Вверх тормашками в наоборот

Глава 1. Дашка попадает в переплёт

Книга 1.

Все совпадения –  случайны.

Все случайности – закономерны

Планета Земля. Наши дни

Дашка

Сегодня ма включила правильную училку, если понимаете, о чём я. Воспитательная функция у родителя женской особи заложена генетически или выработана годами борьбы с подрастающим поколением. То она добрый полицейский, то злой, то кнутом махнёт, то пряником приласкает. Это ещё можно как-то пережить. Но когда ма включает училку – сушите вёсла, дамы и господа! Поток моралей не иссякает, а ты стоишь одиноким потрёпанным парусом посреди океанской лужи пороков: не умеешь, а главное – не хочешь ничего делать и понимать. Неблагодарная скотина, короче.

– Да-ри-я, – цедит ма сквозь зубы. И ты падаешь ниже плинтуса под её холодным взглядом.

Мерзкое ощущение, блин. Ну, да. Не пропылесосила, в магазин не сходила, мусор не вынесла. Преступление века.

Разве понять ей, такой правильной и взрослой, что через неделю в школе – Осенний бал и мы с девчонками готовимся к костюмированному маскараду? Ну, увлеклись, сооружая наряды из разноцветных полиэтиленовых пакетов. Можно подумать, она сама – рраз! – и стала взрослой, никогда не делала глупостей и во всём слушалась маму.

Противная «Да-ри-я», кстати, это я. В лучшие времена меня называют Дашей, но сейчас не тот случай.

– Ты о чём думаешь? – подозрительно спрашивает Великий Инквизитор и сверлит меня всевидящим оком. – И вообще, как ты стоишь? Распрями плечи, втяни живот!

О, даааа! Ну, вы поняли? Когда подходит к концу список прегрешений, воспитательный процесс перебрасывается на внешность. Сейчас она скажет, что я лахудра, впереди меня ждёт сколиоз, а если буду забывать втягивать живот, то никогда не стану девушкой с красивой фигурой. Не такими словами, конечно, но суть та.

Машинально распрямляю плечи и втягиваю живот до чёртиков в глазах. Так сильно, что трудно дышать. Сейчас лучше не огрызаться. Время позднее, уроки не сделаны, учебники в сумку не сложены.

– Мусор, – укоризненно напоминает ма, и жутко хочется возмутиться. Ну, какой, на фиг, мусор?! Десятый час ночи, между прочим! А на улице дождь и грязь. А уроки не… ой, об этом лучше не надо.

Хватаю мусорный пакет, бросаю красноречивый взгляд: ма, ты гонишь родную дочь в темень! – и оскорбленным шагом удаляюсь в коридор. Уже шнуруя кроссовки, ловлю спиной окрик:

– И не надо смотреть волком! Кто виноват, что ты никогда ничего не делаешь вовремя!

Угу. Правильно. Бей меня ногами, бей! А мусор, между прочим, можно и утром вынести. Сказать вслух я этого не могу, поэтому громко хлопаю входной дверью, понимая, что через семь минут меня ждёт очередная лекция о моём вызывающем поведении.

Никому лучше не знать, какие слова бормочу под нос, слетая с третьего этажа.

На улице омерзительнее, чем я думала. Дождевая пыль липнет к лицу. Свободной рукой натягиваю капюшон толстовки на голову и, прислушиваясь к чавканью грязи под ногами, бреду к мусорке. Ноги разъезжаются, и я с тоской думаю, что на ночь глядя ещё и кроссовки придётся мыть.

Сверкая зелёными фарами, мимо крадётся жуткая тень.

– Мявк!

И тебе здрасьте, чудовище. Так и поседеть недолго в полном расцвете пятнадцати лет.

На разъезжающихся ногах подгребаю наконец к мусорке. Слава те, Господи. Размахиваюсь, объёмный пакет летит в тёмный провал, но это ещё не конец. Следом за пакетом, прямо в пасть мусорного бака, лечу я, поскользнувшись на мокром месиве. Чёрт, чёрт, чёрт! Теперь не только кроссовки придётся мыть, а и…

Это было последнее, что успела подумать, перед тем как провалиться в темноту.

Глава 2. Не отвергай того, что падает на голову

Мир Зеосса

Геллан

В охоте на мерцателей – забавных зверьков с радужной шкуркой – главное – выдержка. Не азарт, не твёрдая рука – это позже. Поначалу важно затаиться, расслабиться, слиться с природой.

Позволить кудрявым лианам мимей уютно устроиться на шлеме, плечах, в складках плаща.

Подождать, пока Савр, надёжный конь и верный друг, привыкнет к щекотке и перестанет подхрапывать и пританцовывать.

И когда ночь станет частью тебя, когда мимеи, успокоившись, перестанут светиться, придёт момент истины. Ты почти не дышишь, мышцы расслаблены, а слух и зрение – обострены.

Вот чуть зашелестела трава, вот птица с тонким свистом вспорола крылом воздух. А вот появилась слабая мерцающая точка. Одна, вторая, пятая… Мила обрадуется подаркам. За мерцателей можно выручить кругленькую сумму, купить девчонке кружев и бархата, новенькие сапожки. И да, оставить одного ей на потеху – обещал, помнит.

Разноцветные огоньки ближе… дух захватывает: ах, как же их много! Жидкий огонь течёт по венам. Если всё пройдёт удачно, можно забыть о головной боли и не думать больше, где взять руны, чтобы пережить блуждающие бури. Можно купить ещё одну корову и…

На мгновение неожиданно всплыл полупрозрачный облик мамы. Размытый, нечёткий, словно в тумане. И её слова, сказанные однажды.

Ночная тишина треснула, как ветхая одежда. С диким скрежетом изогнулись мимеи, засветились ярко, ослепляя и оглушая одновременно. Они мигали и выли, как трубоносы, с шумом ломались и умирали.

Мерцатели кинулись врассыпную. Естественно. Теперь их не увидишь год или больше. Ни здесь, ни на сотни верст вокруг. О, дикие боги!

Сломанные мимеи спружинили и бросили в него небесный груз. Конь всхрапнул и встал на дыбы. Но за несколько секунд до этого, изогнувшись, почти падая из седла, всадник успел схватить то, чем одарила его ночь. Хвала богам, на силу, сноровку и молниеносную реакцию он не жаловался никогда.

Куль, намертво прижатый левой рукой к груди, придушенно пискнул. Савр ещё пританцовывал на все четыре копыта, но уже не истерил. Хороший конь, тихо-тихо. Что же нам послали небеса?

Куль завозился и упёрся маленькими ладошками в грудь. Шаракан, это мальчишка!

– Ты откуда здесь взялся? – спросил, пытаясь удержать брыкающегося подростка.

– Не взялся, а взялась, придурок! – огрызнулся подросток и ухитрился лягнуть его в бедро. Шаракан, в больное бедро! Судорога тут же скрутила правую сторону узлом. Он прикрыл глаза и, стараясь не застонать, медленно выдохнул. Затем осторожно притронулся к капюшону неспокойного «подарка». Сверкнули сердитые глаза, на руку упала тяжёлая коса. Так и есть. Девчонка.

Вот она снова открывает рот, чтобы визжать и возмущаться. Он быстро впечатывает ладонь прямо ей в лицо, чутко прислушиваясь к ночи. Крепкие зубы мстительно вгрызаются в мякоть, но боли он почти не чувствует: есть кое-что поважнее прокушенной ладони и сумасшедшей девчонки.

Комья земли летят из-под когтей, глухо шлёпаются и ложатся неровными кучками. Трава съёживается, скручивается и умирает от горячего дыхания. Глухо вибрируют искалеченные мимеи и начинают плакать тонко-тонко, почти неуловимо для человеческого уха. Но он слышит их плач страха и ужаса.

Фаэтон заносит на повороте, но эту наездницу трудно испугать или вышвырнуть прочь. Тонкий огненный хлыст цепляется за ночной воздух и чертит знак ступора.

– Геллан, Геллан… – ах, сколько власти и издевательской укоризны в этом голосе, от которого волосы невольно встают дыбом. – Отдай небесный груз – и отправляйся домой.

Ага, девчонка наконец притихла, замерла. Он чувствует её испуг и напряжение. Челюсти разжимаются, горячая струйка крови из прокушенной ладони течёт за рукав, но ему сейчас всё равно. Маленький небесный зверёк прижимается к нему, инстинктивно ища защиты. Не бойся. Никто не собирается тебя бросать в пасть огненной ведьмы.

– И тебе доброй ночи, о могучая сайна Пиррия.

– Отдай груз, выродок.

Огненный хлыст рвёт темень на два полотна. Гийны вспарывают когтями землю и дышат пламенным смрадом. Главное, чтобы Савр не струсил. Но конь стоит, как вкопанный, прикрыв глаза большими ушами.

– Ты не любишь церемоний, да, Пирр? И ты знаешь ответ. Тебе незачем было спешить сюда, распугивая живность и губя природность.

Пиррия хищно скалится. Узкая ладонь сжимает танцующий огонь хлыста, в свете которого на мгновение вспыхивает кровавый камень, намертво впаянный в глазной зуб.

– Я пришла забрать то, что принадлежит мне! – Алые волосы поднимаются змеями, скручиваются в спирали и падают на плечи жидким тяжёлым пламенем.

Да она в бешенстве, о, дикие боги!

– Ты опоздала, Пирр. И прекрасно знаешь это. Небесный груз мой.

Он чувствует, как девчонка переводит дух и украдкой натягивает тёмный капюшон поглубже на голову. Прячься, прячься. Правильно.

Глава 3. Кошмар наяву

Дара

Честно: я ничего не поняла. После полёта в мусорку я могла приземлиться пятой точкой в грязь, головой в помои – да что угодно, только не падение в какую-то обморочную бездну.

Вариантов у меня было немного: я упала и убилась; упала и разбилась, а теперь больной мозг что-то такое вытворяет; я уснула – и мне всё это снится.

Убитой или разбитой себя не чувствовала, поэтому решила остановиться на последнем варианте. Никогда, правда, не подозревала, что у меня такая буйная фантазия: какие-то оруще-светящиеся ёлки-палки меня подбрасывают вверх; какой-то мужик из махрового средневековья – весь в шлеме, латах и плаще – больно хватает своей лапой; какой-то безумно лопоухий конь встаёт на дыбы – и всё это в считанные секунды. Полная полярная лисица нервно бегает по тундре – если вы понимаете, о чём я.

Тут по классике жанра мне бы проснуться, но, видимо, я ещё не испила чашу своей вины (или чего там ещё? Наказания?..) до дна. Этот средневековый придурок принял меня за мальчишку, не дал поорать, заткнув рот лапищей. Я с наслаждением впилась зубами прямо ему в ладонь (вампиры отдыхают), но через секунду захотелось прижаться к мужику, как к родному: то, что произошло дальше, напугало до смерти.

Кто эта ненормальная Пиррия, я не видела – сидела к ней спиной. Но всполохи, шипение, свист, наглый, злобный голос не сулили счастья, поэтому из двух зол выбрала то, что по ощущениям показалось менее опасным. А дядька мой молодец, не испугался. Показалось, что у него давно какие-то тёрки и непонятки с этой Пиррией, но конкретно в тот момент мне было наплевать на это. Я хотела одного: остаться рядом с безликим чурбаном на лохматой лошади.

Они обзывали меня небесным грузом, как будто я какая-то вещь, спорили, кому бог послал кусочек сыра (меня то есть). По всем раскладам выходило, что кто первый – того и тапки (я то бишь). Ну а чё – классика жанра, и она меня вполне устраивала.

Короче, фурия умчалась, безликий мужик на коне расслабился. И тут я почувствовала, как что-то шевелится за пазухой. Вы только представьте: запускаю руку за ворот толстовки, а оттуда высовывается мордаха светящаяся. Такая милая – вот ми-ми-ми и всё! По всей видимости, ми-ми-ми к этому чуду испытывало всё вокруг: у чурбана оказались вдруг ласковые глаза (из-под шлема в свете мягкой мордашки могла видеть только их), ёлки с палками, не давшие убиться, ожили, засветились, запели и потянулись к нам.

По ощущениям похоже на какое-то доброе волшебство. Стало тепло вокруг, даже горячо. Я видела, как лианы поцеловали и залечили прокушенную руку рыцаря, погладили меня по щеке – и перестало саднить (видать, там была царапина). Мордочка за пазухой жмурилась и млела, конь балдел, когда цветы облепляли его огромные уши (вот ей-богу: у соседского спаниеля точь-в-точь такие!).

Лианы сплели вокруг меня кокон, обвешали нас с ног до головы какими-то светящимися бусинами: ни дать ни взять – новогодняя ёлка. Зверёк за пазухой урчал по-кошачьи, но как-то так громко и радостно. Внешне он походил на кролика: толстозадая пушистая тушка, переливающаяся всеми цветами радуги, с кроличьей мордашкой, а уши такие круглые-круглые, как у чебурашки.

