Джи Майк Я, ВОЛК

Я познакомился с ней в электричке. Нет, не так, мы не знакомились, мы просто узнали друг друга. Мне не объяснить, а вы не поймёте, мы всегда узнаём друг друга сразу. Просто так это бывает — узнаём. И проходим мимо.

Нас мало, нас очень, очень мало. И мы не люди, по крайней мере, в вашем понимании. Мы — ошибка природы, её глупый каприз, нелепый выверт, дурная шутка. Мы — звери, заключённые в тело человека. Заключённые навечно, у каждого из нас пожизненный срок.

Невежественные святоши, средневековые мракобесы в рясах называли нас оборотнями. Вервольфами, волкулаками, перевёртышами. О нас слагали вздорные легенды и пугали ими детей. Нас жгли на кострах, забивали камнями, истязали, вешали. Вбивали в нас осиновые колья и всаживали серебряные пули…

Считалось, что мы умеем оборачиваться и принимать облик зверя. Глупость и косность, никто не умеет, физическая трансформация в зверя невозможна. Иначе ни один из нас не стал бы носить эту проклятую, уродливую и ненавистную оболочку. Мы не оборотни, мы териантропы. Это по науке, мы же называем себя териане. Однако я слишком увлёкся, простите…

Итак, мы узнали друг друга два года назад, в электричке. Был ранний март, утро субботы, и вагон буквально ломился от хлынувших за город людей — лыжников, саночников и любителей подлёдного лова.

У меня в руке тоже были лыжи, и ни одна душа не знала, что я никогда в жизни на них не вставал. Волку они не нужны, он и так легко обставит любого мастера лыжного спорта на длинной дистанции. В общем, вагон был переполнен, его брали с боем, толпа буквально внесла меня вовнутрь и бросила на неё. И время для нас остановилось. Передо мной стояла она, та единственная, моя женщина, моя самка. А перед ней стоял я. Тот волк, что должен был матёрым зверем нестись рядом с ней по заснеженной равнине, загоняя зайца. Тот, кому предназначено было отмахивать круги близ её логова, охраняя волчат. Тот, которому предначертано было в бешеном беге уводить её от стаи несущихся по пятам псов. И тот, кому не суждено было ни то, ни другое, ни третье.

Мы стояли в проходе переполненной электрички и молчали, териане понимают друг друга без слов. Поезд делал остановки, люди выходили, пялясь на нас, толкаясь и матерясь, а мы, подобно двум сомнабуллам, молча стояли в проходе и смотрели друг на друга. Мы очнулись только когда поезд прибыл на конечную, и в вагоне никого не осталось.

Я взял её за руку, и, всё также молча, мы прошли в здание вокзала. Механически передвигаясь, я сдал лыжи в камеру хранения. Потом, всё также держась за руки, мы вышли наружу, я спрыгнул с перрона, протянул ей руку, поддержал. Мы пошли между рельсами, по шпалам, в ту сторону, откуда пришёл поезд. Потом пересекли пути, и, проваливаясь в снегу, по целине углубились в лес.

— Вик, — сказал я первые слова с тех пор, как увидел её. — Люди зовут меня Виктор.

Она стянула перчатку и ладонью закрыла мне рот. Я не стал целовать её, волки не знают такой ласки. Я просто шагнул к ней и сомкнул объятья, а потом прижал к себе. Крепко, так крепко, как только мог. И мышцы мои налились силой, и жаркое дыхание вырвалось изо рта, и весь спектр цветов обрушился на меня. И запахи превратились в цвета, я видел, как изумрудом пахнет хвоя, и жемчугом пахнет снег. И я видел её запах — дурманящий, приторно-сладкий, вожделенный и манящий запах крови. И мы оторвались друг от друга и заскользили между деревьев, сначала медленно, а потом всё убыстряя и убыстряя бег. Мы мчались, летели, неслись, вперёд и вперёд, и вбирали в себя лес, и поглощали несущийся в морды ветер, и заходились рыком, вырывающимся из оскаленных пастей. Мы бежали весь день, и, когда, наконец, стемнело и взошла полная луна, разом остановились.

Одежда полетела прочь, и мы набросились друг на друга. Мы не занимались любовью, терианам это чувство неведомо. Мы яростно спаривались, катаясь на снегу, рыча и захлёбываясь в накатывающих на нас волнах вожделения. И так продолжалось почти всю ночь. Рассвет застал нас обнаженными и лежащими на снегу в объятиях друг друга. Нам не было холодно, но мы порядком обессилили и испытывали жуткое чувство голода. Наскоро одевшись, я набрал хворосту, разжёг костёр, растопил в котелке снег, и пока закипала вода, мы прикончили все запасы съестного, что взяли с собой. Потом я насыпал заварку, разлил кипяток по кружкам, и, прихлёбывая обжигающий чай, мы, наконец, разговорились.

