Всепоглощающая любовь

Солнце грустно закатилось, где-то за Джерси, в половине пятого пополудни, и поскольку совершенно ничего делать было не нужно (никакого совещания вести, ни за одним кризисом следить, никому выговор объявлять), генеральный секретарь Сенека Трэквейр почел за лучшее отправиться домой. Снаружи моросил холодный декабрьский дождь. Трэквейр двигался по непривычно пустынной 42-ой улице. Мелкие капли, осевшие на толстых стеклах его очков (намеренный анахронизм — очки давно стали отличительным знаком генерального секретаря, таким же, как сигара Черчилля), двоили и заставляли мерцать лампы светящихся гирлянд, развешанных над магистралью, подобно множеству звезд Рождества. Трогательное зрелище. Он поднял меховой воротник пальто и иронично улыбнулся (в последнее время он, кажется, улыбался только таким образом), подумав: «Следи за собой, старина, ты становишься сентиментальным». Сентиментальность сделалась роскошью, которую он не мог себе позволить.

Заметив приближающегося Трэквейра, Джимми, швейцар Тюдор Виллидж, поспешил к нему бегом, держа в руке раскрытый зонт. Он излил на него потоки приветливой чуши. Даже американец не смог бы вынести его чересчур горячего дружелюбия. Джимми был обращенным, разумеется. Большинство людей, принадлежащих низшим классам, были ими. Осуждать их язык не поворачивался.

Тем не менее, Трэквейр это делал. Он винил их. Трэквейр являлся гуманистом, какие встречались в XVIII-ом веке. Он ставил цивилизацию превыше всего и не мог смотреть на ее каждодневное разрушение без чувства глубокой злости по отношению к бесчисленным джимми, позволяющим человечеству стремительно катиться навстречу гибели.

Ах, если бы только одни джимми…

Он вошел в кабину лифта, пол которой был усеян отбросами, и поднялся на последний этаж. Когда он добрался до своих апартаментов, Паулина уже ожидала его на пороге с улыбкой.

— Любовь моя, — произнесла она нежным голосом, застенчиво целуя его в щеку.

Он глянул на нее с неприязнью. Любовь! Господи, насколько же ему стало ненавистно это слово! Оно вызывало в памяти грязные тела, несвежие воротнички, неубранные лифты. Оно представлялось бесцеремонностью и неприличием. Оно означало… вернее, им следовало обозначить крушение всего того, чего человечеству удалось с огромным трудом достичь за долгие века медленной и непоследовательной эволюции.

И очень сомнительно, чтобы он, или вообще кто-либо, мог этому помешать. Любовь, по словам его жены, преодолевает все препятствия.

Как человек атомного века Сенека Трэквейр никогда не относился к сторонникам теории конца-света-в-стенаниях. Но каждый день, похоже, приближал именно такой финал. Австралия, откуда он был родом, имевшая самые высокие в мире показатели по запасам ходячего мяса на душу населения, уже познала голод. Австралийцы перестали забивать овец и коров, они перестали ловить рыбу, они перестали истреблять вредителей… от кроликов до самых низших видов, таких как личинки насекомых. И из-за чего? Из-за любви.

«Даже если она не сумеет преодолеть все препятствия, нас она точно уничтожит», — подумал он. Но удержался от того, чтобы сказать это Паулине, которая была обращенной с сентября. К настоящему времени лишь ничтожная часть человечества оставалась необращенной.

БОГ ЭТО ЛЮБОВЬ. Золотые буквы, налагаясь друг на друга, возникали на фоне нефа кафедрального собора Всех Религий (некогда Святого Патрика). Буквы начали расплываться, и в объективе камеры возник брат Лучезарной Благодати, стоящий на золоченой кафедре. Брат Благодати, опустив глаза, ожидал, когда собравшиеся закончат свое: «Ближе к тебе, Господи».

«Это по случаю корабля, идущего на дно», — подумал Трэквейр.

Гимн закончился, и брат Благодати поднял глянцевые оленьи глаза к камере, чтобы воззвать не только к тысячам верующих, заполнивших кафедральный собор Всех Религий, но и к миллионам обращенных остального мира.

— О, мои дорогие братья и сестры, как хорошо, хорошо, хорошо оказаться снова с вами. Какая радость, какое счастье купаться в лучах вашей любви! Любовь — затопляющая все на свете, животворящий свет, цель всех наших исканий, любовь — открывающая души и поднимающая горы.

Трэквейр начал испытывать теперь уже знакомое ощущение в груди, мерзкий спазм, сопровождавший желание поддаться горячим мольбам этого человека. Затем, после небольшого усилия, все прошло, и Трэквейр снова смог наблюдать за ним критическим взором, с несокрушенным духом.

В конце концов, брат Благодати был не человеком… а пришельцем. Он имел человеческие формы: две ноги, две руки, лицо, элементы которого располагались таким же образом, как и у Трэквейра, что внушало доверие. Но отдаленным сходством дело не исчерпывалось. Трэквейру часто говорили, что брат Благодати имеет рост метр девяносто пять без обуви и напоминает картину Эль Греко… Святой Андрей, если быть точным. Брат Благодати вполне мог сойти с какого-нибудь полотна этого мастера: длинное худое тело гермафродита, лицо узкое и в то же время на удивление нежное, большие горящие глаза, находящиеся в постоянном движении и вращающиеся, как у плюшевого медвежонка. Но самой примечательной его особенностью, которой и было обязано имя Лучезарный, являлось сияние. Кровь, циркулирующая под шелковистой кожей, содержала фосфор вместо железа и поэтому испускала легкое свечение, окружая его персону ореолом духовности и придавая серьезности самым банальным заявлениям. Впадая в душевное волнение, он весь светился, словно Таймс-Сквер после захода солнца.

— Наконец, — говорил инопланетный миссионер (и хотя это было лишь началом программы, он уже начинал озаряться), — что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно… (в этом месте он обозначил паузу, и интенсивность свечения заметно возросла) …что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте.

Глубокий вздох наполнил динамики телевизора, когда брат Благодати опустил свои глаза плюшевого медвежонка, демонстрируя великое смирение. Трэквейр узнал стих VI-8 Послания Филиппийцам, поскольку его отец был миссионером в бушах. Как любой хороший проповедник брат Благодати заимствовал из местных религий все, что подходило его целям… почти из всех религий, за исключением разве что культа вуду. Само по себе учение имело мало значения, важны лишь душевные переживания, как часто он повторял. То, чего он достиг, было не чем иным, как демократизацией мистицизма. Он предоставлял Прекрасное Видение, трансцендентальное слияние личности с Сущностью Бытия, по той цене, которую все могли заплатить. То что общество в целом за эту цену могло приобрести себе гораздо больше, было уже другим вопросом, но проблемы социального порядка никогда не вызывали жгучего интереса у мистиков.