Как он выглядел полностью, не скажу: боялась его доставать и рассматривать, а то ещё удрал бы. Мне этого не хотелось. Судя по всему, рыцарю моему тоже. Ему начхать, что этот «небесный» груз упал за пазуху мне. Он собирался придарить его какой-то Миле. Но я пока спорить не собиралась: пусть потешит себя надеждой. Выбраться бы отсюда, а там будет видно, что к чему. Я ж не дура, понимала: без него всякие пиррии или кто похуже тут же меня сожрут.

Он назвал меня Дарой. Произнёс это так, что голова закружилась. На миг стало всё огромным разноцветным клубком, далёким-далёким и нереальным. Хотелось встряхнуться, но через секунду туман ушёл сам. Ну, Дара так Дара – пусть называет, как хочет.

На тот момент не думалось о доме, маме, невыученных уроках. Вообще как отрезало. Может, не очухалась я от резкой смены декораций, а может, уверовала, что это лишь дурной сон.

Ушастая коняка несла нас куда-то вдаль, легко так, стремительно. Меня укачивало в уютной колыбели. Душу и тело согревал пушистый радужный заяц за пазухой. Чурбан средневековый сидел в седле ровно, как палка. И несло от него таким спокойствием и уверенностью, что я расслабилась. Глаза закрылись сами по себе, и на какое-то время я отключилась.

Из сна вырвал меня голос. Его, естественно.

– Вход! – властно так прозвучало, увесисто. Как булыжник бубухнул. Или нет, скала.

От неожиданности я чуть не подскочила. Но только дёрнулась – и упёрлась башкой в кокон. Потом подумалось: голос какой красивый, блин. Как у оперного певца. Глубокий, бархатный – прям провалиться и не встать!

Самое смешное – я ничего не видела. Во-первых, кокон меня со всех сторон спрятал. Во-вторых, я так и сидела спиной к «лесу»: что там происходило, куда нас занесло, кто двери отворял – не понять. Но открывал кто-то расторопный: конь даже не притормозил. И только когда за спиной средневековца замаячила стена до неба, мы остановились.

– Приехали, Дара, – сказал спокойно и легко соскочил с коня. – Ты сама или помочь?

Он протянул левую руку. Ту самую, что я грызнула со злости. Мне хотелось гордо, самостоятельно спрыгнуть. Так же легко, как и мой спаситель. Но ноги затекли, позориться не хотелось. Поэтому я, молча, деловито запихнула под футболку светящегося кролика (джинсы придержат, не вывалится), и протянула обе руки. На тебе, снимай, рыцарь, свой небесный груз. Не надорвись!

Глава 4. Когда ночь рождает утро

Геллан

Геллан сидел у камина и вглядывался в сполохи огня. Грел руки и разминал изуродованные пальцы. Мял ноющее бедро и думал. Очень хотелось распустить шнуровку твёрдого жилета-корсета, сбросить давящий панцирь и… подышать. Но он подавил в себе это желание – признак слабости. Не позволял себе быть слабым даже здесь, в безопасных стенах замка, где никто не мог потревожить, застать врасплох.

Когда ты всегда начеку, никто не сделает тебе больно. Ни ужас в глазах девчонки, ни меч, ни колдовские чары. О небесной девчонке подумает потом. Завтра. Неизвестно, какой от неё толк, но подарки с неба сыплются редко. Можно сказать, очень редко. Вряд ли кто сейчас вспомнит, когда это случилось в последний раз.

Козни и угрозы Пиррии его волновали мало. Она знала законы этого мира, поэтому, как бы ни бесилась, побоится по-настоящему бросить вызов и натворить чудес: обратное колесо Зеосса тут же прихлопнет её и превратит в ничто. Носящий корону да не забудет склонять голову, когда вихри Мира проносятся над землёй. А мелкие пакости… ну что ж, так даже веселее жить. Тем более, Небесная попалась резвая.

Геллан встряхнул кудрями, машинально, привычным жестом пряча правую сторону под щитом волос. Может, стоит послушаться Милу и наводить морок на свой облик, чтобы… Нет, это всё та же слабость, желание казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Всё равно все знают, как ты выглядишь, а от ведьм никакой морок не спасает. Разве что для девчонки.

Он опять тряхнул головой, отгоняя мысли о Даре. Не сейчас.

Ночь длинна, но уже не уснуть. Время думать о будущем и заботах. Мерцатели ушли, их не вернуть. Лишних денег нет, и с этим надо как-то смириться.

Последняя блуждающая буря свирепствовала долго, запуская злобные клыки во всё, до чего могла дотянуться. Разрушила многие дома, унесла сотню коров, выстраданных колдовством медан. Ткачики-строители разбежались, передохли, ранний урожай погиб. Жителям Верхолётной долины не хватило времени, чтобы восстановить потери. Слишком короток период от весны до зимы.

Скоро, очень скоро, блуждающая ненасытная обжора вернется, заберёт с собою то, что не сожрала весной, и тогда… Геллан не хотел думать, что будет потом, но чётко видел картину: разрушенные опустевшие дома, удравшие налево мужики – кто в поисках лучшей жизни, а кто навстречу беззаботным будням, подальше от проблем; злобные меданы с уцелевшими детишками на руках уйдут на поклон к другому, более удачливому хозяину, а ему придётся отдать Милу в орден сирот и отправиться наёмником поливать кровью Мрачные Земли Зеосса. Туда, где магия земли сильнее чар людей.

Верхолетная долина опустеет, зарастёт бурьяном, поднимет до неба пики острых сорняковых скал, которые запустят корни во всё, что создано человеческими руками. Постепенно разрушится замок – и не станет больше его земли, гнезда, где он родился и вырос, где жили его предки и откуда ушла ввысь мама…

Геллан не умел жить иллюзиями и давно разучился верить в чудеса – неожиданные, сильные, могучие, как недра Зеосса. Колдовство, волшебство, чары – жалкие крохи, из которых не слепишь буханку настоящего хлеба. Рассыпанный бисер, бесполезный, если нет нитки, на которую нанизывается ожерелье. Даже сайны не рискуют выступать в одиночку против стихий. Удерживающие руны – лишь барьер, магический щит. Он может выдержать, а может сломаться. Как сломался, сдался этой весной под натиском небесного смерча.

Пальцы чертят знак Затухающего огня. Камин сонно моргает и погружается в свет умирающих углей. Геллан легко поднимается из кресла и бесшумно идёт по замку. Мила спит, как всегда, скрутившись маленьким комочком. Кажется, что кровать велика ей, как купленное на вырост платье. Наверное, для неё будет огромна любая кровать. Сможет ли она без него? Одна?.. Выдержит ли?..

Геллан смотрит на тёмные короткие кудри, кулачок, подпирающий щёку, полуоткрытый детский рот. Спи, сестрёнка. Ещё есть время. И, возможно, он всё же сумеет что-то придумать.

Два пёсоглава поднимают острые морды и смотрят внимательно, ожидая команды. Геллан делает знак пальцами: спите, всё хорошо. Зинн и Кинн вздыхают, прячут морды в пушистые хвосты и закрывают глаза. Но пики ушей ещё подрагивают: они настороже и готовы в любую секунду защитить хозяйку.

Чуть помедлив, он заглядывает в комнату Дары. Той, наоборот, кровать мала. Раскинула руки, ноги, одеяло сбилось.

– Уру-ру, уру-ру, – мерцатель примостился почти на самом краешке, дёргает плюшевым носиком, радостно приветствуя Геллана. В лапках – кусок бело-голубой мимеи: дай ему волю, он будет жевать сутками.

Геллан осторожно прикрывает девчонку одеялом, поглаживает круглые уши мерцателя и бесшумно бредёт дальше. Стены колышутся, наполняются образами его памяти. Здесь комната мамы, но он не будет заходить туда. Здесь – книгохранилище, сокровище рода. Здесь – музыкальная гостиная, уснувшая и начинающая застывать белым непрозрачным настом. В маминой комнате, наверное, ещё хуже.

Геллан кружит по замку, трогая руками стены, пытаясь запомнить и вспомнить, воскресить и спрятать подальше воспоминания, запахи, звуки, события.

– Ложись спать, сынок. Скоро рассвет.

Оборачивается на тихий голос. Не знал, что Иранна сегодня ночует в замке. Но она всегда делает, что хочет, и он к этому привык. Отрицательно качает головой. Уже не уснуть. Спускается вниз, бродит по подсобным помещениям – кладовкам, кухне, прачечной, а затем, как в детстве, подныривает в потайное окно. Наверное, кроме него никто и не помнит, что оно существует.

Глава 5. Новая жизнь во сне и наяву

Дара

Снилось мне, что я проспала. Надо идти в школу, а книжки не собраны, уроки не выучены… ма стоит над кроватью, сжав губы ниточкой, и больно дергает меня за ухо. Ма, которая никогда не трогала меня и пальцем.

Вот так я и проснулась: в чужой постели, с радужным кроликом на подушке. За ухо трепал меня он – расчудесный толстозадый мерцатель. Пока дрыхла без задних ног, он натворил дел: по всей комнате валялся мерцательный помет, то тут, то там виднелись радужные светящиеся разводы. Я так понимаю, еда закончилась, поэтому и решил мерцатель меня разбудить.

Трудно сказать, как долго я спала. Поняла лишь, что ничего мне не приснилось вчера. Провалилась не пойми куда прямо из дурацкой мусорки.

Мне бы истерики катать, головой биться, заламывать руки и стенать: «А как же мама?.. Как же уроки и школа?..» – ну, или что-то в этом трагически-патетическом стиле. Но не падалось мне в обморок, не вылось, скажем честно. То ли не прочувствовала до конца весь мрачный бесперспективняк сиюминутного бытия, то ли не верилось. А если копнуть глубже, такое любопытство раздирало – жуть! Куда попала, зачем… Дашка – первооткрывательница новых миров! Путешественница во времени! Да подружки и одноклассники обзавидуются чёрной завистью!

Как-то само собой решилось: буду глядеть во все глаза, слушать во все уши, трогать во все руки, чтоб было о чём соловьем разливаться. Эта комната – хороший старт для исследовательского марафона.

Вскочила с кровати, прошлёпала босыми ногами, осмотрелась. Светлая комната, кремовая. Будучи поменьше, мечтала о таком интерьере для своих кукол. Ничего лишнего, но очень мило и… как-то вот слишком уж в точку. Словно здесь знали, что я появлюсь. Кровать с завитушками на изголовье, комод на изогнутых ножках, пуфик возле столика, где стоят баночки.

Чего-то не хватало. Зеркала. Очень хотелось посмотреть на себя. Путаясь в длинном подоле рубашки, которую вчера на себя напялила, отправилась в ванную. Со стороны, наверное, обхохотаться можно. Путаюсь и чертыхаюсь. Мерцатель за мной следом, как приклеенный. Туда, сюда, обратно. Интересно, для него я мамка?..

Зеркало висело на стене в ванной. Большое, во весь рост – мечта последних пару лет. Но в нашем доме никто и не собирался покупать зеркало до пола. А здесь – пожалуйста. Как в сказке!

Радовалась рано: отражение мутное какое-то, я зеркало даже полотенцем потёрла – не помогло. Но в общих чертах что-то всё же рассмотреть удалось. На голове черте что, бусины в волосах мерцают, руки, лицо – в радужных разводах, как будто я радугу ела жадно и долго.

Душ и расческа частично решили обе проблемы: бусины мимеи, как оказалось, выбрать из шевелюры – задача не для слабонервных, а разводы хоть и смылись, но всё равно оставили на коже светящиеся точки, словно я блёстками обсыпалась.

На стуле рядом с кроватью обнаружила одежду, но решила, что в мешковатом сарафане буду выглядеть чучелом, поэтому предпочла напялить не совсем чистые вещи, но зато свои собственные.

Мерцатель терпеливо ждал. Глаза, как у собаки: преданные и жалостливые, проникновенные такие: хочется тут же открыть холодильник и отдать всю колбасу. Холодильник отсутствовал, колбаса тоже, мимеи куда-то подевались: видать, обжора сожрал всё, а новые бусины почему-то не спешили лопаться и отдавать свои бело-голубые ветки на съедение любимому животному. Видать, лимит щедрости и любви закончился.

– Потерпи, Тяпка, найдём здесь кого-нибудь живого, и я обязательно придумаю, как добыть тебе еду, – сказала я кролику с фонтанообразным хвостом, взяла его на руки и поцеловала в мягкий нос. Мерцатель тут же заурурукал.

Так я и вышла из комнаты: умытая, тоже голодная, с карманами, полными блестящих бусин, которые мне удалось выдрать из волос, с урчащим и светящимся кроликом на руках. На этом моё везение закончилось.

Вы бродили когда-нибудь по лабиринту? Не с уверенной важностью, когда знаешь выход и чётко отщелкиваешь нужные повороты, а с нарастающей паникой, что ты вообще не понимаешь, куда нужно идти.

Вначале я шла по длинному коридору (вроде как точно по такому уродливый Геллан привёл меня в мою спальню и вроде как мы никуда не сворачивали). Затем стены начали «дышать» и колыхаться, по ним то рябь пробегала, то рисунок какой-то появлялся и исчезал. Выныривали вроде бы знакомые мне вещи, но я не могла ни на чём сосредоточиться. От постоянных колебаний вокруг меня начало подташнивать, паника сжимала горло, наступил момент, что ещё чуть-чуть – и начну визжать. Вместо этого присела. Сползла по стене, поджала колени к груди, обхватила обеими руками мерцателя и, уткнувшись в тёплую мягкую шерстку, заплакала. Бессильно так, жалея себя, несчастную.

Как ни странно, стена за спиной не шевелилась, а была твёрдой, как ей и положено. Это немного утешало. Здесь и нашёл меня Геллан, заплаканную, с красным носом и распухшими губами. Ну, и в разводах, естественно: мерцательное животное своего света не жалело, щедро обмазывало всё, к чему прикасалось.

Геллан не стал ржать и даже усмехаться, что радовало. Я и так чувствовала себя униженно.

– Вставай. – он протянул руку.

– Я, кажется, заблудилась, – начала оправдываться, но Геллан только отрицательно помотал головой:

Глава 6. Спокойно здесь не завтракают

Геллан

Он не успел никому ничего рассказать. Уснул в нише, скрутившись калачиком, как когда-то в детстве. Уснул, успокоенный, будто рассвет дал ответ и уверенность: решение есть. Какое оно – не знал, но приснилось ему, что зацвёл буйно азалан, много лет уже как высохший, покорёженный молнией, и Геллан счёл это за хороший знак.

Проснулся от вибрации стен. Мейхон не мог понять чужую энергию и шатался, как пьяный, подвывая невпопад. Хотелось заткнуть уши и досмотреть сон, но вместо этого вскочил на ноги, плеснул ледяной воды в лицо в первой попавшейся на пути комнате и отправился искать Дару.

Это было не тяжело: вибрация и звуки вели не хуже ведьминских указателей на тракте. Конечно же, девочка не ушла далеко. Сидела и плакала, уткнувшись носом в мерцателя. Геллан чувствовал себя виноватым: не мешало бы ещё вчера рассказать о мейхоне, но вряд ли она, уставшая и полусонная, поняла бы нехитрые тайны замка.

Зато Дара умела держать удар, быстро приходила в себя и заставляла смеяться. Когда он хохотал так открыто и искренне в последний раз?.. Сразу и не вспомнить.

В едовую они вошли вместе. Иранна смотрела спокойно: видать уже знала без объяснений. Мила скукожилась, стараясь казаться меньше и незаметнее. От досады Геллан закусил губу: неужели она никогда не придёт в себя настолько, чтобы перестать бояться? Дред и Ви замерли у стола с блюдами в руках. А затем Ви, не совладав с собою, начала покрываться перьями…

– Ух ты! – восхитилась Дара, и ноги понесли её к столу быстрее, чем Геллан успел что-то сказать.

Мгновение – и девчонка уже стоит рядом с Ви, только стол отделяет их друг от друга.

– Какая ты красивая! – восторг и восхищение. – Можно я тебя потрогаю?

Ви только клокочет, быстро-быстро бьётся сердце птички, отчего дрожат нежные перья на груди. Дара тянет руку, но прикасаться не смеет. Ждёт, вопросительно склонив голову. Ви не привыкла, чтобы её спрашивали, отчего пугается еще больше, взмахивает руками-крыльями, роняет поднос и затравленно падает на пол, прикрывая белоснежными крыльями голову.

Дара сажает мерцателя на стол, поднимает поднос. Ви ждёт, что девчонка сейчас запустит тяжелый металлический овал ей в лицо, но она только неловко прижимает поднос к груди и бормочет:

– Прости, прости меня, пожалуйста.

Круглые глаза птицы, полные боли и страха, распахиваются навстречу. Тонкая шея изгибается грациозно, дрожащие руки-крылья опускаются. Что в этих глазах сейчас больше? Надежды?.. Понимания?.. Облегчения?..

Дара протягивает руку, предлагая помощь. И Ви, чуть помедлив, вкладывает длинные пальцы в её ладонь. Ей не нужна эта помощь, но она всё же принимает. Впервые от человека.

Геллан почувствовал досаду, но сдержался. Не выразил своих чувств ни взглядом, ни мимикой. Может, так даже лучше. Станет проще объяснять, что здесь им никто и никогда больше не сделает больно.

Он смотрит и любуется: Ви грациозно поднимается с пола, словно весит ничуть не больше перышка из своего крыла. Дред стоит как изваяние, замерев, превратившись в кусок тёмного дерева. Иранна загадочно улыбается, а Мила во все глаза смотрит на мерцателя, который так и сидит на столе, растопырив круглые уши.

Дара таки гладит белоснежные перья Ви. С восхищением и какой-то детской радостью, исследуя на ощупь шелковистую мягкость пуха.

– Царевна-Лебедь! Боже, настоящая!

Ви робко улыбается и тут же с испугом смотрит на Геллана. Она думает, он будет её ругать или бить за поднос. Геллан улыбается ей в ответ, делая пальцами знак: всё хорошо.

Дара тут же оборачивается, смотрит на него, но не решается задать вопрос, который вертится у неё на языке. Можно и не спрашивать. Он и так знает, о чём Небесная хочет спросить, поэтому отрицательно качает головой: нет, в этом доме не ругают мохнаток за оброненные подносы, и, тем более, никто не посмеет их бить.

Ему показалось, она поняла и успокоилась окончательно. Дара подхватила мерцателя со стола. Мира завороженно провожала вожделенный объект глазами. Геллан взял девчонку за руку.

– Позвольте представить вам Дару, небесную девочку, что появилась вчера, когда я неудачно охотился на мерцателей. Дара, это Дред, он помогает накрывать на стол. Это Иранна – местная муйба, которая помнит, как я появился на свет, знает много разных вещей и делает, что хочет. Это Мила, моя сестра, которая вбила себе в голову, что мерцатели могут жить в неволе. С Ви ты уже почти знакома. Она, как и Дред, помогает нам в едовой. А теперь, может, мы всё же позавтракаем?

Геллан начертил знак присутствия – тут же в едовую бесшумно вплыли ещё две почти бесплотные тени, споро убрали разбросанную еду. Ви, спохватившись, исчезла вслед за подружками и через пару минут появилась с новым подносом, заставленным едой.

Геллан сел рядом с Иранной, Дару усадил подле себя. Мила снова сжалась: сестра привыкла всегда находиться неподалёку от него, но сегодня Геллан решил изменить эту традицию. Пусть девочки познакомятся. А он не будет ни пугалом, ни щитом, ни защитником. Лишь сторонним наблюдателем.

Стол скоро заставили разными блюдами, Дара смотрела на еду во все глаза, но трогать пока ничего не решалась.

Глава 7. Что едят мерцатели

Дара

Мне хотелось пришибить твердолобого Геллана. Во-первых, я ничего не понимала. Во-вторых, не могла отделаться от мысли, что попала в какое-то забитое, запуганно-замученное царство, где все боятся любого жеста и шороха. Ну, разве что Иранна, которая почему-то муйба (понятия не имею, что это значит!), сидела спокойно и с улыбкой в глазах наблюдала весь происходящий цирк.

Вначале Ви – Царевна-Лебедь – пугалась и падала, словно ждала, что я её колошматить ногами буду, затем Мила – девчонка лет десяти – сжималась от каждого звука. На какое-то мгновение показалось мне, что гнобит их Геллан, в бараний рог скручивает, как какой-то царёк-тиран недоделанный. Но как-то не вязался у меня с этим, хоть и не очень привлекательным типом, образ злобного монстра. Да и Иранна сидела за столом спокойно, как особь королевских кровей. Но я дала себе слово после завтрака зажать несносного Геллана где-нибудь наедине и заставить ответить на все вопросы, которые накопились у меня буквально за пятнадцать минут пребывания «на людях».

Мерцатель воротил нос от всей еды, которую подавали за столом. Я лихорадочно вспоминала, что любят кролики. Траву, овощи какие-нибудь твёрдые. Грыз же он, закатывая глазки, хрустящие лианы мимеи? Неужели здесь нет ничего подходящего? Я так поняла, мой Тяпка (точнее, моя Тяпка: Иранна сказала, что это самка) – первый мерцатель, попавший в общество людей. До этого, видите ли, никто не пытался разводить их в неволе. Интересно, почему?

Оставалась одна надежда.

– И всё-таки, что едят мерцатели? – спросила Иранну, которая, хоть никогда мерцателей в неволе не держали, уверенно определила, что это особь женского пола.

Зря надеялась. Иранна лишь плечами пожала:

– Мы ценим мерцателей за красивую шкурку. Догадываюсь, Геллан ничего не рассказал тебе.

Я кивнула. На счёт Геллана хотелось ввернуть пару ласковых слов, но сдержалась.

– Если ты ещё не знаешь: мерцатели – самые пугливые животные на Зеоссе. Их трудно найти. Ещё труднее поймать. От страха они сбрасывают свои разноцветные шубки, а после мы выпускаем их на волю: бывает, они умирают от разрыва сердца тут же, в сетях охотника. Поэтому никому в голову не приходило их одомашнивать. Поэтому толком никто не знает, чем они питаются. Заросли мимей притягивают их, питают, дают шкуркам светящийся радужный окрас.

Но мимеи не совсем растения. У них есть определённый разум и, наверное, чувства. Заросли мимей то появляются, то исчезают, и не понять, где и когда они вынырнут снова. Мы лишь догадываемся, что мимеи движутся вслед за мерцателями. Но сегодня они здесь, а завтра на этом же месте можно найти пустынные земли.

– А выращивать вы их не пробовали? – что-то во всём этом рассказе заставило меня сделать стойку, как охотничью собаку, которая вот-вот нападёт на верный след.

– Пробовали. Ни корни, ни отростки не приживаются.

– А семена? – тут я почувствовала, как вспыхнули щёки от догадки и радости.

– А кто и когда видел семена мимей?

Мы с Гелланом понимающе переглянулись. Видать, он тоже догадался, что я хотела сказать. Он даже с места вскочил, чем очень удивил Иранну.

– Да у меня полные карманы этого добра! И лошадь Геллана увешана ими, как ёлка! Вчера одна бусина проросла у меня прямо в волосах, но за ночь мерцатель прикончил все ветки, и почему-то другие расти не захотели.

Иранна переводила взгляд с меня на Геллана, словно пытаясь что-то понять.

– П-п-посадить, – прошелестела Мила и снова уткнулась в мерцателя.

– Точно! – прищелкнула пальцами муйба Иранна, наконец вынырнув из созерцания наших с Гелланом лиц. – Они же умные. Вчера одна показала, что может и хочет прорасти. Но мимеи не собираются прорастать и гибнуть. Им всё же нужна земля. Поэтому есть шанс, что, попав в почву, семя мимеи прорастёт.

– Так чего мы тут расселись? Не попробовав, не узнаем.

Я сорвалась с места, Геллан чуть придержал меня у выхода из столовой (они называли её едовой) и, улыбаясь, покачал головой:

– Давай я впереди.

Черт, я и забыла о его дурацком замке-лабиринте. Вслед за нами отправились Иранна и Мила с мерцателем на руках.

– Выход! – звучно сказал Геллан, когда мы очутились в комнате с камином.

Через розовое марево идти не пришлось: сразу распахнулась дверь – и мы вышли наружу.

Вовсю светило солнце, а воздух пах так вкусно, что у меня голова закружилась. Геллан чуть замешкался, затем, тряхнув белокурой гривой, будто решившись на что-то, махнул рукой вправо:

– Туда. Там… сад.

Он шагал широко и решительно, уверенно, как всегда. Но за этой решительностью крылось что-то такое отчаянное, словно Геллан не хотел, но делал то, что нужно. Я оглянулась. Рядом шла Мила. На бледных щеках выступил рваный румянец, девочка немного задыхалась, но кролика держала крепко.

– М-мамин с-с-сад, – шёпотом сказала она, как будто доверяя страшную тайну.

Глава 8. Когда огонь сжигает небо

Пиррия

Здесь всегда крадётся полумрак: приседает на пружинистых мускулистых лапах, зависает туманом возле пола, выныривает из закоулков и поворотов, сверкая красными глазами настенных фонарей.

Ей не нравится свет и жар солнца – пусть жмурят глаза, обливаются потом мужики, мохнатки и другие низшие сословия. Её хранит высшая и сильнейшая из стихий, поэтому всё остальное – досадные помехи на пути огненного хаоса, прекрасного и могучего.

Пламя танцует по стенам, рождая уродливые, скалящиеся тени. Они прекрасны, потому что способны вызывать страх, ненависть, слабость у тех, кому не понять совершенства огня. Жар искрами уходит ввысь, чуть потрескивает, радуясь гудению ветра, – музыка, которую можно слушать вечно, наслаждаясь и согреваясь в неповторяющихся мотивах.

– Зачем ты звала меня, Пирр?

Пиррия смотрит на языки пламени и проводит узкой ладонью прямо по костру, что жадно пылает посреди огромного зала. Не оборачивается, но чувствует, как по спине бегут мурашки от этого голоса. Бархат и сила. Глубина пропасти и воркующий тембр, от которого – дрожь внутри, до щекотки, жаркой вязи в груди.

– Лерра̀н. Рада, что ты пришёл.

– Трудно не прийти, когда огненная птица грозится сжечь дотла замок, если я сейчас же, сию минуту, не брошу свои дела и не появлюсь в твоём пылающем сумраке.

– А ты испугался. – в её голосе насмешливое неверие.

Она не поворачивается, чтобы слышать только голос, не видеть, не поддаваться колдовскому огню этого человека.

Он подходит почти вплотную. Так близко, что его дыхание шевелит волосы на затылке.

– Нет. Разве это возможно? – ирония, ворчание дикой панты, готовой прыгнуть и убить, играя и шутя.

– Бесстрашен, говоришь? – дрожь начинается от затылка и волной проходит по телу.

– Не играй с огнём, Пирр. – кончики пальцев касаются хребта между лопатками. Нежно, еле-еле, но кажется, что четыре иглы вонзаются в спину и доходят до сердца. – Твои фейерверки способны напугать разве что чернь.

– Не дыми, Лерра̀н, а то задохнёшься. – она делает неуловимый шаг в сторону и резко разворачивается, зачерпывая огонь в пригоршни и кидая его полукругом, в такт движения гибкого тела.

Пальцы скользят по всей спине, словно острые когти, но освобождают от властной печати. Огненный вихрь освещает полумрак до белизны. Её гость делает шаг назад: неторопливый, плавный, лёгкий. Она знает: это не отступление, а всего лишь тактический манёвр.

Лерран стоит на расстоянии вытянутой руки. Пиррия задыхается, злясь, что каждый раз замирает, увидев его. Невысокий, но ладный. Широкие плечи, тонкая талия, узкие бёдра. Ноги, которым может позавидовать любая красавица. Он словно выточен из дерева: виртуозно, филигранно, продуманно, мастерски. Смуглое лицо, ровный нос, широкие брови; тёмные волосы чуть ниже шеи – прямые, густые, блестящие. Светло-серые глаза слишком контрастны, а потому притягательны втройне. Красив до боли. Красив до обморока, до желания упасть и умереть здесь же, у его идеальных ног.

Будь Пиррия почувствительнее, растаяла бы, как лёд, от жара костра. Но она не лёд, а огонь, поэтому может плавить сама, как и когда ей вздумается. Поэтому смотрит на его рот: красивые, но тонкие губы кривятся нехорошо, недобро, обезображивая идеальные черты почти совершенного божества.

Это улыбка – она знает. Настоящая, без желания понравиться или очаровать. Совсем не та, когда Лерран улыбается мягко, обволакивая и беря в плен наивных дурочек, влюбляющихся в него с первого взгляда.

Таким, несовершенным, почти уродливо-отталкивающим, его не знает никто. Через секунду он овладеет собою и снова станет божественно чистым, но ей уже легко отвести глаза и не идти следом за каждым его взглядом, словом, жестом.

– Пиррия, ты отвратительна в своей слабости к дешёвым трюкам.

Пиррия прикрывает глаза и следит за ним дерзко из-под ресниц.

– Но ты любуешься мною.

– Это ничего не меняет. Ближе к делу. Что стряслось на этот раз?

Она легко прошагала к узкому проёму, но не стала больше поворачиваться спиной. Уже небезопасно. Уже нет смысла дразнить. Прибила ладонями дымящуюся поверхность кожаного огнеупорного платья.

– Всё то же, Лерран. Когда?

– Когда придёт срок. – еле уловимое раздражение в голосе.

– Я хочу, чтобы ты уничтожил жалкого выродка. Унизил, растоптал, поставил на колени. Да так, чтоб все тяготы, выпавшие до этого на его век, показались ему счастьем.

Сайна чувствовала, что распаляется. Длинные волосы дыбились и потрескивали.

– Успокойся. Всему своё время. Осталось недолго. Через два месяца блуждающая буря вернётся. Я получу его земли, ты – его унижение, позор, растоптанную гордость – да что хочешь, огненная шараканна.

Пиррия уловила искру любопытства в светлых глазах:

– Зачем, Пирр, тебе нужна его кровь? Не пойму. Вы же, кажется, росли вместе?..

Глава 9. Кое-что о сайнах, меданах, муйбах и жизни на Зеоссе

Дара

Тяпка наотрез отказалась уходить далеко от мимей. Она наелась до отвала, затем вывалилась на солнце, подставляя бока и толстое пузико под тёплые лучи. Мимеи крутились следом за мерцателем, выгибались, складывались в какие-то причудливые узоры, тонко позванивали, будто напевая песенку. Мне так понравилось, что я даже подпевать под нос стала, попутно расчищая землю от сорняков. Кто б сказал, что я в земле буду копаться, обхохотала бы до припадка.

Пока я ковырялась, в саду остались только я и Геллан: Иранна куда-то увела Милу. Девчонке не очень-то хотелось уходить, но возражать и сопротивляться она не смела, тем более, что у Иранны такой взгляд – ух! Не захочешь, а пойдёшь, куда скажет.

Геллан смотрел на меня с удивлением. Интересно: небесному грузу не положено в земле ковыряться?.. Но всё оказалось куда сложнее.

– Ты их слышишь? – спросил он, прикасаясь левой рукой к бело-голубым лианам.

Пальцы у него ничего так. Длинные, с аккуратными овальными ногтями, Словно он только из салона красоты вывалился, где ему ногти подстригли и отполировали.

– А меня слышишь? – спросил он чуть насмешливо.

Ну, я челюсть подобрала, взгляд от его пальцев отвела:

– Слышу, конечно. И тебя, и звон мимей. И как урчит Тяпка тоже слышу. Я вообще-то не глухая, если ты заметил.

– Я заметил. Их почти никто не слышит.

В этот момент я позорно проиграла битву с сорняком: он сидел глубоко, а я пыталась его выдрать. В какой-то момент дрянная трава с лёгкостью рассталась с почвой, а я, получив заряд земляных комьев в лицо, упала на пятую точку.

– Что значит – никто не слышит? – спросила я, отплевываясь и стряхивая грязь с лица.

Он смотрел на меня почти с жалостью. Чурбан белокурый.

– Есть вещи, доступные не всем.

– А-а-а, ну да. Ты ещё глаза закати и начни философствовать. – разозлилась я. – И вообще, пора тебе объясниться. Ты, наверное, в курсе, что я ничего не понимаю? И кому-то не мешало бы снизойти и рассказать кое-что «небесному грузу», который оказался живым человеком.

– Не сердись. У нас просто не было времени.

– Сейчас его навалом. Начинаем просмотр киножурнала «Хочу всё знать».

Вряд ли Геллан знал, что такое киножурнал, но моё желание понял. Уселся рядом, прямо на землю, под звенящими мимеями, вытянув длинные ноги. Тяпка тут же вскарабкалась к нему на колени и подставила круглые уши под руку. Предательница.

– Лучше задавай вопросы, а я буду отвечать.

Замечательно, видать каждое слово придётся клещами тянуть. Но если он думает, что я откажусь, то ошибается.

– В какую дыру я провалилась, чтобы стать твоим небесным грузом?

– Не знаю, где ты жила до падения и почему попала сюда. Мы называем место, где живём, Землями Зеосса или просто Зеосс.

– И часто сюда падают с неба всякие грузы? – я не могла удержаться от ехидства в голосе. Но его разве можно прошибить словами?

– Редко. Наверное, Иранна расскажет об этом подробнее. Мы знаем о небесных грузах больше по легендам. В какие-то определённые знаковые дни небеса открываются и дарят что-то нашей земле. Не помню, чтобы это были любопытные девчонки вроде тебя. Чаще – предметы или животные. Растения или минералы. Но это «что-то» обязательно меняло наш мир. Происходили какие-то события, о которых потом слагали песни и легенды.

– Средневековый мрак какой-то. – фыркнула я. – Вообще не представляю, чем могу изменить ваш мир. Я обычная. Нескучная, наверное, но на этом всё. В школе так-сяк учусь, родителей из-под палки слушаюсь. Спортом не занимаюсь, ничем вообще не блистаю.

– Зато тебя любят трусливые мерцатели и ты слышишь, как поют мимеи. И, думаю, это ещё не всё. Может, там ты была обыкновенной, а здесь будет иначе.

– Трусливый мерцатель легко кочует из рук в руки, практически ко всем без разбору. Может, вы просто пугали их до смерти своими сетями, а на самом деле они вполне могут уживаться с людьми.

Он только улыбнулся мне в ответ. Как слабоумной дурочке. Опять, блин.

– Ладно, оставим это на потом. Кто эта чокнутая Пиррия и на фиг я ей сдалась?

– Пиррия – сайна. Её стихия – огонь. Думаю, она почувствовала твоё появление или увидела в магическом костре. Но ей не повезло. Я оказался там, где угораздило появиться тебе.

– Сайна – это как?

– Волшебница. Колдунья. Здесь все колдуют, как сумасшедшие. Особенно женщины.

– А мужчины?

– Больше бездельничают, сражаются, ищут проблемы на свои буйные головы, ну, и подколдовывают втихаря, считая, что колдовство – ниже их достоинства. Где-то глубоко на севере есть остров Магов, куда отдают самых никчемных мальчишек. Но магов не воспринимают всерьёз.

Глава 10 Эмоции или почему жить сложнее

Геллан

Ещё вчера знал, что на вопросы придётся отвечать. Казалось, он готов к этому. Как научился не реагировать на гримасы отвращения, брезгливости, страха или ужаса при виде его изуродованного лица. Но куда легче рассказать, почему он такой «красивый», чем услышать тихую жалость в вопросе, почему не смог никого защитить.

Нет смысла обвинять Пора в жестокости, искать какие-то оправдания себе. Всё уже случилось, и теперь важнее потихоньку залечить душевные и физические раны, восстановить жизнь, вернуть радость и ощущение свободы. Больше здесь не бьют и не унижают, не издеваются, не уничтожают, не калечат, не убивают. Но несколько месяцев – срок слишком маленький, чтобы забылось то, что сеялось годами. Громкий голос или резкое движение – и приходилось всё начинать заново.

Геллан мог бы рассказать обо всём Даре, но не хотел снова чувствовать себя слабым и униженным. Никогда и ни за что. Ни в чьих глазах. Опять захотелось ослабить шнуровку корсета. Хоть на несколько минут.

Дара бежала следом, не поспевая за его стремительным шагом. Он заставил идти себя медленнее, но Небесная предпочла плестись сзади, не решаясь приближаться. Боится?..

Полуобернувшись, посмотрел ей в лицо. Дара жалела, что сболтнула лишнее. Раскаяние и стыд, неловкость и Геллан сдержал себя, не желая влезать в её эмоции и ощущения. Со своими бы разобраться.

Молча протянул руку, показывая, что не кусается и не злится. Небесная поняла его знак. Тепло её ладони проникало даже сквозь кожаную перчатку. Геллан почувствовал приятную щекотку и, не сдержавшись, пошевелил изуродованными пальцами, наслаждаясь лёгким покалыванием.

– Пойдём, посмотрим на Савра.

Дара кивнула, и они отправились в конюшню. Наверное, она никогда не видела лошадей. А может, видела, но не таких. Геллан услышал, как девчонка восхищённо ахнула, а затем отправилась к стойлам и принялась гладить лошадиные морды подряд, без разбору. Особенно ей нравились мохнатые уши: она их мяла, трепала и украдкой прикладывала к раскрасневшимся щекам, когда кони наклоняли к ней головы.

– Осторожно, Дара. Они не так миролюбивы, как кажутся.

Но она лишь посмотрела на него с недоумением и продолжала тыкаться с любовью в каждую мягкую морду. И ни один конь не всхрапнул, не оскалил зубы, не схватил её исподтишка за ухо или нос. Такого повального предательства Геллан ещё не видел: зеосские лошади, хитрые, недоверчивые, осторожные твари, близко не подпускающие к себе чужаков, готовы целоваться с незнакомой чужачкой, упавшей с неба.

