Забытое сумеречное искусство

Я написал ее, старался, по-крайней мере. Масло и акварель были нанесены на зеркало, которое я поставил так, чтобы разжечь свечение реальных вещей. И всегда в абстрактном свете. Никогда солнца не утопают в весне, осени и зимних небесах; никогда свет не падает на озерную гладь, даже если я не особенно люблю смотреть на это озеро с большой террасы моего дома. Но эти «Сумерки» были не просто мерещащейся абстракцией, призванной не пропускать сумбур реального мира. Другие художники — абстракционисты могут сказать, что на их полотнах ничего не изображено, и вероятно, они будут правы: красная полоса — это просто красная полоса, а черная заплата похожа на черную заплату. Но чистый цвет — и есть чистый цвет, его чистые линии и ритм. Вообще чистая форма имеет гораздо большее значение, чем все это. Остальные Другие видели только драму формы и теней, — я не старался всерьез настаивать на этом слишком долго — я был там. И мои сумеречные абстракции, в самом деле представляют собой некоторую реальность — где-то, когда-то.

Место образованное дворцами мягких и угрюмых цветов, зависших рядом с морями мерцающим рисунком вблизи морей под художественным небом. Место, в которой сам посетитель превращается в формальную суть, в светящееся присутствие, освободившись от вещества материальности — став абстрактным гражданином. И место это (не могу выразить свое отчаяние по этому поводу, поэтому и не буду стараться) я больше не познаю снова.

Несколько недель назад, я сидел на террасе моего просторного старинного особняка, наблюдая, как осеннее солнце свисает в вышеупомянутое озеро, и, разговаривая с тетей тетушкой Т. Ее каблуки процокали по вымощенной плиткой террасе. Седовласая, она была одета в серый костюм, большой бант свисал со шляпы до подбородка. В левой руке она несла аккуратно сложенный конверт, а в правой руке она держала его содержимое, сложенное втрое, словно триптих.

— Они хотят видеть тебя, — сказала она, указывая на письмо. — Они хотят приехать сюда.

— Не может быть, не верю в это, — ответил я, и принялся смотреть, как солнечный свет растянулся в длинные кафедральные ворота, пересекающие верхние и нижние уровни лужайки.

— Если бы ты только прочитал письмо, — настаивала тетушка.

— Это же французский, верно? Я не понимаю этот язык.

— Вранье, если судить по книгам, что разложены в твоей библиотеке.

— Там книги по искусству, я только рассматриваю в них фотографии.

— Ты любишь фотографии, Андре? — спросила тетушка в том почтительно-ироническом тоне, который мне больше всего нравился. — У меня есть фотография для тебя. Вот она. Они собираются приехать сюда и остаться с нами до тех пор, пока это будет возможно. Кроме них, в семье имеются двое детей, и еще, в письме упоминается незамужняя сестра. Они проделали путь из Экс-ан-Прованса сюда, — в Америку, и главная цель их поездки — увидеть родственника. Понимаешь ли ты это? Они знают кто ты, и, главное, где ты живешь.

— Я удивлен этому, они ведь не единственная моя родня.

— Это родня происходит со стороны твоего отца. Дювали, — пояснила она, — Знают о тебе все, но сказали, — Тетя сверилась с письмом, — что они «не хотят предвзятости».

— Великодушие этих существ охлаждает мою кровь. Феноменальные подонки. Двадцать лет назад эти люди издевались над моей матерью, и теперь, когда я не испытываю к ним ничего кроме злобы и желчности, они сообщают, что «не хотят предвзятости».

Тетушка Т. подала мне знак, чтобы я замолчал, когда на террасу вышел Ропс с тонким стаканом на подносе. Я называл его Ропсом, (Имеется ввиду Фелисьен Ропс — график известный своими жутковатыми гравюрами. Друзья художника особо отличали его невероятную худобу) известный потому что, как и его тезка, он напоминал мне склеп, под завязку наполненный костьми.

Он подошел к тетушке Т. и вручил ей послеобеденный коктейль. «Спасибо»,- сказала она, c пасмурным видом, приняв стакан с напитком. «Принести вам что-нибудь для вас, сэр?» — спросил он, закрыв грудь подносом, словно серебряным щитом.

