Вспышки

С тревожно бьющимся сердцем я осматривал место происшествия. Это был зловещий, но странно уместный образ: яркий свет, вспыхивающий и гаснущий. Свет был от садящегося солнца, видимого сквозь окно, а пульсации создавались свисающим из неумело завязанной петли телом, которое ритмично покачивалось, на мгновение загораживая кроваво-красный диск.

— Ещё один, да, детектив? — сочувствующим тоном спросил Цзю, сотрудник охраны кампуса, у меня из-за спины.

Я оглядел офис. Монитор компьютера демонстрировал виртуальный рабочий стол с панорамным видом спиральной галактики в качестве обоев; ни одного открытого файла. На реальном столе также отсутствовали какие-либо бумаги. Эти бедолаги теперь даже не оставляют предсмертных записок. Какой смысл? Всё уже и так сказано.

— Да, — тихо сказал я, отвечая Цзю. — Ещё один.

Покойнику было около шестидесяти; костляв, почти лыс. Одет в чёрные джинсы и чёрную водолазку — стандартное профессорское одеяние в наши дни. Петлю он сделал из волоконно-оптического кабеля, жемчужно поблёскивавшего в свете солнца. Глаза выпучены, рот широко раскрыт.

— Я его немного знал, — сказал Цзю. — Этан Макчарльз. Приятный человек — всегда помнил, как меня зовут. Многие профессора считают, что они слишком важные, чтобы здороваться с охранниками. Но не он.

Я кивнул. Лучший панегирик из всех, на которые можно надеяться — честный, спонтанный, от сердца.

Цзю продолжал:

— Он был женат, — сказал он, указывая на золотую ленту на левой руке трупа. — Думаю, жена работает здесь же.

Я почувствовал, как сжался желудок, и вздохнул. Моё любимое занятие: оповещать родственников.

Метилирование цитозина: Основой всех форм жизни являются самовоспроизводящиеся нуклеиновые кислоты, обычно трифосфопаракарболонуклеиновая кислота или, реже, дезоксерибонуклеиновая; в обоих случаях вторичный поток наследственной информации кодируется состоянием метилирования цитозина, позволяя приобретённым признакам передаваться следующим поколениям…

Секретарь факультета подтвердила то, что сказал Цзю: жена профессора Этана Макчарльза действительно работает в Университете Торонто; она тоже профессор с бессрочным контрактом, но на другом факультете.

Идя по коридору, я вспоминал времена, когда я сам был здесь студентом. Курс 1998 года — «9Т8», как это изображалось на факультетских свитерах. Прошло уже — сколько? — семнадцать лет с тех пор, как я закончил учёбу, но время от времени я всё ещё просыпался в холодном поту от повторяющихся студенческих кошмаров: экзамен, к которому я не готовился, курс, на который я забыл записаться. Безумные сны, остатки эпохи, когда крохи человеческого знания ещё что-то значили; когда от цифр и фактов, обнаруженных нами, что-то зависело.

Я шёл дальше. Кое-что всё-таки поменялось со времён моего студенчества. Тогда коридоры в перерывах между занятиями были запружены народом. Теперь стало гораздо свободнее — набор студентов упал до последнего предела. Коридор был очень длинный, с флуоресцентными лампами на потолке и рядами деревянных дверей по сторонам; рядом с каждой — панель матового стекла от пола до потолка.

Я покачал головой. Храм науки.

Храм смерти.

Наконец, я нашёл аудиторию Мэрилин Масланковски; запутанная система нумерации помещений легко всплыла в памяти. Она, по-видимому, только что закончила лекцию и стояла рядом с кафедрой, разговаривая с рыжеволосым студентом; больше в аудитории никого не было. Я вошёл.

Мэрилин, со светло-каштановыми волосами и круглым луноподобным лицом, была лет на десять младше мужа. Студент просил дополнительного времени на завершение эссе по романам Роберта Чарльза Уилсона; после нескольких льстивых замечаний Мэрилин капитулировала.

Парень ушёл, и Мэрилин повернулась ко мне, улыбкой поблагодарив меня за ожидание.

— Гуманитарные науки, — сказала она. — Удачное название, да? По крайней мере в области английской литературы мы всё ещё являемся наивысшим авторитетом. Хорошо, что осталось хотя бы несколько таких областей.

