Все сказки не нашего времени

Осенняя планета

На этой планете дождь шёл беспрерывно, то моросящий, то проливной. Жители принимали это как факт существования, но старожилы рассказывали Люру, что так было не всегда: раньше погода напоминала земную, откуда и прибыли колонисты. Даже времена года были похожими: сухое жаркое лето, дождливая осень, снежная зима, весна… Какая она, весна, никто точно сказать не мог, но что весна самое замечательное время года – это знали все, хотя никто весны уже давным-давно не видел. На люров вопрос: «Когда это – давно?» никто толком ответить не мог. Даже самые старые из живущих, как их деды и прадеды, не помнили времён без непрерывного дождя, а от мёртвых не осталось ничего, кроме обрывочных преданий и странных песен. Ну что ж, фольклористика – отличное прикрытие.

Он остановился по рекомендации в семейном доме. Стандартная семья: мама, папа, двое детей. Мальчик Вернон («для друзей – Верн») и девочка Астара («для друзей – Аста»). Ребята привязались к нему и охотно сопровождали в прогулках по городу. Это были не просто прогулки. Люру надо было разговорить жителей, причем из самых разных слоёв общества. Вернон и Аста оказались незаменимыми для этой цели благодаря прирождённой общительности, намного превышающей средний уровень. Казалось, они дружили с ребятами всего города, и все были рады их видеть. Когда они втроём шли по улицам, приветствия и приглашения зайти в гости сыпались со всех сторон, и Люру оставалось только выбирать, после короткого совещания со своими спутниками, какое из них принять.

Работали по одному сценарию. Сначала «наживка». Ребята заходили в гости, прихватив своего взрослого приятеля. Пока дети развлекались, наступало время, когда с работы приходили взрослые члены семьи. Они знакомились с Люром и, как правило, приглашали его отужинать с ними – заманчиво было узнать новости с других планет от очевидца, а не из сухой сводки. Люр тоже отличался общительностью – профессия обязывала, и знакомство перерастало в долгий разговор, завершаясь приглашением приходить еще, но без детей, «чтобы не мешали». Если собеседники оказывались интересными, Люр приходил – на следующий вечер или в ближайшие выходные. И тогда, собственно, начиналась его работа.

Он представлялся фольклористом и ксено-историком. С историей дело на планете обстояло плохо: все архивы были уничтожены. Никто не мог сказать точно, почему и как это произошло, но Люр не отчаивался и каждый день продолжал выходить на прогулку со своими юными спутниками. Потом пополнял свою фольклорную коллекцию. Так продолжалось недели две, пока не возникли некоторые сложности.

*****

– Ты чего такой хмурый, Верн?

– Ничего не хмурый. Пойдём.

– Подожди. Сначала объяснись. В таком состоянии идти «за наживкой» не имеет смысла. Кто тебя такого позовёт в гости?

– Ну и не надо.

– Надо, мальчик. Не столько мне, сколько вам надо. Понять, что происходит, и что с этим делать. Мы же с тобой это обсуждали.

Они помолчали. Верн угрюмо смотрел в пол. Губы сжаты.

– Ты из-за родителей? Слышал я вчера вечером вашу ссору. Не беспокойся! Слов не разобрать, только интонации и громкость… Звукоизоляция ведь не идеальная.

– Они же не понимают! Ты мне объяснил, а им – нет!

– Извини, партнёр. Им пока нельзя, рано. Нам надо сперва самим разобраться. Найти аргументы, доказательства. Взрослые ведь такие…

– Да не в том дело! Они думают… Да не хочу я говорить, что они думают!

– Тогда я скажу. Они думают, что я педофил?

– Ну да. И грозят выселить тебя из дома! Попросить, то есть…

– Я поговорю с ними вечером. А сейчас успокойся, зови сестру и пошли работать.

Потом они втроём шли по городу. Аста что-то радостно чирикала, и Верн постепенно оттаивал. Люр шёл молча, давая ему время успокоиться.

– А что у тебя за кольцо? – спросил Верн, скорее не из любопытства, а чтобы завязать разговор.

– Это в знак окончания Университета. Каждый факультет имеет свой знак. – Он поднёс перстень к глазам Верна. – У меня, как видишь, птица. Сокол.

– Здорово! – восхитился мальчик. – А у нас нет такого…

– Захотите – будет, – улыбнулся Люр. – Вот вырастешь, войдёшь в студсовет и внесёшь такое предложение.

В тот день он пополнил свою коллекцию. После ужина в гостях отец семейства снял со стены маленькую гитару и исполнил для гостя песню. Очень старую, из тех времён, когда в этот мир ещё приходила весна.

Какое небо серое – ну разве что повеситься.

И падает давление – я больше не могу!

И это безобразие – ещё четыре месяца,

Ещё четыре месяца во влаге и снегу.

Дождливое отечество, где ничего не светится.

Земля обетованная, о боже, где она?!

Мне только продержаться бы ещё четыре месяца,

Ещё четыре месяца – ну а потом весна!

Щемящая мелодия преследовала его весь вечер – и когда они возвращались домой, и когда он объяснялся с родителями Верна.

*****

Через месяц Люр познакомился с половиной города. Благо, он был небольшой, как и все города на этой планете. И везде одно и то же: дожди, дожди. С небольшими промежутками. Никакой смены времён года нет и не ожидается. Для начала Люр хотел узнать, когда произошла эта стабилизация. Когда всё климатическое богатство смешалось в одну непрерывную осень? Когда и почему уничтожили архивы? На сегодняшний день он возлагал особые надежды: ему рассказали, где живёт старик. Настоящий старик, ему уже за восемьдесят!

Люр усмехнулся про себя, услышав эту цифру. На его родной планете такой возраст – расцвет зрелости. Но в здешнем климате ничего хорошего ждать не приходилось: всё взрослое население страдало от ревматизма и астмы, а половина – от депрессии. Поэтому редко кто доживал даже до семидесяти лет. Средняя продолжительность жизни – пятьдесят три года. Только дети сохраняли оптимизм и относительное здоровье. Он покосился на брата и сестру, шагавших по бокам. Верн уже не выглядел подавленным после утренней выволочки от родителей, а с Асты всё вообще слетало как с гуся вода. Счастливый характер!

