Заботы Элли Рэйт

ПРОЛОГ

Если бы меня спросили, есть ли у моей жизни какой-то символ, я бы ответила однозначно: дорога, мощеная желтым кирпичом.

Да-да, та самая дорога из желтого кирпича, по которой шагала маленькая Элли в окружении своих волшебных друзей. Именно эта дорога, как символ риска, мелькала передо мной всю мою жизнь. И за всю жизнь я так и не собралась ступить на теплые кирпичи…

Имя Элли мне дал отец в честь той самой девочки из сказки. Он погиб еще до моего рождения, и знаю я его только со слов мамы. Она же и прочитала мне цикл «Волшебник Изумрудного города», когда я немного подросла.

Судьба матери-одиночки – дело нелегкое. Сколько я помню, мама почти всегда кроме основной работы, тянула еще и подработку. Каких-то мужчин рядом с ней я никогда не видела, а может, просто не знала о них. Тем большим шоком для меня оказался ее неожиданный роман с Димитрисом.

Массивный мрачноватый грек, который где-то в предках имел русских и худо-бедно знал язык, дважды приезжал в Россию. И на третий раз, когда мне было двадцать, а маме почти сорок, все же увез ее в свою Грецию. Я несколько раз ездила к ним на каникулы, любовалась оливковой рощей и помолодевшей жизнерадостной мамой, а затем со вздохом возвращалась в холодный дождливый Питер.

Каждый раз, когда дорога, мощеная этим желтым кирпичом, манила меня, я боялась на нее ступить. Побоялась сменить Питер на маленький городок в Заполярье, где жил мужчина, в которого я влюбилась. Побоялась сменить нелюбимую, но хорошо оплачиваемую работу на то, к чему тянулась душа: слишком ненадёжной по доходам была привлекавшая меня область.

Даже ребенка родить не рискнула, хотя мама по вайберу уговаривала и обещала всяческую поддержку. Но я все тянула, все опасалась чего-то. Я не хотела для малыша неполной семьи. Мой сын так и не родился. Только после сорока я стала задумываться о том, как бессмысленно живу.

Я давно уже была хорошо оплачиваемым специалистом, давно сменила старую двухкомнатную «хрущевку» на окраине города на роскошную «сталинку» ближе к центру. Стриглась в модных салонах и пользовалась услугами отличной платной медклиники. И на этом все…

Больше никаких достижений. То материальное благополучие, которому я принесла в жертву все свои желания, амбиции и интересы, оказалось сытной, но очень скучной, даже тоскливой гаванью. Немного выручала дача. Крошечный летний домик, который я посещала столько, сколько могла. Это неожиданное увлечение скрашивало мое существование. Я даже развела роскошный розарий с двумя десятками различных сортов. И все лето, каждую неделю привозила в городскую квартиру яркие пахучие букеты, которые плотным сладким ароматом подбадривали меня по утрам, давая силы проснуться и шагать на работу.

-- Элли, детка, тебе бы влюбиться, что ли... – как-то грустно сказала мама.

Я машинально подвинула ноут так, чтобы камера была от лица чуть дальше, и на экране у мамы не так отчетливо проступали мои морщинки. На ее фоне: фоне моложавой, жизнерадостной и любимой женщины, я казалась себе бледной неудачницей.

-- Какое там влюбиться, мама! – я небрежно отмахнулась от этого предложения. – Я со своей работой даже кота не рискую завести. А ты про любовь…

Мама помолчала, а потом неожиданно резко высказалась:

-- Элли, я тоже работала на нелюбимой работе. Но у меня была цель, доченька! Я хотела, чтобы ты росла в сытости и получила образование там, где желаешь. И заметь! – она значительно подняла палец и даже погрозила мне: – Как только у меня появился шанс поменять жизнь и работу, я им тут же воспользовалась.

-- Тебе, мам, просто повезло с Димитросом, – вздохнула я.

-- Нет-нет, детка, – мама лукаво улыбнулась и поправила: – Это Димитросу повезло со мной. Поверь, в тебе еще достаточно силы и жизнелюбия, чтобы стать счастливой…

Разговор был не первый, и как всегда, слова мамы отскочили от меня, как горох от стенки. Я не то чтобы не слушала ее, я просто боялась ее услышать и понять. Наверное, потому, что в глубине души и так все отлично осознавала.

Похоже, именно тогда жизнь и решила, что с нее хватит этих интеллигентских метаний: бессмысленных и бесполезных. Все случилось, когда я возвращалась с дачи. Последнее, что я запомнила, плотный и сладкий аромат поздних осенних роз. До сих пор не знаю, умерла ли я в момент ДТП сразу же или уже позднее в больнице…

Мир, в котором я очнулась, не дал мне возможности тихо плыть по течению…

Глава 1

Первое, что я почувствовала, когда начала приходить в себя – запахи. Совершенно чужие, даже чуждые и большей частью весьма неприятные. Пахло гарью, застарелым потом и почему-то скотным двором. Не то чтобы я сильно разбиралась в скотных дворах, но еще в студенческие годы пару раз ездила с приятельницей к ее родным в небольшую деревушку Вологодской области.

Семья держала довольно большое подворье. И я, как истинная петербурженка, брезгливо морща носик, помогала Маринке, а точнее, ее родителям, управляться со всем этим хозяйством. Так что теплый запах хлева я ни с чем перепутать не могла.

Сильно болела голова, а глаза почему-то и вовсе не открывались. Казалось, кто-то плотно склеил ресницы. Рука, которую я потянула к лицу, чтобы протереть глаза, казалась неимоверно тяжёлой. А на ресницах – да, обнаружились мелкие сгустки не то грязи, не то засохшей слизи. Для того чтобы смахнуть эту дрянь и открыть-таки глаза, мне пришлось сделать целых четыре попытки: руки были совсем слабыми…

Увиденное напугало меня настолько, что я предпочла плотно зажмурить веки, даже не пытаясь думать, а просто мысленно вереща: «Мамочка! Мамочка, забери меня отсюда!»!

Шорохи, которые я с каждой минутой слышала все более явственно, оказались вовсе и не шорохами. И оплывшая тетка у стола, которую я сперва приняла за бредовое видение, никуда пропадать не торопилась.

Немного повернув голову на тощей комкастой подушке, я сквозь ресницы наблюдала за ней. Сперва она долго и тщательно толкла что-то в довольно высоком каменном стакане, потом высыпала черно-серую жутковатую массу на лоскут ткани и замотала его так, чтобы вся масса образовала нечто вроде шарика размером с чупа-чупс. Затем тетка заговорила с кем-то, кого я не видела:

-- Ось туточки оставлю. Как малая проснется, ты сам малость пожуй, чтоб мяхшее было, а тады и ей отдай. Маково семя от зубов лучшее всего помогает. Ну, картохи я вам сварила, печку затопила. Козу и сам подоишь, чай не маленький. А у меня еще своих забот – делать не переделать.

-- Благодарствую, тетка Лута, – второй голос, как мне показалось, принадлежал ребенку. – А ежли Элька опять начнет стонать? Делать-то чего тадысь?

Тетка на минуту задержалась у стола, тяжело вздохнул и недовольно буркнула:

-- А я откуль знаю?! Сильно метаться будет, ну, сбегай до старой Рантихи. Мабуть, она чего подскажет.

Женщина грузно прошлась по комнате, так что половицы отозвались жалобным скрипом. Скрежетнула несмазанными петлями дверь и захлопнулась. Где-то в отдалении истошно заголосил петух, и ему откликнулись еще более далекие голоса собратьев. А затем я услышала тихий детский плач, горький и какой-то совсем уж безнадежный.

Все это было настолько безумно, настолько не соответствовало ожидаемой мной больничной палате, что я боялась даже размышлять здраво, предчувствуя, куда меня приведут эти размышления. Глаза уже почти привыкли к легкому полумраку комнаты. И я с каким-то клиническим интересом изучала сейчас свои собственные руки: молодые, без единой морщинки, с длинными и крепкими пальцами. Ногти, к сожалению, были в жутком состоянии: под каждым из них четкая полоска грязи, да и заусенцев вокруг ногтевого ложа было достаточно. А еще на узких ладонях имелись довольно плотные мозоли и пара старых заживших порезов.

В общем-то, вывод напрашивался сам собой, но озвучить его даже мысленно я все еще не могла. Медленно опустила руки вдоль тела и тихонечко позвала:

-- Эй..!

На несколько секунд воцарилась тишина, затем трубное сморкание и торопливые шаги босых ног по полу. Передо мной предстал чумазый мальчишка с растертыми докрасна глазами и парой отчетливых колтунов в темных волосах. Одежда его достойна отдельного описания.

Рубаха из какой-то сероватой, давно не стиранной ткани, явно натурального происхождения, была мальчику маловата и довольно плотно охватывала тощее детское тело. На правом предплечье имелось две аккуратных штопки, а по горловине шла нехитрая вышивка крестом. Часть ниток на вышивке была порвана, и концы их небрежно мохрились. Штаны едва достигали середины икр. Края ткани внизу даже не были обработаны, да и на коленке зияла приличных размеров дыра. Ступни ребенка мне не было видно, но и так понятно было, что обуви на нем нет. Торопливо, размазывая по щекам остатки слез пополам с грязью, мальчик заговорил:

-- Элька, ты что, очнулась, что ли? – у него был не слишком-то и детский хрипловатый голос. Казалось, что он простужен и так и не долечен.

-- Очнулась. Только мне еще плохо. И пить хочется.

Вновь раздался торопливый топот ног, послышалась какая-то возня в том углу, что не был мне виден. И через мгновение мальчишка подбежал ко мне с грубым деревянным ковшом в руках. С ковша сбегали капли воды и падали мне на грудь, так как он почти тыкал мне в лицо этой посудиной, приговаривая:

Глава 2

Дорогие мои читатели, спасибо вам огромное за поддержку, звездочки и комментарии. Такое внимание к книге очень греет душу автора))

За те дни, что я существую в этом мире, я успела увидеть довольно много гораздо более неприятных вещей, чем тот самый жест, которым я утерла губы. Я видела, как с помощью двух пальцев сморкаются прямо на дорогу. Видела, как парень из соседнего дома лапнул за зад проходящую мимо девушку, и его дружки, стоявшие рядом, одобрительно заржали.

Плюсом к этому идут: туалет на улице, отсутствие проточной воды и многие другие «радости» сельской жизни средневековья. Мир, в который я попала, сильно отставал в развитии от того, в котором я прожила первую жизнь. Каждый раз, когда мне казалось, что я видела дно, я ошибалась. Действительность вскоре показывала мне еще более неприглядные вещи. Самым кошмарным оказалось отношение к детям.

В своей собственной избе кроме мальчишки Ирвина, который считал себя моим братом, проживала еще и девочка шести месяцев от роду по имени Джейд. И то, как жила эта девочка, привело меня в ужас. Целый день в несвежей длинной рубашонке, которая скручивалась вокруг худенького тельца и почти всегда была мокрой, она перекатывалась и пыталась ползать по грязной соломе, насыпанной прямо на пол возле грубого деревянного топчана. Но даже не это оказалось самым тошнотным.

Однако, лучше обо всем по порядку...

***

Вода, которой напоил меня так называемый брат, была почти волшебной: во всяком случае, сознание я больше теряла. Но через некоторое время эта же самая вода потребовала от меня немедленного уединения. Мальчишка, пытающийся разговаривать со мной, сильно пугался оттого, что я сослалась на потерю памяти. Однако и выбора у меня не было, пришлось попросить:

-- Ирвин, мне нужно в туалет.

Несколько мгновений он соображал и потом как-то подозрительно спросил:

-- До ветру, что ли?

-- Да, до ветру, – согласилась я.

-- Так вставай, сведу тебя, раз уж ты такая дурная стала, – с грубоватой заботой ответил он.

Вставала я с некоторой опаской, но ничего страшного не произошло. Несколько минут сидела на кровати, опустив ноги на грязный пол. Потом головокружение постепенно прошло. Мальчик подал мне длинную застиранную юбку, и я натянула её прямо поверх сорочки, в которой спала. Он даже заботливо помог мне затянуть пояс на этой одежке, потому что мои собственные руки еще дрожали и были несколько неуклюжими. Затем мальчик подставил мне плечо, и мы медленно двинулись к выходу.

Вот тут-то я и увидела малышку, молча елозившую на грубой соломе: от ее махонькой ножки тянулась веревка, вторым концом привязанная к топчану, заваленному каким-то линялым старым тряпьем. От всей этой кучи исходил застарелый запах мочи. Да и задранная рубашонка на девочке была мокрой почти до подмышек.

-- О Господи! Ирвин… – я с ужасом смотрела на малышку, которая сейчас лежала на спине и с удовольствием чмокала, зажав в ручке какую-то грязную тряпку. – Разве… Разве так можно?!

Мальчик с недоумением посмотрел на меня и, к моему ужасу, даже не понял, о чем я говорю. Он нетерпеливо дернул плечом и грубо спросил:

-- Ну чо, ты идешь? Или чо?

Организм настойчиво требовал своего, и я торопливо пошла за так называемым братом. На улице стояли плотные сумерки, и было немного зябко: градусов шестнадцать-семнадцать, не больше. И я, и Ирвин из дома вышли босиком. Ноги обожгло холодной сыростью.

Деревянная щелястая будка на улице напугала меня не сильно: первые пару лет, пока я не озаботилась ремонтом, на моей даче тоже стояло такое чудовище. Хуже оказалось отсутствие туалетной бумаги. Трусов на мне не было, и, возвращаясь назад, в вонючее тепло дома, я ощущала неприятную влагу на ногах, понимая, что тоже пахну не розами. Да и сорочка на мне была очень и очень несвежей. Здесь, на уличной прохладе, вонь ощущалась особенно отчетливо.

Через несколько дней мне предстояло выяснить, что плюс-минус так же живут все окружающие нас люди. У всех была вонючая будка недалеко от дома. Почти никто не пользовался постельным бельем, а маленьких детей в возрасте до двух-трех лет привязывали за ногу к какой-нибудь мебелине, чтобы они не могли ползать по дому и навредить себе. Никаких памперсов и ползунков не существовало, а детское описанное белье частенько не стирали, а вывешивали на улицу подсохнуть и проветриться.

Мальчик оказался достаточно словоохотлив и, кажется, был счастлив, что его сестра пришла в себя. Я спрашивала, он отвечал, не забывая вслух удивляться моей бестолковости и беспокоиться об отсутствии памяти. Впрочем, болезнь он считал вполне достаточным поводом для того, чтобы его сестра могла поглупеть.

