Занятная новогодняя история

Георгий Островский

Занятная новогодняя история

Это был удивительный снег. Он не скрипел под ногами, а мягко и бесшумно проваливался, едва мы на него ступали. В нем оставались глубокие следы, на дне которых темнели аккуратные отпечатки наших рубчатых, как автопокрышки, подошв.

Снег шел всю ночь - медленный, сонный, теплый. Только на рассвете небо очистилось; и теперь, ранним утром, он лежал, нетронутый, плавными застывшими волнами на тротуарах и мостовой. Туи склонялись под его тяжестью до земли, а графическая тонкость голых веток платанов и акаций казалась особенно подчеркнутой от присыпавших их снеговых пластов.

Впереди нашего трамвая, откапывая серебряные рельсы, бодро грохотал снегоочистительный струг. В обе стороны от него летела стеклянная пыль. Небо после снегопада было голубое и наивное, как весной.

Саша приложил руку к заледеневшему оконному стеклу, посмотрел на белую улицу сквозь прозрачный отпечаток ладони и задумчиво сказал:

- Интересно, как он будет работать на новом режиме...

- Кто?

Саша удивленно взглянул на меня, словно не предполагал, что в трамвае есть еще кто-то, кроме него:

- "Микрон"...

Собственно говоря, я мог бы и не спрашивать: Сашин самопрограммирующийся "Микрон" был мне хорошо знаком. Саша создал его для нахождения и расшифровки сигналов внеземных цивилизаций, но "Микрон", осознав себя как личность, первым делом в порядке юмора подсунул своему создателю восприятие окружающего мира... глазами аквариумной рыбы. Хотя этой выходкой электронного остряка заинтересовались бионики, биологи и психологи, Саше все-таки нужен был надежный исполнитель, а не юморист, и он вот уже второй месяц вправлял "Микрону" его ферритовые мозги.

На Большом Фонтане от трамвайного кольца к морю сбегала горная улица с крутыми поворотами, маленькими, цепляющимися за обрыв домиками и неожиданным названием - Золотой берег. В одном из этих домов, в комнате с видом на огород и каменный ракушечниковый забор жил Петро. Сейчас забор был завален жилистыми виноградными лозами, которые весной покрывались огромными растопыренными листьями. А летом на огороде всегда был праздник: там беспрерывно что-то произрастало, цвело и плодоносило - то похожие на деревянные баклуши кабачки, то витиеватая, лезущая в чистое небо фасоль, то стремительно протыкающие землю зеленые рапиры лука.

Увидев нас, Петро обрадованно сгреб в сторону свои эскизы, резцы и жирные черные карандаши. Он поставил на стол миску с бледными холодными картофелинами, хлеб и плоские лопоухие вареники с творогом.

- Мы к тебе на минуту, - сказал Саша.

Он обвел взглядом комнату. На стенах висели черно-белые гравюры, которые Петро сводил с деревянной доски и на которых одна-единственная тонкая белая линия, как в головоломках, прочерчивала и человека, и ветви деревьев, и земной шар, и звезды. На книжных полках, которые тоже сделал сам Петро, стояли ящики с тусклой кудрявой травой, а из горшка, висевшего под потолком, любопытно выглядывали мускулистые ветви традесканции с тугими эмалированными листиками.

Саша легко, как паяные сплетения проводков, потрогал традесканцию, удивленно рассмотрел траву в ящиках ("Полынь, что ли? Здорово степью пахнет") и, закончив свой поверхностный осмотр, сказал:

- Дело в том, что мы (то есть наша организация) едем за елкой. У тебя ведь ее нет? Я, председатель новогодней комиссии, готов злоупотребить своим служебным положением и взять тебя с нами. Ведь старые школьные друзья должны помогать друг другу.

Петро встал.

- Насчет старых друзей все правильно, - сказал он, не то отвечая Саше, не то размышляя вслух. - И елки у меня действительно нет. Но... - Он обернулся к Саше, и взгляд его из рассеянного и неопределенного вдруг стал концентрированным и прямым, как световой луч, прошедший сквозь сильную линзу. - ...Месяца три назад умерла сестра моей хозяйки. Целый день крышка соснового гроба стояла в сенях. Весь дом тогда пропах сладким скипидарным запахом хвойного леса.

