Взлет

Глава 1

– Мастер-литейщик Никандров Афанасий! – зычно объявил директор.

Афанасий степенно огладил бороду, покосился на стоявших рядом жену и шестерых детей и двинулся к лестнице. Прямо-таки торжественно поднявшись по выстланным красной ковровой дорожкой ступенькам на украшенную коврами трибуну, он остановился перед улыбающимся Адольфом фон Шнитке. Немца среди рабочих уважали. Он приехал в Магнитогорск семнадцать лет назад, чтобы занять должность мастера мартеновского цеха. И за это время последовательно прошел должности мастера, цехового инспектора по труду, начальника цеха, главного инженера мартеновского производства, главного заводского инспектора, заместителя директора. А полтора года назад принял бразды правления у бельгийца Мориса Верхарна, возглавлявшего завод последние одиннадцать лет. Морис Эмильич, как его все тут именовали, решил, заручившись поддержкой великого князя, уйти на вольные хлеба и ныне строил собственный металлургический завод в Хабаровске.

На Дальнем Востоке вообще сейчас разворачивалось большое строительство – тянули несколько веток железной дороги, ставили заводы, фабрики, элеваторы, так что спрос на металл был огромный, и по всему выходило, что он будет только увеличиваться. Ну да после того как Россия вчистую выиграла у Японии развязанную оной войну, явственно прочувствовав во время боевых действий, чем чревато запустение тех мест, правительство всерьез озаботилось их заселением и объявило о предоставлении переселенцам множества льгот и привилегий, в результате на Дальний Восток осваивать богатейшие территории этого края ринулись многие.

– Вот, Афанасий Аникеевич, – улыбаясь, обратился фон Шнитке к Никандрову, – прими как лучший мастер эти ключи. С вас, можно сказать, начинается программа предоставления нового, лучшего жилья в аренду работникам нашего завода. Ну а соседом у тебя, – возвысив голос, объявил он на всю площадь, – будет приятель твой – Бокошко Афиноген Васильевич.

Афанасий знал об этом уже как минимум месяц, с того самого момента, когда в цеховом общинном совете утвердили распределение казенного жилья, но все равно степенно поблагодарил директора и уже собрался покинуть трибуну, как вдруг у дальних ворот показались два массивных автомобиля. Длинные, почти в десять аршин, с большим, полностью закрытым кузовом, поблескивающим синевой толстых стекол, они были знакомы любому жителю Магнитогорска. У Афанасия екнуло под ложечкой. Неужто приехал?..

О том, что Князь, как здесь, голосом подчеркивая, что это слово произносится именно с большой буквы, титуловали великого князя Алексея Александровича Романова, являвшегося владельцем многочисленных заводов и фабрик, построенных не только в самом Магнитогорске, но и в окружности десятка верст от него, а также в Свинцовой Горе, Уфе, Павлодаре, Акмолинске, Степном, Барнауле и прочих городах, намерен появиться на нынешней церемонии, слухи ходили давно. Но появится ли он, никто наверняка сказать не мог. Во всяком случае нынешним утром его личный поезд на вокзал Магнитогорска еще не прибыл – уж об этом-то весть по городу распространилась бы мгновенно.

К Князю отношение в этих краях было чуть ли не благоговейное. И именовали его так отнюдь не потому, что он действительно был и князем, и хозяином. Нет, дело заключалось в его собственном отношении к людям. Все знали, что он в отличие от многих других владельцев заводов в России не гнался за одной лишь выгодой, не давил рабочих штрафами, не хватался за малейший повод снизить жалованье. Слишком уж много он тоже не платил – в том же Питере, на Обуховском заводе, получали поболее, чем здесь. Да и штрафы на местных заводах взимали. Но штрафы тут вовсе не были средством выжать из работяги все соки – их использовали как стимул для более ответственного подхода к труду. А то, что заработал, человек получал честно… И все потому, что для Князя этот город не был местом, где только извлекается прибыль, которую потом можно пустить на, скажем, дворец в столице, дом на Лазурном Берегу Франции или особняк в Лондоне. Ну, или на новую яхту, дюжину яиц Фаберже или балетную труппу. Нет, это была земля, на которой он считал себя ответственным за всё. И в первую очередь за людей и их жизнь.

Каждый из тех, кто пришел в эти места еще простым землекопом, плотником либо грузчиком, когда едва начали расти заводские корпуса, или разнорабочим, когда задули первую домну, видел, как пусть и постепенно, но неуклонно меняется их собственная жизнь. И это касалось не только профессионального роста. Например, первой в городе замостили дорогу, ведущую к заводской проходной металлургического завода. А до той, которая вела от вокзала к коттеджам руководителей и особняку самого великого князя, очередь дошла последней. Потом, каждый рабочий мог несколько увеличить свой доход, окончив заводскую школу, поскольку ее выпускникам платили на рубль больше вне зависимости от должности. На рабочих должностях это было весьма существенной прибавкой; вот если человек поднимался повыше – тогда уж нет, но с определенного уровня некоторые должности вообще можно было занять, лишь отучившись в этой школе. А с уровня мастера цеха – еще и в заводском техникуме. Но опять же достаточно было исполнить эти нехитрые требования, и даже бывший землекоп, пройдя все положенные ступени, мог претендовать на руководящий пост. И для этого не было надобно ничего, кроме собственного желания и силы воли. Ведь школьное образование было бесплатным. И для детей тоже. Причем к настоящему моменту количество мест в школах уже слегка превышало численность детей школьного возраста. Впрочем, строительство школ это не остановило, ибо уже через два-три года число тех, кто должен был пойти в первый класс, должно было возрасти едва ли не вдвое. Во многом опять же благодаря великому князю. Нет, детей народ делал сам (чего бы там не напридумывали писаки из петербургских газет, обвиняя Князя в возрождении права первой ночи), и делал воодушевленно, поэтому рождаемость в Магнитогорске была бешеной. Но именно на его средства в городе появилось несколько больниц, а также целая сеть фельдшерских пунктов, из-за чего детская смертность сократилась в разы.

Были и менее значимые, но более наглядные изменения. Новая набережная. Городской парк, в котором по выходным играл духовой оркестр. Городская сцена, где ставились любительские спектакли и выступали заезжие исполнители даже самого высокого уровня. Великий князь привозил сюда не только русских артистов – из Мариинки, Александринки, Большого Петровского, Императорского камерного и других императорских театров, – но и, скажем, Венскую оперу, и два из четырех спектаклей последняя дала для лучших мастеров и рабочих магнитогорских заводов, которым это обошлось совершенно бесплатно. Всё оплатил Князь. Опять же Публичная библиотека. И заморское чудо – стадион, где цеховые команды каждый выходной сходились друг с другом, выясняя, кто лучше освоил новомодную английскую игру – футбол.

Ну и что там, в столице, делать-то? По заводским окраинам ютиться, раз-другой в год выбираясь оттуда посмотреть столичные диковины? Так у нас этих диковин ничуть не меньше. Эвон в небе над городом что ни день самолеты летают. А то как же, здесь же самый крупный в мире авиационный завод расположен. Триста двадцать самолетов в год выпускает. Трех разных моделей. И автомобилей в городе едва ли не столько же, сколько в любой из столиц. Ведь и самый крупный автозавод здесь же! Эвон в прошлом годе начали специальные автомобили делать, которые грузы возить могут, каждый как три-четыре, а иные и как девять-десять крестьянских телег. Недаром хозяева подворий сразу же заинтересовались. Они с автомобилями-то давно знакомы – уже несколько лет агрономы и фельдшеры по подворьям на них разъезжают. Так что присмотрелись. Некоторые хозяева уже и прикупили для себя. Но мало. Ну куда тут на автомобиле ездить-то? На ярмарку разве. А туда ехать лучше на телеге, чтобы там продать, что привезли. Кто ж на ярмарку без своего товара ездит-то? Глупость это, а не поездка… Ну и что купили – увезти. А в легковую коляску много ли влезет? Один фельдшерский саквояж. Вот грузовики – другое дело. И везут много, и едут куда быстрее любой телеги, да и в хозяйстве не только для поездок на ярмарки пригодятся. Потому и начали хозяева подворий потихоньку такие машины раскупать. Кстати, благодаря этому и в школу детей стали отдавать с большей охотой, потому как учиться на водителя-механика автомобиля брали только имеющих за плечами как минимум четыре класса первой ступени образования.

Вот и получалось так, что эти земли, которые все уже давно именовали Княжьей вотчиной, жили несколько иначе, чем вся страна, – богаче, сытнее, спокойнее. И все оттого что великий князь вел себя не как обычный владелец заводов, газет, пароходов, а именно как… князь, то есть властитель земель, заботящийся о людях под его рукой, стремящийся к тому, чтобы их надежды и чаяния на будущее имели шансы воплотиться в жизнь, а само это будущее было бы защищено от набегов врагов и происков недругов. Чтобы строились дома и умножались земли. Чтобы возносились к небесам маковки храмов, а сильные мужские руки подбрасывали в небо смеющихся детей. И люди, даже не умея сформулировать это, ощущали всё так, что, выезжая куда-нибудь из города – родных проведать или могилам предков поклониться, – гордо говорили про себя: «Мы – княжьи!»

И вот теперь две машины, знакомые в здешних местах почитай всем, приближались к трибуне. Стоящий перед Афанасием Никандровым директор завода, тоже их заметивший, дернулся, но тотчас взял себя в руки и с невозмутимым видом ждал, пока машины не остановились и из распахнувшихся дверец не вывалились шестеро дюжих ребят в темных матросских форменках, мгновенно образовав охраняемый периметр. Народ, тут же подавшийся к машинам, слегка качнулся назад и загудел, но скорее одобрительно, чем недовольно. Здесь все знали о покушении на великого князя.

Да что там знали – весь город с месяц на ушах стоял, когда это произошло. Всем, кто хотя бы раз, хотя бы по пьяни сумел выговорить слово «сицилист», немедленно морды начистили. Мало того, мужики едва не сорвались в Екатеринбург, Москву, Санкт-Петербург, Киев и другие крупные города, вооружившись кто дубьем, а кто и охотничьим ружьем, чтобы этих самых «сицилистов», поднявших руку на главного благодетеля, извести под корень. Едва удержали тогда народ. Слава богу, доктор Боткин, человек в этих краях оченно уважаемый и почитаемый за своего, «княжьего», бросился к Алексею Александровичу сразу по получении известия о покушении на него и вовремя прислал в Магнитогорск телеграмму, в которой сообщалось, что опасности для жизни великого князя уже нет.

А вскоре после того стало известно о новом чудодейственном лекарственном средстве под названием «панацелин» – мол, полумертвого от лихоманки на ноги ставит. Обычному человеку, правда, оно было не по карману: одна доза ныне продается по три рубля. И это еще ничего – когда оно только появилось, доза стоила все пятнадцать, потом семь, и вот теперь цена снизилась до трех… А в день надо принимать три-четыре дозы, минимальный же курс лечения составляет пять-семь дней. Так что один курс обходился в сорок пять рублей. Такие деньги на заводе только мастера получали. В месяц. На все про все. Но все равно о «панацелине» здесь, в Магнитогорске, знали. И пользовались. Даже рабочие. Ибо его испытания доктор Боткин проводил в городских больницах. И еще был слух, что Князь распорядился, когда будет создана заводская больничная касса, всем в ней участвующим положить лечение этим самым «панацелином». Ежели не хватит денег, то за его счет. Потому-то народ так в эту кассу потянулся. Хотя за участие в ней надобно было платить аж по пятьдесят копеек в месяц с человека. Зато в нее принимали не только работающих, но и членов их семей…

Задняя дверца второй машины медленно распахнулась и наружу сначала высунулась простая ореховая палка. Директор уже стоял рядом, аккуратно придерживая дверцу.

Афанасий, которому толпа заслонила обзор, вытянул шею, пытаясь в подробностях разглядеть момент появления Князя. Да и машины его очень интересовали. В Магнитогорске всем было известно, что хоть они и выглядят как легковые, на самом деле построены на базе грузовиков. Не потянули бы легковые столь тяжелые, блиндированные кузова, каждый из которых весил пудов по сто пятьдесят – двести. Ну, ежели со всей обивкой и обстановкой. Зато внутри можно было не бояться даже пулемета. Ну, ежели наклониться пониже. Стекла на блиндированном кузове были толстые, прочные – по слухам, одиночной пулей не пробить, но град пуль из пулемета они не держали.

– К-к-кня-а-азь! – восторженно прошелестело в толпе.

И великий князь Алексей Александрович, опираясь на палку, осторожно поднялся на трибуну, сопровождаемый фон Шнитке.

– День добрый, господа, – поздоровался Алексей Александрович и пожал каждому руку. Даже Афанасию, от чего тот впал в ступор. Нет, о том, что Князь в обращении прост и здоровается с рабочими, поговаривали давно. Но одно дело слух, а другое – самому поручкаться. – Ну как тут у вас, всех ключами одарили? – поинтересовался Князь у директора.

– Да нет еще, – тут же отозвался тот, – только начали.

– Вот и хорошо. А я уж боялся, что опоздал. Пришлось на Каланчеевском полустанке задержаться. Из Санкт-Петербурга срочно затребовали – по телеграфу два часа общался. А кто у нас тут очередной счастливчик? Вы? – обернулся Князь к Никандрову.

– Я, вашсочсво, – выговорил Афанасий мгновенно пересохшими губами.

Князь по-доброму усмехнулся:

– Не уходи далеко. У меня для тебя, мастер, подарок будет. Да и для остальных, – повысив голос, выкрикнул он в толпу, – кто ключи получать станет – тоже! Многим уже вручили?

– Пятерым, – доложил фон Шнитке.

– О! – обрадовался Князь. – Тогда лучше так – позови-ка их обратно.

Фон Шнитке согласно склонил голову и закричал в толпу:

– Грива Дормидонт! Чашкин Никодим! Базяев Ринат! Плосин Дементий! Окулин Исаак!

Но мужики уже сами проталкивались к трибуне. Получившие ключи далеко не расходились, ибо кое-кто еще с вечера договорился сразу после торжественного вручения ключей завернуть в трактир и слегка обмыть это дело. А остальные решили поддержать их план прямо сейчас. Разговор же на трибуне велся довольно громко, так что все его слышали.

Когда все шестеро получивших ключи счастливчиков выстроились перед трибуной, Князь окинул их шеренгу веселым взглядом, а потом чуть повел подбородком. К нему тотчас шагнул рослый молодой человек и, распахнув висевшую на плече большую кожаную сумку, вытащил оттуда несколько конвертов из плотной бумаги.

– Мастера, – снова возвысив голос, чтобы было слышно всей толпе, начал Князь, – вы все когда-то пришли сюда голые и босые. Крестьяне, которым не хватило в достатке земли и у которых не было уже сил горбатиться за гроши, городская беднота, что перебивалась с хлеба на воду, беженцы – все, кому не нашлось места в этой жизни. Поэтому вы решились изменить свою жизнь. И изменили. Но не так, как само случилось, не так, как «свезло». Нет! Жизнь дала вам шанс – и вы вцепились в него зубами и руками. И добились своего. Кровью, потом, стертыми от кайла и лопаты на стройке ладонями, согнутой спиной над станком, слезящимися глазами над книгой, стиснутыми зубами – как бы то ни было, вы победили! – Князь сделал паузу и окинул стоящий перед ним куцый строй людей, которые при его словах этак незаметно даже для себя развернули плечи и выпятили грудь.

Услышать такие слова в свой адрес да еще не от абы кого, а от самого Князя – это дорогого стоило. Но он еще не закончил.

– А сейчас, мастера, примите от меня благодарность. За мастерство ваше, за терпение, за верность России, за талант ваш, потому как без всего этого никаких наших заводов, которые ныне уже по всему свету известны, не было бы. – Тут Князь снова повернулся к толпе и объявил: – Каждой семье, которая будет вселяться в наш новый дом, на обустройство вручаю по сто рублей. А еще… – Он опять сделал паузу и, улыбнувшись, внезапно спросил: – Сколько у тебя детей, мастер Дормидонт?

– Четверо, вашсочсво, – ответил слегка ошеломленный подарком Дормидонт Грива.

– А у тебя, Никодим?

– Семеро.

– О как! – еще шире заулыбался Князь. – Значит, денежку от батюшки получил?

– А то как же, вашсочсво, – гордо кивнул Никодим. – По тому году еще. А ноне женка опять на сносях.

– Ну так и от меня помощь будет, – решительно заявил Князь. – Сим днем объявляю, что отныне плата за комнату в казенных заводских домах за каждого ребенка до пятнадцати лет будет уменьшаться на двугривенный в месяц!

Народ возбужденно загудел. Семьи-то у всех были большие, редко в какой по трое детей – в основном больше. Так что платить за жилье на несколько рублей меньше – это было здорово. Да за какое жилье – почитай господское.

Программа строительства заводского жилья в Магнитогорске развернулась еще два года назад, в 1904-м. Еще до того как Князь-благодетель покончил со всеми своими дальневосточными делами и возвернулся назад. Поначалу никто не понял, чего это собираются строить неподалеку от завода, в тех самых местах, где ранее никакого строительства не допускалось. Да не только строительства – и шалаши, и полуземлянки-времянки ставить там тоже запрещали. Единственное, в чем дали послабление, так это в проведении ярмарок. Но и за ними следили строго. Так, несколько местных киргизов, приехавших на ярмарку и решивших прямо тут, далеко не отходя, нарубить себе дров для костра, были тут же взяты к ногтю местным урядником и спроважены к судье, который мигом назначил им десять дней наказания в виде посадки новых деревьев. Ну деревья и кусты в городе сажали много где и обильно… Нет, можно было бы и штраф определить. Но чего возьмешь с киргизов? Да и не поймут они ни что это штраф, ни за что этот штраф. Решат, что просто деньги отобрали люди плохие, и всё…

Короче, никогда и ничего там не строили, а тут вдруг начали. Народ походил, посмотрел – всё одно дорога на завод шла мимо этих пустырей – и решил, что либо новое управление металлургического завода строят… (Эвон завод-то как разросся, а завод-управление всё в старом особняке ютится. Частные-то заводы давно себе экие хоромы отгрохали, а княжеские (так здесь и делили, мол, то – частное, а это – княжеское, хотя княжеские, по уму, тоже частными были – ну не казенные же), пусть и больше в разы, а всё не сподобятся.) Либо «фатеры» для иностранных мастеров и инженеров. Начальство-то заводское уже давно проживало в аккуратных коттеджах на взгорке неподалеку от реки. По самой реке строиться тоже запрещали – говорили, что позже вся река в городской черте оденется в каменные набережные, а вдоль них разобьют городские парки…

Нет, по большому счету мастера и инженеры без жилья уже давно не мыкались. Вне зависимости от национальности – как русские, так и иностранцы. Более того, среди тех, кто числился в иностранцах, настоящих иностранцев почитай уж и не было. Те, кто приехал ненадолго – на три-пять лет, – давно отбыли обратно. Те же, кто остался, отрабатывали третий пятилетний контракт (а многие уж четвертый) и считались почти своими, тем более что уже со второго контракта желающему продолжить работу на заводах Князя требовалось непременно знать русский язык. Обучали ему иностранцев бесплатно – нанимали учителей и предоставляли время для занятий. Кто хотел – выучил, а кто нет – уехал. Потому ныне на русском в Магнитогорске говорили все. Да и имена уже у всех обрусачились. Петер Александр давно уже именовался Петром Александровичем, Кнут стал Гнатом, Михель – Михаилом и так далее. Так что «иностранцами» их продолжали звать больше по привычке. И единственная существенная разница между русскими и иноземными мастерами и инженерами состояла только в том, что иностранцы пока зарабатывали больше русских. А куда было деваться? Иначе большинство среднего технического персонала просто собрало бы манатки и вернулось на историческую родину. (Вернее, уже не большинство, потому как доля таких бывших иностранцев на заводах Магнитогорска постоянно падала и ныне составляла дай бог треть, а то и четверть указанных категорий работников, поскольку численность персонала росла, а новые вакансии мастеров и инженеров занимали теперь не приглашенные иностранцы, а русские – выпускники местного университета, заводских школ и техникумов и выученики тех самых французских, бельгийских, немецких и шведских инженеров и мастеров.) Зато это были люди, знавшие производства от и до, лично налаживавшие когда-то все технологические процессы заводов и выучившие большинство тех, кто сейчас занял место рядом с ними. Поэтому, пока их русские коллеги не наберутся такого же опыта, не станут вровень с теми, кого по привычке все еще продолжали именовать «иностранцами», терять этих самых «иностранцев» было бы очень неразумно. Это понимали все. Князь же заявил, что не только не собирается урезать зарплаты «иностранцам», а, наоборот, будет изо всех сил стремиться, чтобы и русские получали никак не меньше их. Что постепенно и происходило. И если все будет идти так, как идет, без всяких катаклизмов, то году к 1916-му зарплаты сравняются…

