Второй шанс

1

«Конечно, „нива“ – это не „лендровер“, но сомнительно, чтобы наше отечественное бездорожье оказалось по зубам чуду забугорного автопрома… Обломал бы он тут и зубки, и ножки… Колеса то есть…»

С такими мыслями Константин, словно водитель-ас на авторалли, ловко выруливал между могучими стволами вековых кедров, рискуя оставить на одном из них то дверь, то зеркало, то еще какую-нибудь деталь своего видавшего виды самоходного агрегата.

Так и хочется сказать, что дорога была ужасной, но получается неувязочка: дороги как раз не было вообще. Имел место пологий косогор, обильно поросший кедровником и усеянный то тут то там круглыми белесыми валунами. Выпирающие из травы голыми великанскими черепами камни и стали основным препятствием, грозившим прекратить путешествие в любую минуту.

Конечно, автомобиль давно следовало оставить и продолжать путь пешком, благо, до цели оставалось всего ничего… Километров пять-шесть по изрядно пересеченной местности. Поэтому любой, кому приходилось путешествовать с полной выкладкой, проще говоря, с тридцатью-сорока килограммами совершенно необходимых вещей за плечами, отлично бы понял Костю в его нежелании «спешиваться» до последнего. К тому же здесь присутствовала и несколько иная материя, напрочь незнакомая иностранцам и отечественному «поколению пепси»: страшно было бросать машину вдалеке от лагеря без присмотра, вот и все.

Однако всему хорошему рано или поздно приходит конец.

Жгучей завистью завидуя таежным первопроходцам прошлого, странствовавшим не за рулем безмозглых машин, а верхом на умных лошадях, чувствующих дорогу древним, напрочь атрофировавшимся у людей инстинктом, путешественник ударил по тормозам перед предательски скрывавшимся до последнего момента в траве камнем. Тут же с замиранием сердца он ощутил резкий толчок, похоронным звоном отозвавшийся где-то в животе. Ну там, где у всех автомобилистов гнездится душа, слишком гордая для того, чтобы опуститься ниже, и недостаточно окрыленная, чтобы воспарить к небесам.

– Все, крантец! – в отчаянии взвыл он тремя секундами спустя, разглядывая, ощупывая и чуть ли не облизывая свежую вмятину, украсившую бампер. – Пропади все пропадом! Нет, дальше ножками!

Многих читателей, особенно из числа проживающих в столицах, вероятно, изумит подобная скаредность, но как, скажите на милость, реагировать нищему провинциальному инженеру, мизерная зарплата которого вплотную приближается к стоимости этой самой никелированной железяки? Честное слово, инженер Лазарев предпочел бы повредить любую из своих Богом данных конечностей, чем какую-нибудь из причиндал нежно лелеемого «железного коня»…

Все еще прикидывая в уме стоимость необходимого ремонта (за нынешний марш-бросок Костин «Буцефал» терпел уже далеко не первый урон), путешественник выгрузил имущество и замер над грудой, ожесточенно скребя в затылке. Для переноски всего этого скарба не хватило бы и троих здоровяков, не то что одного мужичка, пусть и не хилого, но далеко не богатырского сложения. Значит, придется сделать несколько рейсов… Поэтому и упираться в первый раз, при рекогносцировке, так сказать, не стоит. И вообще: куда торопиться – на исходе всего лишь второй день отпуска, а впереди… Да чертова уйма дней впереди!

Так. Палатка, двустволка, патронташ, удочки, спиннинг… Это святое. Без этого – никак. Сухой паек, фляга с этим самым… ну вы понимаете… котелок, фонарик, то да се…

«Кило двадцать получается. Дотащу?.. Легко, как выражается сынишка».

Константин подумал и добавил к поклаже туго свернутый надувной матрас и трехлитровую канистрочку с бензином. Теперь самое то. Нет, еще не все…

Воровато оглянувшись, путешественник открутил винты, крепившие пластиковую облицовку багажника, извлек и тут же суетливо спрятал в тючок с палаткой длинный сверток, замотанный в брезент.

Теперь действительно все. За остальным можно наведаться хоть через неделю…

– Топ, топ… Мама, не грусти… – пыхтел Костя, преодолевая подъем, с каждым шагом становившийся все круче и круче. – Люди подберут меня в пути[1]… Бензин запросто можно было оставить… Черт! Когда же закончится эта круча?.. Только это буду уж не я… Это будет мумия моя…

Травы под ногами становилось все меньше и меньше, а отдельные валуны постепенно слились в сплошной монолит, бугристый и изборожденный трещинами, будто коралловый риф. Только на коралловом рифе нет такого обилия разнокалиберного каменного крошева, вероломно скользящего и осыпающегося при каждом шаге…

Лазарев остановился, прочно вцепившись в огромную глыбу, напоминающую изрядно сгнивший коренной зуб и, отдуваясь, бросил взгляд назад на пройденный маршрут.

«Мама дорогая! Неужели я забрался сюда без посторонней помощи?.. А вверх-то еще ползти и ползти… Может быть, где-нибудь есть тропка поположе? Нет, всюду уклон больше тридцати пяти градусов…

Стоп! А это что?

Оп-паньки! Вот же прогал!»

В сплошном каменном склоне зияла узкая расщелина шириной едва ли более метра, почти неразличимая снизу, от оставленной «нивы», и поэтому незамеченная…

Несмотря на то, что дно прохода оказалось сплошь заваленным скользким щебнем, угол наклона в нем не превышал пятнадцати градусов и позволял продвигаться вперед пусть и не прогулочным шагом, но все-таки не с такой нагрузкой, как до того. Главное, чтобы высоченные стены не сомкнулись где-нибудь впереди, иначе до самого входа придется пятиться по-рачьи, без малейшей возможности развернуться.

Изрытые временем плоскости то угрожающе сближались, то несколько расступались, вселяя надежду на благополучное завершение пути…

Где-то метрах в ста от устья расщелины Костя ощутил болезненный укол в груди и вынужден был опуститься на одно колено, чтобы переждать минутный приступ головокружения.

«Все… Похоже, пора завязывать с такими авантюрами… – испуганно пронеслось в мозгу. – А вдруг „мотор“ откажет именно сейчас? Никто ведь никогда и не найдет в этой щели…

Да… Все-таки тридцать девять уже – не мальчик… Эх, где мои шестнадцать лет?..»

Вроде бы отпустило.

Константин поднялся на предательски трясущиеся ноги и немного попрыгал, перемещая груз за спиной в более удобное положение. Ну! Еще один рывок!..

Никак подъем прекратился? Не может быть…

Над головой в узком промежутке между отвесными каменными стенами по-прежнему равнодушно голубело августовское небо, но впереди из-за изгибов расщелины ничего разглядеть было невозможно. Равно, как и позади.

Нет, действительно не показалось! Тропинка ощутимо шла вниз, уже не задерживая, а будто подталкивая сзади. Теперь, наоборот, приходилось притормаживать, чтобы не скатиться вниз. Спуск!

Внезапно стены разошлись в стороны, и в глаза Лазареву ударил ярко-голубой отсвет.

Прямо перед ним в глубокой котловине, будто сапфир в изумрудной оправе, раскинулось необыкновенной красоты озеро…

Старый летун не обманул: местечко действительно оказалось замечательным. Костя просто не ожидал увидеть здесь, в относительной близи от обжитых мест, такой вот первозданной красоты.

Нетронутая зелень кустов и деревьев, подступающих к самой воде, кристально чистая вода, солнечные блики, играющие на галечном дне прибрежного мелководья…

«Вот тут лежит это озерцо, – всплыли в памяти слова майора Котельникова, тычущего прокуренным ногтем в потертую на сгибах карту. – Круглое, словно монетка, красивое… Я его сначала Жемчужиной назвал, а потом, когда с ребятами туда на вертушке наведались, Толька Воронцов, старлей, Парадизом окрестил. Это ведь и в самом деле сущий рай земной: рыба – руками лови, вода – не напьешься, в лесу… Да что говорить! Рай, да и только… Никому мы про него не говорили, да вот переводят сейчас к черту на рога, и решил я тебе его подарить… Смотри, никому не показывай: на пенсию выйду – сюда переберусь, срублю на бережку избушку да буду дни свои доживать, как в раю… Как добраться, спрашиваешь? А вот тут, смотри, дорога заброшенная проходит…»

Все оказалось точно так, как рассказывал майор. Естественно, кроме выматывающего душу подъема в гору и щели-шкуродера… Но теперь все неприятности были забыты, и Лазарев просто сидел на нагретом солнцем валуне, даже забыв скинуть с натруженных плеч лямки неподъемного рюкзака, и любовался расстилающимся перед ним пейзажем, достойным кисти художника… Да не современного мазилки, малюющего неизвестно что – абстракционизм с сюрреализмом пополам, а Саврасова, Шишкина, Левитана…

Вероятно, он просидел бы так до самого заката, выуживая из памяти фамилии известных ему живописцев, если бы совсем недалеко от берега не разошлись круги и не раздался характерный всплеск.

Рыба-а… И какая!..

Разом позабыв про красоты природы, Константин подскочил, будто ужаленный в мягкое место, и судорожно принялся развязывать чехол с удочками, потом отшвырнул его и схватился за спиннинг…

Рыба ударила блесну уже на втором забросе.

Не клюнула, не взяла, а именно ударила, резко выбив из руки шпенек катушки и больно пришибив при этом фалангу большого пальца. Костя едва успел перевести фиксатор тормоза, и тишина, нарушаемая до этого лишь плеском мелкой волны и шелестом листвы над головой, огласилась громким треском.

– Ого! – только и мог произнести рыболов, слегка подматывая и снова отпуская леску, чтобы утомить сильную и, судя по всему, крупную рыбину, гуляющую в глубине на конце упруго звенящей лески. – Ого!..

Прочное стеклопластиковое удилище гнулось почти пополам, и Костя тоскливо думал о том, что объемистый подсачек он так и не успел распаковать, а багорик, гипотетически предназначенный для извлечения из воды великанов-тайменей, вообще не взял с собой.

Длинный острый крюк с хищным каленым жалом и удобной рукояткой Лазарев изготовил собственноручно еще в те далекие романтические времена, когда надежды «взять» десятикилограммового (а может, и больше!) красавца еще не казались несбыточными. Время шло, добыча, достойная этого «секретного оружия», не попадалась, и Костя стал все чаще забывать багорик дома, пылиться в кладовке… Как бы он пригодился сейчас!

Наконец озерный великан начал уставать и пару раз, метрах в десяти от берега, даже почти показался на поверхности, мелькнув белесым пятном брюха под чуть сморщенной гладью воды.

«Таймень! – возбужденно стучало в голове рыболова, тоже изрядно уставшего парировать рывки рыбы. – В точности такой, которого я мечтал поднять… Интересно, сколько он весит?..»

В этот момент огромная, не менее метра в длину, рыбина медленно всплыла и разлеглась во всю длину. По ленивому движению жаберной крышки было видно, что таймень изможден. Он пошевеливал грудным плавником, будто говоря: «Надоел уже, человек! Давай, доделывай свою работу!..» Затаив дыхание, Лазарев осторожно повел едва-едва трепыхающегося на конце лески великана к берегу.

У самого уреза воды тот сделал попытку еще немного побороться, но Костя был начеку и, приподняв голову рыбины, вывел ее на гальку, после чего, отшвырнув удилище, рухнул плашмя на бешено забившуюся добычу, стараясь просунуть одеревеневшие пальцы в жабры и не обращая внимания на то, что штормовка пропитывается водой…

Человек в очередной раз доказал, кто по-настоящему является царем природы. Обессиленный, он лежал в трех метрах от уреза воды рядом с еще взбрыкивающим время от времени хвостом тайменем и наблюдал, как постепенно гаснут его яркие плавники и пестрые пятнышки вдоль спины…

«Действительно Парадиз… – лениво шевелились в мозгу мысли. – Рай земной…»

Над едва различимой полоской леса на противоположной стороне озера висела полная луна, такая огромная, что не верилось, что она способна каким-то образом удержаться в небе. Где-то в кустах неуверенно пробовал голос ночной певец. Красные светлячки, отрываясь от языков пламени, возносились в темное ночное небо. В котелке весело булькала уха, а дух от нее шел такой, что, вероятно, все медведи в округе ворочались с боку на бок, ощущая голодное бурчание в желудке. Даже только что сытно поужинавшие. Даже убежденные вегетарианцы, если таковые среди медвежьего племени встречаются.

Комары, конечно, имели место, но их было настолько мало и отличались они такой деликатностью, что не стоило даже доставать из рюкзака ядреный репеллент, способный отравить не только насекомых, но и всю окружающую атмосферу заодно. А ради ароматов первозданной природы, так густо настоянных, что их можно было нарезать ломтями и намазывать на хлеб, стоило потерпеть редкие и совсем не болезненные укусы крылатых кровопийц.

Время от времени над головой проносились утиные стаи, возвращающиеся с кормежки, причем, если судить по мощному шороху крыльев, – не маленькие. «Рефлекса спаниеля», как было поначалу, у Лазарева они уже не вызывали. Он только примечал то место, где утки шли наиболее густо, рассчитывая будущим вечером засесть там с верной «ижевкой».

«Спасибо, Сергеич, спасибо… – в который раз благодарил про себя Костя щедрого майора, сделавшего прямо-таки царский подарок. – А я-то тебе не верил, дурак, думал преувеличиваешь…»

С Котельниковым, офицером одной из множества воинских частей, разбросанных по тайге на сотни километров вокруг Кедровогорска, инженер познакомился в местном госпитале, где избавлялся от неких обременительных включений, одно время взявших моду накапливаться в почках. Майор оказался в урологическом отделении по той же банальной причине и волей случая оказался Костиным соседом по палате.

Спросите: каким чертом гражданского до мозга костей инженера занесло в военно-лечебное учреждение? Элементарно.

Протекцию Лазареву (конечно же, бесплатно, побойтесь Бога) составил другой знакомый и соратник по охотничье-рыбацкому братству полковник Вахтеев, военврач и заведующий отделением в том же самом госпитале. Правда, несколько иного профиля – неврологического. Тьфу-тьфу-тьфу, его клиентом наш герой в ближайшее время становиться не собирался.

Лысоватый здоровяк сперва чурался гражданского соседа. Да и не слишком-то располагает к сердечному общению такая малоприятная хворь, как почечная колика. Тем более что камень у майора оказался каким-то заковыристым и покидать могучее тело не собирался ни в какую. Лишь после того, как наступило некоторое облегчение (не окончательное, правда, но в такие неаппетитные области позвольте автору не вторгаться), вояка снизошел до общения с уже выздоравливающим Константином, тем более что тот самоотверженно хлопотал вокруг страдальца, когда того гнуло и корежило от нестерпимой боли.

Совсем же сблизились собратья по несчастью после того, как Костина супруга, прорвавшаяся с боем сквозь тройной кордон медперсонала, контрабандой доставила мужу кое-что из «нережимных» харчей. Домашнего копчения ленок, тающий на языке, и стал тем краеугольным камнем, от которого взяло начало знакомство, переросшее впоследствии в крепкую мужскую дружбу.

Майор оказался завзятым рыболовом и еще более фанатичным охотником, и остаток тех дней, что они с Константином провели бок о бок, пронесся под аккомпанемент слов: «А вот еще был такой случай…»

Расставались мужчины друзьями, а уже через три недели Алексей Сергеевич выдернул инженера на такую рыбалку…

Лазарев улыбнулся, вспомнив, как они с майором и еще двумя офицерами словно тринадцатилетние мальчишки прыгали с удочками в руках по обкатанным водой скользким голышам мелкого притока Тарикея километрах в трехстах от города. Попасть в те места гражданскому было просто немыслимо, к тому же дорога лежала через местность, абсолютно непроходимую для всех видов наземного транспорта (включая самодельный вездеход Костиного друга Пашки – надежный, но ужасно тихоходный), а из-за мелководности речных перекатов – и большинства водного. Но для «воздушного Бога», как небезосновательно называл себя вертолетчик Котельников, преград вообще не существовало…

А какие там были хариусы… Впрочем, уха, кажется, готова.

2

Второй день уже Константин огибал озеро, и виной тому была вовсе не труднопроходимость маршрута, хотя всякого рода лесных завалов, глубоких ручьев и каменистых осыпей на пути попадалось немало. На первый взгляд невеликое озеро имело гораздо большие размеры, чем казалось с берега и даже со скальной кручи. Дело в том, что оно имело форму неправильного овала или капли со скругленным хвостом, причем путешественника угораздило попасть в расширяющуюся его часть.

Форма Парадиза наводила на мысль о том, что озеро образовалось в огромном кратере, наподобие метеоритного. В пользу той же гипотезы свидетельствовал значительно понизившийся к хвостику «капли» рельеф. Километров через десять от того места, где Лазарев с таким трудом преодолел скальное обрамление озера, оно настолько понизилось, что теперь он вряд ли вспотел бы, пересекая его, а в противоположной лагерю точке его вообще можно было переехать на верном «Буцефале»… Если вырубить вплотную подступающий к берегу кедровник, конечно.

На пути Костя встречал множество уток, лениво взлетающих менее чем за пятнадцать метров от идущего и производящих впечатление совершенно непуганых. По древесным стволам вверх и вниз деловито сновали белки (еще не вылинявшие и поэтому не представлявшие для охотника интереса), а по подлеску вовсю шуровали бурундуки, вообще наглые, как танки, и не обращавшие на прохожего никакого внимания. Пару раз ему казалось, что в густой хвое мелькнуло темно-бурое блестящее тельце, но мысли о соболе он гнал от себя, как совершенно фантастические: представить, что драгоценный пушной зверек резвится в такой близости от обжитых мест, было чистым сумасшествием. Да тут бы уже торчала половина Кедровогорска, будь это так!

Упоминать, что на мелководье то и дело раздавались всплески рыбы, охотящейся на всякую летающую мелочь, вообще не стоит. У инженера было такое впечатление, будто он угодил в заповедник, причем окруженный по периметру несколькими рядами колючей проволоки под током или даже минными полями, дабы не допустить сюда случайного человека.

Вот сейчас появится кавалькада рыцарей на белых конях, возглавляемая суровым бородатым мужиком, увенчанным золотой короной, и громовой голос спросит:

– А ты, смерд, какого… делаешь в моих охотничьих угодьях?..

Но ничего такого, естественно, не случалось…

Кстати, о крылатой мелочи: ко всякого рода энтомологам[2] Константин себя не относил, но кругом роились такие бабочки, которых он раньше нигде и никогда не встречал. Да и цветам всевозможных форм и оттенков место было на прилавке какого-нибудь смуглого торговца с далекого юга из числа заполонивших все и вся с некоторых пор, а вовсе не среди скромного таежного разнотравья.

Постепенно незаметно для себя Лазарев стал называть Парадизом не только озеро, но и все вокруг, всю небольшую долину, вмещающую крохотный мирок, не тронутый человеком. Знать бы еще, сколько времени удастся ему оставаться девственным…

Костя брел, где по колено, где по пояс в ароматной траве, а сердце его переполняла беспричинная радость…

Константин проснулся среди ночи и долго не мог понять, что его разбудило.

Костер давно прогорел, и теперь угли, покрытые толстым слоем золы, лишь едва-едва светились, то слегка разгораясь от дуновения легкого ночного ветерка, то совсем затухая. Где-то далеко-далеко однообразно, напоминая скрип несмазанного механизма, кричала ночная птица, названия которой Лазарев не знал. Словно часовые, обступали лагерь темные силуэты деревьев, а над ними раскинулось темное небо, усыпанное крупными не по-сибирски звездами.

Фосфоресцирующие цифры на циферблате наручных часов утверждали, что сейчас третий час ночи.

«Приснилось что-то, что ли? – подумал путешественник, готовясь перевернуться на другой бок и продолжить прерванный сон. – Или возраст уже такой критический? Бессонница не за горами…»

Бессонницей Костя отродясь не страдал даже в юности, когда ухаживал за Иркой, сгорая от неразделенной, как ему тогда казалось, любви. Стихи строчил, под окнами допоздна торчал, от ревности ко всем существам «мужеска полу» от семи до семидесяти мучился, но спал, как убитый, и, наоборот, старался уснуть пораньше, потому что именно во снах вожделенная Ирина являлась к нему такой благосклонной, манящей и доступной.

Вот и сейчас, против желания, перед его глазами встала во всей красе супруга – не нынешняя, пусть и сохранившая, несмотря на материнство, почти девичью фигуру, а та – девятнадцатилетняя богиня…

Что-то негромко хрустнуло, будто гнилой сучок под чьей-то тяжелой ступней, и дрема рассеялась без следа.

Если бы звук раздался со стороны костра, то его можно было бы списать на остывающие головешки, но, увы, направление было прямо противоположным.

Да, за все время добровольного отшельничества на берегу Парадиза Константин не встречал ни одного человека и даже человеческих следов, но это совсем не значило, что он тут совершенно одинок. Запросто к заповедному озерку мог забрести охотник, рыбак, турист, грибник, геолог да еще Бог знает кто из бродячего люда…

Лазарев убеждал себя в этом, притворяясь крепко спящим, но по миллиметру тянул руку к двустволке, лежащей рядом по перенятой с детства от отца привычке. Тайга есть тайга – много по ней народу шляется, причем далеко не все честные и мирные люди.

Ружье было заряжено картечью, но переломлено, чтобы во сне случайно не нажать на курок и не наделать беды, поэтому следовало быть осторожным до самого последнего момента, когда останется лишь защелкнуть его в единое целое и прицелиться неизвестному пришельцу в грудь…

Сучок хрустнул снова, чуть громче и заметно ближе. Незваный гость совсем не собирался убираться восвояси или, прекратив играть в прятки, не таясь выйти к костру и поздороваться с хозяином. Ружье все никак не попадалось под руку, и Лазарев с паникой подумал, что, возможно, в этот раз забыл приготовить его перед сном, оставив возле палатки. Он прямо видел внутренним зрением, как оно стоит себе, прислоненное к туго натянутому палаточному боку… Усыпило «лесное чувство» кажущееся безлюдье, заставило расслабиться…

Оставался охотничий нож, висящий на боку, но что такое нож, к примеру, против беглого зэка с трофейным автоматом, забранным у убитого охранника? Иллюзий насчет своего мастерства рукопашного боя охотник не испытывал.

Глаза уже настолько привыкли к темноте, что легко различались не только силуэты деревьев, но и отдельные ветви. Даже вон та коряга…

«Какая еще коряга! – одернул себя Костя. – Не было там никакой коряги…»

Темный горбатый силуэт шевельнулся, и охотник вдруг понял, что ощущает тяжелый звериный запах, давно доносящийся с той стороны, где бродил пришелец. Вряд ли даже самый одичавший бродяга мог так пахнуть… Медведь?

«Эх, надо было карабин распаковать первым делом! Растяпа! – корил он себя. – Конечно же, это медведь, которого привлек запах рыбы. Такого, пожалуй, и картечь не возьмет. Влип! Влип, как мальчишка!»

Хруст больше не повторялся. Минуты тянулись, словно резиновые. Лежать и безропотно ждать своей участи было невыносимо.

«Сейчас вскочу на ноги, выхвачу из костра головню, заору во все горло и будь что будет…»

Хрустнуло снова, но уже далеко-далеко.

«Уходит! – возликовал Константин, радуясь тому, что не нужно изображать из себя героя. – Не решился подойти ближе! Уходит!»

Новый хруст раздался уже на пределе слышимости и больше не повторился, но Лазарев выжидал еще больше получаса, боясь пошевелиться, только стискивал до ломоты в пальцах рукоятку ножа, вытянув его до половины из ножен. Только почувствовав, что напряженное тело затекло, он осторожно приподнялся и сел.

Ружье оказалось там, где и было положено с вечера, никуда не делось, и почему так долго не попадалось под руку, понять было невозможно. Костя быстро привел его в боевую готовность, но не удовлетворился и, крадучись, забрался в палатку, где долго, путаясь в тряпках и вещах, разыскивал карабин, мешочек с патронами, дрожащими пальцами набивал обойму…

Молочные сумерки близкого рассвета застали его чутко дремлющим сидя у костра с пальцем на спусковом крючке винтовки, направленной в ту сторону, куда удалился ночной гость, а когда окончательно рассвело и ночные страхи рассеялись вместе с туманом, отыскались и следы.

Присев на корточки, Лазарев долго изучал неправильной формы углубление, найденное на голом глинистом пятачке почти у самого озера, равным образом не похожее ни на след человеческой обуви, ни на отпечаток звериной лапы. Чертовщина какая-то…

Три недели пролетели, как один день.

Нельзя сказать, что берег в районе лагеря был загажен, просто он приобрел обжитой вид, вот и все. Балок – небольшой сруб, крытый берестой, в который Костя перенес все съестное после памятного ночного визита (Бог с вами – никаких незаконных порубок, один только валежник, благо сухостоя и коряг кругом было предостаточно), постоянное кострище, коптильня, а главное – палатка, вознесенная на двухметровый помост, дабы уберечься от непрошеных гостей, – смахивали если не на человеческое жилье, то на стойбище первобытного охотника.

Другие обитатели Парадиза тоже стали более цивилизованными. Утки облетали «стойбище» стороной, уже отлично зная, какую опасность представляет небольшой, невиданный ранее зверь, передвигающийся на задних лапах, за рыбой тоже каждый раз приходилось забираться все дальше и дальше… Одни только бурундуки и белки, не видящие для себя угрозы в пришельце, наоборот, переселились поближе и увлеченно тырили все, что, с их точки зрения, представляло гастрономический интерес.

Наблюдая за бурундуком, настойчиво, но неизобретательно пытающимся проникнуть в балок, Константин лениво думал, что ему, пожалуй, повезло, что он тут оказался единственным приматом. Происходи дело, скажем, в Африке – припасы и добычу вряд ли удалось бы уберечь от пронырливых и гораздо более разумных, чем грызуны, ближайших родственников человека. От обезьян берестяная крыша и открывающаяся наружу дверь помогли бы едва ли…

«Ну что же, – подумал Лазарев, наблюдая за тяжелыми, набрякшими влагой облаками, несущимися совсем не в ту сторону, куда дул ветер, как это часто бывает осенью. – Поблаженствовал тут в раю, порадовался, отдохнул на славу – пора и честь знать…»

Действительно: хотя погода баловала путешественника и с самого его прибытия в Парадиз не выпало ни одного дождя, ночи становились все прохладнее, предвещая скорые сентябрьские заморозки, с озера все чаще наползал плотный сырой туман, а в яркой зелени березок и осин появились первые золотые и красные отблески. Грядущая осень предвещала настоящее изобилие грибов, но Костя не слишком жаловал «третью охоту», предпочитая ей две первые, и грибы собирал лишь по необходимости. Вот если бы сюда притащить жену Ирину… Но «если бы да кабы, то во рту росли б грибы». Разве что на будущий год, если до тех пор никто об этом заповедном уголке не пронюхает.

Хорошо, что хоть домой возвращаться придется не с пустыми руками: балок под завязку забит мешками с вяленым и копченым хариусом, ленком и тайменем, связками копченых утиных тушек, пакетами с сушеными грибами и малиной… На зиму теперь семья, можно сказать, обеспечена. Кое-что даже, наверное, можно продать – такой отборной рыбки в Кедровогорске еще поискать… Одна беда – вряд ли все это войдет в просторное, но все ж таки не резиновое нутро «нивы». Хотя кто помешает наведаться сюда где-нибудь в конце сентября на недельку (особенно если главного инженера подмаслить копченой утятиной, до которой он большой охотник)? Кстати, заодно и еще пополнить запасы… Распуганные дичь и рыба, думается, за месячишко угомонятся…

«Ладно, – подвел черту размышлениям Лазарев. – Будет день – будет и пища… Так вроде бы говаривал покойный дедушка Трофим? Сегодня еще поблаженствую, а завтра нужно будет начинать собираться…»

А какая тут зимой обещается подледная рыбалка… Вот только добираться сюда будет проблематично – разве что на Пашкином вездеходе.

«Все, все! – оборвал Костя сам себя. – Хватит мечтать…»

Протаскивать через «шкуродер» не слишком тяжелый, но объемистый тюк с копченой рыбой оказалось сущим мучением. Взмокнув, словно в парной, и перебрав по дороге всех чертей вместе с их матерями, бабушками и прочими предками по женской линии, да к тому же едва не вывихнув ногу (поскользнулся уже на обратном склоне, по пути к «Буцефалу»), Костя плюхнулся у машины «на пятую точку» и дрожащими пальцами вытряхнул из мятой-перемятой пачки «Примы» сломанную пополам сигарету.

Курить он бросал в несчетный уже раз и опять безуспешно. Собираясь в путешествие, Лазарев намеренно взял минимум курева, а раздышавшись на свежем воздухе, вообще позабыл про «допинг». Позабыл… До нынешнего дня. После сегодняшнего мучения и некурящий бы «засмолил», не то что пусть и бросающий, но завзятый курильщик.

Сердце частило, не собираясь успокаиваться, ожидаемая эйфория от долгожданной затяжки не приходила.

«Швах дело, – подумал инженер, выпуская через нос струйку дыма. – Чуть не половину утра провозился, а перетащил с гулькин нос. А ведь это – не самый тяжелый груз… Нет, тут нужно что-то решать…»

Решать, собственно, было нечего. Прямо как в том бородатом анекдоте: «Чего думать? Прыгать, только прыгать!..»

Вот и сейчас предстояло прыгать… тьфу! таскать, таскать и еще раз тупо таскать пожитки через проклятую щель. Не через «хребет» же, в самом деле? А до того места, где он более-менее приемлемо понижается, – верст двенадцать…

Существовала и еще одна причина, в которой путешественник не желал сознаться даже себе: он с детства побаивался замкнутого пространства.

Он был еще малышом-дошкольником, когда во время строжайше запрещенной игры в свежевырытом котловане на соседней стройплощадке прямо на его глазах завалило землей одного из дворовых товарищей. Детская забава обернулась трагедией: пока перепуганные насмерть мальчишки позвали на помощь взрослых, пока те осторожно, чтобы не повредить погребенного, вырыли его из-под почти метрового слоя тяжелой глинистой почвы, тот уже не дышал…

Долго еще маленького Костю по ночам преследовали кошмары, а оставаясь один в каком-нибудь тесном месте вроде кабины лифта, он закатывал форменную истерику… Со временем страхи рассеялись, казалось, навсегда, но теперь, особенно когда он миновал самый крутой изгиб хода, неожиданно вернулись.

Ему казалось, что стоит только дотронуться до покрытых лишайником стен, как они, дрогнув, сблизятся, будто рыхлый песок, и навсегда замуруют его. Ужасным призраком вставало перед глазами бледное искаженное лицо приятеля, даже имени которого он теперь за давностью лет припомнить не мог, весело глядящий куда-то в сторону совсем живой еще глаз и рыжая крупитчатая земля во второй глазнице… И сколько без малого сорокалетний мужчина не уговаривал себя, что простоявшим столетия скалам абсолютно наплевать на то, что их трогает такая мошка, как он, – страх не проходил, а наоборот, усиливался, давил почти физически, леденил душу и заставлял испуганно трепетать сердце…

А на открытом пространстве все снова казалось сущей ерундой…

Когда Костя налегке уже возвращался обратно после второго рейса, вдруг пришла мысль: он, довольно подробно изучивший береговую линию озера почти на всем ее протяжении, а в районе «стойбища» – досконально, даже не подумал облазить склон на предмет другого, более удобного прогала.

Да. Так бывает. И не нужно прикалываться. И что из того, что мозги – инженерные? Да хоть академические! Нельзя же думать обо всем сразу! Тем более и повода не было.

Все это Лазарев додумывал, снова карабкаясь вверх, но уже несколько в сторону от осточертевшего «шкуродера»…

И что вы думаете? Искомое нашлось. Правда, не скоро – я бы даже сказал, очень не скоро.

Если быть честным до конца, то на широкий и почти прямой лог он наткнулся уже на следующий день, где-то после обеда, потратив остаток предыдущего на обшаривание всех трещин и овражков.

Наткнулся, нужно заметить, не далее чем в двух сотнях метров от знакомой щели, причем совершенно случайно, сорвавшись с кручи, куда забрался в полнейшем отчаянии от бесплодных поисков в густые заросли колючего кустарника. Они-то и скрывали устье небольшой пещерки, служившей как бы аркой нового прохода, а на их «варварскую порубку» ушло часа два.

Зато здесь можно было протащить хоть слона… Да, кстати, тюк, который волок, отдуваясь, Константин, на небольшого слоненка и походил.

Кусты на выходе из лога инженер предусмотрительно оставил в целости и сохранности «на случай чего» и теперь проклинал себя за излишнюю тягу к конспирации, стараясь миновать их так, чтобы «не наломать дров». Короче говоря: на преодоление «маскировочной полосы» ушло едва ли не больше времени, чем на весь маршрут от «стойбища», и выбрался он на волю уже в ранних предосенних сумерках.

К «ниве» пришлось топать по лесу почти на ощупь, ориентируясь лишь на белесо светящийся в лучах тоненького полумесяца каменистый склон, едва различимый за стволами кедров по левую руку.

Ага, вот и поляна, где должен стоять автомобиль…

Должен…

Серебрившаяся под лунным светом трава даже не была примята.

– Угна-а-а-ли!.. – ввинтился в равнодушные небеса вопль, полный бессильного отчаяния… – Га-а-а-ды!!!..

3

День да ночь – сутки прочь…

Если бы сейчас кто-нибудь увидел сурового мужика с рюкзаком и двумя перекинутыми через плечо ружьями – карабином и двустволкой, то вряд ли опознал в нем инженера Лазарева.

Он изрядно исхудал и осунулся, зарос неопрятной клочковатой бородой и вообще постарел на вид лет на десять.

Отчаяния в нем уже не было. Только лютая звериная ненависть к тем, кто украл его верного друга – автомобиль, на который было угрохано столько лет каторжного труда и нервов, что он стал дороже иного живого существа.

Далеко за плечами остались кровожадные мечты о том, что он сделает с подлыми ворами, когда те попадут в его руки. Если попадут… Вряд ли уместны на страницах этой книги, как я надеюсь, к «маргинальной» литературе не относящейся, описания тех пыток и казней, которые Костя сладострастно обдумывал долгими переходами. Скажу лишь, что известный средневековый изувер граф Дракула[3] взглянул бы на сего новоявленного маркиза де Сада с заслуженным уважением, доведись тому воплотить в жизнь лишь малую толику задуманного. Расстрел показался бы незадачливым угонщикам едва ли не веселой прогулкой… К счастью, кровожадный запал прошел, и теперь усталому морально и физически человеку хотелось лишь взять своих обидчиков за грудки и заглянуть в их трусливые глаза…

Константин отмахал по тайге, каменистым осыпям, речным берегам и прочему бездорожью уже больше сотни километров, что при пересчете на более удобный маршрут дает раза в два-три больше, если не во все пять. Теперь он медленно, но уверенно приближался к своей цели, городу Кедровогорску, который, как известно, расположен в долине, проточенной речным потоком в поросшей густым кедровником возвышенности, вернее, к стапятидесятипятиметровому обрыву, окаймлявшему город с востока.

И какой леший, совершенно справедливо спросите вы, понес нашего героя в такую даль, вместо того, чтобы, выбравшись на дорогу, пусть и редко, но все же посещаемую людьми, и на попутке добраться до дома?

А все те же резоны, мало знакомые жителям столиц, даже расстояние между двумя станциями метро считающим слишком большим и поэтому пользующимся автобусом или такси, чтобы перебраться с одной ветки на другую. Опытные таёжники не считают принцип под кодовым названием «бешеной кобыле сто верст – не крюк» таким уж смешным и зачастую оказываются правы.

Вероятность встретить на таёжной трассе, малоезжей и в достославные «советские» времена, попутную машину сейчас приближается если и не к нулю, то к исчезающе малой величине. И инженеру Лазареву это было, естественно, отлично известно. Конечно, случиться могло всякое – и по пивной пробке, говорят, везучие люди кругосветные круизы выигрывают, но, скорее всего, большую часть пути пришлось бы протопать без малейшей надежды на четыре колеса. А крюк ему, на тех же колесах, пришлось сделать по дороге к Парадизу изрядный…

Теперь же, оставшись пешим и поэтому избавленным от необходимости тащить на своем горбу поклажу (Бог с ней, с добычей – самому бы выбраться), разумнее было идти по наикратчайшему пути, которым, как известно, является прямая.

А что? Карта и компас имеются, силой Всевышний не обидел, опыт тоже кой-какой имеется. На большую часть пути хватит остатков того самого сухого пайка, почти не тронутого по причине обилия свежей пищи… В крайнем случае – подстрелит что-нибудь или выловит во встречной речке или ручье. Грибы опять же, ягоды… Благодатная осень на дворе – не весна голодная.

По расчетам Константина выходило, что идти ему придется пять-шесть дней, самое большее – семь. И то, если не встретится по дороге деревенька или леспромхозовский участок. Да и до самого города вряд ли придется идти – на десятки километров вокруг него раскинулась хорошо обжитая зона. Так что неделя – это с запасом.

Увы, как водится: «Рисовали по бумаге, да забыли про овраги…»

То ли прогневал чем Господа Костя, особенной религиозностью, кстати, не отличавшийся, то ли тот попросту смотрел в другую сторону, а делами инженера занялся его антипод, но маршрут не заладился с самого начала.

К слову сказать, такой непроходимой тайги на своем веку Лазарев, далеко не новичок, в этих местах не встречал и готов был поклясться, что на этот раз его точно занесло в места, ни разу с момента их создания не посещавшиеся человеком.

Бурелом следовал за плотно заросшей подлеском чащей, где стволы вековых кедров и лиственниц стояли так близко, будто столбы в частоколе, крутое скальное обнажение – за сырой низиной, лишь чуть-чуть не дотягивающей до полноценного болота… Надежда на речушки, то и дело пересекающие путь (все-таки цивилизация распространялась именно по рекам), сменялась глухим отчаянием от полного отсутствия брода или чрезвычайной его глубины…

Хоженые тропки встречались лишь два-три раза за все пешее путешествие, и то оставались сомнения в их антропогенном[4] происхождении – слишком уж они выглядели запутанными и бестолковыми с человеческой точки зрения. Да и вели совсем не туда, куда нужно.

На третьей с момента выхода в путь ночевке Лазарев вынужден был признать, что назначенный им самому себе срок был чересчур оптимистичным…

До цели оставалось всего ничего – километров пятнадцать, но это совсем не радовало.

Помногу раз проверенным и выверенным расчетам Константин давно уже должен был добраться до Кедровогорска, а то и ехать по нему на попутном автомобиле или даже на рейсовом автобусе (распугивая пассажиров своим диковатым видом). Сейчас, если судить по карте, он находился почти в середине Подкаменки, как по имени бывшей деревеньки, давно впитанной городом, кедровогорцы называли один из окраинных «верхних» районов, официально зовущийся Кировским. Конечно, подкаменцы на особенную цивилизованность никогда не претендовали, даже десятилетия спустя, после того как стали городскими, сохраняя изрядную долю своих деревенских привычек, но… Улицы там были заасфальтированы, дома большей частью имели пять и более этажей, а кедры и лиственницы давно уступили место культурным тополям и карагачам.

Ничего подобного вокруг не наблюдалось, а имел место обычный таёжный пейзаж, давным-давно набивший оскомину…

Так и не встретив ничего даже отдаленно напоминающего следы человеческой деятельности, Лазарев миновал последние сотни метров и остановился.

Дальше идти было просто некуда. Он стоял на самой кромке обрыва и с тоской глядел вниз, на струящийся в своем природном ложе могучий поток.

Стоит ли говорить, что никакими признаками полумиллионного Кедровогорска внизу и не пахло.

Река была (Костя даже разглядел характерный изгиб русла, зафиксированный на карте), долина, еще месяц назад густо застроенная испарившимися сейчас домами, была, были даже знаменитые Кедровогорские утесы, сплошь исписанные ранее сверху донизу поколениями альпинистов-экстремалов, а теперь девственно нетронутые, будто отмытые неким великаном-чистюлей.

Последнее подействовало на путешественника даже сильнее, чем исчезновение родного дома. Дело в том, что среди романтически-выспреных, информативно-сухих и прямо неприличных автографов, покрывающих утесы от подножия почти до самых вершин (выше полустертой снегами и ветрами надписи «Да здравствует двадцатилетие Советской Власти» забирались считанные единицы из числа самых упертых), имелись и скромные инициалы самого Лазарева, намалеванные цинковыми белилами еще в восторженные юношеские годы. Почти двадцать лет каждый взгляд на главную местную достопримечательность вызывал некоторое смущение, почти стыд, а вот поди ж ты – исчезли следы полудетского хулиганства, и сердце болезненно сжалось.

Конечно, не в «наскальных росписях» дело и не в их отсутствии…

Константин, не боясь сорваться с огромной высоты, присел на самом краю и сжал голову ладонями.

В звенящей от усталости и потрясения голове крутилось и крутилось лишь одно: «Куда я попал?.. Где я?.. Что это за мир?..»

«Прошлое?.. Ерунда. Любые перемещения во времени противоречат элементарным физическим законам… Или не противоречат?.. Ну, допустим, не прошлое… Тогда где?.. Другая планета? Чушь! Тот же самый Тарикей, те же самые утесы… И все остальное совпадает до мелочей… Нет. Это Земля. Я никуда с нее не улетал… Тогда… Остается параллельный мир… Все. В больничку тебе пора, Лазарев! И не почки лечить, а головку…»

Обратный путь давался еще тяжелее. Константин двигался вперед словно на автопилоте, не боясь заблудиться, оступиться на скользких камнях речного брода, провалиться в скрытую валежником расселину… Равнодушным глазом инженер автоматически отмечал редкие приметы, говорящие о том, что этой дорогой он уже шел. Пустая консервная банка, аккуратно спрятанная под куст, втоптанный в песок окурок, примятая под разлапистой пихтой трава, красная картонная гильза… Только нескончаемые мысли, сверлящие, пилящие, расплющивающие мозг, постепенно приближающие ту незримую грань, за которой – безумие…

«Начитался фантастики, идиот… Параллельные миры ему… А чем тогда объяснить?..»

Костя не замечал, что спорит сам с собой. Ему казалось, что возражает не бестелесный внутренний голос, а вполне реальный человек, топающий немного сзади и сбоку и прячущийся, когда, забывшись, путник оглядывался.

Он даже имя своему незримому спутнику придумал: Сан Саныч, хотя откуда оно взялось, объяснить бы не смог… Наверное, вспомнился школьный учитель труда, хромой тощий старик с невыносимо нудным характером. Молоток, Наждак… Каких только прозвищ не придумывали Костя и его одноклассники, рисуясь друг перед другом и соревнуясь в остроумии. Да и другие преподаватели ничуть не уважали коллегу, презрительно называемого ими гегемоном. И только когда старый учитель неожиданно умер, выяснилось, что он, оказывается, прошел всю войну, был несколько раз ранен, а все его награды, которых никто и никогда не видел на вечном темно-коричневом потертом пиджаке даже в виде традиционных орденских колодок, не уместились на десятке срочно пошитых кумачовых подушечек…

С самого Кедровогорска инженер ничего не ел и вспомнил о еде лишь после того, как внезапно потемнело в глазах… Мгновение спустя он с изумлением разглядывал странного зверя с огромной клыкастой головой, вислым телом и шестью тонкими лапами, и только с трудом узнав в нем обычного рыжего муравья, понял, что упал в банальный голодный обморок.

Охотиться или рыбачить не было сил, поэтому, прикончив скромные запасы, Лазарев собирал грибы, в изобилии встречавшиеся по пути, не глядя, совал в карман штормовки, а потом, на привале, варил рыхлое крошево, перемешанное с мусором, в котелке и съедал, даже не посолив, словно выполняя тягостный долг перед кем-то.

Вряд ли нашлось бы что-нибудь такое, что вывело бы его из того состояния полупомешательства, в которое он был повергнут с того момента, когда вместо родного города открылась зияющая пустота. Даже небывалая удача ничуть не развеяла нависшего над ним мóрока.

Да, удача, хотя в том положении, в котором оказался Константин, это можно было назвать насмешкой судьбы.

Пересекая вброд одну из безымянных речушек, не обозначенную на карте (а может быть, и вообще не существовавшую в недосягаемом теперь мире), путник не удержался на скользкой глыбе посреди потока и с придушенным воплем полетел в воду. Стремительный поток подхватил его и, немилосердно колотя о камни, потащил на глубину. Ослабшие руки только бесполезно пытались уцепиться за что-нибудь. Глубина была слишком мала, чтобы плыть, но течение никак не позволяло не только встать на ноги, но и затормозить движение. Еще хуже стало, когда его вынесло на стремнину и болезненные голыши под локтями и коленями исчезли. Набрякшая водой одежда, рюкзак и оружие тянули вниз, и после десятка минут бесполезной возни нахлебавшийся сверх всякой меры ледяной воды Лазарев почувствовал, что тонет. Еще мгновение назад немилая жизнь показалась такой прекрасной, что он заработал руками и ногами с интенсивностью гребного винта и, кажется, к собственному стыду, даже орал что-то нечленораздельное.

То ли отчаянные усилия удержаться на плаву помогли, то ли прихотливое течение отвернуло в сторону, но вскоре Костя зацепил ногой дно и последним усилием с рычанием бросил тело вперед…

Он лежал по пояс в воде посреди реки на длинной галечной отмели и хохотал, булькая и захлебываясь. Он выжил! Он снова выжил, несмотря ни на что!

Словно желая подбодрить его, тучи, постоянно заволакивающие небо все время его похода «туда и обратно», на миг разошлись, пропустив яркий луч осеннего солнца и в каких-то пятидесяти сантиметрах перед Костиным лицом что-то тускло блеснуло.

«Жестянка, что ли? – против своей воли заинтересовался спасенный. – Или пуговица от солдатского бушлата… Хотя откуда…»

Луч погас, но он уже точно приметил место, где только что сиял непонятный блик.

Недолгие поиски, и на ладони лежит странно тяжелый, тускло-желтый, даже какой-то зеленоватый камушек, неровный и изъязвленный, абсолютно неправильный, но почему-то притягивающий взгляд.

«Неужели…»

Самородок больше всего напоминал сердечко, каким его изображают в своих тетрадях девчонки. Асимметричное, но, несомненно, сердечко… Тяжеленькое такое, граммов пятьдесят-шестьдесят…

Золото. Предел мечтаний большинства двуногих тварей, населяющих Землю. Мерило всего на свете – благосостояния, счастья, здоровья, любви, самой жизни, наконец…

Константина пронзила вспышка злобы.

«Зачем оно мне теперь? Унести с собой в могилу? Любоваться, повесив на веревочку, долгими вечерами до самой старости?..»

Инженер широко размахнулся, чтобы запулить дорогую находку подальше, но на полпути остановил руку и тщательно спрятал золотое сердечко во внутренний карман. Туда, где под клапаном, застегнутым для верности, помимо пуговицы, на здоровенную английскую булавку, хранились в плотном целлофановом пакете документы: паспорт, водительские права и охотничий билет.

Видимо, неосознанное действие было верным, поскольку солнышко еще раз улыбнулось ему через прореху в тучах.

Именно в этот момент путник понял, что не погибнет, не затеряется в этом мире, таком знакомом и одновременно таком чужом, а найдет дорогу назад. Найдет, если даже придется пересечь всю бескрайнюю тайгу и океан в придачу…

За время Костиного отсутствия в его «стойбище» мало что изменилось. Разве что бревна балка оказались изодранными чьими-то мощными когтями, да бурундуки явно прилагали титанические усилия, но хранилище оказалось им не по зубам.

Единственное решение головоломки, о которой путник не забывал ни днем, ни ночью, пришло само собой незадолго до предпоследней ночевки.

Чтобы добраться до полянки, более-менее удобной для ночлега, ему пришлось пробираться по обширной низине по колено в воде. Кругом стоял подтопленный лес, вернее, мертвые стволы деревьев с кое-где сохранившимися ветками. Многие уже повалились под собственным весом, некоторые еще держались из последних сил, а большинство замерло в причудливых позах, не давая упасть друг другу.

Продираясь через узкую щель между черными осклизлыми великанами, Константин вдруг вспомнил «шкуродер» и едва не рухнул в вонючую застоявшуюся воду от пронзившей его догадки.

Конечно! Как же это сразу не пришло в голову! В Парадиз он попал именно через проклятый проход, и пока ходил взад-вперед через него – все было в порядке. А когда нашел другой, более удобный…

Остаток пути он пролетел, как на крыльях, даже не отвлекаясь на поиски еды, спал и то часов по пять, не более.

Но вот теперь, когда долгая дорога осталась позади, а прямо перед собой Лазарев увидел вход в заветный «шкуродер», у него внезапно пропало желание тут же бежать вперед, чтобы проверить… Что проверить? А вдруг там все по-прежнему, а все гипотезы насчет межпространственного перехода… Тьфу, ты! Опять какая-то фантастика!.. Вдруг никакой лазейки обратно в привычный мир нет? Вдруг его занесло в этот опостылевший Парадиз навсегда?..

Костя сидел, опустив голову, на притащенной некогда издалека огромной причудливой коряге, удивительно удобной, будто диван, перед холодным кострищем и бессмысленно гонял длинной травинкой бешеным бульдогом бросающегося на нее муравья.

Прямо перед ним прохладный осенний ветер небрежно морщил цинковую гладь озера под свинцово-серым низким небом. За минувшие недели березы практически полностью сменили летний зеленый шелк на осеннее золото, и теперь пейзаж навевал мысли о старинном темном зеркале в ажурной золотой раме, обильно украшенной изумрудами вечнозеленых сосен и рубинами осин. Но Константина эта красота не волновала. Он был погружен в свои мысли.

Муравей, потеряв остатки терпения, вцепился в травинку мертвой хваткой и повис на ней, дав тем самым понять, что больше терпеть выходки живой горы не намерен. Костя пожал плечами и уступил свою игрушку, которую обрадованное насекомое тут же потащило куда-то. Должно быть, как раз этой вещи ему позарез не хватало в муравейнике.

Странно, но хотя ветер дул с озера, холодило почему-то затылок и шею. Причем не по-осеннему, а скорее по-зимнему…

Лазарев обернулся и вскочил на ноги: из ненавистного «шкуродера» струилось что-то, напоминающее белый дым, закручиваемый встречным ветром в зыбкие спирали. Не веря собственным глазам, отшельник взбежал по откосу и подставил руку.

На ладонь легло несколько снежинок…

В следующий момент Константин уже проталкивался по извилистому коридору, жмуря глаза от бьющего в лицо ледяного ветра пополам с колючей снежной крупой. Ему было не до таких мелочей, а заодно и не до детских страхов…

Остановился он, только выскочив на волю.

Здесь стоял настоящий зимний холод и вовсю бушевала метель, но главным было не это.

Внизу, на том же месте, где и была оставлена, смиренно врастала в снежный сугроб верная «нива»…

4

– Ты откуда, чертяка? Мы ж тебя уже похоронили!..

Такими словами приветствовал ввалившегося к нему Константина его давний и лучший друг, товарищ по детским играм, одноклассник и одногруппник по институту Павел Петрович Безлатников, по-простому – Пашка.

Главный конструктор ОАО «Рифей» (а по-старому, более привычно, Кедровогорского механического завода, производящего, помимо разной конверсионной мелочи, много такого, о чем принято говорить полушепотом) тоже принадлежал к суровому рыболовно-охотничьему братству. Но главной его «болезнью» было сочинение всякого рода ездящих, ползающих, плавающих и даже летающих штуковин, в которых он был докой на все руки и голову заодно.

– Где ты пропадал?.. – теребил Павел друга, исхудавшего и неузнаваемого в своей пего-рыжей бороде, не давая вымолвить ни слова и не обращая внимания на его досадливые гримасы. – Тут же тебя обыскались все, пропащая ты душа!..

Домой Лазарев добрался только вчера поздним вечером, все-таки умудрившись загнать своего «Буцефала» в сорока километрах от города. На его счастье, водитель одного из попутных грузовиков позволил зацепить «ниву» тросом и дотащил страдальца на буксире до самого дома.

Стоит ли описывать, что Костина жена Ирина едва не грохнулась в обморок, когда на пороге возник ее непутевый супруг, грязный, обросший и исхудалый, но веселый и счастливый. Взъерошенный и мокрый после ванны, он суетливо глотал немудреные домашние деликатесы вроде борща и жареной картошки с салом, беспечно отмахиваясь от причитавшей супруги (между прочим, она сообщила, что Лазарев уже объявлен в розыск как пропавший без вести), и самозабвенно врал о том, что был отрезан неожиданно разлившейся рекой, едва не утопил машину и вынужден был застрять надолго в дикой тайге.

В самом деле: не сумасшедший же он, чтобы поведать Ирине Михайловне, отличавшейся исключительно трезвым и рациональным умом и поэтому на дух не выносившей фантастики и беллетристики вообще (ну разве что кроме женских романов и детективов некоторых представителей прекрасной половины писательской гильдии), о своих ирреальных приключениях за гранью бытия? Они и самому ему сейчас, среди родных и знакомых до последней дырки на обоях стен, уже казались полетом распаленного воображения. Может быть, он действительно проторчал на острове среди вздувшейся реки без малого два месяца? Или провалялся в горячке, простыв после ледяного «купания» во время рыбалки? А проклятый «шкуродер», Парадиз и испарившийся без следа Кедровогорск лишь привиделись в горячечном бреду?..

Но стоило сунуть руку в карман, как пальцы натыкались на холодное золотое сердечко и бредовые видения тут же наливались осязаемо реальной сутью…

– Да погоди ты! – оторвал наконец Лазарев от себя руки Пашки и, кивнув на его супругу Валентину Егоровну, уже отахавшую и отпричитавшую свое, а теперь деловито носящуюся из кухни в гостиную и обратно, накрывая праздничный стол (а что: воскрешение лучшего мужнина друга, почти что родственника – не праздник?), заговорщически подмигнул. – Пойдем на воздух, курнём, а?

– Ты же бросил… – несколько осел Пал Петрович, виновато косясь на Валентину, курения на дух не выносившую. – Да и я… Ладно, пойдем на балкон…

– Да что там на балконе! Не развернешься… Пойдем вокруг дома пройдемся…

До Безлатникова понемногу дошло, что друг хочет с ним посекретничать без лишних ушей, особенно Валентининых. С возрастом у этой замечательной во всех отношениях женщины неожиданно, несмотря на высшее гуманитарное образование (Кедровогорский пединститут), проснулась тяга к «бабьему телеграфу». Возможно, виновато подкаменское происхождение, возможно, подруги-сплетницы, но Павел Петрович нередко попадал в неловкие ситуации благодаря длинному языку жены, а особенно – глубокомысленным интерпретациям самых невинных событий, на которые она оказалась большой мастерицей.

Поэтому, не споря, он согласно мотнул здоровенной лобастой головой (в последние годы – даже излишне лобастой вследствие огромных залысин, грозивших сойтись на макушке) и, спрятав очки в нагрудный карман ковбойки, принялся напяливать дубленку и унты.

– Вы куда это собрались? – выросла тут же на пороге прихожей Валентина Егоровна. – Горячее вот-вот подойдет!..

– Да мы это… – принялся оправдываться муж, теребя в ручищах шапку. – Прогуляться…

– Куда прогуляться? В магазин? Все на столе уже.

– Да не за этим…

– А за чем?

– Да я, Валя, понимаешь, – решил выручить друга-мямлю Лазарев. – К куреву опять пристрастился в тайге. А дымлю, сама знаешь…

– Ладно! – махнула рукой жена Павла. – Иди подыми на улице своим горлодером… И этот пусть понюхает. Но сюда – ни-ни! Выветривайтесь там. И недолго – остынет все!..

Уже на улице Костя воровато оглянулся и, схватив Безлатникова под руку, чуть не волоком потащил его за гаражи, в их «секретное» место.

– Чего ты, в самом деле, Котька, – спросил его Пашка, когда оба оказались в укромном уголке. – Покурил бы на лоджии, с Вальки бы не убыло… Действительно остынет все…

Он даже не заметил, что назвал друга детским именем, которое, казалось, давно уже позабыл.

– Да отстань ты со своей жратвой! – досадливо отмахнулся путешественник. – Успеем еще и наесться, и натренькаться заодно… Ты знаешь, где я только что был?..

– А ты действительно уверен, что не болен? Ну… Тогда, не сейчас, конечно…

Павел в отличие от супруги фантастику очень уважал и даже любил (не всю, конечно, выборочно), но в трезвости ума и рассудительности мало чем уступал своей дражайшей половине. Не убедил его даже предъявленный в качестве самого убойного доказательства самородок. Именно сейчас он задумчиво поглаживал золотое сердечко, лежащее на огромной, не по-инженерски мозолистой ладони и совершенно там теряющееся.

– Ты что, издеваешься?

– Нет, но просто бывают такие грибы…

– Значит, ты считаешь, что я обожрался поганок…

– Нет, но знаешь…

Костя взял друга за меховые отвороты дубленки, повернул к себе лицом и проникновенно заглянул в близорукие глаза.

– Я точно был там, – медленно и веско выговорил он. – Я едва не спятил там, когда понял, что ни Кедровогорска, ни всего остального больше нет.

– Вот видишь…

– Прекрати! – взревел Лазарев, яростно встряхивая за грудки Пашку, возвышавшегося над ним на полголовы. – Я же говорю тебе: все было на самом деле и так, как я тебе рассказываю!

– Да как поверить, если все, что ты тут рассказываешь, – ерунда на постном масле!..

– Эй, мужики! – заглянула в закуток между гаражами чья-то усатая голова в вязаной шапочке. – Проблемы у вас, что ли? А, Петрович?

– Отстань! – рявкнули на непрошеного доброхота оба мужчины хором. – Сами разберемся!

– Да ладно, ладно… – попятился тот. – Я так, помочь хотел… Не орите только, как коты мартовские. А то ребятишек во дворе пугаете.

– Действительно, – мягко отвел Костины руки Безлатников, когда мужик убрался восвояси. – Чего мы тут орем друг на друга?.. И дома все остыло, поди… Валька убьет… Пойдем, а? Да и засох я тут… В одних спортивках ведь выскочил, а на дворе – не лето…

– Ничего ты не понял…

– Да все я понял. Просто обмозговать нужно, прикинуть, что к чему… Только дома, при Валентине, смотри не расколись. Ни-ни!..

– Заметано!

Мужчины, по-прежнему, как в детстве, понимавшие друг друга с полуслова, шутливо стукнулись кулаками и по очереди выбрались из тесного закутка на волю…

Павел пришел к Лазаревым на следующий день, в воскресенье, хмурый, с чертежным тубусом под мышкой, и с порога попросил Ирину сбегать к ним домой, так как Валентина что-то там такое купила и хотела бы обсудить с подругой…

Врать Безлатников совсем не умел, а значит, без предшествующей «артподготовки» в отношении дражайшей половины не обошлось. Но как бы там ни было, а Костину супругу удалось на какое-то время спровадить.

Когда мужчины остались одни, Пашка, не теряя времени даром, протопал в кухню и, не спрашивая разрешения хозяина (какие могут быть условности между старыми друзьями?), споро застелил стол неким огромным листом бумаги, извлеченным из тубуса.

– Показывай, где тут твой Парадиз, – буркнул он, придавливая упрямо задирающиеся края своей «простыни» сахарницей и чайной чашкой.

Бумага оказалась картой окрестностей Кедровогорска. Да какой!..

Жадно приникший к слабенькой ксерокопии с какого-то весьма могутного оригинала (а возможно – и копии с копии, неизвестно какой по счету), Костя тут же различил вытянутый овал заветного озера и даже обозначение высоты у западного края, как раз на вершине мини-хребта, его окаймляющего. Проведя пальцем вдоль своего маршрута, он насчитал все речки, которые довелось пересекать два раза – туда и обратно, хотя на его карте трех четвертей из них не было и в помине.

– Где ты взял такую прелесть? – воскликнул инженер, тщетно пытаясь найти на полях карты выходные данные.

– Где взял, там уже нет, – отрезал Павел, но даже сквозь маску напускной суровости было видно, как он доволен похвалой вещи, которой, без сомнения, гордился.

– Да тут каждое дерево обозначено! – продолжал восхищаться Лазарев. – И камень…

– На оригинале еще больше было, – ткнул пальцем Безлатников в левый верхний угол листа, где красовался немного кособокий белый прямоугольник.

Костя всмотрелся и все понял: под «белым пятном» (вероятно, прикрытым при копировании каким-нибудь листочком) должен был располагаться жутко секретный населенный пункт под кодовым названием «Таёжный-20» или в просторечии «Двадцатка».

– Ого… – присвистнул он и почесал в затылке.

Несмотря на полтора с лишним десятка лет «гласности», рассекречивать закрытый город никто не собирался, и на всех без исключения планах, там, где он располагался, как в песне поется: «на картах и планшетах обрываются пути». Хотя опять же все без исключения горожане и окрестные жители о местной Большой Военной Тайне, конечно же, знали с детства. Как, вероятно, и все те, от кого в первую очередь его в свое время и засекретили…

– И как же ты?..

– А вот так. Показывай давай, а то Ирка сейчас вернется.

Через пятнадцать минут оба мужчины сидели, подперев головы, над картой и в десятый раз молча изучали маршрут Костиного путешествия, вычерченный карандашом. Прикасаться к драгоценному свитку Безлатников другу не доверил и, сверяясь с его «показаниями», твердой рукой опытного чертежника проложил извилистую траекторию собственноручно, не хуже иного штурмана.

– Да-а… Где ты, говоришь, самородок-то нашел?.. – ожил наконец Павел, что-то прикидывая в уме.

– Вот тут, – ткнул Лазарев кончиком карандаша в тоненькую извилистую линию. – Чуть не утоп еще…

Пашка покачал головой.

– Не мог ты здесь утонуть… И золота найти – тоже.

– Почему?

– Да потому, что эту речку и все окрестные заодно драгами[5] перепахали еще в шестидесятые. Был я там как-то… Курица вброд перейдет и пуза не замочит.

– Точно?

Вопрос был более чем риторическим. Константину самому приходилось бывать на тех реках, где поработали драги. Русла таёжных речушек после тщательной обработки рачительными «золотопромышленниками» напоминали щедро усыпанные гравием грунтовые дороги, разве что проложенные не по насыпям, а так сказать, по канавам. Вода там робко журчала между камнями, вздуваясь до былых масштабов лишь раз-другой в году, после половодья или ливней в верховьях, а утонуть не смог бы даже вусмерть пьяный из известного анекдота.

– И тем не менее… – развел он руками, будто извиняясь. – Не веришь?

– Да верю, верю… – отмахнулся Павел, близоруко высматривая в серой мешанине линий что-то еще. – А здесь вот ничего не видел?

Толстый обломанный ноготь указывал на высотку между двумя лесными массивами.

– Вроде нет… – пожал плечами Лазарев. – Там лесом все заросло. Помню, семь потов сошло, пока карабкался. А когда обратно шел – обогнул вот здесь… А что там должно быть?