— Надо полагать, — согласился я. Я всегда заставляю сына делать домашнее задание вовремя; разве преподаватели не знают, что если они не требуют соблюдения назначенных ими сроков, то тем самым усложняют задачу родителям? А, ладно. По крайней мере, тот рыжий парень пошёл в университет; сомневаюсь, что мой сын сделает так же.

— Вы профессор Мэрилин Масланковски? — спросил я.

Она кивнула.

— Чем могу помочь?

Я не протянул руку; нам теперь не разрешают никаких действий, ведущих к физическому контакту.

— Профессор Масланковски, меня зовут Эндрю Уокер. Я детектив в Полицейском управлении Торонто. — Я показал свой жетон.

Её карие глаза сузились.

— Да? Что случилось?

Я огляделся, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.

— Это касается вашего мужа.

— Этана? — её голос едва заметно задрожал. — Господи, с ним что-то случилось?

Не существует простого способа сделать это. Я глубоко вдохнул и продолжил:

— Профессор Масланковски, ваш муж умер.

Её глаза широко распахнулись, и она неуверенно отступила на полшага назад, упершись в доску-дисплей, занимавший всю стену позади неё.

— Мне ужасно жаль, — сказал я.

— Что… что произошло? — спросила, наконец, Мэрилин; её голос превратился в шёпот.

Я слегка приподнял плечи.

— Он покончил с собой.

— Покончил с собой? — повторила Мэрилин, словно никогда раньше не слышала этих слов.

Я кивнул.

— Нам нужно, чтобы вы опознали тело как ближайший родственник, но охранник говорит, что это он.

— Господи, — сказала Мэрилин. Её глаза по-прежнему были широко раскрыты. — Господи…

— Я так понимаю, ваш муж был физиком, — сказал я.

Мэрилин будто не слышала.

— Мой бедный Этан… — тихо произнесла она. Касалось, она вот-вот рухнет. Если бы я посчитал, что в процессе падения она может пораниться, я бы кинулся к ней и подхватил; в противном случае устав требовал сохранять дистанцию. — Мой бедный, бедный Этан…

— Ваш муж проявлял признаки депрессии? — спросил я.

Внезапно голос Мэрилин обрёл твёрдость.

— Разумеется! А вы разве нет?

Я ничего не сказал. Я уже привык.

— Эти инопланетяне, — сказала Мэрилин, закрыв глаза. — Эти проклятые инопланетяне.

Равновесие спроса и отдачи: Хотя различным культурами были опробованы бесчисленные экономические системы, все, кроме одной, оказались неадекватными в условиях наличия практически неограниченного изобилия материальных ресурсов, ставшего возможным благодаря технологиям дешёвой реконфигурации субатомных частиц. Единственная успешная система, известная как Равновесие Спроса и Отдачи, а также иногда называемая Плавильней [Непереводимое имя собственное] в честь её главного историографа, работает, поскольку реагирует на рыночные силы, оперирующие независимо от индивидуальной психологии, и таким образом…

К тому времени, как мы вернулись в офис Этана, его вынули из петли и уложили на пол; простыня, которую принёс коронер, накрывала его лицо и тело. Пока мы шли через кампус, Мэрилин непрерывно плакала. Было начало января, но из-за глобального потепления снегопадов, которые я помнил из детства, в Торонто теперь почти не случалось. Бо́льшая часть озона тоже исчезла, и ультрафиолет беспрепятственно достигал земли. У нас не было защиты даже от собственного солнца; что уж говорить о защите против того, что приходит со звёзд?

Я опустился на колени и откинул простыню. Теперь, когда петлю убрали, стал виден сильный кровоподтёк в том месте, где шея Этана треснула. Мэрилин судорожно вдохнула, зажала руками рот, зажмурила глаза и отвернулась.

— Это ваш муж? — спросил я, чувствуя себя негодяем за то, что обязан задать этот вопрос.

Она смогла сделать маленький, едва заметный кивок.

Уже наступил вечер. Я мог бы вернуться завтра, чтобы задать коллегам Этана Макчарльза вопросы, ответы на которые были нужны мне для отчёта, но Мэрилин уже была здесь, и хотя её специальностью была литература, а не физика, она наверняка имела представление о том, над чем работал её муж. Я снова закрыл лицо мертвеца простынёй и поднялся.