— Любовь, — торжественно цитировал брат Благодати, — подобна прекрасной розе.

— Да, этого я никогда не забуду, — пробормотал Трэквейр, выключая телевизор.

— Ну, пап, — простонал жалобный голос в темноте, — нельзя ли досмотреть до конца? Еще и полчаса не прошло.

— Ленни, тебе следует находиться в своей комнате и заниматься уроками.

— Я как раз повторял задание, когда услышал голос брата Благодати, и…

Но, заметив неодобрительный взгляд отца, тут же сменил тему.

— Ты абсолютно прав, папа, если я не буду заниматься французским, мне не сдать экзамена.

Угодливая послушность Ленни казалась еще более противной, чем его беспредельное восхищение братом Благодати. Было что-то ненормальное в том, что мальчик одиннадцати лет настолько уступчив. Если не считать, конечно, его последнего взбрыка: оставить школу сразу же после того, как он сдаст экзамен за пятый класс! Месяц назад, приступая к этой теме в первый раз, Ленни объявил о намерении прервать свое обучение немедленно, но отцу удалось убедить его в том, что, по причине технологической природы современного общества, ему следует, по крайней мере, сдать этот экзамен. Тогда Трэквейр принял желание сына за шутку.

Все лепилось одно к одному: отсутствие интереса Ленни к школе, кухарка, проработавшая у Трэквейра более десяти лет и внезапно потребовавшая расчет, многочисленные дипломаты, которые возвращались к себе домой, столь же мало интересуясь новыми проблемами нехватки провизии, как и своими личными ссорами и унаследованными от предков распрями, растаявшими, словно дым, после пришествия брата Благодати. Все устремления материального плана угасали.

Но здоровье не всегда пахнет розой. Трэквейр помнил, как неделей ранее зашел на кухню, которая после увольнения кухарки стала вотчиной Паулины. Разделочный стол был усеян покрытыми плесенью остатками пищи и пустыми упаковками. Белый линолеумный пол потемнел от наложившихся друг на друга пятен грязи. Паулина мыла посуду в большой кастрюле на столе, поскольку не знала, как запустить посудомоечную машину, а в раковине кишели бедные букашки, которых она, по ее собственным объяснениям, боялась утопить.

— Но, Паулина, тараканы являются разносчиками гепатита.

— Они живые, и как всякое живое существо — священны.

Она попыталась загородить шкафчик для щеток, где хранился баллон с инсектицидом, но он оттолкнул ее. Он разбрызгивал препарат во всех направлениях до тех пор, пока не стало трудно дышать и не зажгло глаза. Тараканы беспорядочно метались среди отбросов. Некоторые из них достигали трех сантиметров в длину. Паулина, не в силах присутствовать при бойне, сбежала из кухни.

И это событие, хотя они и ни разу впоследствии не возвращались к нему, с бесповоротностью отметило окончание их союза.

Молодой Дэлвуд продолжал сидя наблюдать за пасмурным декабрьским днем сквозь серые стекла приемной секретариата ООН. На лице его плавала широкая улыбка, глаза светились невыразимым счастьем. Трэквейру пришлось почти кричать, чтобы привлечь его внимание.

— Дэлвуд! Я вам задал вопрос.

— Да, мистер Трэквейр? Рад вас видеть. Чудесный денек, не правда ли?

— Как ваша мать, Дэлвуд?

Улыбка молодого человека расплылась еще шире.

— Очень хорошо. Она отлично себя чувствует. Она покинула госпиталь сегодня утром, и даже без посторонней помощи.

— А я так понял, что ее состояние почти не оставляет надежды.

— Мы все так считали, но, слава Богу, ошибались. Врач даже сказал, что она проживет еще двадцать лет.

— Сейчас ей восемьдесят, верно? Оптимизм этого врача выглядит несколько безоглядным, но я очень рад, что она выздоровела.

Трэквейр повернулся, намереваясь пройти к себе.

— Мистер Трэквейр, — нервно окликнул его Дэлвуд, — одна особа ожидает вас в кабинете.

— Почему было не оставить ее ожидать здесь? Кто эта особа?

Дэлвуд потупил взор и покраснел.

— Брат Лучезарной Благодати, мистер Трэквейр.

Трэквейр издал глухое рычание, предшествующее взрыву, и Дэлвуд поспешил добавить:

— Понимаете, я его встретил вчера вечером в госпитале. Он навещал больных, а моя мать только что умерла…

— Вы говорили, она выздоровела.

— Позвольте мне закончить. Она только что умерла, и санитары выносили покойную в холл, когда мы столкнулись с братом Благодати. Он простер свою правую руку над телом… и она ожила, мистер Трэквейр, а раковая опухоль исчезла. Врач, осматривавший ее, заявил, что она производит впечатление шестидесятилетней. По его словам, это было чудо.

— Дэлвуд, если вы доставите антибиотики в поселение австралийских бушменов, вы очень быстро заработаете себе репутацию чудодея.

— Прекрасно понимаю, мистер Трэквейр. Однако она умерла, а теперь снова живет. Речь в данном случае идет о самом великом чуде, разве нет? Даже если этому можно найти объяснение.

— Примерно то же самое я думаю о присутствии шарлатана в моем кабинете. Есть ли какое-нибудь объяснение этому чуду?

— Ну, после того, как он вернул жизнь матери, он еще некоторое время оставался рядом, беседуя с нами, и я уже не помню, кто именно, мать или я, помянули о моем месте работы…

— Впрочем, это не имеет большого значения. Скорее всего, он и так знал. Думаю, таковой и была цель его визита в госпиталь Бельвю и воскрешения вашей матери.

— Возможно, мистер Трэквейр. Как бы то ни было, я не мог отклонить встречу. Если бы он позвонил и представил свою просьбу по всей форме, я уверен, вы бы его приняли. Сейчас вы не перегружены работой. Я просто не сумел найти повода для отказа. Кроме того, я…

Дэлвуд умолк, смущенно ерзая на стуле.

— Продолжаете, Дэлвуд!

— Я обратился, мистер Трэквейр. Брат Благодати попросил меня сделать это, и моя мать тоже. Видите ли…

Дэлвуд встал и двинулся к своему начальнику с пылким видом.

— …Это правда! Да, это правда! Жизнь священна, и Бог представлен во всем, что нас окружает. Мне открыли глаза, и…

— Дэлвуд, похоже, вы выпили одну из его пилюль.

— А почему бы и нет, мистер Трэквейр? Запретите ли вы диабетику принимать инсулин? Отберете ли у сумасшедшего его лекарства?

— Это нельзя сравнивать.

— Наоборот. До тех пор, пока не спадет пелена с наших глаз, мы не сможем увидеть Старый Мир в его истинном обличье. Наша жизнь омерзительна, жестока и бессмысленна. В ней нет места ничему, кроме ненависти и бесконечного страха… О, как велика наша слепота. Но когда, в конце концов, открываешь Любовь, Любовь неодолимую…

— Да заткнитесь же, Дэлвуд! Вы напоминаете мне о жене. Для начала я должен изгнать этого великого знахаря из моего кабинета. Уладив данное дело, я займусь вами.

В ореоле святости брат Лучезарной Благодати двинулся навстречу, протягивая ему свои хрупкие руки. Для рукопожатия или благословения? Трэквейр не знал. Неподпоясанные желтые одежды Лучезарного развевались вокруг его тела в стерильном и неподвижном воздухе кабинета.

— Дорогой, дорогой брат Трэквейр, — затянул пришелец, — я так ждал этого момента!

— И ваше нетерпение, в конце концов, показалась вам достаточной причиной.

— Ах, вы упрекаете меня за неподготовленность визита? Наверное, мне следовало соблюсти приличия, как и советовал ваш очаровательный мистер Дэлвуд. Но Любовь — сила настолько мощная, что невозможно противостоять ее требованиям.

Брат Благодати пожал обеими руками правую ладонь Трэквейра и больше ее не оставлял.

— Вчера вечером меня посетило предчувствие, маленькое озарение, что сегодня я найду вашу душу готовой, брат Трэквейр. Я истинно провидел?

Пальцы миссионера с лихорадочной горячностью еще сильнее стиснули руку Трэквейра, словно в надежде выжать из нее желаемый ответ.

— Не могли бы вы меня отпустить?

Освободившись от захвата, Трэквейр укрылся за своим столом, жестом указав брату Благодати на кресло, расположенное на достаточном удалении.

— Вам не будет неприятно, если я не стану называть вас своим братом? — холодно поинтересовался он.

— Поступайте, как хочется. А вам не будет неприятно, если я все равно продолжу называть вас моим братом? Поскольку я глубоко, глубоко чувствую истинность этого простого и сердечного слова. Мы все братья, брат Трэквейр. Жизнь образует единое Вселенское Братство, созвучный хор…

— Я вас прошу! Если вы пришли, чтобы проверить, не нахожусь ли я сегодня на пороге обращения…

— О, мой дорогой брат, — упрекнул его миссионер, высоко воздевая палец, — послушать вас, речь идет о пороге ада!

— …то могу сказать, что ваше предчувствие вас обмануло. На деле я еще никогда не был столь скептично настроен, как сегодня. Со всех сторон я получаю новые свидетельства заблуждений и помешательств, вызванных вашим появлением на нашей планете. Убедившись, что вы добились крайне прискорбных результатов, я начал спрашивать себя, а действительно ли они были непредвиденными? По делам их вы узнаете их, как говорил один компетентный человек. Короче, я стал серьезно сомневаться в ваших мотивах, и если бы думал, что вы послушаетесь, то попросил бы вас немедленно покинуть Землю.

— Брат Трэквейр, моей побудительной причиной была исключительно Любовь — та самая сила, которая и объединяет Вселенную в единое священное целое. Чем движутся звезды, тем движилась и моя душа. И я хочу разделить эту Любовь с вашим народом, ничего более и ничего менее.

— Любовь, которую вы славословите, оказывает самое пагубное воздействие на свои жертвы. Она вызывает голод, экономический упадок, политические перевороты, впрочем, вам известно, я уверен.

— Я прекрасно сознаю, что в этом грешном мире существуют отдельные личности, недовольные тем, что они сами расценивают как покушение на их неотъемлемые права. Но даже владельцы скотобоен, генералы и политики в состоянии открыть свои души преображающей силе Любви. И вы тоже, брат Трэквейр. И поступив так, вы поймете, что все эти маленькие неприятности — ничто перед светом Вечности. Воистину говорю вам, они источник радости. Вы сказали о голоде, но не хлебом единым жив человек. Эти слова не мои, а Существа, которое…

— Я хорошо знаю, кто их сказал, брат Благодати. Это тот, кто накормил толпы, умножая три хлеба и три рыбы. В отличие от вас, он принимал близко к сердцу голод окружавших его людей.

Пришелец заметно озарился.

— Вы назвали меня братом. О, момент наступит… вероятно, даже раньше, чем вы можете подумать.

Хотя его тело стало более светящимся, приток фосфоресцирующей крови не оказал воздействие на глаза, которые, наоборот, выглядели теперь потемневшими. В такие моменты брат Благодати напоминал негативное изображение человека.

— Вы имеете неприятную привычку уклоняться от тем, которые вас смущают. Если вы беспокоились исключительно о спасении мой души, то можете считать нашу беседу законченной. Если ваш визит преследовал иные цели, будьте добры изложить их.

— Откровенно говоря, цель действительно была иной — я к вам с маленькой просьбой. Речь идет о решении, которое вы, я уверен, с радостью ратифицируете, даже не будучи еще обращенным. Я употребил слово «ратифицируете» намеренно, поскольку на деле решение уже принято… миллионами миллионов…

— Переходите к фактам.

— Я хочу, чтобы Организация Объединенных Наций провозгласила Вселенский Мир. Это не я, а массы того требуют. И в качестве гарантии и свидетельства добрых намерений различных стран последние должны приступить к полному и немедленному разоружению.

Трэквейр рассмеялся, и брат Благодати, восприняв это как одобрение, засветился ярче и добавил:

— В конце концов, я прошу всего лишь об утверждении фактического состояния дел, которого ваш народ уже достиг. Еще до моего прибытия ваша замечательная организация почти добилась этого результата, и без помощи извне.

— Однако ваше появление все изменило.

— К лучшему, я надеюсь? — спросил брат Благодати с широкой улыбкой.

— Полное разоружение — сомнительная цель для обитателей вселенной, столь плотно и разнообразно населенной, как вы нам дали понять. Когда мы отправимся в космос…

— Как раз в этом проблема, брат. Нельзя позволить вам присоединиться к Вселенскому Братству, пока вы не предоставите нам действенных гарантий миролюбивости своих намерений. Ваша история в том не убеждает. Ваши войны становились все более смертоносными вплоть до того момента, когда только лишь вероятность полного уничтожения всей планеты временно удержала вас от заключительного аккорда неуемной жажды разрушения. На нынешней стадии, без гарантий доброй воли, раса людей являет собою опасность для галактики, и именно по этой причине я был послан принести вам Любовь. В целом человечество приняло Дар, но поскольку полного одобрения добиться все же не удалось, я вынужден считать свою миссию проваленной. Господин секретарь, я вас «умоляю»…

Брат Благодати неловко поднялся с низкого кресла и в два широких шага достиг стола генерального секретаря. Он уронил желтую пилюлю на бювар.

— …откажитесь от этого тщеславного проявления независимости, которое может иметь только один итог: отдаление от вас всех, кого вы любите. Позвольте умиротворяющему влиянию Любви вести вас. Будьте связаны Любовью, брат Трэквейр, ибо лишь в Узах Любви мы обретаем истинную свободу.

В конце этой речи черты брата Благодати преобразились от внутреннего напряжения, и Сенека Трэквейр тотчас же почувствовал сильное желание уступить, отказаться от своего тщеславия, своей воли, гордости духа, отречение от которых является первым и необходимым условием всякой благородной духовной задачи. Где-то, то ли в глубине желудка, то ли в самом затылке, маленький ангел подсказывал: «Ну, давай, глотай пилюлю!» Но Сенека отвергал: «Нет, ни за что!» Они боролись, Сенека Трэквейр и этот ангел, в течение минуты, а брат Благодати, сияющий, наблюдал за сценой, касаясь длинными пальцами коробки миниатюрного пульта управления на талии, регулятор которого был вывернут на отметку: максимум.

Брат Лучезарной Благодати прибыл на планету Земля чуть более года назад, в три часа ночи 30 ноября 1986 года. Он опустился на безымянный атолл в Тихом океане на борту челнока размером с Эмпайр Стейт Билдинг. Сам космический корабль, на котором он прилетел со звезд и размеры которого были, естественно, намного больше, остался на орбите на расстоянии в 800 000 километров от поверхности. С момента первого контакта, прошедшего под прицелом всего боевого арсенала ООН, брат Благодати демонстрировал поразительное знание многих земных языков и детальное знакомство с историей планеты, особенно с ее религиозной историей. Он выразил удивление, не обнаружив представителей духовенства среди членов комитета по встрече.

В том, что он прибыл как друг, человечество вскоре перестало сомневаться. Его речи были переполнены Братством и Любовью, так что некоторые журналисты, нуждавшиеся в материале, нашли в нем неиссякаемую тему для шуток и окрестили его братом Лучезарной Благодати.

Щедрость его даров не знала границ: прекрасные произведения искусств; научные труды, такие же основополагающие, как «Происхождение видов», включавшие фотографии Земли докембрийской эры, времени, когда пришельцы в первый раз посетили планету; а так же известное количество технических разработок, важных и не очень, главной из которых являлся детальный план завода по опреснению морской воды. И все это, как предполагалось, были лишь самые незначительные из даров Фондов красоты и благодеяний, к которым допустят человечество, когда оно присоединится к Вселенскому Братству. Миссионер заявил, что все эти безделицы ничего не значат в сравнении с Самым Великим Даром.

Брат Лучезарной Благодати раскрыл природу Самого Великого Дара в вечер Рождества, отвечая на вопросы перед фонтаном Прометея в Рокфеллеровском Центре (Собор Святого Патрика тогда еще не находился в его распоряжении). Самым Великим Подарком был Дар Любви. Брат Благодати раздавал присутствующим маленькие желтые пилюли, и поскольку некоторые двусмысленные фразы его предыдущих речей (эта двусмысленность, впрочем, заботливо сохранялась и в последующих выступлениях) давали понять, что Дар Любви одновременно является и даром бессмертия, все глотали пилюли с благодарностью и с полным отсутствием какого-либо сомнения.

Несколькими мгновениями позже мэр Нью-Йорка разразился импровизированной и скорее бессвязной речью о природе Любви. Его высказывания становились все более и более дифирамбическими, и закончил он свое выступление тем, что бросился к ногам брата Лучезарной Благодати и принялся целовать подол его одеяния. Аудитория обращенных затянула попурри из рождественских песнопений. Панорамное движение камеры захватывало одно за другим исступленные лица, а ведущий, тоже получивший Дар Любви, возвышенным слогом комментировал эти трогательные сцены для миллионов телезрителей Соединенных Штатов и остального мира. В полночь брат Лучезарной Благодати объявил, что его Дар доступен всем желающим и послал воздушный поцелуй миллионам и миллионам его дорогих, дорогих братьев.

Организованные конфессии сохраняли осторожный скептицизм по отношению к явлению, но брат Благодати неизменно отражал их нападки, утверждая, что Дар Любви никоим образом не может отвратить людей от их верований и все религии рассматривают мистическое созерцание Божественной Природы как величайшее счастье из доступных простым смертным, и наконец он приглашал их попробовать, а потом уж судить. Все, сделавшие это, обратились. Как и обещал брат Благодати, они не покинули религий, которым принадлежали. Они оставались в лоне своих церквей и подключались к реформации, распространяя Дар Любви все шире. Через год после той ночи Рождества, только Ватикан да некоторые отдельные упрямцы, такие как Далай-лама, еще отказывались присоединиться к Вселенскому Братству, но кое-где уже шептались, что многие кардиналы священной коллегии втайне к нему примкнули.

В любом случае, большая часть человечества была обращена… больше, чем большая, хотя никто не знал, сколько еще оставалось сопротивляющихся. Все произошло так быстро.

Воздействие Дара было неотвратимым. Само состояние выходило за рамки любого описания. Среди сотен тех, кто пытался его передать, более всего преуспел человек, который не прибегал к помощи желтой пилюли.

Однако для тех, кто получил Дар, красота и свежесть сна были не только воспоминаниями прошедшего детства, как для Вордсворта. Они присутствовали в каждом мгновении бытия.

Обычно это начиналось внезапным взрывом радости, повергавшим приобщенных в панику исступления, неожиданную и непродолжительную. Освободившись от нее, они оказывались в вечности, среди множества вещей с невыразимым значением. Все было прекрасным, все было подлинным. Каждое человеческое лицо светилось Божественной Любовью, и все живое было священным.

Для тех, кто познал любовь во всей ее полноте, такое описание представлялось одновременно верным и неполным. Для тех, кто ее не познал, все это казалось набором глупостей, и ничто не могло их переубедить. Если только не Дар Любви. Поскольку последний обладал величайшей силой убеждения. Тем не менее, каждый раз, когда кто-нибудь заводил о том разговор с Сенекой Трэквейром, генеральный секретарь бурчал, что вопреки пословице, всегда предпочтительней заглядывать дареному коню в зубы, и если собеседник не менял темы, он восклицал с нескрываемым раздражением: «Нет, черт возьми!»

— Нет, черт возьми! — произнес Трэквейр почти шепотом. — Будь я проклят, если сдамся сейчас.

Он вышел из-за стола, слегка пошатываясь, затем отнес пилюлю в другой конец кабинета и опустил в аппарат, предназначенный для утилизации документов, которые он не мог доверить мусорной корзине. Аппарат загудел, и Дар Любви превратился в пыль.

Артистический вздох сорвался с губ брата Благодати, и он вынул руку из-под своего одеяния. Почти сразу же внутренний конфликт Трэквейра угас.

— Одно мгновение, мне действительно казалось, что вы, по вашему выражению, на пороге обращения, брат Трэквейр.

Генеральный секретарь оглядел с любопытством миссионера. «Самонадеян, оскорбителен, женственен, — подумалось ему. — Весь в этом, однако, надо признать, он обладает и кое-чем еще… определенной харизмой».

— Я не доверяю вере.

— Вот как? Но повсюду вы можете видеть, на что она способна. Дар Любви еще ни разу не давал осечки.

— О, я убежден, что он бы подействовал даже на меня. Однако я не верю, что переживание, вызванное пилюлей, имеет какую-либо духовную ценность.

— Всякое переживание духовного порядка порождается какой-нибудь материальной причиной, брат Трэквейр. Я могу вам привести сотню примеров…

— И все они льют воду на мою мельницу. Например, прекрасно известно, что непрерывное повторение молитвы, как происходит во время литаний, снижает содержание кислорода в крови и делает сознание чрезвычайно податливым внушению. Существует большое число препаратов, более или менее опасных, которые вызывают у некоторых людей ощущение безмерного удовольствия…

— Скажем, блаженство, брат Трэквейр.

— Или же опьянение, брат Благодати. Мне случалось напиваться, и я знаю, что в процессе проходят стадию, когда мир мурлычет вам песнь любви — в высшей точке хорошей попойки. Я также помню, что по мере протрезвления любовная песнь стихает.

— Ее перестают слышать, верно. Но если вы примете Дар Любви, эта песнь будет звучать всегда. И более отчетливо, могу вас заверить.

— У меня нет ни малейшего желания провести остаток жизни в нетрезвом состоянии. Ваш Дар Любви всего лишь духовное самоудовлетворение… перманентное короткое замыкание в нейронных связях. В моральном плане я рассматриваю его как прямую стимуляцию током центров удовольствия головного мозга. Процедура действует, естественно, но если именно в этом сущность духовности, я предпочту остаться материалистом, благодарю покорно.

— Вы не хотите говорить исключительно о «моем» Даре Любви. Если я правильно понял, вы выступаете против мистицизма как такового.

— В принципе, да. На практике, одна из серьезнейших проблем общества обязана своим появлением тем, кто желает по-быстрому добиться мистических видений… с помощью галлюциногенов. Для меня, брат, вы просто самый крупный из всех распространителей наркотиков.

— По-вашему, не существует никакой объективной реальности за переживанием Любви и это не более чем фантастическая идея, созданная умом только ради своего удовольствия?

— Именно так.

— Но Вселенская Любовь представляет собой объективную реальность! Она пронизывает мироздание подобно гравитации или электромагнитному излучению. Природа всех Сущих, источающих Любовь, реальна и осязаема, брат Трэквейр, так же как космический корабль, на котором я пересек межзвездную пустоту и который в настоящий момент находится на орбите прямо над нашими головами. Вы не видите корабль в небе из-за солнечного света, но невозможно отрицать его существование.

— Наоборот, я могу отрицать, что он находится над нашими головами. Потому как в данный момент он пролетает где-то над Австралией.

Брат Благодати выдал улыбку, самодовольную и загадочную.

— Нет. Я знаю, что сейчас он как раз над нами. Я это совершенно точно чувствую. Если желаете проверить, достаточно соотнестись со службой радарного слежения.

Трэквейр искоса посмотрел на лицо миссионера, которое было озарено обычным белесоватым светом. В голове генерального секретаря начало зарождаться подозрение, и он боялся, что пришелец может догадаться о нем.

— Мы оба теряем свое время, — резко сказал он, словно поворачиваясь спиной к Лучезарному. — Наши взгляды несовместимы, а спорить о предполагаемом положении объекта на орбите абсурдно.

Мой ответ на вашу экстравагантную просьбу — категорическое «нет». Земля больше не имеет намерения разоружаться, равно как отправляться завоевывать другие цивилизации, которые, в любом случае, превосходят нашу в технологическом плане. Наше оружие имеет оборонительный характер, и если вы попросите, чтобы эта защита не выходила за естественные пределы нашей солнечной системы, то ваше ходатайство получит благоприятный ответ. Когда наступит время посетить вас, мы придем с мирными намерениями и сможем предоставить разумные гарантии нашей чистосердечности.

— За исключением той, о какой мы просим.

— Ваша просьба неприемлема.

Трэквейру случалось видеть улыбку брата Благодати в многочисленных телевыступлениях и на фотографиях, опубликованных в газетах, но он никогда не слышал, как тот смеется. Что он делал сейчас. В его смехе не было ничего особенно приятного.

— Увидим, увидим, — сказал брат Лучезарной Благодати.

— Уже все увидено.

— Может, вы не поняли, что я вам выдвинул ультиматум?

— Ультиматум или просьба, мой ответ остается тем же.

— О, в каком заблуждении вы пребываете, брат Трэквейр. В каком заблуждении и каком одиночестве. Вам еще неведомо, но вы потеряли мир, от имени которого говорите. Мне достаточно выступить против вас, чтобы последние крохи вашей власти разлетелись, подобно сухим листьям во время урагана. Я надеялся, что смогу обойтись без данного неприятного средства, но вы заставляете меня к нему прибегнуть. Я берусь за это с тяжелым сердцем. Мне понадобится не более недели. Затем я вернусь к вам. Возможно, после своего унижения вы примете Дар Любви с радостью.

