Зачёт

1

Тень от большой сосны чуть сместилась, и солнце своими острыми зеленоватыми лучами ударило по закрытым глазам. Ну что ж, значит, пора отсюда уходить. А так не хочется! В старом лесу забываешь обо всем, сидишь, привалившись к теплому стволу, и сам не понимаешь — то ли снится тебе все это, то ли наяву. Кажется, само время здесь течет как-то не так, не по-городскому. Огромные сосны тянутся в белесое от жара небо точно скрюченные пальцы, островки густой травы неподвижны — лишь изредка тронет ее ветер, и тогда по всему островку побежит быстрая волна. В душном воздухе что-то изменится, то ли звон едва слышный почудится, то ли шелест чьих-то крыльев. А потом — снова тишина, снова духота и неподвижный солнечный диск. В такое время все звуки в лесу смолкают — полдень, сон, забвение. После, уже к вечеру, когда жара схлынет — вот тогда птичьи крики заполнят вязкое лесное пространство, затрещат ночные насекомые, тогда начнется странная, скрытая от постороннего глаза жизнь.

Жаль, конечно, возвращаться в город. Опять надевать до смерти надоевшую маску, дышать гнусными испарениями, притворяться. А что поделаешь? Не для того же он здесь, чтобы полтора года гулять по древним лесам и дремать на полуденном солнышке. Дело, разумеется, превыше всего. Тем более, времени у него в обрез. До города самым быстрым шагом часа полтора, а нужно еще столько всего успеть.

Во-первых, рынок. Закупиться всем необходимым дня на три, а может, и больше. Это значит, обойти все ряды, ища самые дешевые цены. Старик патологически бережлив, и если потратить хоть на грош больше, чем ему кажется допустимым, опять развопится, опять начнет нудные проповеди, которые, к сожалению, придется слушать — Старик нуждается в аудитории и зорко следит за реакцией своих жертв. Может, еще и за палку возьмется — ну, не в первый раз, а все равно. Надоело до чертиков изображать смирение. До чего же подмывает ему ответить! Но нельзя. Стисни зубы, терпи, приспосабливайся. Два месяца всего осталось, это же ерунда, это же всего ничего. Семечки. Так утешают все они — Главный Наблюдатель, Наставник, консультант по адаптации. Все их слова, разумеется, верны, разумеется, ему по силам выдержать и большее. Все так. Но побыли бы они в его шкуре, пообщались бы с его милым Старичком… Впрочем, это несправедливо. В свое время они испытали здесь и не такое. По сравнению с тем, что вытерпели они, мудрые и опытные, полуторагодичный зачет — и впрямь семечки. Только вот давно это было, а значит, быльем поросло. Сидят на спутниковой базе, в нормальных условиях — и советуют. А советовать легко, даже если и советы правильные.

Ладно, хватит нытья. Значит, так. После рынка — убраться в конюшне, задать корму всей живности. Это минимум на час работы. Живности-то много. Старик редко ездит, и недалеко, но и лошади есть, и мулы, и даже был в свое время настоящий боевой верблюд из Южного Предела — кто-то из тамошней епархии подарил Старику. Ну, эта зверюга недолго прожила в конюшне. Пользы, как заметил Старик, от нее никакой, а всех лошадей умудрилась перекусать, старого конюха Елланту лягнула в живот — бедняга до сих пор лечится, таскается по знахарям — и разумеется, без толку. Так что продал Старик боевого южного верблюда, и даже не слишком торговался.

И наконец, последнее — прибраться в доме. Тоже работка не на минутку. Дом огромный, Старик скупой, слуг всего двое — он, Хенг, да кухарка Митрана, она же прачка, она же и все остальное. Но на нем — дом, подворье, закупки — самая тяжелая работа. Иногда Хенгу казалось, что это и к лучшему — когда руки постоянно делом заняты, время течет незаметно, да и тоскливые мысли в усталую голову реже приходят… А Старик весьма придирчив, каждой вещи он определил точно положенное, неизменное место, не дай Бог что-нибудь сдвинуть, переставить — скандал века!

И если учесть, что сегодня Старик приходит из Ведомства к заходу солнца, то очень даже можно не успеть управиться с уборкой. Этого Старик уж точно не вынесет. Обязательно возьмется за свою трость. В последнее время нервы у него сдали, чуть что — дерется, а после приходит в себя и даже извиняется за горячность. Редчайшее в здешнем мире явление. После зачета нужно бы у ребят поинтересоваться — часто ли в подобных обстоятельствах слышали они извинения?

Ну, а вечером, когда Старик угомонится, поужинает и начнет свое нескончаемое молитвословие, можно будет и смотаться. К ней, к Алосте. Тетка ее, скорее всего, отправится к соседке Нейтеле, там они станут прясть и делиться друг с дружкой ужасными историями про многочисленную здешнюю нечисть. И это значит, Алоста до ночи свободна.

Хенг улыбнулся и легко вскочил на ноги. Пора идти. Время поджимает. Полтора часа до города. Гигантское расстояние. Полторы минуты лета. Или телепортация. Ноль целых, ноль десятых. Кажется, какие-то стотысячные доли. Но нельзя. Приспосабливаемся. Ничем не выделяемся. Соблюдаем все правила и инструкции. Какие мы, однако, молодцы. Примерные стажеры. Зачет зарабатываем.

2

О том, что в мире есть Алоста, Хенг узнал зимой. Получается, меньше чем полгода назад. По здешним правилам, всего-ничего. Но это если по здешним. Сейчас Хенгу казалось, что она была всегда. Он не мог представить себе мир, где ее нет. Такой мир просто-напросто не имел права на существование, потому что все в нем тогда — бессмысленно.

Сейчас даже подумать странно, что больше года он жил с ней рядом, на соседних улицах — и не замечал. Нет, конечно, видел ее не раз, узнавал в лицо. Разумеется, не здоровался с ней — по здешним меркам, это неприлично, если женщина не замужем. Он знал, что она со Змеиной улицы, знал, что живет со старой и больной теткой, а может, и не теткой — поди разбери. Но уж пожилая Конинте-ра точно не могла быть ей матерью. Просто по возрасту не получалось. Хотя здесь женщины стареют рано — такая жизнь. Сама Алоста называла ее тетушкой, но это принятое обращение. Точно так же она называла и соседок. Хенг, разумеется, подробности не выспрашивал. Захочет — расскажет, ей виднее. Конечно, он не раз и не два слышал про нее — приблудная. Собственно, с этого все у них и началось.

Тогда, морозным днем, полгода назад. Точнее, вечером — солнце уже садилось, и сугробы, облитые слабыми, нежно-зелеными лучами казались ненастоящими. Оно и понятно — за год к зеленому солнцу не привыкнешь. Как ни пытайся, как ни адаптируйся.

Он шел с базара, закупился на неделю вперед, левое плечо резала перевязь с огромными сумками. Настроение было какое-то странное. Или он слишком устал от суматошного дня, или и в самом деле отключился. Шел, насвистывал мотивчик — тут, в Олларе, встречались довольно красивые мелодии.

Крики он услышал, когда до дома оставалось всего-ничего — пройти небольшую улочку и повернуть. И сперва не обратил внимание — мало ли кто и зачем кричит? В Олларе это не редкость. Может, хозяин бранит слуг, или мужики, выйдя из пивной, чего-то не поделили. Это ведь только в первый месяц все казалось интересным, достойным внимания. Экзотика. Он сам не мог понять, когда вся эта экзотика надоела хуже горькой редьки. Но, видимо, очень скоро.

Все же Хенг решил поглядеть, в чем тут дело. Перекинув поудобнее перевязь, он зашагал быстрее.

И увидел прижатую к забору Алосту. Тогда он еще не знал, как ее звать — просто девчонка с соседней улицы, ничего особенного. Возле Алосты суетилось четверо незнакомых парней — двое держали ее за руки, а третий, чертыхаясь, рвал на ней платье.

Думать и прикидывать было некогда. И так ясно, что к чему. Сбросив с плеча сумки, он прыгнул в холодный вечерний воздух. Дальше все пошло на автомате. Короткие рубящие удары обеими руками сразу, под основания шей — и двое, отпустив девчонку, барахтаются в сугробе, хрипло воя, безуспешно пытаются встать. Коленом в низ живота, тут же круговой в висок — и третий парень, тот, что рвал ей платье, в соседнем сугробе. С четвертым разбираться и не пришлось — он вовремя задал стрекача.

Отбежав на безопасное расстояние, тот обернулся и крикнул:

— Ну, сволочь приблудная, ты мне еще попадешься! Я тебя еще потрогаю, шлюшка! И с тобой, пацан, встретимся!

— Это уж точно, — негромко ответил Хенг и, подобрав обломок кирпича, запустил им вслед убегающему. Судя по яростному воплю, стыковка состоялась.

И тут мозги у него прояснились, он начал соображать. И соображения были столь неприятны, что, схватив Алосту за руку, он крикнул ей:

— За мной, быстро! Без разговоров!

Они рванули. С ходу промчались целый квартал, а потом, прислонившись к чьему-то сараю, тяжело дышали. И, хоть здесь так не положено, первым нарушила молчание она:

— А я тебя знаю. Ты с Медвежьего вала, у господина старшего инквизитора в услужении, да? Спасибо тебе. Я даже не представляю, что бы они со мной сделали, если бы не ты…

— Да ладно, пустяки какие, — ответил Хенг, стараясь говорить как можно небрежнее. Но голос получился сдавленный и булькающий, сумасшедшая пробежка давала себя знать. Он смущенно отвернулся.

— А ты здорово дерешься! Где это ты так наловчился?

— Да так… С бродягами поскитаешься — еще и не тому научишься. Жить-то надо. А что? Я один, что ли, такой? — Хенг старался как можно тоньше обойти эту тему. Очень уж не хотелось ей врать. А пришлось. И так уж засветился. Если за ним сейчас велось наблюдение — жди крупных неприятностей. Не знают здесь, в этом мире, Боевых Искусств. А если где и знают, то сие пока что неизвестно. Ладно, девчонка в этом, понятное дело, не разбирается, но что, если их кто-то видел?

— Да ладно, я же только спросила. А как тебя звать?

— Хенг я. А тебя как?

— А меня звать Алоста. Мы тут с тетушкой на Змеиной живем. Прядем, вяжем, этим и кормимся. А знаешь, почему наша улица Змеиной называется?

— Нет. А правда, почему?