Я Элли Рэйт, была дочерью Кайлы и Бентона Рэйта. Дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал Бентону Рэйту, моему родному отцу. Помер мужик от пьянки уже очень давно, около десяти лет назад. Через два года после его смерти моя мать Кайла вышла замуж второй раз. Колдер, ставший моим отчимом, заботился о семье в последнюю очередь. В первую он любил выпить и погулять. Смерть его была скучной и ожидаемой: через два месяца после рождения малышки Джейд его нашли замерзшим в сугробе.

Глава 3

-- От же ж зараза! А у меня еще и коза не доена! – спохватился Ирвин. – Ну ты это… ты давай Джейку покорми, а я Чернышку подою.

Он засуетился: некоторое время клацал у печи чем-то железным и засветил два крошечных огонька в двух глиняных соусниках. Один такой «соусник» он поставил на стол, а второй оставил себе. И перед уходом даже помыл руки в каком-то тазу с мутной грязной водой. Вытер об висящую рядом заскорузлую от грязи тряпку, прихватил с одной из полок пустой глиняный кувшин и ушел.

Я опасливо подошла к малышке, слабо понимая, что нужно делать. Воняла девочка неимоверно, а личико ее покраснело от какого-то безнадежного плача.

-- Сейчас-сейчас, подожди, маленькая, – я торопливо распутывала узел на детской ножке и с ужасом рассматривала там весьма ощутимую потертость от грубой веревки: красное воспаленной кольцо охватывало нежную щиколотку ребенка.

Мокрую обгаженную сорочку я сняла с нее и бросила прямо на солому, оглядывая дом в поисках детской одежды. Попав ко мне на руки, малышка перестала так истошно кричать, но все еще продолжала время от времени всхлипывать. С голенькой девочкой на руках я бродила по избе, пытаясь сообразить, где что лежит.

Дом оказался поделен на три неравные части: большая проходная комната, которая одновременно являлась и кухней-гостиной-столовой, и моей, точнее, уже умершей девушки спальней. И ещё две маленькие комнатенки с подслеповатыми форточками вместо окон. В одной из маленьких комнат стояла достаточно приличная кровать с ветхим лоскутным одеялом и двумя плоскими подушками в засаленных наволочках. Похоже, это была родительская спальня.

Вторая комната, зеркальное отображение первой, содержала в себе несколько сундуков и кучу разнообразного хлама. По стенам вывешено пыльное выцветшее тряпье, в углу – что-то вроде гигантской арфы без струн. К этой самой «арфе» дополнительно прислонены непонятные деревянные детали. Здесь же, дном кверху, огромный котел литров на двадцать, не меньше. Толщина нагара на нем казалась просто чудовищной, и от него сильно пахло дымом. Этот котел мешал нормально подойти к сундуку, а уж с ребенком на руках и вовсе проделать этот трюк было невозможно.

Недолго думая, я содрала со стены какую-то пыльную шмотку, похожую на драный передник дворника, и завернула озябшую девочку. Что с ней делать дальше, я искренне не понимала. Ведь таким малышам нужно отдельное питание. Где я его возьму? Между тем, девочка окончательно успокоилась и, произнеся какой-то странный булькающий звук, быстро протянула ручку к моим волосам, цепко зажав пучок. Я взвыла от боли, продолжая прижимать ее к себе: она схватила прядь на том виске, где была рана.

Боль быстро заставила меня соображать. Я бегом подошла к столу, сдвинула в сторону грязные миски и усадила туда малышку, изгибаясь над ней буквой «зю». Руки у меня наконец-то освободились, и я принялась выпутывать тонкие пальчики из слипшихся прядок, стараясь не сделать себе еще больнее.

Освободившись, села на одну из двух табуреток прямо перед девочкой и положила руки слева и справа от ее крошечного тельца, боясь что она упадет со стола. Малышка немедленно повернулась и потянулась к тому самому глиняному «соуснику», который весьма тускло освещал комнату. Придерживая ее одной рукой, я отодвинула опасную игрушку подальше и только сейчас заметила возле печи-плиты, в которой тускло дотлевали угли, почти не давая света, огромный комок чего-то непонятного.

Вот бог весть, как я догадалась, но, взяв малышку на руки, я подошла к этому комку, откинула в сторону вусмерть засаленные края старого ватного одеяла и обнаружила там, внутри горячий еще горшок, прикрытый деревянной крышкой. В этом горшке нашлась искомая картоха. Беда только в том, что сварили ее в мундире. А на руках у меня была малышка в тряпке. Начистить её до прихода Ирвина я, разумеется, не успела.

Ирвин моей нерасторопностью остался недоволен. Сам он гордо выставил на стол кувшин, наполовину заполненный молоком, и начал ворчать:

-- Эка ты баба бестолковая! Тебе волю дай, ты так и будешь с ней с утра до ночи тетешкаться! А дела по дому ктой-то тогда справлять будет? Поклади Джейку на место и ставь ужин, – грубовато приказал он.

С одной стороны, в этом мире мальчик был единственным моим источником, способным поделиться информацией. С другой стороны, на ум мне неожиданно пришла старая пословица: «Учи дитя, пока поперек лавки лежит.». На мой взгляд, Ирвину было около шести-семи лет. И для меня, относительно взрослой девушки, он все еще лежал «поперек лавки».

-- Если ты еще раз начнешь мне указывать, что я должна, а что не должна делать… ужинать пойдешь к козе в сарай. Понял меня? – я возвышалась над ним с ребенком на руках, обозленная на весь мир, и мгновенно почувствовала укол совести из-за своей грубости: мальчишка сник и опустил глаза, так и не рискнув мне возразить. Выждав минуту, я спокойно попросила: – Пожалуйста, посиди немного с Джейд, а я почищу нам картошку на ужин.

-- Если хочешь, я и сам могу… – он по-прежнему не поднимал на меня глаз.

Глава 4

В комнате стоял серый полумрак. Я проснулась несколько минут назад. Дети еще спали. Вставать не хотелось совершенно. Что меня ждет здесь, в этом кошмаре?! Чужие дети, голод, грязь и нищета…

Сейчас, лежа в грязном тепле постели, я даже не так сильно ощущала вонь вокруг. То ли притерпелась за ночь, то ли мой мозг уже воспринимал эти запахи как естественные. Где-то далеко голосили петухи, а организм резко затребовал посещения туалета. Выбиралась я из постели неохотно, но очень тихо, боясь разбудить детей. Сейчас они, по крайней мере, молчат, и девочка не плачет. Не могла же я в самом деле считать их родственниками!

На улице было довольно зябко. Кажется, в этом мире дело шло к осени. Об этом говорила и пожухлая трава, и почти полностью выкопанный огород. За серым покосившимся забором окрестности почти не просматривались, только слева торчала крыша соседнего дома и видны были верхушки двух уже облетевших деревьев. И соседний, и мой собственный дом были сложены из грязно-серого песчаника. Оба с черепичными, тронутыми моховой зеленью крышами.

Торопливо перебирая босыми ногами по стылой земле, я почти с удовольствием вернулась в дом, уже не так пугаясь его омерзительных запахов: там было значительно теплее, чем на улице. Села у стола и с тоской осмотрела тошнотную обстановку комнаты. До чего ж она убогая! И эта куча прелой соломы прямо на полу, и заставленный грязными плошками и мисками стол, и неприкрытый котелок с остатками картошки, над которым назойливо и противно жужжала поздняя осенняя муха. Жирная навозница переливалась драгоценной зеленью даже в утреннем полумраке и все жужжала и жужжала…

Вспомнив замечательный вкус вчерашней картошки, я совершенно машинально протянула руку и достала клубень из горшка. Он был молодой, желтого цвета, с тонкой кожицей. Такую картошку дома я намывала и обжаривала на сковородке целиком вместе со шкуркой. В нормальном мире это называлось бэби-картофель.

На глаза невольно навернулись слезы, и я сунула картофелину в рот. Некоторое время молча жевала, ощущая сахаристую рассыпчатую мякоть, а потом меня обожгли собственные злые мысли: «Да-да! Вот так вот все и начинается! Морду лица не сполоснула, руки грязные, сама немытая-нечесаная, а жрать уселась. Быстренько же я оскотиниваться начала! Да что ж это такое, в самом деле?! Каким бы свинячим этот мир ни был, но мне-то лично с грязной тарелки есть не обязательно!»!

Я нервно вскочила, оглядывая дом уже совершенно другим взглядом. Брезгливо посмотрела на таз с мутной водой, где вчера Ирвин полоскал перед дойкой руки, на вонючую тряпку, которой он вытирался, и меня передернуло от отвращения. Там же, возле таза, я заприметила довольно интересную вещь: осколок зеркала с кривыми краями. Он еле держался на трех вбитых в стену гвоздиках. Само зеркало было мутным и засиженным мухами настолько, что отражение еле просматривалось.

Один из гвоздиков в стене легко двигался. Я немного повернула его в сторону, и стекляшка практически сама выпала мне в руки. Подошла к окну, чтобы просто рассмотреть себя. То, что тело у меня чужое и молодое, как и положено каждой приличной попаданке, я поняла еще вчера. Но, честно говоря, вчера меня собственная внешность не заботила вообще. Сейчас из мутноватого пыльного стекла на меня смотрела мрачная чернобровая девица со смуглым лицом.

«Это я не смуглая. Это я просто загорелая! Брови… брови у меня, как у Лени Брежнева. Да и наплевать… выщипаю – и нормально будет. Зато коса-то какая!». Коса и в самом деле была знатная. И в предыдущей жизни у меня были нормальные волосы, но эта, напоминающая сейчас не косу, а скорее спутанную дреду, вызывала невольное восхищение своими размерами: почти в запястье шириной цвета горького шоколада, со слегка вьющимся спутанным кончиком. Если волосы отмыть и привести в порядок, это какая же красота получится!

В целом я не была ни красавицей, ни уродиной. Симпатичная внешность, не более того. Но ведь это, как ни крути, молодость и здоровье. Даже сейчас, после сотрясения, с темными кругами под глазами, я выглядела значительно привлекательнее, чем в последние годы своей жизни на Земле. Там от нервной работы и неправильного образа жизни на меня активно наваливалось раннее старение: за последние три года появилось больше десяти килограммов лишнего веса, да и сетка мелких морщин плотно поселилась на веках. Ну и, разумеется, очки плотно поселились на носу. Целыми днями торчать за компом моему организму явно не нравилось. А здесь я просто кровь с молоком и вижу сейчас всё не хуже орла!

«Неужели молодая и здоровая девка не сможет держать в порядке одну избу? Мне же не нужно устраивать революцию во всем мире! Просто отмыть этот чертов свинарник и хотя бы перестирать одежду!».

А дальше в меня словно вселился бес. Я не знаю, каким чудом местные не обзавелись вшами. Но то, что избу нужно мыть и проветривать всю и полностью, я прекрасно понимала. А заодно обустроить нормальное место для мытья посуды, узнать, где брать воду, заняться стиркой тряпья…

Тут мои мысли были прерваны детским голосом:

-- Элька…

Я резко повернулась на звук и, строго глядя в глаза Ирвину, ответила:

-- Не Элька, а Элли!

Глава 5

Первые дня три-четыре я помнила, хотя и не слишком отчетливо. Остальные слились в мутный поток бесконечной работы. Я бесконечно чистила, мыла и стирала… стирала, мыла и чистила. Разгребала завалы старого тряпья и кучи хлама в кладовке. Перебрала сарай и выгребла оттуда множество достаточно полезных вещей.

Больше всего сил отнимала, конечно, стирка. Для воды в доме были две деревянных кадушки с веревочными ручками и огромная бочка, которую я ежедневно наполняла. Даже сами по себе кадушки не были слишком уж легкими, точно потяжелее пластмассового ведра. А с водой, которую нужно было принести…

Общий колодец располагался за забором. Недалеко, метрах в сорока от дома. Но к полудню таскать воду становилось тяжело, а к вечеру местные ведра оказывались неподъемными. Ручки-веревки резали руку, и уже к концу второго дня на ладонях образовались красные воспаленные полосы. Никаких пластиковых тазов не существовало: довольно большое деревянное корыто, найденное в сарайке, я ставила на две табуретки и терла руками все, что попадалось: от плошек и прочей посуды до детских рубашек. Но основную часть одежды я, слава богу, додумалась просто прокипятить.

Первым делом я вынесла максимальное количество хлама из кладовки, собрала воняющее мочой и потом тряпье со всех кроватей, вытащила на улицу тюфяки, вытрясла из них прелую солому и сожгла её. В родительской спальне решила ночевать сама, а маленькую кладовку отдать для ночлега Ирвину.

Для Джейд в сараюшке нашлась детская люлька, которую я отмыла, ошпарила кипятком и затащила в свою спальню. Бог весть почему ею не пользовались, а укладывали девочку на топчан с братом. Может быть, затем, чтобы не вставать к ней ночью самим? Впрочем, все это было уже неважно.

Во время дневного сна девочки, еще в первый день Ирвин показывал мне хозяйство. Я поразилась тому, насколько скромные запасы сделаны на зиму. В погребе, который находился за домом, стояло несколько корзин картошки, ящик с песком, где была зарыта морковь, три плотных вязанки лука, одна чеснока. И небольшой бочонок сала, засыпанного солью. Ни квашеной капусты, ни огурчиков-помидорчиков, ничего лишнего.

Ирвин к переменам в доме относился не слишком одобрительно. Не по-детски ворчал, когда я что-нибудь перетаскивала и выносила:

-- Вот оглашенная! Сто лет кроватя там стояла… куда ж ты ее волокаешь?!

-- Ты лучше за малышкой смотри, – огрызалась я, не имея сил еще и с ним спорить.

Хорошо было то, что рядом с сараем находился дровяник, битком набитый уже наколотыми поленьями. Поленница, кстати, уложена была плотно и аккуратно. Однако я все равно не представляла, на сколько времени хватит этого запаса. Не получится ли так, что посреди зимы мы останемся без отопления?

-- Когда ж ты уже вспомнишь-то всё? – очень недовольно пробурчал Ирвин. – Прошлый год папаша в карты крупно выиграл. Не помнишь разве? Городской какой-то сунулся в трактир, тама его и ощипали. А как денег у него не стало, так он груз дров на кон поставил. Не иначе, Осподь смилостивился над нами, убогими, – по-взрослому добавил мальчик. – Там, конечно, поперву-то больше было, но папаша, как денег совсем не было, трактирщику дрова таскал. Почитай, уже больше половины вытаскал. А тут его Осподь и прибрал.

