Забытые

Титов. Олдрин. Уайт.

История стёрла их имена. История не помнит вторых.

Та же участь постигнет и нас – жителей «Ермака». Пройдут годы, столетия, и растворится память о девяти поколениях, умиравших под металлическим небом. Погаснет в чёрном молчании космоса легенда о девяти капитанах – тех, кто на протяжении веков вёл межзвёздный ковчег к далёкой планете Орум.

Время убьёт каждого из нас. Не пощадит даже самых великих.

Никто не вспомнит Ивана Крестова – моего учителя, первосвященника и хранителя преданий материнской цивилизации. Не вспомнят Рыбакова Андрея – гениального астрофизика и главного инженера ковчега. Не вспомнят его брата Петра и не вспомнят Иосифа – лучшего из пилотов и последнего капитана «Ермака». Моего отчима.

Не вспомнят мою мать Марию, умершую при родах. И даже создателя нашего мира – Михаила-Творца, от чьего семени я был непорочно зачат.

Что там говорить: никто не вспомнит и обо мне – избранном сыне, которого экипаж по иронии судьбы назвал Нилом.

Все мы будем забыты. Теперь это ясно даже такому далёкому от физики человеку, как я. Расчёт и замысел оказались неверными. «Ермак» не догонит «Армстронг». Наш ковчег вышел с Земли на сорок лет позже, и с тех пор каждый день сокращает разрыв на миллионы километров, но этого всё ещё недостаточно. Шестнадцати лет, оставшихся до окончания миссии, слишком мало, чтобы угнаться.

Мы сойдём на Орум вторыми.

И никто не запомнит нас.

Я думал об этом каждое утро, просыпаясь в белой просторной каюте. Смотрел на звёздные карты, мерцающие голограммами под потолком, и следил за тем, как красная точка, помеченная буквой «А», всё ближе подбирается к Облаку смерти, за которой скрывалась экзопланета.

«Облако… – думал я. – Единственная наша надежда. Последний козырь, припрятанный самой вселенной на подходах к звёздной системе».

В глубине души я мечтал, что этот козырь сыграет. И каждый раз, когда об этом размышлял, чувствовал укол совести. Слышал в голове голос учителя:

«Не желай зла, маленький Нил, – говорил Крестов, когда был ещё жив. – Вся история, все предания и все заповеди Земли, чьё знамя мы гордо несём сквозь космос, – все они на самом деле лишь об одном. Люби другого… Люби, даже если ради этого придётся пожертвовать мечтой».

Я знал, что учитель прав. Понимал, о каких заповедях он говорит. Ведь с самого рождения я только и делал, что впитывал в себя всю историю материнской цивилизации, всю её культуру, предания, произведения искусства, философские труды и религиозные сочинения. После смерти Крестова, я остался единственным человеком на «Ермаке», который помнил, с чего начиналась Земля.

И всё же слишком трудно совладать с гордыней, когда ты – семнадцатилетний мальчишка и член капитанской семьи, которому с самого детства твердили об избранности. Особенно, когда знаешь, что именно ты – хранитель Ключа, тот самый сын, что однажды закончит великую экспедицию «Ермака» и первым ступит на твердую землю впервые за двести пятьдесят с лишним лет.

«Уймись, Нил. Уймись. Сатана гордился, с неба свалился. Фараон гордился, в море утопился» – вспомнилась прибаутка, вычитанная давным-давно в одном из файлов библиотеки.

Хотел бы я увидеть небо и море. Особенно море. На архивных записях оно казалось мне невероятно величественным, но интуиция подсказывала, что никакая виртуальная запись не может передать его мощь в полной мере…

Висевшие на стене часы пропищали два раза, вырвав меня из раздумий. Я встал с постели, надел чёрную мантию и расчесал перед зеркалом длинные волосы, падавшие на плечи.

Время близилось к девяти.

Пора отправляться на проповедь.