— Про это даже сказка такая есть. Или легенда, я не знаю. В старые времена был богатырь, он однажды отправился в горы и встретил там девушку неописуемой красоты. Пал он перед ней на колени, хочу, дескать, тебя взять в жены. А та ему отвечает: «Ты же ничего обо мне не знаешь, не пожалеешь потом?» А он ей говорит, о чем ты? Мое сердце, говорит, отдано тебе. Ну ладно, отвечает красавица, ступай домой, я сама к тебе приду скоро. А ты жди меня, к свадьбе готовься. Ну, богатырь домой отправился, ждет. И вот в полночь как-то раз грохот раздается, трясется земля. Выскакивает богатырь из дому с мечом, видит — огромная змея ползет, все на своем пути сметает, дома рушатся, люди выбегают, бабы ревут, дети плачут — ну, кошмар, в общем. «Кто ты, чудовище? — закричал богатырь. — Как ты смеешь тревожить людской покой! Я зарублю тебя этим мечом!» А змея ему и говорит: «Как же не узнал ты своей суженой? Я же и есть та девушка, что ты полюбил. Да только не знал ты, что я — дочь змеиного царя. Днем я — человек, а ночью должна превращаться в змею. Ну как, принимаешь свою невесту?»

А богатырь вскричал: «Врешь, чудище, я давал слово девушке, а не змее!». И бросился на нее с мечом. Ну, он сильный богатырь был, отсек ей голову. И как только откатилась ее голова, смотрит богатырь — а перед ним лежит прекрасная девушка. Мертвая.

Вот такая сказка. А еще говорят, что все это в нашем городе было, и улицу, по которой змея ползла, так и назвали потом Змеиной. А уж что с богатырем дальше было, я не знаю.

— Наверное, ему памятник поставили, — помолчав, буркнул Хенг. — Как спасителю населения. А потом он женился на толстой бабе, и она нарожала ему десять крикливых детей.

— Наверное. Слушай, мне пора. Может, пойдем уже?

— И в самом деле. Эти парни, видать, уже очухались и уползли. Только я на всякий случай тебя провожу.

— До самого дома?

— Могу и до самого дома. Только как бы твоя тетушка нас вдвоем не увидела.

— Да что она, съест тебя, что ли? — негромко рассмеялась Алоста. — Ты ее не бойся. Она добрая.

…Он проводил ее до самого дома. И лишь там, на пороге, вспомнил про перевязь с сумками, опрометью бросился искать. Разумеется, на месте сумок не оказалось. Побитые молодцы, видимо, прихватили их с собой как компенсацию за ущерб. А может, соседи постарались. С них станется.

И пришлось идти домой без сумок, с понурым видом объяснять Старику, что напали бродяги, отняли и были таковы. И конечно, после долгих распеканий Старик снял со стены плетку. Целую неделю Хенгу пришлось спать на животе.

Вот тогда все у них с Алостой и началось.

3

Опасения оказались напрасными. Старик сегодня запаздывал, и до его прихода Хенг управился с делами. И сидел на кухне, на дочерна прокопченной лавке, не зная, чем бы себя занять. Кухарка Митрана, бормоча что-то себе под нос, возилась у плиты.

— Тебе, может, помочь чего? — время от времени спрашивал Хенг. — Помои вынести, или как?

Ему было жаль старуху Митрану, похожую на бурую тощую мышь, с красными, слезящимися от вечного дыма глазами. Старуха страдала ревматизмом, поясницей и еще по меньшей мере дюжиной неприятных болезней, но плакаться не любила. А может, боялась накликать беду.

— Сиди уж, сам, поди, наработался, — добродушно ответила Митрана. — Подожди, сейчас я вот тебе оладушек напеку, пожуешь, пока хозяин не видит.

— Да ладно, перебьюсь я, не делай лишнего. Скоро инквизитор наш заявится, так и так ужинать будем. Что я, с голоду помираю?

— Ну, от миски оладушек вреда не будет, — когда появлялась возможность его покормить, Митрана проявляла неожиданную для нее твердость. — Ты молодой, тебе расти надо. Что ж это за безобразие, кожа да кости. Не мальчик, а просто жердина какая-то.

Послушать Митрану, Хенгу стоило бы брать пример с борова Вукуту, который предназначался под нож к зимнему празднику.

— А я что, не расту? — удивился Хенг.

— Растешь, да только не в ту сторону, — решительно заявила Митрана. — В тебе же и весу никакого нет, один рост. Жердина, она и есть жердина. И что за мальчик такой…

— Какой я тебе мальчик, — обиженным голосом, стараясь скрыть улыбку, буркнул Хенг. — Мне уже семнадцать. Скоро будет. Мальчики — это которые вон по улице без штанов бегают.

— Ну, мужичок, прости. Забыла я, ты-то в штанах. Только я не твоя девочка, не Алоста. Я же старая бабка, для меня вы все мальчики да девочки…

Митрана вздохнула и молча принялась за тесто. Хенг тоже затих. Он знал, о чем она сейчас думает. Ее сыну, Гонсору, сейчас тоже было бы семнадцать. Могло бы быть. Судьба, однако же, решила по-другому. Это случилось три года назад, когда Митрана с сыном жили в Куягу-Сол, в вотчине князя Ашла-лоса. Мелкий князек, захудалый, но у себя в родовых владениях держался царем вселенной. Митрана мыла полы в княжеском тереме, а Гонсор прислуживал князю за трапезой. И в один злосчастный день умудрился пролить тарелку супа, забрызгав княжеский бархатный кафтан. Князь Ашла-лос в гневе распорядился отправить мальчишку на псарню, запороть воловьими жилами до смерти, а если оклемается — бросить в волчью яму. Была у князя такая. Сажени три глубиной, сверху — решетка, а внизу двое или трое голодных волков. Их полагалось изредка подкармливать объедками — если не случалось более сытной пищи.

Все, что велел князь, было аккуратно исполнено. Ей позволили взглянуть на сына — перед тем, как поднять решетку и столкнуть в яму то, что от него осталось. Это стоило Митране золотой монеты, единственной, припасенный на черный день.

После этого она ушла из Куягу-сол. Точнее говоря, сбежала. Просила милостыню, скиталась, в конце концов добрела до имперской столицы, а тут мыкалась, покуда судьба не столкнула ее со Стариком. Тот повел себя в высшей степени достойно. Принял ее на должность, даже плату назначил (мизерную, конечно). Год назад возникло дело — Митрану случайно увидели на базаре княжеские слуги, посланные в столицу по какой-то надобности. Крикнули стражу — дескать, беглая крепостная, держи ее! Стража, понятное дело, не решилась хватать служанку господина старшего инквизитора, ее отпустили домой, но неугомонные княжеские посланцы заявились и туда.

Старик вышел им навстречу с тростью и велел убираться вон. И вдобавок передать князю, что Священное Ведомство весьма интересуется чистотой княжеской веры. Что поступили очень занятные материалы. И наверное, вскоре блистательному князю Ашла-лосу придется направить свои стопы в столицу Империи, чтобы дать в Священном Ведомстве подобающие объяснения.

После чего прогнал слуг тростью.

4

Старик заявился домой лишь когда зеленая полоска на западе растворилась в теплой, болотистой жиже сумерек. В час, когда, по здешнему выражению, вещи и тени меняются местами.

Он был необычно молчалив, и, как показалось Хенгу, чем-то расстроен. Буркнув что-то вроде приветствия, Старик сунул ему в руки трость и шляпу, а потом, не сняв форменного синего плаща, забрался по скрипучей лестнице наверх, в свои покои. И надолго там застрял. Видно, молился.

— Не в духе он сегодня, — задумчиво протянула Митрана. — Не след ему сейчас под руку попадаться. И с чего бы оно?

— Ну, мало ли у старика нашего служебных неприятностей, — ответил Хенг. Он наконец нашел себе дело, вооружившись шилом и суровыми нитками, чинил порвавшиеся туфли. — Знаешь, мудрые не любят сидеть высоко. Падать оттуда болезненно.

— И где ты этих выражений понабрался? — вздохнула Митрана. — Не вздумай при хозяине такое ляпнуть. У нас вот иначе говорили, в деревне: «Мал язык был, да горяч, от него пожар случился…»

— Да ладно тебе, — сказал он хмуро и добавил: — Главное, мне тут торчать, пока его благобдение инквизитор не соблаговолит откушать. А он, между прочим, не торопится. А у меня, между прочим, дела.

— Знаю я твои дела, — тут же заворчала Митрана. — Мал ты еще для таких дел. Подрасти бы еще надо. Подождать.

— Уж не до восьмидесяти лет? — ядовито поинтересовался Хенг.

Митрана не успела ему ответить. Раздался тяжелый стук шагов. Старик, переваливаясь словно откормленная утка, спускался с лестницы.

— Ну, и долго я буду ждать ужина? Будут меня кормить в этом доме, или как? — мрачно сказал он, входя нам кухню. — Вы я вижу, тут прохлаждаетесь, вместо того, чтобы, как надлежит…

— Да у меня все готово, ваше благобдение, — засуетилась Митрана. — Извольте пройти в трапезную палату, сейчас в один момент все будет на столе.

— Ну, смотрите у меня, — явно смягчившись, заявил Старик.

Насытившись, он некоторое время сидел молча, видимо, прислушиваясь к своему животу. Все такой же грузный, мрачный, седой. Хенг снова поймал себя на мысли, что жалеет его. В принципе, Старик не так уж и плох. Тем более, он болен и одинок. И (Хенг знал это) постоянно думает о смерти. Готовится. Тоскливо, наверное, если лишь этим голова забита. Но что поделаешь — профессия сказывается. Священнослужитель четвертого ранга, старший инквизитор столичного Ведомства.

— Как показался вам ужин, — ваше благобдение? — робко спросила Митрана, желая разрядить обстановку.

— Как всегда, неплохо. Весьма, да… Впрочем… Хм-м… — мысли Старика были заняты чем-то другим.

— Что-нибудь случилось, ваше благобдение? — поинтересовался Хенг. Ему и в самом деле стало интересно: как среагирует Старик на такую дерзость. Слугам не полагается проявлять любопытство к хозяйским делам.

— А, что у нас может случиться, — махнул рукою Старик. — Все у нас как всегда. Работы вот только с каждым днем все больше — с головой зарываюсь, и конца-края не видать.

«Ишь ты, — мысленно присвистнул Хенг. — Видно, и впрямь умотался он будь здоров. Ни тебе лекций о должном поведении, ни напоминаний о благодарности… Интересно.»

— Сегодня ведьму допрашивал, — помолчав, сказал вдруг Старик.

— Ну, и как, призналась? — вновь полюбопытствовал Хенг, стараясь, правда, придать голосу надлежащую почтительность.

— В том-то и дело, что нет, — устало буркнул Старик. — Значит, опять долгая возня… Опять писанины гора, опять по ночам работа.

— А что же вы лично-то допрашиваете? — совсем уже забыв об осторожности, продолжал задавать вопросы Хенг. — У вас, никак, помощников чуть ли не сотня.