Я от усталости и раздражения чуть было не добавила: «И слава Богу!». Чудом удержалась…

Пожалуй, это была первая хорошая новость. По словам Ирвина, этих дров должно было хватить на всю зиму, и еще немного осталось бы на следующую. Значит, ближайшее время мерзнуть мы не будем, а потом я что-нибудь обязательно придумаю.

Правда, увидев, что я раскладываю костер под котлом, в котором кипячу белье, мальчишка завозмущался:

-- Это что ж у тебя за блажь-то такая! Где это видано: улицу отапливать?! Воды-то, чай, и дома можно нагреть.

-- Если дома щелочь кипятить, вонять будет, да и сырость появится, – ответила ему я.

-- Ну так, чай, и мы не господа какие, потерпели бы! Ишь ты? Вонять ей будет! – он совершенно искренне возмущался бесполезной, как ему казалось, тратой дров.

Не слушая его бурчания, я закладывала в котел очередную партию тряпок. Вода после сливалась темно-коричневая, зато рубашки и сорочки становились почти белоснежными. Детской одежды, кстати, было не так и мало: в основном это были полотняные длинные и широкие балахончики, что-то типа ночных сорочек. Ползунков ни одних не нашлось. Как не нашлось ни теплых штанов, ни носков для Ирвина. Да и обувь у нас с ним была такая, что без слез не взглянешь: огромные тяжеленные кожаные... даже не знаю, как и назвать их: что-то вроде галош до щиколотки, набитых для тепла соломой.

В самом конце уже полностью убранного огорода стоял еще крошечный каменный домик, который Ирвин важно назвал мыльней. Эту самую мыльню не обихаживали и не ремонтировали, похоже, с момента постройки. Доски пола были изрядно подгнившие, двери закрывались настолько плохо, что в щель можно было просунуть палец. Сильно пахло пылью и чем-то кислым. Но внутри была сложена небольшая печурка, в которую сбоку был вмурован котел.

Котел изрядно заржавел и был покрыт плотным полотном паутины. Мне пришлось драить его песком с помощью тряпки. Здесь же на стене висели два больших деревянных ковша и деревянная же шайка такого размера, что в ней вполне можно было купать малышку. Вода, конечно, в котле будет со ржавчиной, но нам ее не пить. Дыру в полу я пока прикрыла найденными в сарайке старыми досками. Сама я не смогу пол отремонтировать, так что это заботы на будущее.

Глава 6

Кроме запасов овощей нашлось еще килограммов восемь-десять серой муки. А в небольшом бочонке – литров пять-шесть мелкой желтой крупы, больше всего похожей на пшенку.

– Каши бы сварила какой раз, – Ирвин мрачно смотрел на мою возню и рассуждал вслух: – На одной-то картохе долго не протянем. А как она закончится, совсем нам горько придется.

– Сварю, – буркнула я, лишь бы не слушать его ворчание. Признаться, как ни вкусна была местная картошка, а на четвертый день и мне она встала поперек горла. Немедленный голод нам не угрожал, хотя, конечно, запасы были очень уж скудные. – Лучше скажи, где мать твоя деньги брала?

– Де-еньги?! Это еще зачем тебе? Бабам деньги давать – себя не уважать! – он посмотрел на меня почти с презрением.

И тут я взорвалась!

Взяла паршивца за оба уха. Небольно, но крепко, чтобы вырваться не мог. Повернула его лицом к себе и, глядя в испуганные глаза, сообщила:

– Будешь хамить – выпорю. Сил мне хватит. Понял?

Мальчишка бессмысленно таращился на меня. Сглотнул… На тощей детской шейке дернулась грязная кожа.

– Я это… не буду я… – и тихо уточнил: – Хамить – это чевой-то такое?

Отпустила и чуть не заплакала от сжавшей душу жалости. Вот что с ним делать?

– Хамить – это говорить грубые слова. Вести себя так, как будто ты не Ирвин, а отец. Это ведь он тебя так научил про деньги говорить? У него подслушал?

– А чего, не правда, что ли?! – ощетинился мальчик. – Мамка, как у отца деньгу вытащит из кармана, так и бежит к тетке Верчихе… А потом пьет и ревмя ревет… Пьет и ревет… А потом болеет, когда два дня, а когда и все три…

-- А лучше, когда он приходит пьяный и бьет всех в доме?! Лучше?!

Я бессильно рухнула на еще неотмытую скамейку и сама чуть не разревелась. Посидела. Успокоилась.

– Послушай меня внимательно, Ирвин. Я не хочу жить так, как жили они. Я не хочу голодать и мерзнуть. Я не хочу, как мать, напиваться от усталости и воровать деньги у отца.

– Так папаша и так помер. А без денег совсем тоже не больно-то и сладко. Ничего… Вот взамуж выйдешь, муж-то тебя быстро в разум возвернет, – тихо возразил мальчик.

Он смотрел на меня с какой-то недетской тоской и усталостью во взгляде, как будто знал нечто, недоступное мне. Я несколько раз вдохнула полной грудью, чтобы успокоится и немного снять дурман усталости. Помолчала и уточнила:

– А расскажи мне, пожалуйста, про этого… Ну, как его… За которого меня замуж отдать собираются.

Брат только головой помотал, как бы изумляясь моей «забывчивости». И в свою очередь, вздохнув, как маленький старичок, заговорил.

Мой жених, сын Кловиса, местного старосты, Увар был молчун и работяга. Но кулак у него железный, по определению Ирвина.

– Ему и старшие-то братья перечить опасаются. А уж Мирка, сестра ихняя, и вовсе старается на глаза не попадаться. Пьет он, не сказать часто. Но уж ежли начал… Дня на четыре, не меньше! – с каким-то странным восторгом рассказывал мальчик. – А как норму свою примет, так и починает изгаляться.

– Что начинает? – не поняла я.

– Ну, ежли, например, Мирку поймает, танцевать ее заставит для ублажения взора, – и, глядя на мое ошалелое лицо, торопливо добавил: – Это он сам так говорит, что для ублажения…

– А еще что делает? Ну, чем он еще ублажается, когда напьется?

– За прошлый раз тетку Карпину поймал и петь заставил непотребное. А она известная молельщица. Сама плачет и сама поёт! Умора! Все смеются вокруг, а она, знай, поёт и плачет… – уже тише повторил Ирвин.

– Знаешь, Ирвин… – я даже не сразу нашла, что сказать. – Знаешь… Не думаю, что тебе бы понравилось так петь, как этой самой тетке Карпине. Разве она провинилась чем-то? Разве она хотела, чтобы над ней издевались?

– Может, и не хотела, – со вздохом согласился мальчишка. – А только вдовая она, а сын у нее аж в Лейцине обустроился. Заступиться-то и некому.

– А за тебя кто заступится, когда Увар на мне женится? Будешь по его команде на потеху козлом скакать, а все вокруг начнут смеяться. Хорошо тебе будет?

Проснулась и заворочалась в соломе Джейд. «Перерыв» у меня закончился, и, уже выходя из дома, я как бы в воздух высказалась:

– Хорошо бы мне и вовсе за него замуж не ходить. А то как я вас защитить сумею от Увара?

– Будто тебе дело есть до нас, – тихо бросил мне вслед Ивар.

Я развернулась на пороге, подошла к нему, взяла за подбородок и, подняв его лицо так, чтобы мы смотрели в глаза друг другу, ответила:

– Мне есть до вас дело.

К этому времени, какая бы я ни была уставшая и измотанная, уже понимала: детей не брошу. Просто не смогу. Не тот это мир, где заботу о них можно кому-то спихнуть. А сейчас, послушав про будущего мужа, я и вовсе поняла: – Не отдам! Ни за что не отдам детей! Да и издеваться над ними не позволю.

Глава 7

Очень медленно наша жизнь начала приобретать некие признаки системы. Просыпались мы Ирвином очень рано, малышка Джейд еще спала. Каждое утро я заставляла его умываться. До того как растопим печь. До завтрака, до любых других действий, кроме посещения туалета. На печи с вечера оставался горшок с водой, которая к утру еще не успевала остыть полностью. И вот этой тепловатой водой мы поливали друг другу из кувшина.

Больше всего мальчишку почему-то раздражало то, что я требовала хотя бы полоскать рот. Он не понимал, с чем это связано, и злился, но пока что подчинялся. Затем он занимался растопкой печи и шел доить козу, а я торопливо готовила завтрак.

Пока я промывала крупу, что с его точки зрения было глупостью и баловством, разогревала вчерашние остатки еды, он успевал вернуться. Ворча, снимал на пороге грязные кожаные калоши: я запрещала входить в них в дом и ставил на стол кувшин с молоком.

Чистку козьей сараюшки я взяла на себя: все же он был еще ребенком, и такая нагрузка была ему не по силам. Но чистка – это днем, когда будет время. А с утра он приносил к завтраку примерно пол-литра молока и парочку свежих яиц. Яйца я откладывала, решив, что они пригодятся для выпечки. Потому яичница будет у нас праздничным блюдом.

Если нам удавалось выловить момент и посадить Джейд на горшок, это значило, что с утра у меня будет меньше стирки. К сожалению, такое случалось не всегда. Чтобы не менять каждый раз сено в тюфячке, я подкладывала под простынку малышке сложенные во много раз отстиранные тряпки. Использованные не хранила дома, а сразу выносила на улицу. Как бы это ни было тяжело, но примерно раз в два дня мне приходилось снова наполнять водой ненавистный котел и кипятить предварительно застиранные тряпки, а потом еще и полоскать в ледяной воде.

И вот вроде бы Ирвин радовался, что сейчас спит на чистом и в доме почти не воняет, но регулярный и совсем не маленький расход на этот костер заставлял мальчишку нервничать и бурчать.

-- Одно сплошное расточительство! Кинула бы на улицу, оно бы проветрилось и высохло. Все так делают, одна ты чушь придумываешь.

Вместо слова «чушь» он употреблял гораздо более непристойное выражение. Вообще, мне приходилось постоянно одергивать его. Мат для Ирвина был всего лишь обычными словами, и он искренне не понимал, почему я запрещаю ему говорить «как все». Это стало еще одним поводом для конфликтов.

Потихоньку я продолжала разбирать тряпье и, наконец, добралась до сундука, который стоял под моим топчаном и содержал, по словам Ирвина, мое приданое. Слава всем святым, стирать лежащие там вещи не пришлось: они были чистыми. Именно поэтому сундук и выпал из зоны моего внимания на достаточно долгое время. Но как только я перестирала всю одежду, и хлопот стало меньше, у меня дошли руки и до этих богатств.

Ничего особо интересного сундук не содержал: на дно его были выложены две перьевые подушки, сверху стопочками лежали две тяжелые суконные юбки длиной чуть выше щиколотки, еще две из ткани полегче, летние, окрашенные в темно-синий цвет, четыре простые белые блузы из грубого полотна и одна льняная, с кружевными вставками. Две пары толстых вязаных чулок и какие-то странные ремешки. Я так поняла, что подвязки, на которые и цепляли чулки. Из белья нашлись только балахонистые сорочки без рукавов, но никаких бюстгальтеров-трусов и в помине не было. Кроме одежды, в сундуке оказались еще и неуклюжие сапоги, три платка, один типа нарядный, окрашенный в цвет клюквы, три полотенца с вышивкой. И целых две простыни, абсолютно новых, без единой латки. В уголке два бруска мыла, завернутых в тряпицу.

Все это добро я вытряхнула на лавки и табуретки, чтобы определить, что может пригодиться. Юбка, которую я носила сейчас, количеством зашитых и заштопанных мест больше напоминала лохмотья. Поэтому я без зазрения совести развернула одну из суконных. И на пол шлепнулся небольшой узелок. Ирвин, пристально наблюдавший за разбором приданого, присвистнул:

-- Ого! Глянь-ка, чего здесь есть!

В узелке лежали местные монеты, точно такие же, как я нашла в комнате родителей. Две серебрушки и горстка меди. Вывалив на стол это богатство, я приступила к очередному опросу Ирвина:

-- Что можно купить на эти деньги?

-- Да все, что только пожелаешь! – он робко протянул руку, глядя на меня, и, предварительно дождавшись моего кивка, взял со стола серебрушку, внимательно рассматривая ее.

-- Вот на эту монету что можно купить?

Он несколько боязливо вернул серебрушку на место и восторженно сообщил:

-- Целую козу можно!

Покупать козу мне пока было без надобности, а вот докупить продуктов я бы не отказалась. К сожалению, хотя Ирвин и знал, сколько стоит картошка, а сколько нужно отдать за крупу, но мерки, которые он называл, были мне совершенно не понятны. Например, за восемь медных лир можно было купить полчетверти картофеля. Я так и не добилась толку, сколько это: четверть. Крупу и муку мерили какими-то непонятными лотами и пунтами. Я только смогла узнать, что лот – это много, а пунт – мало.

Глава 8

В огромной, литров на пять, бутыли, которую я вытянула из сундука, обнаружилось на дне с пол-литра мутной, как будто забеленной молоком жидкости. Будущему «свекру» я щедро плеснула в кружку дико воняющей сивухой самогонки. А вот на закуску поставить было нечего: за обед я еще даже не бралась. Однако дядьку это не смутило. Он храбро выплеснул себе в пасть мутное пойло и молодецки занюхал собственным рукавом, даже крякнув от удовольствия и на минутку прикрыв глаза.

-- От то и славно! Как будто бы Христос босыми ножками по душе прошелся! – мужик открыл сразу «замаслившиеся» глаза и, поглядывая на горку монет на столе, одобрительно кивнул, изрекая очередную «мудрость»: – Деньга, она завсегда счет любить! Ну-кась, сообчи-ка мне, сколь насобирала!

У меня сердечко ёкнуло: названий местных цифр я не знала. Потом сообразила и, подвинув к нему поближе монеты по столу, почтительно сказала:

-- Вы уж лучше сами посчитайте, так оно надежнее будет.

-- От то дело, девка, от то дело… -- уже достаточно добродушно прогудел гость и важно начал высчитывать вслух, перекладывая монеты из одной кучки в новую: – Одна лира серебряная, – громко провозгласил он, – друга лира серебряная! Пять лир медных, еще пять медных и еще пять медных – всего, значицца, три медных по пять лир.