— Ты видел меня пьющим, Ропс? — Он не ответил, и я повторил — «Ты видел меня…?»

— Хватит, Андре, хватит. На этом все, спасибо!.

Ропс покинул нас, спустя несколько шагов.

— Теперь можешь продолжать свою пафосную речь сейчас, — промолвила тетушка Т.

— Конечно, вы же знаете, что я чувствую, — сказал я, и потом повернулся в сторону озера, впитывая тусклые сумерки в отсутствие нормального отдыха.

— Да, я знаю, что ты чувствуешь, и ты всегда был неправ. Ты всегда придерживался тех романтических идей, в которых ты и твоя мать — Царствие ей небесное — пали жертвами какой-то чудовищной несправедливости. Но все обстоит не так, как тебе хочется думать. Они не были отсталыми дремучими крестьянами, и, надо сказать, что они-то и спасли твою мать. Они происходили из богатой и прогрессивной семьи. И они не были суеверны, поскольку поверили твоей матери.

— Правда или нет, — упрямился я, — Они поверили в необъяснимое, и действовали исходя от этого — а именно, того, что я называю суеверием. Что за причины подвигли их…

— Что за причины? Должна сказать, что в то время ты не мог трезво судить о причинах, тем более, если учитывать, что тогда ты был всего лишь припухлостью в теле матери. А вот я в курсе всего. Я видела ее «новых друзей», которых она называла «аристократией по крови», и которые отличались от ее родни, заработавшей свое богатство тяжелым трудом. Но я никогда не судила ее. Ведь она только что потеряла мужа — отец твой был хорошим человеком, ужасно, что ты никогда не видел его — а к тому же потом она носила ребенка, ребенка мертвеца… Она испугалась, запуталась и побежала обратно — к своей семье и родине. Кто может обвинить ее, за то, что она повела себя безответственно? Но это позор — то, что произошло. Хотя и ради твоего блага.

— Вы действительно приносите с собой комфорт, тетушка, — сказал я, не скрывая сарказма.

— Ты ведь всегда симпатизировал мне, хотел ты этого или нет. Думаю, что с годами только это чувство только выросло.

— Это и на самом деле так, — согласился я, по большей части из уважения.

Тетушка Т. опрокинула в горло последние капли своего напитка, и крохотная капля проскользнула мимо ее рта, сияя подобно мраморной жемчужине.

— Когда твоя мать однажды вечером не пришла домой одним вечером, ближе к утру, все поняли, что случилось, но никто ничего не сказал. Вопреки твоим идеям об их суеверности, они долго не могли принять правду.

— Было мило с вашей стороны позволить мне жить и развиваться, даже если вы придумывали, как чем унижать мою мать!.

— Проигнорирую это замечание.

— О, разумеется!

— Никто ее не унижал, и ты сам это хорошо это знаешь. Что это еще одна из твоих бредовых фантазий? Она сама пришла к нам. Царапала окно ночью…

— Вы эту часть можете пропустить эту часть, я уже…

— …С животом размером с полную луну. Мы не исключали возможность преждевременных родов, ведь срок-то был большой. Но когда мы нашли твою мать в усыпальнице рядом с местной церквушкой, там она ощутила всю тяжесть беременности. Священник был потрясен, тем, как он обнаружил то, что жило в его собственном, так сказать, дворе. Роды принял он, а не кто-то из семьи твоей матери. Они не могли допустить, чтобы ты появился на этом свете. В конечном итоге, твоя мать избавилась от своих новых друзей, и тотчас отправилась прямиком в гроб, который приготовила для себя. Кровищи было!. Если бы они могли…

— Не нужно…

— … выследить твою мать! Ты должен быть благодарить не меня — ведь я была на твоей стороне. Мне пришлось вывозить тебя ночью, обратно в Америку.

В этот момент она поняла, что я не слушаю и, рассматривал заходящее солнце. Когда я она замолчала, я заметил: «Спасибо, тетушка Т., мне так не хватало историй на ночь. Ваша мне никогда не надоест». Я никогда устану слушать это"

— Извини, Андре, но я хотела, чтоб ты знал правду.

