Яхонтовый цвет

Новый домовой совсем от рук отбился: пригоршни пыли бросал в кадушки с тестом, намотанную за день пряжу распутывал, гривы коней лохматил, посудой гремел и кухарок со служанками по всему терему пугал. Не могла найти этому объясненья Белава, ведь старательно оставляла ему свежие ломти ржаного хлеба и подслащённое молоко в отведённом углу, да и хозяйство в княжестве никто не запускал, все держали строения, пашни и скот в чистоте и порядке, ничего зазря не пропадало. Попусту серчал дух домашний.

Пыталась княжеская дочь не только хлебом его угощать, но ещё пирогами, блинами и оладьями – да всё без толку, домовой продолжал пакостить.

– И почему он так упрямится? – Негодовала она, парясь в бане. – Неужели не нравятся ему мои подношения?

Помимо прочих дел Белава задабривала всех дворовых духов и успокаивала подданных, которых проделки домовых, овинников и банников порой из себя выводили. Страдали лишь обитатели терема, в окрестных деревнях бед таких не наблюдалось.

После смерти старого князя ушёл в отставку и прошлый домовой. Его молодой ученик поначалу радовался дарам, всем в домашних делах помогая, а после его как подменили. Белава видела его лишь однажды, когда он пожаловал ей и матери, княжне Чеславе, представиться. Ростом по колено, с пушистыми пшеничными волосами, в рубашке без единого цветного стежка –походил бы он на ребёнка, если бы не проклёвывающаяся борода и светящиеся в темноте глаза. В тот день подарили ему вязанку сушек, оплетённые шёлковыми лентами маленькие лапти и резной гребень, он же торжественно поклялся поддерживать уют и покой в тереме хозяина нового.

– Ладно, точно не устоит он пред этим. – Улыбнулась Белава, предвкушая, как в углу горницы накрахмаленную рубашку с ажурным заморским воротничком и вышитыми на всю пазуху зверями и птицами положит.

Не одну лучину сожгла она и каждый палец уколола во время работы – рукодельничать молодой княжне нравилось куда меньше, чем готовить, но она очень старалась.

Уединение Белавы прервал робкий стук в дверь. Вдохнув аромат распаренного травяного веника, она спросила:

– Неужто засиделась я, девицы-сестрицы?

– Ни в коей мере, сударыня. – Ответили из-за двери. – Зовут вас князь Тихомир и княжна Чеслава в белую палату, с доброй вестью гонец из дальних земель прискакал.

Не хотелось ей перед посланником с раскрасневшимся от жара лицом и мокрой косой предстать, но и задерживаться не следовало. Последний раз махнув веником, отнесла Белава в самый тёмный угол парильни кадушку с чистой водой и положила рядом новёхонький кусок мыла, затем шагнула к выходу, но так и встала вкопанной, едва её тонкий голосок окликнул.

– Молодая княжна? – Повторили сзади.

На неё словно ушат ледяной воды опрокинули, ведь такое могло лишь единожды почудиться. Она выдохнула и, сильнее кутаясь в простыню, к незваному гостю повернулась. Едва ей показалось, что никого и нет вовсе, как из темноты сверкнули два больших глаза кошачьих, а после вышел вперёд и их обладатель: приземистое, ростом с локоток существо – чумазый большеротый ребёнок, облепленный опавшими банными листьями. Мальчик это или девочка – Белава не ведала, мало нечистиков ей встречать доводилось. Многое об этих существах узнала она из крестьянских рассказов и от матери, которая смягчать их злонравье научила и повторяла неустанно: «Счастлива будешь, коли за всю жизнь ни одного не встретишь». Княжна не сомневалась – перед ней стояло дитя банника. Боялась она вскоре и других его собратьев увидеть – старикашку-банника, русалок, овинников и домовых, кои по ночам в парильне собирались.