Брат Благодати вышел в завихрениях шелка. Трэквейр подождал, пока не захлопнется дверь приемной, потом поднял трубку своего личного телефона (Дэлвуд не имел доступа к этой линии) и набрал номер генерала Чен Те Луна, главнокомандующего Силами Безопасности ООН.

— Генерал, мне срочно необходимы сведения о точном положении на орбите корабля пришельца в последние десять минут. Также меня интересует, есть ли какая-нибудь связь, тесная или нет, между появлением брата Благодати на публике и одновременным присутствием его корабля в том же самом полушарии. Составьте синхронистическую таблицу событий и принесите мне. И пусть это останется Совершенно Секретным, не нужно, чтобы ваша левая рука знала, что делает правая. Если существует хоть малейшая связь, я не хочу, чтобы весь мир был в курсе.

Уладив вопрос, Трэквейр позвонил Дэлвуду. Молодой человек помогал ему в течение двух лет, но Трэквейр не испытывал угрызений совести, собираясь указать ему на дверь. Однако Дэлвуд не ответил. Трэквейр вышел в приемную. Личные вещи на столе Дэлвуда отсутствовали, за исключением его блокнота, в котором под датой 17 декабря было оставлено простое уведомление:

Каждый из последующих дней приносил новые обиды, очередные маленькие предательства, призванные, вне всякого сомнения, поколебать уверенность Трэквейра в себе. Самое тяжелое произошло в субботу утром, когда он обнаружил изобилующее орфографическими ошибками послание Ленни, в котором тот сообщал, что покидает семейное жилище и не вернется до тех пор, пока отец не примет Дар Любви. Нелегко было признавать, что брат Благодати способен столь быстро сплести такой разветвленный заговор.

Полицейские ничем ему не помогли. На деле представляло большие трудности найти хотя бы одного из них. Трэквейр отправился в школу сына и взял список его классных товарищей. Остаток уикенда он провел, обходя одно жилище за другим и справляясь о Ленни. Родители сочувствовали и старались его успокоить, но никто ничего не знал по поводу исчезновения ребенка.

— Они часто сбегают из дома в этом возрасте. Он вернется. Просто подождите.

Все члены семейств, которые он навестил, были обращенными. До сего момента Трэквейр не осознавал, насколько глубоко проник брат Благодати даже в высшее общество. Он думал, что Паулина представляет исключение. Каждый раз, когда он откланивался, они неизменно протягивали ему одну из своих проклятых желтых пилюль.

Он воспринял плохие новости вечером в понедельник почти с облегчением, поскольку они не касались его лично и были такими, с какими он привык ежедневно сталкиваться. В самое удачное время брат Лучезарной Благодати передал свое взволнованное «Воззвание к Человечеству», воспользовавшись системой Телстар. В сущности, это был тот же самый призыв, с которым он уже обращался к Трэквейру в частном порядке, хотя и слегка более велеречивый. К этой последней версии он присовокупил длинный (и полный юмора) пассаж, изобличающий генерального секретаря, который, как кажется, лишний раз подталкивает мир к преступному безумию войны.

Война! Утренние выпуски газет были единодушны в своей горячей поддержке Воззвания и еще более неистовом бичевании Трэквейра… последнего милитариста, как его квалифицировали. Журналистов трудно было упрекнуть, им оставалось так мало для изобличения, что приходилось извлекать максимум из имеющегося в распоряжении.

Если быть более точным, Брат Благодати призывал к маршу протеста против военных баз ООН и стран-участниц организации. Все штатские приглашались собраться в подходящих местах неподалеку от самых важных баз и в полдень среды выдвинуться и захватить объекты, умоляя солдат «перековать мечи на орала» или за неимением лучшего просто бросить свое оружие. Трэквейр знал, что надлежит делать во время маршей протеста. Все ответственные лица, занимавшие свои посты в шестидесятые и семидесятые годы, имели прекрасную возможность это узнать. Трэквейр был способен отнестись к самому протесту со спокойствием, но он не мог допустить, чтобы оказалось разрушенным военное оборудование, по причине простой безопасности. Он выступил в прессе с предупреждением, что солдаты откроют огонь на поражение по любому, кто пересечет линию разрешенного подступа. Стрельба в воздух может только возбудить у мирных демонстрантов желание пострадать.

Брат Благодати не внес никаких изменений в свои планы. Более того, он объявил, что возглавит марш на мыс Кеннеди, где, по всей очевидности, меры безопасности должны быть усилены в наибольшей степени. Трэквейр, находясь на постоянной связи с офицерами Сил Безопасности мыса, наблюдал за маршем по телевизору. Огромная толпа остановилась перед проволочными заграждениями, в то время как брат Благодати, едва светящийся под ярким солнцем Флориды, выдвинулся вперед, держа за руки двух детей: мальчика — справа от себя, девочку — слева.

Мальчик был не кем иным, как Ленни.

Трэквейр отменил приказ стрелять (что он, наверное, сделал бы в любом случае, кем бы ни был этот мальчик). Как только брат Благодати с двумя детьми прошел в ворота, огромная толпа двинулась вперед. Трэквейр отдал распоряжение арестовать брата Благодати по обвинению в похищении детей и потребовал, чтобы его сын был помещен под охрану и доставлен в Нью-Йорк первым же лайнером, но уже не оставалось никого, кто мог бы исполнять его команды. Военные, охранявшие базу (за исключением высших офицеров), побросали свое оружие и присоединились к толпе.

В полдень 23-го декабря генерал Чен Те Лун прибыл в кабинет Трэквейра. Он сообщил о наличии прямой связи между появлением на публике брата Благодати и положением его корабля как раз над тем местом, где он в данный момент находился. Еще в пятницу Трэквейр распорядился, чтобы все сообщения, входящие и исходящие, с лунной базой ООН шли исключительно через него, для того чтобы персонал не узнал о новых инициативах брата Благодати. Во вторник он приказал навести весь арсенал базы на космический корабль на орбите, и сейчас, на третий день, ракетные установки все еще следили за целью. Во время этих приготовлений Чен Те Лун действовал как посредник между Трэквейром и базой, и теперь он, не считая самого Трэквейра, был единственным человеком, полностью осознающим до каких пределов простирается могущество брата Благодати. Со всех сторон возвещали, что миссионеру удалось примирить львов и ягнят. И именно об этом он прибыл поговорить.