— Ято я могу сказать? Я обязан вам жизнью, так оно и есть.

— Я говорила не об этом. Я говорю правду — о твоей матери, и о том, кем ты стал.

— Я? — Я ничего. Совершенно безвреден.

— Вот. Именно поэтому мы должны позволить Дювалям приехать и остаться. Мы должны показать им мир, в котором ты не страшен и не опасен. И, потому что я верю, что так и есть.

— Вы действительно думаете, что они приедут?

— Именно, и они терпят сейчас множество неудобств, ради тебя, ради нас.

Я встал с моего стула, когда тени упавших сумерек углубились. Подошел к тетушке Т., встал, остановился у каменной балюстрады, и прошептал: "Пусть приезжают".

Я — потомок мертвых. Скоро я присоединюсь к ним. Я — потомство фантомов. Мои предки происходят из исчезнувшего, славного народа, великого и могучего. Мой род старше времени. Мое имя начертано бальзаминационной жидкостью в книге мертвых. Мое благородное имя.

Из ближайшей родни, первым отдал душу богу мой собственный создатель — он покоится в безымянной могиле. В то время, когда этому человеку удалось зачать меня, он сделал свой последний вдох. Он был сражен одним-единственным ударом. В те последние секунды я представлял собой мозговые волны, которые были видны под странным, большим зеленым глазом ЭЭГ — монитора.

Тот же врач, который не удосужился сообщить матери, что ее мужа уже не было в живых, предупредил ее о беременности. Но это было не единственным совпадением в жизнях моих родителей. Они оба принадлежали к богатым семьям в Экс-Ан- Прованс что на юге Франции. Тем не менее, их первая встреча произошла не на старых французских землях, а в американском университете. Так двое соседей пересекли холодный океан, чтобы заняться сообща наукой. Они полюбили друг друга и свою новую родину. Пара переехала в богатый дом в престижном пригороде. В течение многих лет они жили в довольстве, затем мой непосредственный предок умер, — так и не узнав, что такое отцовство, — бросил мать наедине с сыном.

Потомок мертвых.

Конечно, вы можете возразить, что я появился на свет из чрева матери, конечно, по прибытии в этот мир, я повернулся и разглядывал все материнскими глазами. Но как видно из моей предыдущей беседы с тетушкой Т. овдовевшая и беременная мать бежала обратно в Экс, обратно к семейному комфорту, сословиям и уединенной жизни. Но об этом чуть позже. Между тем, я не могу подавить желание рассказать о моем родном городке.

Экс- Ан- Прованс, в котором я родился и никогда не жил, имеет много достопримечательностей, хоть и весьма вторичные, они вызывали у меня множество ассоциаций. Тем более, это не просто связь между мной и Экс, которая оказывает такое мощное воздействие на мое воображение. На увлечение всей моей жизни повлияли несколько никак не связанных между собой фактов в истории региона. Отдельные века, целые эпохи, выступают в качестве приемщиков этих фактов, и они также существуют в совершенно разных мирах настроений, миров не похожих друг на друга. С определенной точки зрения, они могут произвести впечатление неотделимых противоположностей. Первый факт выглядит следующим образом: в семнадцатом веке, душами монахинь, принадлежавшим монастырю Урсулин, овладели демоны. От церкви были отлучено множество несчастных сестер, которые вскоре оказались в самой гуще разврата. "De Plancy's Dictionaire" соответственно характеризует этих демонов, по словам неизвестного переводчика — "те, кто блестят подобно радуге на спинах насекомых; те, кто трепещут в ужасной манере; те, кто движутся одновременно медленно и быстро". Там также можно найти гравюры этих странных существ, к сожалению статических и в черно-белом цвете. Можете в это поверить? В то, что люди настолько увлекаются такой ерундой? Кто может понять науку суеверия? Это одна из сторон моей мнимой Экс. Другая сторона, и в тоже время историческая дата связана с рождением в 1839 самого известного гражданина Экс— художника Сезана. Его фигура постоянно преследует Экс в моем мозгу, благодаря его чудесным картинам с видами сельской местности.