– Ты пришёл дружить или злые д-дела вершить? – Спросила Белава предательски сорвавшимся голосом, на скамью в середине парильни косясь.

– Дружить – и уж точно не грешить. – Пропищал нечистик. – Спасибо тебе, молодая хозяйка, за дары, всем нам они по нраву. Всегда ты помнишь о нас.

– Парьтесь на здоровье! – Ответила княжна, стараясь за весельем своё смущение скрыть. – Вы сегодня рано: лишь вторая смена воды прошла.

Маленький банник замотал головой.

– Знаю, но не париться я пришёл. Батюшка мой передать просил, что домовой так громыхает, что его и в бане слышно. А гремит он от того, что стенания свои скрыть пытается.

Белава вздрогнула. Знала она, что плач домовых – к покойнику в доме. Не успела она и слова молвить, как вновь опустел угол. Неужто никто не слышал плач домового? Ещё этот гонец с радостной вестью…

Княжна впопыхах нарядилась, заплела русую косу и накинула на голову серебряный обруч. От былой румяности на её щеках не осталось и следа – словно снежным полотном лицо застлало. Прямо перед входом в белую палату она замерла, сделала три вдоха и лишь после дала знак дубовые двери отворять.

Гостившие в тереме дворяне да княжеские дружинники в задних рядах всю залу наполнили, в дверях и нишах челядь теснилась. Проплыла Белава белым лебедем по морю расписных нарядов и богатых убранств прямо к трону резному, на коем брат её сводный сидел. Улыбнулся Тихомир пришедшей. Вместе с матерью стала она сбоку от князя.

– Гости дорогие, дружинники верные, – сказал он весело, – из княжества далёкого приехал к нам гонец с новостью, кою всем услышать следует. Расскажи же, добрый молодец, что за весть ты принёс.

В центр залы вышел юноша в красном кафтане, достал из-за пазухи свёрток и раскрыл он полотно домотканое с вышитой на нём девой красоты восхитительной. Все так и обомлели. Из-под кокошника её, жемчугами и самоцветами усыпанного, медная коса двух пядей в обхвате струилась. Кожа её светлая как снег, щёки будто шиповник багровый, глаза ясные как два тихих озера, уста всё равно что малина поспевающая.

– Выросла у князя дочка на выданье – Веселина, младшая самая. Она так любима батюшкой, что сама себе жениха выбирает. За того она замуж пойдёт, кто подарит ей цветочек аленький, краше которого на свете не сыскать. Коли сможете найти такой, приглашаем к Веселине посвататься.

Долго смотрел Тихомир на портрет, затмила собой всё красавица.

– От чего бы не посвататься? – Рассмеялся он, а после обратился к Чеславе. – Матушка, вы же у нас всех мудрее, так скажите, где искать столь дивный дар, что княжне по сердцу придётся?

Мачеха погодя ответила:

– Есть одно лишь место – Чёрная гора, на которой цветы ярче костров ночь освещают. Только течёт под горой река бурная, заросли все тропы разрыв-травой, и чудище злое к вершине проходу не даёт. Если хочешь себе невесту из княжества далёкого, то ты свой путь туда держать должен.

Встрепенулась Белава: поговаривали, с Чёрной горы никто ещё не возвращался, либо терялись люди, либо гинули.

– А может, брат родимый, – предложила она, – тебе за хрустальным цветком к Хозяйке Медной горы отправиться? Всякие чудеса там бывают, и искуснее камнерезов нигде не найти. Слышала я, что и там цветы ярче звёзд и луны сияют, из царя-малахита листья и стебли их высечены.

Рассмеялась Чеслава:

– Ну что ты, дочка, говоришь? На что Веселине новые каменья? И так она ими увешана как виноград – спелыми гроздями. Вряд ли выдаст Хозяйка самоцвет, коего княжна ещё не видела. Тебе решать, пасынок мой милый, какой дар невесте преподнести.

Покивал гонец и в подтверждение всем портрет показал, вновь люд ахнул.