Так вот, сначала судачили про заводуправление либо «фатеры» для мастеров и инженеров. Но уже через три месяца после начала строительства по заводам пошел слух, что это ставят жилье для мастеров нижнего звена и – страшно подумать! – даже для рабочих. Причем не просто бараки нового типа, а настоящие отдельные «фатеры». То есть не то чтобы каждому рабочему планировалась отдельная «фатера» как старшему мастеру или инженеру, нет, дай бог сначала комнату получить. Но эта комната была не в бараке на сотню клетушек с туалетом на улице, свечным или в лучшем случае керосиновым освещением, печами в коридоре и общей кухней на два-три десятка семей, а в настоящей «фатере» на две-четыре комнаты, с теплым ватерклозетом, с ванной, с электрическим освещением, с водяным отоплением от котельной на каждые четыре рядом расположенных дома, с кухней, кладовками в подвале и так далее. Короче, мечта, а не жизнь. И самое главное – ходили слухи, что лет через десять, когда все рабочие окончательно переберутся из бараков и полуземлянок в эти благоустроенные комнаты, будет разрешено при заключении договора с заводом не менее чем на пятнадцать лет и с учетом беспорочной работы не менее пяти лет выкупить себе такую «фатеру» на одну семью. Мол, дома после завершения программы переселения будут строиться и далее, так что если кто решит зажить как баре – милости просим.

И вот теперь первые полторы с лишним тысячи семей заселялись в первом «дворе», который строители только что закончили. Это был комплекс из четырех пятиэтажных, пятиподъездных домов со своей котельной, с обширным двором, в настоящий момент все еще изрытым ямами, с несколькими деревьями, сохранность которых в процессе строительства была закреплена специальным пунктом в подряде со строительными артелями, и со странными огороженными площадками в центре двора, предназначения которых никто не представлял. Большинство счастливчиков были мастерами, но и рабочих набралось почти четыреста семей. Лучших. Тех, кого выделили сами рабочие на общинных цеховых советах как самых уважаемых и профессиональных.

Когда закончилось вручение ключей, Князь вновь велел собрать всех новоселов перед трибуной.

– Значит, так, господа. Насколько я помню, по русскому обычаю принято, чтобы хозяева тем, кто им помог жильем обзавестись, стол накрывали. Или как?

– Верно!.. Точно так!.. А то как жа!.. – загомонили счастливчики.

– Ну так и не будем от него отступать, – рубанул Князь рукой воздух. – Ну а чтобы вас в разор не вводить, я согласен войти с вами, мастера, в долю. Вместе угощать будем. Зато всех. На весь город столы накроем! – снова возвысил он голос. – Ну а поскольку у вас там пока негде сесть да отпраздновать, прошу неделю сроку, чтобы подготовиться к угощению…

Всю следующую неделю в первом городском «дворе» творилось что-то невероятное. Едва мужики по гудку отправлялись в сторону заводской проходной, как около двора появлялись возы с саженцами деревьев и кустарников (некоторые, особенно крупные, деревья привозили даже на новых грузовых автомобилях), возы с песком, возы с досками, возы со специально изготовленным «ручным каменьем», коим мостили дорожки, предназначенные исключительно для того, чтобы по ним ходили пешком.

Народ слегка ошалел от такого. Это ж надо – улицы городские не везде замощены, а тут тропинки мостят, ну и блажь! И толпа рабочих в придачу ко всему… Так что каждый день, возвращаясь со смены, мужики удивленно качали головами. А как тут было не удивляться-то? Двор и прилегающее к домам пространство ежедневно претерпевали поразительные изменения. Заместо ям, куч, строительного мусора и прочего появлялись высаженные деревья, шпалеры кустарников, клумбы, беседки, красивые скамьи с чугунными ножками и боковинами, песочница и горка для маленьких детей, лестница-стенка со свисающими канатами, турник и длинные брусья для ребят постарше. Появилась и сетка, натянутая поперек площадки в самом ее центре, и два кольца на столбах, вкопанных между двух коротких сторон ограды.

А потом неделя закончилась и наступило время гулянья.

Гости пришли в полдень, дав хозяевам время возвернуться домой и переодеться после заутрени. Впрочем, переоделись немногие – к заутрене все обычно наряжались празднично, а тут как-никак гости ожидаются, да еще какие! Так что многие в праздничном и остались. Когда подъехали грузовики, из которых начали выгружать сколоченные простые столы и скамьи, народ, конечно, кинулся помогать. Но не особенно рьяно – ненароком замараться и предстать перед Князем вахлаком-неряхой никто не желал.