— Ну да, помощники, — старик мрачно ухмыльнулся. — Это, знаешь, такие помощнички, что лучше уж все самому. Им только дай… Они тебе за два часа протокол сляпают, заключеньице — и на костер. А чтоб разобраться, как положено, на такое они не горазды. А там кто ее знает, может, она и не ведьма вовсе. Бывали такие случаи, да, бывали. Вот помнится, лет пять назад…

Старик внезапно замолчал, удивленно глядя перед собой водянистыми усталыми глазами. Точно он на мгновение забыл, где находится, с кем говорит — и мучительно вспоминал. Потом он весь побагровел, ударил по столу кулаком так, что посуда загремела.

— Вот отсюда! Все вон! Знайте свое место, свиньи!

5

Сумерки сгустились, и все вокруг заволокло плотной, тяжелой тьмой. Скрылись дома, мостовые, и лишь тусклые, далекие огоньки чьих-то окон, казалось, говорили о том, что где-то есть еще люди. Ночью пространство жило своей, странной и неприятной жизнью. Все расстояния необъяснимо вытянулись, углы заострились, камни мостовой норовили зацепить ногу. Ватная тьма спрятала почти все звуки — у Хенга временами было ощущение, что он идет по морскому дну. Сколько ни живи здесь, а все равно не привыкнешь. То ли воздух такой, то ли сама атмосфера этих мест — гнилая, мертвая, и в то же время хищная, затаившаяся перед прыжком.

До Змеиной улицы идти было всего-ничего, но это — днем. Сейчас же, после первой стражи, приходилось шагать осторожно. Иначе запросто можно наткнуться на какое-нибудь бревно, брошенную пустую бочку, угодить в сточную канаву. Или того хуже — привлечь внимание городской охраны. И доказывай потом, что ты не грабитель, не вор, и вообще.

Наконец он добрался до небольшого, глубоко вросшего в землю дома. Алоста должна быть сейчас одна, тетка ее, наверное, все еще торчит у соседки. Она иногда и заполночь там засиживается. А Алоста все равно не ложится, ждет ее. Или его.

Хенг остановился. Что-то было не так, что-то его смущало. Спустя секунду он понял — в доме темнота. Ни лучика света. А ведь обычно Алоста сидит при свече. А то и масляную лампу жжет, если, конечно, масло у них есть. Но сейчас дом казался черной глыбой, сгущением тьмы. Странно все это. Очень странно.

Он тихонько постучал костяшками пальцев в перекошенную, просевшую на ржавых петлях дверь. Подождал. Ни звука. Хенг уже собирался уходить, как где-то в глубине дома послышались тихие, слегка шаркающие шаги. Это не Алоста, у нее шаги как у птицы, быстрые, легкие. Неужели тетка вернулась раньше обычного? Видно, они уже легли. Ну, теперь будет…

— Кто там? Кто? — послышался шелестящий, испуганный голос тетушки Конинте-ра.

— Это я, Хенг, — он старался говорить как обычно, но непонятно откуда взявшаяся нервная дрожь исказила его голос. — Я слишком поздно, наверное? Тогда я пойду, простите. Я тогда завтра приду.

— Нет, не уходи, — прошелестела тетушка. — Погоди, я сейчас.

Она принялась греметь засовами, навесными цепями, и спустя минуту приоткрыла дверь. На самую малость — так, что едва можно было войти. Хенг быстро проскользнул в сени, тетушка тут же начала накладывать засовы, после чего зажгла лучину. Тьма немного расступилась, и Хенг удивленно хмыкнул — тетушкино лицо было бледным точно мукой обсыпанное, глаза ввалились, плечи беззвучно тряслись. Такой Хенг ее никогда еще не видел.

— Стряслось чего? — почему-то шепотом спросил он. Тетушка кивнула и, не слова не говоря, потащила его в свою комнату.

6

— Ну, так чего у вас? А где Алоста? — голос его был спокоен, но склизкие, нехорошие предчувствия уже обволакивали сердце.

Тетушка Конинте-ра помолчала, всхлипнула, а потом, решившись, произнесла:

— Алосту забрали.

— То есть как это забрали? — удивленно спросил Хенг, но еще не кончив говорить, понял — удивляться нечему. Не первый же день он тут, насмотрелся всякого.

— А вот так, забрали. Утром еще. Пришли двое, показали бумагу и увели. А за что, почему — не сказали.

— Да кто ее забрал? — едва не вскричал Хенг. — Кто это был?

Тетушка вновь всхлипнула, отдышалась.

— Священное Ведомство, кто же еще. Синие плащи. Да и на бумаге их знак — орел с факелом.

Хенг вздрогнул. Вот, значит, как. Хуже не придумаешь. Оттуда, из Ведомства, не возвращаются. Старик об этом говорил. Оттуда всего лишь две дороги. Виновен — на костер. А если и окажешься без вины — в темницу до конца жизни. Подозрение-то остается. Да и чтобы не болтал потом лишнего.

— За что ж ее?

— А кто знает? Эти разве скажут? Да и не их это дело, объяснять. Их дело — тащить. А только я думаю, в колдовстве подозревают. Не иначе. Скоро, думаю, и мой черед настанет. Ихняя метла, она чисто метет, ни соринки не оставит.

— Да какая же она колдунья? — Хенгу не пришлось стараться, изображая возмущение. Он и так еле держал себя в руках. — Разве колдуньи такие? Они же старые все, смуглые, с горбатыми носами.

— Маленький ты еще, — вздохнула тетушка. — Сказкам веришь. Колдуньи-то, они всякими бывают. Алоста наша, конечно, ни сном ни духом, а как докажешь? Я вот думаю, может, кто из соседей донес.

— Это о чем еще?

— Да было тут дело, — смущенно отозвалась тетушка. — У соседки нашей, Гуарады, сынок маленький, Сидги, может, знаешь. Ну, бегал он на днях где-то с ребятишками, ногу поранил. А рана-то нехорошая оказалась, нога опухла. И болит. Ну, он сперва криком кричал, а потом уже не мог, хрипел только. Ну, а все ж на виду. Алоста и пожалела, можно мне, говорит, попробовать? Авось хуже не будет. Ну, промыла она ему ножку, листья какие-то приложила. Может, еще чего и пошептала — меня рядом не было, не стану врать — не знаю. Вот и все.

— А что дальше?

— А дальше что? Сошла опухоль-то, на следующий день. Еще денька два Гуарада его дома подержала, а теперь вот уже третий день вовсю с приятелями носится — и хоть бы что.

— Я чего-то не понимаю, — признался Хенг. — Донос-то о чем? Ладно бы еще пацанчик этот помер, а то ведь выздоровел.

— Вот я и говорю, дитя ты еще малое, — махнула рукой тетушка. — Кормить тебя еще и кормить березовой кашей, покуда не поумнеешь. Да разве ты ничего не понял? Чем бы ни кончилось, все в руку. Выжил мальчик — значит, ведьма она, коли вылечить сумела. Помер — тем более. Ведьмы — они, стало быть, завсегда вредят. Кто хочет доказать, тому все сгодится.

— Да кому же это нужно, Алосту оболгать? Разве она хоть кому злое чего сделала?

— Разные люди бывают. Очень разные. Одному зло сотворят, он через день и помнить не помнит. Другому покажется чего сдуру — век будет изводиться и других изводить. Да и то, пожалуй, что боятся. Люди же как думают? Коли смогла вылечить, сможет и порчу навести. Так лучше беду упредить. Вот и донесли. А кто — поди разбери. Да и стоит ли гадать? Этим делу не поможешь.

Хенг неожиданно почувствовал, как в глазах рождаются злые, горячие слезы. Не дай Бог! Никогда он тут не плакал, даже в первые дни. Не ребенок же он! Вышел из этого щенячьего возраста. Но как быть сейчас? Как справиться с собой, если еще мгновенье — и по щекам поползут соленые капли? Алоста… Ее голос — красивый, точно колесо радуги после теплого дождя. Ее золотистые, чуть рыжеватые волосы, ее прищуренные зеленоватые глаза. И родинка на правой щеке… Алоста…

Все же ему удалось сдержаться. И хмурым, каким-то механическим голосом он произнес:

— А может, все-таки что-то можно сделать?

— Да что уж теперь, — пожала плечами тетушка. — Остается только Бога молить. Да и то — поможет ли? Грешные мы все, грешники великие. За то и терпим.

— Да какие же у Алосты грехи? — закипая, но все еще сдержанно спросил Хенг. — Она что, воровала, разбойничала? Ей-то за что?

— Вот я и смотрю, вы с ней точно с одной луны свалились, — хмуро обронила тетушка. — Она вон тоже не понимала все. Те же самые слова говорила. И впрямь — странная она девочка. Уже, почитай, больше года бок о бок с ней живем, а вот не могу я ее понять. И откуда такие берутся?

— А я думал, она племянница ваша, — удивился Хенг.

— Да уж какая там племянница, — горько вздохнула тетушка. — Одинокая я. Братья да сестры мои в детстве перемерли, одна я осталась. Ну, и муж, покойник, недолго меня радовал. Убили его, в Орбаннскую войну еще. Деток мы завести не успели. Ну и вот… Алосту я в деревне подобрала. Ты ж знаешь, я по деревням хожу, когда ноги не болят. Шерсть покупаю. Там ведь куда дешевле, чем на здешнем-то базаре. Там я ее и встретила. Болела она. Сильно болела. Мне сказали, нищая она. Шла по дворам, хлеба просила, да и свалилась. Пожалели ее все-таки, в избе одной лавку выделили. Да и то изнылись. Ну, я как про это услышала — меня как что-то в грудь толкнуло. Не все же, — думаю, — в одиночестве жить. Вот и взяла ее с собой. Хозяева, те уж не знали как и благодарить меня. Такую обузу с ихних плеч сняла. С Божьей помощью до города добрались, мужики из той деревни в город ехали, торговать, взяли нас в телегу. И даже денег не запросили. Так тоже ведь бывает. Вот и получилось. И сама я не пойму, племянница ли мне она стала, дочка ли. Люблю я ее, люблю точно свою. Да, вот. А теперь…

Плечи ее затряслись, и тетушка зарыдала — тихо, без криков и причитаний. Это было страшно. Хенг стоял рядом, не зная, что делать, растерянный, слабый. И не решившись что-либо говорить, он просто сел рядом, обнял тетушку за плечи. Так они и сидели, пока заоконная мгла не начала потихоньку сереть — приближался рассвет.

7

Он не помнил, как добрался до дома. В голове звенела пустота, не было ни мыслей, ни желаний — ничего, кроме беспредельной пустоты. И лишь тоска заполняла пустоту — вязкая, безнадежная тоска. Все было потеряно, мир таял, исчезал — и не только этот, чужой и равнодушный, но и все миры, даже Земля. Какой в них теперь смысл, если все потеряно?