Петро любил разговаривать притчами и аллегорическими историями, что всегда производило на собеседника впечатление тем неотразимее, чем непонятнее была аллегория. Но то, что он говорил сейчас, не было ни притчей, ни аллегорией. Во всяком случае, мне это было понятно. Понял его и Саша; Он кивнул и стал натягивать свою синтетическую куртку, которая в его руках струилась и переливалась керосиновой радугой.

Петро накинул пальто и вышел с нами на улицу.

Черты улицы, прописанные свежим снегом, были очищены от ненужных второстепенных подробностей и виделись отчетливо и чисто, как в перевернутом бинокле. Небо сияло. От плотного стального воздуха в первый момент перехватило дыхание, как при прыжке со скалы в глубокую темно-зеленую воду.

Море было совсем рядом, и мы, постояв мгновенье возле ворот, спустились по улице Золотой берег до самого ее конца - к пляжу.

Пляж был как пляж - протертые прибоем ноздреватые камни, серая галька, синевато-вороненые острые обломки мидий, а снег, перемешанный с желтым крупным песком, был похож на хрупкую пену, которая остается на берегу после шторма. Но море! Я и Саша остолбенели, увидев ровную сизую поверхность. Как плохо укатанный асфальт, она тянулась до самого горизонта.

Такое можно видеть не часто - обычно Черное море не замерзало, оставаясь всю зиму темно-малахитовым, иногда даже не очень холодным на вид. А сейчас это было похоже на странный сон, который хотелось усилием воли стряхнуть с себя, чтобы увидеть вместо тесной однообразной плоскости привычное живое море.

Мы прошли по гулкому дощатому причалу, дожелта отмытому штормами и высушенному малиновым зимним солнцем.

Железные поручни причала были холодными; опершись на них, я почувствовал это даже через пальто и свитер.

Я всмотрелся в льдины, лежавшие прямо подо мной. Они чуть приподнимались и опускались, издавая тихий стонущий звук, похожий на печальный вздох. Казалось, какая-то огромная добрая сила пытается высвободиться из-под мраморных плит льда. Это, несмотря ни на что, жило море, подо льдом шла зыбь, льдины, поскрипывая, подымались, а потом, когда проходила волна, тяжело падали в пустоту.

- Учти, Петро, - сказал Саша, - за новогодним столом будет проведен конкурс на самую занятную новогоднюю историю. Надеюсь, ты в форме?

- История должна быть обязательно смешной? - опросил, в свою очередь, Петро.

- Нет, почему же, - пожал плечами Саша и посмотрел на часы. - Она может быть и страшной. Знаешь святочные рассказы? Гробы летают по воздуху, как вагоны монорельсовой дороги. Так что дерзай! А мы поехали.

В автобусе стоял веселый гам. Мы ехали неизвестно куда. Водитель то вдруг тормозил, то прибавлял скорость, то куда-то сворачивал. В заиндевевшие окна ничего не было видно, ровный белый свет заполнял салон. Саша сидел на месте гида и указывал водителю дорогу в лесничество. Все полностью доверились Саше и от этого чувствовали себя предельно беззаботно.

Саша несколько раз открывал дверцу автобуса и смотрел, как позади нас покорно громыхал грузовик. Несколько раз мы выходили и придирчиво рассматривали одну за другой десятки елок, находя в каждой из них изъяны. Больше всех придирался Саша.

- Нам нужна самая лучшая, - твердил он и проваливался в сугробы на пути к очередному дереву.

Как это часто" бывает, открытие совершил совсем не тот, кто стремился его совершить. Водитель нашего грузовика Василий Петрович, побродив в ближних от дороги зарослях, посоветовал Саше посмотреть еще на одну ель.

Одного взгляда на Сашу было достаточно, чтобы понять - отсюда мы уже поедем домой. Это была не ель и не сосна, которую часто рубят вместо новогодней елки. Совместными усилиями установили, что дерево не принадлежало также ни к пихтам, ни к туям, ни к кедрам. Такой породы никто из нас не знал - неуловимого голубовато-фиолетового цвета, с гранеными, прочными, как шипы, иглами, царственной осанкой и ажурными ветвями, приподнятыми к небу, как радарные чаши телескопов.

Впрочем, как бы это дерево ни называлось, оно действительно было очень красиво, и теперь уже никто не жалел потерянного времени. Василий Петрович восторженно божился, что еще вчера этого гиганта здесь никто не видел, а Саша улыбался бледно и сдержанно.

