завершение

«Медведя можно научить кататься на мотоцикле.

Но будет ли от этого какая–то польза медведю?»

А. и Б. Стругацкие, «Волны гасят ветер»

В эти жгучие послеполуденные часы экспедиционный лагерь как будто вымер. Солнце полыхало палящим глазом; ослепительно–горячие камни и скалы дышали жаром; над раскаленным, как свежая зола в топке, песком колыхалось марево.

Все участники экспедиции до вечерней работы прятались от зноя и сухости кто куда. Сотрудники с Начальниками облюбовали довольно просторную и прохладную пещеру, по одной из стен которой даже понемногу сочилась вода. Работникам досталась обширная ниша в большом утесе. Там, правда, было сухо, но по распоряжению Производителя работ, подкрепленному согласием самого Мыслителя, Работникам предоставлялась металлизированная пленка, два простых кондиционера, не очень мощных, но все же сбивавших температуру до сносной, пористые пелерины и емкость с водой в количестве, достаточном для их смачивания. Так что, при некотором попустительстве и достаточной распорядительности, должный баланс самолюбий в сообществе соблюдался без непрерывного контроля общей ауры.

Сам же Мыслитель предпочитал проводить сиесту на открытом воздухе, в небольшой ложбинке, где ютилась кое–какая растительность. Ложбинку затянули сверху двойным, с промежутком, слоем металлопленки, устроили ложе, а единственный на всю экспедицию кондиционер с увлажнителем достался, естественно, старшему. Энергии–то здесь было хоть отбавляй, солнечной, но воды имелся всего один надежный источник с ограниченным дебитом, так что даже самые строптивые из Сотрудников излишних эманаций по этому поводу не испускали. Наоборот, созерцание подобной роскоши побуждало их ко рвению в работе – ведь не идут в Сотрудники те, кто не намерен пройти до самого верха по ступеням мудрости… Мыслитель с Производителем не один полевой сезон провели вместе в местах, пригодных для чего угодно, кроме комфортного существования и знали, как нужно устроить экспедиционный быт, чтобы работа спорилась.

Вот и сейчас Мыслитель, разбросав по сторонам щупальца и сплющившись в толстый блин, лежал под струей прохладного тумана. Его доступная всем аура (спесь и чванство отнюдь не способствуют поднятию авторитета), медленно меняющийся кожный узор, блики в глазах и их движения свидетельствовали любому интересующемуся – Мыслитель о чем–то размышляет. Скорее всего, обдумывает итоги утренней работы. На самом же деле мудрый и всегда бдящий совершенно бессовестно… спал, наслаждаясь сквозь грезы оседающими на коже капельками прохладной влаги! Давно, когда он был еще совсем молодым Размыслом, его наставник, подошедший к Завершению Мудрец, передал ему секрет – как во сне создавать видимость духовной и умственной деятельности. Все начинания этого Мудреца пошли прахом – их не рекомендовали ко всеобщему восприятию по эстетическим признакам, и тогдашний Размысл, а ныне – известный Мыслитель и вскорости, по всеобщему мнению, новый Мудрец, а там, глядишь, и Мудрейший, был его единственным учеником.

Другим Мудрецам аура Мыслителя, конечно, доступна полностью, а не только то, что он сам сочтет возможным явить низшим или равным, так что некоторые из них случайно вызнали секрет, но отнеслись к его обладателю снисходительно – ведь даже члены Высшего Совета Мудрости в конце концов биологически всего лишь особи, и подвержены личным слабостям так же, как и низшие из Работников… Мыслитель точно знал, что кое–кто из тех Мудрецов даже занятия с учениками проводит просто–напросто в дремоте, и это его забавляло. И одновременно внушало еще большее уважение к их опыту и мудрости – ведь ученики–то их тоже не из глупцов бесчувственных, а на занятиях все ауры участников сплетаются теснейшим образом.

Производителю работ, старому и верному товарищу, Мыслитель поведал об этой своей тайне сам, дабы в совместной работе избегать двусмысленных ситуаций. Любой же Начальник, как факт своего существования, знает: нельзя требовать должного подчинения от низших, не соблюдая субординации к высшим.

Бр–р! О? Мыслитель осознал – ниточка эманации Производителя пробралась сквозь иллюзорную ауру и легонько теребит его дух. Вот к чему были эти вялые раздумья в полудреме! Но что могло случиться в такое время дня? Пустив по нервам бодрящую дрожь, Мыслитель пробудился и обратился ко вниманию.

Производитель спешно ковылял к нему – по такой вот жаре! По раскаленному песку! Он набросил на себя влажную попону; хватательными, передними и задними рабочими щупальцами растянул над собой металлопленку, а четыре ходильных обул в толстые войлочные сандалии – но все равно явно изнывал от зноя и сухости.

Мыслитель никогда не кичился своими привилегиями и Надлежащие Разности соблюдал лишь на виду у всех, для проформы. Он подтянулся, подобрал щупальца и отодвинулся в сторонку, давая место под струей тумана товарищу. Тот, доковыляв, благодарно плюхнулся рядом и несколько мгновений изнуренно пульсировал, отдыхая. Мыслитель, увидев, что кожа Производителя порозовела и пошла коричневыми пятнышками, обратился к нему:

— Итак, что же это побудило Вас так мучиться, кроме желания тайно разделить привилегии?

Производитель встрепенулся и выпустил ауру:

— Да при чем тут привилегии… Я за ними не гоняюсь, как и Вы. Повинные прибыли…

— И ради этого стоило подвергать себя таким вот страданиям? Уж не влились ли Вы в Общность Всеобъемлющего Милосердия? В таком случае, дальнейшая совместная работа вряд ли представляется возможной.

— Вам стоило бы отказаться от избыточной для полевых условий роскоши во избежание недостойных мыслей – так Вам! Хотя прохлада и влага мне сейчас весьма кстати. Нет, если бы я подался к Всеобъемлющим или в какую–то еще секту, я бы не смог скрыть изменения ауры. От Вас уж точно. Тут требуется самое обычное милосердие.

— К Повинным?!

— Их тащили целый день арканами в сетках и на салазках. По пути четыре раза слегка обрызгивали – экипаж тягача и конвойная команда предпочли, естественно, побольше влаги потратить на себя.

Мыслителя оцепенел, аура его потемнела и на мгновение распалась фестонами:

— Великий Дух! Они там что, изверги? Повинные–то и есть Повинные, но это же чистой воды издевательство! Их хоть живыми дотащили?

— Да, но в очень плохом состоянии. Ауры нет, твердые, мертвенно–серые, скомканные, глаза закрыты.

Мыслитель на короткое время задумался, потом опять открыл глаза:

— Возьмите рабочих, кто повыносливее. Для самоувлажнения разрешаю использовать воду из неприкосновенного запаса. Пленки у нас много – пусть перегородят нишу рабочих; суньте туда охлаждающий патрубок – одного среднего хватит. Постоянных рабочих пока разместите в пещере Сотрудников – места там в избытке. Сброд переведите на место постоянных, а Повинных разложите там, где был сброд. И вот что… Зачерпните из отстойника, сверху, где почище, отработанной воды в умеренном количестве и обрызгайте ею Повинных. Сделайте это, я Вас прошу, собственноручно – рабочие и так будут раздражены. Вода оттуда для поверхностного увлажнения вполне пригодна, только противная, мне на себе как–то пришлось испытать. А Повинные в таком состоянии все равно не разберут, им сейчас лишь бы влага.

— Рабочих – к Сотрудникам???

Мыслитель немного подумал еще:

— Скажите Верзиле–Насмешнику и Ярчайшей Благоволительнице, что я приглашаю их разделить со мной остаток дневного отдыха.

— Дивлюсь Вашей мудрости. Но пойдут ли они по такой жаре?

Мыслитель пустил по ауре рябь, долженствующую изображать ухмылку:

— Ради почести полежать радом с Мыслителем – не пойдут, побегут. По раскаленной сковороде. И, скорее всего, успешно добегут.

Производитель, поняв, ухмыльнулся тоже:

— Да, потешить самолюбие смутьянов и заводил – это прямо в точку. Но… рабочие ведь увидят, как я сам черпаю отстойную воду, таскаю ее туда и кропилом махаю?

— Скажете им, что я обещал Вам отдельную разовую надбавку при расчете, кроме общей для сверхурочной работы в неподходящее время. И это будет чистой правдой.

— Дивлюсь опять… Вы все предусмотрели.

— Восемнадцатый полевой сезон, что Вы хотите… Вдвое больше, чем у Вас. А с пустыней не шутят… Но хватит нам уже переливаться, отправляйтесь и приступайте, пока они еще живы. Да, погодите!

— Воспринимаю?

— Перед началом работ соберите Повинных на лагерном форуме. Я буду им говорить.

— Они наверняка будут неконтактными. Повинные чаще всего неконтактны и в обычных–то условиях.

— Буду говорить вслух. В чем бы они ни провинились, для нас они – ценная и крайне необходимая рабочая сила. И мне нужно, чтобы работали они с полной отдачей. Ради этого стоит и самому поусердствовать. Все, ступайте!

Производитель свое дело знал до тонкости, а к подчиненным относился с уважением не показным, так что те трудились не за страх, а за совесть; да никому и не хотелось жариться на солнце до перегревания, а очень хотелось переместиться в обиталище рангом повыше, так что за какой–то час все было устроено наилучшим образом. Рабочие, вопреки опасениям начальников, даже помогли Производителю увлажнять Повинных, и вовремя – у троих к тому времени прекратились видимые проявления жизнедеятельности и, затянись обустройство новичков еще на полчаса, их оставалось бы просто закопать где–нибудь в сторонке. Ворчали только на тягачников и конвоиров – те по прибытии сразу же закрылись в жилом прицепе и не выказывали никаких признаков интереса к судьбе своих подопечных. Лагерный же Целитель, о котором сразу никто и не вспомнил, сам проявил инициативу: он заявил, что Повинные – тоже особи, и поднял своего помощника–совместителя из рабочих, а еще один рабочий присоединился к ним добровольцем. Эти трое, не ставя никаких условий, пожертвовали своим отдыхом и комфортом и ко времени, когда на лагерный форум пала тень, всех вновь прибывших выходили. К чему Повинные, однако, отнеслись с полнейшим равнодушием и так же равнодушно, подчиняясь только понуканиям конвоиров, приплелись стадом на место собраний. Сотрудники с Работниками расступились, давая место новичкам – Мыслитель, по зрелом раздумьи, решил собрать весь коллектив; ведь и работать придется всем вместе.

Мыслитель взошел на пригорок, с которого он обычно вещал в надлежащих для этого случаях, но, внезапно почувствовав чье–то весьма самоуверенное присутствие, обратился в ту сторону. Рядом, в начальственно–повелевающем ореоле, стояла некая особь. На сам факт контакта никакого отклика не последовало, и лишь после прямого запроса: «Кто Вы?» выяснилось, что это – сам Начальник Конвоя. Мыслитель, соблюдая все внешние признаки спокойствия, сообщил:

— Я собираюсь обратиться к вновь прибывшим с речью. Надеюсь, Вы не станете утверждать, что цензура обращений Мыслителей входит в Ваши обязанности? Насколько мне известно, такой прерогативой не обладает никто из Представителей Власти.

— Я не собираюсь ва… Вас цензуровать.

— В таком случае, не откажите в любезности (Мыслитель выпустил в ауру весь наличный заряд сарказма) пояснить, чем объясняется столь явное неуважение к представителю высшей касты?

Аура Начальника Конвоя налилась вибрациями гнева, возмущения и презрения. Мыслитель без труда обратил эти эмоции к нему же, заодно завернув складки гордости. Начальник потемнел было от ярости, но, видимо, вспомнил, что в Мыслители без соответствующей врожденной силы духа не выходят.

— Вы… Вы сами запросто якшаетесь с низшими из Работников – я знаю!

— А почему Вы не хотите добавить, что этим ответили мне по существу дела? Повторяю для ОСОБО одаренных – почему Вы встали рядом с Высшим при его обращении к собранию!?

Начальник, видимо, был хорошо вышколен и недаром дослужился до своего чина – он мгновенно побледнел, сник вдвое и отступил на два шага назад. Сияющая превосходством аура исчезла, уступив место скромным лепесткам внимания и повиновения:

— Виноват. Я хотел сдать контингент и решил предварительно лично обозреть их состояние.

