За твоей тенью

Глава 1. Точка возврата

31 декабря, за 10 часов до…

Автобус трогается, забрав пассажиров с площади Мира, и набирает скорость, как мой встроенный моторчик паники. Людей так много, что нечем дышать. Сидя на крайнем от выхода месте, я свожу колени, тереблю ручки подарочного пакета, прячу взгляд и пытаюсь считать до десяти. Но внутренний голос вяжется узлами вокруг мыслей, причиняющих боль.

«Тори, я устал притворяться, – цитирует он последнее сообщение от Марка, полученное за неделю до Нового года. – Аренда действует до десятого января, дальше придётся платить самой или вернуться к матери. Выброси меня из головы и прости».

Это сухое проклятие, а не смс. Ожог глаз, похороны заживо! Я не в силах выполнить его просьбы. Ни одну из запрошенных. Он вытащил меня из ямы, где кисло пахло страхами и алкоголем, – но вдруг исчез без объяснения причин и не выходит на связь. Нет. Я не верю, что Марк способен на подлость.

Нет! Не проси вычеркнуть тебя из жизни. Не требуй запредельного…

– Верните деньги за проезд! – Вопль бабушки в шубке вышвыривает меня в реальность и окатывает холодом, как водой из проруби. – Кто украл сорок рублей? Юноша, вы? Вам последнему передали деньги. Не стыдно воровать у пенсионерки? Верните!

Одной рукой держась за поручень, второй прижимая к голове свой котелок из драпа, словно боясь, что и тот отберут, бабушка точит взглядом паренька в больших наушниках. Он жмётся у входа, приподнимает одно ухо и громко отвечает:

– Я просто стою рядом, ничего не брал!

– Ещё и обманываете старших! – Начинается суд.

С обеих концов салона к спору подключаются другие пассажиры. Кто-то причитает на бабку, кто-то на паренька. Дети, присутствующие с родителями, подхватывают недовольство взрослых и невпопад выкрикивают что-то своё. Пьяная пара молодых людей, сидящая через два места от меня, хохочет и матерится, неразборчиво комментирует происходящее. Яркий запах перегара щиплет мне нос и обжигает дыхание.

Нет, только не это…

Паника подступает к горлу. Раскручивается, как лопасти взлетающего вертолёта. Душит без рук, коротким замыканием вырубает самообладание. Я снимаю запотевшие очки в серебристой оправе, прячусь лицом в шарф и потираю линзы манжетами варежек. Трогаю дужки, носоупоры, трещинку в углу… Напоминаю себе, что опасности нет. Пассажиры вокруг – не враги, не угроза. Все нервничают, потому что спешат: Новый год сегодня, а столы не накрыты. Но в тот же миг я с горечью вспоминаю подругу, подарившую эти очки на двадцатилетие, – и в сердце сжимаются пружинки страха и боли.

Не-е-ет… Не сейчас, пожалуйста, не здесь, не при людях!

Я качаю головой, отмахиваясь от непрошенных чувств.

С… Спокойно, Т-тори. Дыши. Ничего плохого не случится. Ничего. Плохого. Не. Случится…

Салон топят горячие печи и разговоры, а мои руки дрожат от мороза. Голоса пассажиров то раздваиваются, то сливаются в единый гул, лезут под череп и выдавливают глаза. Трясущимися пальцами я снимаю одну варежку, расстёгиваю пуховик и достаю из нагрудного кармана футляр. Прячу внутрь очки. Приятные выпуклые узоры на крышке навевают тоску, но деваться некуда – нужно хоть как-то успокоиться.

Я сильно сжимаю очечник в ладони. Представляю, как автобус схлопывается, и люди разом замолкают. Как я поворачиваю время вспять и возвращаюсь на несколько часов назад – домой, в съёмку на Садовой улице, где между поездкой за бессмысленным подарком и надеждами достучаться до Марка звонками и сообщениями, я выбираю запереться в квартире.

Водитель резко тормозит на светофоре в этот момент. Я вписываюсь сначала лбом в спинку переднего кресла, затем в своё – затылком. Под ногами, постукивая, катятся вещи, выпавшие из рук пассажиров. Голоса, как и хотелось, на мгновение утихают, но через секунду раздражаются вновь:

– Больной придурок, тут дети!