Столы накрыли в три, так сказать, кольца. Первое кольцо внутри двора, второе снаружи, по периметру тех самых дорожек из «ручного каменья», а третье еще дальше – шагах в пятидесяти от второго, так, что часть его даже заняла дорогу к проходной. Ну да до конца рабочей смены еще было далеко, да и сегодня, в воскресенье, она была короче обычной, ибо работали только производства непрерывного цикла. Между вторым и третьим кольцом споро собрали из деревянных щитов помосты, назначение которых стало понятно много позже, когда на них, после того как застолье подошло к своему пику, объявились несколько школьных хоров, а также гармонисты, ложечники, балалаечники и иной музыкальный люд. Кроме того, все пространство разгородили веревками, натянутыми на специально приготовленных кольях. Народ сначала не понял, зачем это, а потом до кого-то дошло, что сие сделано, дабы избежать толчеи и давки, когда начнут рассаживаться.

Столы накрыли весьма споро и обильно, хотя без изысков. На столах стояли каши – гречневая и пшенная; много блинов – пшеничных, гречишных, пшенных; пироги обычные – с капустой, брюквой, тыквой, рыбой, мясом и печенью; расстегаи, квашеная капуста, моченые яблоки, лук, квас и водка в изобилии – аж по литровой бутылке на восьмерых мужиков. Бабы, да и некоторые непьющие мужики только неодобрительно головами качали, видя такое непотребство. Но большинство мужиков этот подход одобрили. Особо пьющих в Магнитогорске почитай и не было, но по такому поводу не выпить – грех.

Гости начали появляться постепенно. Первым, конечно, набежал простой люд, но до прибытия Князя садиться за столы никто не стал. Только ходили, ахали и цокали языком, разглядывая ухоженные клумбы, аккуратно высаженные деревья и красивые дорожки из «ручного каменья». Народ сошелся во мнении, что свезло мужикам, как во дворце жить будут…

Впрочем, долго ходить и разглядывать не пришлось. Князь прибыл уже к половине первого часа пополудни. Для него самого и еще полутора сотен его личных гостей, а также для руководства завода, выборных от других заводов и предприятий города и трети проживающих в доме хозяев были приготовлены места за столами первого, внутреннего кольца. Еще по трети хозяев были, так сказать, делегированы во второе и третье кольцо. Про то, каково оно, жить «по-господски» (хотя пока и всего неделю), хотело услышать из первых уст множество народу.

Приезд Алексея Александровича стал спусковым крючком для начала. Едва только Князь со товарищи, выбравшись из машини и поздоровавшись с собравшимся людом, прошел внутрь двора, тут же всем предложили рассаживаться. Народ предложение принял и начал степенно занимать места за столами. Никто не торопился, поскольку люди были уверены, что стульев на всех хватит. Как и угощения. Ибо если за дело берется Князь – можно не сомневаться, что оно будет сделано в лучшем виде. Это уже не раз было проверено и подтверждено на практике…

После здравиц, произнесенных как самим Князем в адрес хозяев, так и самими хозяевами в адрес Князя и иных именитых гостей, разговоры за столами постепенно рассыпались по кружкам соседей.

– …Очень правильно написали, – громко возглашал дородный мужчина с окладистой бородой, склоняясь к сидевшему рядом с ним Князю, – мы должны переменить облик наших городов, сделать их более русскими. Наши дети должны гордиться тем, что они живут именно в русских городах, их глаза должны с детства ласкать русские хоромы, терема, палаты, маковки храмов, высокие шатры сторожевых башен, но естественно, выполненные на новом инженерном уровне. И они должны быть не просто украшением, а нести важные общественные обязательства. Скажем, сторожевые башни могут служить пожарными каланчами, а палаты – школами, больницами, присутственными местами. Это не означает, что мы отвергаем другие стили, но все они должны стать в наших городах любимыми гостями, прекрасными жемчужинами, оттеняющими красоту и своеобычность русских городов. Русский же стиль должен стать визитной карточкой наших городов, объединить их все, как города европейские объединяет готика… Очень сильно сказано!

– А мне более нравится мысль о том, – вступил в разговор сосед Князя справа, – что надобно впустить лес в русские города. Мол, русские, а также мордва, финны, чуваши и иные народы, образовавшие нашу великую державу, испокон веку жили в лесу. И потому лес является нашей естественной средой обитания. Мы должны применить все возможности технического прогресса и все последние достижения прогресса архитектурного, дабы вернуть лес людям, даже если они проживают в больших городах…

– А хто такие, не знаешь? – тихо спросил Афанасий у сидевшего рядом с ним молодого человека, оказавшегося репортером какой-то петербургской газеты. Несмотря на свою «столичность», парень был вполне себе ничего, выпил с рабочими не чинясь и в разговоре держался вполне уважительно.

– Слева – Николай Александрович Бугров, нижегородский купец и промышленник, миллионщик, а справа – городской голова Нижнего Новгорода Александр Михайлович Меморский.

– О как! – Афанасий покачал головой. – А к нам-то оне как?

– Дык, его высочество что затеял? – охотно начал объяснять репортер. – Решил заново все русские города перестроить.