– Геодезический знак. Кстати, а лес там какой? Ну, вокруг озера…

– Да разный там лес… И лиственницы есть, и кедры… Но больше всего берез и осин. Я даже клены встречал.

– Клены?

– Ну да. Кажется…

– А не врешь, случаем? Не приукрашиваешь?

– Вот те крест!..

Мужчины помолчали.

– Хм-м!.. – мотнул тяжелой башкой Павел, сворачивая карту и пряча в картонную тубу… – Своими бы глазами взглянуть… Ты ж, орясина, ничего там не разобрал…

Костя понял, что друг поверил ему уже безоговорочно.

– За чем же дело встало?..

5

– Ну и куда дальше?

Вырваться в «экспедицию» друзьям удалось только в конце ноября. Костя, правда, подбивал компаньона «рвануть» к Парадизу уже в ближайшие выходные, взяв пару-тройку дней «без содержания», но все его поползновения были пресечены в зародыше.

Павел собирался скрупулезно, будто готовился по меньшей мере к кругосветному путешествию. Для броска через заснеженную тайгу он решил использовать свою недавнюю разработку – вездеход на базе армейского УАЗика, довести который до ума собирался давным-давно. Отладку и доводку пришлось провести в сжатые сроки, и хотя он клялся-божился, что агрегат, напоминающий гусеничный бульдозер, не подведет, в объемистое багажное отделение был погружен полный комплект запчастей.

Несмотря на красочное описание даров природы, буквально валящихся в Парадизе с небес, Пашка исходил из обратного. Поэтому рядом с промасленными деталями в чреве «Ермака», как окрестил Безлатников свое чудо техники, нашли место несколько коробок с различным продовольствием, а кроме того, десятки больших и малых вещей, в экспедиции могущих оказаться в равной степени и чрезвычайно необходимыми, и абсолютно бесполезными. Почти каждая из них встречалась бурным возмущением Константина, и единственное, против чего он не возражал, это против ледобура, снастей для подледной рыбалки и изрядного количества насадки.

– Хотя бы рыбки наловим, если Парадиз все-таки окажется плодом твоего больного воображения, – заявил Павел в ответ на Костину подначку. – А то такие версты мотать, да без толку…

Сложнее всего оказалось уломать начальство отпустить его на две недели. И не в том дело, что он не заслужил отпуска. Просто опытный инженер совмещал сразу несколько должностей, и дирекция не привыкла отпускать его далее пределов прямой досягаемости, чтобы иметь возможность выдернуть при малейшей необходимости телефонным звонком или (с одной из близлежащих речушек) нарочным на директорской «Волге», с некоторых пор превратившейся сначала в подержанный «форд», а затем и во вполне новый «мерседес». Теперь же, когда Павел Петрович собрался куда-то к черту на рога, да к тому же наотрез отказывался сообщить свое местоположение… В конце концов, безотказному и покладистому Безлатникову пришлось, вздохнув, применить свое секретное оружие.

Смущаясь и не зная, куда девать глаза, он предъявил онемевшему от такого коварства директору довод, от которого тот просто не мог отмахнуться.

Дело в том, что один из его с Костей однокашников по Кедровогорскому политеху, в учебе, правда, особенными талантами не отличавшийся, на последнем курсе неожиданно проявил неодолимую тягу к общественной работе. Одно время он подвизался на комсомольской работе, затем – на партийной, после памятного всем девяносто первого года растворился в мутной водичке, но относительно недавно вынырнул на одном оч-чень высоком посту в Москве. Не просто вынырнул, но и изъявил желание возобновить знакомство с некоторыми старыми друзьями, среди которых числился Павел. Пресловутый довод представлял собой официальное приглашение перебраться под крылышко новоявленного деятеля «макроэкономики» со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами.

Ну и угадайте теперь с трех раз, какое решение принял директор? Вот-вот…

А с Костей оказалось совсем просто: его цех из-за полного затоваривания складов продукцией пребывал в вынужденном простое до самого нового года, и он тем самым был волен ехать хоть в Австралию. При условии, конечно, что найдется какой-нибудь идиот в ОВИРе, который примет у сотрудника предприятия ВПК, да еще с таким количеством «допусков», анкету для выдачи загранпаспорта.

– Ну и куда дальше?

Необкатанному вездеходу удалось с честью выдержать свое первое испытание и не сломаться ни разу за весь не такой уж и простой маршрут, на верных семьдесят процентов пролегавший по бездорожью.

Друзья стояли перед знакомым Лазареву косогором и, задрав головы, из-под ладоней глядели на пылящий поземкой склон. Снега за те месяцы, что Костя здесь не был, намело едва не по пояс, и пейзаж был совершенно неузнаваем.

– Кажется, туда… – неуверенно ткнул «проводник» куда-то вверх. – Или туда…

– Балбес… – с презрением проворчал Павел и, увязая в глубоком рыхлом снегу, полез вверх по склону.

Константин пожал плечами, подумал: обидеться на «балбеса» или замять для верности, и тоже полез вслед за могучим товарищем, действующим, как бульдозер. Безлатников обернулся и махнул рукой в сторону: тащиться друг за другом не имело смысла – разумнее было расширить район поисков.

Вход в «шкуродер», как ни странно, посчастливилось отыскать именно «первопроходцу», который наткнулся на него полчаса спустя.

– Нашел, наше-е-ел!.. – заорал он, пытаясь перекричать бьющий в лицо ветер, Пашке, копошащемуся метрах в двадцати ниже по склону. – Ползи сюда!..

В узкой щели между скалами царил почти абсолютный штиль и вроде бы как было теплее. Точно: из прохода тянуло теплом…

– Ну что? – Костя ощутил знакомую дрожь в коленках. – Оба туда пойдем или…

– Или.

Безлатников вынул из кармана бушлата моток тонкого, но прочного капронового шнура, и, обмотав один конец вокруг талии, другой сунул другу в руки.

– Я пойду, а ты, если что, тяни меня оттуда. Понял?

– Понял, – кивнул головой Лазарев, поправляя сползшую на глаза шапку.

И только когда Павел скрылся из виду, подумал, что это самое «если что» – понятие чересчур расплывчатое…

Шнур, подергиваясь, разматывался, и Костя потихоньку стравливал его, проклиная себя за трусость. Хотя нельзя не признать, что решение Пашка принял вполне разумное… Опять же…

Додумать он не успел: шнур перестал разматываться.

«Тянуть? – мелькнуло в голове. – Или подождать?.. А сколько ждать?.. Может…»

Витой капроновый тросик внезапно провис.

«Добрался до выхода?..»

Минуты ожидания тянулись будто резиновые. Не находя себе места от волнения, Константин готов был убить себя за то, что не согласовал с другом системы условных сигналов. Одно подергивание, скажем…

Не в силах ждать, он выбрал слабину и решительно дернул два раза. Через несколько секунд веревка так же два раза слабо дернулась у него в руках.

«Отвечает!»

Он снова дернул, но уже три раза, и веревка, погодив, ответила тем же.

Ага! Теперь…

Из-за поворота хода высунулось красное лицо Павла. Очки его сияли праведным гневом.

– Ты чего тут раздергался? Я выбраться не успел, а ты сразу задергал, как паралитик!

– Я…

– Чего «я»? «Я, я»! Головка… сам понимаешь от чего! Ничего и разглядеть не успел, понимаешь! Ору тебе, ору, что все в порядке…

– Да не слышал я ничего…

– Ага! Уши-то когда мыл в последний раз? Не слышал он… Минуты не прошло.

– Как минуты? – опешил Костя. – Да тебя минут пятнадцать не было… Даже больше…

– Не тренди!..

Но приборы, в отличие от людей, врать не могут по определению. Часы на руке Безлатникова отставали на четырнадцать минут с секундами…

На берегу озера все еще царила осень. Поздняя, прохладная, давно уже не «бархатный сезон», а скорее «меховой», но тем не менее осень, а не зима, властно вступившая в свои права «по ту сторону». Даже листва еще держалась на деревьях – золотистая на березах и красная на осинах. И не только на осинах…

Павел подошел к пламенеющему багрянцем раскидистому дереву и, протянув руку, сорвал ярко-красный разлапистый лист.

– Клен… – пробормотал он, не веря своим глазам.

– А что такого? – Лазарев подобрал с земли такой же лист, только желтый, рассмотрел с обеих сторон и зачем-то понюхал его.

Пахло обычно: лесной свежестью, дождем, прелью и немного раздавленным лесным клопом…

– Что тут такого странного, а?

Безлатников невидяще оглянулся на него:

– А?

– Что ты в этом листе нашел такого?

– Да ничего… Просто не растут у нас клены. В природных условиях, я имею в виду.

– И что с того? Может, из города семечко занесло?

– Вряд ли… Он бы еще росточком замерз зимой.

– А в Канаде как же?

– Там, понимаешь, климат немного другой.

Костя бросил лист на землю и хлопнул себя ладонями по бокам:

– Видали ботаника?! Клен его, видите ли, удивил! А то, что здесь осень, а там, – он показал большим пальцем себе за спину, – зима, не удивило?

– Почему же не удивило? – спокойно ответил Пашка, тоже бросая лист. – Удивило. Еще там, наверху, удивило, как только в первый раз увидел все это. Только я думал, что ты открыл мир-близнец нашей Земли, параллельный мир, так сказать, а тут нечто другое…

– Значит, все-таки параллельный мир?

– Похоже на то. Только не совсем параллельный. Видишь? Климат-то здесь отличается от нашего…

– Может, только в этой котловине какой-нибудь микроклимат особенный? Возвышенность прикрывает от ветра, в озере теплые ключи и все такое… Ну, как в «Земле Санникова». Видел?

– Видел и читал. Но давай проверим все же. Где ты, говоришь, второй проход?..

Но и по другую сторону все оказалось точно так же: никаких следов снега, золотистые березки… Павел даже свой любимый клен отыскал, хоть и не сразу…

Пока друзья, совершив пару рейсов в заснеженный родной мир, разбили новый лагерь на месте Костиного «стойбища» и обеспечили себе минимальные удобства, короткий ноябрьский день завершился и здесь.

Сколько не бросал умоляющие взгляды на аккуратно сложенные рыболовные снасти Константин, его товарищ был непреклонен, справедливо полагая, что комфорт – прежде всего. Поэтому ужинать пришлось консервами и извлеченными из «лабаза» запасами копченой рыбы и дичи. Настырным бурундукам все-таки удалось прорваться сквозь все «системы защиты», но то ли Костин фирменный посол им не пришелся по вкусу, то ли штурмовали балок они из чисто спортивного интереса… Копченый хариус оказался «траченным» самую малость, а более крупную рыбу и уток зверьки вообще проигнорировали. Зато не повезло сушеным грибам и ягодам. Похоже, что за ними бурундуки приходили даже издалека, а то, что не съели на месте, каким-то непостижимым образом унесли с собой…

– Ну что же, – подытожил Безлатников, подбрасывая в костер полешко и извлекая из рюкзака фляжку. – Существование Парадиза будем считать доказанным. Предлагаю за это налить, как говаривал «минеральный секретарь».

– Одобрям-с! – потер ладони Костя, подставляя кружку.

Чокнувшись, друзья «приняли» по пятьдесят граммов чистого спирта, после чего Пашка спрятал ёмкость, несмотря на бурные протесты «коллектива».

– Все. Сухой закон. Теперь только в медицинских целях. Наружно!

– А если?..

– Никаких «если». Доживет до отъезда – на посошок примем еще, а до тех пор – ни-ни. Понял?

– Понял…

Особенной страстью к горячительному Лазарев не отличался, но по приличному поводу да в хорошей компании чего ж не выпить?.. Остановиться вовремя, конечно, удавалось не всегда.

– И вообще, – продолжил Безлатников. – Сегодня наломались, поэтому, чтобы завтра не валяться до полудня, давай-ка закругляться. Утро вечера мудренее…

Что-что, а рассудительность у него всегда была на высоте. Даже иногда граничила с занудством…

Разбудил Костю холод и непонятные звуки: где-то поблизости кто-то осторожно позвякивал металлом по металлу. Напоминала эта возня деликатное вскрытие неумелым воришкой висячего замка на гараже.

Спросонья вообразив почему-то, что неизвестные злоумышленники пытаются угнать его верную «ниву», возмущенный автовладелец подскочил и принялся выпутываться из спального мешка, нагретого за ночь, в утреннюю прохладу.

Сдвинутые набекрень мозги встали на место уже в процессе поиска замка на молнии, застегивающей полог, поэтому наружу Лазарев выбрался в относительно вменяемом состоянии.

Снаружи занималось утро (довольно прохладное, кстати), и лагерь был скрыт под плотным пологом тумана, наползающим с озера.

Едва не загремев с помоста, где была разбита палатка (какой идиот или идиоты затащили ее на такую высоту?), путешественник, поеживаясь и отчаянно зевая, присел у давно потухшего костра, сдунув нападавших за ночь комаров, отхлебнул из котелка ледяного чая, пошевелил прутиком золу в поисках уголька для раскурки и, вспомнив, что дал себе зарок не курить, направился на странные звуки.

Источник обнаружился метрах в двухстах от лагеря, за полуоблетевшими зарослями дикого шиповника.

Павел самозабвенно, как всегда бывало с ним за любимым занятием, собирал из тускло поблескивающих металлических трубок некое подобие каркаса для палатки, но гораздо больших размеров, чем та, в которой путешественники провели ночь.

– Бог в помощь! – поприветствовал Лазарев друга, с минуту постояв у него за спиной.

От неожиданности тот вздрогнул всем телом и уронил в бурую сырую траву все жалобно зазвеневшее сооружение.

– Чего подкрадываешься, балбес! – напустился он на Костю чуть ли не с кулаками. – Специально же отошел подальше, чтобы дрыхнуть тебе не мешать! В индейцев в детстве не наигрался?..

В индейцев играли в незапамятные школьные времена оба, вместе со всей многочисленной дворовой командой, только толстому и неуклюжему Пашке роль Виннету или Чингачгука доставалась не в пример реже, чем щуплому и подвижному Косте, чем он не без оснований гордился.

– Да ладно тебе… А что это за чум ты собираешь? Есть же уже палатка…

– Соберу – сам увидишь! – все никак не мог остыть Безлатников, ползая на коленях в сырой траве. – Винт из-за тебя уронил!.. Ищи давай, помогай!..

Неуловимый винтик нашли общими усилиями, только повалив траву в радиусе пяти метров и подтвердив тем самым один из основополагающих законов Мерфи[6]. Лазарев так старался, что Павел оттаял еще в процессе поисков, хотя и отказался наотрез просветить его, сгорающего от любопытства, о содержимом нескольких коробок и свертков, которые они вчера с трудом протащили через «шкуродер».

– Иди завтрак готовь, – безапелляционно сплавил он товарища с глаз долой. – И чтоб мне не подглядывать!

– Очень нужно… – удалился Костя с чувством оскорбленного собственного достоинства.

Завтрак он готовить, конечно, не собирался, ограничившись разогреванием вчерашнего чая. Да и из чего его особенно готовить, когда налицо сплошной «сухой паек»? Вот если бы…

Ленок схватил блесну при первом же забросе, будто ждал на этом самом месте с лета. Несколько разочарованный его невеликими размерами, Константин полюбовался немного яркой рыбой, напоминающей вынутый из горна слиток раскаленного металла, остывающий на глазах, и принялся методично нахлестывать темное зеркало просыпающегося озера спиннингом…

Когда часам к двенадцати Павел усталый, но довольный пришел завтракать (или обедать?), его ждал свежезапеченный хариус.

– Повозился бы еще чуток – как раз уха бы подоспела, – заявил добытчик, дуя на ароматный бульон в деревянной ложке.

– Подоспеет – поедим! – Безлатников навалился на рыбу так, будто голодал по меньшей мере неделю. – А пока и это сгодится… Много взял?

– Да есть маленько… – скромно опустил глаза Костя, демонстрируя ведро со ждущей разделки рыбой.

– Ого! И ленок есть?..

– Трохи есть… А ты там что наваял?

– Сейчас чай допью, сходим, и посмотришь сам…

Что-то большое и пестрое показалось в прорехи между бурыми кустами еще издали.

– Вау-у! – восхищенно взвыл Лазарев, оглядывая со всех сторон то великолепие, в которое превратилась невзрачная охапка трубок. – Дельтаплан! Неужели полетит?

– Без проблем, – заверил его гордый создатель, любовно поглаживая туго натянутую ткань крыла. – Еще как полетит. Только двигатель смонтирую…

– Так он еще и с мотором?

– Естественно. Гор-то поблизости нет. Откуда взлетать? Не с этой же муравьиной кучи! Между прочим, он рассчитан на двух человек…

– Мне лететь? – ужаснулся Костя. – Да еще на этой этажерке? Ни в жисть!..

– Полетишь-полетишь, куда ты денешься! Или будешь здесь ждать, пока я вернусь из разведки?

– Ни за что! А парашюты у тебя есть?

– Зачем? Дельтаплан сам по себе как парашют действует. Разбиться на нем еще суметь нужно.

Константин обошел вокруг хрупкого на первый взгляд сооружения и прицокнул языком.

– А ведь ему тоже площадка для разбега нужна, слышь? Где тут разбегаться-то?

Ландшафт вокруг действительно мало подходил для разбега «аэроплана», даже такого легкого.

– Хороший вопрос, – самодовольно ухмыльнулся Пашка. – А то я об этом не подумал! Видишь лыжи? – он указал на прислоненные к кусту загнутые полосы пластика. – Это я собирался со льда озера взлетать. Кто ж ожидал, что тут такой «Ташкент»?..

– Но с воды-то на них не взлетишь.

– Резонно. Но если укрепить на лыжах вот эти мешки и накачать их воздухом, получатся поплавки…

– Понял, не дурак, – пристыженно буркнул Костя, коря себя за недогадливость. – А колес у тебя, случайно, не припасено?

– Припасено, – хладнокровно кивнул Безлатников, протирая очки чистой тряпочкой. – Только я их сюда не потащил… В «Ермаке» остались за ненадобностью. Но если бы нашлась ровная и достаточно твердая площадка… Дорожное полотно, например…

– Где ж тут дороги? Нет же вокруг никого!

– А вот это мы с тобой завтра точно выясним, – заверил друга Павел, распаковывая один из промасленных брезентовых свертков. – А пока топай, уху доваривай. Если понадобишься – позову…

Константин успел доварить уху, еще немножко порыбачить и даже прилечь на травке под выглянувшим после обеда солнышком, а с «монтажной площадки» по-прежнему доносилось лишь постукивание и позвякивание, да иногда взрыкивание мотора, тут же замолкавшего. Под эти технологические шумы он и задремал…

Разбудил его тоненький стрекот, доносившийся откуда-то с неба.

Прикрыв глаза от яркого солнца, Лазарев различил в вышине желто-красный треугольник с прилепившейся снизу черной козявкой. Безлатников, словно опытный ас, выписывал над озером сложные траектории, испытывая свою летучую тарахтелку на всех мыслимых и немыслимых режимах.

«А что? – подумалось Косте. – И в самом деле, лучше лететь, чем ноги по бурелому бить…»

6

Вы, конечно, думаете, что стоит только попасть на некую золотоносную речку, как самородки можно будет распинывать ногами, будто булыжники? Увы, этим вы повторяете распространенное заблуждение множества любителей быстрой наживы, когда-либо заболевавших «золотой лихорадкой». Ей за всю историю страдали миллионы, а счастье улыбнулось, в лучшем случае, тысячам. И неважно, где возникала эпидемия: на Аляске, в Сакраменто или в Сибири… А что бы вы хотели? Будь хоть чуть-чуть иначе, из драгоценного металла давно бы уже отливали самые необходимые сантехнические приборы по завету основателя РСДРП(б).

Друзья трудились на «золотой» речке второй день, а добыча их состояла лишь из щепотки (правда, большой такой щепотки – в половину чайной ложки) тяжеленьких желтых песчинок и двух крошечных самородков размером с горошину черного перца.

– Да-а… – оторвался Павел от созерцания горсточки черного шлиха[7] на дне своего лотка (он, хитрован, и лотки для промывки с собой прихватил, оказывается), в котором сиротливо поблескивали две крошечные «золотинки». – С такими темпами мы с тобой, Котька, и десятой части нашей экспедиции не окупим. Правда, объективности ради замечу: чтобы столько золота намыть, у нас и месяца не хватит…

– Так что же? – Константин швырнул на гальку свой лоток с еще более скромной добычей – одной золотой крупинкой. – Мы тут все две недели будем кажилиться? Я тебе в батраки не нанимался!

– Остынь.

Павел осторожно выколупнул из шлиха обе песчинки и, присоединив к ним Костину, рачительно спрятал в пластиковую баночку из-под заморских таблеток к уже собранному «золотому запасу». После этого черкнул пару закорючек в блокноте.

– Мы ведь не прииск тут открываем, а лишь разведку ведем. Определяем, так сказать, перспективу.

– А потом чего? Преподнесем государству на блюдечке? За спасибо? Нет, я не согласен! Это мой мир, я его открыл, и пропади ты пропадом со своим золотом! Я тут на одной рыбе…

– Уймись ты, чума! – повысил голос Безлатников. – Никто никому и ничего преподносить не собирается! Просто сидеть, как собака на сене, – глупо.

– А пахать тут, как лошадь, из-за пяти граммов золота, не глупо? Когда рыба в руки прет недуром…

– Плюнь ты на свою рыбу. Найдем россыпь – озолотимся!

– Ага! Найдешь ее тут! Кубов двадцать щебенки с песком перелопатили, а толку – чуть.

– Ну насчет двадцати кубов ты, конечно, загнул… Мы не экскаваторы с тобой…

– И все равно – мартышкин труд.

– А вот это ты читал? – взъярился на скептика Пашка, выхватывая из кармана блокнот и суетливо ища нужную страницу. – «В 1902 году прииск купца Желтобрюхова „Фартовый“ выдавал 19 с половиной фунтов червонного золота в неделю…». «Горные ведомости» номер седьмой за одна тысяча девятьсот седьмой год… Сколько весит фунт, знаешь? Или тебе перевести в граммы?

– Так ведь то прииск…

– Да желтобрюховский «Фартовый» как раз на этой речке располагался, а называлась она тогда Дуванкой, от иссельдупского «дуван» – «добыча».

– Забожись!

– Век воли не видать! – щелкнул Пашка ногтем большого пальца по переднему зубу и им же чиркнул по горлу.

Полузабытая дворовая «зэковская» клятва, за которую от родителей можно было схлопотать хорошего ремня, прозвучала так органично, что Лазарев поверил другу.

– Девятнадцать фунтов…

– Ага. С половиной.

– Это ж будет…

– Много будет. Куда там рыбе со всеми остальными дарами природы. Хотя до желтобрюховских показателей мы вряд ли дотянем, – самокритично заметил он. – У него, поди, десятки рабочих трудились… Да ладно: я тут кое-какую механизацию придумал… Догоним и перегоним кровососа допотопного, как раньше говорили! Вот только россыпь найдем…

– Чего ж ты сидишь, жиртрест! – напустился Костя на друга, хватая свой лоток, вытряхивая из него «пустую породу» и устремляясь к реке. – Расселся тут!..

– Стой!!! – диким голосом заорал Павел, коршуном бросаясь к кучке шлиха с несколькими гальками, которые незадачливый старатель из промытой породы выбросить поленился.

– Золота, говоришь, нет? – сузив глаза, свистящим шепотом произнес он, сжимая в грязном кулаке крупный окатыш. – Жиртрест, говоришь?..

Константин струхнул не на шутку.

«Вот так с ума и сходят! – думал он про себя, загораживаясь пустым лотком и пятясь в реку от наступающего на него Безлатникова с камнем в руке. – Трахнет по маковке и привет родителям!.. Никто и не хватится…»

– Э, э! Павлик!.. Ты успокойся…

Костя зашел в стремительный поток уже по колени и, чувствуя, как ледяная вода наполняет сапоги, остро сожалел, что карабин остался далеко. Нет, убивать друга он не собирался, но хотя бы пальнуть разок в воздух или под ноги, чтобы охолонул…

Пашка остановился на кромке воды и протянул другу руку с камнем. На перемазанном лице его цвела широкая улыбка.

– На, посмотри, Фома неверующий!

Бок голыша, повернутый к зрителю, отливал явственным латунным блеском…

На настоящую россыпь наткнулись уже почти на закате.

В первом же лотке, взятом за поворотом Дуванки, там, где течение резко замедлялось, а стремнина пролегала по подмытому противоположному берегу, золота оказалось раз в пять больше, чем «старатели» намыли за все предыдущее время.

– Видал! – словно дети радовались мужчины над рассыпанным по холстинке богатством, демонстрируя друг другу то похожий на миниатюрного шахматного коня самородочек, то сросток из нескольких тонких стерженьков. – Как Эйфелева башня прямо!..

– Вот здесь и застолбим… – довольно откинулся на спину Павел, закидывая руки за голову. – Девятнадцать не девятнадцать, а фунтик-то мы с тобой иметь будем без проблем. Если, конечно, россыпь эта не метр и не два тянется… Кстати: ты знаешь, что мы с тобой только что на приличный срок себе наскребли?

– То есть?

– А то и есть. Добыча золота частными лицами без соответствующего разрешения на территории Российской Федерации запрещена. Точно не помню, но, кажется, «от двух до пяти». Строгого режима, между прочим.

– Да ну? – струхнул Костя, настороженно рассматривая золотую «коняшку». – А кто узнает-то?..

– Вот именно. Если молчать будем, да золотишко реализовывать со всей осторожностью. Ты понял?

– Ага…

– Не «ага», а «так точно». Знаю я тебя, разгильдяя!

– Ну ты не очень-то…

Лазарев надулся и, швырнув самородок в кучку золота на расстеленной тряпице, демонстративно отвернулся.

– Ладно, не скрипи зубами… – окликнул его Павел, понявший, что переборщил. – Пошутил я.

– Пошутил он! – продолжал кипеть Константин. – Не у себя в конторе, понимаешь! Я ведь тоже пошутить могу!..

– Ну извини.

– Между прочим, это я Парадиз открыл, так что свои командирские замашки брось…

– Я же извинился!

Лазарев продолжал возмущаться до самого лагеря, не обращая внимания, что болтается в полусотне метров между сумеречным небом и землей, и прекратил, да и то не сразу, только после того, как Пашка по прибытии «домой» махнул рукой на бережливость и раскупорил заветную флягу со спиртом. Честно говоря, оно того стоило – не каждый день натыкаешься на золотое месторождение!

– А ведь это только цветочки! – заявил он, когда, чокнувшись «бокалами», друзья приняли по первой. – Ягодки-то впереди…

– Не понял… – прошамкал Костя, вгрызаясь в истекающую жиром золотисто-прозрачную спинку копченого ленка.

– Вечно ты, тормоз, ничего не понимаешь! Молчу, молчу…

– За «тормоз» ответишь.

– Я же сказал «молчу»? Так вот…

Безлатников обстоятельно закусил, разлил по второй и продолжил:

– Золото это – тьфу! Я имею в виду Дуванку, – пояснил он, отстраняя руку друга, потянувшегося за «тарой». – Мелочь! Так, на первое время наскрести чуток.

– А дальше?

– А дальше – весь мир в кармане и небо в алмазах! Ты ведь убедился, что мир этот, Парадиз – тот же, что и наш? До мелочей такой же.

– Ну, допустим, не совсем… Там зима, а здесь – даже снежок не пролетает…

– Вот это как раз мелочи! Просто нет тут людей, чтобы климат успели испортить. Озоновые дыры всякие, парниковый эффект – это все дело человеческих рук, понимаешь? Кислотные дожди опять же…

– А при чем здесь дожди?

– Да ни при чем, – отмахнулся Павел, в очередной раз отпихивая Костину руку, упрямо лезущую к кружкам. – Так, к слову пришлось.

– Ты лучше подумай: мир тот же, география та же и-и…

– Чего «и-и»? Не задерживай тару!

– Дурак ты, ваша светлость, прости Господи! – безнадежно махнул рукой Безлатников, огорченный явной тупостью друга. – Если география та же, то и все месторождения полезных ископаемых находятся на тех же местах, что и у нас!

– Постой… Это значит… – задумался Константин.

– Слава Богу! – воздел руки к темному небу Павел. – На третий день дошло! Как до жирафа!..

– Значит, все месторождения…

– Во-во… Даже давно исчерпанные. По желтобрюховскому прииску я, между прочим, в обычной библиотеке информацию нашел. В заводской.

– И алмазы можно найти?

– И алмазы, и платину, и уран с нефтью.

– Так мы же с тобой богачи! Рокфеллеры!!

– Вот за это и предлагаю выпить. За златые горы!..

– И реки, полные вина!..

Костя проснулся в абсолютной темноте от того, что кто-то тихонько, но настойчиво пихал его в бок.

Вообразив спросонья, что это опять Иринка проснулась от вечного его храпа, он отмахнулся и попытался перевернуться на другой бок, что в спальном мешке, да еще в тесной палатке не так уж и просто. Толчки от этого не прекратились, а только усилились, напоминая уже тумаки.

– Чего ты!.. – попытался прекратить это безобразие Лазарев, но чья-то рука тут же зажала ему рот с неженской силой.

Ладонь тоже была отнюдь не женской, а жесткой и мозолистой, к тому же пахнущей не то бензином, не то соляркой.

– Тиш-ше!.. – прошипел ему прямо в ухо Пашкин голос, а отросшая щетина больно уколола щеку. – Не шуми, ради Бога…

– Чего там? – прошелестел Константин, окончательно проснувшись, когда ладонь убралась.

Темнота уже не казалась абсолютной. Например, на фоне тускло светящегося полога четко выделялся силуэт товарища, настороженно приникшего к щели входа. Вместо ответа он поманил Костю к себе, прижимая палец к губам.

Из щели между слегка раздвинутыми складками полога открывался отличный вид на пустынный лагерь, залитый серебристым светом полной луны.

– Чего ты?.. – начал было Лазарев, но язык примерз к его гортани…

Из угольно-черной тени, отбрасываемой углом «лабаза», выдвинулся чей-то не менее темный силуэт, похожий больше на сгусток тьмы, и плавно пересек поле зрения.

Кошка! Но разве бывают такие огромные кошки? Спина зверя доходила до половины строения, а в нем почти два метра высоты… Тигр?!!

– Тих-хо!.. – вероятно, последнее слово Костя выдохнул вслух. – Он нас не чует… Ветер на нас… Может быть, сам уйдет?

– Ага!.. Он рыбу в балке чует и дичь. До утра не уйдет.

– А если ветер переменится?

Словно в ответ жидковатый помост качнулся, будто от порыва ветра. Или от того, что кто-то большой и тяжелый потерся об одну из опор.

Павел в панике схватил друга за локоть.

– Сюда лезет! – Павел, умный и рассудительный в обычной жизни, никогда с детских лет не отличался особенной храбростью, особенно в таких вот ситуациях.

– Отстань!

Константин сбросил руку и зашарил в тряпичной складке возле своего мешка. Помост снова качнуло.

Но Лазареву уже было все равно. Он передернул туговатый от редкого употребления затвор карабина, загнав патрон в ствол, и свободной рукой начал расстегивать полог.

– Прекрати! – запаниковал Безлатников, снова цепляясь за него. – Сам уйдет!

– Не сс…! – презрительно бросил ему через плечо охотник, осторожно высовываясь наружу. – Я ему уйду! От Лазарева добром не уходят…

Мгновением спустя грохнул выстрел, затем еще один, и Костя стремительно выскочил из палатки.

Третий выстрел…

– Эй, умник! – донесся снаружи веселый голос. – В штаны не наделал? Спускайся сюда, не дрожи! А то вся палатка ходуном ходит!..

Павлу уже стало стыдно за проявленную трусость, и он неуклюже, задом, принялся выбираться из палатки, недовольно ворча под нос:

– И ничего не наделал… Просто это дикий зверь… Крупный… Опасный, между прочим…

Ноги все-таки предательски дрожали…

Преследование зверя, которого «завалил» Костя (он клялся и божился, что все три пули не прошли мимо), оставили на утро. Хотя уснуть все равно не могли и просидели до рассвета у костра-великана, сжимая в руках оружие – карабин и Пашкину двуствольную «тулку», заряженную картечью, – и озираясь на каждый шорох.

К счастью (или к сожалению), самым крупным зверем, выскочившим к костру, был бурундук. Ошалело отсвечивая бусинками глаз, «хищник» посидел с минуту на задних лапках, что-то стрекоча миниатюрным пулеметиком, а потом исчез, растворившись в темноте, так как Павел на полном серьезе взял его на прицел своего «оленобоя»[8].

– Не трать патроны, – полусерьезно остановил до сих пор дрожащего друга Лазарев, отыгрываясь за все предыдущие подколки с его стороны. – Заряды у тебя на эту дичь крупноваты…

Охотничье чутье его никогда не подводило.

Едва восходящее солнце позволило различать окружающее с большей или меньшей четкостью, он устремился в погоню за подранком.

– Не мог я ошибиться, понимаешь? – возбужденно твердил он не отстававшему Пашке. – Первый раз прицельно саданул, между лопаток! Веришь? Его аж на бок опрокинуло. И второй раз бил наверняка… А третий уж так, вслед, но по цели, а не в белый свет…

– Ага!!! – прямо-таки взвыл он, обнаружив обильный кровавый след на опавшей листве. – Видишь! Зацепил я его, и серьезно!.. Эх, собаку бы сюда!..

Собака не понадобилась. Зверь рыже-бурой горбатой грудой лежал в сотне метров от лагеря, глубоко зарывшись передними лапами и мордой в опавшую листву. Похоже, перед смертью, в агонии, он рыл землю когтями, будто огромный кот…

И в самом деле, крупный хищник на первый взгляд больше всего напоминал кота или тигра – даже темные полоски имелись вдоль окровавленного хребта, на лапах и коротком пушистом хвосте… Но только на первый взгляд и со спины. Стоило же его совместными усилиями перевернуть…

– Саблезубый тигр!!!

Огромную, довольно отдаленно напоминающую тигриную голову с остекленевшими глазами, в которых навсегда застыла недоуменная ярость, украшали длинные желтоватые клыки, правый из которых был цел, а левый обломан примерно на четверть…

– Э! Ты! Брось филонить!

Костя битый час пытался освежевать тушу «смилодона»[9], подвешенного к мощной ветви клена за задние лапы. Заковыристым имечком окрестил убитую тварь Пашка, быстро пришедший в себя, как только ночные страхи миновали. К сожалению, то, что легко удалось проделать Маугли с Шер-Ханом в одноименном мультфильме, на практике оказалось чертовски трудным и грязным занятием.

Перемазанный кровью с головы до ног Лазарев теперь напоминал мясника или палача за любимым занятием, только вот кожаными колпаком и фартуком он обзавестись не сподобился, напрочь испортив одежку. Хорошо хоть куртку снять ему присоветовал Безлатников, наблюдающий за любительским сеансом патологоанатомии с почтительного расстояния.

К тому же не слишком умелый свежеватель умудрился проколоть в туше что-то такое, что трогать категорически не рекомендовалось, и теперь все вокруг «благоухало» таким амбре, что хоть святых выноси!

– Помог бы хоть! – взвыл Константин, безуспешно борясь со скользким и тяжелым лоскутом шкуры, упорно вырывающимся из пальцев. – Знаешь, как тяжело?

– И не подумаю, – спокойно и немного гнусаво заявил Павел, зажимая нос платком, на который вылил едва ли не половину флакона с антикомариным лосьоном «Ангара»: репеллент совершенно не пригодился по прямому назначению из-за того, что кровососы давно уже откочевали на зимние квартиры, зато ядреным ароматом своим легко перебивал тигриное зловоние. – Это ты у нас в детстве жуков с мухами мучил. Я вообще в общество защиты природы вступил в четвертом классе.

– У-у-у, толстовец!.. – прорычал Костя, с отвращением зарываясь в тушу с головой.

Он много раз и во всеуслышание похвалялся перед многочисленными знакомыми, как неоднократно участвовал в лицензионной охоте на лосей и косуль и даже часто производил решающий выстрел, и все это было святой истинной правдой. Умалчивалась лишь одна небольшая подробность: свежеванием туш добытых животных занимались профессионалы – егеря и проводники, а для остальных участников охота завершалась фотографированием на фоне поверженных лесных великанов. Далее они контактировали с добычей лишь в виде аккуратно вырезанных кусков мяса, шкур и голов с рогами, разыгрываемых по жребию.

Лазарев вряд ли признался бы другу, что даже для того, чтобы «ободрать» убитого зайца, он звал старика-отца, в свое время его к благородному охотничьему занятию и приохотившего.

Но не боги горшки обжигают, и с тигра под аккомпанемент язвительных замечаний товарища все-таки удалось спустить шкуру. Самым ответственным занятием – извлечением черепа он решил заняться после отдыха, тем более что мухи откочевали вслед за комарами и опасаться их налетов не стоило.

– И что ты скажешь? – вернулся Константин к животрепещущей теме, отмывая руки в ледяной озерной воде после того, как бесполезную вонючую тушу общими усилиями оттащили подальше от лагеря и временно забросали ветками, попозже намереваясь предать земле. – Саблезубых тигров вроде бы у нас не водится…

– Естественно. Водились тысяч сто лет назад, еще до ледникового периода, но давно повымерли. Мультик американский видел?

– А серьезно?

– Серьезно? Конечно, можно предположить, что мы каким-то образом угодили в прошлое… Вернее, нашли мостик, это прошлое с нашим настоящим связывающий. Но это – чистая фантастика.

– Будто параллельный мир – не фантастика!

– И это фантастика, – легко согласился Безлатников, протягивая другу мыло. – Но прошлое мне нравится меньше.

– Почему?

– А ты Рэя Брэдбери читал? «И грянул гром…». Там бабочку случайно в мезозойской эре каблуком давят, а в США из-за этого не того президента избирают. Причинно-следственная связь. А мы тут столько всего наворотили…

– Ага! – с готовностью подхватил Костя. – Возвращаемся обратно, а там по телеку: «Дорогой Леонид Ильич в связи со столетием со дня рождения награждается тридцать первой звездой Героя Советского Союза…».

– Или «Хорст Вессель»[10] из репродукторов и концлагеря повсюду… Шутник. Нет, я думаю, что мы все же в параллельном мире. Иначе топография не совпадала бы до мелочей. За тысячи лет реки, понимаешь, до неузнаваемости меняют свои русла…

– А смилодон? Они же вымерли сто тысяч лет назад?

– Вымерли или люди истребили… Ученые выдвигают и такие гипотезы. Кстати, это может быть и совсем не смилодон… Если же здесь вообще не было ледникового периода… Клены-то не вымерзли.

– Ух ты! Значит, тут где-то мамонты бродят?

– Точно. И шерстистые носороги, и гигантские олени, и пещерные медведи… Между прочим, некоторые зоологи полагают, что последние мамонты были истреблены в Сибири лишь в семнадцатом веке.

– Да ну!

– Не проверено, конечно, но индрик-зверь из сибирских летописей вполне может быть мамонтом.

– А смилодон?

– Дался тебе этот смилодон! К твоему сведению, саблезубых тигров было несколько видов, причем совсем не родственных друг другу. А в летописях… Встречался в летописях и он. Бамбром его называли. Правда, историки считали, что это название хорошо всем известного амурского тигра… Только не объясняли, откуда амурский тигр взялся, к примеру, в Тобольске. Так что, если бы твоих коллег было поменьше – я охотников имею в виду…

– А сам-то кто?

– Ну… Я – другой коленкор: только по уточкам…

– Вот-вот!

– Ладно. Если бы наших коллег было поменьше – мамонты все еще паслись бы и в том, нашем мире.

– Угу… Только это еще нужно проверить: вдруг там, хи-хи, все еще Боря Ельцин правит из-за того, что я эту киску завалил, а?..

– А не вернуться ли вам, господин шутник, к своим баранам? К тиграм то есть. Шкура-то пованивает, присолить бы…

На постройку крепкого сарая-ангара для дельтаплана, который решено было оставить в неразобранном состоянии, и чего-то вроде мансарды на втором этаже этого сооружения ушло почти все время, оставшееся до возвращения. Павел после той памятной ночи наотрез отказался ночевать в столь ненадежном сооружении, как палатка, каждый вечер удаляясь «на ту сторону», чтобы выспаться в промерзшем насквозь, но таком надежном и безопасном вездеходе.

– Предпочитаю ночку померзнуть в «Ермаке», – ворчал он. – Чем проснуться тут с перегрызенным горлом…

Ему было легче: никаких болезненных ощущений при пересечении незримой грани между мирами он почему-то не испытывал. Константину же больше нравилось засыпать в обнимку с заряженным карабином и остро наточенным топориком под боком, чем в очередной раз ощущать животный страх при виде того, как растворяется в дрожащем холодцом воздухе спина друга, а сердце ёкает, словно натыкаясь на бесплотную, но мертвяще-ледяную преграду.

Хорошо, что через неделю лесорубных и плотницких работ (оба в свое время изрядно поколесили с институтским стройотрядом по окрестным селам, а древесина в лесном краю – первый стройматериал) первопроходцы Парадиза уже вселились в пахнувший свежей смолой сруб, в шутку окрещенный «Блокгаузом».

– Как в «Острове сокровищ», помнишь? – весело тормошил друга Костя, поднимая над крытой тесом крышей придуманный сообща флаг нового мира. – Мы же новую страну открыли – как без флага?

Ярко-желтый запасной лоскут от крыла дельтаплана пожертвовал Павел, а саблезубую морду намалевал на нем красной краской – не слишком похоже, но убедительно – Костя. Он, было, предложил изобразить под смилодоном двух перекрещенных хариусов, но рассудительный друг отмел это украшение в зародыше: слишком смахивало на пиратский флаг.

– Вообще-то, в верхнем углу этого лоскута следует нашить российский триколор, – заявил он, критически оглядывая лазаревское «творение». – Так в Британской империи поступали: в углу флага каждой колонии помещали «Юнион Джек». А у нас ведь тут первая российская колония.

– Точно! – восхитился Константин. – Российская колония Парадиз! Вторая Аляска! Вот только тряпочек нужных цветов у нас нет…

– Если бы только за этим дело стало…

Череп смилодона, первого геральдического зверя Парадиза, очищенный от остатков мяса и сухожилий (варили на отдельном костре подальше от лагеря двое суток), был торжественно водружен на вбитом в землю колу посредине лагеря, так как лучшего ему применения не нашлось – не тащить же на «Большую Землю»? Показать кому-нибудь свежий череп давным-давно вымершего животного – угодить на первые страницы газет и… оказаться за бортом столь заманчивого освоения нового мира.

От шкуры тоже, кстати, пришлось отказаться – несмотря на просаливание, несло от нее даже не козлом, а просто суперкозлом. Возможно, виноваты в этом были какие-нибудь мускусные железы, но в биологии друзья разбирались слабо и, скрепя сердце, оттащили ее на смилодоновское кладбище на радость грызунам, уже понарывшим ходов в неглубокую могилу хищника и теперь сновавшим взад-вперед с самым деловитым видом. С одного бока курган раскопал и некто более крупный – обглоданные кости были раскиданы по всей полянке.

Итак, освоение Парадиза началось.

Лес друзья пытались валить аккуратно, но все равно еще вчера девственный ландшафт вокруг «стойбища» напоминал разделочную площадку леспромхоза. Кругом валялась щепа, обрубленные сучья, содранная с лиственничных стволов кора…

– Ничего, – успокаивал друга, болевшего душой за весь этот разгром, Константин. – Лесу тут немеряно – от двух-трех десятков кубов не убудет… А мусор потом приберем и спалим, чтобы короедов не плодить.

– Угу… Наши предки тоже так считали, когда новые земли осваивали, а теперь посмотри вокруг – пустыня.

– Ну… На наш с тобой век хватит. Да и детям нашим, и внукам… А может, и правнукам…

– Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями… – вздохнул Павел.

7

Друзья вернулись домой в декабре, когда в Парадизе тоже хоть и с большим запозданием началась зима. Вырваться на Дуванку из-за забот с обустройством лагеря удалось всего лишь раз, но зато – очень удачно. Благо, теперь не нужно было тратить время на пробы в разных местах.

Каждая промывка давала от полутора до четырех граммов на лоток, а рекорд составил аж шестнадцать граммов. К трем часам дня руки у старателей отваливались, а на холстинке, расстеленной под большим камнем, возвышалась целая горка тускло-желтого металла – чуть более четырехсот пятидесяти граммов. Правда, инструмент для взвешивания применялся более чем примитивный – кустарные весы, сработанные из двух спичечных коробков, подвешенных на коромыслице, а вместо гирек – дробь из распотрошенного патрона двенадцатого калибра, заряд которого, как отлично знали оба охотника, весил точно тридцать два грамма… Так что пару граммов следовало списать на погрешность, а еще десяток – на включения песка и прочей дряни… Но душу грел сам вид сокровища.

– Ох и заживем… – мечтательно протянул Костя, падая навзничь рядом с этим Форт-Ноксом[11] и закидывая руки за голову. – Четыреста пятьдесят граммов в день, это сколько же получается в месяц?.. Ладно, для ровного счета четыреста… Тысяча двести?..

– Двенадцать тысяч, чудило! Когда же ты таблицу умножения-то выучишь? К пенсии? Как только институт закончил…

– Что? Двенадцать тысяч?.. Ого! Двенадцать кило золотишка! А за лето?.. Допустим, что лето здесь тоже наступает раньше… Значит, пять месяцев умножаем на двенадцать…

– Не рано ли делишь шкуру неубитого медведя? – буркнул Павел, разглядывая особенно вычурный самородочек размером с десятикопеечную монету. – Так, как мы сегодня пахали, на неделю сил не хватит.

– А мы…

– Да ерунда все это – ручная промывка, – махнул рукой инженер. – Механизацию нужно применять. Вот приеду домой, засяду за литературу… Да и сам не без мозгов, – самодовольно добавил он. – Так что можешь не считать. Лишь бы россыпь не кончилась.

– А мы новую найдем, – беспечно бросил Лазарев, потягиваясь. – Эка невидаль… Желтобрюховский прииск, поди, не один в округе был.

– Тоже верно, – согласился Павел, бросая самородок в кучку и устраиваясь рядом с уже сладко похрапывающим другом.

С хмурого неба опускались первые снежинки, а под прикрытыми веками продолжал колебаться в мутной воде лоток. Взад-вперед, взад-вперед…

Золото оказалось легче добыть, чем реализовать.

Нет, будь друзья моложе и нетерпеливее, они тут же бросились бы искать барыг, скупающих золотишко. Несмотря на все запреты, кедровогорцы еще не забыли дедовских рассказов о баснословных богатствах, лежащих по берегам рек и речушек, которыми изобиловали окрестности. Старательский зуд в их душах был ничуть не легче, чем врожденная тяга к охоте, рыбалке и выпивке на халяву.

