Явь (СИ)

Глава 1. Ведьма

Предисловие. История собрана из фантазий девчонки, которая провела детство в глухой деревне. Ей запомнились запустелые дворы, благоухающие сладкой пыльцой поля, создающий загадочный мрак лес, кровавые зори, бескрайнее, усыпанное звездами небо. Таинственные ночи, необъяснимые события, случайное спасение и первая влюбленность. Подслушанные разговоры суеверных взрослых, страшные сказки, пугающие во снах. Казалось, что они не могли лгать. Почившая бабушка была ведьмой. Она точно унаследует этот дар, ведь так похожа. Сможет ли она принять свою темную сторону и ступить на тропу жутких, но будоражащих душу приключений?

Глава 1. Ведьма.

На улице Солнечной в этот день очень даже тускло и серо. С небес, на крыши стоптавшихся серых пятиэтажек, на потрескавшийся асфальт и ржавые горки на детской площадке, опустился белый туман. Уже несколько лет сухие черные деревья у покосившегося подъезда странным образом покачиваются, затронутые скорее криками из окна третьего этажа, чем от веяния застоявшегося влажного воздуха.

Варвара с самого утра почувствовала жидкий застоялый тревожный тон грядущего дня. Разбитая кружка, исчезнувшая вода в кране, скандал.

«Раз» — медленно и громко звенит в голове. Темные пятна в глазах затмевают диван, обои, шкаф, разбросанные беспорядочно по полу вещи.

«Два» — заглушает звон криков матери. Собственное дыхание поглощает звуки и вызывает головокружение. Руки и ноги становятся слабыми точно вата. «Вдох-выдох-вдох-выдох».

«Три» — звон постепенно уходит из височных долей. Теперь Варвара слышит каждое слово, что издается изо рта светловолосой худой женщины напротив нее. Голос, как сверло, бьющее прямо в уши и льющее по артериям свинцовую горючую жидкость.

— …Вы посмотрите, дочь своего отца, собрала вещи и побежала! Ты думаешь, там ты нужна?! Ждут тебя там не дождутся?! Если бы ты прожила с ней хоть часть того, что с ней прожила я, ты бы не бежала! Даже представить не можешь, что она за человек! Думаешь, я один такой урод в семье, как по ее россказням?! Что-то она о себе рассказать забыла, а ты не постесняйся, спроси, как она меня растила! Хочешь меня ненавидеть, давай! Я расскажу тебе, кто и ты такая!

Мать выглядит измотанной, потасканной и вымученной за последние несколько дней. Нестираная, висящая на ней одежда, растрепанные волосы и тройные синие мешки под глазами тому доказательство. Впрочем, убранство выглядит точно так же. Варвара привыкла к старому советскому бытовому порядку в доме, другого не было. Деревянная лакированная обшарпанная мебель, обитый грубой зеленой тканью острый квадратный диван, собирающий в себе тысячелетнюю пыль, узорчатый красный ковер, старый кинескопический телевизор на трехногой железной подставке, деревянные белые окна. Просто, безвкусно, сердито. Вещи, обычно только частично валяющиеся то здесь, то там, теперь выползают из шкафов и дверей, заполоняют комнату, не давая сдвинуться с места. Варвара быстро оценивает ущерб своему нажитому имуществу. Нет, вещей ей не жалко, их мало, большая часть непригодна для носки. В них поселилось семейство потомственных молей. Да и ей эти вещи не принадлежат. Варе слишком часто приходилось носить старый вязаный свитер покойного деда, подшивать на себя его брюки, так что сейчас она и рада избавиться от подобного барахла. На грязном, давно немытом полу, под завалами старых альбомов, документов, таблеток, носков и шнуров, лежат краски. Ради них, если придется, она убьет любого, вставшего на пути. Единственное дорогое, заработанное собственным трудом имущество.

Быстрыми движениями Варвара выкапывает из груды мусора самое необходимое. Рядом нащупывает дырявый рюкзак и набивает его содержимым. В любом случае, из одежды все самое свежее и пригодное уже на ней. Мать все никак не угомонится, наступая на тряпки, давя ногами старые фарфоровые фигурки, заколки и свечки, под характерный хруст рам от фотографий, продолжает доставать с дальних полок вещи и бросает их в сидящую на полу дочь. Та отбивается и сбрасывает их с себя все более и более резкими движениями.

Квартиру продолжает съедать огромный вещевой монстр. Под рукавами и штанинами, желтыми пыльными шторами и бусами не видны старые кресла с их деревянными прямоугольными подлокотниками и танцующего от дряхлых ног стола.

Материнские тирады не закончены, она продолжает наседать, словно сама напрашивается и ждет, когда на нее голову обрушится возмездие.

«Нет, не сегодня! Она от меня ничего не добьется».

— Ты — огромная ошибка в моей жизни! Все это! Все это барахло, вся жизнь к чертям, все началось с тебя! Неблагодарная дрянь! Я пожалела тебя, чувствовала, как ты хочешь жить, а твоя бабуля, да-да! Она! Она, так рьяно верующая старая карга, отказалась от своих принципов и собиралась убить тебя! АХ-ХА-ХА! Силой тащила меня на аборт, но ты оказалась сильнее! Не знаю, откуда у меня взялась эта сила воли, но я уверена, все из-за тебя, я смогла дать ей отпор, но что я получила?! Меня выставили на улицу! Я осталась беременная, одна! В одной сорочке! А ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

«Рюкзак собран, чего еще не достает? Как заглушить этот свербящий голос?! Голова взрывается! Наушники! Где наушники?!»

Варвара перепрыгивает через оставшуюся гору вещей и попадает в дверной проем, уже давно треснувший и пожелтевший от старости, бросает рюкзак к двери.

В надежде, что найдет наушники на тумбе в прихожей, летит прямо к ней. Мама беспардонно следует за Варварой по пятам, продолжая бросаться в нее всем, что попадается под руку, кричит с каждым словом все громче.

— Что уж там, ей всегда было плевать на меня, как на вещь, бестолковую собственность! И ты, если уедешь, ты ей станешь. Будешь повторять мои ошибки, станешь мной! Непременно станешь! Ты уже ее кукла, ты уже я! Так вот теперь, за твою неблагодарность, за твою жестокость, дороги обратно тебе не будет! А когда и она выставит тебя за порог, я посмеюсь над тобой!

На тумбе валяется один хлам и безделушки, подаренные ее бесчисленными ухажерами, словно она не человек, а ворона. И все это куплено на одной барахолке, на сэкономленные с сигарет деньги. Варвара скидывает их на пол. Там им и место, как и остальному мусору. Наконец в залежах проблескивают заветные провода, нашла их! Осталось только дотянуться! Еще секунда и эти звуки стихнут, и захлопнется дверь, и это место перестанет существовать.

Мамина рука, словно дикая змея, бросается на провода, как только наушники касаются Вариных ушей. От сильного резкого рывка наушник прорезает ушную раковину, теплая красная жидкость заливает ухо. Варвара одной рукой держит порез, второй вырывает провода из рук матери, отталкивает ее силой от себя. Мать безобразно падает на стул, дает о себе знать выпитое накануне. Удивительно, как в ней просыпается ярость при упоминании о бабушке. Тем временем, она даже ни на секунду не останавливается говорить то, что Варваре в этой жизни слышать не следует.

— Я ненавидела твоего отца! О, ты думаешь он нас бросил, потому что нас не любил, потому что ему было тяжело с нами жить? НЕТ! Он убежал, как последняя крыса! Он всегда был глуп как пень, как и вся его семейка, как и ты! Они так боялись, что я напишу на их Сашеньку заявление, что были готовы содержать меня всю жизнь, вместе с тобой! А как только он почуял запах свободы, так сразу и рванул!

Варвара на мгновенье останавливается.

— Только вот досада! Отец твой никчемный, толку от него никакого, и копейки заработать сам не мог! А я, благодаря тебе, недоучка! Хорошая работа мне не светила, я вообще ничего не умела, и никому не была нужна! Так что это все ты! Это все твоя вина! И матери моей передай, пусть в аду горит, со своим хозяйством, со своей гордостью! Раз она дала тебе случиться, значит пускай теперь сама и расхлебывает!

Болезненный укол в груди, непроизвольно в горле застревает ком и по щекам Варвары струятся слезы. В ее голове нескончаемо звенит, и тошнота, подкатившая к горлу, не дает собраться с мыслями, ответить матери хоть что-нибудь. Она лишь находит в себе силы надеть рюкзак и быстрым шагом добраться до балкона. В руки сама просится заползти белая пачка сигарет. Без них Варвара сегодня точно никуда не уедет. Спотыкаясь о все те же груды хлама, она пробирается к двери. На половине пути худая бледная холодная рука, с остервенением, впивается в Варино запястье, словно хочет его раздавить.