— А почему Вы не сделали этого сразу же по прибытии? Трое особей едва не отправились к Великому Духу по Вашей милости!

— Я не получал распоряжения доставить всех в целости и сохранности. Сам же был изнурен длительным переходом по пустыне.

— А мне вот стало известно, что в вашем бытовом вагоне имеется емкость для купания. И если Вы вздумаете уверять меня, что хоть однажды уступали ее кому–то из своих подчиненных, я Вас тут же нивелирую до кататонии и отправлю к Вашему начальству с соответствующими реминисценциями от себя. Контингент приму после речи.

Начальник Конвоя стушевался окончательно – к Мыслящим дважды по одному и тому же вопросу не обращаются, и пустых обещаний Мыслящие не дают.

Мыслитель овеял духовной пеленой собрание – картина безрадостная. Сотрудники с Работниками, конечно, внимали тщательно – когда Мыслитель обращается ко всем, то обязательно узнаешь нечто интересное и/или полезное. Но вот Повинные, ради которых все и затевалось – в ущерб вечерней работе, а ведь в поле и так никогда не успеваешь выполнить все намеченное! – выглядели просто какими–то черными комками, хотя физически все они были уже вполне дееспособны. Ладно, от голоса они все равно никуда не денутся. Если же кто–то вздумает закрыть или, скажем, землей залепить слуховые мембраны, так это уже явное неповиновение, а конвой у такого вот начальника церемониться точно не станет.

Мыслитель приподнялся на щупальцах, окинул собрание теперь уже просто взглядом и начал:

— Вы прибыли в лагерь археологической экспедиции. Вы будете здесь работать. Вас отобрали по моей просьбе как обладающих тонкой духовной организацией – этого требует характер работы, но об этом чуть позже.

— Здесь вас не будут охранять – бежать некуда, кругом знойная безводная пустыня и добраться до ближайшего источника воды пешим ходом невозможно. Здесь не будет режима Мест Содержания; вы будете пользоваться общими с рабочими правами и выполнять такие же обязанности. Но предупреждаю сразу: бунтовать, пытаться захватить заложников или источник воды – бесполезно. Здесь достаточно особей, способных и в одиночку преодолеть и подавить ваш совокупный дух.

— Да вам и нет смысла бунтовать. По окончании сезонных работ те из вас – возможно, и все – кто будет прилежно трудиться и встанет на путь исправления, будут рекомендованы к облегчению наказания либо даже к его отмене. Для этого достаточно моего пожелания – я имею сан Мыслителя.

— Теперь о характере работы. Мы исследуем цивилизацию Первых. Эта работа решением Совета причислена к числу первостепенно важных – зная, что с ними произошло, куда и как они делись, мы сами сможем успешнее развиваться и увереннее смотреть в будущее.

Но сто сорок восемь миллионов лет – огромный срок. Следы их деятельности за такое время сохраняются разве что в виде окаменелостей, а геологические процессы изменили лик Земли до неузнаваемости и попутно уничтожили подавляющее большинство их сооружений. Это местонахождение, к вашему сведению, было обнаружено ценой жизни экипажа воздушного корабля, занесенного бурей в глубь континента – помните об этом!

Однако любой предмет, даже маленький его кусочек, ныне внешне неотличимый от камешка, хранит в себе частичку духа мастера или мастеров, создавших его. Собирая крупицы этого духа, сопоставляя, анализируя и комбинируя, мы надеемся со временем получить представление об ауре отдельных особей Первых, а по ним составить цельное представление об их культуре и разуме. Это, вне всякого сомнения, даст нам ответы на интересующие нас вопросы.

Дух Первых был очень слаб, и ординарные особи его древние фрагменты, как правило, не воспринимают; разве что общую эманацию места, если залегание обильное. Достаточно же развитые особи в большинстве своем либо не способны переносить невзгоды полевой работы, либо не имеют такого желания. Поэтому я и вытребовал вас. Вас разведут по участкам, младшие Начальники и опытные Работники обучат вас началам работы коллектора. Вы будете тщательнейшим образом исследовать все подозрительное, вплоть до вызывающих отвращение комков, похожих на окаменевшие экскременты, и, если почуете чужой дух, будете немедленно докладывать своему старшему, а уж он будет знать, что делать дальше. Всем все понятно? Отвечать духовно, и обязательно для всех!

То ли Повинные отмякли на вечерней прохладе, то ли упоминание о возможной досрочной реабилитации сделало свое дело, но у всех них появились зачатки ауры, выражающие понимание. Мыслитель обратился к Начальнику Конвоя: «Я принял контингент». Начальник отдал распоряжение конвоирам, ну, а те безучастно покинули свои места и, все так же ничего не выражая, зашагали к своей бытовке. Но Начальник Конвоя остался на месте и выразил интерес к происходящему. Тогда Мыслитель обратился к Повинным:

— Теперь вы – члены нашей общности. Если у кого–то есть вопросы, я внимаю. Пользуйтесь случаем, в дальнейшем все обращения будут только по иерархии.

Некто из Повинных, на вид совершенно безличный и безразличный, отозвался:

— Так я теперь не под охраной?

— Если вы скажете, сколько раз вам нужно услышать слово Мыслителя, чтобы понять его, я повторю вам ровно столько же раз: нет, не под охраной. В свободное от работы время вы можете делать что хотите, в пределах лагерных порядков и общепринятых правил общежития.

— Так я могу совсем уйти?

— Если знаете, куда идти – идите.

Повинный (он так и не явил ничего, что давало бы возможность его лично идентифицировать) повернулся и побрел прямо в пустыню. Никто никак не выразил своего отношения к такой вот безумной выходке, никто не сообщил ему, что он направляется не в ту сторону, что там ничего нет, кроме раскаленного песка и камня и что он даже ночью не протянет там и двух часов. Особь, избравшая удел абсолютного отщепенца, может рассчитывать только на одно: остаться наедине со всеми своими проблемами.

Уменьшающийся силуэт само–изгоя проводили взглядами; затем Мыслитель вновь обратился к собранию, намереваясь завершить его (времени на работу уже почти не оставалось):

— Ну–с, есть ли еще желающие повторить подвиг сего субъекта? Нет? Тогда…

— Желающих совершить извращенный суицид нет, а вот вопрос есть.

Мыслитель сосредоточился на источнике вопроса. Самка? Образно выражается? Чувствует себя уверенно, даже будучи Повинной?

Кончика щупальца Мыслителя коснулось щупальце Начальника Конвоя, настоятельно требовавшего скрытого контакта: «Она – соблазнительница!» Мыслитель передернуло от омерзения – соблазнительница! Самка, которая, сама не будучи готовой к размножению, наделена, тем не менее, способностью разжигать половые инстинкты самцов и приводить их к пустому и позорному Завершению! «Почему она здесь? Я не заказывал соблазнительниц!» — «Вы заказали тонких и чутких духовно, а у нее самый тонкий и чуткий дух во всей группе» — «И что же нам теперь с ней делать?» — «Что хотите, Вы приняли контингент» — «А подумать и сообразить вам там никак нельзя было?» — «Если честно, то мы подумали, что, может быть, она не вернется из экспедиции. И здесь она не сможет наделать очень уж много зла – всеобщая аура сюда не дотягивается» — «Жестокость и цинизм в исправительных учреждениях – как это характерно для нашего времени!»

Мыслитель вновь обратился к собранию, не сосредотачиваясь особо на соблазнительнице:

— Внимаю.

— А кто они вообще, эти Первые? Нет, я честно! Я не хочу проволынить вечернюю работу. Но наши почти все темные, а если мы будем знать, к чему тут все, то и работать будем лучше, верно?

Мыслитель прикинул: хорошей работы сегодня все равно не будет. Рабочие взбудоражены прибытием Повинных, некоторые испуганы. Сами же Повинные только–только отошли от убийственного этапа. Нет, лучше дать всем отдохнуть сегодня, но не погрязая в праздности. И лекция – отнюдь не худший для этого способ. Соблазнительница, конечно, врет бессовестно, раз она соблазнительница, но в данном случае их интересы совпадают.

— Я отвергаю ваши уверения в своей честности – иначе почему вы здесь? И предостерегаю от поползновений добиться не то что духовного доминирования, но и от малейшей попытки возвыситься. Иначе вам придется разделить судьбу вашего безликого собрата, только не добровольно. Но просимую вами информацию я дам, если вопрос будет повторен в приличествующей обстоятельствам форме.

— Нижайше прошу Вас просветить меня и моих невежественных сотоварищей насчет Первых так, как Вы сочтете нужным, дабы мы могли наилучшим образом искупить свои провинности. Я обещаю от себя, и буду убеждать своих товарищей, потребное для этого время возместить усердной работой.

— Ага, выходит, можете, когда нужно… И не хитрите – я вашу хитрость обращу против вас же… Но внимайте… Рабочим, наверное, тоже будет полезно…

Мыслитель окинул взором багряные пески, черно–лиловые скалы, невероятно–зловещие пятна и полосы заката, полыхавшие в бездонно–пронзительном небе – и пять десятков особей, сбившихся в ничтожную кучку и стремившихся узнать о том, что было множество веков тому назад… Да, если Великий Дух все же есть, то он должен быть поистине велик…

— Первые жили на нашей планете сто сорок восемь миллионов лет тому назад и создали высокоразвитую цивилизацию. Они, как и мы, были живыми существами из плоти и крови, на основе белковых соединений и состояли из специализированных клеток, слагавшихся в ткани и органы. Их генетический код был записан в молекулах ДНК, как и наш, но их общество было совершенно чуждо нашему. Отдаленные предки Первых вышли из переполненного жизнью океана на сушу, едва лишь та стала хоть сколько–то пригодной для существования – наши, жившие уже тогда, остались в море. Их предкам открылось множество пригодных для освоения биотопов – они стали агрессивными экспансионистами. Нашим же не оставалось ничего иного, как совершенствовать защиту и меняться, приспосабливаясь к изменяющимся условиям существования. На первых порах это дало тем существам преимущество – они первыми на планете приобрели разум; но этому разуму пришлось влачить непомерный груз прошлого. Совершенства с первой попытки не бывает.

— Мускулатура Первых была уже довольно быстрой, но очень неэффективной. Их мышцы не могли создавать значительных усилий и должны были время от времени расслабляться. Каждая же отдельная мышца могла всего лишь сокращаться и тянуть, но не толкать или изгибаться. Соответственно, устройство их мускулатуры было очень сложным, и всяких мышц у них было втрое больше, чем у нас. Плюс сухожилия, связки, хрящи для каждой мышцы. И, самое главное – внутренний скелет, опора, остов, к которому крепятся мышцы, как у некоторых из нынешних животных. Без него вся эта груда мяса просто плюхнулась бы на землю.

— У Первых было всего четыре конечности – это максимум, что позволяет внутренний скелет; иначе он становится настолько сложным, хрупким и ненадежным, что уже не может выполнять свои функции и организм оказывается нежизнеспособным. Конечности имели подвижные отростки, но присосок не было; не было также, за редчайшими исключениями, защелок или каких–то еще фиксирующих узлов в сочленениях костей, так что для удержания предметов и орудий, да и поддержания самого себя, требовалось постоянное мускульное усилие.

— Для такой, фигурально выражаясь, большой и примитивной машины требовалось очень много горючего и окислителя. Как топливо они, как и мы, использовали биомассу других живых существ, а в качестве окислителя – атмосферный кислород. Но использовали невероятно расточительно. Они, до поры, до времени, могли себе это позволить – условия жизни на Земле тогда были несравненно благоприятнее нынешних и биопродуктивность планеты в целом в несколько раз превышала теперешнюю. Кстати, существует предположение, что они просто–напросто… съели все, что можно было и пропали именно поэтому. Я не сторонник такого подхода, но, изучая анатомию и физиологию Первых, насколько нам это доступно, трудно поверить, что они были разумными существами – скорее какими–то жруще–извергающими приспособлениями.

— Огромные и сложные органы дыхания – ведь кислорода им нужно было очень много! Огромный и сложный пищеварительный тракт, необходимый для поглощения и переработки больших количеств всевозможной пищи. Мощная и разветвленная кровеносная система, разносящая кислород и питательные вещества по организму. Для управления всем этим хозяйством требовалась очень сложная нервная система, но для мозгов–то места уже не оставалось! У них было всего два мозга, причем лишь один из них, судя по всему, занимался мышлением, и оба мозга вместе занимали всего лишь несколько процентов тела, и по объему, и по весу. Понятное дело, что о какой–то истинно духовной деятельности и общности для них не могло быть и речи. Дух, аура, эманация, эмоциональный трепет и вибрации были для них в лучшем случае лишь чем–то смутно–невыразимым, а то и просто мистикой какой–то. Мысли и чувства они могли выражать лишь голосом да письменными знаками. Возможно, также и какими–то движениями, но в этом вопросе полной ясности пока нет. Вы можете представить себе живое разумное существо без ауры? Без духовной общности? Существо, не способное без технических средств общаться с себе подобными на расстоянии, превышающем прямую видимость и слышимость?

— Возникает вполне естественный вопрос: а как же они тогда вообще–то стали разумными и как смогли создать цивилизацию, следы которой еще можно обнаружить спустя такой огромный срок? Ответ нам уже известен: благодаря развитию техники. Подавляющее большинство известных нам артефактов Первых представляют собой фрагменты технических устройств либо созданных с их помощью предметов пользования, что по сути дела та же техника.

— Но развивать технику без науки невозможно, а как заниматься наукой, не имея духовной общности? Как объяснить постигнутое тобой всем остальным, и вполне вразумительно – ведь наука признает только истину, а для практики полезен лишь достоверный результат. Ответ невероятен, но доказан всей совокупностью известных нам фактов – с помощью тех же письменных знаков, речевых сообщений и телодвижений! Сколько при этом пропало ценных идей потому только, что их обладатели слишком долго учились, или не умели вовсе, выражать понятое ими на языке науки того времени? Сколько идей выраженных остались непонятыми или недопонятыми оттого, что значки и закорючки бессильны передать всю их глубину? Об этом знает, наверное, только Великий Дух. Правда, в конце концов у Первых появились технические устройства, позволяющие отображать ход процесса зримо, образно и в развитии, но, похоже, было уже поздно… Еще и потому, что их наука была почти целиком занята удовлетворением потребностей непомерно раздутой техники, так что, в подавляющем большинстве случаев работала, в конечном итоге, на совершенно равнодушных ко всему вообще потребителей вещей, а ученых, действительно познававших мир, были единицы…

— Развитая техника требовала такой же развитой промышленности, а они вместе – совершенно невообразимых для нас объемов добычи сырья и энергоносителей. Их тогда было много, и поначалу никто не думал, что почти все запасы невосполнимы, а потом Первые оказались слишком зависимы от своей техники и уже не могли остановиться. Те же техника и промышленность давали много отходов, чаще всего вредных и опасных.

— Социальное расслоение, при ничтожной духовности, обосновывалось не естественными свойствами и способностями особей, а сугубо материальными критериями и закреплялось не духовным энергобалансом, но совершенно эфемерными писаными установлениями, которые, к тому же, зачастую произвольно трактовались, а то и не выполнялись. Из–за этого у них даже примитивные представления о справедливости в действительной жизни оказывались искаженными, бывало же, что и вовсе игнорировались.

— И, наконец, Первые интенсивно размножались, а резкий прирост населения усугубил действие упомянутых факторов. Все это, вместе взятое, и привело в конце концов цивилизацию Первых к гибели. Большинство ученых придерживается именно такой точки зрения. Некоторые же считают, что Первые, наоборот, смогли добиться относительного благополучия, перестали стремиться к лучшему, просто–напросто выродились и постепенно вымерли, предаваясь низменным развлечениям и наслаждениям. Как аргумент приводится факт зачаточной духовности Первых. Мы, мол, верим в Великого Духа и стремимся к духовному совершенствованию ради единения с ним, а какие высокие стремления могли быть у существ, чьи идеи выражались только опосредованно, а большая часть интересов сводилась к чисто физическому насыщению? Логика этого тезиса сильна, но фактический материал неумолимо свидетельствует – конец цивилизации Первых был отнюдь не безмятежным.

— Я надеюсь, что наша экспедиция внесет свою лепту в разрешение этой, и других, проблем, связанных с цивилизацией Первых, и полагаю, что вы все, вдохновленные знанием, завтра и в последующем, своей плодотворной работой с лихвой возместите потраченное на лекцию время.

— Прошу нижайше…

Мыслитель встрепенулся – опять соблазнительница! Ну, привезли обузу! Время к ужину идет, вечернему туалету и отбою, а ей, видишь ли, все неймется! Нужно будет частным образом, по линии мудрости, дать запрос – пусть–ка разберутся, кто это там в исполнительном сообществе этак вот умничать вздумал и отправил ее сюда… К ней же сейчас лучше всего проявить некоторый либерализм, но всем явить знак, что это ради экономии времени, а не галантности ради.

— Можете говорить сразу по сути дела – ночь уже. В полевой работе нарушения распорядка крайне нежелательны.

— А вот как размножались Первые?

Мыслитель потемнел, напрягся, приподнялся на щупальцах и выпустил эманации побуждения к неподвижности:

— Я категорически запрещаю, всем, кроме себя самого, всяческие размышления о размножении, общение между собой на эту тему в любой форме, и даже само употребление этого понятия или слова. Любая особь, у которой будут замечены изменения ауры сексуального характера, будет немедленно подвергнута соответствующему обстоятельствам наказанию, вплоть до тягчайшего. Это непреложный закон любой экспедиции. Я же в лекции использовал это понятие в строго научном смысле, для стройности и полноты изложения материала.

— Прошу прощения – это отозвался Начальник Конвоя – а мой вопрос будет ли уместен? Мои подчиненные тем временем займутся приготовлением ужина для всех, это сэкономит время.

— Распорядитесь насчет ужина – Ваше предложение пришлось кстати – и, внимаю.

— Первые обладали весьма совершенной техникой. Мне известно, что созданные ими машины могли даже совершать космические полеты, о чем мы пока только мечтаем. А другие их машины успешно справлялись с рутинной умственной работой. Так почему Первые не использовали технику для развития и совершенствования тела и духа? Только ли по лености и слабости, или же техника принципиально непригодна для этой цели?

Великий Дух! Ну кто мог ожидать такого ума и проницательности от надутого фанфарона–охранника! Или он просто повторяет заученное заранее? Но кто тогда смог так вот точно просчитать ситуацию, которая возникнет в лагере из–за прибытия Повинных? И зачем? Нет, скорее всего, он действительно не дурак. Повинные–то невероятно изворотливы и хитры. Чтобы работать с ними и дослужиться до чина, нужно уметь мыслить пусть специфически, но достаточно остро и глубоко. В любом случае, отвечать нужно по сути дела. Вопрос–то – из вопросов!

— Я не могу сказать Вам ничего существенного. Это очень важный, но еще не решенный вопрос, и не секрет, что ответ на него может повлиять на судьбу нашей цивилизации. Могу только уверить Вас, что любой Мыслящий участвует в общих размышлениях на эту тему. Мы же, археологи, не жалеем себя, чтобы добывать нужный для этого материал.

— Прошу нижайше… Пока ужин готовится… – опять соблазнительница! Внимаю! – А как возникли мы? Как стали разумными? Мы лучше Первых?

— На будущее запомните все: одно обращение к старшему – один вопрос, просьба, жалоба или предложение. Иначе – наказание. Но отвечу, в пределах своих познаний, время еще есть.

— Первичные формы наших предков были довольно многочисленны и распространены везде, кроме воздушной среды, но доминирующей группы никогда не составляли. Они не были царями природы – они влачили жалкое существование на ее задворках и питались чем попало, вплоть до отбросов организмов из преуспевающих ветвей эволюции. Они не могли вырасти очень большими и сильными – ведь для агрессивных пожирателей они были сравнительно легко доступным мясом. Некоторые из них приобрели наружный скелет, что придало им подвижности, и защищал он вполне приемлемо; но скелет – живое образование, наружный скелет необходимо менять по мере роста, а на это уходит много жизненных сил.

— Другие, от которых идет прямая ветвь к нам, защищались минеральной раковиной, которая наращивалась соответственно росту тела и была просто защитным колпаком, зачастую даже не приросшим к нему. Большинство этих существ жило в воде, уменьшавшей тяжесть раковины, но она все равно была большим грузом, так что им нужно было, даже при малой подвижности, иметь маленькую и простую, но сильную мускулатуру. Единственный путь к этому – совершенствовать ее качественно. А грубая, малопитательная еда, с одной стороны, и маленькое тело, не вмещавшее больших и сложных органов, побуждали к функциональному совершенствованию всех прочих систем организма. Такой путь эволюции требует времени, но наши пращуры и не рвались вперед, хотя бы потому, что их не пускали более хищные, кровожадные и свирепые. Терпение и труд все перетрут – возможно, это присловье заложено в нас генетически с незапамятных времен…

— Геологические периоды сменяли друг друга. Эпохи плавного развития чередовались с эрами катаклизмов. При этом освобождались экологические ниши, и наши предки проникали туда. Некоторые из них при этом приобрели снабженные присосками щупальца, способные совершать тонкие и сложные действия, затем освободились от раковины и стали весьма подвижными плотоядными кожно–мускульными существами, а потребление животного белка способствовало развитию мозгов. Теперь они могли вырастать большими, даже очень большими и тем самым избавляться от множества врагов. Но жили они по–прежнему в воде и разума, как такового, у них не было. Он им был просто не нужен – они были прекрасно приспособлены к своей среде обитания, благоденствовали и горя не знали. Но они уже могли передавать друг другу простейшие понятия с помощью информационных и силовых полей – именно это, по всеобщему мнению, и стало началом Духовной Общности.

— А затем произошло нередкое, в общем–то, во Вселенной, событие – взрыв сверхновой звезды. Но этот, похоже, был очень мощным и случился недалеко от Солнечной системы, менее чем в тридцати световых годах. Радиация от взрыва убила почти все живое на Земле; продукты взрыва повлияли на наше светило и движение планет в его системе. Но кое–кто сумел пережить эту ужасную пертурбацию, и наши предки в том числе.

— Когда Земля немного пришла в себя, оказалось, что на ней образовалось много новых, пригодных для обитания мест. Началась жестокая борьба за существование. Многие морские организмы освоили сушу; в том числе и существа, которых уже можно считать нашими прямыми родоначальниками. Но они поначалу оказались неудачниками. Это сейчас мы живем везде, где жить можно и даже там, где, казалось бы, нельзя, а все остальные твари существуют лишь постольку, поскольку мы им это позволяем. Тогда же наши слабые и уязвимые пращуры были вытеснены в самые суровые, бесплодные места и почти все вымерли. Но единицы – да, да, единицы, это ныне точно доказано генетическими исследованиями! – выжили. Не высокие стремления, не мечты о светлом будущем и о всеобщей справедливости и блаженстве после слияния с Великим Духом, а страх смерти, бессильная ярость и отчаяние дали им необходимое для выживания качество – разум. Сначала предметное мышление, потом – образное, отвлеченное, и, наконец – всеобщий дух. Первые, для сравнения, застыли на стадии индивидуальности и полного личного обособления. Мы пошли дальше – мы духовно слились почти воедино и обходимся без точной персональной идентификации.

— Вопрос же: кто лучше? – наивен и бессмыслен. Они были приспособлены к своей среде обитания, мы – к своей. Наш организм проще устроен и работает эффективнее, чем у Первых – но ведь они были Первыми! И их достижения уже поэтому заслуживают уважения, а их опыт – внимательнейшего изучения.

— А…

— Стоп! Довольно! Не считайте себя умнее всех! Вопросы о смысле и цели разума, о вечности и конце – проявляйте в труде старание с прилежанием, просвещайтесь, исправляйтесь, заслужите прощение и обратитесь к кому–нибудь из философов; я же – археолог. А ужин уже готов, мы выбились из распорядка, и завтра придется начинать работу затемно.

— Производитель, распоряжайтесь – собрание окончено!

Спать Мыслитель укладывался в палатке – ночи в пустыне холодные. Сегодня он решил расположиться на отдых пораньше, отказавшись от вечерних размышлений и созерцания звездного неба. События дня порядком его утомили. Это ведь только профаны невежественные думают, что каста Мыслящих живет припеваючи, вовсю пользуясь своими привилегиями, и в ус не дует. На самом же деле мышление, даже совершенно абстрактное, без видимой ответственности за последствия – тяжелая, изматывающая работа. Сегодняшнюю свою работу Мыслитель выполнил хорошо, дух экспедиции заметно поднялся, несмотря на прибытие группы особей с явно антисоциальными склонностями. Назавтра следовало ожидать некоторого прилива энтузиазма и, возможно, новых результатов, требующих немедленного обдумывания. Сегодняшняя же утренняя работа оказалась, по правде говоря, пустой, так что имело смысл немного отпустить вожжи и себе, чтобы назавтра быть во всеоружии ума и духа.

Мыслитель протянул щупальце, чтобы задернуть полог, но вновь – и что это за день сегодня такой! – почуял чью–то вопрошающую ауру. Начальник конвоя? Но что такое с его ореолом? Никакой заносчивости, зато обнаружились явные признаки глубокомыслия. Мыслитель только в обществе бывал выспренним и надменным, да и то, если обстоятельства того требовали; так что отозвался просто:

— Внимаю. Ваша аура изменилась?

— Я не на службе сейчас. Можно позволить себе подумать. При подопечных–то – ни–ни! Пусть лучше глупцом считают, так с ними легче управляться.

— Мы скоро отправляемся обратно. Так мы к утру доберемся до родника и устроим там дневку.

— Вам требуется мое разрешение?

— Ну, нужно ведь поставить в известность. Потом, хочу объяснить свое поведение там, на форуме. Начальник должен держать бравый облик на виду у подчиненных. Они ведь все время при Повинных и, бывает, такого от них набираются… Если я сам старшего не боюсь, то моим и подавно спуску не будет. А выкажешь слабость – команда разболтается, а подопечные еще больше испортятся. Уж лучше зарваться малость да выволочку схлопотать. И, если Вы не очень утомлены, я желал бы получить ответы на два–три вопроса. Поверьте, мне это действительно важно знать.

— Хорошо, но сначала ответьте Вы. Вы сейчас общаетесь как вполне мыслящая особь. И я наблюдаю у Вас признаки сформированных, выраженных и воспринятых другими мыслей. Что побудило Вас избрать такой вот род деятельности?

— А что побудило Вас покинуть уютный кабинет со всеми удобствами и забраться сюда, в пустыню, терпеть лишения и даже рисковать погибнуть?

— А, понимаю! Ваш материал – Повинные, и Вы решили держаться поближе к нему. Достойный пример самоотверженности. Но я не вижу у Вас никакой степени, не говоря уже о сане.

— Да кто же даст степень тюремщику? Должность, чин – и будет. Вы–то, для своей касты, вольнодумец редкостный, но другие… Потрясение основ… Да что там, сами знаете. Я Вам ответил?

— Да, исчерпывающе. Вы заслуживаете уважения, хотя лично мне неприятны. Понадобится содействие в ученом сообществе – можете на меня рассчитывать. Внимаю.

— Мне показалось, что упоминание о размножении Первых вызвало у Вас и личное отвращение. Что у них такого было в этом процессе?

— Мерзкий и пугающий вопрос. Мы пока не знаем, когда и как обнародовать сведения о нем, и стоит ли это вообще делать. Но с Вами, наверное, можно без обиняков – может в работе пригодиться, а извращениями да психопатологиями Вас не проймешь, всякого навидались… Но – тайна, тайна, и еще раз тайна!

— Первые, чтобы Вы знали, размножались многократно в течение жизни.

— Что–о?!!

— Именно так. Для нас размножение – Завершение, закономерный конец жизненного цикла, его неизмеримая вершина, укрытая священным покровом. Первые же могли спариваться и производить потомство много раз. Они сами выращивали и воспитывали своих отпрысков. Более того, нам достоверно известно, что не каждый половой акт у них приводил к оплодотворению. Они даже изобретали приспособления и придумывали способы совокупления, исключающие зачатие! Зачем – знает лишь Великий Дух, если только он есть. А свой жизненный путь они завершали от дряхлости и болезней.

— Да–а! Это должно быть правдой, нарочно такое не выдумаешь. Они что же, перерождались после каждого соития? Становились другими? Хотя… Может быть, они вновь и вновь стремились пережить ощущения, возникающие при слиянии друг с другом? При их слабом духе у них должна была быть развита чувственность, раз биологически они были похожи на нас.

— Я никогда не задумывался, и ни за что не стану этого делать, бывают ли при Завершении какие–то ощущения, и что это за ощущения. Чувственные же особи – Ваша епархия, а мое дело – факты. Но у Вас ведь есть ко мне что–то еще?

— Вы не верите в Великого Духа? Ходят слухи, что среди Мыслящих это не редкость.

— Я верю в факты, а Великий Дух не годится даже в гипотезы. Научная гипотеза должна заключать в себе условия для ее проверки опытными данными, а существование Великого Духа нельзя ни доказать, ни опровергнуть научно. Вера в него может быть только чистой верой. И Духовники правильно делают, что пресекают дискуссии непосвященных по этому поводу.

— Почему? Ведь свобода мышления…

— Если бывает полная свобода хоть в чем–то, то почему Повинные – Повинные, и чем Вы тогда занимаетесь? Я допускаю, что Великий Дух все же есть. И что мы когда–то, избавившись от бренной телесной оболочки, приобщимся в чему–то неизъяснимо–прекрасному и будем пребывать в вечном блаженстве. Но… Смотрите, хубза расцвела… Здесь ее естественные места произрастания, и ее жизненный цикл не сбивается, как в ботанических садах… И я не сбиваю Вас с толку и не увожу разговор в сторону… К утру цветок завянет, а к вечеру следующего дня засохнет и все растение. Остатки частью подъест местная мелкая живность, прочее высохнет и рассыплется в пыль. Природа, особенно при острой нехватке ресурсов, соблюдает известную экономию…

— А теперь представьте себе, что все клеточки этого мощного корня, протянувшегося вглубь на несколько саженей и улавливающего еле заметные частицы влаги, этого коренастого стволика, способного выдержать пронзительную зимнюю стужу и секущий ветер, этих плотных листьев, и в зной и в пыльную бурю обеспечивающих жизнедеятельность всего растения, наконец, этого прекрасного, изящного цветка – разумны! Тогда они не могут не понимать, что образуемый ими организм – совершенен и есть вершина в своей линии развития. Но кто и как в таком случае сможет объяснить им всем, что их удел, при несомненном личном совершенстве каждого и слаженной общей организации – быть всего лишь своего рода питательной средой для щепотки невзрачных семян, из которых смогут попасть в подходящее место и прорасти всего лишь одно–два, а то и ни одного?

— И потом, в пустыне ведь не только безобидные существа обитают. У меня в прошлом году двое рабочих погибли, наткнувшись на едучий цепень. Вот эта Ваша – простите, теперь уж моя головная боль – соблазнительница… Я уже и сам убедился, что ее дух необычайно тонок, чуток и в то же время силен. Откуда тогда и как следует, что мы с Вами достойнее Великого Духа, чем она?

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что если Великий Дух все же существует и управляет природой, то делает он это по–своему, а спрашивать нас или нет – на то уж его великая воля. Если вдруг россказни об энергетических вампирах окажутся правдой, то, с научной точки зрения, они – предвестники Слияния. Все равно, поодиночке или в виде коллективного разума.

— Н–да, вот теперь я точно не жалею, что не подался в Мыслящие… Пусть моя работа неприятна и презренна, но она приносит ощутимую пользу обществу. А наука…

— Наука аморальна, друг мой. Как и таблица умножения. Вот Ваши подопечные не аморальны. Напротив, им присуща очень строгая мораль. Только она у них не такая, как у нас. Возможно, рост числа Повинных есть как раз следствие упадка всеобщей морали… А наука – совершенно безнравственна. Что, разумеется, не касается ученых в обычной жизни. Но, извините, беседа наша затянулась, я утомлен, а завтра рано вставать, и хлопот полно будет.

— И нам пора уже трогаться в путь. Извините и Вы меня. Беседа с Вами была очень содержательной.

— Я у Вас тоже кое–чего полезного почерпнул. Счастливого пути.

— Спокойной ночи.

Идея использовать Повинных оказалась на редкость удачной. Вопреки опасениям скептиков, они, поколобродив немного, скоро вполне втянулись в экспедиционную жизнь, увлеклись работой и оправдали возлагавшиеся на них надежды с избытком. А соблазнительница проявила вообще исключительные способности. По одному найденному фрагменту отыскивала следующий, потом еще, и предъявляла к восприятию специалистами уже довольно большие и связные куски мозаики, что снимало с них добрую часть скучной работы по сортировке и систематизации. Сама же она, похоже, воспринимала свои достижения как должное, без видимых признаков интеллектуального и духовного истощения. Вела она себя также вполне прилично, полностью отдавшись работе и не пытаясь никого заморочить, так что и относились к ней уважительно; никто уже и не вспоминал, что она – Повинная.

Мыслитель про себя решил: если она до конца сезона не сорвется, он не только рекомендует ее к полному прощению, но и предложит поступить к нему в ученицы. Таким, как у нее, способностям, грех пропадать даром, и в истории известны случаи, когда в Мыслящие выходили из Повинных. Мятежный дух и острый ум могут быть обращены и к добру, и ко злу, все зависит от обстоятельств жизни…

Лето едва перевалило за середину, а местонахождение было полностью разработано. Материала же было выявлено столько, что хватало не только Мыслителю на Мудреца, но и двум–трем Сотрудникам на повышение степени, а то и на получение сана. Тогда перебрались на другое местонахождение, оказавшееся, впрочем, ничтожным. Его разработали буквально за неделю, и экспедицию пришлось переводить на следующее, в один и тот же полевой сезон! Небывалый в археологии случай.

На карте плотности духовного потенциала эта площадка значилась как весьма сомнительная, и на ней решили покопаться просто для очистки совести, лишь бы израсходовать полностью сезонную смету да рабочим отработать положенный по договору срок. Фактически, это было оплаченным отдыхом в награду за отличную работу – условия здесь, для привычных к жаре, сухости и опасностям археологов, были просто райскими.

Невдалеке, на севере, вздымался горный хребет, за которым начинались места обжитые – влажная и плодородная, густонаселенная приморская низменность. В трех сотнях саженей от лагеря пролегала не очень оживленная, но проезжая дорога с маленьким, утопавшим в садах поселением по ту ее сторону, где было несколько ключевых прудов, базарчик из полудюжины лавок, харчевня и даже небольшой иллюзорий, в расчете на проезжающих. А в четверти перехода к востоку дорога проходила по мосту над стекавшей с гор рекой. Далее к югу вся ее вода терялась в песках, но здесь долина тянулась зеленой лентой, а сама река изобиловала пригодными для купания заводями. Это вызвало даже некоторое недовольство среди высших из Сотрудников – все бассейны были до того хороши, что никак не удавалось распределить их по ранжиру сообразно качествам каждого. Но дальше невнятного бурчания про себя дело не пошло, а на духовности почти никак не отразилось. Ничуть не удивительно – экспедиция прошла с небывалым подъемом и общий дух был спаян, силен и положителен, как никогда.

Правда, неприятный сюрприз преподнесли двое из Повинных – расслабившись в относительном комфорте, они взялись за прежнее, и пуще, чем было. Их пришлось отправить обратно в Места Содержания, и с ними, что очень огорчило и даже потрясло Мыслителя – одного из, казалось бы, проверенных Рабочих, поддавшегося их дурному влиянию. Но в целом и исправительный опыт экспедиции оказался удачным – пятерых Повинных никто уже не считал Повинными, дело оставалось за формальной рекомендацией по окончании календарного срока работ. Остальные же сами согласились, что смягчение им наказания до наименьшего будет и уместным, и справедливым.