– Сам?! – ахнул прислушивавшийся к их разговору Афиноген Бокошко.

– Да нет, – репортер усмехнулся, – не в этом смысле. Просто он опубликовал в «Русском слове» обширную статью, в которой утверждает, что нам следует полностью изменить всю градостроительную политику в стране, что наши города должны приобрести русскую самобытность, что в городах должно быть больше скверов, парков и других зеленых насаждений, что они, вобрав в себя все последние достижения инженерии и архитектурной науки современности, должны обрести свое лицо и стать заметно отличимы от городов иных краев и стран. Ведь есть же такие выражения, как «типичный английский город» или там «типичный немецкий». И тем, кто побывал в таких городах, сразу становится ясно, о чем речь. А вот ежели сказать «типичный русский» – знающий человек чаще всего только губы кривить начнет. Потому как это означает непролазную грязь, лужи, разнобой в архитектуре и неухоженность.

– Ты, это, портёр, того, говори, да не заговаривайся, – тут же набычился Афиноген. – Где ты у нас это видел-то?

Но репортер в ответ на наезд только улыбнулся:

– Ну так потому-то великий князь сюда людей со всей России и привез – архитекторов, городских голов, гласных городских дум, крупных купцов, промышленников и финансистов, известных своей благотворительной деятельностью. Чтобы показать, как оно может быть. Ваш-то город изначально по строгому плану строился и спланирован он как раз в том виде, который его высочество ныне в своей статье иным городам придать предлагает. К тому же Магнитогорск не только строился, но и еще строится. Так что все можно посмотреть, так сказать, в процессе…

– Это да, – покивал сидевший рядом Василий, рабочий с паровозостроительного, носивший богатую фамилию Демидов. – Посмотреть тут у нас есть чего. Эвон парк какой отгрохали. И новый закладывают. Потому Князь велел делать так, чтобысь в городе парки и дома шли в ентом… как яго там?.. шахтном порядке. Ну, попеременно.

– В шахматном, – поправил репортер. – Игра такая есть, – пояснил он, – шахматы. Там игровая доска расчерчена на шестьдесят четыре квадрата – тридцать два черных и столько же белых. Попеременно. Вот Князь и предложил сделать из городов такую же доску, в которой черные квадраты будут домами, больницами, театрами, заводами, а белые – парками, озерами, прудами и так далее.

– Ну дык, за это и выпить не грех! – подытожил Василий.

После того как все накатили по маленькой, Афиноген пододвинул столичному гостю блюдо, принесенное из дома:

– Вот, угощайся, курочка копченая. Мой сват делает. У него подворье недалеко от города. Ох и аро-ма-атная… У нас все его куры едят да нахваливают.

– Куркуль он, – мрачно буркнул сидевший напротив незнакомый рабочий, похоже, относившийся к людям, которые после принятия «на грудь» вместо повышения настроения и некоторой расслабленности, наоборот, становятся угрюмыми и злыми.

– Эт как это – куркуль? Эт с чего это куркуль? – вскинулся Афиноген.

– А с того это, что всем известно, что твой сват тех курей, что в городе продает, не сам выращивает, а с других подворий скупает, а потом на своей коптильне коптит.

– И чегось?

– А тогось, что не своим торгует – значит, куркуль!

– Ах ты!.. – Афиноген запнулся от возмущения. – Да чтоб ты видел! Знаешь, как они всею семьею от зари до зари пашуть? А мозоли его видел? Вот – гвоздем не пробьешь! И врешь ты все, что он токмо чужим торгует! У них самих квочек под сотню будет.

– Угу, под сотню… то-то и оно: курей – сотня, гусей – сотня, коров – два десятка, лошадей – дюжина, а ноне еще и антанабилю грузовую прикупил. Как есть куркуль! Да и вообще, все они, эти хозяева подворий, как есть куркули! Тьфу! – И угрюмый отвернулся.

– Дык… эта ж… эта ж… он жа ж своими руками! Оне жа ж от зари до зари! И сам, и сынки яго, и женка!.. – бросился в словесный бой за свата разгорячившийся Афиноген.

А репортер, с интересом прислушивавшийся к перепалке, наклонился к Афанасию и тихо спросил:

– Чего это они?

– А-а, – тот махнул рукой, – ты это, портёр, внимания не обращай. У нас частенько так лаются. Мы ж все почитай из крестьян, и когда сюда приехали, у всех выбор был – в работные люди податься или рискнуть на себя долговое ярмо надеть, но зато, коль получится, вековую крестьянскую мечту о богатом хозяйстве попытаться воплотить. Кое-кто рискнул и ныне эвон – хозяин подворья. А ентот, – Афанасий указал подбородком на угрюмого, лающегося с Афиногеном, – видать спужалси и теперь себя все время поедом ест, глядючи, как другие его мечту в жизнь воплотили. Ну от того и злой.

Репортер задумчиво покачал головой и осторожно поинтересовался:

– А у тебя, Афанасий Аникеевич, такой мечты не было?

– Ну как не быть? – степенно сказал Афанасий. – Была. И тожа, бывалча, себя клял, что спужалси. Да только теперь у меня другие мечты.

– Какие?