А что потеряно все, он не сомневался. Алосту из цепких лап Священного Ведомства не вырвать. А даже если и вырвать — что делать дальше? Здесь, в Олларе, ей оставаться нельзя — начнется такая охота, от которой никому еще не удавалось скрыться. Взять ее с собой, когда подойдет срок — об этом нечего даже и мечтать. На Землю ее отправить нельзя — не пропустят. Этот закон действует уже больше века, и не было ни одного исключения. Остаться здесь самому, бежать с Алостой в дальние пределы? Кто будет его спрашивать? Вернут силой. Да и силы никакой не надо — стоит лишь Наставнику нажать кнопку у себя на пульте. Там, на спутниковой базе. И все, привет. Перенос произойдет автоматически. Транслятор настроен на параметры его биополя. С транслятором не поборешься — легче уж выпрыгнуть из своей кожи.

Все эти мысли появились уже потом, на пороге спящего дома. В одно мгновение промелькнули они в голове, пробив каменные слои пустоты, но легче не стало. И по-прежнему липкой своей паутиной обволакивала сердце тоска, по-прежнему ломило висок, а ладони сами собой сжимались в кулаки.

— Господи, где ты пропадал?! — всплеснула руками Митрана. — Что с тобой стряслось-то? Это ж надо, вечером ушел, а заявляется под утро! Я же извелась вся!

— Уймись, — хмуро обронил Хенг, заперев за собой входную дверь на тяжелый кованный засов. — Со мной-то ничего не стряслось…

— Да что ж ты весь взмыленный такой? Глядеть страшно!

— Алосту забрали, — отрывисто проговорил он. — В Священное Ведомство. Еще вчера утром.

— Боже мой! — выдохнула Митрана, опускаясь на лавку. — За что ж ее, бедную?!

— Спроси что-нибудь полегче, — крикнул Хенг. — Какая тебе разница, за что?

— Да тиши ты, тише! — всполошилась Митрана. — Хозяина разбудишь!

— Именно это я и собираюсь сделать, — бросил Хенг, и не обращая внимания на всхлипывания Митраны, пошел к лестнице. Он сам не знал, что сделает, и есть ли в этом какой-нибудь смысл, но поднимался по узким ступеням все выше.

А потом он резко, не таясь, толкнул дверь в спальню Старика. Та еле скрипнула — петли надо бы смазать, — мелькнула совсем уж некстати затесавшаяся в голову мысль.

Старик спал чутко. При звуке открывающейся двери он вздрогнул и приподнялся на подушке, нашаривая свечу на столике возле постели. Впрочем, это было лишним — бледный утренний свет сочился сквозь щели в ставнях.

— Кто здесь? — пробормотал он, еще не совсем проснувшись. — Ты, Хенг? — Старик был удивлен. — Что тебе нужно?

— Спокойно, ваше благобдение! — ответил Хенг, без приглашения садясь на стул в изголовье постели. Усевшись, мрачно произнес:

— Не дергайтесь. Не советую.

— Да ты что?! — Старик задохнулся от возмущения. — С ума сошел? Кто тебе разрешал сюда ходить? Да я тебя! Или ты? — он внезапно замолчал, в ужасе уставившись на Хенга. — Господи, заслони и оборони! — вырвался из его груди хриплый возглас.

— Я же сказал, спокойно. Не надо молитв, грабить и горло вам резать я не собираюсь. Мы просто поговорим. И чем меньше вы станете делать глупостей, тем лучше закончится наша беседа. Во всяком случае, для вас. Уяснили, ваше благобдение?

Старик, надо отдать ему должное, умел, когда нужно, сдерживать свой нрав. Он молча кивнул и, помолчав, спросил:

— Так что же тебе надо? Что случилось такого, что ты, забыв о надлежащем слуге поведении, поднял меня ни свет, ни заря? Между прочим, я лишь под утро уснул. Всю ночь заснуть не мог, кости болели.

— Кости, значит, говорите? А больше ничего не болело? Совесть, к примеру, как? Не беспокоит? Или вам в Священном вашем Ведомстве ее удаляют?

— Что ты себе позволяешь? — спокойно прервал его Старик.

— Пускай эти вещи вас больше не волнуют, — отрывисто бросил Хенг. — Я больше вам не слуга и дня не останусь в этом доме.

— Наглец! И это после всего?! Да я так тебя отдеру, месяц на пузе спать будешь!

— Вам все еще невдомек? Между прочим, еще одна подобная фраза, и я заставлю вас проглотить любимую плетку. Надеюсь, вы понимаете, силы у меня хватит.

— Ладно. Кончай ломать комедию, — велел Старик. — Если тебе есть, о чем говорить, говори. Если нет — уходи. Я не стану держать тебя силой. Хотя мог бы поднять на ноги всю городскую стражу. И это кончилось бы для тебя намыленной веревкой. Но этого я делать не стану. Я даже не стану напоминать тебе, как прошлой зимой ты постучался в мой дом, голодный и больной. Как я три недели выхаживал тебя, прежде чем ты смог произнести свои первые слова. Я не стал допытываться — кто ты, откуда, нет ли за спиной у тебя разбойного прошлого. Я дал тебе кусок хлеба, крышу над головой. Иногда я, быть может, был с тобой излишне строг — но для твоей лишь пользы. Ты не можешь сказать, что тебе жилось хуже других. И вот чем все кончилось! Хочешь уходить — давай, иди. Ты знаешь, где лежат мои деньги — возьми, сколько надо, и ступай.

— Знаете что, старший инквизитор, — бесцветным голосом ответил Хенг, — не стоит напрашиваться на мою благодарность. Считайте, вы ее уже получили. Дело в другом. Впрочем, и впрямь хватит вилять. Давеча вы рассказывали о своем тяжелом трудовом дне. О ведьме, которую допрашивали. Кто она?

— Зачем тебе это знать? — искренне удивился Старик.

— Зачем — это уж мое дело. Но я могу ответить и за вас. Ее имя Алоста. Она со Змеиной улицы. Ей шестнадцать лет. Так?

Старик помолчал, пожевал губами. Затем негромко сказал:

— Да, все верно. Но откуда ты знаешь?

— Неважно. Не забывайте — сейчас спрашиваю я. Мне нужно знать: в чем ее обвиняют?

— Мог бы и сам догадаться, — проворчал Старик. — Раз ведьма, то не в недоимке же налога. В колдовстве, естественно.

— Кто ее обвинил?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Интересно, почему же?

— Не забывай, я работник Священного Ведомства, и не имею права разглашать следственную тайну. Да и желания у меня такого, представь себе, нет.

— И все же вам придется рассказать, — хмуро отозвался Хенг.

— Ты грозишь мне? — удивился Старик. — Чем же? Зарежешь меня? Но я этого не боюсь. Рано или поздно всем нам идти на суд Небесного Владыки, и лишь Ему решать — кто когда пойдет. Если Ему угодно меня призвать, используя твой нож, как средство — что ж, разве Его воля — не моя воля? А если Он хочет, чтобы я еще пожил в грешном нашем мире, то Он остановит твою руку. Чем же еще можешь ты мне грозить? Пытками? Но я их выдержу. Господи, о чем мы говорим! Да ты ведь даже не знаешь, как это делается!

— А вы зато хорошо знаете. Вы пытали ее?

— Кого, эту ведьму, Алосту? Пока что нет. Испытание, да будет тебе известно, применяется только после третьего неудачного допроса. А у нас только первый был.

— Почему вы так уверены, что она ведьма? — сдерживая слезы в голосе, проговорил Хенг.

— Похоже на то. У меня же опыт, много их насмотрелся. Но окончательно судить рано. Ты ведь знаешь — бывают и ошибки. Не так часто, конечно, как болтают на базаре бабы, но бывают.

— И что тогда? Вечная тюрьма? Грязное окошко под потолком? Нет, знаете ли, меня это тоже не устраивает.

— Не устраивает? Тебя? — переспросил Старик. — А почему это должно устраивать или не устраивать тебя? Ведь речь шла, насколько я понимаю, об этой девочке, Алосте?

— Считайте, что нет никакой разницы. Что она, что я — все равно.

— Вот теперь я, кажется, начинаю что-то понимать, — задумчиво протянул Старик. — «Да станут двое единым телом…» Что ж ты раньше-то не сказал?

— А толку? — ответил Хенг. — Что это изменит? Вы же не отпустите ее ради меня?

Старик тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

— Да, пожалуй, ты прав. Если она действительно ведьма, ее не спасет сила твоей любви. Лишь пламя костра очистит ее душу, спасет от ада. Страшное, конечно, средство, я понимаю. Но поверь мне, мой мальчик — иначе нельзя. Иначе ей самой будет хуже. Огонь пожрет ее тело, но останется душа. А если в бесовском невидимом пламени сгорит душа — спасется ли тело? Ты же не станешь бросаться на врача, который отрежет гноящуюся руку, чтобы спасти человеческую жизнь? Так и мы, инквизиторы — мы такие же врачи. Вся разница лишь в том, что толпе неизвестны болезни духа, толпа наивна и суеверна. Куда как проще думать про нас, будто мы — невесть какие злодеи.

— А вы не думаете, ваше благобдение, что на самом деле все по-другому? Что «бесовское невидимое пламя» — это лишь ваши домыслы? Одни в бреду увидели, другие подхватили — и пошло… А люди из-за вас, между прочим, горят не в каком-нибудь там, а в самом настоящем огне.

— Я тверд в своей вере, — негромко произнес Старик. — И мне жаль тебя. Похоже, глаза твои так и не смогли открыться навстречу Свету. Ты бредешь во тьме наугад, и нет в тебе корня. И ты не справишься с вихрем, когда оборвется цепь земной твоей жизни.

— Не надо цитировать священные тексты. Это не имеет никакого отношения к делу. К делу имеет отношение лишь судьба Алосты. И вы все-таки скажете мне то, что нужно. Я заставлю вас. Не верите?

— Не верю. Ты еще мальчик, ты только начинаешь жить — откуда тебе набраться мудрости? Или… Или ты грозишь мне бесовской силой? Но в тебе ее нет. Уж я бы почувствовал, пойми, это мое дело, моя работа. Я знаю, что ты чист. Иначе бы мы говорили по-другому.

— Чист, значит? А Алоста — ведьма? Хорошее же у вас чутье, старший инквизитор, — зло усмехнулся Хенг. — Если я чист, она тоже чиста. Если она ведьма — так и я колдун.

— Нет, ты не колдун, — помедлив, ответил Старик. — Но в тебе и в самом деле есть нечто странное. Я давно это замечал. И не интересовался я твоим прошлым не случайно — знал, что не получу правдивого ответа. А зачем мне пачкать тебя вынужденной ложью? Одно я знаю — ты не колдун. Ты кто-то другой. Поверь, я и в самом деле хотел бы тебе помочь — но не имею права.

— Тогда ответьте на мои вопросы. Больше мне от вас ничего не надо. Я все сделаю сам. Я еще не знаю, что сделаю, но все равно. Она должна жить. И быть свободной. Я все сделаю для этого.

Старик пожевал губами.