Её звали Мила, полное имя было Эмилия, а зверя, что жил в ней, она звала Эми. Миле было двадцать шесть лет, на два года меньше, чем мне. Только теперь я обратил внимание на то, что она в полном смысле слова красивая девушка, изящная брюнетка, с огромными, цвета чёрного бархата, глазами на нежном, идеальной формы лице. Мы говорили и говорили, она рассказывала о своём детстве, потом о юности. О том, как впервые почувствовала в себе зверя. Как жутко ей было от непонимания того, что с ней происходит. Как зверь затихал в ней и таился месяцами, чтобы потом внезапно вырваться наружу в приступе необузданного отчаяния или гнева.

А потом мы с Эми мчались назад, и нам не надо было думать, каким путём бежать, териане знают это чутьём, и на уровне подсознания запоминают местность в мельчайших деталях.

Мы сели на вечерний поезд. Сейчас мы вели себя как обычные люди. Мы держались за руки и смотрели друг на друга, а я всё откладывал и откладывал то, что хотел и должен был сказать. Я сказал это, когда электричка уже приближалась к городу. Сказал то, что говорят друг другу люди. Что хочу, чтобы мы были вместе. С этого дня, всегда и до самой смерти.

Она сначала ничего не ответила, только отняла руку и отвернулась к окну. Я ждал, и предчувствие непоправимой беды волной поднималось у меня из глубин, пудовым молотом бухало в груди и ватным комом подкатывало к горлу. Наконец, Мила повернулась ко мне. Закусив губу и с трудом сдерживая слёзы, она смотрела мне в глаза и молчала. Долго молчала. А затем заговорила, и я почувствовал, будто лязгнул ржавыми акульими челюстями волчий капкан, захлопнувшись и перебив мне переднюю лапу, и волна боли захлестнула меня. Мила оказалась замужем и матерью двоих детей.


В первый раз Мила попала в клинику для душевнобольных в шестнадцать лет. Олухи психиатры поставили ей диагноз шизофрения. После этого она побывала в лечебнице ещё несколько раз, и каждый срыв проходил тяжелее, чем предыдущий. Мила не смогла ужиться с Эми, ненавидела и боялась её. Эми рвалась наружу, Милу терзали порывы бешенства, приступы гнева, страсть к разрушению и насилию. Ночами ей не давали спать неудовлетворённые сексуальные фантазии. В роли партнёра в них выступал зверь, огромный матёрый волчара с рыжими подпалинами на серо-жёлтой дымчатой шкуре. Большинство териан — зоофилы, для нас это нормально, а секс с людьми нас не удовлетворяет и многих просто страшит. Но для тех, кто не понимает своей сущности, склонность к зоофилии — ад, и зачастую приводит к непоправимым нарушениям психики. Лечебницы для душевнобольных полны терианами. Теми, кто не сумел обуздать в себе зверя и сжиться с ним. Теми, чья звериная сущность вырвалась наружу и полностью подавила человеческую. Теми, кто не нашёл в себе сил совершить суицид.

Мила в себе силы нашла. Она уже перегибалась через перила моста, когда проезжающий мимо преуспевающий бизнесмен до отказа вдавил тормоз своего джипа-чероки, так, что машина завертелась, пошла юзом и с треском врезалась в парапет. Через секунду водитель выбил ногой дверь и выбросился из кабины, в последний момент успев перехватить Милу за талию, оторвать от перил и вместе с ней рухнуть на тротуар.

Через два месяца этот человек стал её мужем. Он окружил Милу заботой и вниманием, он мирился с её странностями, свойственными всем терианам, он возил её на лучшие курорты и показывал самым известным врачам. Благодаря им, оба узнали, что Мила — терианка, и нашёлся психиатр, который догадался, что это не болезнь, которую надо лечить, а свойство, с которым можно и следует жить. Мила отогрелась в тепле мужниной заботы и ласки, родила ему двоих детей, смогла, наконец, установить контакт с Эми, и даже добиться некоторой степени взаимопонимания с ней. Но раз в месяц, в ночи полнолуния, зверь требовал доминантности, он рвался на свободу, наружу. Ночи полнолуния тяжело проходят для всех териан, и не только для волков, у медведей, лис и нетопырей аналогичные симптомы. Зная об этом, Милин муж не чинил ей препятствий, и раз в месяц она исчезала из дому, чтобы вернуться на следующий день уравновешенной и умиротворённой. Так было до того дня, когда она встретила меня.