— Потому что, видите ли, я решил обратиться. Во времена юности самым горячим моим желанием было поступить в монастырь наставника Содзи, но моя семья и война помешали этому. Мне случилось познать, хотя только однажды, ту абсолютную радость, о которой говорит пришелец, называя ее Даром Любви. Я не могу дольше сопротивляться желанию снова обрести это счастье.

— Ваши чувства понятны, генерал… но не согласитесь ли вы отложить свое решение всего на один день… Ради нашей дружбы.

— Я ждал чересчур долго, и исключительно ради нашей дружбы. И если пришел сегодня, то из-за моих сомнений. Ракетные установки направлены на корабль пришельца…

— Я вас прошу, генерал… Лучше будет мне одному принимать решения.

— Мистер Трэквейр, я должен знать, намереваетесь ли вы применить ядерное оружие. Вы не видели, в отличие от меня, воздействия атомных бомб на жертвы. Мои родители жили в Хиросиме. Вся моя карьера в качестве главнокомандующего Силами Безопасности была посвящена тому, чтобы предотвратить новое использование этого оружия.

— Ни одно живое существо не будет уничтожено, только машина.

— И я себе говорю то же самое, но душа моя, тем не менее, не успокаивается. Это вопрос чести. Если бы вы могли заверить меня, что…

— Сожалею, но это невозможно.

— В таком случае, секретарь Трэквейр, в таком случае…

— Да? — спросил Трэквейр, приоткрывая ящик стола, в котором хранил Смит и Вессон 38-го калибра. — В таком случае?

— Когда японцы не могут выбрать между любовью и долгом они прибегают к древнему обычаю, уникальному и крайне действенному.

Он протянул руку.

— Прощайте, Сенека.

— Прощайте, генерал.

Выпотрошенное тело главнокомандующего Силами Безопасности получасом спустя было обнаружено в туалетных комнатах 24-го этажа здания ООН.

— Дорогой, дорогой брат Трэквейр!

— Брат Благодати… наконец.

Миссионер быстро двинулся вперед, словно чтобы обнять Трэквейра, но был вынужден удовлетвориться рукою, которую тот протянул для пожатия.

— Давно вы меня ждете?

— Целую неделю, брат, целую неделю. Ваши приверженцы, которые находятся снаружи, тоже ждали… не так долго, но, наверняка, с большим нетерпением, принимая во внимание, что сегодня скорее холодно. Я же, со своей стороны, и не рассчитывал увидеть вас ранее шестнадцати часов. Это бы воспротиворечило той тактике, что вы избрали по отношению ко мне.

Брат Благодати продемонстрировал недоверчивую улыбку.

— Прошедшая неделя была для меня ужасной, как и для вас, — заявил он напыщенно.

— Да, но вы обещали прийти, когда она закончится, и это помогло перенести испытание.

— Но брат Трэквейр, вы могли бы ему и не подвергаться, если вам не нравится такое отношение. Вы не представляете, до какой степени мне было мучительно организовывать эти маленькие порицания. Конфликты меня ужасают, даже когда я вступаю в них во имя Любви и Братства. Куда с большим удовольствием я бы доверил вам самому провести разоружение, как тому и следовало произойти! Но сейчас, боюсь, эта честь уже не может быть вам приписана, хотя и официального признания fait accompli[1] по-прежнему недостает. Да… и еще кое-чего недостает: вашего присутствия в наших рядах, брат Трэквейр. Гораздо больше ликования в Небесном царстве вызывает один раскаявшийся грешник, чем девяносто девять праведников, не нуждающихся в прощении.

Брат Благодати, испуская мягкий свет, снова протянул маленькую желтую пилюлю Дара Любви.

Трэквейр нажал на кнопку на боковой поверхности стола, включая магнитофон, который передаст его приказ персоналу лунной базы. В ту же самую минуту другие, более важные кнопки будут нажаты, и последние ракеты Сил Безопасности ООН устремятся к кораблю брата Лучезарной Благодати.

— Вы меня не поняли, — сказал Трэквейр, отталкивая пилюлю в сторону. — Вы дали понять, что я мог капитулировать в любой момент. На деле же я рассчитывал на победу.

— Да, естественно, это великая победа духа.

— Нет, брат Благодати, это моя победа над вами.

В кабинете потемнело.

— Ах, мне казалось, что я проявил себя достаточно убедительным, — вздохнул он.

— В каком-то смысле так оно и было. По крайней мере, я удостоверился в одной вещи, которую отрицал еще неделю назад: в том, что Всеобщая Любовь действительно существует. И мне кажется, я знаю, где она продуцируется.

— Неужели? Очень интересно, — произнес брат Благодати и добавил уже более сухо: — Так где?

— Поначалу, — ответил Трэквейр разглагольствующим тоном, к которому так часто прибегал брат Благодати, — имелись, по меньшей мере, временные присутствия в Дельфах, Палестине, и, возможно, Лурде, местах, где в былые времена вера совершала чудеса, а оракулы произносили свои предсказания. Затем, я думаю, это стало силовым полем, слабым и нестабильным, за редкими исключениями не оказывающим воздействия на сознание людей. Я не утверждаю, что понимаю его природу, равно как природу гравитации и света. Я читал некоторых мистиков: святого Иоанна Богослова, Экхарта, отдельных наставников дзэн… и, откровенно говоря, они меня не тронули. Как бы там ни было, я не считаю их учения еще актуальными. В основном, они разрабатывали технику достижения состояния одержимости. В настоящее время мистицизм стал более доступен благодаря Дару Любви. Больше нет никаких препятствий на пути постижения Сущности всех Сущих, Вселенской Любви, как вы ее окрестили. Все, что затрудняло доступ в наше сознание, убрано.

— Чтобы Любовь могла войти туда свободно. Совершенно верно, мой дорогой брат.

— Проникнуть в наши души из вашего корабля.

— О, вы догадались. Но, может, лучше сказать, что вы знаете в точности?

— Мы установили, что все ваши миссионерские успехи были достигнуты тогда, когда ваш корабль находился над тем полушарием, где вы выступали, и что все ваши перемещения по планете почти никогда не выходят за радиус его действия. Это и привело меня к подозрению, что вы не многое можете без его помощи.

На телефонном пульте зажегся красный глазок.

— И в настоящий момент, брат Благодати, у вас уже нет никакой власти.

— Вы обучены таким психологическим атакам, возможно, действенным, когда вы имеете дело с дипломатами и другими персонами подобного рода, но со мной…

— Вы ошибаетесь, брат Благодати. Это была старая добрая атака ракет с ядерными боеголовками. Ваш корабль только что уничтожен.