Немедленно пошла в ход пила. Но толстые, прочные ветви росли почти от самой земли, и их сначала нужно было обрубить. За дело взялся сам Саша. Ветви росли густо, они пружинили, обсыпая Сашу снегом. Через полчаса, вконец измучившись, но все-таки добравшись до ствола, Саша милостиво разрешил своим коллегам доделать самую легкую часть работы. Сидя на капоте грузовика, он блаженно слушал ликующий звон пилы, рвущей мягкую древесину.

На обратном пути мы, продышав в окнах прозрачные глазки, высокомерно поглядывали на встречные ели. Их было много. Они торчали из окон трамваев, лежали, связанные, на крышах "Москвичей" и "Запорожцев" или, взгромоздясь на пешеходов, шествовали по улицам, сбивая снег с веток деревьев. И хотя их было много, на нашу елку, величественно полулежавшую в кузове грузовика, засматривались даже милиционеры-регулировщики.

В новогоднем зале пахло духами, отглаженными рубашками, апельсинами и хвоей. И сверкал ювелирным блеском еще нетронутый стол, и даже смолистый аромат был другим - очевидно, впитав в себя дыхание дома, он был горьковатым, как дымок осеннего садового костра.

Елка, привыкшая к хрупкому от инея воздуху, в тепле отогревалась, ветви ее, опутанные гирляндами и игрушками, едва заметно покачивались, и яркий нарядный запах становился все ощутимее и сильнее.

Без четверти двенадцать Саша потушил верхний свет и включил гирлянды. Все охнули. Зрелище действительно было красивое. Цветные огоньки, перескакивая с лампочки на лампочку, носились по елке вверх и вниз. Вертелись световые колеса, что-то мерцало, мигало, мелькало, отражаясь в кривых зеркалах "фонариков".

Потом, проводив старый и встретив Новый год, здоровый, несколько захмелевший коллектив приступил к совершенно неорганизованному веселью.

Под руководством Саши истории сыпались со всех сторон. Рассказывали о чем попало: подлинные случаи, анекдоты и явные небылицы.

В промежутках между историями ритмично бухал самодеятельный джаз и, глотая пятаки, пел на разные голоса проигрыватель-автомат. Мероприятие развивалось по своим внутренним законам.

Мы с Сашей вышли на балкон покурить. Мороз слабел, теплая тишина стояла по колено в снегу, и редкие медленные снежинки, как пух, плавали в воздухе. Звезды переливались и вспыхивали, похожие на далекие елочные игрушки. Казалось, что они движутся.

- Ерунда, - дремотно произнес Саша. - Движутся потоки воздуха в земной атмосфере - и все. Как над нагретым асфальтом.

Я стал настаивать на поэтическом восприятии действительности, вызывающе утверждая, что "звезда с звездою говорит".

- Может быть, - миролюбиво согласился Саша. - Все может быть. Эту древнюю гипотезу легко проверить. Надо только включить "Микрон". Он теперь надежно запрограммирован исключительно на внеземные цивилизации.

И мы, как три месяца назад, поднялись по короткой и крутой лестнице, спустились в лифте, прошли через небольшой холл, в котором стоял злополучный аквариум с рыбками.

Как только Саша щелкнул тумблером, "Микрон", словно пробуждаясь от долгого сна, загудел, замигал огоньками. Если бы он мог, он, наверное, потянулся бы и зевнул.

Из печатающего устройства неторопливо поползла лента, на которой лежали математические символы бесконечности - "Микрон" еще собирался с мыслями и ни о чем конкретном пока не думал.

И вдруг на ленте появился восклицательный знак. Саша бросился к приборам. Стрелки било мелкой дрожью. Огоньки вспыхивали, гасли, разгорались, будто в комнате проносились порывы ветра, которые чувствовал лишь "Микрон".

- Что за черт? - гневно изумился Саша. - Опять старые штуки? Настраивайся на звезды, электронное чучело, а не на соседний зал!

Он переключил настройку на самое дальнее деление шкалы, на ленте стали вновь появляться лежачие "восьмерки", но едва Саша выпустил из рук переключатель, как "Микрон" снова тревожно загудел, вспыхнул огоньками и отбросил стрелку индикатора резко назад.

Не ленту высыпалась целая горсть восклицательных знаков.

- Ну вот! Очевидно, звезды на проводе... - рассмеялся было я, но взглянул на Сашу и осекся.