Савр нетерпеливо забил копытом и приветственно заржал. Но радовался конь не появлению хозяина, а девчонке. Он танцевал на все четыре копыта, махал ушами и вытягивал шею, словно ревновал и говорил: «Я первый, я знакомый, свой».

Дара помахала ему рукой и помчалась навстречу.

– Это Савр, да? Тот, что вёз нас вчера ночью?

Геллан залюбовался: щёки горят, волосы чуть растрепались, на лбу – грязная полоска, а глаза сияют радостно и счастливо. Вот уж кто никого и ничего не боялся в этой долине и в этом замке, где почти все смотрят затравленно и жмутся по углам, стараясь стать незаметнее…

– Да, Савр, – ответил чуть помедлив, с трудом отводя глаза от сияющего лица девочки.

И тут она засмеялась. Неожиданно, звонко, во всю мощь лёгких.

– Ах, ты мой красавец замечательный!

Шаракан. Савр тыкался мордой в её ладони, а она-таки смачно поцеловала его в чуткий нос. И этот предатель жмурился от удовольствия, напоминая круглоухую обалдевшую от счастья Тяпку.

– Что в нём смешного? – не удержался от вопроса.

Дара обернулась на его голос, покраснела ещё больше, засмущалась.

– Э-э-э… Давай я потом как-нибудь об этом расскажу.

Геллан только пожал плечами, хотя больше всего на свете хотелось забросать девчонку вопросами. Давно уже забыл, когда ему было так любопытно.

Две тени вынырнули из самого темного закутка и встали чуть в отдалении. На расстоянии, куда не дотягивается хлыст хозяина. Стояли, не поднимая глаз, как всегда. Но девчонка и их сбила с толку. Геллан заметил, как они украдкой косятся в её сторону, не понимая, кто она, откуда взялась, и почему конюшня вдруг превратилась в светлое место, излучающее энергию любви и блаженства.

– Властитель, что делать с этим добром?

– Геллан, – машинально поправил он, зная, что ни Сай, ни Вуг ни за что не назовут его по имени. Пока не назовут…

Сай показывал рукой на два мешка, стоящие неподалёку.

Геллан не успел ни удивиться, ни задать вопрос. Дара тут же оказалась возле мешков и сунула туда носик. Затем подняла глаза, улыбнулась, зачерпнула пригоршню чего-то и показала Геллану свой улов:

– Бусины мимей. То есть семена.

В тёмном углу стало светлее от разноцветных бликов: семена продолжали светиться мягко, радужно, как и вчера.

– Представляешь, какой груз пёр вчера Савр, не считая нас?

Глава 11. Зачем человеку крылья?

Дара

Он грохнулся в обморок прямо на пороге замка. Естественно, я не удержала его. Кое-как удалось пристроить тело, чтобы ободранный бок не касался земли. О чёрт! Я думала, мне не придётся на это смотреть!

Жилет и рубаха, перемазанные в крови, висели клочьями. Как по мне, так из таких ран кровь должна бить фонтаном, но кровавые реки не лились, мне даже показалось, что исполосованные лоскуты побурели и начали подсыхать прямо на глубоких ранах.

Дверь в замок, естественно, закрыта.

– Открывайся, зараза! – пнула дверь ногой, затем попробовала стучать, но танцы с бубнами ей до задницы.

– Ну ладно, бездушная скотина, мы ещё поговорим о твоём поведении! – пригрозила я и даже кулаком потрясла, понимая, что ругаюсь скорее от бессилия и чтобы не впасть в панику.

Нужно что-то делать. Опытом боевой медсестры я не обладала, перевязывать раны не научилась и, честно говоря, не была уверена, что готова увидеть, какие следы оставляют когти хищника. За свою жизнь я видела только руки, расцарапанные котами, кошками, котятами, да и то не часто. И тут меня осенило.

– Ты полежи тут, ладно? Я сейчас, я быстро! – прошептала Геллану, не совсем уверенная, что он способен меня услышать, но мне так легче уйти от него: не бросала, а убегала за помощью.

Верите: у моего учителя физкультуры глаза бы на лоб полезли, если б он включил секундомер и понял, с какой скоростью я умею бегать. Неслась в сад пулей, не чувствуя ног, не понимая толком, дышу или нет. Только ветер свистел в ушах, да коса билась о спину, как колбаса в авоське.

Калитка ржаво рявкнула, возмущаясь моим беспардонным поведением, но мне было не до реверансов, пусть уж терпит. Я неслась туда, где распустили павлиньи хвосты бело-голубые мимеи.

Пока мы отсутствовали, Тяпка с комфортом обустроилась: мимеи сплели для неё домик-кокон, похожий на тот, в котором я восседала вчера. Толстая задница балдела, щёки и нос ходуном ходили: мимеи любимицу не обделили, щедро набросали своих палок. Интересно: согласятся ли они помочь мне?..

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – заканючила, упав перед мимеями на колени, и протянула ладони, как Тяпка протягивала лапки. Я не смела их калечить: Иранна сказала, что мимеи – живые. Чувствовала: вот так правильно, по-другому нельзя.

Тяпка заволновалась, начала подвизгивать. Вылезла из своего кубла и присела, сложив лапки, рядом. Мимеи дрогнули и замерли, будто прислушиваясь, затем загудели как-то тревожно, глухо. Чудилось: переговариваются, беспокоятся, сомневаются…

Мерцательная Тяпка протяжно свистнула и потёрлась о мои ладони, как кошка, оставляя жирные, щедрые радужные разводы. Наверное, это и решило исход дела: плети мимей скрутились в спирали, затем распрямились и начали падать кусками прямо мне в руки.

Я почувствовала, как слёзы забулькали у меня в носу.

– Спасибо, родные, спасибо! – бормотала я, прижимая светящиеся плети к груди.

Мимеи зазвенели, потянулись к моему лицу и слизали слёзы с щёк. Точно так, как впитывали радужную краску мерцателя. Не знаю, зачем они так делали, но понимала: им это нужно. Словно произошёл обмен: мне – ветки, им – слёзы.

Я наклонилась и поцеловала Тяпку в мягкий носик. Та довольно заурчала и полезла в своё гнездышко, а я вскочила на ноги и понеслась назад.

Геллан лежал в той же позе и на том же месте. Я осторожно положила лианы мимей на нагретые солнцем камни и начала искать, как бы стянуть с него эту рвань, которая когда-то называлась одеждой. Спереди нащупала шнуровку жилета и начала её распускать.

Нелёгкое дело мне досталось: шнур затянут так, что я сразу вспомнила фильмы про барышень прошлых веков, которые носили корсеты и без конца падали в обморок, потому что не могли дышать из-за слишком тугой шнуровки.

Как только удалось ослабить путы, Геллан застонал и глубоко вдохнул. Я осторожно стала стягивать жилет и рубашку с правой стороны.

У него изуродовано не только лицо. Шея, плечо, рука, бок – в уродливых шрамах. Бугры и вмятины – покорёженные, безобразные… красновато-синие, лишь кое-где – белёсые, зарубцевавшиеся шрамики.

А затем за его спиной что-то зашевелилось. Кажется, я взвизгнула. Это напоминало потрёпанный парус: грязный, рваный, весь в крови. Не сразу поняла, что увидела: сидела на заднице и глазела во все глаза, открывая и закрывая рот от ужаса, неожиданности. Ступор на меня свалился.

За спиной у Геллана трепыхался какой-то кожистый отросток, в таких же буграх и вмятинах. И лишь когда он немного распрямился, до меня дошло! Крыло! Страшное, лысое, обезображенное, но всё же крыло! Как у большой птицы. Птеродактиля, что ли…

Я выругалась сквозь зубы и разозлилась сама на себя.

– Вот дура! Крыльев никогда не видела, ворона?

Словесная оплеуха помогла. Я схватила плети мимей и осторожно приложила к распоротому боку, а затем попыталась пристроить их на трепыхающееся крыло. Как-то оно не слишком помогло поначалу. Но от отчаяния соображалка работает быстрее: Зажмурившись, я провела радужными ладонями по глубоким царапинам. Мимеи тут же присосались, как пиявки. Ага. С крылом дело пошло легче.

Глава 12. Тайны Верхолётного замка

Геллан

Он неловко поднялся и присел на округлую ступень. Мимеи прилипли намертво к ранам, Чувствовал, как постепенно соединяются, срастаясь, ткани. Кто бы подумал, что бесполезные кочующие кусты способны на такое…

– Ты позволишь?.. – спросил у Дары и тут же начал стягивать со здорового плеча остатки одежды. Даже если она не позволила, он сделал бы это. К Шаракану всё. Ему надо вдохнуть полной грудью.

Здоровое крыло вырвалось на волю и затрепетало на ветру. Тонкая кожа поймала лучи солнца и согрелась, задрожала от удовольствия. Изуродованному крылу не распрямиться, конечно, а новые раны от когтей Вуга принесут много хлопот, но пока Геллан не хотел думать об этом: наслаждался моментом.

– Теперь ты знаешь, почему я выродок. – сказал просто, как будто чашу воды выпил. Без эмоций, надрыва или горечи. Все страсти отгоревались давно.

– Из-за крыльев? Я думала… – Дара испуганно прикусила язык, но Геллан понял, чего она не сказала.

– Ты думала, из-за лица? Я бы тогда сказал, что урод. Хотя это и так очевидно. Выродок – нечто другое.

– Зачем ты так?.. – кажется, девчонка огорчилась. – По-моему, ты ищешь способы страдать. Но хочешь показать, что уже ко всему привык.

– Я и привык.

– Если бы привык, то не прятал крылья, а показывал бы их, как и лицо.

– Лицо я тоже прячу. Но не живу иллюзиями.

– Ты живешь в плену самого себя, Геллан. Они завидуют тебе, потому что у них нет крыльев. Завидуют, ненавидят, издеваются. Как издевались бы и ненавидели всё, чего не понимают.

– Ты не знаешь, о чём говоришь.

Дара посмотрела на солнце, смешно сморщила нос и чихнула.

– Знаю. У меня нет крыльев, но я бы хотела летать. Это здорово. И не всем дано.

– Мне всё равно уже не взлететь. – он пошевелил искалеченным крылом.

– Кто знает? – возразила Дара. – Интересно, Ви летает?

– У нас разные крылья, если ты об этом. – Геллан улыбнулся. – Я не мохнатка и даже не полукровка. Они превращаются время от времени, особенно когда пугаются, чувствуют опасность. Я не уверен, могут ли делать это специально. Если ты заметила, преображаются мохнатки только до половины: нижняя часть тела остается человеческой. Хотя легенды говорят, что когда-то мохнатки преображались полностью. У меня же крылья не исчезают. Всё время со мной, с момента моего рождения. Какая-то аномалия.

– Или наследственность.

– У мамы не было крыльев. А отца я своего не знаю.

– А что говорят ваши легенды о крылатых людях?

– Ничего не говорят. Здесь нет крылатых людей.

– Значит ты уникален, а не то идиотское слово, которым величаешь себя. – Дара засопела и сердито свела брови. – Ладно, поговорим об этом позже. Ты лучше скажи, как твой чокнутый замок открывается.

Геллан рассмеялся. Крылья весело захлопали в такт смеху.

– Он не пустил тебя, да?

– Что смешного-то? А если ты не сможешь крикнуть «вход»? Так и околеешь на его пороге?

Геллан схватился за бок: раны затягивались, но ещё болели.

– Вообще-то голос или слова для него не так много значат. Замок больше реагирует на энергетические вибрации, тепловое излучение глаз, и распознаёт «своих» и «чужих». А ты, наверное, пыталась колотить руками или ногами. Ему это не понравилось.

– Угу. Я еще и обзывалась. Обидела, видать.

Геллан осторожно поднялся на ноги, поманил Дару левой рукой. Она встала рядом. Через минуту дверь бесшумно растворилась.

– Офигеть. Надеюсь, в следующий раз ты узнаешь меня, а не то я найду способ тебя взорвать. И полетишь ты фейерверком в звёздное небо. – Дара пригрозила входу кулаком. – А если, к примеру, кто-то прикинется тебе другом, а на самом деле – враг?..

– Другу, который не друг, вначале нужно будет преодолеть замковую стену. Или хотя бы добраться до неё. Ты ночью не могла разглядеть некоторые особенности этого места. Но ещё увидишь. Да и внутри не так всё просто. Пойдём.

Они вновь очутились в комнате с камином.

– Подожди меня здесь, – попросил Геллан и исчез в одном из коридоров.

Дара присела на краешек дивана. Хотелось вымыться и напялить чистый сарафан, от которого она отказалась утром. Слишком много событий для такого короткого промежутка времени.

Геллан отсутствовал недолго. Появился в просторной рубахе и с лёгким плащом через левую руку.

– Маскируешься? – девчонка не могла удержаться от вопроса.

– Делаю так, как привык. Я покажу тебе замок.