– Бабушка, вы целы?

– Переверни через час, чтобы не было пролежней.

– Нарожают уродов, вашу мать!

«Заткнитесь!» – я хочу кричать, но сдерживаю слова, подобно грому они звучат лишь в моих мыслях. Дыхание спирает, лёгкие обрастают камнем. Голова дымится изнутри. Я стискиваю зубы и повторяю: поддаваться нельзя. Плакать нельзя… Нельзя проявлять эмоции, когда вокруг хаос. Дыши!

Тише, милая. Выдох. Вдох. Нет ничего важнее тебя, слышишь? Ты меня слышишь?..

Моего плеча касается ладонь, слегка пожимает, – я жарко выдыхаю в шарф, – но тяжесть руки исчезает, и отдалённо мерещится вопрос:

– Выходите на следующей?

Открываю глаза, сослепу щурюсь. Вытаскиваю из футляра очки и надеваю набекрень, не попадая дужками под края шапки. Кто, кто это сказал? Голос кажется знакомым…

– Девушка, выходите на Торговом? – сидя рядом у окна, спрашивает мужчина в меховой кепке и слегка поношенном чёрном пальто. Под козырьком он сердито щурит серые глаза и поджимает губы, будто сдерживая недовольство или вопрос покрепче.

Я тебя знаю?

– Могу пройти?

– Не знаю, – отвечаю не подумав. – Ой, т-то есть да. Да, выхожу, извините.

Вскочив с места и позабыв обо всём, я словно ужик пробираюсь через толпу и вываливаюсь на воздух, как только автобус открывает двери на Торговом проспекте. Холодный ветер тут же освежает бодрящей оплеухой и облегчает приступ. Быстрым шагом, не оглядываясь, я отхожу от дороги и прячусь под навесом зоомагазина. Дышу через нос. Медленно выдыхаю через рот. Повторяю. Считаю. До тех пор, пока не успокаивается сердце.

– Я не умираю, – шепчу себе, поправляю шапку и съехавшие очки. – Не умираю… Не умираю.

Снег мерцает под светом подвесных уличных гирлянд. Хлопья ложатся на балконы невысоких сталинок, выстроенных по бокам от главной дороги, крыши машин, тротуары и одежду пешеходов. Неоновые вывески магазинов и бутиков, рассыпанных вдоль всего проспекта, подмигивают покупателям – зовут погреться и порадовать подарками себя и близких. Улица очаровывает ароматами какао, имбирных пряников и кофе. Пахнет наступающим праздником.

После душного автобуса здесь меня обнимает спокойствие. Но чувством безопасности способен обеспечить только дом.

Я вытираю нос и убираю футляр от очков во внутренний карман пуховика. Покрепче заматываю шарф, застёгиваю ворот… И запоздало понимаю, что не хватает одной варежки и пакета с подарком для Марка и телефоном внутри.

Теперь моя очередь, поджимая губы, сдерживать крепкое словцо.

* * *

31 декабря, за 1 час до…

Пять остановок. Всего пять остановок…

В последние годы я с трудом и ужасом покидаю квартиру. Голодаю, пока в поисках съестного не обчищу кухню и в конечном счёте не выползу обессиленная в магазин. Только за сегодняшнее утро я с шестой попытки продвинулась дальше лестничной площадки, пешком через дворы дошла до центра, купила тёплое кашне для Марка, а на обратном пути, воодушевившись подвигом, сдуру села в автобус и попала в обеденный час пик. Это была непростительная ошибка. Моторчик паники завёлся, перегорел и высадил меня на полпути раньше – в живую точку города. Я проехала лишь две остановки, успев потерять подарок, телефон, шерстяную варежку и контроль.

Неясно, что печалит больше. Снова по глупости шугаться людей и города? Или остаться без телефона, когда человек, которого ни разу за полгода не видела, в любой момент выйдет на связь и напишет: «Ты мне нужна, Тори». На фоне проснувшихся страхов варежка размывается пушистым пятном.

Пять остановок. Всего пять… Я справлюсь.

Собрав остатки воли в кулак, я делаю шаг. Второй. Третий. Скрипит под подошвами снег. Хрус. Хрыц. Хрус. Лёгкий мороз покусывает через джинсы, шапку и тонкий пуховик. Сейчас бы чая и вафельного торта с варёной сгущёнкой…

Хрус. Хрыц. Хрус. Хрыц.

Мне не купить новый телефон. Не продлить аренду. Боюсь, денег не хватит и на продукты – от обиды и злости на Марка я вышвырнула в окно всю небольшую заначку, которую он помог собрать.

Выходит, о нём взаправду придётся забыть? Как? Как избавиться от человека, сумевшего зажечь в тебе жизнь? Пусть знакомого лишь по сообщениям, буквам, точкам и запятым – пусть. Это не имеет значения, ведь даже мать, находясь рядом, не сделала того же, что Марк.

Хрыц. Хрус. Хрыц.

А торт я не готовила давно. Он причинит столько же боли, как раньше?

Хрыц. Хрыц.

Возможно, я смогу забыть и остыну. С другим человеком однажды так получилось.

Хрус.

За подсчётом шагов не замечаю, как мир затих. Не слышен хруст снега, хотя я продолжаю идти. Молчит ветер. Стоят машины, поникла суматоха. Над входом в сувенирные лавки висят немые колокольчики… Что происходит?

Встряхиваю головой, сбрасывая мысли, и осматриваюсь.

Город пуст. На дверях магазинов и закусочных покачиваются таблички «закрыто». Людей нет. Лениво плывут снежинки, тают от прикосновений к светящимся вывескам. Всё исчезло, и в полной тишине под тёмным небом осталась только я.

Вдруг слышу рваный скрип, словно кто-то царапает окно банковской картой. Звук доносится слева – со стороны галереи детских товаров. Я поворачиваюсь и вижу, как десяток плюшевых игрушек сидит за витриной, пьёт чай из пластмассовых чашек и пуговицами своих глаз неотрывно таращится в одну точку: на ледяное кружево, вырезанное по стеклу.

в̶е҉р҉н̵и҈с̶ь̸ д̴о̶м̷о҉й̸,̸

Надпись шевелится и меняется. Лёд тает, замерзает, снова течёт, расползаясь морозными разводами, и багровеет.

ве҉рн҉ис҉ь

Игрушки медленно переводят взгляд на меня и оскаливаются, как голодные монстры. Чай в их лапах темнеет, наливаясь чернилами.

с̴̫̆͊͜͡ѐ̸̡̛̤̮й̵̤̳͋͢͞ч̴̛̠͈̥̆͜а҈̨͓͓̝̑̇͝с̴̧̛̮̳̝̾͑ ж̷̢̥̯͙̌͌͠е

Дрожь раскалывает меня пополам, лишает движения и сил. Бежать. Я должна бежать! Но не могу шевельнуться.

к͇ͭо̶͑ м̷̟̠̰̈́н͓͉͋̄̀̾̃е

Стянутые спазмом мышцы дубеют. Ужас сжимает клещами всё тело и давит, и давит, и давит… Сделай шаг! Шага-а-ай! Сделай хоть что-нибудь!

Игрушки, зверски улыбаясь, склоняют набок головы, синхронно поднимают чашки и выплёскивают на витрину совсем уж почерневший чай. Тряпичные монстры хохочут в ответ на мою слабость. Плюшевые рты изрыгают оглушающий смех, под завесой блестят их гнилые зубы.

Борись, Тори. Сосредоточься на конкретной зоне своего тела. Пальцы. Попробуй начать с пальцев, у тебя всё получится.

Мрачная жижа прогревает окно изнутри. Снаружи плавится лёд и ручейками стекает на подоконник. С подоконника ползёт на раму, с рамы – на верхушку сугроба, подпирающего стену, а дальше – вниз по заснеженной земле подтягивается к моим ботинкам и разветвляется густыми волнами, как дым от костра.

– Когда я шкетом был.

Что?..

– Отец бросал меня с невысокого утёса в речку – учил плавать. А я боялся водорослей, визжал и хлопал по воде руками.

Голос звучит отовсюду, словно хор небесных рупоров. Что это? Откуда?

– М-м-м… – Губы едва шевелятся. Моё мычание глуше мышиного писка.

– Как-то раз ногу схватила судорога и меня потянуло на дно. Батя стоял, свысока любовался и…

Прозрачные змеи, бороздящие снег совсем близко от меня, слушают неведомый голос и не спешат нападать. Они покачиваются в пьяном удовольствии, тарахтят и трещат, как хрустящая корочка замёрзшей лужи.

– …кричал: «Ну давай, сынок, покажи, чему научился! Булавка на плавках. Не медли, коль выжить хочешь!»

– Пом-м… ги… – Я пытаюсь позвать на помощь, но сводит челюсть и в горле саднит.

– Отцепить булавку я как-то успел, уколол ею мышцу. Помогло ли? Как видишь, живой сижу. Булавку теперь беру даже в бассейн, хех.

Раскатистый голос рассеивается в облаках, а на смену возвращаются все звуки мира. Вновь сигналят машины, наперебой пищат светофоры, болтают прохожие, трезвонят мобильники, будто все сразу, из кафешек играют рождественские песни, и звенят колокольчики. Только поблизости, кроме меня и жутких существ, никого нет.

Да что происходит?! Меня штормит в приступе паники? События сегодняшнего дня так ошарашили, что чудится невообразимый абсурд?..

Ледяные змеи, очнувшись, ползут по моим ботинкам и лезут под пуховик.

Сосредоточься на пальцах.

Ладно! Ладно… Указательный. Шевелю им. Большой и средний. Раз шевелю. Два. Памятуя историю про спасение булавкой, я сгибаю пальцы внутри варежки и вдавливаю ногти в ладонь. Оцепенение постепенно отпускает. Другая рука всё ещё скована.

Жгутики льда клубятся уже под свитером, изучая мою кожу и покусывая. Их прикосновения не болезненные, но я немею, перестаю чувствовать тело.

Цепляясь за пух, стаскиваю варежку, – та падает на землю, – тянусь к бедру и пытаюсь себя ущипнуть. Почти дотягиваюсь, отодвигаю край подола пуховика, собираю складку кожи под джинсами и со всей силой, какой могу достичь в текущих условиях, щипаю себя несколько раз, пока невидимые иглы не начинают покалывать мышцы и выводить из ступора.

Ты молодец!

Оцепенение отпускает. Выдохнув от напряжения, я быстро расстёгиваю и сбрасываю с плеч пуховик. Под одеждой роится холод. Я скулю от отвращения, но делаю невозможное: засовываю руку под свитер, одну за другой хватаю горсти колючих чудовищ и швыряю в витрину, с которой они все сползлись. Чёрное окно вдрызг разбивается и разлетается осколками. Они втыкаются в игрушки, в снег, в чашечки; всё, что попадает под раздачу стеклянного залпа – с шипением плавится. Оно стягивается воедино и превращается в аморфную кашицу, зеленея, как токсичное, кислотное вещество.

Беги!

Я беру куртку, встряхиваю, ныряю в рукава и срываюсь с места. Ноги ватные – подгибаются и не держат. Помогая себе волочиться, я спотыкаюсь и падаю, но встаю и ковыляю дальше.

Не смотреть назад. Нельзя смотреть назад!

* * *

31 декабря, за 2,5 часа до…

Улица Садовая – моя, наконец-то. Там, на бульваре за хрущёвкой, должны гулять посетители ярмарки, наслаждаясь пряниками, глинтвейном и безопасностью. Там, в стенах съёмки, кошмары отпустят. Я вернусь в квартиру, запрусь, занавешу окна. И никогда – никогда! – не выйду наружу. До тех пор, пока воспоминания о Марке и вкусе вафельного торта, не растерзают меня изнутри.

Мой дом № 18 повёрнут спиной к бульвару, вытянутому вбок от остановки и главной дороги. Окна квартиры выходят на высаженную полосу деревьев. Я часто слышу уличных музыкантов, гитарные мелодии и отдалённый шум машин. Смотрю, как прохожие отдыхают на лавочках, перекусывают свежей выпечкой из палатки с едой, читают бесплатные буклеты и газеты с общественного стенда и целуются под жёлтым светом фонарей. Я наблюдаю через окно, но не спускаюсь. Это чудесное место, как любое другое, где есть деревья и люди, пугает меня. Любое, где даже днём из ниоткуда может выпрыгнуть группа отморозков, чтобы отобрать твою жизнь.

– Я останусь за окном, – говорю себе беззвучно, – и не умру точно так же.

Тем временем город оживает, будто не засыпал. Небо тёмное, вновь шумит ветер. Звуки улиц, разговоров и предновогодней суеты, что парили одиноко в воздухе, наконец соединяются с миром.

Вот идёт влюблённая пара и вслух планирует совместные каникулы, встречи с друзьями, родными, поездку в столицу.

Мне бы тоже хотелось, строя общее будущее, беспечно гулять с Марком и ничего не бояться.

Вот на ярмарке мама покупает для своей маленькой дочери новогодние рожки и радужный леденец. Улыбается, показывает ей наряженную ёлочку в конце бульвара. Ребёнок смеётся и забавно пританцовывает.

Жучок зависти жалит меня в живот: узы моей семьи давно истлели, не позволив насладиться таким же детством.

Вот на лавочке сплетничают две подруги, делают селфи, пьют кофе в стаканчиках, игривыми взглядами оценивают внешность прохожих мужчин.

А такое уж совсем невыносимо видеть… Жучок зависти переобувается в бульдозер и переезжает меня к чёртовой матери.

Отлично. Теперь всё на своих местах.

Минуя двор, я подхожу к подъезду. Складываю очки в футляр, растираю уставшие глаза. Открываю сломанную дверь домофона, но не спешу заходить: сначала проверяю, обернувшись, нет ли погони.

Нет. Заснеженная улица пуста. Никто не преследует.

Выдохнув, я скрываюсь в подъезде и по привычке щурюсь. Как всегда, тусклая лампочка свисает с потолка и мигает, будто вот-вот догорит.

На этот раз ты продержалась дольше.

Преодолеваю первый этаж, иду на второй. Слабый свет пульсирует и здесь. Из-за противного мерцания все ступеньки и пролёты заплывают сумрачными пятнами, но я поднимаюсь дальше, выше – на пятый.

На последней лестнице у меня сбивается дыхание, и кружится голова. Давление стреляет очередью в уши. Я хватаюсь за перила, подтягиваюсь наверх, не справляюсь с тяжестью во лбу и опускаюсь на колени. Хочу сесть, отдышаться, прийти в себя…

Но кто-то спереди толкает меня в грудь.

Бум. Рухнув на спину, я ударяюсь головой об ступеньку и качусь вниз.

Хрящ. Что-то сочно щёлкает в шее и спине, расцветает рассадник боли.

Зззннн. Шум и звон перемещаются от одного уха к другому, как мяч на теннисном корте. Всё перемешивается, толкается, сминает мозг.

Плюх. Затылок прилипает к стене. Шапка на голове не чувствуется; без того коротких волос, кажется, тоже нет.

Хлюп-бзп-бзсп-хлюп-бсп-хлюп. Кровь течёт из уродливой раны.

На последней ступеньке, откуда я слетела, кто-то или что-то стоит. Существо без чёткого лица. Без формы и концепции, словно размытая абстракция. Яркое, как зелёное пятно на солнце или изумруд в шкатулке с янтарями. Как сочный лимонад с щепоткой кислоты. Оно смотрит. Приближается с каждым импульсом почти угасшего света, грустно смотрит и улыбается мне.

Бум. Хрящ. Зззннн.

Ты должна вернуться домой.

Хлюп-бзп-бзсп…

Хлюп-бсп-хлюп…

Хлюп…

Хлюп.

…Плеча касается ладонь и слегка пожимает. Как сквозь вату доносятся чья-то ругань и вопросы:

– Выходите на следующей? Девушка, выходите на Торговом? Можно пройти?

Ч… чт… что..?