Вместе оба тих аспекта сливаются в единый образ, гротескный и последовательный. Таков был этот мир, в который вернулась моя мать несколько десятилетий назад, в этот Нотр-Дам ужаса и красоты. Не удивительно, что она соблазнилась обществом тех красивых незнакомцев, которые обещали ей побег из мира смертных, туда, где нет шока и страданий. Привели ее к изгнанию. Как я понял со слов тетушки Т. все началось на летнем празднике организованным Амброзом и Паллет Валракс. Очарованный лес — это место давно было облюбовано высшими классами. Праздник был окружен умеренной и мечтательной атмосферой, в которой никто обычно не замечает зной или холод. Фонари висели высоко на ветвях лип, огни светили высоко в небо. Музыканты играли.

Толпа на вечеринке была довольно смешанной. И, как обычно, присутствовало несколько человек, которых никто не знал, — экзотические черты и элегантность послужили для них приглашением. Тетушка не обращали на них много внимания, поэтому ее сведенья были отрывочными. Один из них танцевал с моей матерью, при этом не стесняясь интересоваться размером ее социальной пенсии. Позже скрывшись от посторонних глаз, он что-то шептал ей у деревьев. Судьбоносный альянс был создан в ту же ночь. Мама будет регулярно ходит на рандеву после захода солнца. Потом она перестанет приходить домой вовсе. Тереза — медсестра и личная горничная, которую мамаша привезла из Америки, была сильно смущена поведением и ответами своей хозяйки. Семья матери искусно скрывала ее похождения (И это в ее положении, mon Dieu!) Никто не знал, какие меры следует предпринять. Тогда некоторые из служащих сообщили, что видели бледную, беременную женщину скрывающуюся после наступления темноты.

Наконец, моей семье удалось убедить священника. Он предложил план действий, который не отвергла даже Тереза. Они подстерегли мою мать, последовали за ней, когда та дрейфующей походкой шла к усыпальнице ближе к рассвету. Он сняли большую крышку саркофага, и нашли ее там. "Diabolique," — воскликнул один из них. Встал вопрос — чем и сколько раз нужно пронзить ее тело? В конце концов, они воткнули кол в ее сердце, прямо на бархатном ложе, на котором она лежала. Но что делать с ребенком? Кому он принадлежит? Он святой воин или исчадие мертвых? К счастью или сожалению, мне так и не удалось выяснить, чему учили Терезу в академии. Покопавшись в кровавых потрохах, она помогла мне родиться. Теперь я был наследником всего состояния, и Тереза увезла меня в Америку. Он была очень изобретательна в этом отношении, с помощью жадного адвоката, она превратилась в попечителя моего имущества. Это потребовало лишь несколько манипуляций с документами.

Это было необходимо для того, чтобы никто не узнал, что Тереза была служанкой моей матери, а также одной из ее убийц. Тетушка Т. крестилась в том же году, что родился я.

Естественно, все это приводит к истории моей жизни, которая имеет не больше жизни, чем сама история. Она не подойдет ни для кино, ни для романа, ее не хватит даже для того чтобы сочинить поэму скромной длины. Это может сделать часть современной музыки — медленной, пульсирующей, как периодическое биение извлеченного сердца. Лучше всего представить мою жизнь как абстрактную картину: сумерки мира нечеткие по краям и без центра; мост без опор; туннель без отверстий; сумеречное существование — чистое и простое. Нет ни рая, ни ада, только тихая гавань между истерией жизни и темными цепями смерти. Моя жизнь никогда не имела начала, поэтому я думал, что она никогда не кончится. Я был не прав.

Ну, а ответами на эти вопросы могли стать монстры, преследующие мою мать? Был ли в моей душе человеческий или бездушный вампиризм? Ответ: ничего из этого. Я существовал между двумя мирами и не имел никаких обязательств. Ни живой, ни мертвый, не мертвый или нежить — я не имею ничего общего с такими утомительными полярностями, такими утомительными противоположностями, которые, в конечном итоге, ничем не отличаются от парочки имбецильных готов. Я говорю не о жизни и смерти. Нет, мистер Спрингбад. Нет, мистер Ворм. Даже не поздоровавшись или попрощавшись, я избегал их безвкусную компанию, презирал их регулярные приглашения.