Старик был дома один: дети и внуки на работе, правнуки играют во дворе. Люк представился, извинился за вторжение. Старик, казалось, не удивился визиту (это и понятно: новость о чужаке-фольклористе уже разнеслась по городу) и пригласил всю троицу разделить с ним вечерний чай. Ребята, выпив по чашечке, убежали поиграть со стариковыми правнуками. Хозяин внимательно вглядывался в гостя.

– Я ждал вас. Долго добирались.

– Только вчера узнал о вашем существовании. Как мне вас называть?

– Зовите меня по имени: Ян. А фамилия моя Нильсен. И что вас на самом деле интересует? Ведь не фольклор же? Он у нас небогатый.

– Как ни странно, фольклор тоже. Потому что никаких исторических сведений добыть мне не удалось. Я по основной профессии ксено-историк.

– Хотелось бы и мне сказать о себе то же. Но у нас нет «истории» как науки – запрещено законом. Я был профессором кафедры лингвистики, и это лишь одна из двух гуманитарных кафедр нашего Университета.

– А вторая какая?

– Юриспруденции.

– Не густо.

– Да уж. А ведь всего сто лет назад были ещё социология, психология, политология, даже социо-генетика…

– Но не история?

– Нет. Историю отменили раньше, не скажу точно, когда. Во всяком случае двести лет назад, когда мой прадед начал свои дневники, в Университете такой кафедры уже не было. Надеюсь, вы не вызовете полицию?

– А с какой стати?

– Вести дневники запрещено законом. Правда, облав уже не проводят, не то что во времена моей молодости. Даже полиция у нас, и та «отсырела». Мы деградируем, Люр. А сейчас, похоже, просто вымираем. Статистика, впрочем, отсутствует. Но я-то прожил достаточно, чтобы заметить. И вы здесь появились не случайно. Так, Люр? Вы нам поможете?

– Нет, Ян. К сожалению, не могу. Помочь себе можете только вы сами. Совет Планет не допускает прямого вмешательства в дела планеты. Общество решает само, как ему развиваться. Но если оно деградирует и стоит на грани исчезновения, тогда Совет посылает дознавателя из кризисной службы. Собрать материал, чтобы не повторять ошибок при следующей колонизации. Ре-колонизации.

– И это всё?! А как же мы, первые колонисты?

– Ну, дознаватель имеет полномочия раскрыть этот материал – полностью или частично – населению планеты. Без конкретных рекомендаций. Только раскрыть. Если сочтёт нужным.

– Мы не совсем пропащие, Люр. Мы пытались. Но слишком поздно – похоже, мы почти сварились, как та лягушка… Я всё-таки надеюсь. На молодых: моих внуков и правнуков, на тех детей, что с вами пришли. Вот послушайте, эту песню мы ещё пели во времена моей юности.

Старик удивительно легко поднялся и вышел в соседнюю комнату, откуда вернулся с уже знакомым Люру инструментом – маленькой гитарой. Настроил, запел хрипловатым, приятным голосом.

Ну вот и всё. А как красиво было!

Деревья пламенели на ветру…

Подлюга-осень ветви оголила.

Скелет лесов – и тот ушёл во тьму.

Мы погружаемся всё глубже, всё темнее…

Как далеко до дна, чтоб оттолкнуться вверх!

Надежда гаснет, гнев и тот бледнеет.

Мы жаждем дна – а дна всё нет и нет.

Пора всплывать, пока дыханье живо,

Пока мы в силах мыслить и мечтать.

Там, в глубине – разверстая могила.

Не дно – а бездна. Всё! Пора всплывать.

– Но вы так и не всплыли…

– Не всплыли. Не от чего было оттолкнуться. Может, теперь опора появится – если вы найдёт то, что ищете. А я вам помогу.

– Каким образом?

– Архивы. Есть надежда, что они не уничтожены. Вернее, не уничтожены полностью.

– Где?

– Не так быстро, дознаватель. Сначала ключ, он приведет к архиву. А что будет потом, я и сам не знаю.

– Узнаем! Ключ у вас?

– Пойдём. Ключ в сарае.

Они вышли во двор – огромный, с рощицей деревьев у ограды слева. Деревья напоминали земные сосны, вечнозелёные, с золотистыми прямыми стволами. Вначале Люр увидел Асту, ещё одну девочку примерно того же возраста и двоих малышей в одинаковых комбинезончиках. Они бегали под соснами, смеясь и что-то выкрикивая. Проследив за их взглядами Люк обомлел: на высоте нескольких метров по двум натянутым между стволами тросам бесстрашно вышагивали Верн и другой мальчик, явно соревнуясь друг с другом.

– Они же упадут! – вырвалось у Люра.

Верн повернул голову на его голос, поскользнулся на тросе и закачался, пытаясь восстановить равновесие. Люр инстинктивно кинулся к нему, не обращая внимания на сердитые окрики старика. Конечно, он не успел. Верн сорвался и полетел вниз – но в метре над землей повис в воздухе, смеясь и размахивая ногами.

– Ничего смешного, – сердито сказал ему снизу Люр.

– Да, ничего смешного, – подтвердил подошедший старик. – Он же не знал о страховке.

Ребята притихли. Верн одной рукой отстегнул карабин на поясе и, держась другой рукой за страховочный шнур, соскользнул на землю. Он подошёл к Люку, но тот не дал ему времени на извинения – просто потрепал по взмокшей шевелюре, и повернулся к старику:

– Пошли, Ян, пусть ребята развлекаются дальше. Надеюсь, они хотя бы малышей на канат не поставят.

– Не факт, – ухмыльнулся старик.

Сарай в другом конце двора выглядел, скорее, как маленький бастион: каменный, приземистый, с узкими окошками-бойницами поверху. Ян открыл висячий замок и широко распахнул дверь, чтобы Люр мог заглянуть внутрь. Ничего особенного тот не увидел: полки с инструментами по стенам и большой верстак слева. Справа – передвижная лестница, чтобы доставать до верхних полок. Старик вошёл первым, снял с крюка у двери большой фонарь и включил его. «Входи» – сказал он Люру, а когда тот вошёл, закрыл дверь изнутри на тяжёлый засов.

В свете мощного фонаря стало видно, что и стены, и потолок облицованы каменными плитами – непонятная роскошь для хозяйственной постройки. Ян прошел к лестнице, сдвинул её и запустил руку за боковую полку. Плита у стены приподнялась и сдвинулась, открывая тёмный провал. Старик осветил ведущую вниз лесенку и стал спускаться, поманив за собой Люра.