Я сидела напротив, потупившись, и обалдевала от столь сложного способа счета. Впрочем, когда староста произносил название цифр, они каким-то образом плотно укладывались у меня в голове. Так что за урок я, пожалуй, была даже благодарна. Всего он насчитал двадцать семь медных лир. Делал он это медленно, с расстановкой, а общую сумму подсчитывал, загибая пальцы. Сам процесс явно доставлял ему удовольствие, но в конце он счел нужным грозно нахмурить и недовольно сообщил:

-- Небогато будет, девка, небогато.

-- Уж сколько есть.

-- А ты не дерзи мне! Я тебе заместо батюшки буду, так ты язык-то того… попридержи.

Язык я и в самом деле попридержала: слишком мало я понимала в этом мире. А дядька явно способен мне подсказать, что и как надлежит сделать, чтобы получить хоть какие-то документы. До сих пор в доме я не нашла ни единой бумажки. Просидел «дорогой гость» не слишком долго: выклянчив еще около ста грамм, он, окончательно раздобрев, повелел мне завтра с утра собираться в город:

-- Я кой за чем поеду, тебе моих делов знать не надобно, – важно сообщил он. – А ты, девка, беги до тетки Луты и договаривайся с ней, чтобы свидетелем пошла. Она вдовая, ей можно, – добавил он непонятное.

Визит будущего свёкра произвел на меня очень тягостное впечатление. Я молча протирала пол, смывая грязь после гостя, и ненадолго приоткрыла дверь, чтобы выветрился сивушный дух. Затем машинально принялась за приготовление обеда. Сегодня я решила приготовить суп. Понятно, что постный, но уж какой получится. А вместо хлеба можно напечь лепёшек.

Ирвин, пришибленный этим визитом, даже перестал ворчать на меня. Охотно сбегал за овощами в погреб и без особых возражений принес небольшой кусочек сала. Соль я счистила, порубила сало мелкими кубиками и кинула в сковородку. Вытопленный жир слила в отдельную плошку.

Дальше занялась обычной рутиной: чистила морковь и резала мелкой соломкой, рубила луковицу. Всё это кинула к вытопленному салу. А в кастрюльке поставила вариться нарезанную кубиками картошку. Для сытости и густоты добавила промытого пшена. Пока все томилось на уголке плиты, быстро завела тесто на сквашенном козьем молоке: в серую муку разбила яичко, посолила и сыпнула щепоть соды.

Лепешки пекла на второй, маленькой сковородке, смазывая ее вытопленным смальцем. Хотя маленькой сковороду назвать было сложно. Скорее чугунная форма с высокими бортиками, диаметром сантиметров двадцать, не меньше. Переворачивать в ней лепешки было не слишком удобно, но я справилась. Внимательно наблюдающий за процессом Ирвин сообщил:

– А мамка в ентой посудине хлеб пекла. Ох, и скусный же!

Я чуть по лбу себя не шлепнула от досады! Форма и в самом деле прекрасно подошла бы для выпечки теста. Тем более, что таких форм в хозяйстве было целых четыре. Ну ничего. Столько сала каждый раз на выпечку я себе не смогу позволить расходовать. Придумаю и рецепт для хлеба.

Первую же лепешку остудила и поделила пополам между Ирвином и Джейд. Получились они пышные и маслянистые. Малышка даже засмеялась от удовольствия, зажав в кулачке серый невзрачный кусочек и немедленно перепачкавшись жиром. По вкусу лепешки получились больше всего похожими на обыкновенный серый хлеб, слегка сдобренный салом, но свежий и очень даже вкусный. До нормальных оладий им, конечно, было далеко – мука не та. Впрочем, Ирвин обед хвалил и даже сделал весьма лестное замечание:

-- Ишь ты как! Мамка-то хужее делала. Вроде как и гуще у нее похлебка была, а на скус хужее.

Вдаваясь в детали и выяснять, чем именно «хужее» я не стала. Помыла посуду, наказала Ирвину приглядывать за малышкой и отправилась к той самой тетке Луте.

Глава 9

На следующий день, рано утром, оставив Ирвину завернутым в старое одеяло теплый завтрак, пяток чистых рубашек для Джейд и наказав ему не отходить от малышки, я накинула на себя тяжеленный, похоже, покойной матери, кожух, натянула шерстяные чулки, найденные в сундуке с приданым и взятые оттуда же сапоги, и вышла за ворота. Красный платок пришлось повязать на голову: никаких шапок я не нашла, а утро было морозное.

Лута, одетая так же, как и я, только в синем платке, уже топталась у своей калитки. Старосту нам пришлось подождать, зато выяснилось, что до города он повезет нас на телеге.

-- Мне оттель груз везти. Так уж я вас, бабоньки, так и быть, прокачу!

Похоже, мужик уже успел где-то приложиться к горячительному, так как пованивало от него сивухой и луком. Амбрэ было такое, что я чуть не перекрестилась, когда смогла отойти подальше.

Рыжий конёк беспокойно подергивал ушами, мы с Лугой забрались в телегу и умостились в соломе, накинув на себя старую грязную тряпку, которой, наверное, прикрывали груз от дождя и ветра. Староста что-то рявкнул, и телега тронулась…

Пару минут я и Лута пытались устроиться поудобнее, елозили и подпихивали пучки соломы себе и друг другу под спины. Наконец, добившись максимума, успокоились и немного расслабились.

Смотреть особо было не на что: вокруг тянулись лысые плешины пустых осенних полей. Изредка вдоль дороги встречалось полностью облетевшее дерево. По замерзшей неровной земле телега ехала со скрипом и подбрасывала нас на каждой кочке. Следом за нами, метрах в пятнадцати, ехала крытая повозка. Больше пока ничего интересного не было.

Тетка Лута, похоже, заскучала так же, как и я. Она протяжно зевнула, мелко перекрестив раззявленный рот, и завила:

-- Этак тебе свезло, девка. Увар мужик гожий, работящий, да и пьет не часто. Эх, я бы за такого бегом замуж побежала.

Беседа у нас так и не завязалась: на ее реплику я промолчала, хотя мысленно отметила ее слова. Случись что, за советом, как мне избежать брака, к соседке вполне можно будет обратиться. Раз уж ей так женишок глянулся, то она дурного не подскажет.

До города оказалось не так уж и далеко. Лошадь шла неторопливо. Минут через тридцать на дороге, где кроме нас также медленно и тяжело катились телеги и повозки, показались первые городские дома.

Центр города виден был издалека, так как там возвышался гигантский многоэтажный замок с бесчисленным количеством башен. Ближе я его так и не увидела. Кловис вез нас по каким-то окружным грязным улочкам, не приближаясь к замку. Часть пути была мощеная, часть просто разъезженная телегами грязь.

Тротуаров как таковых не существовало, и прохожие жались к стенам невысоких двухэтажных домов. Дома сплошняком стояли каменные, застекленные, в некоторых окнах даже заметно было двойное остекление. Но смотреть на достаточно скучный камень мне скоро надоело: я больше разглядывала местных жителей и их одежду.

В городе явно было более цивилизованное население. Нет, разумеется, никто не носил джинсы или короткие юбки, но даже обычная одежда была достаточно чистой, без латок. Да и обувь, что у мужчин, что у женщин, оказалась довольно добротной, не чета жутким калошам или неуклюжим сапогам, в которые я была обута сейчас.

Многие женщины, как и мы с теткой Лутой, кутались в платки, но некоторые платок накинули на плечи. А у одной модницы я даже видела некое подобие прически, а не просто косы или гульку. Да и полушубки, сшитые из той же овчины, что и на мне, были отделаны у кого яркой шерстяной вышивкой, у кого широкими полосами бархата.

Правда, кроме достаточно нарядных горожан, на углу какого-то храма я увидела и несколько нищих. Особенно потрясла меня сгорбленная старуха, держащая за руку девочку лет семи. Старуха куталась в огромный кусок мешковины, а на девочке была настолько драная доха, что непонятно было, греет ли она вообще. Нищие жалобно завывали, протягивая руку к каждому входящему в храм. Проехав еще немного, Кловис остановил лошадь и скомандовал:

-- Туточки стойте обе. Сейчас я лошадку пристрою, и пойдем с вами до законника.

Отсутствовал он довольно долго, а вернувшись, еще сильнее заблагоухал сивухой и луком. Хорошо уже то, что идти рядом с нами ему было не по чину, и мужик вышагивал на пару шагов впереди нас.

Мимо прошли две горожанки. Одна, стрельнув глазами на наши с Лутой нелепые фигуры, что-то демонстративно прошептала второй на ухо. Они дружно засмеялись, окидывая нас презрительным взглядом, и торопливо упорхнули прочь: сытые, нарядные, с изящными корзинками на локтях, в которых куда-то несли крупные желто-красные яблоки.

«Надо бы детям хоть одно на двоих купить.», – машинально подумала я.

Основная застройка города была двухэтажная. Редко где попадались дома в три этажа. И они, как правило, были обнесены забором, наполовину каменным, наполовину из железных прутьев. Там, за заборами, располагались небольшие озеленённые дворы с деревьями, кустами и клумбами. Разумеется, сейчас все это было облетевшее и пожухлое, но летом здесь, наверное, вполне себе симпатично.

Глава 10

Ждать пришлось около получаса. Я даже успела слегка замерзнуть. Мужчины со своей бабулькой всё так же топтались, не рискуя скандалить с напыжившимся Кловисом. Наконец нас позвали в кабинет законника, староста снова содрал с немытой головы шапку и, часто кланяясь, заговорил:

-- От благодарствие вам, мэтр-господин законник! От спасибочки вам, от всей души: пожалели сироту убогую! Оно ж, значится, ни отца, ни матери… а я по доброте присматриваю…

Я заметила, как при этих словах мэтр Барди слегка поморщился и, прервав речь старосты легким движением руки, приказал:

-- Девица Рэйт, сюда подойдите.

Я протиснулась между застывшими Кловисом и Лутой, и законник протянул мне лист, с подозрением уточнив:

-- Зачитать надо?

-- Я буду благодарна, мэтр Барди, если вы прочитаете сами.

Все же моя речь была заметно грамотнее, чем у Кловиса и Луты. Законник посмотрел на меня с некоторым интересом, но потом молча кивнул и развернул плотный лист. Бумаг оказалось две. Поменьше размером, заменяющая паспорт, та самая, где стояла моя дата рождения и перечислялись приметы. И вторая, гораздо большего размера, которая давал мне право «…беспрепятственно пользоваться наследством, долгами не обремененным…».

-- Все поняли, девица Рэйт?

Я кивнула и протянула руку одновременно с Кловисом. Неожиданно староста сильно толкнул меня в бок, и я была вынуждена отступить на пару шагов от стола законника. Однако в руки Кловису «тугумент» так и не попал. Негромко хлопнув ладонью по столу, мэтр Барди строго заявил:

-- Руки уберите, любезный! Девица совершеннолетняя, и документы я передам ей.

Кловис на мгновение смешался и, отдернув руку, забормотал:

-- Дак оно ить как получается, господин мэтр… она моя как бы невестка, а я как бы старшой… Зачем бы, это самое, бабе важные тугументы в руки-то давать? А ну как утеряет раззява? Я бы уж поберег бы их сам, без бабов! Так оно, значицца, надежнее, кажется.

-- Вы, любезный, на брак никаких документов не предоставили. А посему эти бумаги предназначены девице Рэйт.

-- Так как же?.. как же так-то?! Какие же такие тугументы я могу представить, ежли мы обо всем с ейной мамкой сговорились? Как Бог свят, – выпучив глаза, перекрестился староста. – О приданом и об всем прочем сговорились уже, вот как бох свят!

-- На такой случай, любезный, у вас должно быть разрешение от церкви. Вот как предоставите мне пасторское благословение, так я и передам паспорт девицы в руки жениху её. А пока… – законник еле заметно мотнул головой, и сдувшийся Кловис, шумно дыша, шагнул сторону, пропуская меня к столу, к вожделенным «тугументам».

Я взяла бумаги, медленно и внимательно прочитала все, что там написано. Внимательно, потому что для меня было это крайне важно. А медленно потому, что скорость чтения у меня была как у шестилетнего ребенка: неуверенно и по слогам. Я даже поймала себя на том, что от усердия шевелю губами. Такая вот странная проснулась память тела. Однако мэтр Барди меня не торопил и сидел молча, с ничего не выражающим лицом, дожидаясь, пока я завершу чтение.

Потом подвинул ко мне поближе громоздкий книжный том, лежащий в сторонке, и маленькую коробочку с шерстяной подушечкой, пропитанной чернилами.

-- Макните большой палец в чернила, девица Рэйт, и оставьте отпечаток вот здесь, – он пальцем постучал по центру страницы книги.

Я присмотрелась: в редких местах стояли подписи, но большая часть этой страницы пестрела чужими отпечатками пальцев. После меня свои отпечатки, как свидетели, оставили Кловис и тетка Лута. Я же в это время, сложив документы, сунула их в самое надежное место, которое у меня было – под блузку. Кловис неодобрительно посмотрел на мое самоуправство, но спорить при законнике не рискнул.

В качестве оплаты мэтр Барди затребовал полторы серебряных лиры, и я, развязав узелок, оплатила. Денег было жалко. Но бумаги мне нужны, а мэтр отработал честно. После этого, многословно поблагодарив законника, Кловис начал подталкивать нас с Лутой в спину, приговаривая:

-- Геть отсюдова, коровищи... Господин делами важными занят. А вы туточки стоите, рты пораззявили… Понимание нужно иметь!

Мы вышли на крыльцо, и староста сварливо приказал:

-- Тугументы подай, дура. Не дай Осподь, еще потеряешь, с тебя станется, полоротая.

Мужчины со своей бабулькой, которых все еще не пригласили в кабинет, с любопытством смотрели на нас. И я, торопливо перешагнув две ступеньки крыльца, громко ответила:

-- Спасибо за помощь, дядя Кловис, а только ждать меня не надо. Не так тут и далеко оказалось. Домой я сама дойду, а сейчас схожу на рынок и кое-что детишкам прикуплю.

Глава 11

Кабинет законника я покинула далеко за полдень. Медленно шла в сторону того самого увиденного раньше рыночка и размышляла о словах мэтра Барди.

Если смотреть с точки зрения местных законов, то положение у меня было замечательно простым и прочным: я являюсь единственной наследницей дома и огородного участка. Они принадлежат мне без каких-либо условий. А вот если смотреть с точки зрения реальности, то положение было не столь радужное.