***

По коридорам «Ермака» я обычно ходил босиком. Пластиковые полы были теплы на ощупь от работавших в нижних отсеках механизмов жизнеобеспечения. Гуляя на босу ногу, я иногда прикрывал глаза и представлял, будто иду по земному пляжу – желтой мелкой породе, которую люди древности называли песком. Может и до сих пор называют. Кто знает, что у них там творится? Связь с Землёй оборвалась ещё за сотню лет до моего рождения. Последняя запись гласила о новом типе реактора антиматерии, построенном где-то на Южном полюсе, и на этом известная история материнской цивилизации кончалась.

– Здравствуйте, – сказал я, заходя в лекционный зал. – Садитесь, пожалуйста, не стойте.

Десятки рабочих: инженеров, механиков, биологов чуть склонили головы, а затем послушно уселись за крохотные пластиковые столики. Достали планшеты с электронными перьями и уставились на экран.

– Тема сегодняшнего занятия: мифология западноевропейских народов. Поговорим о культуре наших братьев по материку…

Заметив пару нахмуренных лиц, я усмехнулся и напомнил всем, что такое «Европа», «Запад» и «материк». Затем, держа в руках лазерную указку, начал неторопливо ходить вдоль экрана и рассказывать о том, какие культурные пласты лежали в основе цивилизации, подаривших нам Шекспира, Вольтера, Диккенса, Конана-Дойла и прочих великих творцов, о которых люди, сидевшие в зале, вряд ли когда-то слышали. Паства ловила каждое моё слово. Спасибо Крестову, научившему излагать мысли красиво. Благодаря его урокам, я без труда мог сплести узором даже самые невероятные и диковинные образы. Я дарил людям возможность представлять вещи, которых никогда не было на корабле. И даже те, которые не существовали вовсе. Рассказывал о германских мифах, сравнивая Мидгард с жилыми зонами ковчега, Хельхейм с движущими реакторами антиматерии, а Океан с планктонновой фермой, которая производила на «Ермаке» кислород. Рассказывал об испанских кострах святого Иоанна Крестителя, проводя параллели с праздниками всеобщей дружбы на корабле. Говорил о сказочных «кругах ведьм», заходя в которые путешественники по преданиям теряли ощущение времени и возвращались к постаревшим родственникам спустя сотни лет. Эти «круги» я сравнивал с червоточинами Морриса-Торна, которые в теории позволяли перемещаться в пространстве-времени со сверхсветовой скоростью.

Я рассказывал людям про дождь. Говорил, что это похоже на включенный душ, только на всём корабле сразу.

В конце занятия, решил немного расслабить головы прихожан. Поэзия для этого подходила как нельзя лучше, и поэтому, поразмыслив немного, я прочитал первое пришедшее на память стихотворение Северянина:

Она, с кем четверть странствия земного

Так ли, иначе протекла,

Она меня оставила без крова

И на бездомность обрекла.

В совместно нами выстроенном доме,

В его прохладной теплоте,

Уже никто не обитает, кроме

Двух душ, забытых в пустоте…

Слушатели сдержанно захлопали. Заулыбались. Неизвестно только чему именно – стихотворению или тому, что проповедь наконец-то закончилась.

Дождавшись, пока все удалятся из лекционного зала, я вышел в коридор и уже было направился в библиотеку, как вдруг часы на моём запястье завибрировали.

Вызывал капитан.

– Да, пап, – сказал я, выведя сигнал на встроенный в ухо приёмник. – Что случилось?

– Зайди в рубку. Срочно, – сказал он и тут же оборвал связь.

Хмыкнув, я остановился. Постучал пальцами по алюминиевой обшивке стены. Затем пожал плечами и направился к лифту.

***

В рубке, как обычно, всё светилось фиолетовым сиянием. Через огромные окна-экраны виднелись звёзды – синевато-пурпурные, далёкие, смазанные. Помещение рубки, сплошь состоящее из приборных панелей, пищало, трещало, гудело и переливалось разноцветными огоньками.