Комната внизу оказалась небольшой, и тоже облицованной камнем. Повышенной влажности здесь не чувствовалось совершенно. «Идеальная гидроизоляция» – подумал Люр. Старик тем временем подошёл к стене и прижал ладонь к одной из плит – та отъехала в сторону, открывая неглубокую выемку, где лежало что-то похожее по на книгу. Ян вынул «книгу» и показал Люру – она оказалась шкатулкой с пластиковым конвертом сверху. «Пошли» – коротко сказал стрик, пряча шкатулку с конвертом в карман куртки. Они повторили всё в обратном порядке и вышли во двор, где смеялись и кричали дети. Теперь по канатам шли девочки.

– Я хранитель. – сказал старик, когда они вошли в гостиную и подсели к столу. Потом достал из кармана и конверт и шкатулку, и положил их в центре стола, между собой и Люром. – После меня хранителем станет один из моих потомков. Все мальчики нашего рода после совершеннолетия читают это письмо и узнают о ключе-шкатулке.

– Прямо королевская династия, – пошутил Люр.

– Да, династия, – серьёзно отозвался старик, и вдруг улыбнулся. – Выгляни-ка в окно.

Люр выглянул: на канатах стояли уже два младших мальчика. Причём стояли уверенно. Он подавил улыбку и обернулся к старику. Тот протягивал ему конверт:

– Прочитай письмо – оно и для тебя тоже.

Люр взял конверт, потянул за хвостик застёжки и вынул листок. Обычная бумага, рукописный текст и, конечно, специальное покрытие, обеспечивающее практически вечную сохранность. Люр уже работал в архивах разных планет с такими листками, возраст которых насчитывал сотни и тысячи лет. Люр начал читать.

«Привет, потомок!

Ты – Хранитель. Ты получил это письмо вместе со шкатулкой от своего предка, и передашь их своему потомку, который будет Хранителем после твоей смерти. Не знаю, сколько поколений должно смениться, пока ситуация не изменится явно в ту или иную сторону. Твоё время придёт, если наша цивилизация будет стоять на краю гибели, хотя народ может и не осознавать этого, постепенно сползая в яму деградации. Тогда на планету прибудет дознаватель от Совета Планет, скорее всего под маской собирателя фольклора. Он найдет тебя – а ты передашь ему это письмо и шкатулку. Не пытайся открыть её сам – она поддастся только дознавателю. Шкатулка – это ключ, с помощью которого он получит нужные ему сведения. А мы получим шанс на спасение. Удачи!

Командор экспедиции «Дельта»,

Ральф Нильсен».

– Время пришло, – сказал Ян Нильсен. – Открывай!

Люр повертел шкатулку в руках, пока не обнаружил углубление на боковой стенке. Он вжал туда выпуклость своего перстня, сокола, и крышка приоткрылась. Внутри лежал такой же листок, только не рукописный, а рисунок. Карта, и какой-то иероглиф в правом верхнем углу.

– Знакомые места, – сказал Ян. – Видишь, это – горный хребет. Он разделяет нашу долину и соседнюю. Я излазил эти горы в юности. Досюда (он показал на отмеченное звёздочкой место в середине горного хребта) добираться часов шесть, и путь нелёгкий. Я с тобой пойти, конечно, не смогу, но нарисую подробную карту. А эту мы положим на прежнее место, она тебе не понадобится, а нам – страховка, сам понимаешь. Сейчас патрули по горам не шастают, но мало ли что… Обвал, например. Говорят еще, дикие собаки пошаливают. Кстати, оружие у тебя есть?

– Есть, – успокоил его Люр. – Рисуйте свою карту. Пойду завтра с утра.

Потом они подробно обсудили детали маршрута, и незаметно подошло время забирать детей и возвращаться домой к ужину.

– Подожди немного, – попросил старик. Он подошёл к полке, снял потрёпанный томик, показал Люру обложку – Александр Грин, и открыл томик на закладке. Откашлявшись, прочитал:

В Зурбагане, в горной, дикой, удивительной стране,

Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.

Там весна приходит сразу, не томя озябших душ,

В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь.

– Хочу дожить, хочу сам увидеть, – сказал Ян и продолжил, уже не глядя в книгу:

Там в реках и водопадах словно взрывом сносит лёд.

Синим пламенем разлива в скалы дышащие бьёт!

Там ручьи несутся бурно, ошалев от пестроты,

Почки лопаются звонко, загораются цветы.

– Хочу увидеть, – упрямо повторил старик. – Удачи тебе Люр!

*****

Утро началось с небольшого скандальчика на двоих. Верн непременно хотел принять участие в экспедиции.

– Ты пойдёшь в школу, – жёстко приказал Люр, исчерпав своё терпение. – Потом можешь погулять, как обычно, но будь дома к ужину. Не трепи родителям нервы, это не в наших общих интересах. Всё! Я пошёл. Постараюсь вернуться сегодня. Если не вернусь, завтра до школы зайдёшь к Яну. Вот твоя задача – ни больше, ни меньше. Исполняй!

Люр накинул на плечи рюкзак и пошёл к воротам.

– А ты куда? – крикнул Верн вслед.

– Собирать фольклор, – ответил Люр не оглядываясь.

Мальчишка сломя голову метнулся к дому.

Люр уже около часа шагал за чертой города. Скоро начнутся горы. Конечно, веселее было бы идти в компании, но это отпадало категорически. Ему удалось успокоить родителей Верна на свой счёт, но просьба отпустить с ним мальчика, написав в школу записку о болезни, только заставила бы их подозрения вспыхнуть с новой силой. Но главное – здесь все жители были чрезвычайно, ненормально дисциплинированы. Никаких прогулов! Взрослым грозила тюрьма, а школьникам – серьёзные неприятности и постановка на учёт как неблагонадёжных.

У подножия начиналась полоса лесов. Здесь росли только хвойные деревья, удачно приспособившиеся к непрерывной осени. Поднявшись выше, Люр понял, что его альпинистские навыки пока не понадобятся: горы, изъеденные коррозией, предоставляли множество удобных обходных путей – засыпанных обвалами ущелий и сквозных пещер. Правда, это же вызывало и беспокойство – а сохранилась ли в неприкосновенности та гора, где командор Нильсен спрятал свой архив? «Дойдём – узнаем», пробормотал себе под нос Люр, приближаясь постепенно к отмеченному звёздочкой тайнику.

Его опасения оправдались, но только наполовину. Отмеченный пик почти утонул в обвале. Однако его верхняя часть, именно та, где находился тайник, оставалась свободной – Люр увидел нужное место по камням, вроде бы в беспорядке выступавшим из скалы: обозначенный ими узор повторял иероглиф, нарисованный в верхнем углу карты командора. Люр шагнул к тайнику – и ухнул в глубокую яму. Вряд ли это была ловушка. Прикрытая каменным крошевом полость, скорее всего, образовалась естественным образом при обвале. Но от этого Люру не стало легче: края вскрывшейся пещеры были отвесными, да и забираться по ним на крючьях было рискованно из-за опасности нового обвала, который мог засыпать Люра уже навсегда.

– Лови страховку! – услышал Люр сверху. Мальчишка увязался-таки за ним.

– Прогульщик – отозвался Люр, поймав пояс с карабином. – Теперь тебя арестуют.

– Ерунда, ребята в школе прикроют. Аста им скажет.

– А дома?

– Так мы же вернёмся к ужину. Вылезай!

– Погоди, есть ещё дело.

Люр, вбивая в скалистый склон крючья (пригодились всё-таки!), поднялся к узору из камней. Молоток легко входил в искусственную перемычку, и вскоре в скале открылось каменное углубление, а в нём – небольшой ящик из непрозрачного пластика. Люр переложил ящик в рюкзак, спустил его на тросе, потом спустился сам.

– Всё! – крикнул он Верну, надевая рюкзак, – Ты хорошо закрепил конец?

– Обижаешь!

– Ладно, я вылезаю. Подстрахуй.

****

Как Люр и ожидал, в ящике обнаружились книги – бортовой журнал и три толстых тома дневников командора. Верн потребовал допустить его к находке, «в награду за спасение». Люр, усмехнувшись, допустил. После ужина они вдвоём уединились в комнате Люра. Часа три им никто не помешает: родители смотрели новости, потом ожидался сериал. Аста присоединилась к семейному просмотру. «Даст сигнал, если что», – пояснил Верн.

Начали с бортового журнала. Это была обычная экспедиция. Два месяца полёта от Земли до точки входа в область прыжка, а потом ещё два месяца от точки выхода до намеченной планеты. За эти четыре месяца не случилось ничего особенного: будущие колонисты ближе знакомились друг с другом. Завязывались дружбы, намечались брачные союзы, выделялись лидеры – им предстояло основать правящую группу. На время полёта основную и непререкаемую власть осуществляли командор и старшие офицеры, а на планете предстояло постепенно перейти к гражданскому правительству. Пока шла притирка людей друг к другу – начиналась общая история. Свою будущую родину они полушутливо называли «Землёй Обетованной». Постепенно название сократилось до «Обетованной», а к концу полёта – до «Бетты». Так они и назвали планету на последнем перед прибытием общем собрании.

Бортовой журнал – официальный документ. Сухой язык, ничего лишнего. Информативно, но не слишком увлекательно. Мальчишка скоро стал клевать носом, и Люр отослал его спать, обещав рассказать всё, о чём прочитает, утром. Дверь за Верном закрылась, а Люр, помассировав веки, принялся за командорские дневники, описывающие жизнь колонии за тридцать лет. Дневники приятно удивили его отходом от сухого канцелярского стиля – Ральф писал для себя и своих потомков. Тем не менее, Люк тоже начал задрёмывать: сказался тяжёлый день и обыденность описываемого – вначале история Бетты напоминала десятки прочитанных им раньше.

Небольшое поселение постепенно превращалось в город с аграрными пригородами. Население росло – появлялись другие города. Бешеный климат? И такое бывало. Люди ко всему приспосабливаются. Зато – щитовые деревья с ценнейшей древесиной, зато уникальные лекарственные растения, пользующиеся огромным спросом на космическом рынке. И расположение планеты неплохое: сектор Бетты, хотя и фронтир, примыкал к давно обжитому району Галактики, и торговые корабли посещали планету не реже раза в год. В принципе, Бетта могла жить только за счёт торговли своим уникальным растительным сырьем, поддерживая заповедные территории. Однако партия у власти настаивала на самообеспечении под лозунгом: «А что будет, если разразится глобальная война и торговые связи прервутся?!»

Ральф не верил в войну, но не возражал и против развития сельского хозяйства и собственной промышленности. В разумных пределах, не нарушающих природную специфику планеты. Впрочем, его соображения не имели особого веса – к тому времени (а прошло уже девять лет после высадки) он ушёл из правительства, женился, растил детей. Новому поколению климат не мешал: дети росли здоровыми и жизнерадостными. Старший осенью пойдёт в школу – новенькое здание готово было принять первых коренных жителей Бетты. И тут случилось событие, изменившее всё: очередной свободный торговец привез на обмен Климатическую Машину.

Люр встрепенулся и выругался про себя: «Как же вы в это дерьмо вляпались?!» КМ-казус проходили ещё на первом курсе – как классический пример неуправляемого эксперимента с катастрофическими последствиями. Это случилось много столетий назад, во времена колонизаторского бума. Длина прыжка тогда была сравнительно невелика, и пригодных для заселения планет не хватало. Поэтому пытались приспособить все доступные, даже с экстремальным климатом. Теория структурированного хаоса позволила рассчитать, а потом и реализовать так называемую климатическую машину, КМ. Её работа не требовала много энергии, а последствия носили планетарный характер за счёт слабых воздействий в расчетных точках пространства и времени. КМ состояла из компьютера-«мозга» и исполнителей-«пальцев», рассыпанных по всей планете и осуществлявших это самое воздействие путем запуска энергетических «бомбочек», которые меняли направление атмосферных потоков в точках бифуркаций.

Вначале изготовили три КМ и опробовали их на трех планетах, естественно, незаселённых. Как и ожидалось, климат менялся быстро – в течение нескольких лет, а не тысячелетий, причём менялся в заданном направлении. Поначалу. Через пять лет, незадолго до планируемого окончания эксперимента и перехода к практической стадии, появились первые основания для тревоги. На третьей планете климат неожиданно «сорвался с цепи» – вначале атмосфера вернулась в исходное состояние, а потом начала лавинообразно возбуждаться. Возбуждение перешло на твёрдые слои, и через два года планета разрушилась. Полностью. Две другие, заселённые после отключения КМ, благоденствуют до сих пор. На эксперименты с КМ был наложен запрет, а уже изготовленные машины запечатаны в бункере, как чумные вибрионы в специально оборудованных лабораториях-хранилищах.

Люр отправил срочное сообщение в Совет – краткий отчёт и требование незамедлительно проверить бункер с КМ. Он криво усмехнулся: «А ведь я сделал крупный вклад в науку – открыл второй тип катастрофы, вызываемой климатической машиной. Здесь атмосфера не взбесилась, как на третьей планете, а попросту умерла. Интересно, можно ли её оживить? Впрочем, это уже не моя забота, а климатологов. Если их сюда допустят». Люр продолжил чтение, уже понимая, что произошло с планетой и её жителями.

Всё решило большинство – старшее поколение, выросшее в умеренном климате Земли. Они проголосовали за Машину. И снова, как в классическом случае, пять лет КМ вела себя как положено: климат постепенно превращался в умеренный. Правда, плантации щитовых деревьев почему-то начали хиреть, а лекарственные растения – терять свои уникальные свойства. Космическая торговля постепенно заглохла – нечего стало вывозить. Но голода не было: сельское хозяйство теперь вполне обеспечивало потребности населения. Колонисты радовались: ни жгучих морозов зимой, ни иссушающей жары летом. Циклоны и смерчи постепенно слабели, даже сильный ветер становился большой редкостью.

Потом пришли затяжные дожди. «Нормальная осень» – говорили люди, вспоминая свою Землю. Выпал снег, но сразу растаял. Весна вообще не пришла… Запись в дневнике командора:

«Вчера вечером заходил Джордж. Он очень обеспокоен. И все его коллеги-экологи тоже. Никогда не видел его в таком состоянии. Вот наш разговор (по памяти):

– Это точка невозврата!

– Ты не преувеличиваешь? В конце концов, можно остановить Климатическую Машину и вернуться к началу.

– Уже нельзя. Даже если выключение машины не приведёт к катастрофическим последствиям… Они её спрятали. Перенесли «мозг» в другое место и засекретили. Якобы от террористов. Сейчас вообще всё секретят. Ты разве не знал? Архивы уничтожают…

– Не знал. Хреново. Мы что-нибудь можем сделать?

– Уже ничего, не при этом правительстве. Они окружили себя полицаями и открыли ещё три военные школы…А себе строят запасной космопорт в горах. Туда тоже не прорваться – вооружённые солдаты, с собаками».

«Ага, вот откуда бывшие патрули в горах и одичавшие собаки», – подумал Люр и стал читать дальше, пока не дошёл до последней записи:

«Вот мы и получили бессменное консервативное правительство, а вместе с ним и вечную осень. Мы не справились с искушением стабильностью. Разумеется, мы, первые, будем жить дальше… Выживать. Проживём ту жизнь, на которую обрекли себя сами. Расплачиваться за ошибки нам нечем – расплачиваться придётся вам, потомки. Надеюсь, вы сумеете справиться и с тиранией, и с климатической машиной. Простите нас. И успеха!

Командор экспедиции «Дельта» Ральф Нильсен».

Окно посветлело: начинался очередной ненастный рассвет. Люр потёр глаза и с судорожным зевком потянулся. Потом позвонил в космопорт Бетты и приказал подготовить его космолёт к вылету. Ну, вот и всё! Подготовка займет не меньше десяти часов. Сейчас он поспит, а днём сходит к Яну – передаст ему записи командора. Опора для «всплытия»? Он не знал. Ясно было одно: его работа здесь окончена. Дальнейшее его не касается.

В дверь поскреблись.

– Люр, ты не спишь?

Чёрт! Он же забыл, что обещал Верну рассказать всё утром. Он промычал что-то утвердительное.

В дверь просунулась горящая от возбуждения и любопытства мальчишечья физиономия.

– Можно?

– Заходи.

– Аста дрыхнет, как суслик, родители пока не встали, – доложил Верн. – Ну, рассказывай!

– Садись, – со вздохом пригласил Люр, уже понимая, что поспать до отлёта ему не удастся.

Чёрные братья

Безлунная ночь – тем ярче горят звёзды. Человек сходит с крылечка старой дачи, идёт к центру лужайки и задирает голову. Вроде, любуется звёздами, а может, классифицирует их по созвездиям. Такая видимость в городе невозможна, но тут – чистый загородный воздух, и небо совершенно чистое. Красота!

Тишина. Разговор идёт без помощи звука.

– Янтр, я тебя чувствую. Ответь!

– Привет, Канно! Я на связи.

– Прибуду часа через два. Садиться в этой точке?

– Да, именно здесь. Жду!

– Погоди! Меня не заметят? Ты уверен?

– Уверен. Сейчас темно, в посёлке почти никого нет, а участок огорожен высоким забором. Непрозрачным. Только не включай огни, и никто ничего не заметит. А со своими землянами я сам разберусь. По инструкции.

Человек возвращается в дом.

*****

Я вхожу в гостиную. Хотя дача старая, но в два этажа, и комнаты просторные. Мне рассказывали, что дача строилась еще при Сталине, для «сталинских академиков». Участки здесь огромные – по гектару, и каждый обнесён капитальным забором. Последняя родственница приписанного к этому гектару академика умерла, и наследники строят новый дом, благо места хватает. Наша бригада отделочников – последняя. Завтра хозяева приедут принимать работу. Но меня тут уже не будет.

За три года я привык к внешности аборигенов, но скорое возвращение к своим, похоже, вновь обострило восприятие. Как в первый месяц наблюдения, я удивляюсь их розовато-белому цвету кожи, неестественному разрезу глаз и совершенно невероятной форме носа и ушей. Конечно, нас готовили, но увидеть всё самому, да еще не из «тарелки», а при непосредственном контакте – это было порядочной встряской. Потом, конечно, привык, а моим «контактникам» и привыкать не надо было: моя психо-имитационная маска работала безупречно. Даже при отражении в зеркале они видели Яна, а не Янтра.

Меня радостно приветствуют:

– Ну что, надышался? С тебя тост!

Я начинаю привычно:

– Ребята, я же не пью! Нельзя мне.

– Сегодня можно! Последний же вечер. Ну, ладно, чёрт с тобой! Наливай свою минералку и говори тост!