Особенно радовала Соблазнительница. К ней такое определение так и прилипло в качестве личного идентификатора, но употребляли его беззлобно и с юмором. Ведь по сути она теперь стала прилежной труженицей. Даже сейчас, когда все прочие, побродив для проформы по площадке, отправлялись кто в поселок, кто на реку, она проводила на рабочем месте все положенное время и даже сверх того, если погода благоприятствовала. И каждый раз что–то находила, определяла, сопоставляла – за время экспедиции она приобрела и простейшие навыки умственной работы. Где и как она получила необходимые для этого воспитание и образование – оставалось тайной; о своем происхождении и прошлом она никогда никому ничего не сообщала.

Эта таинственность вкупе с неуместной, казалось бы, дотошностью – ведь нынешний сезон и так дал материала невпроворот, материала значащего и даже уникального – раздражала молодых Сотрудников. Их, собственно говоря, грызла ревность – их–то привилегии были небольшими, недавно обретенными и карьера еще не свершилась. Но Мыслитель, достижения которого были общепризнаны и до теперешней экспедиции, а привилегий девать было некуда, и который уже видел бывшую соблазнительницу своей ученицей и – кто знает, способности–то ее несомненны – может быть, и преемницей, поддерживал ее трудолюбие и разрешил обращаться прямо к нему, благо работой на этом местонахождении он, как и прочие, перегружен не был.

Вот и сейчас, возвращаясь с послеполуденного купания к вечерней работе он, увидев спешащую навстречу Соблазнительницу, проявил благосклонное внимание:

— Ну–с, что там у тебя в этот раз? Огромное, небывалое открытие?

— Ваша шутка как бы правдой не оказалась. Вон тот бугор. Я к нему третий день приглядываюсь. Вроде и нет ничего, но что–то смутно чувствуется… А засну потом – мерещится что–то огромное, непонятное и… величественное – слово это она выжала из себя с трудом, так как обычно изъяснялась по–простецки, а то и площадным жаргоном.

— Ты бы лучше купалась побольше, отдыхала и развлекалась. После тяжелой и плодотворной творческой работы чего только ни привидеться может. И глянь, как здешние речные рачки кожу чистят! Культурные так не могут, даже самые дорогие и изысканные. Уж я–то знаю, поверь. Мне ведь любых доставляют, каких захочу.

— Верю, но… Можно все–таки попросить? А если моя просьба покажется Вам… ну, какой–то не такой… не устроит Вас… то заранее прошу прощения, и забудем, хорошо?

— Любопытно. Так чего же ты хочешь?

— Давайте сейчас, пока все еще в речке мокнут, окинем тот бугор… вместе? Объединимся, и… вместе посмотрим? Никто ведь не узнает…

— Ты… Ну ничего себе… Впрочем, для пользы дела… Предрассудкам я не подвержен; давно убедился, что они только мешают. И ты, если глупостями опять не займешься, в низших кастах долго не задержишься… Хорошо! Но – если результата не будет, ты до конца работ больше не трепыхаешься попусту и отдыхаешь, как все, поняла?

— Поняла. Обещаю.

— Ну, идем.

Приблизились к месту. На вид – бугор как бугор, довольно плоский, пологих очертаний, десятка два локтей в вышину. Единственное, что отличало его от множества таких же на этой предгорной равнине, это глубокая промоина сбоку, с почти отвесными стенками. Сюда и привела руководителя экспедиции его новая неугомонная помощница.

Перед откосом Мыслитель внезапно остановился, охваченный смущением. Великий Дух, ну что это он себе позволяет? Что он вознамерился вытворить? Объединиться душами с соблазнительницей – вот что! Зачем? Для пользы дела? Жалкая отговорка! Ради извращенного любопытства, и не более. Но… что же тогда происходит с ЕГО душой? Мыслитель не на шутку перепугался.

Соблазнительница тем временем скромно и терпеливо ожидала чуть позади, сникнув, замерев и не делая ни малейших попыток напомнить о себе. Это заставило Мыслителя на несколько мгновений задуматься – как бы ему, не роняя себя и не оскорбляя ее, буде ее намерения все же чисты, раз и навсегда пресечь начинающееся безобразие. Переполнявшие эмоции мешали думать, и Мыслитель выпустил их, куда попало и как попало. И вдруг…

Мыслитель ахнул от физической боли и подался назад – до того могуч был воспринятый им спутанный клубок совершенно несообразных ни с чем эманаций. Эманаций? Почему – эманаций? Он ведь ничего не успел явственно ощутить! Но он, тем не менее, знал, что это были именно эманации. Вот просто знал – эманации. Как знал, что его макушечный гребень на месте, хотя он не смотрелся в зеркало и не ощупывал себя. Он сходит с ума?

Мыслитель дико огляделся. Соблазнительница? Соблазнительница… Ей, видно, досталось еще больше – она, похоже, на грани обморока. Мыслитель беспомощно пролепетал:

— Что ЭТО было?

— Оно. То самое… Только… Слишком много. Потому и больно. Как соль. Нормально, если немного. А сразу много, больно. Можно даже умереть, если очень много.

— И что теперь?

— Нужно вместе. Как я говорила. Там что–то опять откроется, но вместе мы выдержим. Если и будет больно, то не очень. Терпимо.

Мыслитель, собрав воедино вразумительные части ощущений, попытался в них разобраться:

— Пожалуй… Могучее оно, это… Страшновато… Нужно кого–нибудь позвать для подстраховки…

— А если ОНО пройдет? ОНО не всегда бывает, я приглядывалась… Сейчас еще есть что–то… Я приглядывалась, я ЕГО чую, даже если его чуть–чуть… Уходит… Сами справимся, без подмоги! Ради истины!

— Ты это МНЕ говоришь?! Давай щупальце!

Вместе, действительно, оказалось терпимо и вполне доступно для восприятия уже как явление, а не только как сонм ощущений. Тем более, что Соблазнительница повела себя наилучшим образом – она полностью самонивелировалась, всецело отдавшись более опытному и многознающему партнеру. Он теперь мог распоряжаться почти что удвоенной силой духа и остротой восприятия. Но эманации из бугра все усиливались и усиливались, как будто это вода прорвалась сквозь трещину в запруде, самим своим током размывая и расширяя ее. Мыслитель жадно впитывал нечто доселе небывалое и незнаемое, но где–то в глубине сознания мелькнуло: все, хватит! Не то плотина рухнет, бурный поток хлынет и смоет их разумы. Он подал сигнал партнерше: «Довольно! Дальше – опасно! Приготовься, разъединяемся!» Едва она вернулась в себя, щупальца их сами по себе раздернулись – до того силен был, резок и едок сумбурный залп до ужаса чуждого.

Сумятица крутящихся образов, узоров и вовсе уж непонятных видений перед глазами бледнела и расплывалась; сквозь нее понемногу проступал привычный мир. Ага, вот и соблазнительница! Неужто и у него сейчас такой же полубезумный взор? Мыслитель встряхнулся, встряхнулась и она:

— Вы как себя чувствуете?

— Наверное, так же, как и ты.

— Тогда вроде нормально. Только мурашки по коже и в мозгу что–то вроде бы шелестит.

— Ну, это ничего. От нервного и умственного напряжения. У нас всегда так бывает, когда до чего–то важного додумываемся.

— А что это было? Вы хоть что–нибудь поняли?

— Да вроде как что–то соображается… Погоди–ка…

У Мыслителя вдруг выкатились глаза, он весь напрягся, приподнялся на щупальцах, гребень встал торчком, а по телу разбежались переливы красок, усыпанные окаймленными белым кольцевидными пятнами цвета электрик.

— Это… Первые… да, Первые. Там… полость, большая, в ней – артефакты! Не окаменелости, а оригинальные артефакты! Что именно, и как они сбереглись столько времени – тут нужны раскопки и физическое исследование, но сам факт сомнений не вызывает! Погоди–ка… да там могут быть и останки, или я опять личинка несмышленая! А в останках – их ДНК, геном! Великий Дух, это же эпохальное открытие! Такого в науке еще не было, вообще, никогда! Я назову это местонахождение твоим именем! У тебя ведь есть какой–то личный идентификатор?

— Давайте сначала убедимся, что там действительно все это есть. А то ведь нас так огорошило… Вы уверены, что Ваш дух адекватно все воспринял, а разум – трансформировал образы в мысли и сведения?

Мыслитель, как будто его внезапно вместо прохладного душа сухой пылью окатило, плюхнулся на землю и приобрел обычную окраску – серовато–розовую с коричневыми пятнышками.

— Да, ты права. Нужно копать.

— А позволено ли мне будет…

— Брось формальности. Ты, считай, уже вошла в историю. Ради такого открытия тебя, глядишь, и Совету представлять придется. Так что говори прямо и запросто.

— Да как же… Кто я… Ладно… Копать ведь рабочие будут. А вдруг ЭТО опять вырвется? Они ведь все слабодушные.

— Клочья тьмы! Об этом я не подумал. Ты меня, может быть, и от вины спасла… Так… Нужно созвать совещание и решать коллегиально, всем вместе… О Дух! Я совершенно опустошен, никого не чувствую!

— Я тоже…

— Тогда вот что. Я останусь здесь и постерегу, чтобы никто случайно не забрел. Хотя в эту тоскливую сушь и так никто никогда сам не полезет, но мало ли… Самые большие и скверные неприятности случаются именно там и тогда, где их никак и никогда не может быть… А ты… Двигаться можешь?

— Да, тело не истощено.

— Тогда бегом к реке, и скажи Производителю, что я срочно созываю всеобщее собрание. Всех, без исключения, немедленно сюда! И Повинных тоже. Поняла?

— Да, я сейчас, быстро! А Вы тут поосторожнее, хорошо?

— Я замкнусь в себе и отойду подальше, к устью промоины. Надеюсь, сверху туда никто не свалится – это было бы слишком уж невероятным стечением обстоятельств.

Вся экспедиция прибыла к месту без промедления, даже не зная еще, в чем дело. Всеобщее собрание без различия каст и рангов уже само по себе было случаем необычайным и возбудило жгучий интерес. Лето отработали отменно, осталось только время до срока дотянуть. Лежи себе в заводи, наслаждайся прохладной влагой и предвкушай заслуженный зимний отдых, обильно сдобренный честно заслуженными материальными средствами и привилегиями, а тут – на тебе! Да, такого сезона не помнили даже самые бывалые…

Мыслитель окинул взглядом собрание. Все напряженно внимали. Чуть помедлил; наконец, решился – и передал всем сразу предварительное резюме воспринятого.

Первой реакцией было отстраненное недоверие, при всем уважении к руководителю. Но Соблазнительница, из низшей касты, чей дух был всегда полностью открыт любому из Сотрудников, все подтвердила. Тогда зародилось изумление, нараставшее и нараставшее до тех пор, пока вся масса собравшихся не зашевелилась и не начала глухо роптать вслух. Мыслитель призвал к порядку:

— Тихо! Будьте потише, пожалуйста! Верьте – не верьте, но это правда! Никто в подобных обстоятельствах не может принимать единоличное окончательное решение, поэтому нужно всем вместе все хорошенько обсудить. Начнем с самых низших.

Ауры рабочих с повинными слились на некоторое время воедино, затем выделился один из бригадиров с каймой уполномоченного сообществом:

— Мы готовы работать с риском. Мы как соображаем? Оно ведь не всегда бывает. Если кто–нибудь из Мыслящих постережет и вовремя даст знать, мы успеем закрыться и отойти. А если и нет, так наш дух, конечно, слабее, но и грубее. Может быть, оно нас и не проймет. Или не так чтобы очень уж проймет.

Мыслитель выпустил излияния сочувственного несогласия:

— Я навеки запечатлею в себе состояние признательности за вашу самоотверженность. Но разрешить не могу. Пока не могу… Это совсем не такой дух, как наши. Я испытал его действие на себе в малой степени, и я вас уверяю – ему все равно, кто сильнее, кто слабее, кто тоньше, кто грубее. Если бы я точно знал, что за наше открытие ОНО отнимет только одну жизнь – мою – я бы согласился без колебаний. Но, раз мои привилегии многократно больше ваших, то и моя ответственность за вас неизмеримо более чем ваша – за меня. Если же кто–то погибнет, то это – вина. И по закону, и по совести…

— А позволено ли мне будет… – это объявился Резвый Размысл, дотоле скромно и добросовестно выполнявший обязанности стажера и ни во что не вмешивавшийся.