— Погоди, дай мне подумать. Ведь я еще не знаю, в самом ли деле она ведьма. А если нет… Быть может, если я увидел бы тебя впервые меньше суток назад, прикованным к стене, я бы тоже принял твою странность за колдовские чары. Так что если я и впрямь ошибаюсь… Но я не могу ее отпустить. По закону, она остается подозреваемой и до конца жизни содержится в заточении. Как я ее отпущу, какой властью? Я всего лишь старший инквизитор. Это не так уж много, мой мальчик. Выше меня — ведущий инквизитор, главный инквизитор столицы, Генеральный инквизитор Короны… Не думай, что я всесилен. Да, осудить я могу многих, но выпустить… Нет. Хотя ладно. Задавай свои вопросы.

— Где она находится?

— В подвалах Ведомства, где ж еще, — Старик усмехнулся. — Третий подземный ярус, двадцать седьмая камера. Одиночка.

— Когда должен быть следующий допрос?

— Сегодня. Но, видимо, придется отложить. Что-то я плоховато себя чувствую, сегодня, судя по всему, работать не смогу. После восхода солнца тебе придется сходить туда. В канцелярии сообщишь, что я приболел, а без меня чтобы не начинали. А дальше — как знаешь.

— Спасибо вам, — сдавленным голосом прошептал Хенг, и не в силах сдержать слезы, выбежал из комнаты.

8

Темную громаду Ведомства видно было издалека. Точно гнилой зуб в оскаленной челюсти имперской столицы, возвышалась она над городом. Ее ни с чем не спутаешь — бурые, грубо обтесанные камни стен, в которых скрыты узкие щели-бойницы, взметнувшиеся к небу остроконечные башни, глубокий ров, обычно доверху полный воды, но сейчас — жара, засуха, и ров пуст — лишь на дне мутно поблескивают оловянного цвета лужицы. Когда-то здесь была настоящая крепость, ее не раз штурмовали орды кочевников, но без толку — такую махину с наскока не возьмешь, а долгими осадами кочевники не увлекались.

Но те времена давно прошли, Империя разрослась и окрепла, о кочевниках помнили только старики-летописцы, и крепость оказалась ни к чему. Да и город за три столетия незаметно сместился вниз, поближе к реке. Впрочем, для императорского дворца ей все равно не хватало пышности, а столичный гарнизон размещался в городских казармах — чтобы в случае чего всегда быть под рукой.

Зато Священному Ведомству крепость весьма приглянулась. Здесь, недалеко от города, стояла тишина, меньше было посторонних глаз и ушей, а огромные подвалы крепости как нельзя лучше годились для камер и следственных кабинетов.

Хенг не раз уже здесь бывал — носил Старику обеды, приезжал за ним на бричке, заменяя кучера Апларгу. Тот имел обыкновение несколько раз в год впадать в запой, и ни Стариковские нотации, ни плеть не были над ним властны. Впрочем, бричкой Старик пользовался изредка, если очень уж болели ноги — обычно он предпочитал пешие прогулки.

Войти в крепость мог любой. Стражники у входа лишь бегло осматривали — нет ли с собой оружия. Да и то не слишком старались. В Ведомство много народу ходит, за всеми не уследишь. Кто по вызову, кто с доносом, кто за справкой о благонадежности.

А вот выйти было не просто. Для этого нужно получить выходной жетон — глиняную табличку с выдавленным знаком. Знаки менялись каждый день по непредсказуемой системе, и подделать их было невозможно. Те же самые стражники, лениво смотревшие на входящих, вдруг становились грозными и неприступными. Тех, оказался кто без жетона, волокли в караульную, где с ними разбирался начальник охраны. Если выяснялось, что жетон потерялся, бедолага получал сорок плетей и счастливый, что так легко отделался, спешил убраться подальше. Если же нет — начиналось следствие.

Хенг обычно получал жетон в канцелярии. Там его уже знали в лицо, с этим проблем не возникало. И на сей раз толстый, скорбный от повседневного недосыпа писец выслушал историю о заболевшем старшем инквизиторе, горестно пожевал губами, черкнул несколько строк в огромной, занимающей весь стол учетной книге, после чего выдал Хенгу новенький жетон.

Хуже было другое. Вход в подземные ярусы охранялся сурово, и пускали туда лишь своих, никакой жетон тут не годился. А именно там, на третьем подземном, и находилась Алоста.

Значит, надо пользоваться своими средствами. А это, между прочим, строжайше запрещено. Можно считать, зачет завален. А может, и не только зачет. Может, и вовсе выгонят. Ну и что? Не найдет он себе дела, что ли? Жаль, конечно. Столько лет мечтал. Ну и черт с ними, с мечтами. Главное — это вытащить отсюда Алосту, а там посмотрим.

Между прочим, своими средствами может и не выйти. Сколько времени не тренировался, да и энергию, конечно, не аккумулировал. Зачем, если все равно нельзя? Вот и доигрался.

Ладно, попробовать все же придется. Главное, делать все тихо, не поднимая шума. Сбегутся стражники — считай все пропало. Ну ладно, побить-то он их побьет, но как вывести Алосту? На защиту для двоих ему не хватит сил. Да и умения, если уж говорить всерьез.

Значит, нужно включить «эффект невидимости». Да вот получится ли? Энергии нужно много, блуждать, наверное, придется долго. А он так давно не практиковался…

У него получилось. Конечно, на деле все оказалось еще тяжелее, чем в мыслях. Энергия расходовалась неравномерно, ему так и не удалось добиться гладкой пульсации, за такое качество там, на Земле, ему бы просто не засчитали контрольную. Но все же главного он достиг. Стражники, гремя латами, шли мимо него — и не замечали. Суетливые чиновники Ведомства пробегали, едва не задевая его, точно он был куском сжавшейся пустоты. Невидимость худо-бедно, но работала.

Он крался кривыми, темными коридорами, освещенными лишь пламенем торчавших из стен факелов. Прижимался к холодным камням, боясь лишний раз вздохнуть. Казалось бы, можно и не таиться, но Хенг знал, какая это капризная штука — эффект невидимости. Все может сорваться, причем совершенно неожиданно. Такие случаи бывали.

Но неожиданностей не случилось. Он без всяких приключений вышел к винтовой лестнице, ведущий вниз — на подземные ярусы, к следственным камерам. На самой лестнице Хенг чуть было не столкнулся с двумя солдатами, загородившими весь проход. Солдаты весьма бурно выясняли свои запутанные отношения. Хорошо, вовремя заметил, поднырнул под руку и быстро скользнул вниз, в темноту. Солдаты ничего не заметили. То ли помог эффект невидимости, то ли они были поглощены своим спором.

Вскоре лестница привела его к третьему ярусу. Теперь оставалось найти камеру — и тогда… Что тогда, Хенг не знал и сам. В голове звенело, и мысли были подобны ядовито-рыжему свету факелов. Уже на расстоянии десятка шагов свет расплывался, таял в мутной, клубящейся дымом темноте.

Потом оказалось, что он заблудился. Коридоры ничем не отличались друг от друга, узкие, пыльные, пересекающиеся под неожиданными углами. Тут, в отличии от надземных этажей, редко можно было кого встретить. Иногда небольшими группами проходили солдаты, один раз встретился чиновник с охапкой свитков, а так — тишина. Кроме шипения факелов — ни звука. Хенг даже подумывал, не убрать ли невидимость, но не решился. Сейчас любая ошибка обошлась бы слишком дорого.

А двадцать седьмой камеры все не было. И Хенг не мог придумать никакого мало-мальски разумного плана для поиска. Тут все, казалось, порождено фантазией шизофреника. Странная, лишенная какой-либо логики сеть коридоров и лазов, непонятно зачем вырубленные в скале огромные, невероятной высоты залы, глубокие ниши, кончающиеся узенькими, ведущими вниз лестницами, но гораздо чаще — просто тупиками. Несколько раз ему встретились отверстия колодцев, забранные толстыми решетками. Хенга неприятно поразила толщина прутьев этих решеток. Точно они служили защитой от кого-то там, внизу, в необъятной глубине.

Где-то у него внутри медленно рождалась злость. Неужели все напрасно? Теперь, когда, казалось бы, остался какой-то жалкий пустяк? Неужели он так и не справится с этой дурацкой коридорной системой? Конечно, так строили с умыслом — если противник и ворвется в крепость, то завязнет здесь, в паутине безумных ходов, и осажденным легко будет перебить врагов поодиночке.

Камера отыскалась лишь когда злость сменилась тихим отчаянием. Он остановился передохнуть, и взгляд случайно скользнул по табличке над ближайшей дверью. Это была она! Двадцать седьмая!

Наверняка он много раз уже проходил мимо, но не замечал. Да и непросто было заметить маленькую бронзовую табличку в тусклом свете гаснущего факела.

Ну и что теперь? Выломать эту дверь? Хенг понимал, что это ему не по силам. Дверь-то непростая, из лучших сортов стали, весом в несколько тонн. Петли намертво вделаны в стену. Базальт. Крепчайшая порода. К такой двери не подступиться без полевого бластера. Да и то, наверное, целый заряд на нее пойдет. И шуму будет к тому же… А тогда держись! Тишина и безлюдье — обманчивы. Старик однажды рассказал, что в стенах есть скрытые полости, а там сидят специально обученные слухачи. Чуть какой подозрительный звук — и тут же поднимается боевая тревога.

Остается одно, последнее средство. Идти сквозь стену. Но легко сказать. Это чревато. Это не «эффект невидимости», где на физическом плане ничего не происходит, а меняется лишь частота излучения биополя. Психологический обман. На Земле такое в древние века умели японские ниндзя. Не зная, разумеется, психобиотичекой динамики. Будь тут, в крепости, телеобъективы или инфралокаторы — и его «невидимость» оказалась бы раскрыта в первые же полторы минуты.

Но сквозной переход — дело другое. Тут уж придется менять молекулярную структуру, входить в резонанс с p-волнами. Энергии требуется раз в десять больше, чем на невидимость. Но что хуже всего — запросто можно и не выйти из этого состояния. Оказаться размазанным в стене. И ведь энергии не накопишь, здесь ни света, ни тепла. Долго так не продержаться. Конечно, спасатели на Базе в свое время забеспокоятся. Но когда это еще произойдет, да и сколько времени займут поиски? Запросто можно успеть окочуриться.

Но что-то же делать надо! Придется рисковать. Тем более, что он уже почти у цели, и лишь несколько метров холодного камня отделяют его от Алосты. Вся надежда на судьбу.

Готовился он тщательно. Несколько раз проговорил в уме последовательность операций, убрал уже ненужную невидимость, проверил тело — все ли в порядке. И когда понял, что дальше тянуть нечего — сделал первое, ключевое движение.

Тишина взорвалась у него в голове, ударила сразу отовсюду — и сверху, и с боков, и снизу. Свет факела померк, вязкая темнота залила все вокруг, и он шел в этой темноте, точно по пояс в озере густого киселя, каждый шаг длился, казалось, тысячу лет, перед глазами висела ослепительно-яркая синяя радуга, но почему-то она ничего не освещала. Боль холодными клещами сдавливала виски, и он едва не потерял равновесия. Но все-таки идти было можно, и он шел.