Я открываю свежую бутылку ессентуков и говорю с чувством:

– За успешное окончание шпаклёвочно-покрасочных работ, выполненных на высоком уровне силами научно-производственного коллектива в составе… (Делаю торжественную паузу) Прошу названное лицо подняться и принять заслуженные аплодисменты. Итак, Пётр Валерьевич, доктор физико-математических наук, профессор. (Наш бригадир величественно принимает овацию). Марк Зиновьевич, доктор философских наук (Марк прижимает к сердцу руки, кланяется). Игорь Васильевич, биолог, кандидат наук (Аплодисменты, поклон). И… наше молодое поколение, Алексей, аспирант и борец за права человека. Университет ещё будет гордиться тобой и стыдиться, что не отбил блестящего молодого ученого у злобной государственной машины. За всех вас, друзья!

Все смеются, чокаются, выпивают. Тосты идут своим чередом, а я, допив бокал с минералкой, спокойно попиваю свой чай, удивляясь новому вкусу: наш биолог каждый день меняет состав травяных добавок, но сегодня, кажется, превзошёл самого себя. Тосты выдохлись, и народ снова принялся за меня. Особенно усердствует Лёшка. Молодой, любопытный.

– Ян, вот мы расстанемся, а ты совсем ничего не рассказал о себе. Мы ж тебя приняли, как родного, документов не спрашивали, на ответственную работу поставили (кто-то хрюкнул). Ты оправдал доверие, не спорю, но расставаться вот так, собственно, и не познакомившись – это нехорошо. Как ты считаешь?

Как я считаю, ему знать не положено. Никто из землян не должен даже догадываться о нашем Дозоре. При аварии корабль запрограммирован на полное уничтожение, и пилоты тоже – если катапультироваться не удалось или их обнаружили потом. Конечно, за тысячелетия наблюдения всякое бывало. Несмотря на строгий отбор, кто-то из наблюдателей не выдерживал, особенно к концу смены. «Расстройство идентификации» и, как следствие, личное участие в земных конфликтах. И тогда появляется спасатель…

Но такого давно уже не случалось. За два последних столетия только два моих соотечественника попали в руки землян. Мёртвыми, в соответствии с инструкцией. Корабли сбили американцы, спасательные капсулы они нашли и засекретили. Пилотов вскрыли, но ничего это не дало, кроме усиления паранойи у военной верхушки. А мне вот повезло. Я остался жив, и совсем скоро меня заберут, переправят на родину. «Мой дозор окончен», как говорят в любимом здесь сериале. Я допиваю свой чай.

Мои братья, мои чёрные братья… Вытолкнутые из науки, из достойной жизни. Почему бы и не рассказать им правду? Да, строго запрещено… Но ведь они всё равно забудут мой рассказ, а к тому моменту, как прилетит Канно, уже будут крепко спать. Скоро я распылю газ (вот он, баллончик в кармане), и с они всё забудут с этого момента и часа два за него. Утром проснутся, сдадут работу, получат деньги и будут искать новую «халтурку», просто чтобы выжить… Меня охватывает щемящая жалость, непривычно сильное чувство теплоты и сострадания к этим землянам – и непреодолимое желание рассказать им, с кем они делили последние три месяца своей жизни.

– Ну давай, спрашивай, – предлагаю я. – Задавай вопросы, молодое дарование. Только правильные вопросы.

Лёшка слегка хмурится, изображая напряжённую работу мысли, и торжественно вопрошает:

– Где ты родился? Когда? Как попал к нам? Что…

– Стоп, – прерываю я. – Пока достаточно. Отвечаю по порядку. Я родился не здесь. В смысле, не на Земле. (Лёшка восторженно поднимает вверх два больших пальца). Даже не в этой Галактике. Но планеты наши похожи, и наши социумы сходны, так что я могу понять и разделить ваши чувства.

– Но не нашу выпивку, – вставляет Лёшка.

– Да, не выпивку. Потом объясню, а сейчас не перебивай – или не буду дальше отвечать. (Лёшка картинно прикрывает рот левой рукой, правой доливает свой шкалик).

– Мне 54 биологических года, по вашему исчислению. Но мы живём дольше, и мой сравнительный возраст где-то между тобой (я указываю на Алексея) и тобой, Марк. Как я здесь оказался… Выбрал специальность трентора, учился, прилетел на Землю работать по специальности. В процессе работы попал в аварию, прибился к вашей замечательной бригаде, жду спасателя.

– Погоди! – орёт Лёшка. – Что такое «трентор»? Какая авария? Как ты будешь спасаться? Не мухлюй, давай подробности!

– Отстань от него, – тихо говорит бригадир. Он один не присоединяется к общему веселью и внимательно смотрит на меня совершенно трезвыми глазами.

– Почему отстань? Весело же! Впервые удалось разговорить человека – пусть рассказывает, что хочет. И как хочет.

– Ты всегда слишком увлекаешься своими гипотезами, Лёша, – говорит бывший профессор, – и не учитываешь других возможных вариантов. Так мне и не удалось отучить тебя от этой дурной привычки.

– Да какая гипотеза, Пётр Витальевич! Это же очевидно: наш Ян – писатель-фантаст, но непопулярный (не обижайся, Ян, массовая культура – это бяка!) Не печатают, обнищал, кушать надо – как и всем нам, кстати. Давай дальше, Ян! Тут общество интеллигентное, рафинированное – мы оценим.

– Я продолжу. Можно, Пётр Витальевич? – Тот кивает, не сводя с меня взгляда, и я продолжаю.

– Что такое трентор? Что-то среднее между наблюдателем, хранителем и надсмотрщиком. За инопланетными цивилизациями, еще не вышедшими из детского возраста. У вас, естественно, нет такой специальности, но близкое понятие существует. Вы, рафинированные, конечно, читали «Над пропастью во ржи?» Знаком вам Холден Колфилд?

– Нам-то знаком, – снова встревает Лёшка, – а вот откуда ты, инопланетянин, его знаешь?

– Нас готовят, – объясняю я спокойно. – Всю вашу классическую литературу, а также современную, мы изучили. И язык той области, которую наблюдаем, конечно, тоже. Это я к тому, чтобы ты больше глупых вопросов не задавал, Алексей. Так вот, о Холдене Колфилде. Если помните, единственное дело, которым он хотел бы заниматься, когда станет взрослым – это ловить детей, играющих в поле над пропастью, не дать им упасть. Это именно то, чем занимаются тренторы.

– Не понял, – вступает Марк. – Это мы – дети?

– Да, земляне на данном этапе развития. И другие цивилизации на таком же уровне. К взрослой жизни вы еще не готовы, но навредить себе уже можете, вплоть до полного уничтожения. Упасть в пропасть во ржи. Мы не вмешиваемся в ваши игры, но в критические моменты, когда вы можете упасть, незаметно уводим от пропасти. Вы о нас не знаете, и не должны знать. Когда вырастете – познакомимся.

– Интересно. Значит, так ты решил, Ян, проблему не-обнаружения внеземных цивилизаций. Проблему SETI.

– Да, именно так мы её и решили. Вам что-то не нравится?

– Много чего не нравится, – вступает в разговор Игорь. – Ладно, вы не хотите общаться с нами, недоростками, но почему вы пришли в нам без спроса? Вломились, даже не постучавшись. Даже с детьми у нас в приличных семьях так не поступают.

– Вы не готовы. Если мы раскроемся, то будет больше вреда, чем пользы. Новые религии, религиозные войны… Вам своих мало? Повторяю, наша задача не допустить гибели растущей цивилизации, и только. Расти вы должны сами. Не тянут же ребёнка за волосы, чтобы он скорее вырос.

– Хорошо, – продолжает Игорь. – Может, оно и так, с социальной точки зрения, я не специалист. Тогда позволь вопрос по специальности.

– Слушаю, – приглашаю я и готовлюсь услышать что-то биологическое.

– Предположим, Ян, что ты – инопланетянин. Тогда почему ты выглядишь как человек? Согласись, это невозможно. Даже при близких параметрах планет, эти параметры не могут совпасть точно, и значит разумные существа, развившиеся на любой другой планете, будут разительно отличаться от нас. Да посмотри хоть на нашу Землю: имеем, по крайней мере, три расы, спутать которые невозможно. И это на одной и той же планете!

– Верно, – соглашаюсь я, – мы и отличаемся. То, что вы видите – это психо-маска.

– Сбрось маску! – немедленно требует Лёшка.

– Хочется сильных ощущений, мальчик? – ласково спрашиваю я.

– Погоди, Алексей, – впервые вступает в разговор профессор. – Что такое психо-маска?

– Имитация. Маска не материальная. Я посылаю вам ментальные импульсы, которые поддерживают иллюзию моего внешнего облика; посылаю непрерывно, даже когда сплю. Вы сами конструируете приемлемый для вас образ, то есть облик человека близкой вам общественно-этнической страты.

– А ты не человек? – интересуется профессор.

– Как посмотреть. С учётом инопланетного происхождения, конечно, нет. С другой стороны, тренторы курируют миры своего, так сказать, профиля. Разумная жизнь развивается в самых разных формах, но число таких форм ограничено. В близких планетарных условиях формируются близкие типы; мой тип можно назвать «человекообразным».

– Пусть так, – снова вмешивается Игорь. – Но даже в этом случае, Ян, физиологические различия существенны. Ты, например, не мог бы усваивать ту же пищу, что и земляне.

– Ты не учитываешь фактор развития. Наша цивилизация старше, и поэтому мы дальше продвинулись в научном плане, в том числе и в биотехнологиях. Каждого трентора обрабатывают перед отправкой на «его» планету, и мой кишечник приспособлен к перевариванию земной пищи. Единственная проблема, с которой столкнулись в моём случае – непереносимость алкоголя, даже в малых количествах. Сейчас над этим работают, но на данный момент моя смертельная доза соответствует примерно десяти миллилитрам чистого спирта.

– Ловко! – восхищается Лёшка. – Надо будет запомнить, если надумаю завязать: я, мол, инопланетянин…

Он резко замолкает, услышав негромкое «тук-тук-тук». Это исполняет профессор, костяшками пальцев по столу. На обиженной физиономии бывшего аспиранта прямо-таки написано: «Всегда шеф ко мне придирается! Даже тут расслабиться не даёт».

– Ладно, Ян, – примирительно говорит Марк, – концепция интересная, а детали можно обсудить потом. Скоро начнётся полуфинал. Перемещаемся к телевизору, ребята.

– Погодите, – не отступает Лёшка, – он еще не ответил на вопрос, что за авария, и как будет спасаться.

– Ваш истребитель насел на мой корабль. Решил, наверное, что я вражеский лазутчик или даже новое американское оружие. Я думаю, что врезался он случайно, но корабль был повреждён и потерял управление, начал падать. По инструкции корабль отстрелил меня в спасательной капсуле, а сам аннигилировал. Вместе с истребителем. Я выжил, дал сигнал бедствия и уничтожил капсулу. Потом вышел к посёлку. А окончательно спасаться я буду в летающей тарелке, конечно. Скоро мне её подадут.

Все, кроме профессора, вежливо смеются моей «шутке» и, забрав стулья, уходят к другой конец гостиной, к телевизору. Последними из-за стола встают профессор и Лёшка – парень хочет что-то ещё спросить, но телевизор побеждает. Всё! Надо распылять усыпляющий газ, пока не поздно. Я неловко лезу в карман (что с руками?), вынимаю баллончик и тут же роняю его – он со стуком падает на пол и откатывается в сторону. Профессор оглядывается на шум. Я встаю, чтобы достать баллончик. Накатывает слабость, и я валюсь назад на стул. Что со мной? С трудом поднимаю голову и встречаюсь взглядом с профессором. Он почему-то начинает бледнеть, а потом отводит глаза. Хватает за плечи Лёшку и резко спрашивает:

– Сколько ты ему налил, Алексей?

– Да миллилитров двадцать коньяку в чай добавил, для вкуса. От этого даже младенец не загнётся!

– Идиот! Полюбуйся на другую возможность.

Лёшка оборачивается и смотрит на меня. Глаза его широко раскрываются, он кричит. И в этот момент я осознаю, что случилось. Да, именно такое действие должна оказывать смертельная доза спирта. Вначале растормаживание и потеря контроля, а перед самым концом переход в ясное сознание на две-три минуты. Я слышу вызов Канно: «Янтр, почему не отвечаешь? Немедленно выходи на связь! Я уже спускаюсь». Психо-маска сползает полностью, но у меня еще хватает сил на ответ: «Канно, меня отравили. Спиртом. Нечаянно. Я не успел распылить газ. Они увидели меня. Пожалуйста, не убивай – они же дети! Не убивай!»