Как сказал почтенный мэтр: «…Закон не может поспеть повсюду. Принуждать к браку незаконно, но ведь вы не сможете доказать, что это было принуждение. Вы, девица Рэйт, просто не найдете свидетелей. Ваши соседи… они, скорее всего, побоятся вмешиваться. Староста ваш, конечно, тот еще разбойник, но поди докажи такое…».

Впрочем, советы мне мэтр тоже дал, и совсем не плохие, достаточно толковые. У меня даже возник некий план. Сейчас моя задача: уцелеть до того момента, как я смогу привести этот план в исполнение. Опять же, проблем мало не бывает: словно в воздухе подвисли жизни и права малышки Джейд и Ирвина.

– У них нет права на наследство, и потому муж ваш, буде такой появится, сможет поступить с ними как ему угодно. Даже выгнать за ворота, – мэтр немного помолчал и добавил: – Скорее всего, именно этим вас и будут шантажировать, девица Рэйт, – и тут же обеспокоенно спросил: – Вы понимаете, что значит слово «шантаж»?

-- Понимаю, мэтр Барди. Учили меня мало, но я старалась запомнить побольше. -- На самом деле, я понятия не имела, где настоящая Элли научилась читать, пусть и медленно, по слогам. Но даже это скромное умение поможет мне выжить.

-- Я заметил, вы отличались от ваших спутников. -- кивнул мэтр. -- Жаль будет, если вы с вашим наследством попадете к такому вот Кловису в дом. Так вот, девица Рэйт, по поводу детей... С моей точки зрения, вариантов у вас не так и много.

Шла я неторопливо и пыталась связать в уме все полученные сведения, добавляя к своему плану различные мелкие детали и уточнения. И, одновременно, думала о возвращении домой. Надо узнать, что стало с убийцей матери. Надо придумать, как, хотя бы на время, защитится от притязаний старосты. Единственное, что я могла противопоставить грубой силе – это точно такую же грубую силу. Страшно…

Начать я все же решила не с драки, а с обращения в церковь.

Долго искала, где можно приобрести корзинку. Нашла. Вернулась на рынок и прикупила небольшой глиняный горшочек мёда, два яблока и малую мерку изюма -- его мне насыпали в фунтик из серой бумаги. Он, в отличии от мёда, оказался на удивление недорогим. Сверху добавила каравай белого хлеба и, решив, что и так нагрузилась достаточно, отправилась в сторону своего села.

Называлось оно, как я выяснила из собственных «тугументов», Пригородное. И, скорее всего, через пятнадцати-двадцати лет с городом срастётся. Так что, по словам мэтра Барди, разница в цене на сельское и городское жилье окажется не такой уж и большой.

– Тем более, если вы, девица Рэйт, выберете жильё не в центре города, а на окраине, – уточнил законник. -- Учтите, что при этом вы останетесь без огорода. Вам придется искать работу, чтобы выжить, а это не так просто для молодой женщины.

Советы законника касались не только местных правил, но и обычных жизненных проблем. В целом мэтр вел себя со мной вежливо, даже благосклонно. Думаю, это на контрасте моего поведения с подобострастными и, одновременно – наглыми, манерами Кловиса. А может быть, мэтру просто стало меня жалко. Деньги он за консультацию взял, но сумма была даже меньше, чем я отдала при получении документов.

Дорогу к селу я нашла легко. А вот на подходе мне пришлось уточнять у едущих по дороге путников, как найти местный храм и как зовут священника. Благо, что нашлись знающие и растолковали, куда идти. Церквушка оказалась небольшая и невысокая, чисто выбеленная и от того контрастировала с серыми грязноватыми домами рядом. За этими домами ее было почти не видно, да и находилась она, как выяснилось, на другом конце села. Сама я могла и вовсе не найти. Зато у человека рядом с церковью возникало чувство, что там, за добротными дверями храма, существует какая-то другая, чистая и красивая жизнь. Обман, конечно, но очень притягательный.

Прямо к стене церкви примостился длинненький ладный домик, хорошенький, как игрушка: на окнах белоснежные занавесочки, из кирпичной трубы легкий дымок к небу. А на чистом крыльце – прислоненный к стенке веник, чтобы смести с сапог снег и уличную грязь. Постучала…

Дверь мне открыла служанка в белом чепце и белом же переднике. Мне, уже привыкшей видеть местных в грязных заштопанных шмотках, эта пышнотелая румяная тетушка показалась воплощением домашнего уюта. Строго нахмурив брови, она спросила:

– Чего тебе?

-- Я хотела бы поговорить с отцом Паулем.

-- От в церковь придешь, там и поговоришь, – служанка попробовала захлопнуть створки, но я нахально сунула ногу в огромном сапоге между порогом и дверью.

-- Ишь ты, чего творит! – голос ее стал слегка визгливым от возмущения.

-- Кто там пришел, Эрнестина? – раздался вопрос откуда-то из глубины домика.

-- Девка какая-то нахальная, господин пастор, – возмущенно глядя мне в глаза, крикнула в ответ женщина.

-- Ну, пропусти ее, пожалуй… – раздался не слишком довольный голос.

-- Вот еще! – прошипела служанка, неожиданно сильно толкая меня в грудь.

Я невольно отступила, и дверь щёлкнула у меня перед носом…

Может быть, живя в этом мире, я слегка одичала, но страха перед этой чистенькой теткой у меня не было совершенно. Зато у меня была цель, и я собиралась ее добиться. А потому забарабанила в дверь обоими кулаками. Через некоторое время вредная баба все же вынуждена была впустить меня, прикусив от негодования нижнюю губу. Впрочем, в комнату она меня не впустила, загородив проход:

Глава 12

Я смотрела на пастора, и мне казалось, что он из того типа людей, кто готов сделать что угодно, лишь бы его не беспокоили лишний раз. Я вдохнула, надеясь, что правильно оценила господина Пауля, почти машинально перекрестилась и заговорила. Проблему свою я объяснила кратко и точно:

-- Господин пастор, староста Кловис принуждает меня выйти замуж за его сына. У него нет соглашения, подписанного моей покойной матерью. Я сегодня получила на руки документы: паспортный лист и домовую пропись. Теперь родительский дом принадлежит мне. Замуж за нищего третьего сына я не желаю: отец не сможет ему собрать хорошее приданое, так как недавно отделил второго сына. А нищий муж мне не нужен: у меня на попечении остались двое маленьких детей от второго брака матери.

Выражение лица пастора Пауля стало грустными и недовольным. Тем не менее, он совладал с собой и мягко начал:

-- Дочь моя, не годится девице столь юного возраста жить самостоятельно. Господь лишил тебя благотворного влияния родителей, но взамен в милости своей посылает нечто большее: возможность жить, ни о чем не беспокоясь, за спиной у собственного мужа! Стоит ли тебе, девица, противиться воле Божией. Излишнее сребролюбие не украшает тебя, а вот скромность и почтение к мужу и его родителям возрадуют сердце Господа. Иди с миром, дитя мое, и смиренно неси свой крест…

-- Господин пастор… – даже не задумавшись, перебила я старичка. – Сегодня я беседовала с законником. Он дал мне несколько хороших советов. Я, разумеется, не смог сама пожаловаться в консисторию. Но я могу нанять писца, где изложу все то, что сказала вам. Ну и, конечно, не забуду добавить, какой ценный совет выслушала от вас сейчас. Мэтр Барди четко разъяснил мне: браки по принуждению незаконны. Вы будете поддерживать такой брак?

Лицо у пастора стало еще более скорбным, бровки совсем сошлись на переносице. Он открыл было рот, но, так и не найдя, что сказать в ответ на мою наглость, закрыл его. Нахмурился еще сильнее, хотя, казалось бы, дальше уже и некуда, и, глядя на мои сапоги, забарабанил пальчиками по собственному колену. Пастор думал и взвешивал, решая, чью сторону выбрать в этом конфликте.

Наверняка, к старосте он питал значительно больше уважения, чем к девице, ворвавшейся сейчас в его дом. Однако староста пастору всегда кланялся и лебезил перед ним. А вот девица стояла прямо в его чистеньком доме и угрожала не просто неприятностями, а скандалом и жалобой прямому начальству: угрожала написать в консисторию. Думал пастор медленно. А у меня и так гудели от усталости ноги, так что я нетерпеливо кашлянула, и старикашка вздрогнул …

-- Что ж, дитя мое, если намерения твои тверды, то я поговорю со старостой Кловисом и попытаюсь объяснить ему твое нежелание. Но и ты обещай подумать над словами моими, – он многозначительно поднял пальчик и погрозил мне, дополняя: – Строптивых Господь не больно-то жалует, девица. А все мы в руце Божией. Помни об этом! Ступай, поперечница, – с тяжелым вздохом завершил он свою речь.

Я плутала между домов, ища дорог к своему, и морщилась от омерзения: мне казалось, что я подержала в руках склизкую сопливую улитку.

***

Еще во дворе я услышала дикие вопли Джейд, и у меня оборвалось сердце: показалось, что там произошло что-то страшное. В дом я влетела, оставив дверь нараспашку, и увидела раздраженного Ирвина, который силком усаживал малявку на горшок. Та недовольно вырывалась и истошно вопила, сжимая кулачки и уже покраснев от гнева и обиды.

Поняв, что все живы-здоровы, просто чуть не поладили, я просто рухнула у стола на табуретку: у меня внезапно кончились вообще все силы.

-- Тю, шальная! Дверь-то прикрывать надо, – привычно заворчал Ирвин и, оставив малышку, пошел к порогу. – Элька, а чегой-та корзина посередь двора валяется? Зачем добро бросила?!

-- Принеси, пожалуйста… – устало просипела я.

У меня гудели ноги, во рту пересохло, а сердце от испуга все еще бухало так, что дыхание прерывалось. Я думала о том, что невозможно, совершенно невозможно бросать одного маленького ребенка на другого! Что такое шесть лет?

Конечно, этот мальчик рос не в самых тепличных условиях и умеет многое из того, о чем его сверстники в моем мире даже представления не имеют. Но он все равно еще ребенок, и доверять ему Джейд – безумие. В дореволюционной России процент гибели маленьких детей всегда был чудовищным. Эти сведения я нет-нет, да и встречала на просторах интернета. И виноваты в этом не только тяжелые роды и скотские условия жизни. В первую очередь эта проблема того, что детей бросали без присмотра.

-- Это откудова ты этакое взяла?! Эля, слышь, Элька!.. Откудова этакое богачество?

Лицо у Ирвина было примерно такое, какое бывает у современных детей, нашедших под елочкой новый Айфон: на дне корзины он разглядел те самые два яблока и кулек изюма и теперь просто любовался на них, даже не рискуя взять «богачество» в руки.

Тут я сломалась окончательно и заревела, уткнувшись в собственные ладони: как-то вот разом навалилась тяжесть этого дурного дня.

Глава 13

Вечером я долго объясняла Ирвину, что с малышкой так обращаться нельзя:

-- Не заставляй ее, понимаешь? Нужны ласка и терпение, чтобы она привыкла и научилась.

-- Обнакновенно я с ней обращаюсь, – упрямо возражал он. – Не велика госпожа. Неча баловать!

-- А ты сам, Ирвин, разве не хочешь, чтобы тебя немножко баловали? – я попробовала зайти с другого бока.

-- Чегой-то меня баловать? Мы к баловству не привычные… – тихо ответил он.

-- А я бы хотела тебя баловать, Ирвин. И не только яблочком или чем-то вкусным, но и просто хорошим отношением, – я протянула руку и первый раз на все время ласково погладила его по голове.

Совершенно неожиданно для меня мальчишка как-то странно и визгливо всхлипнул, а потом крепко обхватил меня тощими руками и, захлебываясь слезами, с натугой забормотал, задыхаясь и всхлипывая:

-- Элька… Элька… Только не бросай нас, родненькая… я думаю-думаю… все время об ентом думаю… только не бросай!

Прижимая к себе дрожащее, сотрясающееся тельце, я подхватила брата на руки, посадила его на колени и тихо, очень спокойно и размеренно заговорила:

-- Солнышко, никогда я вас не брошу. Даже думать о таком не стоит. Я всегда буду рядом с тобой и с Джейд. Я в лепешку разобьюсь, солнышко мое, но голодать вы не будете. Подожди… Давай-ка вытрем слезы и успокоимся…

Я помогла ему умыться. И, заметив, что он валится с ног от усталости, ласково скомандовала:

-- Ложись-ка ты спать. А завтра утром встанешь, и мы с тобой обо всем спокойно поговорим. Главное, ничего не бойся, я же рядом. Тем более смотри, как Джейд смешно уснула, – я постаралась отвлечь его внимание от тяжелых мыслей.

Малышка и правда уснула довольно забавно: перед сном она пыталась обсасывать собственную ножку и так и задремала, не выпустив ее, как засыпает посреди игры утомленный щенок с нелепо задранной лапой. Вялый и вымотанный истерикой Ирвин быстро вытерся и скользнул в свою комнатку. А я подняла Джейд и понесла ее в свою спальню к колыбели, параллельно думая о том, что надо что-то сообразить на завтрак. Утром мне вставать ни свет ни заря и снова пешком идти в город.

Пока я не могла позволить себе слишком уж щедро расходовать сало, потому зажарку для каши решила сделать на том самом растительном масле. Ничего, с постным даже вкуснее будет: оно и само по себе ароматное.

Каша тихонько плюхала в котелке, а я стругала мелкими кубиками на столе лук и морковь, дожидаясь, пока в сковороде нагреется масло.

Шум во дворе я услышала почти сразу, но как-то вот от усталости не сообразила, чем это может мне грозить. Просто инстинктивно сдвинулась ближе к плите, продолжая держать в руках нож. Дверь от сильного толчка распахнулась, и широкоплечий мужик, неопрятный, как и все местные, с клочковатой бородой и дурными от хмеля глазами, шагнул в дом. Заговорил громко и уверенно, как хозяин:

-- Что, …, не ждала? – слово, которым он назвал меня, обычно обозначали женщин сильно облегченного поведения. А наглый гость, между тем, нисколько не стесняясь, прошел к столу, даже не снимая вонючую доху, одним движением руки смахнул со стола начищенные и нарезанные овощи и всю посуду, что осталась от ужина, и глумливо спросил:

-- Этак ли ты, …, хозяина встречать собираешься? Ничо-о-о, я тебе ума-то быстро дам, разузнаешь еще, как батьке мому перечить… Ишь ты, кака нашлась! – глумливо продолжил он

Первые мгновения я молчала от неожиданности и, пожалуй, от усталости: просто не сразу сообразила, что это за уличное хамло. Однако, разбуженный звоном разбившейся посуды, Ирвин приоткрыл дверь в комнату, и Увар, заметив маленькую щель, через которую подглядывал брат, мгновенно вызверился:

-- Ах ты, пащенок проклятущий! – с этими словами он схватил со стола чудом оставшуюся не сброшенной плошку с отбитым уголком, в которой хранилась соль, и со всей дури запустил ею в дверь.

Мужик он был не так чтоб уж сильно здоровый, но явно крепче и крупнее меня. Да и плечами был пошире собственного папаши. Только вот та самая пружина внутри меня, которая все эти дни сжималась, сжималась и сжималась, распрямилась яростно и мгновенно!

Задыхаясь от злобы, я сдернула висящую возле печи тряпку, с помощью которой двигала горшки и сковородки, не обжигая рук. Накрутив тряпку на руку так, как это делают боксеры перед боем, бинтуя руки, я ухватила сковороду с уже слегка дымящимся маслом и резко почти ткнула ее в морду Увару.

-- Пшел отсюда... – я шипела от злости и ненависти. – Пшел! Ур-род! Сунешься, я тебе так рыло поджарю, что тебя не только отец, мать родная не узнает! Ну!

Как ни пьян был этот оскотинившийся «жених», а страх и его пробрал. Проберет тут, когда почти в бороду тычут раскаленной чугуниной!

Глава 14

Утром, перед тем как покинуть дом, я долго разговаривала с братом. Медленно, терпеливо и спокойно объясняла: почему нельзя оставлять малышку Джейд одну, почему нельзя ругаться и кричать на нее, что и как я планирую делать в дальнейшем. Пожалуй, именно эта, последняя часть моих пояснений и подарила Ирвину надежду:

-- Точно переедем прямо в сам город?

-- Точно. Только запомни: без тебя я не смогу. Без твоей помощи не обойдусь. Мне нужно время, чтобы выбрать для нас безопасное жилье.

-- Неужли цельный дом? В городе-то оно, поди-ка, дорого все – продолжал уточнять маленький скептик.

Я вздохнула и мысленно поправила себя: «Не скептик он, а практик. И про местную жизнь знает гораздо больше меня: вон сколько гадостей с младенчества насмотрелся… Бедный ребенок…». Я невольно протянула руку и погладила не слишком аккуратно остриженные волосы Ирвина, отметив про себя, что надо бы снова истопить мыльню. Он, как и в прошлый раз, судорожно вцепился в меня руками, правда, уже не плакал, Но, подняв не по-детски серьезное лицо, ещё раз уточнил:

-- Не сбрешешь?
-- Не обману. Роднее тебя и Джейд у меня в этом мире никого и нет, – я ответила чистую правду и быстро смахнула набежавшую непрошенную слезу. – Засов сегодня же куплю, а ты, солнышко мое, продержись до моего прихода. Как думаешь, если я соседям покажусь, когда в город пойду, лучше будет или хуже? Думаешь, не припрутся без меня командовать здесь?
-- Ежли тебя не будет, так мы-то им на кой сдались? – успокоил меня Ирвин.
– Дом старосты где?
– От тудой, – махнул рукой он налево, – через две избы от нас.

Я ещё раз погладила брата по встрёпанной макушке, поцеловала радостно размахивающую ручкой с кусочком яблока Джейд и вышла. Ничего не боясь, прошагала мимо двух домов и без стука, как здесь принято, ввалилась в дом старосты.

Семья завтракала. Сам Кловис сидел во главе большого стола перед здоровой миской каши. Сбоку от него пристроился Увар, нехотя ковыряясь деревянной ложкой в той же миске. Чуть отдельно от них сидели: беззубая старуха и две худенькие девочки-погодки, у которых тоже была одна плошка на всех, но уж очень скромного размера. В углу на соломе сидел привязанный за ногу малыш лет двух и сосал какую-то серую тряпку.

Женщина, судя по всему, жена старосты, стояла за спиной мужа, почему-то не садясь за стол. Не удивлюсь, если ела она после всех уже остывшее. Впрочем, меня это никак не касалось. А вот надувшийся пузырем при виде меня староста, который начал «величественно» подниматься, касался.

-- Ты совсем, что ль, ополоумела, девка?! – рявкнул Кловис, бросив ложку в миску так, что каша брызнула в стороны. Он начал вставать из-за стола, широко опираясь грязными ладонями о столешницу.

-- Хайло поганое закрой. Нет у тебя власти надо мной, – спокойно и равнодушно ответила я. – С батюшкой в храме я вчера поговорила. С законником еще раньше, чем домой вернулась. А ежли сунетесь еще раз, к градоправителю пойду. Сказывают, сильно он не любит, когда законы нарушают. Отец с матерью померли, а я в совершенные года вступила. Нет у тебя власти надо мной, – как для умственно отсталого второй раз повторила я.

Подготовленную речь я произнесла ровно и спокойно, хотя и достаточно громким голосом. Кловис, так и не поднявшийся до конца, застыл нелепым крабом растопыренный за собственным столом. Его жена испуганно прикрыла рот ладошкой, глядя на меня, как на нечто страшное, а старуха за столом мелко и пакостно захихикала:

-- Тошно, што ополоумела девка! – из-за беззубости слово «точно» прозвучало как «тошно». – Ой, обломает тя жись, девка, ой, обломает!

Мой жених, как ни странно, все это время сидел, уткнувшись похмельным взглядом в плошку с кашей, и в разговор наш не вмешивался. Зато староста, наконец-то оживший, снова уселся на лавку и сварливо спросил:

-- А долги по налогам ктось платить будет? Цельных три серебряных казне задолжала, а командовает тута, как путняя! – кажется, он уже начал приходить в себя после моей небольшой речи.

Дай Бог здоровья мэтру Барди, потому что ответ у меня уже был готов:

-- Долги-и-и-?! Ты, Кловис, не за дуру ли меня держишь? Ты сам у законника палец свой приложил, подтверждая, что нет за домом никаких задолженностей. Или мне тебе три серебряных отдать сейчас, да потом к градоначальнику идти на воровство жаловаться? Так я это быстро спроворю, только вот свидетелей кликну, как отдавать стану.

Воцарилась пауза, прерываемая растерянным сопением Кловиса. И тут наконец-то подал голос мой «жених»:

-- Пошто мне, батька, такая баба бешена… В своем доме ни почтения, ни спокою…

-- Так что, Кловис, кликать свидетелей? Аль ты все понял? – я взглядом «добивала» старосту, желая услышать однозначный ответ.

-- Пошла вон отсюда, полоумная! – как-то визгливо заорал Кловис. – Вон с мово дому! И чтоб ноги твоейной здеся больше не было!

Глава 15

Мэтр Барди подсказал мне некое место, которое стоит посетить до начала поисков нашего нового дома: Сток. Там можно подать объявление о продаже, а также название двух районов, где мне стоило посмотреть сам домик. Именно этим я и занималась все дни: смотрела.

Для меня было очень важно не только найти дом, но и понять, чем я смогу прокормить детей. Я старалась хотя бы приблизительно определить эпоху, в которую попала. Разглядывала лавки и магазины, изучала, что продают. Качество изделий из металла вполне способно рассказать о многом.

Обратила внимание, что кроме мелких лавочек есть и магазины со стеклянными витринами. Пусть не такие многоэтажные и роскошные, какие описаны, например, у Эмиля Золя, но мне казалось, что сейчас плюс-минус пять лет – времена появления самых первых крупных фабрик и торговых предприятий: в районе для “чистых” жильцов было даже несколько газовых фонарей. А вечером издалека было видно, что богатые районы освещены еще лучше: окна замка сияли светом, и явно не свечами освещались магазины.

Значит, как минимум газ в дома уже проводят. Значит, скорее всего, есть уже даже паровозы. Значит, все не так уж плохо! Но детей из деревни вывозить точно нужно: слишком большая разница между возможностями в городской и фермерской жизни.

Сегодня был пятый день моих ежедневных походов в город. Назывался город Лиденбург и правил им соответственно граф Алексис Лиденбургский. Жил он в том самом замке, до которого я до сих пор так и не смогла добраться. Возможно, когда-нибудь потом схожу и полюбуюсь на величественные каменные башни. А пока этот район, район богатых дворян и купцов, слишком дорог для меня, и подыскивать там житье совершенно бессмысленно.

Лиденбург, оказывается, расположился у моря. Хотя в городе морской запах совершенно не ощущался. Зато на пьяных матросов за первые два дня поиска я насмотрелась вдоволь. Многие из них носили в ухе крупную серьгу. От обычных людей их отличала довольно специфическая походка. Во втором районе, который я осматривала в поисках дома, матросы не попадались мне практически ни разу: слишком далеко находился этот квартал от порта.

Разумеется, никакого общественного транспорта еще не существовало. По улицам ездили телеги, повозки и кареты, иногда попадались открытые коляски. Но я нанять такое себе позволить не могла – дорого. Поэтому улицы я обходила пешком, осторожно спрашивая у женщин на базарчиках и в лавках, не продают ли где маленький домик.

Первый район, довольно близкий к порту, мне не понравился: много трактиров, слишком вульгарные женщины толкались на небольшом рыночке, разговаривая громкими, даже визгливым голосами, не пряча от дневного света грубо раскрашенные лица. Они вроде бы и не портовые шлюхи, но и назвать их приличными язык не поворачивался.

Кроме того, в этом районе стояла ткацкая фабрика, где и работали местные. Судя по обрывкам разговоров, что я ловила на улицах квартала, условия работы там были достаточно скотские. Я и сунулась-то сюда только потому, что мэтр Барди назвал этот район «относительно дешевым из относительно приличных».

Дай Бог здоровья законнику, потому что именно его предостережение спасло меня от посещения района под названием “Клак”. Только многие месяцы спустя я сообразила, что это слово происходит от исковерканного слова «клоака». Клак находился непосредственно у порта, частично смыкаясь с ним, и состоял из ужасных дешевых хибар. Там жили грузчики и прочие мелкие работники: писцы и конторщики, работники купеческих околоморских фирмочек. Там были самые дешевые публичные дома для моряков. В таком месте растить детей или искать работу было бы решительно невозможно.

Я видела даже пару вполне приличных маленьких домиков по вполне приемлемой для меня цене. Но вот соседи, которые жили здесь гораздо ближе, чем в моей деревне, мне сильно не понравились. В первом варианте в нескольких метрах от продающегося домишки прямо под забором сидел здоровый пьяный мужик и совершенно хамски комментировал проходящих мимо женщин. Во втором случае то же самое я услышала от стайки подростков, скучающих на углу улицы. И отправилась смотреть район получше. Представив, что со временем таким станет Ирвин, я плюнула на дешевизну домов.

Второй район мне понравился значительно больше. Он был чище, местные женщины напоминали серьезных домохозяек, а не раскрашенных девок. Мужчины были одеты чисто и аккуратно. Даже работяги, несущие с собой ящик с инструментами или стремянку и малярные кисти, выглядели трезвыми. Соответственно, и цены на недвижимость здесь были повыше. Зато я увидела вывеску: «Домашний пансион для мальчиков г-на Леопольда Гофмана».

Мне понравилось, что на мощеных улочках практически нет мусора. А рано утром я видела даже дворников, метущих дворы. Это было уже что-то близкое к моей цели. Но дома, которые я смотрела, явно были не по карману: добротные каменные здания в полтора-два этажа с небольшим палисадничком у каждого.

Сегодня день тоже прошел зря, но я не отчаивалась. Я еще не знала, за сколько смогу продать свою избу, но завтра собиралась посетить место, которое называлось Сток.
_______________________________
Сегодня у нас очередная книга из литмоба "Наследница". Адель Хайд один из лучших авторов бытовушки, так что пропускать ее книгу точно не стоит. В рейтинге литмоба "Хозяйка Северных гор" стоит первой не зря!

https://litnet.com/shrt/SUDa

Глава 16

Начать со Стока мне советовал законник, однако я немного отвлеклась на поиски подходящего жилья. Похоже, зря. По словам мэтра, этот самый Сток – место, куда стекаются все городские новости.

Неприятная особенность Стока была в том, что за оглашение новости нужно было заплатить, а если покупатели находились, то брали еще и дополнительные деньги со сделки. Именно поэтому я не торопилась посещать это место: жалко было денег. Однако бессмысленное хождение между домами и расспросы местных меня уже изрядно утомили. Так что утром я отправилась на этот Сток, надеясь на удачу.

Место оказался помесью небольшого рынка и общественной столовой. Не трактиром, чье помещение было ограничено размерами, а скорее местным аналогом фастфуда. Здесь бродила масса разносчиков, продающих с лотка яблоки и орехи поштучно, пирожки и пироги, кашу или горячий суп в тару покупателя. И даже просто хлеб с сыром, нарезанные ломтями.

Сюда стекались на время обеда приказчики из маленьких магазинов и лавок. Сюда подходили выпить по стаканчику медового взвара мелкие лавочники. Сюда, случалось, забредали даже купцы средней руки. Небольшая площадь просто кишела народом, и лоточники торговали весьма бойко. Однако меня чуть не стошнило, когда я увидела сцену продажи какому-то мужчине куска хлеба с маслом.

Разносчик с воплем: «Как прикажете, почтеннейший!», схватил с лотка ломоть черного хлеба, а затем, макнув собственную ладонь в плошку с каким-то топленым жиром, начал вытирать её об этот хлеб, тщательно втирая жир в темнеющий на глазах ломоть.

Впрочем, кроме меня эта сценка никого не смутила: лоточники подавали пироги не слишком чистыми руками. Тряпки, прикрывающие корзины и лотки с едой, выглядели не чище, чем солдатские портянки. Добила меня женщина, которая, прежде чем вместо проданного выложить новое яблоко на лоток, достала из заплечного мешка румяный плод, плюнула на него и до блеска отполировала тряпочкой.

Я мысленно перекрестилась, сильно порадовавшись, что фрукты, принесенные с рынка, обязательно мыла. И поклялась себе никогда и ничего не покупать на этом самом Стоке.

Самое важное для меня, что в нескольких местах стояли легкие складные столики, за которыми сидели мужчины и за небольшую плату писали на листе размером с тетрадный объявление. А еще в разных концах Стока стояли две большие тумбы, с которых громко орали объявления молодые мужчины. За отдельную плату, разумеется. Все это было довольно бестолково, но уж что есть.

Мне тоже пришлось заплатить. Писать сама я если и умела, то даже проверить это пока не могла: в моей избе не было ни чернил, ни бумаги. Чудо уже, что настоящая Элли научилась хотя бы читать. Не представляю, кто и зачем ее обучал, но для меня и это огромное везение.

А вдоль всего Стока, почти полностью перекрывая нижние этажи стоящих рядом домов, тянулась длиннющая доска под небольшим навесом, на которую за несколько монет на сутки вешали объявление. И вот вдоль этой доски поток людей был особенно плотный. К сожалению, эти объявления никак не сортировались, и рядом висели предложения о продаже «…пегой кобылы трех лет роду…» и «…угловой лавки в доме покойного судьи Кляйна…».

Я читала объявления долго и нудно, но мне нужно было выяснить цену моего дома. Нашлось два похожих дома, но без огородов. Цена на них оказалась в золотых. За один просили три, за другой три с половиной.

Ближе к центру этой доски объявлений за длинным прилавком под зеленой приметной крышей сидели двое мужчин в одежде, похожей на форменную. Перед ними, закрепленные на высоком чугунном столбе и прикрытые от дождя зеленым же колпаком, висели часы с крупными цифрами. Посмотрев, как делают другие, я подошла к одному из служащих. Лысоватый неприятный мужчина с несколько обезьяньим лицом, в суконной зеленой куртке и такой же фуражке с блестящей кокардой, лежащей у его локтя, принял у меня листок и важно заявил:

– Три медяка за сутки, девица! – а затем тихонько добавил: – За четыре повешу-с на хорошее место…

Я с подозрением глянула на него, но он отвёл взгляд в сторону, предоставляя мне возможность решать самой. Поколебавшись, я отдала три монеты, решив, что такое предложение он делает всем, а хороших мест на всех точно не хватит. И вслух сказала:

– Днём зайду посмотреть, может, кто желающий найдётся. Да и завтра пораньше приду. Сами понимаете, почтенный, лучше уж я возле погуляю, чтобы покупателя не прозевать. – Я дала понять ему, что прослежу, чтобы раньше времени листок не сняли. Заплачено за сутки, вот пусть сутки и висит!

Лысый взял со стола фуражку и, недовольно глянув на часы, проставил в углу моего объявления время, число и номер: 07.15, 13.10.1898. №56/348. Этот же номер он вписал в толстую тетрадь.

Я пронаблюдала, как служащий повесил листок и в течение дня не раз подходила проверить, на месте ли он. Объявление висело, но покупателей так и не нашлось. Об этом мне радостно сообщил лысый служитель на следующее утро:

– Через полчаса времечко выйдет-с, от сразу и снимем, девица. А спрашивать об вас никто не спрашивал! – он потыкал пальцем в книгу с записями, лежащую перед ним: – У меня всё записано-с!
_____________________________
Сегодня я предлагаю вам книгу Светланы Шёпот. Я до сих пор помню, как читала её истории ещё до того, как начала писать сама. Мне кажется, Светлана один из лучших авторов фэнтези на сайте, не зря же я сама уговорила её принять участие в нашем литмобе)) Теперь приглашаю всех в ее новинку: "Госпожа Медвежьего угла".

Глава 17

Каждый вечер я приходила домой уставшая, ноги гудели, но прямо в дверях меня встречал взглядом, наполненным надеждой, Ирвин. И как же было тяжело смотреть, как эта его надежда мгновенно тает.

-- Опять не вышло? – спрашивая, он отводил взгляд, уже зная ответ заранее.

-- Ничего страшного, может, повезет завтра, – спокойно говорила я, прекрасно понимая все его страхи и опасения.

Каждый день я старалась принести домой хотя бы одну маленькую вкусняшку детям на двоих. К сожалению, детство Ирвина кончилось, так и не начавшись. И хотя Джейд искренне радовалась и мне, и кусочку груши, брат только ворчливо говорил:

-- От деньги растратишь, нам на дом не хватит! Обошлися бы и без ентого, чай, не маленькие…

Поддерживать в нем веру в удачу было тяжело: слишком мало хорошего видел он с самого рождения. Он честно и серьезно относился к своим обязанностям, и по возвращении меня ожидал достаточно чистый дом и радостная сестренка. Пусть моська у Джейд иногда была не слишком чистая, но девочка была сыта и присмотрена. След от веревки на ее ножке постепенно затягивался и, к счастью, не загноился. Думаю, с возрастом даже шрама не останется.

Больше всего радовало, что за эти дни ни Увар, ни его мерзкий папаша у нас не появлялись. Правда, заходила тетка Лута, которая очень осторожно выспрашивала меня: правда ли, что я Увару отказала. Я ответила, что так и есть, и с трудом выпроводила возмущённую моей глупостью женщину. Она так переживала, как будто это ее бросил жених.

Кто б мог подумать, что именно Лута и принесёт мне после всех неудачных поисков хорошую новость.

Вернувшись из города, я только-только натаскала воды и поставила кипятиться в щелочи свою блузку, рубашонки Джейд и одежду Ирвина, как соседка, абсолютно бесцеремонно, не удосужившись даже поздороваться, заговорила со мной через забор, раздвинув две еле держащихся доски.

-- Эй, Элька! А правду ли сказывают, что ты в городе себе место ищешь?

-- Вот кто тебе сказал, у тех и спрашивай, – не слишком любезно буркнула я.

-- Дак, ежли ты там в какой трактир или на фабрику устроишься, с домом-то чё будет? – не сильно обеспокоенная моим недружелюбным тоном, продолжала расспрашивать Лута.

-- Продам, – я бросила перемешивать бельё и внимательно посмотрела на соседку. – Продам и стану жить в городе.

-- А за сколь продашь?

-- Твое какое дело?

-- А такое мое дело, что можа, у меня покупатель есть? – Лута с трудом протиснула в щель тело и встала напротив меня, гордо подбоченившись. – Чай, не просто так базлаю, а по делу я! Покойничек-то мой с городу был, так тамочки евоная родня осталась. А сейчас брат его старшой овдовел. Да двое же ребятёнков у него. Дом-то отецкий за долги отымают. А он мужик работящий, несмотря что пьёт иногда. Так зато как выпьет, спать завалится, да и не слыхать его.

-- Дёшево я не продам. Изба справная, сама знаешь. И огород большой. – сухо ответила я, не слишком веря в покупательную способность какого-там городского обормота.

-- Он сёдни заходил, да не стал дожидаться: дела у него. А только ты сильно-то цену не дери. У тебя на огороде, окромя двух кустов крыжовенных и нет ничего путнего. За что же тут больно-то платить?!

-- Знаешь, тётка Лута, вот как придёт твой покупатель, с ним и стану разговаривать. А сейчас ступай. Мне ещё детям ужин варить.

– Не больно-то ты заносись… тоже мне… наследница нашлась! Изба ремонту требует, на огороде ни яблоньки, ни вишенки, а все туда же – наследница!

-- Ступай, Лута, некогда мне. Ступай…

Спорить с тёткой не было никакого желания, тем более что утром я твёрдо решила посетить Сток ещё раз и заплатить мзду служащему. Не те это деньги, чтобы сильно уж жалеть. А только и мне искать дом раньше продажи избы особого смысла нет.

В моём представлении это место было чем-то вроде местного информационного центра. Если повесить объявление повыше, глядишь, кто и зацепится взглядом. По словам мэтра Барди, там зазывалы помогали продать городской дом или, допустим, карету, или даже рыбачий баркас. Значит, заплачу ещё и зазывалам. Но бессистемность объявлений казалась мне чистой воды глупостью.

Стук в дверь раздался, когда я уже мыла посуду после ужина, стараясь отогнать мрачные мысли. Стук вежливый и не слишком громкий. Я опасливо подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Дак я это… деверь…

– Кто?! – я замерла, вцепившись в дверную ручку и заодно крепко держа засов. Из своей спальни выскочил Ирвин и, протирая кулачками глаза, шёпотом спросил: – Хтось там? – я только плечами пожала, показывая, что и сама не пойму.

– Деверь я… Соседки твоей Луты сродич. Да ты отопри, девка, я ить по делу, а не запросто так, – прогудел добродушный голос.

Дверь я все же отворила. Деверь Луты оказался крупным, чуть поддатым мужиком, гораздо более смирным и вежливым, чем Увар и его папаша. Нелепо поскребя огромными кожаными сапожищами о порог, он шагнул в дом, сдирая с головы вытертый меховой малахай и добродушно гудя:

Глава 18

Утром я встала ни свет ни заря и, наскоро приготовив завтрак, убежала в город. Путь мой лежал на Сток. Больше не было нужды пристраивать свой дом: вряд ли Верт передумает. Зато мне требовалось место в городе для жизни. А я прекрасно понимала, что финансово очень ограничена.

Раз уж Верту за городской дом заплатили одиннадцать золотых, то сообразила, что на целый дом мне, скорее всего, не хватит. Мысль купить половину нравилась мне не слишком: кто знает, какие соседи попадутся. Но только и выбора у меня особо не было. Целый дом рядом с портом и борделями я, конечно, потяну -- там они дешевые, можно и за пять золотых найти. Только, с моей точки зрения, это будет никак не улучшение условий жизни.

Я шла вдоль деревянной доски с объявлениями уже третий раз, стараясь пробегать взглядом то, что было подвешено выше: нижний и средний ряды я уже осмотрела. Наверх листы крепили за деньги. То есть человек, продающий что-то, имел достаточно средств, чтобы не экономить на объявлении. Поэтому и смотрела я их в последнюю очередь.

В голове я плотно держала два адреса: дом на улице Ткачей и дом на Садовой. За один просили семь, за другой – семь с половиной золотых. Но, может быть, я смогу поторговаться? Получилось же у меня с дядькой Вертом.

Название «Зеленый переулок» я зацепила взглядом совершенно случайно. И остановилась, внимательно читая: «Продается половина дома в Зеленом переулке. Исправный камин, плита рабочая, вода в доме. Без мебели. Дом каменный, с черепичной крышей, при доме сарайка, двор мощен желтым кирпичом. Спросить госпожу Ханну.».

Я перечитала еще раз, попутно пытаясь успокоить дыхание и зачастившее сердце. Почему-то показалось, что сама судьба даёт мне знак. Может быть, это та самая дорожка из желтого кирпича, на которую я так и не рискнула ступить в прошлой жизни? Может, конечно, я суеверная дурочка, но и отказываться от таких подношений судьбы больше не стану.

Порасспрашивала у толпящихся на Стоке людей и получила довольно толковое объяснение, как мне найти Зеленый переулок. Плохо было то, что в объявлении не стояла цена, но первым адресом я выбрала именно дом госпожи Ханны. Если уж и там не сложится, буду искать дальше. Пока не найду, сделку у законника на продажу своего дома не подпишу. Может, это и не слишком честно по отношению к дядьке Верту, но у него здесь родня, друзья и знакомые – он найдет, где переночевать, случись что.

От Стока район находился довольно далеко, как и от порта. Утешало то, что мне не пришлось двигаться в сторону замка, к богатым районам. Зеленый переулок находился ближе к окраине города.

Улочка, по которой я шла, оказалась достаточно чистая, хоть и не из самых богатых. Магазинов здесь не было. Я видела две небольшие лавки. Зато на всю улицу благоухало свежей выпечкой из пекарни на углу.

В начале улицы, как и на многих других, располагался небольшой рыночек, буквально на десяток прилавков. Две женщины торговали овощами. Бородатый мрачный мужчина продавал крупы, насыпая их в небольшие пакеты. Пожилая тётушка разложила на прилавке яблоки и груши. Еще одна бабулька стояла с медом. И два отдельных стола занимали рыбники.

Я приценилась: цены на небольшую треску оказались не такими уж и страшными. Вот за крупную рыбину спросили столько, что я только рукой махнула – мне такое не по карману. А тресочка граммов на шестьсот стоила столько же, как примерно пол-литровый кувшинчик молока. Брать ли с собой козу я решила однозначно: брать. Часть молока можно будет продавать и покупать детям рыбу.

Побродив несколько минут и узнав цены, я уточнила конечный адрес еще раз. Торговка овощами, переглянувшись со своей соседкой, переспросила:

-- Это где безногая Хана живёт? Так это вам, девица, вот эти три дома пройти и направо свернуть. До конца переулка идите, в её дом и упрётесь. У неё ещё дворик желтым кирпичом выложен, не ошибётесь.

То, как торговка назвала эту самую Ханну, мне не сильно понравилось. Почему безногая? Однако спрашивать я больше ничего не стала, а отправилась по адресу.

От рынка мне пришлось пройти примерно с полкилометра. И дом, в который я уткнулась взглядом, показался мне тихой гаванью: довольно большой, с мансардным этажом, а главное, он имел два входа. Один, парадный, был расположен прямо по центру. Тяжелая дверь украшена накладными медными уголками и начищенной в жар витой ручкой.

Второй вход сбоку выглядел вовсе не так солидно: обычная деревянная дверь, ведущая, похоже, в кухню. Понять, как именно делится дом внутри, я так и не смогла, хотя обошла его весь целиком. Он казался нежилым, хотя на первом этаже, возле парадного входа на окошке висели белые шторки. На мой стук никто не отозвался.

Я с любопытством оглядывала чисто выметенный дворик, действительно выложенный серовато-желтым кирпичом, который до сих пор я не встречала в городе нигде. Постучала еще раз и только тогда услышала слабый крик откуда-то из глубины дома:

-- Иду, иду!

Глава 19

Женщина, недовольно поджав губу, несколько секунд размышляла, а потом сказала мне:

-- Ступай отсюда, девушка. Я не буду продавать тебе дом.

Я вспыхнула от злости, развернулась и пошла к двери, когда женщина уже в спину мне добавила:

-- Твои клиенты не всегда будут тихими, а у нас здесь приличный район.

К этому моменту я уже распахнула на улицу дверь. Но, сообразив, что именно она сказала, я с силой захлопнула дверь, почти чеканя шаг, вернулась к хозяйке и, глядя прямо в глаза, выговорилась:

-- Я искала приличный дом, госпожа Ханна. Приличный дом в тихом районе. Такой дом, где могут расти двое детей, и я смогу дать им хорошее образование. Я выбрала ваш дом только потому, что на соседней улице есть школа. И я никак не ожидала, что покупка дома будет сопряжена с обвинениями в проституции!

Наверное, это был тот момент, когда я выплеснула наружу часть раздражения и недовольства всем этим миром. Не знаю, чего именно я ждала, гневно выговаривая это всё, но старуха вдруг как-то смешно фыркнула и ответила:

-- Остынь-ка, милая. Остынь! Садись со мной рядом, – она неуклюже подвинулась на скамейке, освобождая мне месте. – И давай поговорим спокойно.