В дальнем углу стоял Трон. Металлическая биокамера, напоминающая капсулу для анабиоза на манер тех, что по легендам были установлены на «Армстронге». Глянув на Трон, я почувствовал, как внутри всё затрепетало от предвкушения.

«Придёт час, – подумал я, рассматривая серебристые стенки, – и я окажусь внутри. Каких-то шестнадцать лет… Жалкие полтора десятилетия с хвостиком. И я позволю кораблю напиться моей крови. Крови Михаила-Творца, чьи гены покоятся во мне и ждут момента, чтобы открыть двери ковчега. Однажды это случится. И мы наконец ступим на землю спустя столько лет».

– Привет, Нил, – раздался бойкий голос Рыбакова, который сидел за длинным капитанским столом. – Падай. Разговор есть.

Я прошел к центру рубки и уселся на крохотный, но очень удобный стульчик, сделанный, как и вся мебель на корабле, из ультралегкого пластика.

Кроме инженера, за столом сидел его брат Пётр, отвечавший на «Ермаке» за систему внутренней безопасности. В отличие от вечноулыбающегося Андрея, Пётр был постоянно задумчив и никогда не говорил лишнего.

– Где отец? – спросил я, осмотревшись.

– Скоро будет, – ответил Андрей, и тут же принялся меня пытать: – Рассказывай, как оно, Нил? Девчонку присмотрел? Жениться уж скоро пора.

Рыбаков оттопырил безымянный палец, на котором белело пластмассовое кольцо, и хитро подмигнул. Я чуть улыбнулся. Отвёл взгляд.

– Рано ещё. Учиться надо. И учить.

– Пфф, – усмехнулся Андрей, – Ты голову-то иногда разгружай. Я тебе как физик с двадцатилетним стажем говорю. Движок закипит – с ума сойдёшь.

– Тихо, – подал голос его брат. – Идёт.

Двери лифта открылись. Мы втроём синхронно встали, поприветствовав Иосифа. Тот был одет в белый облегающий костюм с золотыми погонами. В руках нёс электронный планшет. Брови отчима были нахмурены, а губы под пышными чёрными усами плотно сжаты. Видимо, разговор предстоял не очень приятный.

– Привет, Нил, – скупо кивнул он, и тут же перешёл к делу: – Садитесь. Будем решать…

Мы уселись.

– В общем, Нил, все остальные уже в курсе, осталось просветить лишь тебя как члена малого совета. У нас тут интересный момент на мониторах. Крайне интересный.

Я воодушевился.

– «Армстронг»?

Отчим быстро разрушил мои надежды, отрицательно дернув головой.

– Нет. Кое-что любопытнее. Взгляни.

Он нажал на кнопку планшета, и над столом высветилась бледно-голубая голограмма звёздной карты. Проведя пальцами по воздуху, капитан изменил масштаб и сфокусировал карту на белой точке, помеченной буквой «Е». Красной отметки не наблюдалось даже рядом. Зато было кое-что новое.

– Что это такое? – спросил я, ткнув пальцем в крохотную мерцающую точку, которая медленно двигалась в направлении «Ермака» со стороны Орума. – Метеорит?

– Нет, – хмуро произнёс Пётр. – Антропогенный объект.

Я непонимающе посмотрел на него. Затем перевел взгляд на Андрея. Тот пояснил:

– Соседи наши мусорят. Это хреновина – деталь «Армстронга». И она летит с бешенной скоростью.

– В нас?

– Нет, не в нас. Рядом. Относительно рядом.

– Короче, – перебил отчим, поведя усами. – «Первые» сбросили лишнюю массу. И замедлили торможение.

Несколько секунд я обдумывал услышанное. Новость звучала крайне удручающе.

– Но даже это не самое главное, – продолжил капитан и ткнул пальцем в точку. – Присмотрись к сигналу.

Я наклонился чуть ближе к столу, стал вглядываться в мерцание. Наконец, до меня дошло. Три коротких вспышки. Три длинных. Три коротких. И снова.

– Сигнал бедствия?

Андрей и отчим синхронно кивнули. Пётр промолчал.