— Вы можете мне сказать, в чём специализировался Этан?

Мэрилин явно пыталась овладеть своими эмоциями. Её нижняя губа дрожала, и по тому, как поднимается и опускается её блуза — разительный контраст с абсолютно неподвижной простынёй — я видел, как часто она дышит.

— Его… он… О, мой бедный Этан…

— Профессор Масланковски, — мягко сказал я. — Специализация вашего мужа…?

Она кивнула в подтверждение того, что слышит меня, но всё ещё не могла собраться для ответа. Я дал ей время прийти в себя, и, наконец, она произнесла, словно какое-то ругательство:

— Петлевая квантовая гравитация.

— И что это такое?

— Это модель строения субатомных частиц. — Она покачала головой. — Этан всю свою карьеру посвятил доказательству того, что ПКГ верна, и…

— И? — сказал я.

— И вчера они раскрыли подлинную природу фундаментальной структуры материи.

— И эта… эта «петлевая теория гравитации» оказалась верна?

Мэрилин испустила тяжёлый вздох.

— Даже рядом не лежала. Даже на одном поле… — Она опустила взгляд на накрытое простынёй тело мужа, потом посмотрела на меня. — Вы знаете, каково это — работать в научной среде?

На самом деле я имел об этом некоторое представление, но она явно не это хотела услышать. Я лишь молча покачал головой.

Мэрилин развела руками.

— Ты столбишь свою делянку на раннем этапе карьеры, и потом всю свою жизнь защищаешь её, пытаясь доказать, что твоя теория, или чужая теория, в защиту которой ты выступаешь, верна. Ты полемизируешь со всеми желающими — в журналах, на симпозиумах, на занятиях со студентами — и, если повезёт, в конце концов, отстаиваешь её. Если же не повезёт…

У неё перехватило голос и слёзы полились из глаз, когда она посмотрела на лежащий на полу хладный труп.

Премия [Непереводимое имя собственное]: Премия, присуждаемая каждые [примерно 18 земных лет] за лучшее музыкальное произведение, созданное в пределах Союзных миров. Хотя большинство видов начинают заниматься музыкой ещё до изобретения письменного языка, [то же самое непереводимое имя собственное] считала, что ни одно по-настоящему утончённое музыкальное произведение не было создано существом со сроком жизни менее [примерно 1100 земных лет], и поскольку такой срок жизни возможен лишь после достижения технологической зрелости, творчество разумных рас периода до победы над естественной смертью не имеет никакой эстетической ценности. Получившие награду композиции лишь подтверждают её точку зрения: работы композиторов, проживших менее [примерно 140 земных лет] кажутся не более чем атональным шумом по сравнению с…

Это началось всего два года назад. Нам с Майклом — это мой сын; ему тогда было тринадцать — позвонил сосед и сказал, что мы просто обязаны включить телевизор. Мы так и сделали, а потом сидели рядом на диване и смотрели пресс-конференцию в Пасадене и обращения американского президента и канадского премьер-министра.

Когда всё закончилось, я посмотрел на Майкла, а он посмотрел на меня. Он был хорошим ребёнком, и я очень его любил — и хотел, чтобы он понял всю важность произошедшего.

— Запомни, где ты сейчас, Майкл, — сказал я. — Запомни, во что ты одет, во что я одет и какая сейчас погода. Люди всю жизнь будут тебя спрашивать, что ты делал, когда впервые услышал.

Он кивнул, и я продолжил.

— Это событие того типа, что происходят чрезвычайно редко. Его годовщину будут отмечать каждый год; о нём напишут в учебниках истории. Этот день, возможно, даже сделают выходным. Это дата вроде…

Я беспомощно оглядел гостиную, пытаясь сообразить, с какой датой сегодняшняя будет сравнима по значимости. Но не смог вспомнить ничего, по крайней мере, из моей собственной жизни, хотя мой отец с подобным благоговением говорил о 20 июля 1969-го.

— Помнишь, — наконец, продолжил я, — ты как-то пришёл домой, когда был ещё маленький, и сказал, что Джонни Стивенс говорил про какое-то 11 сентября, и ты хотел узнать, что это такое, и когда я рассказал, ты разревелся? Вот сегодня что-то похожее, такое же важное, но… но 11 сентября — это было очень плохое, ужасное событие. А то, что произошло сегодня — радостное, счастливое. Сегодня человечество переступило порог. Ещё много дней и недель все будут только об этом и говорить, потому что теперь… — у меня даже перехватило дыхание, когда я произносил эти слова, — мы не одиноки.