В четырнадцатилетнем возрасте родители отправили меня на лето в спортивный лагерь. Затея оказалась неудачной, там верховодила группа акселератов, которые не давали остальным проходу, насаждая полублатные порядки и укрепляя свой авторитет методичными избиениями более слабых. Уже тогда было во мне что-то такое, что заставляло эту группу обходить меня стороной. Но однажды с одним из них у меня вышла лёгкая стычка. Дело было днём, на глазах у руководства лагеря, и в драку конфликт не перешёл. Однако той же ночью в мою палатку на разборки явились четверо. В эту ночь Вик впервые проявил себя. В ипостаси зверя терианин намного сильнее обычного человека одной с ним комплекции. Но главное даже не в силе — терианин также намного более ловок, вынослив и жесток. Чувство самосохранения у нас не такое сильное, как у людей, боли мы практически не боимся, а дерёмся отчаянно, без раздумий пуская в ход когти и клыки. Я вышел победителем из той ночной схватки, а все четверо моих противников получили травмы разной степени тяжести. На следующий день меня отчислили из лагеря и поместили в стационар для обследования, которое не выявило, впрочем, никаких психических отклонений.

Я с детства очень много читал и был для своего возраста прекрасно эрудирован. Поэтому, когда к шестнадцати годам я почувствовал, что странности в моём мироощущении проявляются всё больше и больше, я не запаниковал, а начал пытаться разобраться в том, что со мной происходит. Я проводил массу времени в библиотеке, зарываясь в энциклопедии и штудируя популярные медицинские статьи. И когда я окончательно убедился, что мне не нравятся одноклассницы, а вот течка соседской суки меня отчаянно возбуждает, то без особых переживаний предположил, что я, возможно, не человек. Я искал подтверждений своей гипотезе и находил их одно за другим. В сумерках я выходил из дома и шёл один через районы города, традиционно считающиеся опасными из-за обитающей в них агрессивной шпаны. Я никого не боялся, никому не давал спуску, вступал в многочисленные драки и выходил из них победителем. Я смело шёл на ножи, кастеты и обрезки арматурин в руках обдолбанных отморозков. Я никогда не думал, куда иду и как буду возвращаться — безошибочный инстинкт выводил меня назад и приводил из любой точки в любую другую. Я прекрасно видел в темноте и обонял сотни окружающих меня запахов. Постепенно запахи начали трансформироваться в цвета, я научился не вдыхать, а видеть их.

Сказать вам, как пахнет пригнувшийся, зажавший в кулаке финку и готовый броситься на вас обкуренный хулиган? Он него несёт цветом угрозы, смесью пота и адреналина, пульсирующим чёрно-лиловым глянцем. Мутной, серо-жёлтой гнойной вонью смердят набитые под завязку нечистотами мусорные баки. Коричневато-бурой жижей отдают обшарпанные и пропитанные влагой стены убогих бетонных коробок-бараков. И над всем этим стоит терпкий и дурманящий запах человеческих страстей. Переливающийся всеми оттенками красного, от ярко алого до пронзительно пурпурного, запах вожделения и похоти — запах крови.

И я был один, всегда один. Я чурался и сторонился людей, отдаляясь он них всё больше и больше. Терианину чужда стайность. Мы — одиночки, свойственные всем терианам чувства гордости и независимости заставляют нас быть нелюдимами, почти отшельниками. Я взрослел, набирался опыта, анализировал, и к восемнадцати годам уже твёрдо знал, кто я такой. Я не был юношей по имени Виктор, хотя окружающие знали меня именно в этой ипостаси. Я был волком, молодым самцом-полуярком, звавшимся Вик.

Я поступил в институт, закончил его и устроился на работу в банк. Я был исполнительным служащим, корректным и аккуратным, хотя и нелюдимым. Начальство ценило меня. Я не брал отпусков, мне они были не нужны, вместо этого раз в месяц, в ночи полнолуния, я брал два дня отгулов и покидал город. В эти дни моим существом доминировал Вик, и я становился тем, кем был на самом деле — волком. Так продолжалось до того дня, когда я встретил Эмилию.


Эти последние два года я не жил, я существовал, влача мучительно тянущиеся дни от одного полнолуния до следующего. Она запретила мне видеть её в любое другое время, и я подчинился. Но два дня каждого месяца были наши. Мы встречались на вокзалах, пирсах или автобусных станциях, и оставляли город. Мы шли в лес, и там становились теми, кто мы есть. Вывалив из пастей языки, мы пластались в яростном беге через поля, занесённые снегом зимой и заросшие бурьяном летом. Мчались, скользя по льду прудов и озёр, или омывались в их водах. Загоняли зайцев и вспугивали глупых куропаток. Иногда прокрадывались в сумерках на окраину села, а потом, под заливистый брёх цепных псов, намётом уходили обратно в лес, и я нёс на загривке тушу зарезанного барана.