А потом вдруг тишина лопнула, разлетелась острыми, ледяными осколками, в голове вспыхнул пронзительно-белый свет, и Хенг понял, что переход завершился. Тогда он рискнул открыть глаза.

Все получилось. Он был здесь, по внутреннюю сторону стены, в двадцать седьмой камере. Когда голова перестала кружиться, он смог оглядеться.

Камера оказалась почти такой же, как ему представлялось. Маленькая, шагов пяти в ширину, она уходила вглубь шагов на десять. Высокие, сужающиеся точно воронка стены незаметно переходили в сводчатый потолок. В стене возле двери, воткнутый в ржавое кольцо, чадил догорающий факел. И лишь одно отличие.

Алосты здесь не было.

9

Вместо нее к дальней, едва выступающей из мрака стене был прикован какой-то человек. И прикован основательно — толстые стальные кольца обхватывали его туловище в нескольких местах, шею сдавливал широкий обруч с длинными, слегка искривленными шипами.

Хенг растерянно молчал. Как же так? Ведь здесь должна быть Алоста! И ярус третий, и камера та самая. Неужели Старик наврал? Но зачем ему врать? Если он и хотел обмануть Хенга, выдать его страже, нашел бы способ получше.

Молчание нарушил узник:

— Мир тебе! — голос его оказался неожиданно сильным, словно не было ни камеры, ни цепей, ни тугого ошейника.

— Здрасте, — удивленно пробормотал Хенг. — Я, наверное, ошибся. Это двадцать седьмая камера?

— Видишь ли, меня тащили с завязанными глазами, так что уж не знаю, — ответил узник. — Может, и двадцать седьмая.

Он помолчал, и, как показалось Хенгу, прислушивался к чему-то. Потом, чему-то улыбнувшись, произнес:

— Было бы весьма неплохо, если бы ты взял факел и подошел поближе. Хотелось бы разглядеть того, кто ходит сквозь каменные стены. Такое случается нечасто, стоит запомнить. Тем более, факел скоро догорит. По моим расчетам, ему осталось светить не больше часа.

Хенг вытащил факел из облупившегося бурой ржавчиной кольца и шагнул вглубь камеры.

При свете рыжего огня он смог разглядеть узника получше. Тот оказался куда старше, чем можно было бы предположить по его голосу. Почти всю его грудь покрывала седая борода, грива седых волос падала ему на плечи, лицо избороздила сеть морщин, но глаза были молодые, неожиданно веселые.

— Вот, значит, ты какой, — улыбнулся узник. — Ну, давай знакомиться. Поступим традиционно. Поскольку я старше, сперва расскажи о себе. Кто ты? Как твое имя? Кто послал тебя?

Вопросы он задавал мягко, но Хенгу вдруг сделалось немного не по себе. Точно на экзамене, к которому не слишком усердно готовился.

— Меня Хенгом зовут, — хрипло, сам удивляясь своей робости, ответил Хенг. — Я в услужении у господина старшего инквизитора.

— Интересные у господина инквизитора слуги, — задумчиво протянул узник. — И что же, это он тебя послал?

— Нет, — возразил Хенг. — Я сам пришел. Только я, кажется, ошибся. Я думал, в этой камере Алоста, а тут вы вместо нее.

— Давай-ка все по порядку, — прервал его узник. — Для начала скажи имя твоего господина.

— Старший инквизитор Авмен-Кида, священнослужитель четвертого ранга. А что?

— Авмен, значит? — переспросил узник, чуть помолчав. — Как же, знавал я Авмена. Невысоко он взлетел, четвертый ранг… Да, бывает. Впрочем, это и к лучшему. А кто такая Алоста?

— Ну, один человек, — уклончиво протянул Хенг. — Я думал, она в этой камере, мне так господин инквизитор сказал.

— Так, значит, прямо и сказал? — усмехнулся узник. — Я смотрю, у тебя с твоим господином довольно-таки необычные отношения. А что Алоста? Почему она должна быть здесь?

— Ее в колдовстве обвинили, — хмуро отозвался Хенг. — А она никакая не колдунья. Ну, я и пришел за ней. Чтобы на волю увести.

— Интересно получается, — вновь усмехнулся узник. — Очень, очень интересно. Насколько я понял, некую Алосту обвинили в ведьмовстве и начали следствие. Господин старший инквизитор зачем-то сообщает своему слуге, где она сидит. Слуга сам, по своей воле, отправляется на поиски, бросает, можно сказать, вызов Священному Ведомству. И по всему видать, задача ему по плечу. Стража его почему-то не остановила, сквозь стену толщиною в пять локтей он прошел как нож сквозь масло. Насколько я понимаю, это не каждый умеет. Такая вот картина. Тебе не кажется, друг мой Хенг, что в этой картине многого не хватает?

— Ну, может быть, — кивнул Хенг. — А что вам неясно?

— Прежде всего, почему ты решился на такую авантюру ради этой Алосты? Я чувствую, тебе нелегко было.

— Потому что я… Потому что она, — Хенг замялся, — в общем…

— Все ясно, — отозвался узник. — Дальше можешь не продолжать. Прекрасно понимаю, как тяжело выразить это в словах. Сколько ей лет-то хоть?

— Как и мне, семнадцать. Почти.

— Понятно. И откуда же эта девочка?

— Со Змеиной улицы. С теткой они там живут. Жили то есть, — поправился он. Удивительное дело — вопросы старого узника не раздражали его, и даже было странное чувство, будто он пришел к врачу и рассказывает о своих болячках.

— Давно ее взяли?

— Вчера утром. А я только ночью узнал. С утра — сразу сюда. — Но до этого, насколько я понимаю, состоялся разговор с господином инквизитором? Иначе откуда бы тебе знать, куда ее посадили?

— Состоялся.

— И ты сумел его убедить… Занятно. Насколько я знаю твоего господина, запугивать его бесполезно. Да и чем бы ты мог? Значит, убедил. Ну что ж, это радует. Стало быть, Авмен не до конца увяз. Надо будет с ним встретиться. Может, и образумится. Ладно, вернемся к делу. Авмен сказал тебе, где искать Алосту. И ты ринулся в бой. Отыскал камеру, но девочки там не оказалось. Вместо нее оказался подозрительный старичок, который задает множество неприятных вопросов. Такие вот дела. Я правильно говорю?

— Да, все так и есть, — кивнул Хенг. — И я не знаю, что теперь мне делать.

— Будь у меня времени побольше, я бы что-нибудь придумал, — ответил узник. — Но скоро, по моим расчетам, за мной должны придти.

— А кто вы? — поинтересовался Хенг. Вроде бы настала его очередь задавать вопросы.

Узник немного помолчал, то ли задумался о чем-то, то ли просто собирался с силами.

— Не знаю, скажет ли тебе что-нибудь мое имя, — наконец откликнулся он. — Я Алам, настоятель Орбаннской обители. Теперь уже, разумеется, бывший настоятель.

Хенг присвистнул.

…Конечно же он знал это имя. Да и вряд ли нашелся бы кто-то несведущий. Старец Алам! Знаменитый в свое время епископ, чуть было не ставший Направителем, когда-то ближайший друг нынешнего Направителя, Сиурха. Вот уже двадцать лет как он удалился от мира в Орбанн, северную имперскую провинцию, в тамошнюю обитель. Но в уединении своем забыт не был.

Про него рассказывали сказки, о нем ходили благочестивые рассказы и злые сплетни. Он, по мнению столичных горожан, творил чудеса, исцелял, видел будущее. Он же, по словам недругов, был на волосок от ереси. Церковные власти предпочитали не затрагивать его имя, Орбаннскую обитель как бы не замечали — несмотря на многотысячные процессии паломников, на молву о старце-целителе. Ему не слишком докучали надзором, он сам подбирал себе монахов и учеников. Хенг слышал о старце Аламе еще дома, на подготовительных лекциях. По словам профессора Бермана, Алам был самым интересным явлением в Олларианской империи.

В самом деле, жизнь его казалась авантюрным романом. С детства воспитанный в горных лесах Иллура, он был язычником. В молодости его посвятили духам, он прошел тайное обучение, овладел загадочным «иллурским искусством». Потом что-то с ним случилось, что — понять было невозможно, хотя различных версий имелось в избытке. Но все они сходились в одном — после какого-то происшествия Алам бросил все — и свой дикий лесной народ, в котором он пользовался славой и немалой властью, и «иллурское искусство». Он несколько лет скитался в одиночестве по пустынным областям Севера, а потом неожиданно для всех обратился в истинную веру. С тех пор известность его начала расти как на дрожжах, хотя он, казалось бы, ничего для этого не делал, напротив — всячески старался держаться в тени. Но довольно скоро из простого инока Сеорского монастыря он сделался священнослужителем третьего ранга, спустя несколько лет — настоятелем, а потом и епископом. Как раз в те годы разразилась Орбаннская война, и он повел конное войско на Артуна-Солг, главную крепость хансатов. Уму непостижимо, как он взял ее — без осадных орудий, без пороховых запасов. Артуна-Солг в то время был неприступной цитаделью, пожалуй, покрепче нынешнего Священного Ведомства. И однако же, после недельной осады, Алам взял крепость. Кое-кто еще в те дни шептал, будто он использовал тайное искусство иллурийцев. Как бы то ни было, взятие Артуна-Солга означало конец войне. И именно тогда началась его дружба с Сиурхом Крутолобым, нынешним Направителем. Дружба, неведомо по какой причине завершившаяся вот так — камерой, ошейником и стягивающими тело стальными обручами.

10

— Что же с вами случилось, что вы здесь? — удивленно спросил Хенг. Он и в самом деле удивился — в городе ничего не было слышно об аресте старца Алама. Ни на базаре, ни в кабаках, нигде даже словом никто не обмолвился. А ведь это не старая нищенка, обвиненная в ведьмовстве, не мужик, сболтнувший по пьяной дурости чего не следует. Такие и в самом деле могли исчезнуть бесследно. Но с епископом подобные дела не проходят. Тем более с таким епископом. Арестовать высшего иерарха не так-то просто. Сперва должен быть созван Собор, на Соборе вынесут постановление. Потом в Орбаннскую обитель послали бы войско под водительством какого-нибудь князя. Все это заняло бы не одну неделю, и знала бы вся столица, да что там столица — вся Империя.

— Так уж вышло, — не спеша ответил старец Алам. — Видишь ли, мой юный друг, наши отношения с Направителем Сиурхом куда сложнее, чем кажется со стороны. И дело даже не в нем — сам-то он хороший человек. Но слишком уж по-разному мы дышим.