– Экскурсия – это хорошо, – пробормотала Дара и отправилась вслед за Гелланом.

Глава 13. Муйбины уроки

Мила

У Иранны глаза, как острые пики: проникают глубоко, выворачивают наизнанку и знают всё, даже если ты молчишь. Невозможно спрятаться, делать вид, что не понимаешь, зачем муйба смотрит на тебя и чего хочет.

Мила чувствовала её взгляд даже спиной.

У Иранны брови, как крылья у птицы: изогнутые, тёмные, красивые, наполненные сигналами-символами. Нахмурились – недовольство. Поднялась левая бровь-крыло – ты ошибся; правая идёт на взлёт – есть надежда выкрутиться; обе поднимаются вверх – никогда не угадаешь, что будет дальше: смех или удивление, ирония или ободрение.

Она боялась и любила эти подвижные крылья, могла смотреть за их плавными взмахами бесконечно.

У Иранны чистый высокий лоб, гладкий, как белый валун у озера. Ни одного изъяна, ни малюсенькой морщинки. Не каждая молодая девушка может похвастаться такой кожей.

У Иранны тонкий нос и сочные губы, а волосы – она знает – цвета спелой сливы, хоть и спрятаны наглухо под шапочкой-платком. А голос глубокий, как бездонная пещера в заброшенной долине.

Никто не знает, как становятся муйбами и почему. Кажется, они живут в поселениях вечно. Приходят ниоткуда, незаметно, и становятся частью природы, быта, как цветы или деревья, родниковая вода или горный ветер.

Мила хотела бы стать муйбой – независимой. уверенной в себе, не нуждающейся в чьём-то присутствии или одобрении. Слушать птиц и варить зелья. Раскладывать карты и видеть будущее. Лечить скот и учить детей. Плести нити Обирайны и никогда не желать другой доли.

– Мила! – строго, но тихо; просто, как точка в конце предложения. «Вернись, вынырни, слушай внимательно», – говорит одно слово.

Она вздыхает и пытается вслушаться в неспешный рассказ, погрузиться в легенду. Но больше всего хочется ей сейчас оказаться в саду, где рождается новая легенда, – Мила уверена.

Счастливый Геллан – он уже вырос. Сильный Геллан – он смог преодолеть страх. А может, никогда не чувствовал его по-настоящему.

Порой ей кажется, страх – тёмный лабиринт со множеством узких тесных проходов, ответвлений, узлов, каждый из которых заводит в тупик. Безвыходный лабиринт, живущий у неё внутри.

Она боится людей – маленьких и больших. Боится звуков и шорохов, темноту и яркий свет. Боится поворачиваться спиной и чувствует себя слегка защищенной, только когда прижимается лопатками к стенам. Но и тогда боится, что из-за стены кто-то протянет руку и вцепится в волосы, оскалит клыки и вонзит их в шею, жадно высасывая кровь.

Два пёсоглава неотступно следуют за ней и вырвут горло любому, кто посмеет приблизиться со злом. Стоит только сделать знак. Но даже это не даёт ей уверенности и спокойствия.

Иногда Мила мечтала стать могущественной волшебницей, самой сильной на Зеоссе. Получить дар, позволяющий сжаться до точки, неприметного маленького пятнышка, чтобы получить свободу. Свободу от людей, которые могут сделать больно.

– Мила!

«Ты не слушаешь меня», – говорит её имя в устах Иранны. Опять она всё пропустила. В который раз. Наверное, это бесполезно, и Иранна зря тратит время на неё. Зря таскает на уроки и знакомит с детьми. Всё зря, уже ничего не исправить. Она никогда не перестанет бояться, потому что не знает, как это. Никогда не сможет разговаривать нормально, потому что не помнит, говорила ли по-другому.

«Не думай так», – голос Иранны звучит где-то внутри, но Мила никогда не признается, что слышит его. Может, ей это только кажется. Как кажется порою, что Геллан с муйбой разговаривают, не разжимая губ.

Ученики муйбы легко учатся, и даже малыши умеют колдовать – кто во что горазд. У зеоссцев это в крови – самозабвенно складывать пальцы в знаки, бросать карты, творить мелкие пакости, что-то придумывать, экспериментировать, соединять, смешивать, наводить морок… Она не умеет. Ничего. Как белое полотно: чистое, ровное, без морщин и складок, без желания стать скатертью или рубахой. Кусок холста, на котором никогда не появятся узоры.

«Не думай так» – опять голос где-то между сердцем и желудком, бьётся щекоткой, сбивая дыхание.

Толпа детей благодарит Иранну и шумно рассеивается по окрестностям. Сегодня только легенды – история сказок о прошлом Зеосса. Было или не было? Наверное, этого не знают даже муйбы.

Можно перевести дух. Становится почти тихо. Жужжит полосатобрюха, спешит собрать нектар: скоро зима, нужно её пережить. Во всю пасть, обнажая крепкие клыки, зевает Кинн – верный пёсоглав. И глаза Иранны, от которых хочется спрятаться внутрь себя.

– Тебе бы хотелось назад, в сад, где мерцатель, Геллан и небесная Дара, – она не спрашивает, утверждает.

Мила кивает в ответ: там интереснее, тем более, мерцатель… Единственное, чего ей захотелось за столько лет. Не по прихоти, а из желания сделать что-то полезное. Крошечный пятачок света внутри, сказавший, что это поможет Геллану справиться. Это Мила попросила отправиться на охоту, хотя брат не очень хотел.

– Ты могла бы пропустить урок, но им нужно поговорить.

Глава 14. Бойся отражений

Дара

Я устала. Ещё день толком не начался, а у меня голова уже готова взорваться, как бешеный огурец.

С верхней площадки для взлёта мы возвращались в полном молчании. Геллан шёл впереди, я плелась сзади. На крутых поворотах он не забывал подавать мне руку, но, кажется, думал о своём и делал то, к чему привык: эдакая джентльменская машинальная вежливость, впитанная с молоком матери или вбитая годами долгих нравоучений.

Спрашивать ни о чём не хотелось, и я ломала голову, как мягко намекнуть, что хочу побыть наедине. С мыслями и собою – при закрытых дверях. Но золотоволосый крылатый бог то ли догадался, то ли думала я слишком громко, – подвёл к моей комнате.

– Я покину тебя на пару часов. Приду, и отправимся обедать.

Заметьте: деликатно так свалил на себя мои проблемы. Не мне, а ему нужно отлучиться. Кивнула, как китайский болван, юркнула за дверь мышью и почти сразу начала стягивать с себя шмотки. Срочно в душ, вымывать чехарду из мозгов.

Чистая вода, пахнущее невесть чем мыло немного успокоили. Дурацкое платье балахоном расстроило: выглядела я в нём пугалом средневеково-огородным, как крестьянка какая-то дикая. С кроссовками пришлось расстаться, но сапожки, к платью-рубахе предложенные, мне понравились: мягкие, узорчатые и точно по ноге.

Я затянула в ванную пуфик и, пристроившись у мутного зеркала, принялась волосы мокрые расчёсывать. Дурацкое занятие, особенно с гребешком в руках. К счастью, я вспомнила слова Геллана об умном мейхоне, закрыла глаза и представила свою любимую расческу. Ну, как вам сказать? Расчёска появилась. И почти такая, как нужно. Видать, думать правильно я ещё не научилась. А может, мейхон создавал вещи, как видел или как мог.

Волосы у меня по пояс – блажь папули. Давно безжалостно рассталась бы с косой, но с моим папой лучше не спорить… до поры до времени. Модные прически я решила делать после окончания школы, когда вырасту. Стану взрослой, и папуля смирится с этим. Спорно, но в мечтах я не собиралась бояться его гнева.

Сижу, значит, чешу косу, и что-то как-то нехорошо мне. Словно кто-то следит за мной из зеркала недобрым взглядом, злобным и кинжалистым. Я раз в подобие зеркала глянула, второй… вроде как нет ничего, но только глаза опущу – трындец что творится.

Нервы не выдержали. Вскочила – и дёру из ванной. Двери закрыла, аж полегчало. Тихо так, спокойно. Прочёсывая прядь за прядью, поняла, что засыпаю, проваливаюсь, отключаюсь, но ещё стойко пытаюсь волосы в порядок привести: запутаются же, потом со слезами не раздерёшь.

И тут началось. Тихий шорох. Затем скрип. Потом скрежет, вроде как кто-то ногтями по шероховатой поверхности провёл. Долго так, протяжно, с оттяжкой. Фильмы ужасов смотрели? Так вот, только тягостной музыки, по мозгам ездящей, не хватало для полного атаса.

Спать мне, естественно, перехотелось. Сидела на кровати, зажав расческу в потной ладони, с выпученными глазами и сердцем, что готово выпрыгнуть из ворота иноземной рубахи и зайцем ускакать в поля. Или ещё куда подальше.

К повторившемуся царапанью добавилось какое-то бульканье. Ждать, чем всё это закончится, я не стала – пулей вылетела из комнаты, покрепче дверь ногой приложила и, заметавшись, рванула туда, где комната Геллана находилась.

Не знаю уж, память у меня хорошая или просто повезло, как дуракам порой везёт, но комнату я нашла быстро. Влетела торпедой, без стука, и привалилась к дверям спиной, переводя дух.

Он стоял посреди комнаты, голый по пояс, спиной ко мне. Статный, широкоплечий. Левое крыло наслаждалось свободой, покорёженное правое чуть распрямилось, на нём видны розовые, уже затянувшиеся царапины. Как и на боку. Мимеи, похоже, потрудились на пять с плюсом: от кровавых ран остались только розовые рубцы.

Не знаю, как я успела всё это заметить: обернулся Геллан почти мгновенно, сжатый, собранный, готовый дать отпор. Брови сведены, глаза жесткие, как подошва кирзовых сапог, скулы заострены, губы сжаты.

А затем мы как будто на Луну попали и веса лишились. Он посмотрел в мои глаза, застыл. Зрачки расширились – и глаза из голубых превратились почти в чёрные. Лицо расслабилось, смягчилось, стало каким-то незащищённым, словно шелуха какая-то спала. А я впервые смотрела на него без страха и отвращения.

Затем он моргнул – и всё исчезло. Шум в ушах рассеялся, тело стало тяжёлым, как ему и положено, а воздух больше не напоминал разреженное пространство.

– Что-то случилось, Дара?

Геллан сложил крылья и натянул рубаху. Я откинула руками влажные волосы с глаз.

– Там… что-то скребётся. В комнате, в ванной. Может, я сумасшедшая, но оно, наверное, смотрело на меня из зеркала, а потом вылезло.

Не знаю, что я молола, сбивчиво пытаясь объяснить, от чего удрала из комнаты. Меня вдруг накрыло удушливой волной стыда, показалось, что сейчас Геллан вытурит меня вон и скажет, что я спецом что-то выдумываю, чтобы в его комнату влезть. Но он не вытурил.

Пока я блеяла, мычала и махала руками, Геллан жестко шнуровал жилет, затем намертво закрутил узлом длинные волосы и надел поверх жилета какую-то сбрую. Она плотно легла по всему телу, словно слилась с ним в объятии, щёлкнула возле горла большой сиреневой застёжкой. С виду – как драгоценный камень, но я таких огромных никогда не видела. Камень мерцал и пульсировал, переливался плоскими гранями.

Глава 15. За обедом тоже не соскучишься

Геллан

После случая в конюшне – он знал – станет немного по-другому. После таких обострённых накатов Геллан начинал чувствовать людей глубже, на расстоянии. Не сразу, постепенно, но по нарастающей. Так тихий звук превращается в громкие аккорды. Вначале разрозненные, резкие, терзающие слух. А затем, потолкавшись друг об друга, ноты находили нужные места, соединялись и превращались в мелодию, красивую музыку.

Он не уверен, что хотел этого, но уже ничего не мог изменить. Она забавная, живая, настоящая – девочка, упавшая с неба. По-детски непосредственная, но уже умеющая думать головой. Выплескивалась в словах и чувствах. Говорила, что думала, поступала так, как считала нужным. Не пряталась в скорлупе. Спрашивать, восторгаться, огорчаться для неё всё равно что дышать.

Дара страшилась его уродства, отводила глаза, но в то же время не отскакивала брезгливо, не презирала и не избегала. Её не пугали мохнатки, и она не жаждала крови виновного.

Небесная тормошила его, побуждая открываться. В бою, будь она коварнее и злее, жестче и хладнокровнее, заставляла бы противника ошибаться – и разила бы точно в цель. Но Дара не воин, слава диким богам. Точнее, не воин с оружием в руках. В ней – другое начало.

Когда девчонка влетела в комнату, Геллан увидел её другой. Совсем другой и… по-иному. Лишившись мальчишеских одежд и девчоночьей косы, словно перешагнула грань: вышла из одного мира и появилась в другом.