Космическое микроволновое фоновое излучение: Излучение высокой степени изотропности и с практически идеальным спектром абсолютно чёрного тела, пронизывающее всю вселенную и имеющее температуру примерно [2,7 градуса Кельвина]. Хотя некоторые примитивные культуры ошибочно считают это излучение доказательством распространённого мифа о сотворении — а именно, представления об образовании вселенной из взорвавшейся сингулярности — более искушённые расы понимают, что космический микроволновой фон на самом деле является результатом…

То, что повсюду происходит то же самое, облегчения не приносило. Ни на грамм. За последние два года меня вызывали в Университет Торонто семь раз, и каждый раз оказывалось, что кто-то наложил на себя руки. Не обязательно профессор; перед Макчарльзом это был аспирант, который готовился защищать диссертацию по какому-то заумному аспекту эволюционной теории. Нет, эволюция правда происходит, но, как выяснилось, её механизмы гораздо сложнее, чем те, что дарвинисты отстаивали в течение полутора сотен лет. Я пытался не быть циником, но задумался: оценил ли тот аспирант иронию ситуации, вскрывая себе вены до того, как продолжил свой род?

Источником всех его бед — и бед многих других людей — была планета звезды 54 Рыб, примерно в тридцати шести световых годах от Земли. Уже в течение двух лет она непрерывно посылала на Землю сигналы с помощью вспышек мощного лазера.

Ну, не совсем непрерывно: сигналы приходили в течение восемнадцати часов и прекращались на следующие двадцать, а также каждые сто двадцать дней они прерывались на период чуть меньше двух недель. По этим данным астрономы вычислили, как они думали, длительность суток и года на планете, посылающей нам сигналы, а также диаметр её солнца. Но полной уверенности не было; теперь никто ни в чём не был уверен.

Поначалу мы знали лишь то, что сигналы имеют искусственное происхождение. Началось всё с различных математических последовательностей: простые числа, последовательность Фибоначчи в восьмеричной системе, другие последовательности, которые никто не мог опознать, но которые повторялись многократно.

Однако затем начала поступать настоящая информация, потрясающе детализированная. Наши телекоммуникационные инженеры поражались тому, как они могли пройти мимо такой простой вещи, как метод фрактальной вложенности, позволяющий втиснуть огромное количество информации в очень узкую полосу пропускания. Но это был лишь первый удар по нашему самолюбию.

Был один клип, который постоянно крутили по телевидению с того самого момента, как мы осознали, что за сигналы мы принимаем: астроном прошлого века в презрительной манере вещает о том, как в ходе контакта с инопланетянами мы сможем получить доступ к Encyclopedia Galactica — Галактической Энциклопедии, компендиуму знаний существ, на миллионы лет опередивших нас в области науки и технологии, философии и математики. Какие чудеса она может хранить! Какие тайны раскроет! Какие загадки сможем мы разгадать!

Таких самонадеянных, как тот астроном, больше не осталось. Не могло остаться.

Конечно, правительства пытались загнать джинна обратно в бутылку, но ни одно государство не обладает монополией на сигналы со звёзд. Любой обыватель, потратив несколько сотен долларов на аппаратуру, может сам увидеть лазерные вспышки. И извлечь из них информацию тоже нетрудно — в конце концов, чёртова энциклопедия и создавалась для того, чтобы её мог прочесть каждый.

Так что её статьи становились достоянием гласности — их выкладывали в Сеть частные лица, корпорации и те правительства, которые всё ещё считали, что это идёт на благо обществу. Конечно, люди пытались проверить то, о чем говорится в этих статьях. Для проверки некоторых у нас попросту не было технологий, однако в иных случаях мы могли поставить эксперименты или провести наблюдения — и информация из статей неизменно оказывалась верной, какой бы нелепой она ни казалась на первый взгляд.

Я подумал об Этане Макчарльзе, покачивающемся в петле, сделанной из оптического кабеля. Несчастный бедолага.