Саша сидел за пультом и медленно машинально разминал сигарету. Он смотрел на приборы. Дремотное благодушие исчезло с его лица. Лицо его окаменело. Как врач у постели больного, Саша старался не пропустить ни одного звука, ни одного движения в том, что постороннему показалось бы просто горячечным бредом.

- Какие тут к черту звезды, - глухо сказал Саша.

Я еще не понимал, отчего Саша побледнел, но тревожный холод ворвался в мое по-праздничному шалое настроение.

"Микрон" судорожно гудел, огоньки вспыхивали ослепительно перегорающим светом, лента перестала ползти.

- Что с ним? - не выдержав, почти крикнул я.

- Он ищет алгоритм перевода.

И вдруг гудение стихло, нестерпимый блеск глазков исчез и снова медленно поползла лента. "Микрон" выполнял свой долге он переводил.

"...Это последнее сообщение... последнее сообщение... Зерна..."

"Микрон" на миг замешкался и, подбирая по возможности точное соответствие незнакомому термину, в скобках отпечатал:

"...зерна (семена, споры) успешно прошли атмосферу этой планеты..."

Дальше в скобках отпечатались многоточия: очевидно, названия планеты "Микрон" не мог ни перевести, ни записать русскими буквами.

"...они успешно акклиматизировались... в зонах, заселенных формами жизни, сходными с нашими, - ствол, ветви, хвоя. - По команде, излученной Центром поиска... включились механизмы роста... сформировавшие меня растение-наблюдатель... Но планета..."

Снова вместо названия "Микрон" в скобках отпечатал многоточие.

"...планета оказалась населенной небольшими организмами, обладающими странной способностью существовать независимо от субстанции жизни... Они с огромной скоростью передвигаются по любой поверхности... Эти подвижные существа отторгли меня от..."

"Микрон" снова чуть помедлил.

"...от субстанции жизни (основы жизни, почвы, грунта)... Я уже не вернусь... Не высаживайтесь на этой планете... Планета опасна для разумной жизни..."

Дальше из "Микрона" поползла совершенно чистая лента.

- О чем он? - хрипло спросил я.

Саша обернулся.

- Ты не понял?

- Ты думаешь, это сообщение адресовано нам?

- Ты действительно ничего не понял. - Саша бросился к дверям. - Скорее! Может быть, мы еще успеем его спасти...

Когда мы примчались к праздничному залу, там стояла совершенно неожиданная тишина. Я распахнул дверь и увидал примолкших людей. Петро рисовал. Он рисовал алым мягким стержнем фломастера на хрустящем листе чертежной бумаги.

А тот, кого мы приняли за елку, стоял обвешанный великолепными стеклянными драгоценностями, чуть поникнув голубоватыми иглами, даже в смерти прямой и устремленный ввысь, как ракета на старте.

Я вспомнил, как ветви никому не знакомого дерева отталкивали Сашу. Тогда никто на это не обратил внимания. И еще я вспомнил слова Саши о том, что "Микрон" запрограммирован сейчас исключительно на неземные цивилизации и что он сам настроился на соседний зал...

Что нужно было сейчас делать? Сбросить электросети, которыми он был опутан?.. Сорвать его с массивного деревянного креста, может быть, сделанного из ели?.. Сунуть ствол в воду или в землю, надеясь, что жизнь вернется в умершее тело?.. Или броситься в поиск по всей планете и найти, обязательно найти тех, кто еще не успел погибнуть?..

(Уже утром Саша узнал, что за три дня до Нового года от сильных и непонятных помех на мгновенье поблекли экраны телевизоров и захрипели радиоприемники. Как оказалось, в то же самое время приборы зарегистрировали необычное в наших местах полярное сияние. По-видимому, именно тогда в земную атмосферу вошли первые разведчики тех, кого мы так искали и кто так искал нас... Чья же вина, что сегодня мы еще не смогли узнать друг друга?..)

...Кончилась шумная и веселая первая ночь Нового года. Никто ничего не заметил. Только Петро, безотчетно тревожась, вдыхал хвойный запах, ставший очень острым, пряным, тяжелым, и провожал глазами свой рисунок, который ребята чертежными кнопками пригвоздили к двери. На рисунке одна непрерывная алая линия, как в головоломках, прочерчивала и человека, и ветви ели, и космические корабли, и солнце, и звезды...