Разумеется, вначале тетушка Т. пыталась ухаживать за мной как за нормальным ребенком. Она пыталась дать мне нормальную еду, которую я всегда выплевывал. Позже тетушка начала готовить мне мясное пюре, которое я быстро проглатывал и хорошо усваивал. Я не никогда не спрашивал ее об этой диете, поскольку тетушка не боялась вкладывать деньги, и я знал, что за определенное их количество можно купить необычную пищу для необычного младенца. Полагаю, что я привык к подобному питанию еще в чреве матери, поглощая попурри из крови граждан Экс. Моего аппетита никогда не хватало для физической пищи.

Сильнее голода были мои трансцендентальные потребности, пиршество для ума и души — астральный банкет искусств. Там я кормился. Хотя жили мы в удалении от мира, тетушка помогла мне получить образование. Исключительно для внешнего вида и законности я получил образование в лучших частных школах мира. Правда, мое личное образование было иного рода.

Репетиторам хорошо платили за посещение нашего дома, тем не менее, не все были рады обучать ребенка — инвалида. В одиночку я изучал искусства и науки. Да, я научился цитировать французских поэтов.

Семья Дюваль вместе с незамужней сестрой прибывали ночным рейсом и мы должны были встретиться в аэропорту. Тетушка решила, что это лучший выход для меня, учитывая мою привычку спать большую часть дня и вставать к заходу солнца. Но в последнюю минуту меня стал терзать острый приступ страха. "Толпы"- обратился я к тетушке. Она знала, что я терпеть не мог большие скопления людей, — они действовали на меня угнетающе. Убедившись, что я не смогу присутствовать в момент торжественной встречи, она села в машину, которой управлял младший брат Ропса Джеральд (всего семидесяти пяти лет от роду) и уехала одна. Я же обещал, что буду гостеприимным, и встречу всех, когда увижу, что наша большая черная машина подъезжает к дому.

Но я не хотел, и не выполнил обещанное. Запершись в своей комнате, я включил телевизор без звука. Разглядывая, как цвета танцуют в темноте, я начал впадать в дрему. Наконец, я поручил Ропсу, воспользовавшись внутренним интеркомом, предупредить тетушку и остальных, что плохо себя чувствую и должен отдохнуть. Я полагал, что таким образом создам впечатление безобидного и болезненного человека. Лунатика. И потом, клянусь, я выключил телевизор и заснул реальным сном в реальной темноте.

В какой — то момент все тело казаться мне менее реальным. Я оставил интерком открытым, ибо слышал глухие, металлические голоса из этой маленькой коробочки в моей спальне. В состоянии моей квази-сонливости, мне не пришло в голову, что я мог просто встать с кровати и отключить эту чертову штуку. Ужас тем временем все сильнее терзал меня. Голоса говорили на иностранным языке, но это был вовсе не французский, как могло показаться. Он был похож на нечто среднее между бредом сумасшедшего разговаривающего во сне и визгом летучей мыши.

Я слушал голоса, пока во второй раз не заснул крепким сном. Голоса замолкли, прежде чем я проснулся, впервые в жизни ранним утром

В доме стояла тишина. Казалось, что даже слуги старались бесшумно выполнять свои обязанности. Проснувшись настолько рано, я начал бродить по дому, надеясь, что остальные все еще лежат в постелях после долгой и несколько шумной ночи. Четыре комнаты тетушка отвела для наших гостей, филенчатые двери которых были закрыты: комнату для мамы и папы, две комнатушки рядом для детей и холодное помещение для незамужней сестры в конце зала. Я останавливался на мгновение возле каждой комнаты, надеясь услышать храп или похожие звуки.

Но не услышал ничего из этого. Они редко издавали какие-то звуки, мне удалось услышать только странный шум, который казалось исходил из одной глотки. Это был странный хрип, одышка, вызванная туберкулезным демоном в нижней части горла. Услышав достаточно странных какофоний ночью, я скоро бросил это дело.

Я провел день в библиотеке, чьи высокие окна были поставлены так, чтобы предоставить большую возможность для чтения в естественном освещении. Тем не менее, я закрыл их шторами, находя утренний свет не лучшим собеседником. Но это явно не пошло на пользу моему чтению. В любой момент я ожидал услышать приближающиеся шаги на лестнице ведущей в библиотеку. Несмотря на все мои ожидания и растущее чувство неловкости, семья так не появилась.