И каждый раз мы принадлежали друг другу, спариваясь исступлённо, отчаянно, в то время и в том месте, где непреодолимое желание застигало нас. И каждый раз, по возвращении в город я просил её уйти от мужа ко мне. И каждый раз она отвечала отказом, и я возвращался в своё захламленное однокомнатное логово и начинал вычёркивать дни из календаря.

Нет, то не была любовь в том понимании, которое вкладывают в это слово люди. Я часто думал, как назвать то чувство, что сжигало меня. Что делало меня похожим на мучительно передвигающего ноги сквозь череду липких, тянущихся в замедленном времени дней, зомби. В конце концов, я понял, что это такое. Меня сжирала и поглощала в себя тоска. Страшная, безнадёжная тоска, заставляющая зверей моей породы, напружинив тело, поджав хвост и вытянув морду, разражаться жутким, заунывным и пробирающим до самого нутра воем.


Её муж выследил нас, это было легко, ведь мы практически не таились. Он любил её, и видел, что с каждым днём она отдаляется от семьи всё больше, что звериное в ней проявляется всё чаще, и начинает подавлять человеческое. Муж обещал Миле никогда не интересоваться тем, чем она занимается, когда исчезает из дома. Он не сдержал обещания, поняв, что теряет жену, и предположив, что причиной тому может быть другой мужчина. У меня нет претензий к нему, он сделал то, что многие сделали бы на его месте.

Милин муж занимался коммерцией и держал охрану из бывших милицейских оперативников. Для них вычислить нас, безусловно, не составляло труда, но то, что происходило в лесу, конечно, оставалось тайной.

По нашему следу пустили псов. Стая застигла нас на рассвете, когда мы лежали обнаженные в объятиях друг друга. Я почуял собак слишком поздно. Вскочив, я успел выдернуть из рюкзака тесак, но в следующий момент вожак прыгнул на меня. Я увернулся и, когда он уже приземлялся, поднырнул под него и принял на нож, распоров ему брюхо по всей длине. Но остатки стаи, два чёрных кавказских волкодава и белоснежный ирландец, набросились на нас. Да, мы одолели их. Вся свара длилась не больше минуты, и, когда минута эта истекла, четыре собачьих туши дергались в агонии на багряном от крови снегу. В крови был и я сам, весь, от пасти до когтей задних лап, в крови была Эми, и я метнулся к ней убедиться, что она жива.

В этот момент и появились люди. Два здоровяка из охраны её мужа с двустволками в руках. Я рванулся им навстречу, и тот, что шёл впереди, выстрелил в меня навскидку с двадцати шагов. Не думаю, что таков был приказ, любой бы опешил, увидев открывшуюся перед ним сцену — издыхающих псов и двух обнаженных, красных от крови полулюдей-полуволков. Заряд опалил мне бок, я зарычал и услышал, как сзади тонко и пронзительно заскулила Эми. Её лишь оцарапало, но я тогда этого не знал. Я взревел, оттолкнулся от земли и бросился на них. Всё произошло мгновенно, стрелявший не успел перезарядить ружьё, а второй выпалил уже по движущейся мишени и промазал. В пять прыжков я покрыл разделяющее нас расстояние. Я убил их. Задрал обоих так, как волк задирает овец.

Она умоляла меня скрыться, исчезнуть. Говорила, что меня не найдут, что за год или два дело закроют и спишут в архив. Что она дождётся меня, уйдёт от мужа и заберёт детей, что мы будем жить вместе, воспитаем волчат. Я обещал ей, сказал, что исчезну, чтобы вернуться через год и забрать её. Я знал, что это нереально и безнадёжно. Я не мог скрываться среди людей в сущности Виктора — убийцы двух человек. Я не мог уйти в лес и превратиться в Вика — моё тело для этого недостаточно приспособлено, да я бы и не выдержал. И тогда я решил перестать жить.

Мне не удалось и это. Человек Виктор справился бы с этой задачей, но не волк Вик. Теперь я завидовал тем, кто не стал жить перед лицом неизбежно надвигающегося безумия, когда их звериная сущность захлестнула человеческую прежде, чем они осознали себя не людьми. Я не мог жить, и я не смог умереть. У меня оставался единственный путь.

Я явился с повинной в отделение милиции, заявив, что убил двух вооружённых людей в порядке самообороны.

Меня закрыли в камеру, где я и провёл последние дни, вплоть до того, когда появились вы. Я рассказал вам эту историю так, как она есть, не приукрашивая и не выгораживая себя. Я надеюсь, я верю, что суд будет снисходителен ко мне. Что она дождётся меня. И теперь я, волк, спрашиваю вас, человека:

— Скажите, господин адвокат, какие у меня шансы?

Загрузка...