— Вас обвинили в ереси? — напрямую задал вопрос Хенг. Он как-то вдруг забыл, что должен играть роль инквизиторского слуги, смелого, но недалекого парнишки. Сейчас даже мысли об Алосте отступили куда-то в глубину, а на поверхности остался лишь профессиональный интерес.

— А ты, я вижу, не столь прост, как желаешь казаться, — усмехнулся старец. — Впрочем, чего ждать от ходящего сквозь стены? Об этой твоей способности мы еще поговорим. — А что до меня… Нет, формальному обвинению еще только предстоит быть. И дело даже не в ереси. Мы с Сиурхом верим одной и той же Истине. Да только по-разному понимаем, как ей служить. Путь Сиурха — это Империя, войска для усмирения язычников, Священное Ведомство опять же. Он железным кнутом гонит людей к Господу. И не видит, что с железным кнутом на Божий путь выйти нельзя. Дорога начнет искривляться, идущие по ней — ослепнут. И уже не к Спасителю мира они побредут, а к врагу. Беда в том, что понимаешь это лишь когда обжегся. Не раньше. Вот и наши с Направителем дороги постепенно расходились. Я знал, что рано или поздно это кончится плохо.

— Когда же он вас арестовал? И как это было? — продолжал любопытствовать Хенг. Что-то странное и, по правде говоря, жутковатое сквозило за словами старца.

— А никакого ареста и не было, — грустно усмехнулся Алам. — Я сам пришел сюда, в столицу, сам сдался в руки Священной стражи.

— Но почему? Вы что, не могли укрепиться в своей обители? Там же самая настоящая боевая крепость, ее же много лет осаждать надо, и то еще неизвестно, взяли бы.

— Я смотрю, ты довольно много про меня знаешь, — ответил старец и вновь усмехнулся. — Все с одной стороны, гораздо сложнее, с другой — проще. Неужели ты думаешь, Направитель надеялся на силу? Нет, наш Сиурх Крутолобый не столь глуп. У него есть другие способы. Такие способы, что настоятель Алам берет посох и суму и сотни миль идет пешком, лесами и болотами. И приходит в город, и предает себя в руки духовной власти.

— А что за способы?

Старец не ответил. Казалось, он уснул, но по прерывистому дыханию, по внезапно обмякшему телу Хенг понял, что это не сон, а обморок.

Спустя несколько секунд старец открыл глаза.

— Не бойся, такое со мной временами случается. Ослабел я тут. А что до твоего вопроса… Сам не знаю, почему я обо всем тебе рассказываю. Ну так вот. Как понимаешь, у меня есть в моей обители ученики. Разные ученики. И взрослые, и ребята, как ты, да и помоложе есть. Они, ученики мои, не вечно в обители сидят, они и в город выходят, и родных навещают. Вот Направитель и задержал нескольких ребятишек моих. Кстати сказать, самых младших. Их-то взять труда не составляет. А потом был ко мне послан гонец. И предложено было мне явиться в Ведомство, признать обвинение в ереси и взойти на костер. Тогда Сиурх отпустит ребят. Если же нет… Думаю, ты догадываешься об их дальнейшей судьбе. Вот и ответ на твои вопросы.

— Но ведь… — Хенг замялся, не зная, как лучше сказать. — Вы и в самом деле думаете, что Сиурх отпустит их? Ну, учеников ваших.

— Не знаю, — просто ответил старец. — Надеюсь, что отпустит. Я же Сиурха все-таки не один десяток лет знаю. Раньше слово свое он держал.

— Раньше он и в ереси вас не обвинял, — возразил Хенг. — Мало ли что было раньше? Вы ему теперешнему-то верите?

— Он поклялся мне именем Господа, — тихо сказал Алам. — Не думаю, чтобы Сиурх мог нарушить такую клятву. Он неправильно ведет паству к Богу, но я уверен — он любит Его.

— А если все-таки нарушит? — не сдавался Хенг. Он мысленно проклинал себя за свое упрямство, чувствовал, что так с епископом Аламом говорить нельзя, но ничего не мог с собой поделать.

— Тогда Господь помешает ему сотворить зло, — спокойно ответил старец.

— Почему вы так уверены?

— Потому что я попрошу Его.

— Но если Сиурх сделает это после… Ну, после костра, одним словом. Что тогда?

— А какая разница? — удивился старец. — Значит, попрошу после.

— Но ведь вы! — едва не вскрикнул Хенг. И тут же крик растворился в его теле каменным холодом. Вот и доболтался! Вот и выдал себя. Теперь уже не было смысла притворяться инквизиторским слугой, Хенгом. Можно делать все, что угодно — проходить сквозь стены, дерзить епископам, левитировать, применять боевые единоборства. Тебя сочтут больным, или колдуном, или святым — кому что больше нравится. Но одного нельзя — усомниться в загробной жизни. Ни один человек в этом мире на такое не способен. Сейчас старец сделает выводы…

— Не пора ли нам сменить тему? — спросил Старец. — Пока еще факел не погас. Тем более, чувствую, скоро за мной придут. Поговорим о тебе. Ты уж извини, но трудно не заметить лжи в твоих словах. Да тебе и самому, я вижу, неприятно изворачиваться. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так ведь?

— Как понимать ваши слова? — тщетно оборонялся Хенг, зная, что все это ни к чему, что дальше притворяться попросту глупо.

— Как понимать? Ты, наверное, действительно какое-то время служил у Авмена, ты и в самом деле пришел сюда спасать эту девочку, Алосту. Но ты не тот, кем хочешь казаться. Ты — не наш. Ты пришел к нам откуда-то. Откуда — не знаю.

— Вот и господин старший инквизитор в нашей последней беседе о том же твердил, — хмуро обронил Хенг. — Будто есть во мне нечто странное. Спасибо уж, не посчитал меня колдуном.

— Вот уж чего я никогда бы не заподозрил, — ответил Алам. — Авмен полностью прав. Если человек хоть как-то связан с бесовской силой, это чувствуется. Ты с ней не связан. Грешен, конечно, как все мы, но не более того. Потому-то и интересно тебя понять. Знаешь, я давно уже мог бы прочитать твои мысли. Но ведь это как воровство. Даже еще хуже.

— А вы можете читать мысли? — Хенг пытался изобразить удивление, но на самом деле ждал чего-то подобного. Кто знает, в чем состоит тайное «иллурское искусство»?

— Это как раз не сложно. Не то что сквозь стену проходить.

Он снова замолчал. Молчал и Хенг. Что тут скажешь? Уж влип, так влип. Если за ним сейчас все же наблюдают с Базы — пиши пропало. Что зачет завален — ерунда. Теперь и из Центра погонят без права восстановления.

Господи, да что с ним такое? Думать об этой ерунде, об экзаменах да зачетах, когда неизвестно, что с Алостой, и жива ли еще она! Какой же он все-таки идиот…

Тоска вновь обволокла сердце ржавой паутиной, от ощущения беспомощности хотелось выть, но что толку — помощи ждать неоткуда. На Базу рассчитывать бесполезно. Идеология невмешательства.

— Знаете что, епископ Алам, — сказал он вдруг, — вы все-таки прочитайте. Мысли мои. Я не против. Вдруг чем-то сможете помочь. Слишком уж я запутался.

— Разрешаешь, значит? — немного удивился старец. — Ну ладно… Уж во всяком случае дальше меня это не пойдет. Все же тайна исповеди.

— Ну, и как вы будете читать? — спросил Хенг. — Мне надо для этого что-то делать? Настроиться как-то?

— А я уже все прочитал, — ответил Алам.

— Так быстро?

— Это вообще происходит мгновенно. Видишь ли — вот мы с тобой сейчас говорим, мы здесь, в этой камере — но на самом деле мы не только здесь. Мы еще и там, где нет ни места, ни времени. И там мы знаем друг о друге все. Читать мысли — это очень просто. Надо быть и там, и здесь. Вот и все.

— Ну, и что вы мне скажете?

Старец вздохнул. Потом вдруг попросил:

— Слушай, вытри мне лоб, если не трудно. В глаза, видишь ли, стекает пот. Омерзительное ощущение.

Хенг протер ему лоб и спросил:

— Может, еще что надо? Вы не стесняйтесь. Я боль могу снять…

Старец негромко засмеялся.

— Боль снять! Это проще всего. Это я давным-давно бы мог. Но не надо такими вещами заниматься.

— Почему? Ведь вам же плохо.

— Ну и плохо. И еще хуже будет. Некоторое время. Но, знаешь ли, проигрывая в одном, мы тем самым в чем-то другом выигрываем. Думаю, так будет понятнее. А что касается твоего вопроса… Знаешь, я не слишком удивился. Священные книги говорят нам, что Господь создал много миров, и хоть они называются одним словом — земля, но это разные земли. Господь-то для всех один. И то, что у нас пашут деревянной сохой, а у вас летают выше звезд — это опять-таки не самое главное. И у нас есть варвары, не знающие земледелия. Другое плохо. Насколько я понял, в вашем мире забыли Спасителя. Конечно, вы знаете, что Он был, у вас тоже есть книги, но вы живете так, будто бы Он не приходил никогда. А раньше вы жили иначе. Потом что-то случилось с вашим миром. И теперь вы бредете вслепую, и нет в вас корня.

— То же самое господин старший инквизитор говорил, — усмехнулся Хенг. — Насчет корней. Может, и лучше, что у нас их нет? А то бы мы до сих пор ведьм жгли.

— Не жгли бы вы их, — покачал головой Алам. — Не в этом корень. Но что толку в спорах? Поговорим лучше о тебе, и твоей девочке. Вот если бы ты ее нашел, что бы делал дальше?

— Ну, я не знаю, — честно признался Хенг. — Уж отсюда бы я ее вывел, а дальше… Нашел бы какое-нибудь укрытие.

— Да, — вздохнул старец, — зелен ты. В пределах Империи никакое укрытие ненадежно. Рано или поздно людская жадность и страх сделают свое дело. А вне Империи… Там, конечно, нет Священного Ведомства, но там она — чужеземка, ее тут же обратили бы в рабство, если не что похуже. Там, в дальних пределах — люди дикие, а жители Империи для них — враги. С собой ты ее взять не можешь? Впрочем, что я спрашиваю, знаю же — не пустят. А потом, не забудь про тетушку ее, Конинте-Ра. Не знаю, забрали бы ее при обычном течении дела, но после побега Алосты — это уж точно. А ее как спасать? Да и тем мальчиком, которого Алоста лечила, тоже могут заинтересоваться. Еще, чего доброго, решат наши господа инквизиторы, что она часть ведовской силы ему передала при лечении. Между прочим, такое бывает. А где мальчик, там и его мать. И все прочие родственники, и соседи, и пошла веревочка крутиться. Побег ведьмы — это же дело неслыханное, им сам Генеральный инквизитор, Хмеон га-Олв занялся бы. А о его художествах, думаю, ты наслышан. Это тебе не Авмен, который разбираться любит, чтобы все по канону было, поэтому, кстати, за тридцать лет выше четвертого ранга не поднялся. Видишь, как все непросто?