Сумерки пришли, а я так не увидел ни мамы с папой, ни сонных сына с дочерью, ни тихоню сестру. Даже тетушку Т. Должно быть они провели немало времени вместе, думал я. Но я был не против остаться один на один с сумерками. Я раскрыл три западных окна, каждое с одним и тем же полотном с изображением той же сцены на небе. Мой личный салон d'Automne.

Это был необычный закат. Просидев весь день за задрапированными окнами, я не понял, что был шторм, и что большая часть неба была покрыта тенями, которые можно найти разве что на странных доспехах в музеях. В тоже время они начинали спорить с ониксом шторма, встречаясь друг с другом. Свет и тьма смешались странным образом, как и выше, так и ниже. Тень и солнце слились между собой, образовав ландшафт с неземными бликами и мраком. Осенние деревья походили на скульптуры, появившиеся во сне, свинцового цвета деревья с железно — красными листьями словно замерли. Серое озеро медленно поднималось и падало в мертвом сне, бессознательно выводя из оцепенения камни. Сцена противоречия и двойственности, трагикомическая дымка над землей. Землей совершенных сумерек

Я был все еще возбужден, когда сумерки спустились ко мне. Я просто был обязан выйти, у меня не было выбора. Выйдя из дома, двинулся в сторону озера, и стоял на склоне с жесткой травой, ведущем к нему. Я держал руки в карманах, и только раз вынул их, чтобы протереть сонные глаза.

И часа не прошло, как мне пришлось задуматься о возвращении домой. Было уже темно. Я не запоминаю свои вечерние хождения в сумерках. Сумерки не волнуют показные финалы. Там не было никаких звезд, их скрыли тучи закрывшие небо. Они начали отправлять первые капли дождя. Гром пробормотал выше, и я был вынужден вернуться домой, в очередной раз обманутый ночью.

Зайдя в холл я крикнул: "Тетя Т.? Ропс? Джеральд? Мистер Дюваль? Мадам?". Молчание. Где они? — задался я вопросом. Они не могли еще лечь спать. Я проверил несколько комнат, но не нашел ни единой души. Пыль покрывала все поверхности. Куда делась прислуга? Наконец, я открыл двойные двери в столовую. Быть может, я опоздал на ужин устроенный тетушкой в четь новоприбывшей семьи?

Оказалось так. Но если тетушке удавалось познать запретный вкус плоти и крови, то это никаким образом не было связано с ветвями и теплым соком с дерева жизни. Здесь же я обнаружил остатки такого праздника. Это было разорванное тело тетушки, насколько я мог понять, кинув взгляд на торчащие белесые кости. "Ропс! Джеральд!" — закричал я. Я не знал, что слуг больше нет в доме, и был один.

Не совсем один конечно. Скоро это стало очевидно для моего сумеречного мозга. Меня окружала компания из пяти черных форм, которые сначала прятались на стенах и вскоре начали перемещаться вдоль их поверхностей. Одна из них отделилась и приблизилась ко мне, и я почувствовал холод, когда в ужасе попытался смести ее с пути, пройдя прямо сквозь нее. Другая отслоилась от двери, у которой она висела сверху вниз. Третья оставила побледневший шрам на обоях, за которые она цеплялась как черепаха, когда присоединилась к атаке.

Они разом прыгнули на меня, взмахнув руками я выбежал из комнаты. Они незримо следовали за мной, когда я бежал сквозь прихожие и комнаты. В конце концов, я оказался в небольшой пыльной комнате, в которой не был много лет. Цветные животные резвились на стенах — синие медведи и желтые кролики. Миниатюрная мебель была задрапирована седыми листами. Я спрятался под крошечной кроваткой с ручками из слоновой кости. Но они нашли меня и закрыли пути к отступлению.

Их гнал не голод, ведь им уже довелось попировать. Их не вела бешеная жажда крови, ибо они были осторожными и методичными. Это было воссоединение семьи, сентиментальный сбор. Теперь я понял, как Дювали могли позволить себе не быть предвзятыми. Они были хуже, чем я — метис. Гибриды, мулаты души. Ни теплой человеческой крови, ни дьявольской злобы. Но они — те кто пришел из Экс — происходили из породистой семьи.