— Позволено! Позволено!

— Сейчас всем безо всякого позволено!

— Это всеобщее собрание!

— Давай, что у тебя там!

— Тогда вот что… Мыслитель, Вы можете по своим ощущениям определить объем местонахождения и глубину залегания?

— Н–нет…

— А ведь и верно… – это отозвался Верзила–Насмешник, баламут, но опытный раскопщик с довольно–таки приличными мыслительными способностями – Тут шурфы нужно бить, диаметральную траншею тянуть. Возможно, глубиной до самого подножия. А грунт – глина, что скала. И с камнями. До холодов никак не успеть. Разве что землеройной техникой да взрывчаткой. Ну, чего уставились? Пошутил я, пошутил! Что я, не знаю, как археологи копают? Ладно, давай, малыш, чего ты там еще хотел?

— Я предлагаю… раз это открытие совсем небывалое, то может ли одна экспедиция решать, как с ним быть… и мы уже в местах обжитых… в общем, я предлагаю обратиться к местным властям, чтобы охрану обеспечили, и немедленно доложить прямо в Совет. И сделать, как они скажут. Какая может быть вина по решению Совета?

Мыслитель сморщился и побледнел, как от кислого, горестно–досадливо крякнул вслух. Аура собрания стала угрюмо–отрешенной: «Выжига. Приспособленец. Молодой, да из ранних». Мыслитель обратился к Резвому через сообщество:

— Юноша, решения Совета всегда, безусловно, наимудрейшие. Но мудрость не терпит скоропалительности. Совет, несомненно, обстоятельнейшим образом взвесит все обстоятельства. Мы же из них можем предоставить: субъективные свидетельства двух особей, из которых одна – печально, но факт – на момент открытия относилась к изгоям. Мой сан? Да Совет настолько высок, что для него мой сан не выше вашего! Вы уверены, что положительная резолюция по раскопкам этого бугра может быть получена к началу следующего сезона? Если да, то я сугубо внимаю Вашим доводам. И в любом случае, оставшееся в этом сезоне пригодное для работы время мы теряем.

Аура собрания преобразилась в уныло–монотонную. И тут объявился Производитель:

— Нечего горевать. Я знаю, что делать.

Связи внимания протянулись к нему со всех сторон и слились в единый пучок –Производитель славился своей смекалкой.

— В двух переходах отсюда, вон там, дорожники шоссе спрямляют. У них есть гигант, очень большой, сильный и прекрасно обученный, он им выемку в холме выбирал. Он должен сегодня свою работу закончить, а пока они вчистую доделывать будут, ему все равно без дела маяться. Так что они его охотно на несколько дней одолжат. Гигант этот старый, опытный; если надо, гору по крупицам разберет. Эманации любые ему нипочем – гигант же, не особь. А вдруг что – так опять же, гигант, не особь. Ну, будет оплошность, материальный ущерб. Но уж никак не вина. И добавится обстоятельство, с нашей стороны: работы фактически начаты. Как только он первый камень сдвинет – все, раскопки уже идут, как ни крути, а решать надо! Нужно только план производства работ какой–никакой набросать, для как годится, но это уж дело привычное.

— А откуда Вы про гиганта узнали?

Производитель явственно ухмыльнулся:

— Я Начальник, или кто?

— Эх вы, головы ученые, ясным духом просветленные! – Верзила развеселился от души – Никто не хочет начальничков за тупость пожурить, как заведено? А?

— Да будет Вам! – осадил Верзилу сам же Производитель – Вместе ведь все общее дело делаем, так был бы толк.

— Тогда вот что – Мыслитель воспрянул духом и вновь принял на себя руководство; обсуждение же прекратилось само собой за отсутствием спорных моментов – мы с Производителем незамедлительно отправимся к дорожникам, гиганта выпрашивать. А то стемнеет скоро. Верзила, Вы проявили недюжинное остроумие, так примените его же к организации охраны. Рабочих в цепь вокруг бугра, и все прочее, чтобы никаких мне, ни малейших происшествий! Соблазнительница, твой дух как? В порядке уже?

— Да, в полном порядке.

— Тогда будь настороже, и в случае малейшего намека на угрозу без стеснения тормоши Верзилу. Верзила, Вам придется слушать низшую и, если нужно будет, подчиняться ей!

— Ради такого дела – охотно! Эй, бригадиры–особи, чего ждем? Дальнейших указаний, или как? Господа Мысляшие, прошу ко мне! Я вас по участкам наблюдателями распределять буду! А ты, подружка полевая, давай–ка контакт, будем караулить скрупулезно!

Сообщество засуетилось, организовываясь для выполнения поставленной задачи, а Мыслитель с Производителем завели фургончик, служивший обыкновенно для перевозки кухонных принадлежностей и хозяйственных мелочей, и поехали за гигантом. Я Начальник, или как?

Руководство экспедиции вернулось, едва заря забрезжила. Встретили их Верзила с Соблазнительницей – остальные вконец осоловели от бессонной холодной ночи.

Вид начальство имело бодрый и воодушевленный, и встречавшие сразу поняли – дело у них на мази. Но вернулись они одни, и Верзила с Соблазнительницей наперебой бросились к ним с расспросами:

— Ну, как там у вас?

— А где же гигант–то?

— У нас там все наилучшим образом вышло. Гиганта дали с радостью, только за прокорм. Припасов у нас довольно, даже при его аппетите с избытком хватит. Погонщику кое–чего подбросить придется, но так, по мелочи. Топают они сюда своим ходом, так что будут часа через три. Начнут сразу же – в такую погоду можно весь день работать. А вы снимайте охрану и все ступайте спать, а то вон, совсем расквасились. Мы же посторожим, пока они не появятся – мы там хорошо выспались.

— Ага… только, если не трудно, разбудите меня, как только они появятся, хорошо? Я никогда еще гиганта не видела.

— Ничуть не трудно. Разбудим обязательно.

Соблазнительница ночью, похоже, совсем извелась: чтобы разбудить, пришлось потрогать ее сторожевое щупальце – общепринятые методы ненавязчивого беспокойства ее никак не пронимали. Но древнейшие инстинкты срабатывают безотказно, и перед явившимся для побудки Производителем мгновенно оказался тугой ощерившийся комок со сверкающими глазами:

— А? Что? Чего?

— Ты же гиганта хотела увидеть? Так иди, смотри, вот–вот появится.

— А… Да! Ох, я только во сне поняла, как измоталась. Скорей бы увидеть, что там такое…

— Да поспи ты еще, непоседа! Успеешь насмотреться. Его с дороги еще кормить будут, и рытвину ту он не сразу разгребет.

— Нет, я смотреть пойду… Не терпится докопаться и узнать…

— Ты бы себя поберегла… Что–то с тобой не так. Точно не чую, но знаю. Мыслящие, они в высших сферах витают, им тонкость подавай, а я Начальник, все время над особями. Мне знаешь, в каких корявых душах копаться приходилось! Говорю тебе – следи за собой! После вчерашнего что–то в тебе сдвинулось, я вижу!

— Да нет, нормально все. Только устала. Вчера оттуда такой удар был, потом бессонная ночь, в постоянном напряжении. Посмотрю на гиганта, и спать завалюсь, пока он не докопается до чего–нибудь. И все в порядке будет, честно!

— Был у нас когда–то один, Разбитной Ловчила… Э, чего тут… там все не так было. Ладно, смотри. Твоя душа, тебе виднее.

По рабочей площадке бродил туда–сюда Мыслитель. По–своему приветствовал Соблазнительницу: «Проснулась–таки, неугомонное создание! Ну, смотри, во–он, его макушка показалась!»

Далеко справа, там, где дорога переваливала через взгорок, освещенный лучами уже довольно высоко поднявшегося Солнца, все выше и выше над перегибом дороги поднимался гигант и, наконец, показалась вся его массивная туша, огромная даже сравнительно с другими его собратьями. Шагал он неспешно, прямо над дорогой, аккуратно ставя ходильные конечности, толстые, как столбы, на обочины по сторонам дорожного полотна. Редкие в этот час экипажи проскакивали под ним, как под мостом. Жители селения высыпали во дворы и даже влезали на крыши – поглазеть на живое диво. Приближался гигант быстро, что и не мудрено было при таком размахе шага, и скоро оказался уже у околицы селения.

Мыслитель с Производителем призывно засигналили, да в придачу еще и замахали щупальцами. Погонщик повернул своего подопечного, и тот свернул на площадку. Погонщик лихо скатился вниз по подставленному гигантом щупальцу и сразу же после приветствий поинтересовался – готова ли еда. Вчетвером – отдых персонала экспедиции прерывать не стали – быстро натащили продуктов, и гигант принялся насыщаться перед работой. Не отставал от него и погонщик – чревоугодие его разряда было притчей во языцех, а об отношениях погонщиков с гигантами ходило множество веселых и забавных историй.

Соблазнительница молча смотрела, как гигант уписывает все съестное подряд без разбору – аккуратно, не спеша, но споро, как и шагал. Мыслитель подошел к ней:

— Ну, как он тебе?

— Страшно. Хотя знаю, что они все очень добрые и смирные.

— Да, если гигант случайно причиняет тяжкий вред особи, он умирает от огорчения.

— А… правда, что их из Повинных делают? Превращают неисправимых в гигантов какими–то там медицинскими способами?

— Бред и ерунда. Досужие выдумки косных обывателей. Гиганты получаются сами собой, и наука пока еще не может полностью контролировать этот процесс.

— Тогда как же они получаются?

Мыслитель призадумался. Он ведь сам строго–настрого запретил до конца сезона касаться темы размножения. Но… сезон уже подходит к концу. Соблазнительница вела себя безупречно, он изучил ее дух до тонкостей; они даже объединялись. И он ни разу не заметил в ней проявлений чего–то преступного или хотя бы просто неприличного. Что бы ее ни побуждало в прошлом нарушать Уложения, ныне ее можно считать полностью исправившейся. И она уже считай что его Ученица – после такого открытия Процедуры Посвящения она пройдет без запинки, тем более с его рекомендацией. А при ее любознательности и трудолюбии она вполне может стать и его преемницей. Но уже с Ученицей он будет иметь право, и даже обязан будет обсуждать любые темы.

Мыслитель решил объяснить все, как есть, безо всяких околичностей:

— Мы растем всю жизнь. Вот, смотри, я почти вдвое больше тебя по размеру. Рост прекращается только тогда, когда приходит Завершение. Нам передали это свойство наши водные предки. Им большой размер был выгоден – у крупного животного меньше врагов. Расти им не мешал ни минерализованный скелет, ни окружающая среда – в воде вес тела не имеет существенного значения. Те, кто вырастал крупнее, имел, при достатке питания, лучшие шансы на выживание. От поколения к поколению увеличение размера закреплялось в наследственности, до тех пор, пока хватало кормовых и охотничьих угодий.

— Некоторые особи в процессе эволюции оказывались в местах обитания, изобиловавших легко доступной пищей. Они образовывали новые виды, очень большие – вроде тех прожорливых и злобных океанских чудовищ, которые до сих пор делают невозможным дальнее мореплавание.

— Однако бывает и так, что у некой особи после метаморфоза половые органы оказываются недоразвитыми. Соответственно, такие никогда не приходят к Завершению, но растут ведь все время, как и все. В диком виде они росли, пока могли добывать себе пропитание, но настоящих гигантов из них не получалось – их некому было кормить, и рано или поздно они уже не могли наловить столько, чтобы насытиться, чахли и умирали от истощения. Мы, когда стали разумными, научились использовать это явление. Мы еще на стадии эмбриона определяем стерильных особей. Их помещают в отдельный инкубатор, на специальную диету с добавками, ускоряющими рост, чтобы побыстрее выросли и могли приступить к работе. Взрослый гигант может делать любую тяжелую работу, затраты на его содержание невелики – ест он много, но в еде неприхотлив – а живет он дольше, чем служит бульдозер или экскаватор. Когда на суше ему уже трудно будет поддерживать свой вес, его переведут на водяные работы. В конце концов его организм износится настолько, что уже не сможет существовать, и гигант погибнет, но и тогда это будет большая компактная биомасса, которую можно утилизировать разными способами. Так что гиганты представляют собой большую ценность.

— Погодите… Но тогда выходит, что гигант – тоже особь! А ими распоряжаются без спросу, а то и продают, покупают, да потом еще и… утилизируют!

— Нет, гигант не особь. Особь – это прежде всего дух и ум. Мы пока еще не знаем, почему, но дух и ум есть только у тех, кто способен к размножению. Гиганты стерильны, нельзя даже определить – самец это или самка. Так что они совершенно бездушны и безмозглы. При размножении в благоприятных условиях природа бывает расточительна, чтобы был запас изменчивости для развития вида. Самка при Завершении дает несколько тысяч яиц. Из них большая часть – неоплодотворенные. Потом еще эмбрионы рассасываются; из личинок лишь некоторая часть переживает метаморфоз; в конечном итоге из всего помета выходит менее десятка особей. Так что гигант по сути лишь разновидность инкубаторного отсева, но пригодная не на удобрения или кормовой концентрат, а для работы.

— Но они слушаются погонщиков. И опасаются нанести вред.

— Не более, чем хозяйственные или домашние животные. Правда, биологически гигант одного с нами вида, но у декоративных насекомых души бывает больше.

— А можно… если видно, что из этого яйца выйдет гигант, сделать как–нибудь так, чтобы нормальная особь получилась? Исправить эмбрион?

— Нет, нельзя. Некоторые Мыслящие занимаются этим, но пока безрезультатно.

Соблазнительница преисполнилась жалостью и сочувствием:

— Ужасно. Он… или она… никто и никем не будет…никогда…

— А я вот иногда им завидую…

— Вы?! Им?!

— У них ни забот, ни хлопот. Всегда накормлен, ухожен, холят его и лелеют. Ни вожделений, ни сомнений. Работу дают всегда посильную. А если и не справится, так все равно не виноват. Совесть никогда не мучает – нет ее. С душой–то она может быть, может не быть, а без души так точно нет.

— И поэтому Вы им завидуете?

— Ты думаешь, Мыслящие живут припеваючи? Да я и четверти своих привилегий не знаю – не до того мне! Вся жизнь – в мучительных раздумьях. И совесть гложет – почему не сообразил, не догадался, не понял? Общий уровень развития науки не позволяет? Так наука только для непосвященных абстрактный монстр какой–то, а для нас наука – это мы и есть! Если тебе кто–то все время будет долдонить: «Нет, вот ты не можешь. Ты вот прямо сейчас должна понять, что ты вот просто не можешь!» – тебе это понравится? А если все же догадался и понял, так это всего лишь краткий миг радости. И он чаще всего проходит незамеченным, потому что новая истина – это новые вопросы, а новые вопросы – это новые мучительные раздумья. А завистники и злопыхатели всегда тут как тут, и своего не упустят. Думают, что если сумеют кому–то напакостить, так им самим лучше станет. Идиоты. Пакость потому и пакость, что от нее лучше никому не бывает. Посмотри на Всеобъемлюще–Милосердных или Радетелей Общего Нивелирования. Что за нравственные уроды! Но ведь бубнят и бубнят: мол, все горе – от ума, так давайте сделаем как–нибудь так, чтобы умных не стало. А кто же это умных ума лишать будет? Глупые? Ну хорошо, давайте у всех все привилегии отнимем и на всех поровну поделим. Ладно, если вместе с привилегиями и совесть делить, так ради Великого Духа, сам отдам. Пусть–ка узнают, как оно с ней и по ней жить…

— Многие думают, что горе и в самом деле от ума.

— Так пусть лучше горе, но от ума, чем от подобной глупости радость.

Мыслитель ненадолго ушел в себя, потом встряхнулся:

— Я решил по окончании работ полностью тебя реабилитировать – первое. Второе – предлагаю тебе после реабилитации стать моей ученицей.

— Меня… в Мыслящие?

— Полагаю, ты сможешь, если подналяжешь на учебу и не будешь разбрасываться. Задатки у тебя есть. Но учти – безоблачного счастья не будет. Его нет даже у таких пышущих жизнелюбов, как Верзила и таких упорных пройдох, как Резвый.

Соблазнительница замерла, потом ровным тоном безо всякого выражения сообщила:

— Вы не понимаете.

— Чего же это я не понимаю?

— Не чего, а кого.

— Кого?

— Тех вот, злопыхателей, завистников, пакостников.

— А что в них непонятного?

— Они не хотят – себе хорошо. Они хотят – плохо. Всем. Себе тоже.

Мыслитель резко повернулся к ней:

— Почему, во имя Великого Духа??

Но тут объявился Производитель: «Гигант к работе готов. Нужно проинструктировать погонщика. Без Вас не обойтись». Мыслитель так же резко отвернулся и быстро зашагал к месту предполагаемого раскопа. Соблазнительница понуро побрела следом.

Гигант работал так же, как и ел – не спеша, но споро и аккуратно. Выемка в оголовке промоины расширялась на глазах как будто сама собой.

После первых же вывороченных глыб почувствовалась аура Первых; сильная, для непривычных новичков – до отвращения – но уже всем знакомая и ничуть не страшная. Ничего похожего на залповый выброс, грозную мощь которого испытали на себе Мыслитель и Соблазнительница, не наблюдалось. Похоже, что–то там бродило века и века, выплеснулось в проделанную ими лазейку и рассеялось. Двое–трое из Сотрудников вспомнили, что вчера, как раз в то время они, нежась в своих естественных ваннах, ощутили некое слабое упругое мановение, но, ничего не поняв в его природе, пропустили мимо внимания. Мало–помалу все Сотрудники и опытнейшие из Рабочих, уверившись, что ничего опасного из недр бугра не извергается, подобрались вплотную к гиганту, чутко внимая и передавая погонщику корректирующие сведения.

Вскоре по их указаниям гиганту пришлось взять влево и вести раскоп по небольшому боковому желобку с истоком прямо на вершине бугра. Аура еще усилилась, уже явственно ощущались накатывавшие волнами эманации. Новеньким–первогодкам пришлось отойти к устью промоины; одного забрал Целитель – у того дело дошло до спазма, судорог щупалец и частичной потери мышечного тонуса, как будто он искупался в сильно пересоленной воде с большой примесью мирабилита. Но матерые, кривясь и вслух фыркая, держались. Гиганту же, похоже, все было нипочем, а погонщик, повращав глазами, потребовал коробку пастилы с кислинкой и, непрерывно жуя ее, продолжал управлять.

Копать между тем становилось все тяжелее и тяжелее – выветренный поверхностный слой был уже выбран, пошел плотный коренной грунт. Гигант упорно и методично трудился. Глядя, как ловко и умело он, сплющив кончики щупалец, просовывает их в малейшую щель и, расклинив, отдирает и опрокидывает целый пласт, или, прилепившись присосками к, казалось бы, монолитной поверхности, осторожно покачивая и расшатывая, вынимает очередной камень или ком ссохшейся глины, трудно было поверить, что он лишен разума. Так работа продолжалась до обеда с короткой, в этих широтах, сиестой и затем до темноты.

Между тем волны эманаций слабели и слабели и к концу первого дня работы колебания ауры Первых почти затихли, хотя фон все еще оставался очень сильным, сравнительно с другими местонахождениями.

Наутро археологи собрались у раскопа в полном недоумении. Аура есть, но ничего, что можно было бы классифицировать как артефакт!

— И это все? – разочарованно проскулил кто–то.

— Погодите–ка… – протянул Верзила, внимательно пригляделся к только что вывороченной глыбе, отломал несколько комочков, поднес поближе к глазам – посмотрите сюда!

Низ глыбы был темнее и серее верха, крошился легче, зернышками покрупнее и давал при этом больше пыли.

— И что же?

— А то, что это уже не чистая глина, а с примесями продуктов коррозии! Чего – не знаю пока, тут нужен химический анализ, но это не окаменелость! Вот, глядите! Вот этот беловатый кусочек! Это же явно окисел металла. Нужно копать отсюда вглубь, там может быть что–то уцелевшее.

Действительно, крошка, которую сумел углядеть Верзила, по виду очень походила на всем известный налет на изломах пришедших в негодность изделий из алюминиевых сплавов. И весь низ глыбы представлял собой, похоже, почти целиком какой–то натечный минерал.

Мыслящие посовещались, проделали несколько химических опытов – в экспедиции имелась простенькая полевая лаборатория, которая, забытая за ненадобностью, кочевала от сезона к сезону в своем ящике – и согласились с Верзилой: теперь нужно копать вглубь.

Однако внедриться глубже сразу не удалось: требовалось расширить яму, иначе гигант не смог бы работать. Вскрышные работы заняли не так уж много времени, тут особой аккуратности не требовалось, и к обеду был расчищен приличных размеров участок слоя явно чужеродного происхождения – серовато–бурого, зернистого, пылящего; при взгляде издали видно было, что он образует плавно выпуклую поверхность.

— Купол? Полость, которую Вы ощущали? – это обратился к Мыслителю напряженно наблюдавший Верзила.

— Возможно. Убежище, в котором прятались и доживали свой век последние из них. Раз они в космос летали, значит, их техника позволяла создавать замкнутые системы, способные поддерживать жизнь их обитателей очень долго. Может быть, даже несколько поколений. Или хранилище, в котором они решили сохранить память о себе.

— В любом случае, нам нужно быть предельно осторожными. И тайное поселение, и хранилище должны быть герметичны и надежно защищены от недопустимого вторжения. А Первые привыкли распоряжаться большими количествами энергии и, судя по всему, умели с ней обращаться.

— Да, Вы правы. Кроме того, они ведь духа друг друга практически не чуяли. Даже если и видели кого–то, то никак не могли заранее знать, с какими намерениями он идет. Их системы безопасности должны были быть чрезвычайно изощренными. Огонь, взрыв, отравляющие вещества, электрические разряды – все возможно.

— А микробы? Сопутствующие, допустим. Для них, может быть, и безобидные, а для нас смертельными окажутся.

— Ну, это вряд ли. Слишком большой срок. Цисты и споры даже самых стойких бактерий столько не протянут. Органические соединения, кстати, тоже. И большинство минеральных ядов за такое время сами собой распадутся. Вы что–нибудь когда–нибудь слышали о месторождениях цианистого калия или азида свинца?

— О месторождениях соединений ртути, кадмия и молибдена слыхал.

— Они для обороны не годятся, слишком медленно действуют. И в количестве, необходимом, чтобы погубить наверняка, их легко распознать. Меня больше беспокоят не те угрозы, которые мы можем себе представить, а те, которые мы не способны предугадать…

— Подумать нужно.

— Да, безусловно. А время уже к обеду подошло. Так… Сообщество! Все внимаете? Сейчас – обед. Сиесты не будет. Погода прохладная, дело к осени, солнце не жжет, а влагой мы все уж напитались, как губки. Пока обедаем – думаем, как быть дальше. После обеда – собрание, опять решаем, что делать.

— Мыслитель… – это вызвался Скупой Претендент, из Мыслящих – а ведь у нас и оптические приборы имеются. Я бы и не вспомнил, если бы лабораторию сегодня на белый свет не извлекли.

— Приборы?

— Там раздвижной перископ есть. – подхватил Производитель – Копнем осторожно, бьем скважину. Нашим электробуром на три сажени можно просверлить, это уже достаточно безопасное расстояние. Потом опять – копаем, бьем. Вдруг полость обнаружится – вставляем перископ и смотрим. Вот так.

— Похоже, что и в самом деле так. Возражения, дополнения, другие предложения есть? Нет? Отлично, тогда обед, и – грызем дальше!

Обедали наскоро – не терпелось продолжать работу. Гигант, правда, ел, как и всегда, не спеша, но в нем пока и не было необходимости. Нужно было установить станок для бура. Нужно было развернуть походную электростанцию – мощности гелиопанелей для того же бура не хватало даже в середине лета под пышущим солнцем пустыни. Наконец, нужно было вытащить из закутка в фургончике перископ, собрать, проверить и наладить. Производитель только затылок чесал, глядя, как рабочие волокут длинный металлический ящик. Сколько раз он честил про себя эти «железяки» во все корки! Сколько по ним требовалось отчетности! Сколько всяких мер предосторожности при хранении и транспортировке! И на тебе – пригодилось–таки! Век живи, век учись.

И вот бур взвыл, заурчал, бурав легко пошел в глубину. Взрыхленный грунт фонтаном плеснул в стороны; по ветру потянулись клубы мелкой пыли. Производитель хотел было приостановить работу – рабочий у бура не одел защитный костюм в дыхательными фильтрами, но тут бурав, резко звякнув, обо что–то ударился. Станок подпрыгнул от отдачи и скособочился, бурильщика отшвырнуло в сторону. Все бросились к установке – рабочий не пострадал, только немного ушибся и оцарапался. Покосившийся станок с торчащей в воздухе одной ногой держался на застрявшем бураве, углубившемся менее чем на сажень. Его поправили совместными усилиями, бурав извлекли.

Производитель заглянул в скважину, потыкал щупом: «Похоже, металл». Широкий бурав заменили более тонким сверлом по металлу, но оно только скрипело и стонало, ничуть не продвигаясь. Поставили опять бурав, заменив коронку на твердосплавную, для камня. Опять – без толку. Мыслитель распорядился выдать единственную в экспедиции алмазную коронку, до того ни разу не использовавшуюся, а рабочим тем временем – снять рыхлый слой до твердого. Те подналегли и быстро разгребли круг в две сажени. Твердая поверхность оказалась ржаво–шершавой, но посредине, там, где на нее наткнулся бурав, был четко виден матово отблескивавший круг чистого материала Первых, не похожего по виду ни на один из известных металлов или сплавов.

Алмаз его потихоньку все–таки брал, но было ясно, что коронка износится или сломается, прежде чем уйдет в него на свои две пяди. Производитель хотел было прекратить работу, но вдруг в скважине что–то громко хрустнуло. Рукоятка подачи, на которую что есть силы налегали двое рабочих, сплеснула и завертелась, бурав провалился – упор с лязгом ударился об ограничитель, и бур, крякнув, остановился – выбило защиту генератора. Пробились! Производитель, осторожно подойдя с наветра, поднес к отверстию пучок тоненьких невесомых ниточек на длинной палочке. Те, пошевелившись туда–сюда, опали, когда легкий ветерок на минуту утих совсем – разности давлений внутри и снаружи не было. «Да, умели Первые строить! Что же это мог выдержать такой купол, когда он новый был! Перископ!»

С перископом вышла небольшая заминка – уплотняющая манжета с установочным фланцем никак не хотели втискиваться в отверстие. Но, наконец–таки ее запихнули, вставили трубу. Защелка тихонько щелкнула, и Производитель приглашающим жестом указал Мыслителю на прибор. Тот приник к окуляру, покрутил рычажок выдвижения, маховички фокусировки и поворота головки. Приник плотнее, напрягся, и принялся передавать остальным сразу сырую, безо всякой фильтрации и обработки, информацию:

— Полость. Большая, округлая, саженей десять в поперечнике, четыре – в высоту в центре. Какие–то конструкции, непонятно какие – все оплывшее, рассыпающееся в пыль, полуразрушенное. Толстый слой пыли на полу, неровный, с выпуклостями от полсажени до сажени с небольшим. Что за выпуклости – непонятно, под пылью не разберешь. То ли что–то из пола выступает, то ли просто валяется. Судя по размерам, тут могут быть и останки Первых, но из–за пыли не разглядеть. Так… из стен остатки каких–то штырей торчат… еще… остатки помоста с перилами… там круговая галерея была. И… погодите… это только преддверие, есть ход вниз!

Мыслитель выключил подсветку, плотно закрыл на некоторое время глаза. После долго всматривался, поводя объективом туда–сюда:

— Свет нигде не пробивается, ни проломов, ни щелей не видно. После них и до нас здесь никого не было.

Оторвался от прибора, поморгал на ярком свете дня:

— Всех поздравляю, мы совершили небывалое открытие, которое может оказаться решающим для судеб нашей цивилизации! Желающие удостовериться… погодите… Соблазнительница, ты первая ЭТО почувствовала, тебе прежде прочих и смотреть!

Соблазнительница возилась с перископом довольно долго; остальные тем временем выстроились в очередь на просмотр. Даже погонщик гиганта скромно пристроился позади всех, замахав щупальцами на Повинных, пропускавших его в хвост к Рабочим. Соблазнительница, наладив, наконец, прибор и насмотревшись, отошла в сторону, к светящемуся тихим торжеством Мыслителю.

— Ну, и как ЭТО тебе?

— Я не этого хотела…

— НЕ ЭТОГО?! Вот так запросы! И на невежество не спишешь – ты ведь когда–то получила вполне приличное образование, я давно заметил! Так чего же ты хотела? Чего ожидала? Что бы тебя ТАМ устроило?

— Не знаю… Что–нибудь тихое, блаженное… Или наоборот, яростно–прекрасное…

— Тишь да благодать, ярость и красота столько не живут.

— Тогда выходит, вечность – это тлен и запустение?

— Детка, брось философствовать! Что ты знаешь о вечности? Если можешь объяснить вразумительно, так поделись, сделай одолжение! А то мне, уж поверь, не последнему из Мыслящих, кроме самого этого слова, ничего о ней не известно!

— Вы, конечно, можете высмеивать меня как хотите… Можете обратно в Места Содержания отправить. А можете и милость оказать. Как скажете, так и будет.

— Я уже сказал, как будет, лишь бы ты сама не против была и справилась. И прекрати истерику немедленно! Ты ведь сама недавно просила: «Ради истины!» Так вот, науке нужны любые истины. Даже самые кошмарные и отвратительные! А ТАМ – материала на поколения ученых!

— Зато Духовники взбесятся. – вступил в разговор незаметно подошедший Верзила.

— Еще бы. Их частенько выводят из себя и обычные предметы материальной культуры, а тут… Вообще, восторги – восторгами, но я чувствую, что судьба этого открытия будет ох какой непростой. Слишком много интересов и самолюбий оно задевает…

Верзила благоразумно смолчал, потом обратился к Соблазнительнице:

— Подружка, а ступай–ка ты поспи. А то ведь сама не своя. Сразу видно.

— Верно. – поддержал его Мыслитель – И я тоже пойду, распластаюсь–ка от души до утра! Выдохлись мы с ней совсем, а завтра прямо в Совет обращаться надо. С ними же говорить нужно без малейшей оплошки.

— А…

— Помню, знаю! Вы, на время моего отсутствия, назначаетесь старшим. Вот Вам формальное повеление, передадите всем. Производителю – по окончании просмотра вынуть перископ, отверстие надежно заделать, законсервировать раскоп. Обеспечить охрану – посменно, круглосуточно; в смене – по двое постоянных, надежных рабочих с бригадиром во главе. Вы назначите наблюдателей из Мыслящих в каждую смену, пусть проверяют время от времени. Затем – отправляетесь в поселок, потребуете от местных властей настоящих стражников, хотя бы по одному к каждой нашей смене, до получения распоряжений уполномоченных Совета. Формальное требование? Вот, держите.

— Затем… ага… Соизволительницу освободите от дежурства, пусть соберет у всех впечатления и ощущения и рассортирует предварительно – по особям, по раздражителям, по смыслу. Работа как раз для нее. Остальным завтра с утра – сворачивать лагерь, готовиться к отъезду. Экспедиция прекращается досрочно, с полной выплатой всем по всем пунктам. Вот Вам тоже формальное распоряжение. Еще что? Да, на всякий случай – вдруг меня сразу в Совет вызовут – свои характеристики на отличившихся подтверждаю, Вас и Щедрого рекомендую на подготовку к сану. И… в честь такого открытия – Повинным полное прощение и свобода.

— Такие исчерпывающие указания… Вы собираетесь нас покинуть?

— Нет, не собираюсь. Но Совет может потребовать срочного личного доклада. Да и не разболеться бы… апатия у меня какая–то, слабость так и расползается. Впрочем, ерунда это. От усталости. Только спать крепче буду, а проснусь свежим и бодрым – как раз для доклада Совету.

Мыслитель, приподнявшись на кончиках щупалец, поежился и дружески позвал Соблазнительницу:

— Что ж… Ученица… Идем–ка… Пошли, пошли! Не кичись геройством, мы все сделали как следует, не грех теперь и отдохнуть от трудов праведных.

Оставив бывшую Соблазнительницу, а теперь – Ученицу, у большого шатра рабочих и наказав строго–настрого – беспробудно спать до утра, внимания ни на что не обращать и ни во что не встревать, Мыслитель отправился к себе; на этом стане он жил в отдельном удобном шатре.

Слабость навалилась тяжким грузом, но сон все не шел. Это раздражало, до ощущения зуда под кожей. Что за напасть! Ага, холодный воздух струей вползает… Полог неплотно задернут. Ишь, как трепыхается и хлопает. А дело к вечеру идет, с гор ветром потянуло, и на дворе считай что осень. Задернуть нужно, а то ночью совсем продрогнешь…

Мыслитель внезапно с ужасом осознал, что он не может двигаться. Скосив глаза, увидел – кожа его стала нежно–розовой, с яркими оранжевыми прожилками; обычно бледноватые, коричневые пятнышки на ней налились сочным цветом.

Взгляд сам по себе обратился ко входу. Там обозначился темный силуэт. Ученица? Без зова и без разрешения? Он же ей спать приказал! Неконтактная? Соблазнительница!!!

Самка между тем приблизилась, легла рядом. Щупальца особей сплелись, натянулись, тела соприкоснулись. Толстая воронка самца напряглась, потянулась вбок и рвущим толчком, с натугой, вошла в мантийную полость самки; та дернулась от боли и вслух вскрикнула. Молоки с силой выплеснулись, ударили по враз набухшим гроздьям яиц. Самка забилась в мощных щупальцах крупного самца, но вскоре затихла. Хватка самца ослабла, воронка поникла, сморщилась и выскользнула из партнерши; та тихонько высвободилась, отодвинулась и бессильно распласталась.

Ошеломленный и смятенный, Мыслитель лежал в полной прострации. Кожа разом поблекла, все проявления духа куда–то улетучились. Замирающие обрывки мыслей вяло копошились в мозгу. Он еле смог бессвязно пролепетать:

— Ты… что… зачем?

— Ты меня соблазнил. – тихо и тускло отозвалась она вслух

— Я? Тебя?! – Мыслитель от изумления даже пошевелился.

— Я просто хотела быть счастливой. Я вот просто хотела быть свободной и счастливой!!!

Вздрогнув, она собралась, явственно превозмогая боль, поднялась и с усилием выдавила:

— Я пойду. Оплодотворенные яйца не могут ждать. Я уже вызвала натальную помощь. Меня подберут на дороге.

У выхода обернулась и так же тускло и монотонно произнесла:

— Когда–то меня звали Отдельная Мечтательница.

Сквозь так и не задернутый полог было видно как она, насилу переваливаясь, бредет к дороге.

Мыслитель, все еще парализованный, пытался хоть что–то осмыслить. Только это ему и оставалось.

Это все? Это оно и есть? Несказуемая, неизъяснимая, сокровенная вершина? Сквозь щель в пологе все еще виднелась… ах да, Мечтательница. Отдельная от всех и неотделимая от всего. Не назовут местонахождение ее именем, даже если бы она и сообщила его раньше. Кому нужна, кому интересна отметавшая самка? Ее без промедления доставят к ближайшему инкубатору. Чутко встретят. Помогут разрешиться от бремени. Затем бережно отнесут в Зал Ожидания, где она, тихо беседуя с такими же опроставшимися товарками, или просто уйдя в себя, придет к своему Завершению. А он… нет, Верзила… находчив, сообразителен, неутомим… но он не стратег. Размышлять о значении фундаментальных понятий ему и в голову не придет… кто–то еще? Кто?

Внезапно самца, от кончиков щупалец до ядра головного мозга, пронизало неистово–острое, тянущее и сладостное ощущение. Если бы он мог двигаться, он сам разодрал бы себя на части от наслаждения. Вот, вот это оно и есть! О да, теперь он знал, почему Первые не стали совершенствоваться! Интересно – отрешенно мелькнуло в уме – а если когда–нибудь кто–то еще из Мыслящих, оказавшись в подобном положении, сумеет передать это вновь обретенное знание другим? Что тогда будет?

С этой мыслью Мыслитель пришел к своему Завершению.