Как ни странно, с этого момента между мной и госпожой Ханной возникло что-то вроде слабенькой взаимной симпатии. Ей понравилась моя напористость, а мне понравилось то, что она пусть и не извинилась, но признала свою ошибку и была готова к дальнейшему диалогу.

-- Район у нас тихий и спокойный. Но лет пять назад был случай, когда госпожа Джейли сдала две комнаты очень приличной молодой женщине и ее мужу. Приличной эта пара выглядела ровно до того момента, пока не подписали документ об аренде. Мужчина оказался сутенером девицы, весьма наглым и мерзким типом. И от их шумных клиентов страдали все соседи. Не стоит обижаться на меня, – она похлопала меня по коленке толстой опухшей рукой. – Я не хотела тебя обидеть. Просто очень необычно, что у крестьянской девушки есть такая большая сумма, чтобы искать себе дом в городе.

-- Госпожа Ханна, я ищу не дом, а всего лишь половину. Мои родители умерли, и мне в наследство остался дом в деревне. Прокормить себя с огорода я, наверно, смогу. Тем более что есть еще и коза. Только вот кроме меня остались сиротами мой брат и маленькая сестричка. Ирвину шесть лет, Джейд нет еще и года. Я не хочу детям такой же судьбы, какая была у моих родителей. Я хочу, чтобы Ирвин учился в школе и получил хорошую работу. Так что деньги на покупку у меня от продажи дома, но их не так и много.

Госпожа Ханна беспокойно поёрзала и спокойно сказала:

-- В доме почти нет мебели, но все равно это приличный район! Учти, я не продам эту часть меньше шести золотых!

Сложно передать словами облегчение, которое я испытала при этом. Почему-то я очень хотела, чтобы мои поиски жилья закончились именно здесь. Похоже, хозяйка уловила это мое облегчение и поняла, что нужная сумма у меня есть. Она легонько толкнула меня в коленку и пальцем указала на левую стену. Я проследила взглядом: на симпатичных кованых крючочках висели несколько ключей.

-- Возьми те, что вторые слева. Сходи и посмотри сама, – она вздохнула, легонько постучала палкой об пол и добавила: – Я-то уже не ходок. Учти, девушка, что никакую мебель я туда не добавлю, – строго напомнила она. – И скажи уже, наконец, как тебя зовут.

-- Меня зовут Элли Райт, госпожа Ханна.

-- Ключ поменьше от дома, второй от сарайки. Ступай, я подожду тебя здесь.

Как я и предполагала, боковая дверь вела прямо на кухню. Помещение было немного запущенное, но и не так чтобы сильно грязное. Чуть старой паутины в одном углу и грязные следы от мужской обуви на плитках пола. Зато размеры кухни мне понравились: случись что, на этих двадцати с лишним метрах можно было бы даже жить.

Чугунная плита с распахнутой внизу ржавой дверцей – духовка. Большой и явно очень тяжелый стол-тумба. Я заглянула: внутри одна большая полка и никаких следов посуды или круп. Зато не было и следов мышей. Но самое примечательное в это кухне оказалось то, что один угол занимала довольно громоздкая деревянная конструкция со сломанной ножкой, на которой сверху крепилась позеленевшая от старости медная раковина. А прямо из стены торчал кран.

Я подошла, покрутила. Кран пошипел, немного побулькал, и полилась вода. Сперва чуть желтоватая и мутная, но буквально через полминуты вполне уже чистая. За одно это можно было покупать жилье не глядя.

Из кухни через маленький коридорчик с обшарпанной дверью кладовки вход в еще одну комнату. По правую руку от кухни узкая неудобная лестница вела вверх, на мансардный этаж. Сперва я решила осмотреть все внизу. В комнате одно окно, выходящее на задний двор, на солнечную сторону. Ничего особо интересного увидеть там было невозможно, зато и никто из прохожих не заглянет внутрь. Комната совершенно пустая, с не слишком высоким потолком. На полу немного мусора, пыли и щепок, но полы уже деревянные, а в стене небольшой камин.

Глава 20

Сегодня я вернулась домой победительницей, принеся в корзинке не только хороший каравай белого хлеба, но даже половинку тощенькой курицы, на которую Ирвин посмотрел почти с ужасом:

-- Ты это… Зачем такое?!

Я аккуратно поставила корзинку на пол, подхватила мальчика на руки. Ужас какой! Кажется, что ребенок внутри пустой, так мало он весил. Покружила его и, аккуратно усадив на скамейку рядом вырывающегося брата, пояснила:

-- Сейчас я побегу до тетки Луты, договорюсь с ее деверем, и завтра с утра мы продадим нашу избу. А потом Верт погрузит наши вещи в телегу, и мы поедем в город!

-- Неужто нашла?! – Ирвин смотрел на меня испуганно, нервно переминая в ладошке край рубахи. – Прям в самом городе?!

-- Прям в самом! – я с улыбкой смотрела на брата, отметив про себя, что в городе говорят намного грамотнее.

Даже наша хозяйка, госпожа Ханна, разговаривала так, что использовала только минимум простонародных словечек. Думаю, что прежде чем отдать Ирвина в школу, нужно будет серьезно позаниматься с ним дома. Иначе мальчишки начнут дразнить и травить безграмотного крестьянина. Пожалуй, этим нужно будет занять сразу же после переезда.

А ещё подыскать недорогую няньку для Джейд. Потому что тех денег, что у нас есть, хватит максимум на год-полтора скромной жизни. Значит, мне предстоит найти какую-то работу, которая прокормит не только меня, но и детишек. А также позволит платить за школу, оплачивать воду и дрова, няньку и одежду и все то, что делаем жизнь приятной и комфортной.

С курицей я поступила строго: сварила ее в небольшом количестве воды и на крепком бульоне приготовила отличный суп с картошкой, ложкой крупы и зажаркой. Саму же тушку разделила на несколько частей, сложила в миску, прикрыла крышкой и отправила на холод. Завтра мне будет некогда готовить, и этой вареной птицей с куском хлеба вполне можно будет перекусить. Хотя я видела в городе колбасную лавку, но пока не знала, можно ли там что-то покупать.

До вечера было еще далеко. И первое, чем я занялась: истопила баню. В новом доме мне понадобится или большое корыто, или таз, где я смогу греть воду и мыть детей. Но явно это будет не в первый день после переезда. Котел я с собой брать не стану: там его даже использовать не получится. На плиту он не встанет, а костёр на улице разводить смысла нет.

Пока баня топилась, а Джейд отправилась на дневной сон, мы с Ирвином судорожно собирали все барахло, которое решили взять с собой. Глядя на нашу одежду, я понимала: придется потратиться. Невозможно жить в городе, ходить в лохмотьях и не подвергаться насмешкам окружающих.

Именно об этом я и разговаривала с Ирвином в процессе сборов, поясняя, как изменится наша жизнь:

-- ...там вообще все другое. Там не нужно таскать воду из колодца. Прямо в доме есть кран, и из него течет вода. Там не придётся бегать в туалет на улицу, потому что при доме есть ватерклозет.

-- Это чего такое? – Ирвин с подозрением уставился на меня и с трудом выговорил: – Вантер…вантекасет? – Это оно для чего?

-- Это туалет в доме, только он не воняет, потому что все можно смыть водой. Называется такая штука – ватерклозет. Ну-ка, повтори за мной – ватерклозет.

Ирвин задумался, пошевелил губами и повторил.

-- Ты большой молодец, Ирвин. Учти, там все равно придется много работать, чтобы хорошо жить.

-- Работать это что? Работать и я могу! Хошь тебе козу подою, хошь посуду помою али подмету. А еще на огороде могу!

-- Я знаю, что ты молодец и труженик, братец. Только знаешь, Ирвин, труд, он тоже разный бывает.

-- Так я разный и умею! – горделиво сообщил мне мальчишка и снова начал перечислять: – Козу завсегда могу подоить, с Джейкой посидеть, пол подмести – всё, что хошь могу!

Я оторвалась от упаковки посуды, поманила его к себе и, усадив напротив, стала объяснять:

-- Работа, Ирвин, действительно может быть очень разной. Ты же не хочешь, чтобы тебя на улице дразнили и над тобой смеялись? Значит, придется учиться говорить так, как говорят в городе. Так, как будет разговаривать наша соседка госпожа Ханна. Так, как буду разговаривать все люди вокруг.

– Как ты, что ль? – притихший мальчик смотрел на меня, нахмурясь, и явно думал что-то не слишком приятное: улыбка совсем пропала с его лица.

-- Да, как я.

-- Я б лучшее это… работал бы… – он внимательно смотрел на меня.

-- Работать нам тоже придется, Ирвин, – протянула руку и погладила лохматую голову. – Только учеба – это и будет самая главная наша работа. Я ведь тоже в городе никогда не жила. И мне тоже придётся учиться всякому разному. Не только говорить, как городские, но еще и одеваться, как они, прическу делать, как у них принято. Работе какой-то научиться новой, которая нас кормить будет. Не думай, что так уж всё будет легко. Зато там не будет Кловиса, никто меня замуж не потянет и никто нас бить не осмелится. А если мы будем стараться, соседи станут относиться к нам вежливо и с уважением. Понимаешь меня, малыш?

Глава 21

День не задался с самого утра. Когда нагрузили телегу Верта, выяснилось, что ему придется сделать еще как минимум две поездки. Сам деверь Луты только многозначительно задирал брови и молчал, поправляя на лошади сбрую. А мне пришлось смириться с мыслью о том, что за поездки придется заплатить. Вроде как и сумма не слишком большая, а только у меня каждая медяшка на счету…

Первым рейсом мы перевезли разобранную кровать, почти всю посуду и мягкое тряпье. В углу телеги осталось место, и я сунула туда часть продуктов. Так что до города пришлось идти пешком, держась за край телеги. Госпожа Ханна выглянула из своей половины и, поджав губы, наблюдала за тем, как мы с Вертом перетаскиваем вещи в кухню.

-- А где же дети, Элли?

-- Следующим рейсом привезу, – я смахнула со лба пот и на минуту задержалась возле хозяйки, напомнив ей: – Вы бы, госпожа Ханна, одевались уже. Сейчас мы к законнику поедем, там я избу продам и сразу бы купчую на дом сделали.

Зимняя накидка у госпожи Ханны оказалась очень необычной и довольно дорогой. Не тяжеленная овчина, а что-то вроде песца. Сшита она была мехом внутрь, и только капюшон отделан роскошным пушистым хвостом. Верх накидки – довольно плотная шелковистая ткань, украшенная атласной вышивкой. Чтобы госпожа Ханна села в телегу, пришлось громоздить из досок нечто вроде ступеней. А я задумалась: откуда у обычной горожанки такая дорогая, я бы даже сказала, роскошная и статусная одежда.

Впрочем, особо раздумывать мне был некогда. Сперва мы доехали до кабинета мэтра Барди. Там я оформила продажу своей избы, и Верт отдал мне деньги, что называется: при свидетелях. Дядьку Верта я попросила выйти. Мне нужно было уточнить у мэтра еще несколько вещей. Выслушал законник меня с интересом, одобрительно кивая, и пояснил:

-- Вам, девица Рэйт, необходимо будет лицензию получить. Утром и вечером на Сток приходит мэтр Купер. Утром он просто проверяет, а вечером возвращается за деньгами. Вот если он вам разрешительный лист выдаст, тогда и сможете на Стоке работать.

Я уже уходила, когда мэтр Барди в спину мне добавил:

-- Признаться, барышня, я так и подумал, что вы не захотите в горничные идти.

-- Почему? – мне действительно стало любопытно.

-- Слишком уж вы самостоятельная, – улыбнулся мэтр и договорил: -- Если совет понадобится, приходите.

От конторы мэтра Барди мы поехали к законнику, который утверждал сделки по району госпожи Ханны. Верт недовольно хмурился и поторапливал нас, но все равно мы провозились больше часа. Затем госпожу Ханну пришлось отвезти домой. Время было уже после полудня, когда мы наконец-то тронулись в сторону Пригородного.

Дома, среди разрухи и сваленных кучами вещей я застала сладко спящую Джейд, сжимающую в ручонке обмусоленную куриную лапку, и зарёванного Ирвина.

-- Что… Что случилось?!

Парень наревелся до такой степени, что не мог говорить, а только всхлипывал, судорожно хватая воздух.

Нас не было достаточно долго, и Ирвин решил, что я бросила их. Верт, недовольно бурча, сваливал в телегу остатки продуктов и барахла, а я сидела на табуретке, держа на коленях постепенно приходящего в себя брата, и тихо наговаривала ему на ухо:

-- Даже не думай никогда таких глупостей… Сейчас вещи закончим грузить, и сразу я вас с Джейд посажу в телегу. Там, в новом доме, пока я ездить буду, ты сам все и осмотришь. Там работы много, но у тебя с Джейд будет большая теплая комната с камином. Там увидишь, как бежит вода из крана, и за ней не нужно ходить с вёдрами. И никогда не думай про меня таких гадостей! Я тебя люблю и никогда не брошу…

В общем-то, говорить можно было всё что угодно. Вряд ли он сейчас вслушивался в слова. Для Ирвина было главным то, что я вернулась. Бедный мальчишка с детства ощущал собственную ненужность, и этот страх выплеснулся именно сейчас, когда в его жизни стали происходить непривычные события. Надеюсь, время вылечит…

***

Оставив детей в комнате посреди разрухи, я поехала за остатками вещей, ругая себя за то, что не догадалась в первый груз сунуть хоть немного поленьев на растопку. Ну, под старым тулупом, авось и не замёрзнут.

Нужно было перевезти козу и кур, колыбельку Джейд, кровать, на которой спал Ирвин, и еще кое-то по мелочам. И только по дороге домой я сообразила, что если забирать козу, нужно брать и запас сена для нее. А также два мешка зерна, которым будем кормить кур. Получается, мне нужно уговаривать Верта сделать не три, а четыре ездки. Весь вопрос в том: согласится ли он. Разговор я завела издалека, поинтересовавшись, почему Верт решил перебраться в деревню.

-- Так, без хозяйки да с детишками… оно того, неловко выходит… Опять жа в деревне навоз за скотиной в огород покидал, да и вся недолга. А в городе за вывоз только и есть, что денежки отстегивай! Скотине ить не объяснить, что гадить нельзя! А ежли вовремя не вывезешь, так соседи нажалуются еще и штраф платить! А в Пригородном, как в деревне – сам в своей воле, никто тебе не указ…