— Хватит! Отпусти меня! Я все равно не останусь с тобой! Мне плевать, кто в этом виноват! Мы все выяснили, ты не веришь мне, я не верю тебе… Раз я испортила твою жизнь, почему ты так боишься меня отпустить? Почему плачешь?! Потому что без меня ты не умеешь жить! Ты ни разу даже не попыталась как-то все это изменить, только жаловалась! Жаловалась! Жаловалась! Ты никогда не была взрослой и никогда не слушала правду, тебе важно только то, что оправдывает твою зависимость! Когда мне нужна была помощь, где ты была?! Ты знаешь, что он мог сделать со мной?! Хоть на минуту ты задумалась, насколько хорошо ты знаешь этого человека?! Если тебе настолько все равно, я, так и быть, исчезну, а ты делай все, что хочешь со своей жизнью. Все взаимно, не так ли… будь ты хорошей матерью, возможно, и у меня была бы лучшая жизнь?

Немигающие большие темные глаза Варвары зеркалом от залитых слез сверлят светлые, покрасневшие от злости или стыда голубые, почти прозрачные глаза матери. Острые бледные руки держатся за светлые ломкие, как солома, волосы. Мгновенье, тонущее в исчерпывающей тишине, руки падают, словно замертво, и вдруг снова оживают. По щеке Варвары раздается резкий хлопок. След от руки на лице пылает жаром. Сжимая пачку сигарет сильнее и пиная с размаху оставшуюся в коридоре свалку, Варвара, как молния, несется к двери.

Громкий, разрывающий пространство пополам удар двери. Тишина. В подъезде эхом отдаются воспоминания и мысли о минувшем дне, резонируют и впиваются в память навсегда. Нет, по этой старой лестнице, по этим облезлым, исписанным ручками и фломастерами, прокуренным стенам, по деревянным коричневым перилам, по этой серой прогорклой грязи, она скучать никогда не будет.

Все оказывается позади. В груди бьется чувство, что сюда ее больше не вернуть, и место это больше не ее дом.

***

Горячий песок обжигает ступни, он накален так сильно, что от его прикосновений тонкая мягкая кожа практически плавится. Маленькие пальчики в нем быстро утопают. Варвара пытается развлечь себя как может: с разбегу забегает в ледяную воду, а затем зарывается ногами в песок. Ошпаривая маленькие ручки, строит большую гору из сухого песка, затем набирает ведерко холодной воды и выливает прямо в ее середину. Воображается ей, что гора эта — вулкан далеко-далеко отсюда, он извергается, выжигая все сущее, оставляя в земле большие борозды.

Во главе стола, омываемая лучами солнца, мама смеется и хлопочет, раскладывая привезенный салат по чужим тарелкам. Сегодня мама очень добрая, счастливая и красивая. У Варвары сегодня день рожденья. Суета не прекращается ни на минуту, кто-то курит под деревом, громко зачитывая похабные шутки. Тучный дядя Валера жарит мясо, то и дело нахваливая свой личный рецепт маринада. Тетя Галя, Таня и Люда звонко верещат, обсуждая последние новости, попутно накрывая на стол. Папа разливает холодное пиво по бокалам и подначивает каждого начать пробовать купленную новинку. Тем временем, Дядя Олег, успевший выпить горючего еще задолго до начала мероприятия, пытается затащить свою жену в воду, так как добровольно охладиться она не желает. Габаритных размеров, обтянутая зеленым купальником на тонких веревочках, тетя Люда размахивает ногами, они бьются об воду, расплескивая крупные брызги вокруг. Капли дождем обрушиваются на Варю, залитую завистливым румянцем. Пластмассовое зеленое ведерко выскальзывает из пальчиков, глухим стуком падает на мокрый песок.

Варвара визжит и убегает от летящих в нее брызг. Настало время. Она быстро перебирает ножками по обжигающему песку наверх, по склону, прибегает под большое дерево, опустившее свои плачущие ветви к воде. Клубы серого дыма извиваются, готовится на мангале мясо, соки с него так и текут и шипят, пузырятся и падают на угли, отдавая округе свой отчетливый поджаристый запах. Даже дым кажется очень даже съедобным. Дядя Валера, не стесняясь наготы своего большого беременного и волосатого пуза, периодически натягивает на себя спадающие под весом грязи и мокрого песка шорты, он тоже успел искупаться. Грубыми руками машет над ржавым мангалом картонкой, как шаман над жертвенным костром. Мама оценивающе принюхивается к дыму и рассматривает результаты кропотливой работы своего большого приятеля.

Варвара дергает ее за сетчатое голубое платье, надетое поверх нежно‑розового купальника, и мама замечает ее, удивленно хлопает белыми ресницами.

— Что случилось? Потеряла ведерко? — ее голос звучит как мед, льющийся рекой, умиротворенно и сладко.

— Нет, мам, пошли купаться! Вода совсем не холодная, все уже искупались, наша очередь! Пошли!

— Люда, вода холодная?! — выкрикивает мама по направлению к берегу.

Тетя Люда поправляет части купальника под складки, игриво переплетая ноги, возвращается из поля боя. Муж ее, довольствуясь результатом, уходит в далекое плавание.

— Ледяная, Маш! — недовольно и истерично звучит и без того не мелодичная тетя Люда.

— Вот видишь! Ты и так пол лета болела, что скажет бабушка, если ты опять подхватишь ангину? — умоляющим тоном протягивает мама.

— Ничего она не узнает! Не подхвачу!

— Ну уж нет, я не хочу в ледяной воде барахтаться.

— Ну мам, ты же обещала! — почти плача, жалобно лепечет Варя.

— Я обещала, если вода будет теплой.

— Да как же она холодная, если на улице так жарко!

— В следующий раз, когда вода будет теплой.

— Лето заканчивается! Когда вода будет теплой, завтра?

— Я не знаю, может быть, — раздраженно прибавляет мама.

— Или может быть послезавтра?! Или ты врешь?! Я так никогда не научусь плавать!

Взгляд мамы вдруг ожесточается, ее глаза расширяются, а затем угрожающе сужаются.

— Все! Разговор окончен. Не раздражай меня, — холодно отчеканивает она, почти не размыкая зубы.

Варвара обиженно топает ногой и разворачивается обратно к берегу. Что за вздор?! И чей же это праздник?! Вдруг Варя чувствует, что здесь она совсем одна. Для кого же тогда все это? Для взрослых, для тех, кому нужен повод. К черту тогда эти праздники, к черту дни рождения, если все удовольствие от них получают только гости! Не праздник это, а сплошная досада!

Варвара садится у самой воды, чтобы маленькие волны омывали ее маленькие ножки. Около десяти минут она обиженно смотрит вдаль, надув щеки. Понимает, что никто на нее не смотрит. Строит замки. Обида быстро проходит, ведь замки получаются чудесные, а таким грех не похвалиться. Варя бежит к маме, зовет ее посмотреть на свои архитектурные произведения, но она так и не находит время на них посмотреть, «потом» и «чуть позже» так и не наступают, и Варя, кажется, медленно, но верно теряет надежду получить ее похвалу. От злости ломает замки своими ногами, растаптывает их с яростью и садится рядом. Постепенно в горле образуется горячий давящий ком. Какие же могут быть слезы, в ее день?

Варвара смотрит на свои ноги, играет с водичкой, она то догоняет их, то убегает. Вдруг становится совсем тихо, Варя оборачивается и убеждается в том, что праздник всего в ста метрах от нее продолжается. Как странно, пару секунд назад из распахнутой настежь машины играла музыка, ее же перекрикивали звонкие смеющиеся голоса веселящихся взрослых. Теперь же они словно все разом замолчали. Ветер. Еще секунда, две, три, пять, звуки не возвращаются. Тишина постепенно становится какой-то чужой и жуткой. Откуда-то из зарослей камыша все же слышится лягушка, а за ней с шуршанием ветра до маленьких детских ушей доносится детский мелодичный голосок, поющий незнакомую ей песенку.

Голос льется так тонко и прозрачно, что разобрать слова почти невозможно, но ее смысл впивается в воздух темной густой дымкой, и заставляет что-то внутри будоражиться. Варвара крутится во все стороны, заглядывает под каждый куст, но так и не может понять, кто же поет эту песенку. Звук точно идет не из машины, да и стали ли бы взрослые вдруг слушать детские песни. Голос звучит не из камышей и зарослей, песня начинается где-то за склоном, там, где начинается высокая желтая, высохшая трава. Варя бежит туда, не замечая горячего песка, надевает сандалики, проходит мимо распахнутой, немой машины. Трава высокая, в ней таятся мыши и змеи. Она шагает уверенным шагом, и скоро полевые цветы заканчиваются, начинается большой и могучий, накрывающий плотной тенью, лес.

Варя в последний раз оборачивается посмотреть на родителей, и во взгляде ее ничего не меняется, они все так же весело проводят время. Ее отсутствия никто не замечает, как и ее присутствия. Что ж, но если сегодня Варя найдет себе приключения, то этот день действительно будет ее днем.

Нежный прохладный голосок продолжает напевать, становится все громче и громче, влечет пересечь черту зеленого неизведанного леса. Теперь, когда Варвара так близко, она может разглядеть могучие темные стволы сосен и сплетения, похожие на паутину из мелких веток и стволов молодых деревьев. И все эти непролазные ветви громоздятся непроходимой стеной, как же кто-то может оттуда петь? Варя проходит вдоль стены вправо и влево, старается найти, где голос громче. Вдруг ее глаз касается что-то маленькое и белое, движется ближе навстречу, присматривается. Теперь очертания становятся понятными и ясными взгляду, у изогнутого старого дуба стоит девочка.