Мягкие волосы падают вниз, как горный ветер. Пахнут душисто, едва прикрывают ещё по-детски пухлые щёки, делая лицо старше, четче, скульптурнее. Глаза кажутся больше, ресницы – пушистее. Мягкое платье чертит линии фигуры. Шея, тонкие ключицы, маленькие холмики грудей… Ещё не девушка, но уже и не ребёнок. Ещё не цветок, но уже и не бутон с плотно сжатыми от незрелости лепестками.

Он катился куда-то вниз, понимая, что поднимается вверх. Не хотел отводить взгляд. Не хотел уходить из замершего звука, от которого странно сжималось сердце… Никогда. Никогда Геллан не чувствовал себя так. По-настоящему. Брёл по пустыне среди песка и камней и вдруг – распахнутая дверь, где буйно-красочно, радостно и светло.

Через миг всё кончилось, но он знал: дверь существует. Всё остальное уже не имело значения: дверь означала выход, какой бы тёмной ни была ночь, каким бы опасным или запутанным ни казался путь.

С ухайлой Геллан справился быстро: она не показалась голодной или ослабленной, как раз в меру. Это черкнуло где-то по краю сознания, оставив зарубку: твари не появлялись давно, особенно здесь, в долине. Да и отражатель слабоват для особи такого размера, но об этом можно подумать и позже.

Надо подыскать новую комнату для Дары и пообедать. И пора бы уже Миле вернуться в замок. Что-то сегодня девчонка задержалась на муйбином уроке.

Они пошли в соседний коридор.

– Выбирай. Здесь комната Милы, кстати.

– Ну, вот я рядом, можно? – живо так, без капризов. Но на пороге задержалась, глаза прикрыла.

Геллан улыбнулся: сейчас комната станет не такой, как в прошлый раз. Та, кремовая, парадная, как праздничный торт, совсем ей не подходила.

Так и есть: ярче, суматошнее, не такая идеально правильная. Наверное, почти как дома.

Он остановился на пороге.

– Не уходи, – Дара скакала на одной ноге, пытаясь поскорее заплести косу. Она боялась. Не сильно, но пока не хотела отпускать телохранителя.

– Ну вот как можно не смотреть на себя, ерунда какая, – бормотала девчонка. – И так как пугало в этом балахоне, так еще и на башке не понятно что.

Геллан вздохнул. Подошел и легко прикоснулся к плечам. Она посмотрела на него с помесью удивления и досады.

– Остановись, не спеши, не бегай.

– Ты как мой папа, – огрызнулась Небесная, всё ещё судорожно цепляясь за полувлажные волосы. – Тот тоже – только команды раздавать налево-направо. Солдафоны хреновы.

Он не стал спорить, но губы на месте удержать нелегко: пытались растянуться в улыбке. Геллан мягко взял Дару за кисти, отвёл пальцы от волос. Поправил выбившуюся прядь.

– Её уже нет, Дара. И я буду с тобой рядом, пока ты не успокоишься. А теперь смотри мне в глаза.

Она забавно повела бровями, вытаращилась и состроила рожицу, втянув щёки, отчего рот стал похож на нос мерцателя.

– Уже лучше, – Геллан улыбнулся, – но так ты ничего не увидишь.

Дара старательно смотрела ему в глаза. Голубые, до синевы, с мягкими тёмными ресницами-опахалами.

– Не так, – терпеливо сказал он, стараясь отмахнуться от ее мыслеобразов. – Смотри не на радужку, не на разрез глаз, не на цвет и густоту ресниц.

Девчонка дёрнулась из его ладоней. Он всё ещё держал её за плечи.

– Ты мысли читаешь, да? Тебе не стыдно?

– Я смотрю в твои глаза – и трудно не уловить, куда ты смотришь и что видишь. – снова улыбнулся и покрепче сжал пальцы на предплечьях.

Глава 16. Дорога в облаках или путь в долину

Дара

У меня уже не только голова вспухала. Мозги набекрень, глаза навыкат, волосы дыбом. Хотелось встать и с силой щипнуть себя за руку. Или нет, – дать пинка поувесистее, чтобы очнуться.

Полдня! А как будто месяц или целый век прошёл. Да я тут поседею раньше времени, если и дальше в таком темпе закружит вальс жизни.

Мила валялась на полу и не шевелилась. Может, в обморок девчонка хлопнулась от испуга. Рядом два пса-броненосца стояли, набычившись. Ви на заднем плане беспомощно хлопала огромными белыми крыльями, роняя перья. Геллан стоял в какой-то странной позе ко мне спиной.

И только Иранна и Дред спокойны. Первая делала пальцами какие-то пассы, второй стоял темно-золотым изваянием. Вообще не поняла, что он в столовой делает. Торчит как статуя. Может, как раз в этом его и роль – украшать помещение.

У меня так и чесались руки дёрнуть блестящий кол из стола, Геллан, видать, понял (или фиг его знает, как он это делает), распрямился, предостерегающе глянул и тут же сам, ухватившись голой рукою, стерженёк потянул.

Ну да, я вряд ли бы его вытянула. Мышцы левой руки Геллана напряглись. Красивый такой бицепс, рельефный, как у артистов в кино. Жаль, перчаткой без локтя наполовину прикрытый.

На вид стержень металлический, холодный, а черный круг вокруг себя то ли выжег, то ли плеснул чем. Длинная такая штука, с метр, наверное. Геллан вынул кол медленно, плавно. Зажал в руке и глаза прикрыл. Потом посмотрел на Иранну. Такое зло взяло: они разговаривают между собой о чём-то глазами, а ты сиди тут, гадай, что и почему.

На полу зашевелилась Мила. Посмотрела на меня беспомощно. Глаза тёмные из-за зрачков расширившихся. Я протянула руку:

– Поднимайся давай, вывалилась тут, как на пляже. Солнца не будет, загара тоже. Это шуточки всё, да, Геллан?

Ну, вы поняли, я так хотела его выспросить исподволь. Харэ им с Иранной глазки друг другу строить.

– В общем, приблизительно верно, – пробормотал он, не отрывая глаз от Иранниного спокойного лица. – По крайней мере, никакой угрозы нет.

– Ты ж говорил, замок чужих не пускает. Поэтому все могут спать спокойно.

Это я больше для Милы говорила. Она уже поднялась и платье отряхивала. Я вытряхивала из её кудрей остатки еды: мы с ней ненароком пару тарелок прихватили на пол, когда Геллан ногой стулья из-под нас вышиб.

Геллан наконец-то оторвался от Иранны и посмотрел на меня. Не сердито, но пристально, словно приказывая не болтать много. И глазами на Милу повел. Ну да, я дура, что поделаешь. Вот же шаракан безрогий! Вечно меня за язык дёргает!

– Ладно, развлеклись немного – и хватит. Это чтобы обед пресным не казался, Дара. Остренького в соус. – Иранна глаза прижмурила, как кошка. Да она издевалась по ходу! Но возражать я не стала, достаточно того, что рука Милы в моей тряслась.

– Марш по комнатам. Умылись, переоделись все. – она зыркнула на Геллана. – И отправимся в долину. Я распоряжусь, Дара, чтобы тебе другое платье дали. Вы сейчас красивые, как хавры.

Я нырнула в глаза Милы, как Геллан учил. Она, видимо, сделала то же самое. Не удержавшись, хихикнула. Мила тоже. Вначале неуверенно, будто боясь, а затем звонче, раскрываясь, как цветок после дождя или под лучами солнца. Я услышала, как приглушенно кашлянул Геллан. Мелодично закурлыкала Ви. И даже у изваяния Дреда дрогнули скульптурные губы. У Иранны тоже потеплели глаза, а на губах заиграла улыбка, делая её лицо красивым до невозможности.

Пока мы веселились, Иранна, видимо, успела на счет одежды распорядиться. В новой комнате меня ждало очередное балахонное платье, правда, уже не домотканно-желтоватое, а ярко-голубое. Наверное, чтоб меня издалека видно было, или намекали на моё небесное происхождение – кто их поймёт, шутников здешних.

Чертыхаясь, я умылась, переоделась и наскоро переплела потуже косу. Как смогла, не глядя. За этим занятием и застала меня мышка Мила, что проскользнула в дверь неслышно и замерла на пороге, испугавшись, наверное, своей смелости. Кудряхи старательно приглажены, щёчки розовые. Платье серенькое, неприметное.

– Не бойся, я не кусаюсь.

Мила вспыхнула сильнее и помотала головой.

– Т-тяпка…

– Да зайдём мы к нашей обжоре, не переживай. Ей в саду хорошо, нравится. Царица: всё ей одной, представляешь?

Мила смотрела недоумённо.

– Ну… властительница, госпожа она. Царица по-нашему.

Мила застенчиво улыбнулась и кивнула: поняла, мол.

– Пошли, а то эти двое сожрут нас. Или уйдут сами.

Так мы и появились в комнате с камином – рука об руку, как две неразлучные подружки. Естественно, Геллан и Иранна уже нас ожидали.

Никто не возразил против похода в сад. Геллан отправился в конюшню за лошадьми, а мы пошли Тяпку проведать. Как и ожидалось, она блаженствоала. Мимеи разрослись ещё больше, стали гуще и толще, налились голубизной, белый цвет почти исчез, мелькал лишь изредка на концах завитушек и узких толстых листьев. Потрясающее зрелище!

Глава 17. Меданы или почему пестрота бьёт в голову

Дара

Скоро дорога пошла на спуск, медленный такой, плавный. Земля становилась ближе и рельефнее, показались тёмные, рассеянные по долине домишки, прилепившиеся к горам и прячущиеся среди деревьев. Не было в картине стройности, домиков по шнурку, хотя бы условных улиц. Как говаривает моя бабуля: как бог на душу положил. Безалаберно, сикось-накось, словно на картине сумасшедшего художника-авангардиста.

Пока мы подъезжали, собрался народ. «Народ» – условное название разноцветно-кричащей толпы, состоящей, как оказалось, исключительно из баб и детей.

Видали когда-нибудь цыганский табор? Так вот, помножьте ощущения на десять. Во-первых, у меня сразу глаза разъехались в стороны и начали слезиться. Но не от избытка чувств, как давеча, а от буйных красок. Но это не то, что вы подумали, зуб даю. Я сама не сразу поняла, в чём подвох, пока мы не подъехали ближе. У этих баб – волосы разноцветные, как у сумасшедших панков: ядовито-зелёные, ярко-жёлтые, синие, розовые, бирюзовые, красные…

Обалдеть! Волосы короткими шапочками, кудрями до плеч, спутанными лохмами до задницы. Косичками, хвостиками, сосульками. С ленточками, бантиками, какими-то рогастыми спиральками.

Наряжались барышни тоже… эээ… эпично. В основном – грудастые, крутобёдрые, меданы не прятали свои женские прелести, бессовестно обнажали пышные груди, носили вверху тесные, в облипочку, блузки или платья, а внизу предпочитали юбочки попышнее, с оборками, рюшами, воланчиками, чем еще больше смахивали на чокнутых цыганок.

Если вы думаете, что носили они юбки в пол, то не угадали ни разу: по-разному выпендривали свои красоты: кто еле задницу прикрывал, кто поскромнее; юбки до колена – вообще почти прилично, и лишь меданы постарше (и то далеко не все) носили юбки необъятных размеров по пяты. Даже глубоко беременные девушки не считали нужным скромничать, выставляя выпуклые животики из-под тесных коротких блузок.

Лица яркие, колоритные. Глазастые в подавляющем большинстве, с броской боевой раскраской, тенями в тон шевелюр, яркими помадами на больших ртах. Я бы не сказала, что все красавицы, но в каждой есть нечто, притягивающее взгляд. Каждая – по-своему хорошенькая, ни одного уродливого или тусклого лица, отчего в голове мутилось ещё больше.

Зато на них почти не было побрякушек. Всякая фигня в волосах да у некоторых – медальоны, ныряющие глубоко в ложбинки между упругими грудями.

Мы подъехали и спешились. Я в своём ярко-голубом платье выглядела невыразительной простухой, судя по всему. Уж молчу про Милу в сером. Оставалось только загадкой, почему муйба Иранна одевалась иначе и носила шапочку-платок, что, как чепец у монашки, полностью скрывал её волосы.

– Геллан, ты зачем нам девчонку приволок? – гаркнула красноволосая медана, что стояла немного впереди, выставив вперед красивую точеную ножку в разрисованном сапожке и заложив руки в боки. – Мало тебе девок в Долине?

Меданы загалдели и заржали. Видать, шуточки подобного рода всем нравились. Беспардонно, однако, но я пока решила помолчать. До поры до времени. Тем более, Геллан так сжал мою руку, что захотелось наподдать ему посильнее, чтобы силу свою рассчитывал, культурист хренов.

– Я так понимаю, других проблем нет, кроме как обсудить, кого за собой приволок властитель, да, Ивайя?