– А в старшие мастера хочу выйти, – улыбнулся Афанасий. – А чего? Школу я заводскую через год закончу. Опыт опять же имеется, да и на заводе я, сам видишь, на хорошем счету. Так, глядишь, и выйду. А потом… – Он замолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль.

– А потом что? – спросил репортер, устав ждать продолжения.

– Ась?

– Что потом-то, спрашиваю, Афанасий Аникеевич?

– А потом я себе такую же фатеру куплю, в какой сейчас живу. На одну свою семью. А что? Оне, говорят, в рассрочку продаваться будут. А ежели я старшим мастером стану – так мне на это дело вполне денег хватит. И это… сынов в заводской техникум отдам. А там, глядишь, кто и того, в инженера выйдет…

Репортер удивленно покачал головой. Надо же как человек себе перспективу рисует… И в этот момент со стороны столов, которые занимал Князь с гостями, послышались какой-то шум и возбужденные голоса. Причем самого Князя на месте уже не было, как, впрочем, и большинства его гостей.

– Чего это там? – удивленно произнес Афиноген, прервав перепалку с угрюмым.

– Княжьи охранники в игру новую играть будут, – пояснил пробегавший мимо мальчишка, – вали-бол называется.

– Чтось? – не понял Афиноген.

Но мальца уже и след простыл. Зато мимо по направлению к спортивным площадкам валом повалил народ.

Все переглянулись и начали выбираться из-за стола.

На спортплощадке весело разминалась, перебрасывая мяч, дюжина молодых ребят, одетых в трикотажные рубашки с короткими рукавами и в трикотажные же штаны. Ноги были босые.

Опираясь на палку, к площадке вышел сам Князь. При виде его ребята тут же разделились на две команды и рассыпались по обеим сторонам площадки, разделенным сеткой. Князь протянул руку, ему в ладонь вложили свисток, он поднес его ко рту, окинул взглядом приготовившихся и резко дунул. Раздался звонкий свист, и вслед за этим один из парней, вышедший к самому краю, подбросил мяч и, высоко подпрыгнув, сильным ударом отправил его в полет над самой сеткой на другую половину площадки.

Игра шла упорно, игроки бросались к мячу и, чтобы отбить его, не брезговали шмякнуться на бок, спину или пузо, хотя наиболее внимательные заметили, что падали они не столько на пузо, сколько на выставленные перед собой руки. Зрители, ухватив суть, уже со второго удара начали горячо подбадривать выбранную команду, то крича, то свистя, то ругаясь. Князь судил.

Когда игра закончилась, он повернулся к собравшимся и предложил:

– А ну, хозяева, кто не робкого десятка – выходи-ка, попробуй. Для вас же все это сделано. Вот и поучитесь, пока есть у кого. Ну, чтобы площадки эти впустую не простаивали.

Мужики переглянулись, а затем Афанасий жахнул с размаху кепкой о землю:

– А… где наша не пропадала! – после чего потянул с плеч праздничный пиджак.

Спустя десять минут на площадке переминались босыми ногами шестеро рабочих и мастеров из числа жильцов новых домов, которых распределили поровну по двум командам. А из-за ограды орала Параська, жена одного из них:

– Ну только вылези обратно, ирод! Одне штаны, люди, одне штаны! Только о прошлом месяце справили! Ну только попробуй порвать! Ну уж я тебя!..

К концу праздника, затянувшегося далеко за полночь, когда люди уже по большей части разошлись, Афанасий, поучаствовавший ажно в двух новых играх, именуемых очень похоже – вали-бол и баски-бол, – присел на лавке в тени большого куста сирени. Уж больно он намахался в эти игры. Непривычно было, вот и подустал. Как вдруг из-за куста послышался разговор.

– Так это вы, Алексей Александрович, считай крестьянскую общину здесь, в городе, восстанавливаете в виде этого школьного совета.

– Так мне, Николай Александрович, – прозвучал в ответ очень знакомый голос, – Иван Николаевич Миклашевский уже все уши прожужжал, настаивая, что ее пренепременно сохранить требуется. Вот и пытаюсь. Причем не только в виде школьного – у нас и в цехах общинные советы действуют, хотя там они занимаются теми функциями, которые на Западе относят к ведению тред-юнионов. А школьные – да, скорее как раз общинные.

– А все ж почему совет непременно школьный? В том статуте, что я читал, от школы совсем немного. Более всякое обустройство, медицина опять же, ярмарки…

– Так и что ж? Эвон в Британии да в Португалии до сих пор низшим уровнем народного управления, перед которым такие же задачи стоят, являются приходы – и ничего, справляются. А тут – школьные советы будут. По-моему, так еще лучше выходит. У нас в стране-то народ разной веры живет, так что ж, наших же людей, российского императора подданных, но иноверцев, побоку, что ль? А вот в школе учиться будут все обязаны. И забота о школах в этих советах, даже из названия видно, на первом месте окажется. А нам это ой как надобно…

Голоса удалились, а Афанасий еще некоторое время сидел, переваривая услышанное. Община, значит… А что? Всем миром оно завсегда легше, как говорится – и дом строить, и батьку бить.

И Афанасий довольно улыбнулся. Не боись, Князь-надежа, не подведем!