Чуть помладше Вари, заметно худее и бледнее ее. Каштановые волосы девочки распущены, слегка потрепаны ветром, лежат на худых плечах. В темных больших глазах отражается Варя, и в них она тоже кажется худее и бледнее обычного. Белое, праздничное платье, каких Варя еще нигде не видела. Она игриво улыбается Варе, а Варя, совершенно искренне улыбается ей.

— Привет! — кричит Варя.

Девочка в ответ ей машет рукой, манит за собой и бежит дальше по тропинке, в чащу.

Думается Варе, что это резвый порыв к новой дружбе. Друзей у Вари немного, и заводить новых она совсем не умеет, но когда ей удается завязать дружбу, начинается все именно с игры. До Вари доносится звонкий смех, и вот девочка совсем близко, рука почти дотягивается до белого платья, но в очередной раз она проворно прячется за деревьями и меняет направление бега, исчезает за одним деревом и появляется за другим. Варя смеется ей в ответ и не отстает, раз за разом находит ее снова. Варя даже не замечает, как далеко убегает от пляжа. Воздух совсем не хочет задерживаться в легких, в боку колит, и ноги изранены колючками. Варя останавливается на секунду, громко и глубоко дышит, осматривается. Деревья, земля под ногами, небо, все одинаковое, неприметное, и тропинка, по которой бежали девочки, давно покинута. От ветра все живое вокруг шуршит и гремит, громко хрустят дерущиеся ветки. Варины глаза пытаются зацепиться за ориентир или лучик света посреди крон. Сердце бьется быстро, кружится голова, в глазах плывут темные пятна. Над ухом вдруг раздается прозрачный нежный детский голосок. Девочка оказывается совсем рядом.

— Не бойся.

Она улыбается, тоже устала, держится за дерево, немного подрагивает.

— Меня зовут Варя, а тебя как?

Девочка в ответ лишь неохотно, почти незаметно пожимает плечиками, одаривая Варю ласковой беззаботной улыбкой. Варя всматривается в ее лицо, темные глубокие, не по возрасту задумчивые, глаза, ожидая ответа. Проходит время, но девочка так и не подает голоса, лишь с интересом обменивается неоднозначными взглядами. Чувствуя неловкость и смущение, Варя отворачивается и продолжает разговор.

— Давай еще поиграем, только там, — Варя указывает рукой куда-то за спину, — на пляже. Бабушка будет ругаться, если узнает, что я была тут.

— Не бойся, мы недолго, пойдем играть, — с улыбкой отвечает девочка, — идем, — она жестом манит Варю рукой, и та покорно идет за ней.

Нельзя ссориться сразу, как нашел друга. Наблюдая за тем, как уверенно передвигается девочка в белом платьице, Варя убеждается, что лес хорошо ей знаком. Они еще долго бегают по умудренным запутанным тропам, прячутся за деревьями, догоняют друг друга. Девочку в белом платье догонять очень сложно, и все же один раз Варе удается ее коснуться. Девочка ускользает из-под пальцев навеянным холодком, похожим на весенний сквозняк, как тонкая, неподдающаяся пальцам ткань. Может быть, она чем-то больна, может быть замерзла, от того и бледна.

— А ты знаешь дорогу обратно? — уже с опасением спрашивает Варя, прикрикивая девочке вдогонку, голос ее эхом раздается между стволами деревьев. По ощущениям, время течет так быстро, и каждая потерянная минута — это час, будто солнце уже садится. Варя сильно беспокоится, сердце ее бьется не в такт собственному дыханию.

Вдруг снова из ниоткуда, как в ответ на ее вопрос, раздается переливчатый певчий голос взрослой женщины. Все та же песенка, услышанная на берегу, продолжается, заставляя Варю покрыться тревожными мурашками. Варвара вздрагивает, оборачиваясь то туда, то сюда, в поиске источника звука.

— Мама, — вдруг пищит голос удивленной девочки, и песня сразу же умолкает. Белое платье срывается с места и бежит дальше, Варя бежит прямо за ней. Спустя сотни веток и стволов с колючками, сливающихся в одну кучу, они наконец оказываются на небольшой поляне, рядом с берегом маленького озера.

Во влажных и вьющихся, между листьями редких деревьев, лучах, слегка присев на зеленое от мха бревно, гладит свои темные волосы молодая женщина. Она так же бледна. Длинное, не подходящее к месту почти прозрачное голубое платье. Женщина оборачивается на детей и вздрагивает от удивления. Еще секунда и на лице ее отражается широкая улыбка. Белые, ровные зубы, притягивают к себе взгляд.

— Здравствуйте! — пищит Варя.

— Здравствуй… — негромко и почти прозрачно звучит ответ, — как зовут тебя? — уже чуть громче отдается в ушах.

— Варвара, — чересчур громко и неловко звучит Варя.

Женщина медленно и плавно поднимается с бревна, подходит ближе, становятся заметны ее босые ноги. Она заглядывает прямо в глаза маленькой Вари, и та чувствует глубокий и темный холод внутри себя. Голова безвольно кружится, сердце бьется еще сильнее, точно вырывается наружу. Голос проваливается куда-то глубоко в пятки и даже писк не выдавливается. Женщина плавно приближается, расстояние между ними стремительно затмевается тенью. Варвара пятится назад, стоять на ногах становится тяжело, они будто стеклянные, заплетаются и отказываются куда-либо идти.

— Не бойся, все будет хорошо, девочка, ты больше не одна, — тихо, холодно, как прозрачной вуалью, звучит женский голос, и не в ушах, а в висках, по всему телу бежит вибрацией.

Женщина садится на корточки прямо возле Вариных ног, плавно берет ее лицо в свои ладони, будто успокаивая. Ледяные хрупкие руки, крепко сжимающие детское лицо, сливаются с тем поселившимся глубоко внутри холодом. Теперь Варе грезится, что по всему лесу плетется иней и озеро покрывается коркой льда.

Варвара пытается еще что-то сказать, вырваться из беспощадно нежных и убивающих рук, но слова обрывочно вылетают из ее рта, и звучат только неразборчивые бессмысленные слоги. А женщина все не отрываясь смотрит ей в глаза, и в их тьме тающее и синеющее от холода лицо маленькой девочки. Варины веки становятся тяжелее с каждой секундой. Пронзающий холод забирает оставшиеся капли сил, мышцы в теле становятся мягкими, безвольными веревками. Становится тяжело вдыхать воздух, он обжигает легкие.

— Все хорошо, спи спокойно, — ее голос льется в самые уши, но в тоже время будто растворяется в воздухе, как соль в воде.

Варя проваливается в пустоту, в ту глубокую холодную тьму внутри себя, и в ней сердце бьется все медленнее и медленнее…

В голове бьется, как рыба об лед только одна мысль: «Мне нужно к маме! Надо обратно! Как вернуться к маме?! МАМА!», эта тревога доходит до пика, появляются силы, и она рывком отталкивается от тьмы всем своим телом, кричит во весь голос: «МАМА!» Тело перестало быть ватным, мышцы оживают, отдавая тупой болью. Она резко подымается вверх. По голове тут же бьет что-то жесткое и тяжелое. Болезненный звон. Звуки поезда. Просто сон.

***

Железная ножка раскладного стола. Сползающий полосатый матрас. Клубы пыли на сером полу. От звона в ушах помогает стук колес поезда, заглушает и успокаивает. Варя медленно и бережно кладет голову на подушку, тихо ругается в пустоту. Переворачивается на спину. Слышит голос скрипучий соседки по койке:

— Кошмары снятся что ли?

— Да, простите, что разбудила.

— Ничего, это бывает, свечку в церкви поставь, поможет, — отвечает тучная женщина, переворачивается на другой бок к стене, и через пару минут раздается режущий ухо храп.

Она неплохая соседка, неболтливая. За всю дорогу проронила всего пять слов, храп ее слышно гораздо чаще. Если бы не запах вареных яиц и копченой курицы, можно было бы представить, что ее здесь нет, а храп — это так, звуки природы, доносящиеся здесь из каждого плацкарта.

Варвара не может уснуть. Ранее утро, только светает. Прошедший кошмар отдается в теле, будто его били об асфальт. К тому же, пока она покупала билеты и ждала своего поезда, прошелся промозглый дождь, и сырость, проникшая в легкие, теперь разжигает внутренности. Пришлось звонить бабушке, просить встретить ее на перроне. Хорошо, что заначку на случай срочной дороги Варя вшила в потайной карман рюкзака, и просить милостыню на дорогу не пришлось. В глаза врезаются усталые воспоминания о том, что не удержалась и заплакала, когда пыталась что-то объяснить в телефон. Ну и что же, неважно, видел ли кто-то ее заплаканное лицо. Она больше не вернется.

Вид из окна удручает. За окном быстро мелькают одни и те же деревья, иногда сменяются полями и степями, маленькими речушками. Чем ближе поезд к родной деревне, тем темнее и гуще становится лес, он заполняется высокими елями и соснами, вытесняя березы и осины, из-за чего солнцу становится сложнее пробить свет в окно поезда.

Тревога, как огромное уродливое чудище, выжидающее за углом: его не видно, но ты знаешь, что оно вот-вот набросится. Все как-то не так в этот раз, отвратительная неправильность в происходящем.

«Она без меня долго не продержится. Дай бог приедет к бабушке и все вернется на круги своя. А если нет? Что будет, если она пустится во все тяжкие, кто будет за ней присматривать? Кто будет искать ее? Кто будет выхаживать ее и предостерегать, кто будет убирать квартиру, а готовить будет кто?! Мать, а хуже подростка. И все же, она была права, разве это не предательство, бросить ее одну. Мы ведь всегда были вместе».

Нужно думать о чем-то хорошем. Варю больше не будут тревожить бессонные ночи. Не будет постоянной ругани, посторонних людей, выпивки и проблем, с которыми ей не справиться. Бабуля у нее строгая, но все-таки она благоразумна и заботлива, с ней рядом Варя в безопасности. Безопасность… ее не хватает Варе очень давно.

Глубоко в себе, хоть и с робким сомнением, Варе хочется верить в то, что бабушка тоже ждет встречи с ней. Признаться, все это время ей страшно не хватало бабушки, не хватало ее взрослости и уверенности в завтрашнем дне. Несмотря на многие вещи, бабушка дала Варе почти единственные теплые воспоминания в жизни. Пускай ее любовь не так явно и отчетливо отражается снаружи, мысль о том, что где-то есть человек, любящий Варю просто так, даже если это глубоко внутри, успокаивает и на время дает прилив сил. Укутываясь в одеяло, она представляет, что ее обнимают теплые мягкие руки. Сон так и не хочет возвращаться обратно, так что приходится смотреть в гипнотизирующую движущуюся картинку в окне.

Вялыми руками Варя подтягивает к себе рюкзак. До Старинского еще ехать и ехать, запах успеет выветриться. Достает пачку сигарет, считает оставшиеся. Немного, но достаточно до конца пути.

В тамбуре никого нет, и это сильно радует. Обычно здесь куча здоровых потных мужиков, и курить приходится только на остановках. Место и без них холодное и мерзкое, а пол под ногами трясется так, что заставит занервничать даже циркача.

Варя достает сигарету и поджигает ее легким движением пальцев и зажигалки. Вдыхает первую тягу с наслаждением. Голова становится легче, а тело тяжелее, со временем оно расслабляется и ей становится легче в груди. Курить на голодный желудок плохо, но Варю это мало интересует. Да и еда закончилась, а оставшиеся деньги она потратит на следующей станции на последнюю пачку сигарет, в надежде, что сможет найти укромный уголок где-нибудь у спрятанного старого заброшенного дома.

Слышится противный скрежет несмазанных петлей в пластмассовой двери. Варвару охватывает чувство отвращения.

«Чего тебе не спится-то?»

Неотесанный, помятый пухлый мужчина невысокого роста смотрит на окно, делает вид серьезной скалы. Редкие сальные волосы отсвечивают первые утренние лучи солнца. Распахнутая полосатая рубаха обнажает волосатую свисающую по-женски грудь. Он разглядывает попутчицу с ног до головы. И наконец надумывает, что бы сказать в доказательство своей грозной серьезности:

— Э! Тебе сколько лет? Не рано ли еще… — скандирует хриплый крокодилий голос.

Варин взгляд из-подо лба, холодный и безразличный, такой появляется только у тех, кто видал тяжелые времена. Заинтересованный мужчина быстро теряет слова и претензии. Она молча кидает окурок в банку с водой, выдыхает последнюю струю серого дыма и расхлябанной походкой возвращается на свое место.

«Все удовольствие испортил».

Остальное время Варя сидит на своей кровати, глядя в окно, иногда засыпая, но ненадолго. Наливает себе кофе и снова смотрит в окно. Иногда ей кажется, будто картинка там начинает двигаться в другую сторону, увозя ее куда-нибудь подальше от этой жизни.

На горизонте виднеется старая знакомая железная вышка, а значит уже совсем близко. Вот и время собирать вещи, освобождать койку. Большая часть вещей Вари осталась на полу в квартире, и собирать оказывается особо и нечего. Купить новые вещи возможность представится не скоро, модницей Варя никогда не была, но такое стечение обстоятельств все же ее огорчает. Придется весь год ходить в том, что вместилось в рюкзак. Не оставляет чувство чего-то забытого, чего-то важного и упущенного. Варя не может понять, чего же не хватает. Она усаживается на кожаную твердую кушетку, с минуту смотрит в потолок на прямоугольную желтую тусклую лампу.

«Последний учебный год придется провести в аду. Можно ли пропустить одиннадцатый класс? В теории можно, только осторожно, бабушка не простит такую оплошность ни мне, ни школе. Точно, никаких документов, кроме паспорта нет. Как тогда примут? Что ж, бабушка прибегнет к шантажу или колдовству, но от учебы не отвертеться. Не стоит надеяться на поблажки».

Среди людей, выкатывающих к выходу свои большие чемоданы, Варя выглядит, словно она потеряла родителей и ждет, когда ее найдут. В маленькое окно у «Титана» машут руками счастливые встречающие. Она высматривает, есть ли там и ее человек, пускай даже не радостный и не машущий, хоть какой-нибудь.

Медленно и неуверенно останавливается вагон, Варя спускается по крутым железным ступенькам и выходит на середину платформы. Чужие обнимаются, смеются, хмурятся и жмут друг другу руки, а она стоит и чего-то жалобно ждет, рассеянно смотрит в разные стороны. Минуты на больших часах очень величественно и медленно движутся, люди быстро расходятся, разбредаются, становятся в очередь у входа в вокзальное помещение, но и она быстро заканчивается, как уходящий поезд, растаявший в застойном тумане.

Несколько нескончаемо долгих минут. И, как и всегда, при малейшем дуновении ветра, она дрожит и пугается. Бетонная серость и сырость. Лето уже наступило, так где же краски? Кажется, вокруг нее всегда летаргический сон.

За спиной слышатся размеренные и уверенные шаги. Она, средних габаритов пожилая женщина, имеющая силу не только в умелых руках, но и строгих принципах. Строго и просто одета, никаких позорных шерстяных носков, только приличные колготки на закрытые темные мокасины, бархатное платье с запахом и строго убранные наверх седые волосы. С виду благородная учительница, а внутри титановые нервы и независимость от окружающих.

Варвара нелепо улыбается ей во все зубы. Дождалась. Один бабушкин нахмуренный взгляд, и улыбка сползает с лица.

«Ну да, точно, улыбка без причины. Да какая разница, мы не виделись уже пару лет».

Между ними остается всего метр, Варя бросается в объятия. Они ей нужны. Бабушка, слегка пошатнувшаяся от ошеломления, почти невольно поднимает руки и сводит их на хрупкой спине у Вари. Касается ее лишь худыми пальцами, слегка постукивая и перебирая. Пару секунд и объятия заканчиваются, бабушка слегка отклоняется, как бы под предлогом рассмотреть Варю поближе. Касается ее ребер и тонкой талии, критически морщит лоб. И наконец говорит, обнажая свои белые безупречные зубы.

— Что же ребра так торчат, совсем есть перестала, давно надо было ехать домой! — звучит чеканный строгий голос взрослой грамотной женщины.

— Теперь я тоже так думаю, ба, — лепечет в ответ Варя и шмыгает носом, пытаясь скрыть наплыв острых соленых слез.

Бабушка все же не сдерживает маленькой миловидной улыбки. Все налажено, можно ехать домой. Они обе входят в здание вокзала, Варя радостно придерживает дверь своей бабушке, пропуская ее вперед.

Приходится долго ждать следующий автобус. По расписанию, из районного центра, он едет лишь три раза в день, и то не каждый. За недолгими разговорами, бабушка выясняет, что Варя оставила почти все вещи у матери. Внешний вид внучки, как и ожидалось, ее не устраивает. Дыры в штанах? И что это за закатанный свитер? Лето, хоть и нежаркое, подразумевает легкую обнажающую, как минимум руки, одежду. Варя лишь разводит замурованными в теплые рукава руками. На ближайшем же рынке, на свой вкус и цвет, бабушка покупает пару футболок для Вари и достаточно старомодно скроенную клетчатую юбку. Уверенная в том, что никогда эти вещи не наденет, не смотря даже на свою непривередливость, Варя вздыхает.

Полтора часа по разбитым дорогам, на расходящимся по швам синем автобусе. Непрекращающийся бесконечно длинный лес, переплетающийся с рукавами, взятой им в плен реки. Он окружает и сплетается с каждым поселением на сто километров вокруг вьется между их улочками, ожидает на каждой неосвоенной человеком обочине. Люди, живущие в этом районе, давно привыкли к такому соседству. Гордятся им, возвышают и поклоняются его величию. Лишь иногда пейзажи сменяются на вольные, отвоевавшие свои места поля и луга, сеющими в воздух пыльцу, привлекающими ведомых сладким нектаром насекомых.

Поселок сельского типа Старинский, численностью населения едва ли больше пятисот человек, давно и оправдано зовется жителями «деревней». При желании, его можно пройти вдоль не больше чем за час. Свое название получил, очевидно из-за долголетия. Среди местных поселений у него самая богатая история. Когда-то поселок был крупнейшим на ближайшие триста километров. Люди жили в достатке, ни в чем не нуждаясь, лелея уверенность в завтрашнем дне. О чем свидетельствуют забытые, брошенные, разрушенные, и все же красивые здания дома культуры, церкви и почты. После развала СССР из-за безработицы и угасающей инфраструктуры, большинство трудоспособного населения покинуло эти края, оставив дома пустовать. Из красочного разнообразия заведений выжили лишь три магазина, один буфет, школа, с трудом набирающая детей по одному классу на параллель, клуб, занимающий здание детского сада, дом культуры, просыпающийся лишь по значимым датам и старая добрая почта. Извечная история и неизбежная участь пережитков крестьянского образа жизни. Самые отчаянные отважно продолжают здесь выживать, не поддаваясь соблазнам комфорта и денег. Вспахивают огород, разводят скот, пьют самогон. Продавцы за прилавками магазинов, бухгалтеры в управлении, учителя в школе, пастухи на пастбищах — одни и те же не сменяющиеся годами лица. Самые отважные отправляются на вахты, возвращаются, чтобы сойти с ума от скуки.

Совсем недавно Варе казалось, что ее путь домой выучен ей наизусть, но как бы не так. Детская память многие вещи исказила и увеличила в размерах. Дороги, дома, заборы, все те же, но стали они маленькими, скрюченными и старыми. Несколько мертвых пустых деревянных двухэтажных построек, так и не исчезнувших до конца с лица поселка, пугают местных детей. Напоминают о том, что когда-то в них было кому жить. Старинский будто человек, которой все время стареет и никак не умирает. Дома будут бесконечно ветшать, дороги все больше превращаться в колею а трава будет заполонять дворы и улицы так, словно человечество для нее не преграда, и так год за годом до конца времен. Обилие зеленных оттенков замыливает пространство, пряча в нем призраки от покинутых жилищ. Будто сам воздух и солнце отдают газовыми загадочными испарениями, а может быть это все болотистая духота, наступившая только сегодня. Каждая улица и каждый дом несет запах своего семейства. Густая листва, темные бревна, белые окна, бледные и яркие палисадники, полысевшие в них цветы.

Крыльцо родного дома пахнет опилками, а внутри немного тянет аптекой, и тепло будто сочится из всех щелей, желтыми цветами на обоях и бурыми деревянными скрипучими полами. Радость от давно и крепко въевшегося в память пространства сменяется жалостью к изношенным плинтусам и падающей штукатурке.

— Так, иди садись за стол, сейчас суп будет. Правильная еда и труд быстро тебя поправят до нужных форм, — отрезает бабушка.

— Ладно, если ты так считаешь… — Варе показалось, что это совсем даже не обидно, и можно даже потерпеть целую тарелку жирного супа, зато эту тарелку заботливо нальют чьи-то руки.

Варя бросает свой рюкзак в прихожей и проходит по широкому коридору на кухню, садится за мягкий уголок. Ее глаз радуется солнечным, почти оранжевым стенам и васильковым занавескам, ее радует каждая красная розочка на скатерти и подвесные серые от времени кухонные шкафы. Иногда такие места, как медицинские процедуры, излечивают душу, прогревают ее и растирают травянистый бальзам.

Бабушка, кряхтя, достает из нижних шкафов железную миску, вытаскивает из дребезжащего холодильника белую кастрюлю с супом, ставит ее на черные железные прутья плиты и холодным железным половником наливает в миску целебное куриное снадобье. Отправляет кастрюлю назад и поджигает конфорку, на которой уже стоит полная миска. Все эти хлопоты вызывают у Вари смешанные чувства: например, что она все же не дома, а в гостях и ненадолго, чувство блаженной заботы, чувство собственной беспомощности, и, наконец, чувства смятения и вины за то, что бабушка делает лишние наклоны, в то время как Варя может сделать их для себя сама без труда.

— Следи за супом, я переоденусь, — цедит бабушка и исчезает в дверном проеме.

— Хорошо, — пищит в ответ Варя и встает с насиженного места, — я тогда еще чайник поставлю, сделать тебе чай?

— Сделай конечно! — слышится звук из-за прочных старых стен и дверных проемов.

Варя проверяет один из ящиков, чтобы убедиться, что вилки, ложки и ножи все еще там. Пусть место дислокации их не изменилось, но появился, а может быть и всегда там был, запах старой древесины. Резные завитушки и листочки на железных и алюминиевых вилках и ложках забавляют, кто вообще придумал рисовать на посуде? Наверное, человек старается украсить все, что его окружает, каждую мелочь. Варя помешивает суп, вызывая скрежет между ложкой и дном миски. Неприятно морщится. Откладывает ложку, ищет чай, открывает все по очереди кухонные шкафы, у одного из них отпадает дверь с петель, да так, что здорово пугает Варю. Вернулась к супу, мешает еще раз. Кричит:

— Ба, а где чай-то у тебя?

— Сейчас достану! — раздается совсем близко.

Тусклый домашний халат меняет женщину на корню, теперь она стала ниже и шире, стали видны ее опущенные плечи и усталые ноги с варикозными венами. Но разве уж это важно на собственной кухне? Главное, что глаза у нее все те же строгие, а руки все такие же сильные и шершавые от тяжелой работы. Без нее, Варвара бы была совсем одинокой.

Бабушка проходит к ящикам и с самого боку открывает одину из дверей, отодвигает упаковки со специями, банками и крупами. В руках у нее оказывается большая цветная железная коробка из-под мужского парфюма.

— Вот, смотри, я травушки-муравушки твои сохранила! — охотничий голос бабушки вещает отличную новость.

— Ты просто чудо! — искренне удивляется Варя, — я так скучала по ним в городе. В этом году точно буду собирать новые! А чай-то где?

— Так вот же он, в заварнике, у тебя под носом!

Бабушка указывает на маленький голубой чайничек, затерявшийся на фоне многочисленных перевернутых кружек и банок, упаковок с печеньями и еще бог знает с чем, выставленным на изрезанной клеенке.

— Точно, а я и забыла, что чай бывает не только в пакетиках, — тихо оправдывается Варя.

— То-то же! Суп твой бурлит уже, выключать пора, — командует бабушка.

Несмотря на то, что есть горячую и сытную еду Варя давно разучилась, суп оказывается очень вкусным, целая тарелка умещается в маленьком сухом желудке. Отставив тарелку в железную белую раковину, и заварив травяной чай, Варя уходит из кухни.

Старая узкая комната тоже уменьшилась, но не пожелтела, а скорее покраснела, а может быть это закатные лучи, бьющиеся через светлые занавески. Мелкая пыль в этих лучах летает с видом домовых фей. А может быть комната кажется красной из-за большого красно-коричневого ковра на стене. Будет что разглядывать перед сном. Варя нащупывает по памяти за ковром выключатель. Тусклая лампочка в люстре загорается, всего одна из трех. Что ж, и этого хватит. Старый темный лакированный стол напротив кровати, почти в идеальном состоянии, только шкафчики, наполненные древними учебными принадлежностями Вари, плохо открываются и провисают. Железные ручки у них слегка облупились, и ладно. За кроватью, как и раньше, стоит оторванная от давно выкинутого старого шкафа дверь с прикрученным зеркалом. Было бы хорошо его помыть и приукрасить, а то наводит тоску, нависшая над ним паутина.

Варя кладет на кровать свой рюкзак, и он проваливается в пышной набитой перине. Медленно садится на скрипучий старый стул с прутьями на спинке.

«Что теперь с нами будет? Что она там сейчас делает без меня, пьет, курит, или может быть наводит порядок? А может быть, как я, сидит и смотрит в окно, обдумывая все, что произошло».

Так ли это все важно сейчас, когда Варя наконец сыта, в тепле и уюте. Важно, потому что мама все в той же квартире, и все так же беспомощна и одинока. Варя встряхивает головой, расправляет руками свои густые спутанные волосы, убирает рюкзак с кровати и падает туда вместо него. Потолок все такой же белый, неровный и с желтыми дорожками с тех времен, когда крыша не выдерживала талой воды и дождей.

Варвара опускает глаза и видит бабушку, вставшую в дверном проеме. Ее почти полностью седые брови хмурятся и сходятся на переносице, при виде растекшегося по кровати тела.

— Ложись ко мне, тут мягко, — шутливо звучит Варя.

— Не увлекайся давай, приберись тут! Мне надо идти, если что я в коровнике, — бурчит бабушка, отворачиваясь в сторону выхода.

— Хорошо, я поняла.

После ухода бабушки Варя недолго лежит на кровати и наконец засыпает в той же позе, что и была. Пускай ночь еще не наступила, ей нужно выспаться в полную силу за все те бессонные пережитые ночи.

Утро наступает нескоро, сны идут длинные и полные зацикленных побегов и поисков чего-то крайне важного и недосягаемого. Варины глаза открываются около семи утра. Слегка подергиваются тревогой с воспоминаниями о прошедших днях. Укутанная пледом, она идет сначала в ванную. Там висит железный засов, держащийся на одном лишь шурупе, второй, к сожалению, не устоял и был утерян. Крашенные в цвет разбавленной зеленки стены, вместе с побелкой дают эффект растворимых трещин. Скромный железный умывальник, такая же чугунная старая ванная, украшенная рыжими следами и разводами. Тонкие коричневые веревки для белья, скрывающие потолок майками, юбками и трусами. Ничего, не страшно совсем, и почти даже со вкусом, достаточно для утренних процедур.

