Грек? Если бы тебе стало известно, что в будущем я стану тираном, ты бы меня убил?

Грек засмеялся.

— Ты — очередной Гитлер?

Темпл криво усмехнулся.

— А, вот видишь! Тебе не верится, что я могу представлять опасность для человечества. Вот так и Гитлеру все сходило с рук. Потому что он был маленьким человечком задолго до того, как стал большим, а на маленьких человечков никто не обращает внимания.

— Гитлер — другое дело.

— Разве? — Стив напрягся. — Маляр-обойщик? Другое дело? Забавно! Никто не распознает убийцу, пока не станет слишком поздно.

— Ладно, допустим, я тебя укокошу, — предположил Грек. — Как я докажу, что ты — будущий диктатор? Ты мертв. Значит, не диктатор. Концы с концами не сходятся. И меня упекут в каталажку.

— В том-то все и дело.

Темпл разглядывал картину на стене. Плакат предвыборной кампании розоволицего человека, так и пышущего здоровьем, с жесткой седой шевелюрой и распахнутыми синими глазами. Под портретом было написано «Дж. Х. Маккракен — кандидат в конгрессмены, XIII округ».

В глазах у Темпла потемнело, его заколотил озноб. Он встал, дико озираясь. Провел руками перед глазами и закричал:

— Грек! Какой сегодня день? Я забыл! Я забываю важные вещи!

Голос Грека звучал словно в эхокамере:

— Пять часов вечера, 11 января. С тебя десять центов, пожалуйста.

— О, да. Да. — Стив стоял, покачиваясь, и не сводил взгляда с плаката с Дж. Х. Маккракеном, кандидатом в Конгресс. — Значит, у меня еще есть время. До убийства Эллен осталось три дня…

— Что такое? — спросил Грек.

— Ничего, ничего, — ответил Стив, положив на стойку две пятицентовые монетки.

Через мгновение он уже стоял перед дверью кафетерия, отворяя ее, а вдогонку, за миллион миль раздавался голос Грека:

— Уже уходишь?

Стив ответил:

— Да, пожалуй. — А потом спросил: — Грек?

— Что?

— У тебя так бывало, что тебе снится миллион кошмаров, ты просыпаешься в ужасе, сдавленный теменью, а потом засыпаешь, и тебе снится нечто возвышенное и прекрасное, стремительное и сияющее, как звезды? Это хорошо, Грек. Это перемена. Все ужасы забываются на время. Впервые за многие годы ты пробуждаешься живым. Вот что со мной произошло, Грек…

От его прикосновения дверь отворилась. Вошел туман, холодный и солоноватый, назло теплым ароматам снеди. Он погружался в раздумья, опасаясь, что забудет про Эллен, про машинку и будущее. Забывчивость ему ЗАПРЕЩЕНА. Навсегда. Вот же на стене висит портрет Дж. Х. Маккракена. Отбросьте «Мак», и останется написать его фамилию с буквы «К». Он производил впечатление порядочного человека, любящего мужа и отца.

Нравится ему или нет, но отныне Дж. Х. Маккракен один из тех, кого Стиву предстояло убить! Вот что ему следовало помнить.

Ему вспомнилось кое-что еще. Первые, неосознанные ироничные слова, напечатанные им на машинке позапрошлым вечером:

«Настал черед всем добропорядочным гражданам протянуть руку помощи…»

Будущее! Стив Темпл вышел и захлопнул дверь перед изумленным Греком. Вот так-то.

Скоро туман рассеялся, а вместе с ним и мрак, и наступил полдень.

По пересеченному зеленому ландшафту Гриффитских холмов автобус увозил Стива Темпла навстречу теплым свежим местам, которые живописала Эллен Абботт.

Он шагал один. Когда-то годы и расстояния растворятся в дымке. Здесь будут ходить и говорить люди, живущие в дворцовом комплексе Диктатора. Как взлетевшие и застывшие серебряные копья, вознесутся ввысь здания. Из радиоприемников, запрятанных в кронах деревьев, на холмах и в гротах польется нежная сладостная музыка. А по небу поплывут воздушные суда, словно искорки и блестки, из которых состоят грезы.

Самое главное, что спустя пятьсот лет (Темпл взобрался на высокий холм и стоял, глядя на царящие вокруг тишину и безмятежность, потом смежил веки) на этом самом месте женщина по фамилии Абботт будет томиться на верхнем ярусе хрустального чертога. Под ее пальцами зашелестят алые клавиши, и ее послание пробуравит на пути к нему пять столетий.

Будущее было таким осязаемым, что еще чуть-чуть — и Стив мог бы протянуть руку и коснуться его. Ветер трепал листы машинописной бумаги, зажатые в его руке — свиток его разговоров, вытянутый из машинки в полуночные часы.

По светлой материи будущего угрожающе расползалась черная жижа Кракена, четвертого по счету в династии, бледного человека с мягкими чертами лица, который мертвой хваткой стиснул в кулаках весь мир и не собирался выпускать.

Стив потер подбородок. Он начинал ненавидеть человека, которого ему не суждено было увидеть.

Он мог лишь встретиться с ним опосредованно. Черт возьми! Все происходящее граничило с фантастикой. Он вступил в войну против человека, от которого его разделяли века! Кто бы мог подумать, что такому незначительному человеку, как он, выпадет шанс сыграть героическую роль для всего мира?

На бумаге Эллен поведала очень многое. Стив перечитывал ее повествование:

«Мы с отцом в поте лица трудились над единственным в своем роде размерностным методом, способным выкорчевать Кракена. Наша работа заключалась в отслеживании хода истории назад, к Кризису, наиболее вероятной точке, в которой было бы проще всего уничтожить его предков. Кракен принял законы, запрещающие исследования Времени, опасаясь того, что они в себе таят. Ему стало известно, чем занимался мой отец. В день убийства моего отца меня схватили и арестовали. Но мы успели довести наше дело до конца. Я принесла с собой в камеру свою «пишущую машинку», якобы для того, чтобы написать свои «последние» мемуары».

Здесь Стив воскликнул: «Почему машинку?»

И она объяснила:

«Отец хотел вернуться в момент Кризиса и убедиться, что ликвидировали именно тех, кого следовало. Эксперименты с подопытными кроликами дали, прямо скажем, неутешительные результаты. Некоторые подопытные кролики вернулись, вывернутыми наизнанку. Почему, нам неизвестно. Так получилось — и точка. Но не все. Кто-то вернулся частично — без головы, без туловища или вообще не вернулся. Мы не могли рисковать жизнью отца при выполнении этой работы. «Путешествовать» во времени невозможно. Кто-то из Прошлого должен будет взять это дело на себя, не задавая вопросов, и без оплаты…»

«И этот кто-то зовется Темпл?»

«Да. Если справится. Если пожелает и будет полностью убежден в том, что от этого зависит будущее. Вы убеждены, Стив?»

«Не знаю. Думаю, да. Но…»

«Мы пытались связываться по радио, Стив. Говорить напрямую гораздо проще, но четвертое измерение глушит радиоволны. Так что от этой затеи пришлось отказаться. Металл куда прочнее плоти и радиоволны. Вот так и возникла пишущая машинка — долговечная, крепкая, сварная, с деталями из особых сплавов. Единственный метод, которым мы могли воспользоваться, и наилучший. И, наконец, нам удалось пробиться к вам. А времени у всех нас остается все меньше…»

Остальное Стив знал наизусть: машинка является компактным, самозаряжающимся, размерностным перевоплощением Эллен Абботт. И еще о Кракене: он убивает невинных людей, он порабощает людей миллиардами. Страницы заканчивались так:

«В вашей власти оживить мертвых, Стив. Вы способны воскресить моего отца, уничтожить Кракена и вызволить меня из тюрьмы. Всё это вы можете. Теперь мне пора уходить. Завтра вечером снова…»

Стив оторвал взгляд от сложенного листа бумаги с машинописным текстом, посмотрел на небо, где полагалось возвышаться осязаемому диктаторскому дворцу, на верхушке которого находилась Эллен.

Но вместо этого он узрел одни лишь облака.

«…оживить мертвых».

До дому он добрался автостопом.

Мертвых — оживить. Да. Стоит устранить Кракена — и автоматически конкретизируется очередной Вероятный мир. Те, кого Кракен убил бы, будут спасены. Отец Эллен тоже не будет уничтожен.

Мир состоит из всевозможных ЕСЛИ. ЕСЛИ бы он всю оставшуюся неделю сидел и глазел на машинку, не прикасаясь к ней, Эллен Абботт была бы казнена. ЕСЛИ он убьет Маккракена, она будет жить.

В жизни полно всяких ЕСЛИ. Он МОГ бы многое совершить, если бы сделал свой выбор. Он мог бы отправиться в Нью-Йорк, или Чикаго, или в Сиэтл. У него был выбор. В этих городах он мог бы питаться или голодать. Он мог выбирать. Он мог совершить убийство. Или ограбить кого-нибудь. Покончить с собой. Выбор. Множество ЕСЛИ. Любое из них приведет к другой жизни. К иному существованию. Как только будет сделан выбор.

Итак, Эллен и Кракен не были невероятными. Она жила в самом что ни на есть Вероятном ЕСЛИ-мире. Она продолжала бы жить в нем, и ее казнили бы в пятницу вечером, если он это не пресечет. ЕСЛИ. ЕСЛИ. ЕСЛИ.

ЕСЛИ у него хватит духу. ЕСЛИ ему повезет. ЕСЛИ никто его не остановит. ЕСЛИ он до этого доживет. Завтрашний мир — это пчелиные соты вероятностей, которые ждут, когда их наполнят реальностью, определенными, осознанными действиями.

В тот вечер они с Эллен говорили о музыке и живописи. Он узнал о том, что она страстная поклонница Бетховена, Дебюсси, Шопена, Глиэра и некоего Мурдена, родившегося в 1987 году. Ее любимым чтением были произведения Диккенса, Чосера, Кристофера Морли…

Маккракена они даже не вспоминали, как, впрочем, и Кракена.

Все это время рядом с Темплом не было ни голоса, ни тела, а лишь тепло и пламя. Прикосновение ее еще не родившегося мира преобразило его жилище, подобно лучам солнца, льющимся сквозь высокие церковные окна и смывающим чистым светом всю грязь с мира образца 1955 года. Когда солнечные блики попадают на твое лицо и проникают в твою душу, а пальцы работают на машинке в унисон с кем-то по имени Эллис Абботт, рассказывающей о социологии и психологии, литературе, семантике и многих других важных вещах, то ты уже не одинок.

«Все мелочи должны быть прояснены, Стив. Если вы поверите в мой мир, такой, какой он есть, и в тот, каким он станет после того, как вы его измените, то вы должны знать всё. Я вовсе не надеялась, что вы всё узнаете и немедленно примете решение. Это противоречило бы всем известным законам логики. С вами я пошла на риск…»

В полночь они всё еще обменивались фонтанами информации о моде, религии и верованиях.

И даже о… любви.

«Как жаль, — писала Эллен, — что на любовь времени никогда не хватало. Столько лет кряду я была занята, переезжая из города в город, работая, воодушевляя отца. В то время я посвящала себя только ему. Как жаль. Если бы только хватало времени…»

— Будет время, — тихо ответил Стив. — Если то, что вы говорите о Вероятном будущем — здравая теория, тогда времени будет много, больше, чем достаточно. Я позабочусь об этом.

«А если… всё сорвется?»

Ему не хотелось об этом думать… совершенно не хотелось.

В комнате вдруг воцарилась тишина. Посреди этого безмолвия Стив слышал, как его сердце бьется у него в горле. Он не помнил, как он это написал. Просто он перебрал несколько раз пальцами и готово:

«Я бы… увидеть вас, Эллен. Хотя бы раз».

Молчание. Тягучее молчание. Он уже начал опасаться, что она никогда больше не заговорит. Но она ответила.

«Вы замечательный человек, Стив Темпл. Время не властно над эмоциями. Вот что. Эту машинку обволакивает слабое энергетическое поле. Сожмите пальцы, придвиньтесь поближе к машинке и сосредоточьтесь. Может быть, на мгновение… наши образы войдут в контакт. Прижмитесь к машинке, Стив…»

Стив моментально повиновался. В его серых и пустых глазах появилось нечто такое, чего раньше не было, — тепло. В ожидании чего-то его губы разомкнулись, обнажив зубы.

Что-то случилось с его легкими. У него сперло дыхание.

Она появилась.

Сперва лишь зыбкие расплывчатые очертания, которые становились все отчетливее. Она сидела напротив — в пяти веках от него. Ее волосы были подобны солнцу, а голубые глаза в озарении шевелюры печально смотрели на него. Ее розовые губы беззвучно разомкнулись и произнесли:

— Привет, Стив…

Вот и всё.

Затем ее образ растаял, а в комнате остался жар, словно его со всех сторон окружала расплавленная сталь. Они обменялись еще несколькими печатными сообщениями. Потом у него все поплыло перед глазами, и на эту ночь все было закончено. Она отключилась. Он сидел и смотрел в ту точку, где она возникла, и комната стала постепенно охлаждаться.

В ту ночь он видел сны до того, как уснул.

За всю свою жизнь он ни разу не позарился на чужое.

Он украл новенький блестящий парализующий пистолет в Оружейном магазине на Девятой-стрит. Ему понадобилось полдня, чтобы на такое решиться, пять минут на то, чтобы это провернуть, и остаток дня, чтобы успокоиться и забыть содеянное.

К этому времени наступил вечер вторника — и в пяти столетиях от него женщина сидела за своими «мемуарами»…

Они вели уже меньше легкомысленных разговоров об искусстве, но все больше о тяготах и лишениях, которые ожидали его в скором времени. То мимолетное видение, то яркое воплощение ее образа прошлой ночью убедило его. Она так цельна, хрупка и неподдельна в своей красе… ради нее он готов пожертвовать собой.

Несколькими точными нажатиями клавиш она передала ему чертежи прямо в руки. Завтра после полудня Дж. Х. Маккракен в своем офисе в Северном Лос-Анджелесе будет занят последними приготовлениями перед отлетом в Вашингтон. Он не должен выйти живым из офиса. Его сын — тоже. Нужно убить их обоих.

— Вы всё поняли, Стив?

— Да. Пистолет у меня.

— Может, что-то неясно?

— Эллен… время от времени у меня бывают провалы в памяти. Всё плывет перед глазами. В первый вечер я уснул, а когда проснулся, всё забыл. И в кафетерии. Понадобилось, чтобы мне напомнили дату. Я не хочу забывать вас, Эллен. Отчего так бывает?

— О, Стив, вы всё еще не понимаете. Время для вас — непостижимое существо, как туман, подгоняемый темными и светлыми ветрами. Будущее искривляется обстоятельствами. Есть две Эллен Абботт. И только одна из них знает Стива Темпла. Когда случается нечто, угрожающее шансам ее существования, естественно, вы забываете ее. Уже сам по себе ваш контакт со Временем, даже такой незначительный, достаточен, чтобы всё поплыло перед глазами. Вот почему у вас бывают минутные приступы амнезии.

Он повторил:

— Я не хочу забывать вас. Я решился пойти на это в надежде, что, косвенно убив Кракена, спасу вашу жизнь, но…

Она все расставила по местам. Она вправила ему мозги, подобно удару в живот, словно его лошадь лягнула.

— Стив, с ликвидацией Кракена новый свободный мир зародится сам собой. Как и раньше, в нем будут жить те же люди, но они будут петь. Имя Кракен будет для них пустым звуком. И миллионы погубленных им людей оживут. В ТОМ мире не будет места для профессора Абботта и его дочери Эллен.

Я не буду тебя помнить, Стив. Потому что я никогда тебя не встречала. Раз Кракен сгинул, у меня нет причин с тобой встречаться. Я забуду, что мы когда-то вели полуночные беседы, или о том, что я мечтала сконструировать печатную машинку времени. Именно так и случится, Стив, завтра вечером, когда ты убьешь Дж. Х. Маккракена.

Он был ошеломлен.

— Но… я-то думал…

— Я не обманывала тебя преднамеренно, Стив. Мне думалось, ты отдаешь себе отчет в том, что завтра вечером всему конец, как бы там ни было.

— Я надеялся, что однажды ты каким-либо образом пробьешься живой и невредимой в 1955 год или поможешь МНЕ попасть в твое время.

Его пальцы дрожали.

— Ах, Стив, Стив.

Ему стало плохо. Он почувствовал боль и жжение в горле, спертое дыхание.

— Уже поздно, и стража вышла на обход. Лучше нам сейчас сказать друг другу последнее «прощай»…

— Нет, Эллен, прошу вас, подождите. Завтра.

— Если вы убьете Маккракена, то будет слишком поздно.

— У меня есть план. Он сработает… я знаю. Лишь бы поговорить с вами еще раз, Эллен. Еще раз.

— Хорошо. Я знаю, что это невозможно, но… завтра вечером. Удачи вам. Удачи и доброй ночи.

Машинка застопорилась.

Ох уж эта тишина! Как она больно ударила по нему! Он сидел, отрешенно покачиваясь на стуле, и посмеивался над собой.

Что ж, он всегда может вернуться к прогулкам в тумане, которого всегда в избытке. Он ходит рядом с тобой, позади тебя, впереди тебя и ни разу с тобой не заговорит. Иногда он прикасается к твоему лицу, словно понимает, что это всё. Стив гулял всю ночь напролет, приходил домой, раздевался в темноте и ложился спать, уповая на то, что уснет и больше не проснется. Никогда.

«Я забуду, что мы когда-то вели полуночные разговоры. Я вас не буду помнить, Стив».

В пятницу, 14 января, после полудня Стив Темпл засунул парализующий пистолет в свою засаленную куртку и затянул змейку.

Неважно, какие действия он совершит, ибо сегодня Эллен Абботт погибнет. Ее ждала камера для казни, если он не поторопится. А если он преуспеет, тогда та Эллен Абботт, которую он знал, тоже исчезнет, как клубы дыма на ветру.

Ему придется убивать Маккракена очень осторожно, чтобы успеть еще раз поговорить с Эллен. Он должен связаться с ней снова, пока Время полностью не перестроилось в Вечность, чтобы передать ей свое последнее сообщение. Он все обдумал. Он точно знал, какие скажет слова.

Он прибавил шагу.

Казалось, его тело принадлежит не ему, а кому-то другому, и он привыкает к нему, как к новому костюму, тесному, обтягивающему и слишком теплому для этой погоды. Вот что он чувствовал. Глаза, губы — всё лицо сложилось в один образ, который он не смел исказить. Стоит дать себе слабинку, как всё рассыплется.

Он расправил плечи, чего не делал годами, и сжал в кулаки свои руки, которые давно уже безвольно висели из-за полного отчаянья. Это стало для него равносильно возврату самоуважения, когда ты стискиваешь рукоятку пистолета, осознавая, что идешь изменить лицо треклятого будущего.

У него опять обнаружились легкие, и он пользовался ими для дыхания, и его сердце теперь не покоилось в грудной клетке, а вопияло, требуя свободы. Над головой ясное небо. Его каблуки легко и стремительно стучали по бетонным тротуарам. И вдруг оказалось, что уже четыре часа дня. Вокруг выросли странные здания, номера которых пристально изучали его глаза. Он не останавливался, ибо в противном случае он ни за что бы не смог заставить свои ноги снова сдвинуться с места.

Та самая улица.

Вдруг он заплакал. Слезы прятались за теплыми и скорбными чертами его напряженного лица. Мозг метался между темными стенками черепа, горло проваливалось вниз, а в нем колотилось сердце. Теплая влага текла из его глаз, пока он это не пресек. Вдалеке дул завывающий ветер, но день был очень тихий и безветренный. Не должно случиться ничего такого, что может ему помешать. Ничего. Он свернул в проулок, дошагал до боковой двери, отворил ее и вошел внутрь.

Он поднимался по пожарной лестнице на солнечной стороне. Мягкое шуршание подошв и биение сердца — вот и все, что было реально осязаемого в безумном кошмаре. Ему никто не встретился. А хотелось бы столкнуться с кем-нибудь, кто сказал бы ему, что это все инсценировка, что пистолет можно выбросить и проснуться. Никто не встал у него на пути. Никто не сказал ему этих слов. Пришлось взбираться по четырем длинным, залитым солнцем пролетам.