И они осушили мое тело насухо.

Когда я пришел в себя, было еще темно, и в горле было много пыли. Не пыль на самом деле, но странная сухость, которую я прежде не испытывал. Кроме этого я чувствовал еще кое-что новое — голод. Внутри меня будто поселилась пропасть, великая пропасть, которая требовала океаны крови. Я был одним из них, возродился в голодной смерти. Все что я считал невозможным — богохульное желание сбежать от жизни и смерти — оказалось возможным. Хищная тварь. Зверь, мучимый голодом. Андре из кладбища.

Они выпили меня через пять отдельных фонтанов. Но раны едва зажили, когда я проснулся благодаря чудесной способности мертвых к возрождению. На верхних этажах было темно, поэтому спустился вниз — к свету. Когда я спустился по лестнице, то увидел, что они ждут встречи со мной, молча стоя на черных и белых квадратах. Папа — царь, мама — королева, мальчик — конь, девочка — темная пешка, озлобленная девушка — ладья. И теперь у них был мой дом, моя крепость — последняя фигура на их стороне. У меня не было ничего.

"Дьяволы!" — закричал я, сильно нагнувшись над лестницей. "Дьяволы!" — повторил я, но продолжали бесстрастно смотреть на меня, не обращая внимания на мои эмоции. "Diables,"- выкрикнул я на странном, отвратительном языке.

Французский не был их родным языком, как я понял, услыхав их речь. Я закрыл уши, стараясь заглушить их голоса. Язык был их собственным, отлично подходящим для мертвого речевого аппарата. Слова произносились затаив дыхание, вырывались из глубин их глоток. Сухим и булькающим был их диалект. Это тревожило, поскольку исходили они из уст тварей, которые имели по-крайней мере человеческую форму. Но хуже всего было то, что я понимал их речь.

Мальчик шагнул вперед, указал на меня, и, глядя назад, заговорил с отцом. Отпрыск с глазами винного цвета и розовыми губами хотел предать меня той же участи, что настигла мою тетушку. Отец нетерпеливо объяснил мальчику, что я был своеобразным гидом, приведший их в этот странный новый мир. К тому же — заключил он — я был частью их семьи. Мальчик пришел в ярость, и грязно выругался в сторону отца. То, что он сказал, можно было передать только тем странным говором. Это был урок Ада о грехе.

Аргумент последовал — отец пришел в адскую ярость. Он охладил пыл сына причудливыми угрозами, которые не имеют аналогов в человеческом языке. Кара обещала быть чудовищной. После — подавленный мальчик подошел к своей тетке, ища поддержку. Эта женщина с меловыми щеками и запавшими глазами, коснулась плеча мальчика и легко притянула к себе одним пальцем, будто его тело было игрушечным и невесомым. Они говорили угрюмым шепотом, почему-то казалось, что у них были давние отношения.

Видно, согласно своей роли в этой пьесе, девочка сделала шаг вперед и сказала что-то адрес матери — злобное и едкое. Но та так и не произнесла ни слова. То, что она выслушивала от своей дочери, можно было понять, только находясь в самых темных местах человечества. Каждое их высказывание было похоже на беспорядочную оперу зла, хор кричал благочестивые псалмы переполненные богохульством и похотью.

"Я не буду одним из вас" — я думал, что кричал на них. Но звук моего голоса был не так силен, как их. Семья вдруг перестала препираться между собой. Мой порыв укрепил их. Рот, с неровными зубами, похожими на испещренные надгробиями кладбища, улыбнулся мне. Выражение на их лицах, рассказали мне кое-что. Они видели мой растущий голод, пыльные катакомбы моего горла требовали кровавого питания. Они знали мою слабость.

Да, они остались в моем доме.

Да, я принял меры, чтобы скрыть исчезновение слуг, ведь я богатый человек и знаю, что можно купить за деньги.

Да, безопасность им обеспечена.

Да, да, да, я согласился на все; я буду заботиться о них.

Ночь, ночь, ночь. Ночь, ночь, ночь.