Кухня — самое светлое место дома. Здесь проходят все важные разговоры и официальные вечера семьи. В основном в этих встречах участвуют двое: Варвара и Татьяна Родионовна, крайне редко бывает кто-то кроме них. Дедушка умер, когда Марии Михайловне, маме Вари, было пятнадцать, ее старший брат в это время уже уехал со своей семьей из Старинского. Мария Михайловна и Татьяна Родионовна так и не поладили после того, как остались вдвоем, зато Варвара в свое время приспособилась к компании своей бабушки.

За овальным столом Варвара не находит бабушку, зато находит тарелку еще горячих пирожков. Утреннее солнце прохладно и приятно умывает лицо через окно. Теперь время пить травяной чай. Под окном у грядок земляники показывается седая голова, укрытая белым платком. Варвара открывает окно и смело перекидывает через него половину своего укутанного тела.

— Доброе утро! Тебе заварить чай?

— Доброе! — отвечает, слегка напуганная ранним появлением внучки, Татьяна Родионовна, — поднялась ни свет ни заря, ничего себе! Давай, заваривай свой чай! Сейчас приду.

Довольная своим подвигом, Варя залезает обратно и принимается за чай. Себе она добавляет сушеный кизил и клюкву, а бабушке чабреца и лимона. Аромат заставляет улыбаться даже угрюмо и строго настроенную Татьяну Родионовну.

Теперь за столом сидят они обе, как раньше, словно и не расставались. Все это Варе кажется сном или сказкой. Пьют чай, закусывают пирожками с картошкой. Разговор тянется размеренно и медленно, плавно и ловко, не переходя за личные границы и выяснение отношений. В основном, Татьяна Родионовна рассказывает о том, как живут родственники и соседи, и что нового произошло в старом поселке. Бабушка говорит о каких-то людях, называя все их фамилии так, словно Варвара знает их в лицо, а та в ответ просто кивает головой, иногда добавляет «ничего себе». Пусть все будет так, как хочет эта пожилая женщина, во всяком случае, ее жизнь здесь активнее и интереснее, чем та, что была у Вари все это время в городе.

— Столько детей нарожали, а кто ж за ними смотреть будет. Вот в прошлом месяце малеханька их, Галька, пропала. Почти сутки ее искали, наши еле живую, напуганную до смерти. Если бы не собака их, умная какая сучка, и не нашли бы наверняка.

— Ну да, для них одним больше, другим меньше. Сколько их уже, десять? — Варвара вспоминает эту семью с ухмылкой на лице. Таких людей захочешь, не забудешь.

— Уже двенадцатый родился! — невозмутимо вскрикивает бабуля.

— Не мать у них, а конвейер, — усмехается Варя.

— Еще и на одно лицо все, не отличишь, — добавляет в ответ Татьяна Родионовна.

— А что с девочкой-то случилось? Где нашли ее?

Варвару посещает странное предчувствие, в животе все съеживается и закручивается при мысли о том, где могла бы пропасть на целые сутки маленькая девочка.

— Да черт ее знает, живая она конечно, но пока в больнице областной лежит, — отвечает бабушка, делая вид, что занята поправкой занавесок. Так она часто делает, чтобы не смотреть в глаза собеседнику и не показывать эмоций, перевести нежелательную ей тему.

— Так, а нашли ее где? — снова уточняет свой вопрос Варвара.

Татьяна Родионовна хмурит брови и щурит глаза так, что становится понятно, «ответа не жди». И все же она отвечает, недовольным тоном:

— В лесу нашли. Отгородить его надо забором. Вечно детей туда как магнитом тянет. Медом вам там намазано.

Сердце Вари на секунду холодеет, замедляется, но бабушка быстро переводит тему к будущему сбору картошки, а потому диалог длится недолго. Чуть погодя, она уходит во двор. Время дробить зерно. Варя еще с пять минут слушает пение утренних птиц и возвращается в свою комнату.

Взору открывается нарушенный годами уклад. Нужно навести здесь порядок, освободить рюкзак и организовать свое рабочее место! Вот тебе, Варвара, список дел на сегодня.

***

Варя тягается с тяжелым пуховым одеялом в попытках сложить его и застелить постель как было, но оно не хочет сдаваться и тянет ее обратно на постель. На полчаса Варя сдается. Одеяло побеждает. Она уже почти засыпает, уже прокручиваются смутные сонные диалоги и мелькают неясные образы людей и солнечных домов, как вдруг бесцеремонный звон за окном заставляет ее резко открыть глаза.

Велосипедный звонок на улице не смолкает. Начинает раздражать.

«Кого в такую рань принесло?!»

Продолжает звенеть, как на зло. Громко топая ногами, Варвара подходит к окну, отдергивает штору и высматривает источник звука. У палисадника перед самыми воротами виден красный велосипед, но лицо и половину тела незваного посетителя закрывают ветви пышной кудрявой березы. Будь Варвара чуть более тактичнее, она бы спряталась за шторой, как это делает бабушка, когда подглядывает за соседями. Наконец звон стихает, Татьяна Родионовна открывает калитку. Варя открывает форточку. Надо впустить воздух и звуковые волны. Из окна доносится строгое «жди», и бабушка исчезает за столбами калитки. Ровно две минуты Варвара пытается всмотреться между листьями на незнакомца, пока бабушка не прибегает обратно. Татьяну Родионовну благодарит мужской холодный безразличный голос. Бабушка молча закрывает скрипучую калитку. Красный велосипед разворачивается на кочках и характерно гремит металлом, в корзинке теперь трясется белая банка молока. Наконец, велосипед отъезжает дальше от клятой березы и на секунду Варвара видит молодого светловолосого парня, беззаботно рассекающего воздух на двух колесах. Его голова небрежно поворачивается и его взгляд попадает прямо в наблюдательный пункт. На секунду, она может поклясться, он смотрел прямо ей в глаза. Варя быстро и нервно, словно ужаленная, задергивает штору обратно. Не быть ей шпионом.

Сон как рукой сняло. Тогда придется начинать новый день прямо сейчас. Варвара берется за тряпки и швабру, веник и пылесос, за мыльные моющие и спиртовые для стекол средства. Час за часом находит в своей комнате уйму новых, пыльных и запаутининых интересных предметов, что когда-то, а точнее всего пару лет назад, составляли ее быт. Заколки, куклы, карандаши, мелки и тетрадки. Некоторые наводят на Варю тоску, а какие-то радуют тем, что все еще не были выкинуты. За время генеральной уборки, чихая в двадцатый раз, Варя понимает, что причиной служит старый красный ковер на стене. Надо же, с десяток лет впитывает пыль, а рисунок на нем все еще видно. Еще около часа у нее уходит на то, чтобы самостоятельно снять его со стены, вытащить из-за кровати, свернуть в трубу и вынести во двор. Справившись с ковром на половину, она замечает, что на улице уже вовсю греет солнце, жизнь кипит, даже у цветов и пчел. Ломающая спину усталость накрывает хрупкое тело, но она привыкла справляться сама. Маленький усохший желудок где-то внутри нее поет свою грустную песню, и от бессилия руки ее совсем опускаются. Перерыв на обед и снова к делу. Что делать дальше, как извлечь из ковра грязь и печаль, скопившуюся за много дней одиночества в старой, всеми забытой комнате? А главное где? Приходится просить помощи бабушки, которая в это время орудует тяпкой на мясистых грядках посажанной капусты.

— Что ты сделала? Да что ж тебе не сидится! Теперь ковер тянуть туда-сюда под старость лет! Ладно, чистота дело доброе… а мать твоя никогда не была такой чистоплюйкой! — слушает Варя у себя за спиной, робко ведя Татьяну Родионовну к оставленному на крыльце ковру. Бабушка с минуту смотрит на большую красную трубу, потирая подбородок и упираясь кулаками в бока.

— Ну что, отнесем к запорожику. Разложишь на лобовое и три себе, но сначала вытряхнем. Хватайся за тот конец.

Татьяне Родионовне хоть и много лет, но Варя никогда не сомневалась, что в случае чего бабушка может завалить кабана или здорового мужчину голыми руками. Раз-два взяли. Развешивают на старые деревянные доски забора. Даже здесь этот ковер смотрится уютно.

— Пойди найди в сарайке хлопушку пластмассовую, красную такую, и, кажется, была еще одна металлическая.

— Без проблем! — говорит Варя, и уже разворачивается к калитке во второй двор.

Сарай с инструментами безоговорочно должен ассоциироваться с мужчиной, даже с дедом. Есть ли на свете более мужественное понятие, чем дед? Но, к сожалению, у Варфоломеевых дед давно умер, и следов его пребывания даже в сарае уже не найти. Седовласый, обитый шифером сарай открывается нелегко, большой деревянный засов сдвигается с места только если приложить достаточно усилий. У Варвары их хватает едва ли, но она справляется с задачей с четвертой попытки. У Сарая горюет и покрывается мхом старая пустая будка, кажется она так и не дождется нового хозяина. Когда-то мать рассказывала Варе о том, что последний раз у них была собака, когда был жив дед, и после смерти того пса бабушка не смогла завести другого.

Пробившийся из дверного проема свет искрит плотными пылинками, почти как занавеской, настолько обильно, что у Варвары слезятся глаза. Сквозь пелену видны столы, железные полки и деревянные стеллажи с многочисленными инструментами, сливающимся в одну ржавую массу. Не верится, что все эти банки с гвоздями, наждачки, отвертки, ключи и шестигранники, плоскогубцы, щипцы и клещи, молотки и кувалды, напильники и рубильники могут кому-то пригодиться, с виду, они так давно лежат без дела в коробках, на столе и даже на полу, что между ними образовалась диффузия, друг от друга их уж не отлепить. Взгляд Варвары падает на пыльный темно-зеленый полог, прячущий от глаз, кажется, что-то важное. Тонкой рукой она приоткрывает его, всего лишь болгарка. Страшный металлический острый диск, лучше не держать на виду. Под тем же полотном рядом прячется большой зажим. Похоже дед всем этим когда-то пользовался и был весьма рукастым, если не лишился ни одного из пальцев.

Хлопушку нужно искать среди других инструментов, более подходящих к бабушкиным рукам. Варвара по памяти находит на стене рубильник, напоминающий скорее железный сейф с несколькими синими и красными вентилями, без опасений она выкручивает каждый, и всюду зажигается свет от желтых тусклых и пыльных ламп. Напротив мастерского стола слегка развивается штора, за ней еще одна комната, наполненная паутиной и грудой железа. Голые деревянные стены бросаются в глаза из-за отсутствия высоких полок. Ухоженные и упорядоченные лопаты, грабли, секаторы, вилы и даже коса, как на выставке, стоят строем. Тут же на старом столе выставлены начищенные горшки, ведра и лейки. В одном из высоких горшков на столе торчат секаторы, ножницы, валики разных размеров и форм, шпатели и толстые спицы, среди которых прячутся искомые хлопушки. Варвара, старясь не свалить переполненный горшок, медленно вытаскивает хлопушки и уходит. Перед тем, как выйти, замечает еще одну дверь. Она приоткрывает ее, и на один из старых кроссовок высыпается струйка зерна. Варваре даже кажется, что краем глаза она улавливает мышиный хвост прямо в углу.

Бабушка ждет, сидя на лавочке у летней кухни. Кухня она, конечно, летняя, но пользуется Татьяна Родионовна ей очень редко, в основном для хранения многочисленных банок и заготовок в погребе.

— Принесла? Ну слава Богу, а то я уже думала ты там потерялась или шкаф на тебя упал! Бери пластмассовую, она полегче будет.

Варя послушно отдает металлическую хлопушку бабуле.

— Ну что, начнем выбивать? — неуверенно звучит Варя.

— Ну не гладить же его, давай размахивайся и бей как следует, только не дыши этой пылью. На вот, платком лицо себе обвяжи.

Татьяна Родионовна протягивает Варе белый хлопчато-бумажный платок, какой часто носит на своей седой голове, а сама завязывает на себе такой же красный.

Сильно замахиваясь, они вдвоем, как по команде, бьют по ковру, и клубы серой и коричневой пыли льются из него потоками, как бушующей рекой. Уже через каких-то двадцать минут усиленных стараний ковер становится заметно приятнее глазу.

— Так, ну все, уже лучше. Давай его стаскивать и за летнюю кухню понесли к запорожику, — командует бабуля, стаскивая на себя ковер. Варя мельтешит, кидает хлопушку на траву и бросается помогать. Бабушка нагружает ковер на свои широкие плечи и несет через сад. Варя очень старается не наступить на очередную клумбу или растущую ягоду. И вот уже перед ними старый скрюченный дедушкин запорожец. Где-то сто лет тому назад он должен был быть белым, но сейчас он серый, коричневый и ржавый. Тем не менее, стоит он все еще на всех своих четырех колесах, и если верить Татьяне Родионовне, то его можно починить, и он точно еще поедет, а что еще ему нужно, кроме колес.

— Значит, давай сначала помой перед, потом клади на него ковер. Потом возьмешь под раковиной в ванной «Триалон» и им три. Давай приступай, скоро уже солнце сядет, а ты по колено в воде.

— Принято!

Варвара радостным шагом идет за ведром в сарай, потом в ванной набирает воду и бодро выбирает банки с моющими средствами. К черту усталость, она уже так близка к цели!

Еще несколько часов Варвара неустанно трудится, выливает на машину ведра воды, оттирает слои налетевшей от дождей грязи и даже защищается от насекомых. Сама она теперь вся мокрая не то от воды, не то от пота. По плану после мытья машины Варвара приступает к самому главному на сегодня — ковру. И так проходит весь ее остаток дня. Можно было остановиться и отложить на завтра, дать рукам отдохнуть, но Варя стоит на своем и моет до тех пор, пока с ковра не льется чистая вода.

К концу дня она так сильно устает, что чуть не засыпает в теплой воде в ванной, а оттуда торопится скорее в постель, не поужинав. Очень быстро, еще сводящие судорогой мышцы от напряжения расслабляются, тени вокруг расширяются и вот ее освещают только появившиеся на небе звезды. Еще мгновение и она погружается в темноту, без звуков, без мыслей, без чувств.

***

Тень от листочков с дерева падает на Варины руки и лицо, защищая от испепеляющего кожу света. Водная гладь отражает солнечных зайчиков. Медленный приток воды будоражит течение почти стоячей воды. Таких озер огромное множество среди густого леса, как истоков, притоков и устьев, сетью пронизывающих его, словно сосуды живого человека. Иногда они заглядывают на территорию людских поселений, и те с радостью обустраивают их дикость на свой лад, засыпают песком, выстраивают мостики и тарзанки.

Ее двоюродная сестра с кем-то спорит возле воды. Варя не хочет сегодня купаться, как и всегда. Плавать она так и не научилась. Темная вода в чужом и холодном озере пугает ее, как бы все не кричали про «парное молоко».

К берегу из воды выплывает чье-то тело. В целом, выплывающее тело больше похоже на ужа: худое, костлявое, бледное, с черными как смоль волосами, мокрыми и плотно приклеенными к его узкой голове. Медленно выплывает лицо, щедро усыпанное прыщами.

«Если бы у меня была возможность не быть подростком, я бы не становилась подростком».

Варя вглядывается в маленькие серые залитые водой глаза, уже почти вышедшего на берег парня. Ее сестре, кажется, по вкусу все эти борозды и воспаления на впалых щеках. Ведут они себя открыто и однозначно, признак очередной попытки казаться взрослыми.

«Фу».

Высокое бледное тело подходит вплотную к округлившемуся и мягкому телу сестры. Длинные худые палки тянутся обнять соблазнительно загорелые плечи и возможно задеть незаметно что-то запретное. Лена с визгом уворачивается и фальшиво отбивается от белых щупалец. Звонкий и ломанный басистый смех двух беззаботных подростков раздается далеко за пределы пляжа и постепенно стихает, наконец они шепчутся о чем-то неприлично секретном. Вдруг взгляды обоих подростков устремляются на сидящую в тени дерева, не по погоде одетую Варвару. Лена жестом подзывает ее. Варя недоверчиво медленно встает, отряхивается и подходит к ним ближе, сохраняя дистанцию.

— Ты же не умеешь плавать? — медленно тянет Лена.

— Вроде того, — тихо и безразлично отзывается Варвара.

— А хочешь научиться? — в глазах сестры блестит что-то дьявольское.

— Нет, спасибо, не сегодня, — холодно звучит ответ Вари.

— Не бойся, не утонешь, — в разговор вмешивается черноволосый бледный уж, — я тебя просто кину, и ты поплывешь, инстинкт самосохранения возьмет свое.

От звука неприятного, почти скрипучего ломанного голоса Варя морщится.

«Как вилкой по стеклу».

— А что, если у меня нет? — совершенно спокойно отвечает Варя. Она считает, что лучший способ блефовать, это проявлять спокойствие и отрешенность.

— Ну вот сейчас и посмотрим!

Худые руки оказываются совсем не слабыми или как минимум, сильнее Вариных. Он накидывается на нее в попытках поднять и оттащить к воде, но Варвара успевает чуть отбежать, она отбивается изо всех сил, он ухватывает за ее длинные шорты, ткань рвется с треском. Варя отвлекается на мысли о том, что будет с ней, когда бабушка увидит рваную одежду, слегка останавливается и замедляется, в этот момент уж настигает ее и вот она выворачивается от противного скользкого тела. У самого берега он отсчитывает громко:

— Один… два… три!

За собственными криками и просьбами не выбрасывать ее с обрыва, Варя плохо слышит отсчет, ее сознание сужается. Полет перед тем, как оказаться в воде, кажется ей медленным и настолько страшным, что она не успевает набрать воздух в легкие. С негромким всплеском, но громким визгом Варвара падает вглубь холодной и темно-зеленой воды.

За каких-то пару секунд от холода парализует конечности. Белый шум заполняет мысли, из-за паники сердце бьется как в последний раз. Она отчаянно патается тянуться к свету, к воздуху, но раз за разом, когда она становится ближе к нему, ее словно оттягивает назад. Силы очень быстро заканчиваются. Ногу сводит судорогой от поглотившей ее ледяной воды. Слишком глубоко ко дну ее тянет вниз. Хрупкое тело теряет последние капли сил. Темно. Она чувствует, как последние пузырьки воздуха выходят из легких.

Бессилие заставляет время замедлиться, для нее идут не секунды, а недели, месяцы и годы. Так долго, так холодно и темно. Ее руки касается что-то напоминающее скользкую кожу. Плотно зажимая веки, Варвара представляет, как ее рук касается чья-то давно забытая могильно холодная плоть, еще холоднее чем то, что она ощущает сейчас во всем своем теле. Оно обхватывает ее предплечья и поднимается выше. Легкие образы и воспоминания о таких же прикосновениях мелькают в ее пока еще не погасшем сознании. Веки размыкаются от резкого рывка и животного страха. Из-за зеленого цвета мутной воды лицо этой женщины кажется еще более отталкивающим и жутким. Ровные и тонкие черты сейчас кажутся шире, их размывает и сотрясает поток воды. С каждой секундой она становится ближе и ее губы уже почти касаются живого маленького уха Вари, застывшей в ожидании смерти. До Вари доносятся звуки похожие на шепот, но разобрать в шуме воды, что именно пытается сказать белый труп, просто невозможно. Варе видятся ее бледно-белые глаза, с почти не различимыми зрачками. Она утопает в этом тумане, замораживается и врастает в него. Ноги слегка касаются илистого дна. Голубое платье сетью окутывает колени и запястья Вари. Черные волосы приближают молодое замершее тело ближе, они расплываются в разные стороны как тина, касаются маленького лица. Последний пузырик воздуха.

Внезапно что-то горячее обхватывает ее шею, нащупывает воротник футболки и тянет Варвару наверх. Толщи воды становятся светлее, и наконец порыв ветра заставляет ее сделать глоток воздуха. Прорывается голос, громкий и теперь уже взрослый.

***

Глаза распахиваются широко и испуганно. Лучи раннего солнца пляшут на белом одеяле. Пыль летает по комнате в поисках старого ковра и садится на стул, стол и подоконник. Занавеска слегка колышется на ветру от открытой форточки.

Тяжело дышать, холодный пот стекает тонкой струйкой с виска. Глаза бегают в разные стороны в надежде найти утешение. Варя откидывается на подушку и глубоко вздыхает. Она забыла накрыться одеялом, форточка открыта. Судя по всему замерзла. Мышечная память на холод заставила старые воспоминания сниться. Варя накрывается одеялом и заворачивается в него в два слоя. Так лучше. Но уснуть снова не получается, всплывает образ белых, почти пустых глаз.

Варя, не снимая с себя пышное одеяло, идет за чаем, в конце концов он должен помочь ей согреться. По дороге достает из своего рюкзака сигарету, спички, наушники и телефон. Все же сейчас рано, и бабушка в это время доит коров перед пастбищем. На кухне совсем недавно убранный разгром, ведра, мокрые кружки и кастрюльки. Чай удается сделать быстро, чайник еще не успел остыть.

Варя бросает одеяло в ванной, добегает до куртки, заворачивается в нее поглубже, надевает старые тканевые тапочки и выбегает во двор. Нервно озирается, нет ли наблюдателей поблизости. Точно нет. Быстро перебирая ногами, предусмотрительно выходит во второй двор и сворачивает за курятник, там нащупывает в заборе засов и отворяет потайную дверь.

Неровна забытая и почти заросшая тропинка отсюда ведет к развилке. Варя сворачивает с дороги на ту сторону, где из-за высоких толстых стволов амброзии ничего не видно дальше вытянутой руки. По ее смутным воспоминаниям, если ничего не снесли, там должен быть старый заброшенный соседский дом. Варе приходится пробиваться через бурьян, и все же она достигает цель.

Почерневшая, свалившаяся наземь крыша. Когда-то брошенное скромное жилище, теперь больше напоминает землянку или хижину.

Варвара садится на старый, истерзанный временем, подоконник, предварительно стряхивая с него мусор и стекла. Небрежно вставляет сигарету в рот и тонкими пальцами одной руки зажигает спичку, подносит к лицу, и оно озаряется тайным оранжевым светом, дрожащим и обволакивающим ее черты. Клубится серый дым, спичка быстро потухает в руках. Затяжка. Тело ее накрывает пьяной волной, голова кружится. Она запивает каждый ядовитый вдох фруктовым чаем из розовой кружки. Моментами воспоминания прошедшего сновидения заставляют ее поежится, вздрогнуть или поморщиться.

Покосившийся дом не навеивает уюта и спокойствия, долго здесь находиться не понравится даже брошенной собаке. С другой стороны, этот дом не виноват, что его бросили. Сигарета заканчивается спустя недолгое время, еще пару глубоких вдохов и выдохов, и Варя тушит свой маленький секрет о деревянную плесневелую стену.

Шаг за шагом Варя вырывается из тисков разросшейся дикой травы и выходит на узкую, почти полностью заросшую, но все же тропинку. Плотно сжимая кружку в руках, она на секунду останавливается оглядеться, нет ли кого поблизости. В груди вдруг наливается паника, веет холодный ветер и руки дрожат. Розовая кружка с трудом не теряет своего содержимого через край. Никого, только ветер. Еще шаг и за спиной раздается легкий детский смешок. Варя застывает на месте и только спустя несколько секунд тишины оборачивается вокруг себя. Здешних детей она не знает, но этот смех кажется ей чем-то знакомым.

«Заметили?»

Для детских игр еще совсем рано, все дети на свете сейчас спят.

Варя шагает быстрее и смех повторяется снова, а может быть, он у нее в голове. Оборачиваясь и внимательно осматривая все вокруг, Варя не находит никого рядом, даже уличной кошки. Холодный ветер поднимается с новой силой. Варя плотнее закутывается в свою поношенную куртку и идет так быстро, как только могут позволить ей ноги.

Бабушка еще не вернулась домой. Пользуясь моментом, Варя быстро набирает горячую ванну. Залетает в нее почти с разбега, и ей наконец становится легче.

Мысли о смеющемся ребенке на заброшенной тропинке рано утром, как и последний сон, заставляют ее вздрагивать от ледяного страха даже в горячей воде. Когда Варя была ребенком, она точно не гуляла так рано, но в подобных местах, пожалуй, бывала.

Нежным уколом Варя вдруг вспоминает детство, еще тогда, когда этот дом был ей единственным и родным. Она опускается поглубже в горячую воду и почти засыпает. Белая крашенная дверь в ванну распахивается со скрипом.

— Госпаде Иисусе! Ты здесь откуда в такую рань?! Закрываться же надо! — громко вскрикивает Татьяна Родионовна, от чего Варя резко просыпается и рывком подымает голову.

— Да, но там щеколды нет… Я что-то рано проснулась и не смогла уснуть. Решила в ванне погреться и чуть не уснула, — ошарашенно тараторит Варя, уставившись на такую же шокированную бабушку.

— Щеколду да, надо починить, у нас давно мужика в доме нет, вот и висит, — спокойно и отрешенно отвечает Татьяна Родионовна. Поворачивается к старой раковине, моет грязные от черноземной земли руки.

— Я согрелась, так что, пойду завтракать.

— Давай, негоже в ванной спать, утонешь, — обрывает бабушка и небрежно обтирает руки о полосатое короткое полотенце. Громко топая, уходит из ванной.

Надо же, какая неловка встреча. Варя набирается сил вылезти из теплой воды и быстрыми движениями обтирает свое угловатое тело большим банным полотенцем, почти в полный ее рост, заматывает волосы, одевается и укутывается в брошенное ей одеяло.

Завтрак проходит быстро и скомкано, парочка свежих бутербродов с котлетами и недопитый ранее еле теплый чай.

Было бы ее желание, она бы не выходила из своей комнаты как можно дольше. Краски, кисти, бумага, чай — больше ей на самом деле ничего не нужно. Рисовать она может часами, не замечая ни времени, ни усталости. Иногда, правда, нужно искать вдохновение и делать глоток свежего воздуха. Она громко выдыхает и машет сама себе рукой.

«Если понадобится — форточку открою!»

Рисовать на улице приятнее всего. Особенно на природе, там, где красиво вне зависимости от погоды и настроения, в котором она пришла. Такое место несомненно существует, но до него еще нужно добраться. Нервно подергивается правый глаз. Нет, тогда ей придется встреться с теми, кого давно пытается забыть. Встретить их все равно придется, но пусть это время наступит как можно позже.

Люди здесь особенные. За несколько долгих лет ее жизни здесь, ей многое от них приходилось терпеть. После развода родителей бабушка несколько раз забирала Варю к себе. Однажды мама бросила ее здесь сама. И так общими усилиями она прожила в деревне в сумме около пяти лет. Эти пять лет дались непросто. С другими детьми не ладилось, с двоюродными братьями и сестрами отношения были хуже, чем с проходимцами, а взрослые здесь слишком часто при виде нее вспоминали ее мать. Варя научилась развлекать себя сама, не контактируя с остальным миром. Она собирала бабушкины журналы о здоровье, вырезала оттуда статьи о разных травах и цветах, потом искала и собирала эти цветы в поле и за огородами, высушивала их, училась заваривать. Больше, чем рецепты из старых журналов, она любила рисовать читать детские книжки. С возрастом мало что изменилось.