Мозг носился кругами, силясь затормозить, но тормозов не было. Сделать это должен был он сам. Нельзя допустить, чтобы нечто вроде Гитлера опять повторилось. Гитлер поднимался. Никто не взял его за руку. Никто не нашпиговал его свинцом. Маккракен. Тот, кого Стиву предстояло убить, производил впечатление ни в чем не повинного человека. Все только и твердили, какой он мировой парень. Да. А его сыновья? А сыновья СЫНОВЕЙ?

Эллен заставляла его губы шевелиться. Эллен заставляла его сердце биться. Эллен заставляла его переставлять ноги. И вот он перед дверью. На ней серебристые буквы:

«Дж. Х. Маккракен, Палата представителей Конгресса США».

Бледный и притихший, Стив открыл дверь и встал, глядя на молодого человека, сидящего за столом из выбеленного ореха. На зеленом металлическом треугольнике было написано: «Уильям Маккракен». Сын конгрессмена.

Мгновенный взгляд на квадратное изумленное лицо, обнаживший зубы рот, руки, вскинутые, чтобы отразить неизбежное.

Нажатие пальца. Пистолет в руке Стива издавал довольное урчание, как сонный кот. Он выстрелил. Понадобился один миг. Один вздох. Один удар сердца. Убить человека очень трудно и очень легко. Он передвинул рычажок на парализующем стволе пистолета.

Из соседней комнаты кто-то негромко позвал:

— Уилл, сынок, зайди-ка на минутку, хочу еще раз проверить билеты на самолет до Вашингтона.

Иногда трудно открыть дверь, даже незапертую.

Этот голос принадлежал новоизбранному представителю народа Дж. Х. Маккракену.

В еще большем напряжении и еще тише Стив отворил вторую дверь. На этот раз Маккракен оказался еще ближе. Он говорил:

— Ты правильно оформил билеты, сынок? Никаких промахов?

Стив посмотрел на широкую спину Маккракена и сказал, чтобы тот услышал:

— Никаких промахов.

Маккракен крутанулся в кресле — и оказался лицом к лицу со Стивом, держа в одной руке горящую сигару, а в другой авторучку.

Его голубые глаза не увидели пистолета.

— А, привет! — сказал он, улыбаясь.

Потом он заметил пистолет и проглотил свою улыбку.

Стив сказал:

— Вы не знаете меня. Вы не понимаете, почему вас убивают, потому что вы всегда делали шаг назад, чтобы не замараться. Вы никогда не жульничали, играя в «шарики». Как, впрочем, и я. Это не означает, что кто-то не сжульничает через пятьсот лет. Приговор Времени гласит — вы виновны. Как жаль, что вы не похожи на вора, так было бы проще…

Маккракен раскрыл рот, думая, что сможет что-то сказать…

Пистолет пропел свою мгновенную песнь. Разговоры кончились. Стив взмок. Не на полную мощность. А ровно настолько, чтобы ослабить сердечный нерв. Подойдя поближе, Стив держал пистолет, поющий вполсилы. Склонился, просунул пальцы под серый жилет. Сердце еще билось, слабея и угасая.

Он пошутил, обращаясь к телу:

— Не умирай. Сделай одолжение… дотяни до моего разговора с Эллен…

Вдруг он так содрогнулся, что чуть не сорвалась плоть с его костей. Его затошнило, зубы застучали, в глазах потемнело. Он уронил пистолет, потом подобрал, уходя, и забеспокоился. До его комнаты, до машинки и Эллен — путь неблизкий.

Но он должен успеть! Обмануть будущее. Каким-то образом оставить Эллен у себя. Каким-то образом.

Он справился со своим страхом и подавил его, не давая ему воли. Открыв дверь, он нос к носу столкнулся с остолбеневшими сотрудниками Маккракена. Три женщины и двое мужчин, заглянувших пожелать счастливого пути, стояли как вкопанные при виде тела Маккракена-младшего.