Брат Благодати поднял бровь, чтобы выразить удивление.

— Неужели?

«А сейчас кто из нас использует психологическое оружие?» — подумал Трэквейр.

— Вам должно быть легко это проверить. Полагаю, вы поддерживаете с ним некую радиосвязь.

Брат Благодати отбросил полы своей одежды и забегал пальцами по пульту управления на поясе. Наконец он поднял глаза на Трэквейра.

— Зачем вы это сделали? — спросил он, не выглядя таким потрясенным, каким бы должен быть.

— Чтобы разрушить источник силы, которой вы пользуетесь… какова бы ни была ее природа. Чтобы арестовать вас, чтобы закончить ваш шарлатанский номер.

Брат Благодати улыбнулся с состраданием… словно говоря: «Прости их, ибо не ведают, что творят».

— Но я вовсе не считаю себя побежденным, брат Трэквейр. Крайне далеко от этого. На планете гораздо больше любви, чем могут уничтожить ваши ракеты. Политика силы лишена разума.

— Обычно я разделяю ваше мнение. Но разве вы оставили мне выбор, брат Благодати? Я могу воззвать лишь к силе.

Произнося эти слова, Трэквейр скользнул рукой в правый ящик стола.

Он целился в голову пришельца, но первая пуля лишь царапнула шею, и маленькая струйка люминесцирующей крови испачкала желтое одеяние. Вторая пуля вошла в тело неподалеку от сердца, третья — несколькими сантиметрами ниже. При каждом выстреле брат Благодати отступал, пошатываясь, к своему креслу, в которое и осел.

Трэквейр еще ни разу не применял оружие в рамках своей дипломатической деятельности, и, хотя распоряжения, отдаваемые им, часто приводили к кровопролитию, он впервые убивал собственными руками. Послушайся он себя, то, бросив револьвер, сразу же вызвал бы врача. Знаменитый ореол, окружавший пришельца, начал тускнеть, и утробный хрип поднялся к горлу.

— Сожалею, — учтиво произнес Трэквейр.

Но больше всего он жалел о том, что год назад не прислушался к словам советского представителя, предлагавшего немедленно уничтожить корабль вместе с пришельцем, так сказать, от греха подальше. Предложение повергло его в ужас, и он выгнал представителя из своего кабинета, пылая таким праведным гневом, что человек больше к нему не обращался. Это была ошибка, но он ее, похоже, исправил.

Брат Благодати пытался что-то сказать. Трэквейр приблизился к нему и опустился на колени. Слабое свечение беспорядочно вспыхивало на гладкой коже существа, подобно мерцанию неоновой лампы, перед тем как ей перегореть окончательно.

— Вы допустили оплошность, — прошептало агонизирующее создание.

— Возможно, — согласился Трэквейр, хотя так и не думал.

Брат Благодати слегка улыбнулся.

— О, я говорю не об этом. То, что вы меня убили, не имеет значения. Я не тот, от кого бы что-нибудь зависело. Вы совсем не поняли смысла.

— И в чем же смысл?

— Идущий за мною сильнее меня.

На этих словах слабые вспышки света прекратились, и брат Лучезарной Благодати остался недвижим — потухший, бездыханный.

И только тогда Сенека Трэквейр осознал, что убил не Бога, а всего лишь того, кто готовил его пришествие: не Мессию, но Иоанна Крестителя. Он вернулся к столу и сел, чтобы поразмыслить. Но у него не получилось — он был неспособен думать. Он удовольствовался простым разглядыванием чистой страницы блокнота, в верхней части которой читалась дата: 24 декабря.

Это… в прямом смысле, вторжение… осуществилось ровно в полночь. Если совсем точно, в Нью-Йорке было только семнадцать часов 24-го декабря, но полночь наступила в государстве Израиль.

В тот же самый момент они приземлились одновременно повсюду в тысячах космических челноков, сходных с тем, которым воспользовался брат Благодати год назад. Они покинули межзвездный корабль в пятнадцать тридцать по нью-йоркскому времени, сразу же после получения сигнала от брата Благодати.

Как только люки аппаратов открылись, все ощутили мощь их Любви. Это было все равно, что стоять под Ниагарским водопадом. Бесконечно малая часть этой любви, которую брат Благодати привлекал с расстояния почти в миллион километров для своей миссионерской деятельности, не могла подготовить паству к ее безмерной силе. В то же мгновение, как захватчики опустились на землю, все обращенные перестали иметь волю, сознание, собственную жизнь. Они были впитаны Сущностью всех Сущих и подчинились Вселенской Воле.

Трэквейр, не принявший желтой пилюли, поддался Любви не так быстро. У него оставалось несколько секунд, чтобы подумать о стратегии захвата, использованной пришельцами, и пожалеть о том, что не приказал выпустить ракеты неделей, днем, часом ранее, чем сделал.

Потому что их корабли не несли вооружения. Зачем им, в конце концов, изготовлять оружие, если можно просто обезоружить врага?

«Врага? Разве мы им враги?» — спохватился он.

Его глаза наполнились слезами, так как он вспомнил, что сотворил с братом Благодати. Ведь миссионер никогда не был ему врагом! Он всего лишь подчинялся той же самой неодолимой силе, которая изменяла сейчас волю Трэквейра. Они были братьями, брат Благодати и брат Трэквейр. Ибо они оба были детьми одного и того же небесного отца.

Он услышал голос из детства, суровый голос, произносивший: «Люби своих врагов и твори добро, давай, не надеясь на возврат, и ты будешь вознагражден сторицей и станешь сыном Всевышнего, ибо он добр к неблагодарным и грешникам». Это был голос его отца, и настолько реальный, что он даже поднял руку, пытаясь коснуться косматой бороды. Он стал снова ребенком и чувствовал, как собственная воля и индивидуальность исчезают, словно уносимые дуновением ветра, в то время как отец говорил, что ему нужно делать.

Он любил своего отца, и он его послушался.

Менее часа спустя все члены Совета Безопасности собрались. Это было очень важное событие, поскольку речь шла о последнем подобном заседании на Земле, которая отныне станет управляться из другого места. В глубине притихшей аудитории распахнулись двери, и Сенека Трэквейр, побежденный Любовью, сбежал по центральному проходу, чтобы прижать к сердцу Божественное Существо, такое могущественное и прекрасное, настолько грациозно устремившееся навстречу лично ему вприпрыжку на своих восьми паучьих лапах в нетерпении принять человечество в ряды Вселенского Братства.