Ходили слухи, что некая группа послала ответный сигнал с просьбой к отправителям прекратить передачу энциклопедии. Это даже могло быть правдой — но быстрого результата ожидать не приходилось. Ведь любому посланному с Земли сигналу нужно тридцать шесть лет, чтобы добраться до цели, и даже если они ответят — или прекратят передачу — сразу же по получении сообщения, пройдёт ещё тридцать шесть лет, прежде чем мы об этом узнаем.

А тем временем данные так и будут литься на нас, как ядовитый дождь.

Жизнь после смерти: Часто бытующее у непросвещённых рас верование в то, что некий самоосознающий аспект конкретного индивида продолжает существовать после смерти тела. Хотя подобные верования дают суеверным примитивам некую меру комфорта, легко доказать, что ничего подобного не существует. Стандартные доказательства выводятся из положений 1) этики, 2) квантовой теории информации, 3) не[непереводимое имя собственное] гиперпараллактической феноменологии фазового сдвига и 4) комплексной символической филосологики. Рассмотрим каждое из них по очереди…

— Этан был хорошим человеком, — сказала Мэрилин Масланковски. Мы покинули офис её мужа вместе с его телом. Было поздно, и кампус практически опустел. Хотя, конечно, он и раньше был практически пуст — кто захочет тратить годы жизни на изучение того, что может оказаться неверным или безнадёжно устаревшим?

Мы нашли холл с обтянутыми винилом креслами. Я купил Мэрилин кофе в кофейном автомате; по крайней мере это я ещё мог для неё сделать.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил я. Они всегда хорошие люди. Просто они поставили не на ту лошадь, и…

Нет. Нет, это неправильно. Они поставили на лошадь, а в скачках участвовали другие, более быстрые и совершенно невидимые существа. О которых мы ничего не знали.

— Работа была его жизнью, — продолжала Мэрилин. — Он был одержим ею. Не только своими исследованиями, но и преподаванием. Студенты его обожали.

— Охотно верю, — сказал я. Правда, было их очень мало. — Э-э… как вы добирались сегодня до работы?

— На метро, — ответила она.

— А где вы живёте?

— У нас квартира у озера, в Этобикоу.

У нас. Вероятно, она нескоро отвыкнет говорить «мы».

Она допила кофе; я тоже прикончил последний глоток.

— Пойдёмте, — сказал я. — Я подвезу вас до дома.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Было темно, и небо казалось равномерно чёрным; свет уличных фонарей прогнал с него звёзды. Если бы это было так просто…

Мы сели в машину, и я тронулся. Она уже позвонила двоим своим детям. Её дочь спешно возвращалась в город из лыжного похода — по искусственному снегу, понятное дело. Сын был в Лос-Анджелесе, но вылетал ночным рейсом и должен быть здесь к утру.

— Зачем они это делают? — спросила она. — Зачем инопланетяне это делают?

Я перестроился в левую полосу и включил поворотник. Вспышка, вспышка, вспышка.

Вдалеке был виден сужающийся конус «Си-эн Тауэр», самого высокого здания в Торонто, а когда я был маленький — и во всём мире, вытянувшегося к небу на полкилометра. Множество телевизионных и радиостанций вещало с него. Я указал на башню.

— Вероятно, они узнали о нас из наших же теле- и радиопрограмм — из того, что утекало в космос. — Я попытался придать голосу шутливый тон. — Сейчас они, должно быть, принимают сериалы 1970-х — видели что-нибудь из этой мути? Полагаю, они думают, что развивают нас. Вытаскивают из Тёмных Веков.

Мэрилин выглянула в пассажирское окно.

— В темноте нет ничего плохого, — сказала она. — В темноте уютно. — Больше она ничего не сказала, и дальше мы ехали в молчании. Город был сер и неприятен. Рождество наступило и прошло, и…

Забавно: я только сейчас об этом подумал. Обычно на Рождество звёзды были повсюду: на верхушках деревьев, на фонарных столбах — везде. В конце концов, звезда якобы возвестила рождение Иисуса. Но я не мог вспомнить, чтобы видел хотя бы одну на это прошедшее Рождество. Небесные знамения нынче утратили свою привлекательность…

В доме Мэрилин было два десятка этажей, и некоторые окна были заклеены фольгой вместо штор. Похоже, место раньше было довольно фешенебельным, но очень уж многие потеряли работу в последние два года. Я подрулил к дому. Она посмотрела на меня; глаза были мокры от слёз. Я знал, что ей будет очень трудно войти в квартиру. Несомненно, там было множество вещей её мужа, и всё выглядит так, будто он вот-вот вернётся. Я всем сердцем ей сочувствовал, но ничего не мог для неё сделать. Чёрт возьми, они должны разрешить нам прикосновения. Даже объятия. Человеческие контакты: только от них не больно.

Высадив её, я поехал домой, истощённый физически и эмоционально; почти всё время в зеркале заднего вида виднелась «Си-эн Тауэр», словно город показывал мне средний палец.

Майклу, моему сыну, теперь было пятнадцать, но, по-видимому, его не было дома. С его матерью мы разошлись пять лет назад, так что дом был пуст. Я уселся на диван в гостиной и включил настенный монитор. Как всегда, я задумался, смогу ли я жить здесь и в старости. Пенсионный фонд полиции обанкротился; половина акций, в которые он вложился, ничего не стоила. Кто захочет владеть акциями нефтяных компаний, если в любой момент может быть получена статья о том, как организовать холодный термоядерный синтез? Кому нужны акции биотехнологических компаний, если статья, объясняющая, как учинить ресеквенирование генов в домашних условиях, может прийти уже завтра?

Шёл выпуск новостей, который, конечно же, включал в себя обычный обзор энциклопедических статей, перевод которых был обнародован сегодня. Статьи приходили в каком-то чудно́м порядке, возможно, упорядоченные по алфавиту на каком-то инопланетном языке; мы никогда не знали, о чём будет следующая. За статьёй, посвящённой какому-либо аспекту биологии, могла следовать статья по астрономии, затем запутанный фрагмент истории какого-то чужого мира, а за ним — что-то из новой науки, которой мы даже и названия-то не знали. Я слушал без энтузиазма; как и большинство людей, я теперь всё делал без энтузиазма.

— Одна из последних статей Галактической Энциклопедии, — говорила ведущая новостей, — сообщает, что вселенная имеет конечный размер — примерно сорок четыре миллиарда световых лет. Ещё одна новая статья содержит информацию о реакциях горения с участием неона, который наши учёные считали инертным газом. Кроме того, обширная статья даёт исчерпывающее объяснение тёмной материи, давно постулированного, но так и не обнаруженного источника большей части массы вселенной. Как оказалось, подобной тёмной материи не существует, однако имеется взаимосвязь между гравитацией и тахионами, которая…

Несомненно, где-то есть люди, которых все эти открытия радуют и интригуют. Но другие наверняка убиты горем — дело всей их жизни отправилось в мусорную корзину. Ну и ладно. Только бы таких не оказалось в Торонто. Пусть кто-то другой где-нибудь в другом месте разговаривает с безутешной вдовой, осиротевшими детьми и несчастными друзьями. С меня хватит. Я этим сыт по горло.

Я встал и пошёл заварить кофе. Мне противопоказан кофеин в такое позднее время, но я и без него сейчас плохо сплю. Размешивая в чашке сухие сливки, я услышал звук открываемой двери.

— Майкл? — крикнул я, возвращаясь на диван.

— Ага, — отозвался он. Через мгновение он вошёл в гостиную. Половина головы у него выбрита наголо — нынешний уличный стиль. Кожаные куртки, которые были de rigueur[1] для крутых ребят, когда я был в его возрасте (хотя никто из крутых никогда не говорил de rigueur), теперь не одобрялись; нынешняя молодёжь носила синтетическую ткань, блестящую, как ртуть и эластичную, как шёлк; разумеется, технология её производства содержалась в одной из статей энциклопедии.

— Сегодня школьный день, — сказал я. — Где ты так поздно шляешься?

— Школа… — он буквально выплюнул это слово. — Можно подумать, будто она кому-то нужна. Будто в ней есть какой-то смысл.

Мы на эту тему уже спорили; сейчас мы просто повторяли пройденное. Я говорил то, что говорил, потому что именно это должен говорить отец. Он говорил то, что говорил, потому что…

Потому что это была правда.

Я кивнул и выключил телевизор. Майкл отправился в подвал, а я сидел впотьмах, уставясь в потолок.

Хрония: Отрасль науки, изучающая темпоральные свойства физических объектов. Хотя большинство сущностей во вселенной двигаются во времени ортохронически, или вперёд, некоторые объекты движутся ретрохронически, или назад во времени. Наиболее известным примером…

Вчера, как оказалось, был нетрудный день. Вчера я имел дело всего с одним мёртвым телом.

Взрыв прогремел в 9:42 утра. Я ехал к себе в отделение, слушая громкую музыку по радио и подняв стёкла, и я всё равно его услышал. Чёрт, да его, должно быть, было слышно на другом берегу Онтарио, в штате Нью-Йорк.

Я гнал по Дон-Вэлли-Паркуэй, когда это случилось, и хорошо видел центр города впереди. Конечно, в его силуэте доминировала «Си-эн Тауэр», которая…

Господи!

…которая сейчас отклонилась, должно быть, градусов на двадцать от вертикали. Радиостанция, которую я слушал, замолчала; похоже, она также вещала с «Си-эн». Может быть, это был теракт. Или, возможно, какой-нибудь скучающий школьник, прочитавший вышедшую на прошлой неделе статью о получении антиматерии.

На двух третях высоты башни на ней находился семиэтажный комплекс ресторанов и смотровых площадок, создававший дополнительный вес. Трудно судить…

Чёрт!

Тормоза моей машины сработали автоматически; меня бросило вперёд, ремень безопасности немного ослаб. Машина впереди меня остановилась — как и, теперь я это видел, машина перед ней, и та, что перед ней, тоже. Никто не хотел продолжать движение по направлению к башне. Я отстегнул ремни и вышел из машины; другие водители делали то же самое.

Башня продолжала крениться; теперь угол был примерно тридцать пять градусов. Я предположил, что взрыв произошёл где-то у её основания; насколько я понимаю, если то была антиматерия, то потребовалось ничтожное её количество.

— Падает! — закричал кто-то позади меня. Я с замершим сердцем смотрел, как башня кренится всё больше и больше. Она упадёт на другие, меньшие небоскрёбы; этого уже никак не избежать. Я со всей жестокой ясностью осознавал, что сотни, может быть, даже тысячи людей сейчас погибнут.

Башня продолжала крениться, а затем разломилась надвое, и верхняя часть рухнула на землю. Столб пыли взметнулся в воздух, и…

Это было, как далёкая гроза: сначала видны вспышки молний, и лишь потом, гораздо позже, до тебя доходит звук. И звук этот действительно был похож на гром — раскатистый, оглушительный грохот.

Вокруг меня поднялся крик. «О, Господи! Господи!» Я чувствовал, что меня сейчас вырвет; мне пришлось ухватиться за крыло своей машины, чтобы устоять на ногах.

Кто-то за моей спиной кричал «Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!» Я повернулся и увидел человека, воздевшего кулаки к небу. Мне хотелось присоединиться к нему, но в этом не было никакого смысла.

Я знал, что это лишь начало. Эту статью прочитали во всём мире, и другие статьи тоже. Бомбы из антиматерии, новые болезни, основанные на новых биологических знаниях, и Бог знает что ещё. Нам был нужен брандмауэр для всей нашей несчастной планеты, и не было способа его соорудить.

Я бросил машину и побрёл вдоль шоссе, пока не нашёл съезд с него. Я шагал час за часом мимо людей, которые плакали, людей, которые кричали, людей, которые, как и я, были слишком потрясены, чтобы делать то или другое.

Я думал о том, есть ли в Галактической Энциклопедии статья о Земле, и если есть, то что в ней написано. Я думал об Этане Макчарльзе, качающемся туда-сюда, как маятник во плоти, и я вспомнил спонтанный панегирик, который произнёс Цзю, охранник. Будет ли панегирик Земле? Несколько добрых слов, завершающих статью о нас в следующем издании энциклопедии? Я знал, какие бы мне хотелось услышать слова.

Я хотел бы услышать, что мы что-то значили, что то, что мы делали, чего-то стоило, что по большей части мы хорошо относились друг к другу. Но это, полагаю, были пустые мечты. Вероятно, всё, что будет в этой статье — это дата, когда была поймана наша первая передача и дата, по космическим меркам отстоящая от первой всего на мгновение, когда наши передачи оборвались.

Путь домой пешком займёт бо́льшую часть дня. Мой сын Майкл, я уверен, тоже пойдёт домой, когда услышит новости.

По крайней мере, мы будем вместе, ожидая, что случится дальше.