— Что же теперь делать? — упавшим голосом протянул Хенг.

— Что-нибудь придумаем. Я помолюсь Господу, он не оставит. А сейчас попробую найти Алосту.

— Как вы ее найдете?

— Точно так же, как и мысли твои читал. Попытаюсь отыскать ее след. Но это сложнее, чем в твоей голове копаться. Поэтому будь добр, помолчи пару минут.

Старец затих, закрыл глаза. Тело его вдруг напряглось, а потом как-то неуловимо обмякло, и если бы не стальные обручи, Алам обрушился бы на холодный каменный пол.

Прошло несколько минут, показавшихся Хенгу часами. Потом старец пришел в себя.

— Все это более чем странно, — сказал он, часто и прерывисто дыша. — Я искал след ее всюду, но не нашел. Нигде в мире ее нет. Чтобы найти человека по следу, расстояние не помеха. Но ее нигде нет в мире. Однако и в обители мертвых ее тоже не оказалось. Я искал и там, а там найти след даже проще. Видно, Господь устроил нечто выше моего понимания. Прости уж меня. Взялся помогать, а ничего не получилось.

Они помолчали. Потом Алам нехотя произнес:

— Но и с тобой надо что-то решать. Торчать в Священном Ведомстве тебе бессмысленно — тут никаких концов не найдешь. Да и вообще мне кажется, Ведомство тут ни при чем. Похоже, пора тебе возвращаться. Возвращаться домой. Совсем домой, понимаешь меня?

Хенг кивнул.

— Погоди, не торопись, — продолжал старец. — Я чувствую, на обратную дорогу сквозь камень сил у тебя не хватит. Ладно, хоть тут смогу тебе помочь. Где бы ты хотел сейчас оказаться?

— Я даже не знаю, — растерянно ответил Хенг. — У меня все равно не получится. Для телепортации у нас такой аппарат используется, но у меня же его нет.

— Не надо никакого аппарата, — устало улыбнулся Алам. — Просто закрой глаза и представь то место, куда хочешь попасть. А потом открой. Вот и вся премудрость.

Хенг машинально подчинившись, зажмурился. Мир на мгновение дернулся, перекосился — и тут же все стало как всегда. Он открыл глаза и огляделся вокруг.

Не было холодной камеры в подземельях Ведомства, да и само Ведомство исчезло. Был жаркий полдень, был старый лес и теплые, рыжеватые стволы сосен. В траве трещали тысячеголосые кузнечики. Знойный воздух переливался волнами, и оттого синие холмы у горизонта казались нарисованными.

«А я даже не попрощался со старцем!» — резанула его запоздалая мысль. Но что поделаешь? Слишком уж неожиданно все случилось.

11

К удивлению Хенга, Наставник был немногословен. Нудных моралей он читать не стал, в душу не лез. И только возле двери транслятора, прощаясь, сказал:

— В общем-то, у меня особых претензий нет. Сорвался, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Если бы ты раньше со мной связался, может, что и придумали бы вместе. Да ладно, чего теперь говорить. Зачет, само собой, пересдать придется. Жаль, у тебя до последнего момента хорошо все шло.

— Так значит, я останусь? — едва сдерживая радость, спросил Хенг.

— В Центре останешься, а зачет пересдавать придется не здесь. Миров много, уж подыщем тебе что-нибудь подходящее. А по поводу твоей откровенности с епископом… Ты все равно бы не удержался. Это же Алам, не кто-нибудь. Такие люди появляются раз в тысячу лет. Хотелось бы мне с ним поговорить, жаль, не придется.

— А почему?

— Потому, — хмуро ответил Наставник, отводя глаза. — Казнили его. Сегодня, на заходе солнца. Пленка, конечно, есть, дома можешь взять в библиотеке.

— Ладно, — сказал Хенг, понимая, что пленку смотреть не будет. Просто не сможет. Не получится у него.

— А что с его ребятами? — спросил он немного погодя. — С учениками, из-за которых он…

Наставник как-то вдруг дернулся, устало махнул рукой.

— Честно говоря, не знаю. Там вообще странная какая-то история случилась. Мы же наблюдали за этим делом. Но пока ничего не понять. Ладно, не переживай, все в свое время узнаешь.

— А как же Алоста? С ней-то что?

— И об этом узнаешь, я ведь сказал. Ну все, прощание наше затянулось. Приветы там всем передавай.

Он повернулся и быстро пошел прочь. Хенг долго смотрел ему вслед, пока сгорбленная, придавленная какой-то невидимой тяжестью фигура Наставника не скрылась за изгибом коридора. Потом распахнул дверь транслятора и шагнул вперед.

12

Дома была такая же стальная дверь транслятора, такой же, покрытый зеркальной пленкой коридор, что и на Базе. Точно и не переходил на другую грань. Все как всегда.

Ему никто не встретился по пути. Это и понятно — вечер, в Центре остались только дежурные операторы.

Он шел длинными пустыми коридорами, поднимался по широким лестницам. Можно было, конечно, вызвать лифт, но не хотелось. Хотелось пройтись пешком. Странно как-то все получилось. Вроде бы радоваться надо — из Центра не погнали, зачет он уж как-нибудь да пересдаст, и вообще — домой вернулся. А на душе гадко. Алосты нет, растаяла в черной неизвестности, старца Алама нет — костер, как говорил незабвенной памяти Старик, пожирает тело, но спасает душу. Да и сам Старик — жалко его, и, если уж честно, жалко, что никогда больше с ним не встретиться. Ни с кем из них — ни с Митраной, ни с тетушкой Конинте-ра (Как она там? Не схватила ли ее Священная стража?). Все, отрезано. Будет новая жизнь, новые люди, а Оллар останется лишь в его памяти.

Он, наконец, добрался до входной двери, распахнул ее. Да, на улице уже сумерки. Холодный мартовский ветер взлохматил ему волосы. Вдали мерцали городские огни. А здесь, на территории Центра, темно. Естественная природная среда, как и всюду принято.

От темного соснового ствола неожиданно отделилась невысокая фигурка. В сумерках, да еще издали, он не мог разглядеть лица, но что-то было в ней удивительно знакомое.

Он нерешительно остановился. Окликнуть? А стоит ли? Но все-таки что-то странное было во всем этом — в густых лиловых сумерках, в холодном ветре, в мягком свете фонарей.

Пока он стоял, его окликнули самого:

— Привет, Хенг! Не узнаешь, что ли?

Он вздрогнул, будто все его тело насквозь проткнули раскаленной иглой. А потом оцепенение разом исчезло, и он подбежал к ней, обнял теплые плечи, что-то бессвязно бормоча, гладил золотистые волосы, вглядывался в зеленые глаза, еще не веря, что это она. По щекам его текли слезы, но он их не замечал, да это было сейчас и неважно, и этих слез он никогда не стал бы стыдиться. Ведь это была она, Алоста, здесь, на Земле!

— Это на самом деле ты? — спросил он, немного придя в себя. — Может, это твое привидение?

— Привидение сейчас тебе ухо откусит, — сообщила она. — Ты чего натворил там?

— Где? — глупо переспросил он.

— В Олларе, разумеется. Тут такой переполох поднялся, на Базе твой сигнал потеряли, сюда сообщили, спасателей толпами в Оллар погнали. Что с тобой стряслось?

— Со мной-то нечего, — уже спокойнее ответил он, — не считая проваленного зачета. А ты? Как ты оказалась здесь?

Она засмеялась.

— Точно так же, как и ты. Мы с тобой два сапога пара. Мне тоже зачет пересдавать.

— Значит, ты… — он не смог договорить.

— Именно то и значит. С той только разницей, что ты из четвертой группы, а я в седьмой.

— И как я сразу не догадался!

— Глупый потому что. Парни вообще глупые, а влюбленные в особенности. Я-то давно поняла, что к чему.

— Это когда?

— А как только познакомились. Ну, там, у забора. Видишь ли, в Олларианской империи боевых единоборств не знают. А если бы и знали, все равно. Что я, родную школу «танцующий дракон» не отличу? Вот тогда я начала соображать. А потом ты насчет памятника стал говорить, тоже прокололся, в Олларе до памятников еще не доросли. Видишь, как все просто.

— Что же ты сразу мне не сказала?

— А зачем? Так даже лучше. Тем более, вдруг бы нас наблюдатели подслушали? Получилось бы, что я тебя раскрыла, зачеты бы нам не поставили.

— Ну и все равно так получилось. Из-за того, что я в Священном Ведомстве натворил.

— А ты натворил? — с интересом спросила она.

— А ты думала? Тебя забрали, может быть, пытают, а я что, сидеть буду? Это еще хорошо, что никого не покалечил… Ты вон чего скажи — как у тебя-то зачет накрылся?

— Да, в общем, обычная история. Нервы не выдержали. Когда забрали в Ведомство, все вроде нормально было, даже интересно. Одно дело читать об этом, на лекциях слушать, а когда с тобой самой вот так… В общем, пока меня этот твой Старик допрашивал, все вроде бы ничего. Он, между прочим, довольно симпатичный старикашка. Не особо вредный. А потом… Зачем-то в другую камеру перевели, когда Старичок твой ушел восвояси. Это уже вечером. Приковали меня к стене, стою себе, уже засыпать вроде как стала, дверь открывается, входят двое. Помощники, что ли. Мне кажется, их никто и не посылал, сами решили потрогать. Ну, помнишь, как тогда, у забора. Только на этот раз рядом никого, да и цепи эти. Конечно, надо было терпеть, на Базе же знали, помогли бы, если уж совсем плохо получилось бы. Ну, а я не стерпела. Как начали платье рвать, а лапы потные, вонючие… И не оттолкнешь ведь, обручи. Ну, в общем, обожгла я их. Поле сфокусировала — и по глазам. Завыли, конечно, убежали. А через две минуты за мной наши пришли. Забрали на Базу. Еще одна история про ведьму будет, как сквозь стену ушла.

— И что потом было?

— Да ничего особенного. Даже и не слишком ругали. Сказали, у многих так получается. Придется теперь пересдавать. Двоечники мы с тобой хвостатые. Да, кстати, пора бы уж по-настоящему познакомиться. Хенга и Алосту оставим в памяти. Меня на самом деле Леной звать. А ты кто такой?

— А я Сергей. Лучше будет, если просто Серега.

— Посмотрим, — усмехнулась она.

— А как ты думаешь, нас на пересдачу в один и тот же мир не отправят? — спросил он, немного помолчав.

— Вряд ли, — она передернула плечами. — Но разве это что-нибудь меняет?

— Нет, конечно, — ответил он. — Пошли, пожалуй, а то я смотрю, ты потихоньку начинаешь замерзать.

И Серега с Леной пошли сквозь редкий сосновый лес, к белым огням города. Но они не слишком торопились.