Темпл хлопнул дверью, подбежал к окну, распахнул, вскарабкался на пожарную лестницу, закрыл окно и устремился вниз. Кто-то вслед за ним влез на окно и закричал. Кто-то открыл окно и бросился за ним. Их подошвы задребезжали по железным ступенькам.

Нырнув в переулок, Стив побежал на угол, рванул дверцу первого же такси и ввалился внутрь, выкрикивая указания. Двое мужчин из окружения Маккракена выбежали с криками из-за угла. Такси плавно и быстро тронулось с места. Таксист ничего не услышал.

Темпл откинулся на спинку кресла со ртом, переполненным слюной, которую он не мог проглотить, поэтому выплюнул ее. Он не ощущал себя книжным героем. Ему было зябко и страшно. Он чувствовал себя маленьким, свернувшимся в клубок. Он изменил будущее. Этого никто не знал, кроме него и Эллен Абботт.

А она об этом забудет.

— Эллен, прошу тебя, постой, дождись меня!

Вот, значит, каково спасать мир. Внутри все похолодело, по щекам горючие слезы в три ручья, руки дрожат, если не схватишься за колени. ЭЛЛЕН!

Такси резко затормозило перед его гостиницей. Он вылез, пошатываясь, неся какую-то околесицу. Он услышал окрик таксиста, но все равно побежал. Влетел внутрь и бросился вверх по лестнице.

Он отворил свою дверь и еще стоял перед ней, боясь ее распахнуть. Ему было страшно заглянуть в комнату. За ним по пятам, чертыхаясь, поднимался таксист. А что, если уже поздно…?

Сделав глубокий вдох, Стив открыл дверь.

Она была на месте! Машинка никуда не делась!

Стив хлопнул дверью. Заперся изнутри и одним безумным скачком перелетел через всю комнату к машинке, горланя и печатая одновременно.

— Эллен! Эллен Абботт! Эллен, я добился своего. Все кончено. Вы еще там?

— О, Стив, у вас все получилось. Вы сделали это для нас. И я не нахожу слов. Вас нечем вознаградить. Я даже не могу помочь вам, но как бы мне хотелось! Перемены уже начались: всё темнеет и тает, как восковые фигуры, смывается Потоком Времени…

— Продержитесь еще чуть-чуть, прошу вас, Эллен!

— Раньше в нашем распоряжении было всё Время, Стив. Теперь я не в силах сдержать преобразование материи и мгновений. Это все равно что хвататься за звезды!

Внизу, на залитой солнцем улице, притормозила машина. Из нее раздались голоса. Хлопнула металлическая дверца. Люди Маккракена искали Стива, и, наверное, с оружием…

— Эллен! Скажите мне напоследок. Здесь, в моем времени, где-то должны были жить ваши предки. Где, Эллен?

— Не мучайте себя, Стив! Как вы не понимаете, это бессмысленно!

— Скажите, пожалуйста. С кем бы я мог говорить, кого бы я мог увидеть. Скажите, где?

— В Цинциннати. Ее зовут Елена Ансон. Но…

По коридорам гостиницы забухали тяжелые шаги, заглушающие голоса.

— Адрес: Си-стрит, 6987…

А потом время вышло. На том конце города Маккракен лежал на последнем издыхании. И каждый удар его угасающего сердца действовал на Эллен и Стива Темпла.

— Стив, Стив, я…

Потом он отправил ей свое последнее послание. То, что он давно хотел поведать ей из глубины своей души. Пока он объяснялся с ней, в дверь колотили кулаками, ее выламывали плечами, но он все же сделал свое признание в отчаянии последних мгновений:

— Эллен, Эллен, я люблю тебя. Услышь меня, Эллен! Я тебя люблю. Не покидай меня сейчас. Нет!

Он печатал и печатал эти слова без остановки, и обливался слезами, как ребенок. Его горло было не в состоянии всего этого выговорить, и он продолжал и продолжал печатать… …пока клавиши не заволокло мглою, пока они не растаяли, растворились и улетучились из-под его пальцев. А он продолжал печатать до тех пор, пока не исчезло осязаемое, блестящее чудо машинки, и его пальцы тыкали в пустоту и стукались о голую столешницу.

Даже когда дверь высадили, он не переставал рыдать…

1943