То тут то там всплывали сплетни о каком-нибудь Лешке-Нанайце или Степане Ивановиче, намывшем «совсем рядом, километрах в пятидесяти» от города полкило золота всего за какую-то неделю. Воочию добытого богатства, разумеется, никто не видел, да и самого счастливчика – тоже, но рассказчик, всегда воровато оглядываясь и понижая голос, сообщал доверительно, что кум его двоюродного брата…

Правоохранительные органы, как им и полагается, были осведомлены лучше, и частенько какой-нибудь Лешка-Нанаец, после короткого следствия и суда повесив буйну головушку, снова отправлялся в тайгу, правда, на больший срок и гораздо севернее, чем обычно. И тем не менее черный рынок золота в городе существовал, правда, контролировали его, как и торговлю цветами, фруктами и наркотиками, жгучие брюнеты с очень дальних гор. Конечно, с этой публикой, что в погонах, что в кожаных косухах, друзьям не позволяло общаться воспитание.

Короче говоря, золотишко стали сбывать подальше от дома и сугубо мелкими партиями – граммов по пятьдесят-семьдесят за раз. У одного из дальних родственников Пашки, проживающего в Новосибирске, нашлась пара приятелей в еще более отдаленных городах… Как по заказу, все трое оказались почему-то практикующими на дому зубными техниками, хотя Безлатников клялся и божился, что национальность тут совершенно ни при чем.

Чтобы еще более обезопасить себя, друзья решили было переплавлять самородное золото в слитки, благо в Костином цехе имелся весьма продвинутый термический участок, но дальше первого, удачного опыта дело не пошло. Дотошный Павел взвесил получившийся слиток на точнейших лабораторных весах и едва не упал в обморок – вместо ожидаемых пятидесяти граммов тот едва дотягивал до сорока пяти. Бросились рыться в литературе и выяснили, что золото при плавке на открытом воздухе дает угар[12] до 12 процентов от первоначальной массы! Вакуумных печей в распоряжении старателей не оказалось, поэтому от металлургических экспериментов было решено срочно отказаться. Тем более что выплавленный слиток, который едва-едва удалось выколотить из формы, на вид оказался еще непригляднее исходного материала. Если бы не увесистость, он точь-в-точь походил бы на бракованную латунную заготовку.

Однако худо-бедно, а денежки у первопроходцев завелись, рождая в душах мечту о будущем богатстве и благосостоянии…

Естественно, сложа руки, ни тот ни другой не сидели, а все свободное время посвящали подготовке к будущему сезону.

Никогда еще Константин самым воровским способом не выносил с родного завода столько разнообразных деталей, выточенных, отштампованных и отлитых по чертежам неутомимого Пашки, работающего с интенсивностью небольшого конструкторского бюро очень широкой специализации. Дошло до того, что, дабы не возбуждать подозрений у сметливых заводчан, заказы пришлось размещать в разных цехах, а то и в мастерских за пределами завода, так как все ресурсы вранья у обоих заговорщиков истощились напрочь. Ну не будешь же талдычить в двадцатый раз токарю-умельцу, что данная замысловатая деталюшка позарез необходима тебе для движка родной «нивы»? Не дурак же он, несмотря на пристрастие к «беленькой» в конце концов!

Одновременно правдами и неправдами добывалось оружие. Опять-таки не в Кедровогорске и уж, конечно, не своими руками…

Неужели, спросите вы, друзьям показалось мало верного карабина и двух дробовиков? Еще как мало!

Начать с того, что к карабину системы Мосина (да-да, не слишком дальнего потомка той самой – образца 1891 дробь 1930[13] знаменитой «трехлинейки») патроны отыскать в наше время не проще, чем к какой-нибудь экзотической «Астре», состоящей на вооружении парагвайских войск до 1950 года. А ведь всего лишь за одну экспедицию Константин сократил свой «боекомплект» на треть. К тому же боеприпасам, самый свежий из которых изготовлен едва ли не до рождения наших путешественников, следует доверять с большой опаской… Карабин «Сайга», имеющийся в свободной продаже (для цивилизованных охотников, конечно, – не для всякой шантрапы), – вещь, безусловно, хорошая, но для того, кто воочию видел живого смилодона, мощности этого изящного во всех отношениях оружия совершенно недостаточно… Кстати, из трех пуль, попавших в живучую зверюгу, две поразили абсолютно убойные места – позвоночник и печень – но и с этими ранениями он еще жил какоето время, а значит, был смертельно опасен. В обойме «трехлинейки», напомню, всего пять патронов и перезаряжается она вручную…

Добыть удалось два СКС[14]. Тоже ничего – десять патронов и автоматическая перезарядка, но… Очень хотелось бы автомат.

Увы, как говорится: лучше синица в руках, чем утка под кроватью… В придачу прапор, продававший карабины, предложил новенький ПМ. Пришлось взять и его, хотя для чего, кроме сведения счетов с жизнью запутавшегося в своей биографии офицера, предназначается эта машинка, его конструктор и сам вряд ли знал.

– До кучи сгодится! – заявил Безлатников, проявивший неожиданно кровожадные наклонности.

Прапор подумал и предложил ПЗРК[15], но друзья с извинениями отказались: вряд ли в Парадизе сохранились мезозойские летающие ящеры, а в драконов они не верили…

Танковые снаряды калибром 122 миллиметра и патроны к ДШК[16] покупателей тоже не заинтересовали, поэтому бизнесмены сошлись, ударив по рукам, на уже выбранном арсенале, двух цинках патронов к нему и паре гранат в качестве бесплатного презента, после чего отбыли восвояси, напутствуемые приглашением «забегать еще, если что понадобится…»

Естественно, по легенде, Павел представлял, благодаря вороной масти, «товарища с юга», а Костя – посредника.

А ведь еще оставалась обычная повседневная работа, семья, домашние заботы… Словом, время до марта, когда, по их расчетам, в Парадизе должна была наступить весна, пролетело незаметно.

И вот настал день, когда друзья снова прибыли к заветному входу в чудесный мир.

Вы резонно спросите: неужели «мировладельцы» не боялись, что за время их отсутствия Парадиз найдет какой-нибудь шальной охотник?

Боялись, поэтому и позаботились о маскировке. Перед уходом все выходное колено «шкуродера» – без малого четыре метра – было плотно затрамбовано снегом, которого кругом намело более чем достаточно. А если учесть почти четыре зимних месяца… Несведущий человек не только случайно лазейки бы не нашел, но и специально, не знай он точных примет прохода.

А друзья знали. Поэтому вступление в права владения Парадизом затянулось ровно на то время, сколько его потребовалось, чтобы с помощью ломика, саперной лопатки и такой-то матери вычистить смерзшийся в сплошной монолит снег, вернее, лед, из каменной щели. То есть почти до сумерек.

– Эх, надо было меньше снега туда трамбовать, – стонал запыхавшийся Павел, которому по жребию выпало потрудиться самым интеллектуальным в мире инструментом – ломом. – Говорил же я…

– Ты говорил? – вторил ему красный, как рак, Костя. – Да это я говорил, что меньше нужно, а ты все «мало, мало…» Вот и ковыряй теперь!

– Слушай, а мы хоть лед колупаем? Не камень уже?.. А то расковыряем новый ход и еще куда-нибудь попадем…

Так за шутками-прибаутками последний удар лома, провалившегося в пустоту, совпал с восходом луны…

В Парадиз прошли, только основательно расчистив «шкуродер». Завтра предстоял большой «транспортировочный» день, и терять время на рутинную работу совершенно не хотелось. Константин так устал, намахавшись лопатой, что даже совершенно позабыл о своих фобиях и прошагал «ворота» заведенным автоматом, даже не сбившись с шага.

– Смотри-ка, – несколько разочарованно сообщил Безлатников другу, когда перед путешественниками раскинулся освещенный ярким лунным светом знакомый пейзаж. – И здесь зима… Наверное, поторопились мы с тобой. Придется попотеть, чтобы лед на Дуванке вскрыть.

– А ты что ждал? – пропыхтел Костя, опуская в снег тяжеленный ящик, который тащил на плече. – Что тут зимы вообще не было? Если бы так – тут пальмы цвели бы да разные там кактусы с магнолиями…

– А при чем здесь кактусы?

– Да так, к слову пришлось… Ну что: так и будем стоять до утра? Не май месяц, между прочим.

Вниз больше скатились, чем спустились: снегу навалило выше пояса.

– Блин! Просто Арктика какая-то!..

– Ну ты же лета и не ожидал!..

Пикируясь и перешучиваясь, друзья подошли к лагерю. Еще издали им показалось, что не все там в порядке…

– Слушай! А куда столб со смилодоном подевался? С черепом то есть…

– Н-не знаю… Может быть, ветром повалило?

– Да быть того не может! Я его почти на метр вкопал, да еще землю вокруг утрамбовал. Полдня убил! Его сейчас спилить проще, чем повалить.

– А блокгауз где?

Мужчины, даже не избавившись от поклажи, растерянно стояли посреди заметенного снегом лагеря и не узнавали его.

Бесследно испарились все строения, на которые было потрачено столько труда. Осталась только какая-то придавленная снегом развалюха у самой кромки берега. Да и сам ландшафт показался знакомым лишь на первый взгляд – озеро сплошь было окружено остроконечными силуэтами хвойных деревьев…

– Да ведь мы в нашем мире… – вымолвил упавшим голосом Павел и сел прямо в сугроб. – Никуда мы не переместились…

– Не может быть…

Увы, реальность оказалась более чем прозаической.

До рассвета путешественники раз десять пересекли бывшую грань миров, протоптав в сугробах широкую тропу, но чуда не случилось, и вожделенный Парадиз так и остался за неощутимой, но теперь и непреодолимой гранью.

Портал в неведомый мир закрылся…

– Эх, надо было кому-то там остаться… – вздохнул Костя, склонившись над лункой.

– Ага. И остался бы там навеки, – буркнул Безлатников, подсекая и в три широких взмаха выбрасывая на лед верткую рыбешку. – Оттуда-то тоже закрылось.

– И все равно…

Друзья жили у озера уже почти неделю. Надежда, что «перебои» в межпространственном туннеле временные, таяла с каждым днем, и теперь от нее остались лишь жалкие воспоминания.

Действительно! Чего они ожидали? Если бы «ворота» были постоянно открыты на протяжении всех тысяч лет после падения здесь метеорита, вход в Парадиз, несомненно, кто-нибудь нашел бы давным-давно. В самом деле: не может быть, чтобы в прошлом сюда не забредали люди. Охотники, старатели, геологи, туристы… Да мало ли кто еще? Туристов-альпинистов-экстремалов, например, как раз и привлекают именно такие труднопроходимые щели, как «шкуродер». Любой из них полжизни бы отдал, чтобы пробраться, обдирая живот и коленки, в какую-нибудь дыру потеснее и по-опаснее! Даже если на сто процентов был бы уверен, что завершится она тупиком и там можно будет застрять навсегда. Особенно, кстати, в последнем случае. И уж точно раструбил на всю Вселенную, если бы за «шкуродером» нашел что-то хоть на микрон отличное от обыденного.

А раз такого не произошло, значит, никому проход и не открывался, кроме Лазарева. И ему выпал один шанс на сто миллионов… Или на сто триллионов. Изчезающе малый, одним словом. Ждать его повторения – все равно что надеяться поймать в собственном унитазе сказочную Золотую Рыбку или обнаружить поутру в постели вместо супруги, несколько прискучившей за двадцать лет совместной жизни, Памелу Андерсон в неглиже. Бесплодные мечты – занятие для идиотов, как вы понимаете.

С каждым днем Павел и Константин все меньше понимали, что они здесь делают и почему не отправляются восвояси. Такую мелюзгу, которая редко и неохотно клевала на кое-как смастеренные снасти (слава Богу, в багажнике Пашкиного вездехода всегда валялась коробка с лесками, крючками и мормышками), можно было ловить и в черте города, а больше заняться здесь было попросту нечем. Не переться в самом же деле за полсотни верст на перебуровленную драгами Дуванку, пустую, как карман завзятого алкоголика после недельного запоя?

– Чем топором махать впустую, надо было лучше на Дуванке попотеть, – не вынес молчания Павел. – Глядишь, намыли бы кило десять золотишка, да зажили бы как люди… И локти сейчас не кусали бы.

– Кто ж знал…

– И то, что добыли, без толку растратили… Куда мы теперь с этими карабинами? А продавать их – себе дороже.

– Ты еще ДШК хотел купить…

– Не купил ведь.

– Вот именно.

– Лучше бы я тогда, осенью, тебе не поверил… И бабки б целее были, и нервы…

– Да прекрати ты душу выматывать! – вскипел Лазарев. – Самому тошно – сил нет! Нет чтобы еще в августе мне где-нибудь застрять по дороге сюда… Романтик хренов!..

И все равно они оставались у озера еще на день, и еще, и еще… Не было сил покинуть мечту, поманившую яркими крылышками и скрывшуюся без следа.

Весеннее солнышко припекало день ото дня сильнее, на льду в полдень, если не было ветра, можно было сидеть в одной майке. Сугробы оплывали, наст сиял, словно зеркало… Даже рыбешка брала активнее, и среди вороха мелюзги, смотришь, то и дело проскакивал «ровнячок». Но это не слишком радовало…

– Все, – сказал как-то утром Павел. – Сегодня еще порыбачим, а завтра с утра – домой. Чудес не бывает. Будем считать, что Парадиз нам с тобой приснился.

Костя подавленно молчал.

Рыба в этот день, будто решив подбодрить совсем упавших духом путешественников, клевала отменно, и день пролетел незаметно.

– Вот так бы с самого начала, – радовался Лазарев, собирая на закате разбросанную возле лунок рыбу в мешок. – Домой бы не с пустыми руками вернулись… Может, останемся еще на пару дней?

– Нет, – отрезал Пашка, сматывая удочку. – Решили ехать – поедем. Нечего зря себя травить. Нет Парадиза и не было никогда, а рыбешку эту, – он брезгливо пнул шевелящийся мешок. – Мы и ближе к дому всегда наловим.

– Ну хотя бы…

– Закрыли тему. Не наелся – не налижешься.

К вездеходу шли по второму, пологому проходу, время от времени непроизвольно оглядываясь на стынущее в розоватом закатном свете озеро. На душе скребли кошки. Что ни говори, а расставаться с мечтой, которой только и живешь полгода, тяжело, как ни крути. Но жизнь есть жизнь…

Безлатников залез на водительское место и завел двигатель, чтобы немного прогреть машину перед сном. Палатку решили не ставить, а просто выгрузили часть груза в снег и ночевали в тесном закутке между кабиной с оставшимися пожитками.

– Паш, а Паш…

– Чего тебе?

– Я слазаю еще в «шкуродер», а?

– Ты что – маленький, что ли? Разрешение тебе нужно?

– Да я так…

– Лезь. Все равно от тебя толку чуть.

– Ага. А ты пока жратву разогрей.

– Разогрею, разогрею… Вали отсюда.

Константин потоптался еще немного возле «Ермака», попереминался с ноги на ногу и, понурив голову, полез в гору по вытоптанным для удобства в снегу ступенькам.

«Совсем скис мужик, – подумал про себя Павел. – Нужно будет его отвлечь чем-нибудь, как вернемся… А то сопьется от тоски или вообще сбрендит… Будет во все щели соваться – вчерашний день искать…»

Он заглушил движок и, выбравшись из кабины, принялся распаковывать тюк с консервами, пытаясь найти что-нибудь не столь приевшееся, как «Говядина тушеная с перловой кашей» из армейского рациона. Всетаки прощальный ужин, хотя и без свечей…

Уже сцеживая бензин из канистры в резервуар примуса, задумавшийся инженер вдруг поймал себя на том, что уже с минуту слышит чей-то приглушенный крик.

«Котька!.. Да, точно он! Неужели застрял? А вдруг стена осыпалась?..»

Последнее он додумывал на бегу, со всей возможной скоростью карабкаясь вверх, скользя и оступаясь на обледенелых ступеньках.

– Костя!.. Держись!.. Я уже иду!..

Когда до верха оставался какой-то десяток ступеней, из темной щели высунулась чья-то голова, и ночь огласил торжествующий вопль сродни тарзановскому:

– Он открылся, Пашка! Парадиз открылся!..