О, блин. Оказывается, он умеет разговаривать как властитель. Холодно так, высокомерно даже. Другим бы как отрезало после такого ушата ледяной воды, но не этим чертовкам.

– О да, шаракан побери, умираем от любопытства, зависти, не спим ночами, страдая по твоим голубым глазам, Геллан, – пропела Ивайя, бесстыже стреляя глазами.

Меданы заволновались, как море, посыпались реплики, перемешанные со смехом. И тут вперёд вышла Мила. Встала впереди нас. И море сдулось, скисло, как молоко от лимонного сока. Ничёсе поворотец… Вот вам и трусишка, зайка серенький...

– Ну ладно, мы пошутили немного. Ты же знаешь, динь, нам бы только зубы скалить.

Мила кудрями тряхнула и, не выдержав, глаза опустила. Бояться её, конечно, никто не боялся, но открыто хамить при девчонке меданы явно не собирались.

– Не очень хороши дела, Геллан. Мы так понимаем, поход за мерцателями провалился. Иначе ты с утра пришёл бы сюда со шкурками, – проговорила бирюзовая хорошенькая ведьма. – Вместо мерцателей ты поймал девчонку.

– Это Дара. Она свалилась мне на голову.

– Да ладно, – усомнилась ярко-жёлтая, носатая, с немного косящим правым глазом, но милая, с пухлыми губами сердечком, ямочками на подбородке и щеках, – Небесный груз?..

Меданы загалдели, как стая разношерстных попугаев, орали все сразу, махали руками. Ногти они тоже красили под цвет волос.

– Какой прок от девчонки, – вздохнула Ивайя, – их у нас сотни. Груз она или не груз… Вряд ли это нам поможет. Ткачики разбегаются, ленивые твари, половина домов недостроены, мужики то мотаются по лесам да горам, то спят, то байки у костров по ночам травят. Всё, как всегда, а осени скоро конец. И вряд ли мы переживём ещё одну блуждающую.

Меданы поддакивали, шумели, жаловались. Я уже ничего толком не понимала.

Глава 18. Сорокоши, коровы, ткачики или как умеет работать ленивая скотина

Дара

Они неслись со всех сторон – орущая разноцветная орава, споро перебирающая лапками. Это напоминало нашествие саранчи из какого-то документального фильма. Длинные мохнатые тела огромных гусениц с ушами и хвостами-антеннами.

Кажется, я взвизгнула. Геллан и Мила стояли застыв. Ряды впереди идущих медан дрогнули. Часть ведьм по инерции ещё шли за Иранной, но постепенно все повернули оглобли и рванули в нашем направлении.

Две сумасшедшие цветастые оравы. С двух фронтов. Как два войска, стремящиеся сойтись в чистом поле и показать ратную удаль. Я уже ничего не соображала, сил и ума не хватало дать стрекача: ноги словно приросли к земле. Мила дрожала рядом. Геллан напрягся. Эти двое не столько напуганы, как удивлены, не зная, чего ожидать, но в тот момент мне было не до анализа их поведения. Я водила глазами от одного «войска» к другому.

Первыми добежали мохнатые гусеницы. Наплевав на Милу, Геллана и даже двух псов, они дружно устремились к моим ногам и тёрлись, недовольно распихивая друг друга.

– Это сорокоши, – тихо сказал Геллан и посмотрел на меня долго-долго, внимательно, наклонив голову к плечу.

– В-ведьмины с-с-сорокоши, – добавила Мила.

На поверку гусеницы оказались котами. Морды у них походили на кошачьи – с вибриссами и клыками. Мохнатые, как меховые шапки, с помпонами на антенных ушах и хвостах, откуда свешивались вдобавок пушистые растрёпанные кисточки. Круглые глаза с вертикальным зрачком и огромные разноцветные носы. Ей-богу, будто у клоунов в цирке. Длинные, как у такс, тела, и коротенькие мохнатые ножки– точь-в-точь кошачьи, но сколько у них лап – сосчитать сложно. Я пыталась и сбивалась: у кого шесть, у кого – восемь, а у некоторых и больше.

– Кого-то они мне напоминают, – пробормотала я, пытаясь унять дрожь: что-то меня растрясло от страха и неожиданности, как Милу.

А коты, не обращая внимания, клубились кучей, орали и заглядывали в глаза. Я опустилась на колени и погладила головы самых наглых счастливцев. Задворки кошачьего войска недовольно замяукали. И тут налетели меданы.

– Это что творится-то?

Казалось, они готовы порвать меня на тряпки. В клочья, чтобы только пух в небеса. Они вопили, пенились, махали руками, пока не поняли, что их драгоценным котам ничего не угрожает. В какой-то момент стало тихо. Учащенное дыхание медан. Огромные глаза на лицах. Открытые от удивления рты. Кажется, они потеряли дар речи. Удивительно.

Первой очухалась Ивайя:

– Хм… Небесный груз, говоришь? Упала с неба, да, Геллан?..

Меданы наступали стеной и постепенно брали нас в кольцо. Сорокоши сделали это раньше. Мохнатый круг плотно сжался у наших ног. На какое-то мгновение мне показалось, что если меданы вздумают на нас напасть, сорокоши дадут бой. Но ни одна ведьма не решилась даже лишний шаг в нашу сторону сделать.

– Они нас предали, да?.. – растерянный тонкий голос из толпы прозвучал с надрывом и горечью, как будто рядом лежал дорогой сердцу покойник.

Мне вдруг стало смешно. Я пыталась сдержаться, честно. Краснела и надувала щёки, прятала лицо в ладони, тряслась телом, но сдавленные хрюки вырывались наружу, напоминая не очень приличные звуки эээ… немного из другого места. Как хорошо, что Геллан стоит. А то, наверное, отдавил бы руки своими железными лапами. Скажем без обид, это не помогло бы.

– Нет. Просто… все животные ведут себя так, когда оказываются рядом с Дарой.

Он упорно не рассказывал меданам про Тяпку. Интересно, почему? Но раз он так решил, я не собиралась выдавать маленькую тайну замкового сада.

– Все животные – ладно, но сорокоши?!

Чем, собственно, эти котообразные гусеницы отличаются от других животных? Я пыталась отдышаться.

– Значит сорокоши не исключение. – вот кого трудно прошибить, так это Геллана. Умеет он в такие моменты разговаривать спокойно и уверенно.

– Мы покраской сегодня займёмся или будем бегать туда-сюда? – это Иранна отозвалась. Она тоже вернулась вслед за меданами.

Ведьмы молчали, сорокоши тёрлись рядом со мной. Мне удалось наконец-то успокоиться.

– Так, харэ пялиться. Пора делом заниматься, – сказала я, поднимаясь на ноги. – А вы брысь по лавкам, мышей ловить! – прикрикнула я на сорокош. Те нехотя дрогнули и, жалобно мяукая, оглядываясь, начали разбредаться. Попутно они тёрлись о ноги медан: видать, прощения просили.

– Что ты сделала нашим кошам? – подал кто-то голос. Обвиняюще так, с угрозой.

– Валерьянкой облилась с ног до головы, – разозлилась я.

– Ха! На них ни одно зелье не действует!

– Ну тогда что за вопросы? Откуда мне знать, почему они сбежались. Эка невидаль. Да коты что хотят, то и делают, гуляют сами по себе и ластятся к кому хотят.

Я отряхнула платье.

– Но не сорокоши, – повторил кто-то с маниакальной настойчивостью.

Глава 19. Спасение ткачика

Геллан

Дара всё же воин. Не пасует, не сдаётся, быстро встаёт на ноги, если падает. Готова дать отпор и возглавить войско. Интересно, появись она во времена властвования Пора… Смогла бы устоять и не превратиться просто в слабую девочку, напуганную до смерти?..

Он крепко сжимает челюсти. Лучше не думать о мерзком гайдане. Не надо дразнить Обирайну. Пора нет, а последствия его жизни ещё долго будут бродить бесплотными тенями по этим землям.

Геллан смотрит, как Небесная расхаживает возле ткачиков, прикидывает что-то, хмурится, настраивается. Ему не хочется влезать, хотя чувствует её намного лучше и любопытно послушать, какие мысли выстраиваются в её голове, но сейчас не надо вмешиваться и сбивать. Она и так уже понимает, что мысли здесь – нечто общее, если звучат чётко, эмоционально, громко.

К двум другим ткачикам ноги понесли Дару сами. Толпа почти неслышно двинулась вслед. Он, Мила, меданы. Яркие головы недоверчиво покачиваются, ведьмы переглядываются, но не решаются именно сейчас спорить и кричать. Идут, как привязанные. Геллан почувствовал приближение Иранны. Не спешит, как всегда. И не опоздает, как обычно.

Ну, конечно, Дара нашла их. Эти немного поменьше, работают вяло, без конца застывают, приподнимаются и дирижируют двумя мохнатыми лапами.

Дара остановилась, прикрыла глаза. Геллан почувствовал, как поднимается изнутри возбуждение. Острое, меняющее краски мира, словно зрение перестаёт принадлежать тебе и, срывая одежды, показывает настоящую суть, сердцевину истины, заваленную до этого буреломом, сухой травой, ненужными предметами.

Вот оно, то самое, о чем рассказывается в легендах. В словах витиеватых и старых, как ароматный бальзам, пылящийся глубоко в лабиринтах замка, живёт нечто древнее, могучее, но утратившее первоначальный смысл. Полуистлевшая быль, ставшая сказкой для детишек.

А правда – всегда рядом. Неожиданная, как удар из-за угла. Как девчонка-чужачка, упавшая с неба, чтобы оживить легенды.

– Удивительно, да? – это Иранна. Говорит так тихо, что другие не слышат. Только он может уловить невесомый шёпот. – Даже у сайн-фуналий нет такой силы. Где они, те ткачики, что возводили замки на Зеоссе? Вымерли или живы?

– Живы. – ответил Геллан ей мысленно. – Это мы потеряли силу. Не понимаем и не знаем, кто эти мохноногие страшилы с глазами детей. А она знает.

– Я всегда гордилась тобой, мой мальчик.

От Иранниной редкой похвалы всегда жарко, но сейчас ему недосуг самолюбоваться.

Ткачики. Добрые, но не всегда покладистые дети, ваяющие домики по своему желанию, капризу, настроению. Подталкиваемые меданами, никогда не слушаются настолько, чтобы стать по-настоящему ручными.

Толпа, вздрогнув, ломается. Дара срывается с места и, спотыкаясь о камни, летит, куда ведёт её зов. Он уверен в этом: девчонка сосредоточена, смотрит в пространство, а не под ноги, а потому спотыкается.

«Осторожно!» – хочет предупредить Геллан, но вместо слов устремляется вслед, огибая оторопевших медан. Такое впечатление, что эти скандальные стервы, вечно готовые к боевым действиям, напуганы или растеряны.

Редкие деревья, уцепившиеся за камни, изогнутые под причудливыми углами, постепенно отвоёвывают территорию, становятся гуще. Стволы – ровнее, тень – глубже. Дара летит напролом, вскрикивают птицы, из-под ног разлетаются писклики и мелкие зверьки.

– Это здесь! – вскрикивает она и указывает рукой на скопление гладких валунов, поселившихся, будто не к месту, прямо в окружении галатий, что спустили тонкие ветви до земли и пошли кольцами по кругу, поджидая, пока кто-нибудь не кинется в их объятья.

Геллан успевает схватить её за талию почти на самой границе живой ловушки.

– Пусти! – брыкается девчонка, но с ним ей не сладить. – Пусти, чурбан бездушный! Он умирает!

– Если я тебя отпущу, умрёшь ты.

Она затихает, но дышит тяжело, по инерции ещё взмахивая руками. Геллан осторожно опускает её на землю, придерживая на всякий случай, хотя чувствует: Дара не бросится очертя голову, послушается.

– Смотри.

Он приседает, поднимает с земли камешек и бросает в гущу тонких колец, которые мгновенно покрываются острыми длинными шипами и кровожадно смыкают кольца-челюсти. Клац! Каменная крошка летит вверх, галатии недовольно ворчат и, спрятав шипы, замирают, ожидая жертвы повкуснее.

Дара оборачивается. Глаза круглые.

– Мне надо туда, – бормочет, а лицо становится беспомощным, как у ребёнка.

– Сейчас, не торопись. – говорит спокойно, прислушиваясь к лесу. Кто-то должен был пойти за ними вслед. Так и есть.

– Что за манера бежать куда глаза глядят. – задыхаясь, сердито говорит Иранна. – Кому-то уже давно не пятнадцать лет.

– Ты умеешь передвигаться быстро, – почти одними губами говорит Геллан.

– Ну да. И тюкнуть медан в темя самолюбия, заставив усомниться в собственной исключительности? И потом, ты петлял по воздуху среди деревьев?