Не успела Белава и рта раскрыть, как коршуном в неё мать вперилась, слова так в горле и застряли. И во второй, и в третий раз порывалась она брата предостеречь, но всё сильнее сжимались на шее незримые тиски.

– Спасибо за совет твой, матушка. – Молвил Тихомир. – Значит, на Чёрную гору поеду. Други мои ратные, – обратился он к воинам, – о вашей удали во всех княжествах наслышаны. Коли мне подсобите, век вашу помощь помнить буду.

Стали вперёд добровольцы выходить – не успела их сосчитать Белава, всё плыло перед глазами, и её за руку прочь потащили.

Очнулась она ранним утром в своей горнице. Топот копыт на всю округу раздавался, аж стены дрожали. Молодая княжна кинулась было к двери, но открыть не сумела: заперли её снаружи, только замок тяжёлый брякнул. Разрыдалась она – не проводила брата, и никто её не услышал: то ли князю все во дворе платочками махали, то ли домовой своим грохотом плач её заглушал. Вспомнив о нём, достала Белава из сундука маленькую рубашку расшитую, которой его ранее задобрить норовилась, и отнесла её в угол. Моргнула – и рубашки уже нет как не было.

До обеда просидела она взаперти, а после мать как ни в чём не бывало ключ в замке провернула и её рукоделием заняться позвала. Не шла работа у Белавы, игла пуще прежнего кололась, а в голове лишь грустные мысли рождались. Полетело на пол новое полотно.

– Как могла ты, матушка, Тихомира на верную смерть послать?

– Почему же на смерть? Сильный воин твой брат да дружинники лучшие с ним поехали.

– Силён он перед врагами из рода человеческого, ты же отправила его в место заколдованное к чудищу лютому. Мог он в любую сторону поехать: хоть к Восточному морю, хоть к Западному, и нашёл бы там обязательно достойный дар!

Чеслава выдохнула, вышивку отложила, а после объяснила:

– Коли потрудится Тихомир, цветок девице добудет, да женится, лишь сильнее процветать мы будем. Тогда и к тебе богатые молодцы станут свататься. Кто ж тебя такую замуж-то возьмёт, а? Посмотри на своё убранство и на Веселинино – лишь обруч тонкий у тебя супротив её брони самоцветной. Косу твою двумя пальцами обхватишь, а щёки бледны словно сметаной намазаны.

Брови Белавы в хмурой гримасе сдвинулись, мать же продолжала злословить:

– Чего таить, признаюсь: думала я хоть какого жениха к тебе приворожить, да не заглядывают в наш терем добры молодцы. Ты слишком юна и не понимаешь: коль вернется Тихомир с цветком – так приданное твоё только богаче станет, и женихи скорее посватаются. А коли не вернётся – всё это княжество твоим наследством станет, сама женихов выбирать будешь, а после – править.

– Но матушка! Я хочу помочь Тихомиру. Я могу догнать его, и…

– Не вздумай! – Рявкнула Чеслава. – Сам он должен цветок добыть. Иначе какой он жених? А чтобы ты меня не ослушалась, буду я за тобой приглядывать.

Закручинилась молодая княжна, опостылел ей отчий терем. Всюду мать как тень за ней следовала, а на ночь в горнице высокой запирала.

День Тихомира нет, два дня, а на третий ворвалась Чеслава в комнату и стала Белаву бранить:

– Ты по что домового обделяешь, дары ему не приносишь?! Посмотри, что натворил! – Она бросила дочери свой лучший сарафан, искромсанный и с перепутанными нитями бисера. – Будешь до тех пор в здесь сидеть, пока всё не починишь!

Едва она дверью хлопнула да замок снаружи повесила, появился в углу домовой в рубашке новёхонькой.

– Ты прости, что гнев княжны на тебя наслал: не знал я, как её отвадить.

Разглядывая испорченную ткань, Белава спросила: