Записанное не пропадает

ГЛАВА 1. ЗАПИШИТЕ ЕГО

Нина влетела в распахнутое окно лаборатории; не снимая крыльев, кинулась подруге на шею:

— Ой, Ладка, как я рада видеть тебя, Ладушка! Я так соскучилась без вас с этими лианами и бананами! Гляди, всех собрала, всех притащила к тебе. Том, слезай с подоконника, поцелуй Ладу, я разрешаю. И Сева тут, наш главный веселящий. И Ким… Впрочем, Кима ты видишь часто…

— Совсем нет, он от меня прячется.

Ким отвел глаза. Он и в самом деле избегал встречаться с Ладой. В гигантском Серпуховском институте были сотни корпусов, разминуться было не трудно. Да и зачем бередить рану. Острая пора ревности прошла, осталась ноющая, надоедливая, неотступная, словно застарелая зубная боль. Да, Ким сторонился Лады. Вот и сейчас он снимал крылья в самом дальнем углу. Он всегда втискивался в угол, как будто стеснялся загромождать комнату своим могучим телом.

— А как здоровье Гхора? — спросила Нина и оглянулась на своего чернолицего супруга.

Вопрос был обыкновенный, вежливый, но в жесте таилась крохотная шпилечка. Смуглая красавица Лада, блестящая и талантливая, всегда затмевала свою бело-розовую подружку. У Лады был сонм поклонников, Ким среди множества… Но Нина вышла замуж раньше — за Тома, молодого врача, коллегу, здоровущего, широкоплечего, развеселого. А Лада выбирала, перебирала… и выбрала стареющего Гхора, правда знаменитого, с мировым именем ученого, творца волшебной ратотехники, директора Серпуховского научного городка… но старика все же. О здоровье его надлежало справляться.

Лада заметила укол и парировала тут же:

— Гхор не вылезает из лаборатории, работает днем и ночью (то есть хватает здоровья на круглосуточную работу). Увлечен беспредельно. Всё записи, записи, записи! Каждый вечер приносит какую-нибудь удивительную новинку. Стенок не хватает (дескать, хоть и старик, а интереснее твоего молодого).

В самом деле, стенок не хватало в лаборатории. Три из четырех до самого потолка были заставлены полками наподобие библиотечных. На них рядами, вплотную друг к другу, стояли очень яркие и пестрые коробки. Табличен над полками гласили: «Пища», «Одежда», «Материалы», «Аппаратура», «Утварь», «Обстановка»…

— Чем угостить вас, например? — продолжала Лада, вынимая из коробок квадратные, с медным блеском пластинки. — Я помню, Том любит блины с лососиной. А тебе, Ниночка, конечно, пломбир с клубникой. И еще что? Заказывай, у меня тут на полках тысяча двести блюд.

Она опустила несколько пластинок в щели зеркального комода, стоящего в углу, в том, где жался Ким. Ратомотор загудел, расставляя атомы по местам, радужные цвета побежалости покатились по выпуклому зеркалу. И через несколько секунд дверца аппарата откинулась со звоном, выталкивая на поднос аппетитно дымящуюся горку блинов и вазочки с мороженым.

Том вертел в руках пустую коробку, задумчиво читая вслух:

— «Ратокухня. Серия „А-12“. Блюда русские. Блины с гарниром. Готовила кулинарный мастер Ганна Коваль. Расстановка атомов записана в лаборатории No…»

— Такие штуки уже есть у нас, в Центральной Африке, — сказала Нина. — Но мама Тома презирает их. Говорит, что ей скучно есть один и тот же стандартно-безупречный пирожок. Предпочитает пережаренные, но индивидуальные.

— А я предпочитаю не тратить время на поджаривание, — возразила Лада. Впрочем, это дело вкуса. И вообще запись с подлинника — пройденный этап. Сейчас мы составляем записи несуществующего. Есть вещи, которые вообще нельзя изготовить руками. Ратозапись позволяет продиктовать любую комбинацию атомов.

— Что именно? — поинтересовался Том. Работал он участковым врачом, но со студенческих времен тянулся к технике.

— Все, что угодно: вещества, машины, животные… Металл даже. Оказывается, в обычном железе полно крохотных трещинок, из-за них металл теряет девяносто девять процентов прочности. А в записи можно дать монолит идеально безукоризненный. Материала нужно в сто раз меньше. Мосты получаются как паутинка-ступить страшно. Каркас трехэтажного дома я поднимаю одной рукой, тысячеэтажный дом, дом выше Эльбруса, вполне возможен. Все получается: небывало тонкое, небывало гладкое, небывало крупное и небывало миниатюрное. Например, модель любой машины с булавочную головку и даже меньше. Кибернетический фотограф для съемки микробов. Кибернетический хирург для операций внутри тела. Вводишь его в вену, он добирается до сердца, оперирует клапан. — Это будет или есть уже?

— Почти все здесь на полках.

— А чем Гхор занят сейчас?

— Сейчас идут заказы межзвездников. Невесомый и идеально прозрачный материал для километрового телескопа. Жаропрочная изоляция на сто тысяч градусов. Броня, выдерживающая удары метеоритов. Гхор хочет все это сделать из вакуума, напряженного до отказа. Вот там идут опыты, в том розовом корпусе…

Лада подошла к окну, привычным взором отыскала в зелени тот матово-стеклянный кубик, где находился ее муж, староватый, великий, необыкновенный и слабеющий, вдохновенный, трудный в жизни, любимый…

И вдруг… Что это? В глазах туманится, что ли? Стена скособочилась, словно отразилась в кривом зеркале, а затем раскрылась бесшумно, и бурый дым повалил изнутри.

— Ребята, беда! Катастрофа, ребята!

Ким еще держал крылья в руках; он первым оказался за окном, раньше, чем грохот взрыва дошел до лаборатории Лады. Воздушная волна встретила его в пути; тугой удар завертел волчком, кинул за облака. Ким переждал наверху полминуты и затем спикировал к развороченной стене.

Все он понял в первое мгновение. Видимо, Гхор превзошел опасный предел в опыте, перенапряженный вакуум лопнул, «броня» превратилась в дождь осколков, продавила и разметала стену лаборатории Гхора.

— За мной не летите! — крикнул он в радиомикрофон. — Может быть проникающая радиация. Я врач, я измерю, я сообщу, можно ли.

Но никто его не слушал. Том и Нина сами были врачами, Лада тоже. И могла ли радиация испугать ее?

Почти одновременно с разных сторон все четверо скользнули в пролом. Дымился развороченный взрывом большой ратоаппарат, на полу хрустели осколки приборов, казалось, тяжелый каток прошелся по ним. Один из лаборантов стонал, закрыв лицо руками, другого взрывная волна вынесла в сад. Гхор лежал в углу, вдавленный за ратоматор, весь в крови от плеч до колен, с рукой, нелепо вывернутой за спину.

Лада пыталась приподнять его голову и все твердила надрывно:

— Милый, милый, милый, ну посмотри же на меня, милый!

Гхор открыл рот и захрипел натужно. Прохрипел и замер. Ким понял: все кончено.

— Милый, ну посмотри же на меня!

И не Лада, не потрясенный Ким — Нина закричала во весь голос:

— Мужчины, что же вы стоите как чурбаки? Запишите его! Запишите скорей!