*****

Все с ужасом смотрят на существо, упавшее лицом в стол. Лица, к счастью, не видно, но и того, что видно, хватает с избытком. Вытянутый безволосый череп, невероятной формы большие уши, шестипалые руки. И ещё цвет – бледно-зелёный, как молодая фасоль. Ковбойка (над столом) и джинсы с кроссовками (под столом) скрывают остальное тело. Марка рвёт. Игорь бледнеет так, что по цвету приближается к мертвецу, которого они звали Яном. Лёшка начинает истерически хохотать, и получает пощёчину от своего профессора. Тот единственный сохраняет относительное спокойствие и командует остальным: «Уходим! Быстро!»

Но они не успевают: на лужайку перед дачей мягко опускается «тарелка». Точнее, композиция из неглубокой тарелки, накрытой миской; всё вместе высотой в три метра. Из щели между тарелкой и миской вырывается луч красного света и через широкие окна заливает гостиную.

Канно не мог выполнить последнюю просьбу друга. По инструкции все свидетели посадки корабля, а тем более земляне, общавшиеся с трентором в его истинном облике, должны исчезнуть. В красном луче медленно растворяются пять тел, и перед самым концом в голове Канно звучит голос Янтра, его последний ментальный отпечаток: «Чёрные братья». Канно удивляется – почему чёрные? Все пятеро были, скорее, белыми, только один бледно-зелёного оттенка, а остальные розовато-коричневого. Неизбежные жертвы. Сколько их уже было, только на этой планете! И сколько ещё будет…

Ромашка

В начале здешнего лета зацветают перри. Они совсем как земные ромашки, только маленькие: на одном стебле несколько десятков цветочков. На таких не погадаешь. Ближе к осени придёт пора рав-нав. Это, наоборот, один огромный цветок, красивый и нежно-малиновый, но с очень неприятным запахом – любуйся издали. Но сейчас время перри, и весь луг благоухает и переливается как жемчужный. Кончается долгий летний день, такой лёгкий и радостный. Женька созывает стайку своих «козочек» (внешне они лишь отдалённо напоминают земных коз, но повадками – точно козы!) и начинает спускаться в деревню. Прыг-скок по горной тропинке над обрывом. Прыг-скок вот уже два года, как она сюда попала.

*****

В тот последний миг на Земле она тоже стояла над обрывом. Только обрыв был – высокий берег реки, а стояла она там, ожидая Антона. Они с детства каждое лето обязательно приходили сюда вдвоём под вечер, в каких бы компаниях и игрищах не проводили весь день, каждый день нескончаемых и так быстро пролетавших каникул. Теперь это было их последнее каникулярное лето, потому что через год оба будут в городе готовиться к поступлению в институт, а потом сдавать экзамены: Женька в медицинский, Антон на физмат. Расставаться они, конечно, не собирались, и дачные вечера на этом же самом месте тоже будут – но сами они будут уже не школьниками, а студентами. Взрослыми. Как со слезой в голосе вещал на выпускном директор: «Окончательно перешагнувшими грань между детством и юностью». Они с Антоном там, конечно, поприсутствовали. Нелегально.

Антон задерживался. На него это было непохоже: обычно именно он поджидал Женьку, а та вечно опаздывала. Прошло уже минут десять. Непривычная ситуация выбивала Женьку из колеи. Сначала она методично оборвала лепестки сорванных по дороге цветов. Потом стала гадать на подвернувшихся под ноги ромашках: «любит – не любит». Два раза вышло «не любит» и один «к чёрту пошлёт». Женька разозлилась и от досады топнула ногой. Вот это она зря сделала: берег здесь был песчаный и кусок его отвалился, вместе с девчонкой. Она стала падать и почти сразу же потеряла сознание. А когда открыла глаза, вместо Антона увидела лицо незнакомого старика и рядом – страшную рогатую морду. Женька посмотрела на небо – там радостно светили два солнца: одно желтое, другое оранжевое. Женька заорала и снова потеряла сознание.

Очнувшись во второй раз на топчане в какой-то средневековой хижине, она прежде всего проверила себя на тестирование реальности. Галлюцинаций не обнаружила, рефлексы в норме. Значит, надо принять то, что имеем «здесь и сейчас», и жить дальше. Вошёл хозяин, тот самый старик, прижал руки к груди и сказал что-то непонятное, но явно успокаивающее и доброжелательное. Женька ответила в том же духе. Старик вышел, но сразу же вернулся с чашкой в руке и предложил ей выпить содержимое – белое, на вид вроде молока. На вкус тоже, только гораздо приятнее. И тут Женька вспомнила, что уже пила это, когда ненадолго приходила в сознание и пыталась сорваться с топчана и крушить всё вокруг; тогда её удерживали двое мужчин, которые буквально влили в неё это питьё – и ничего, не отравили.

Контакт с жителями деревушки постепенно налаживался. Через неделю она уже понимала основные слова и помогала хозяину хижины, Аннуму, пасти его коз и вести хозяйство. Местная простая пища ей не вредила, местные болезни обходили стороной. Настроение было просто замечательным! Дни, недели и месяцы летели незаметно, в нехитрых деревенских трудах и развлечениях. Просто пастушеская идиллия! Причём местные пастушкИ стали на неё заглядываться и заговаривать с игривыми целями. Впрочем, никаких грубостей. Население деревни вообще было очень милым; все, от мала до велика. А вот это уже наводило на мысли о психической аномалии. Женька вдруг осознала, что и она слишком «милая» по сравнению с собой прежней. Похоже на лёгкий наркотик. Только где он содержится: в воздухе, в воде, в пище? С воздухом она ничего поделать не могла, но с остальным разобралась быстро. Оказалось, что мягкую эйфорию дарит та самая белая жидкость – молоко здешних «козочек»; его пили все.

Полностью отказавшись от молока, Женька «вернулась» к себе и ужаснулась: два года она провела как во сне. Но если в её мире, на Земле, тоже прошло два года, то на какие мучения она обрекла маму?! Антон, конечно, обойдётся без неё – поскучает и найдёт другую, но вот мама… Отец у них умер уже давно, но мать даже не пыталась установить отношения с другими мужчинами: только дочь. И вот дочери нет уже два года, и неизвестно, жива она или нет. Лучше бы она умерла там, на обрыве! Была бы всё-таки какая-то определенность, возможность для мамы строить свою жизнь дальше… Значит, надо найти способ вернуться – или хотя бы дать знать, что она не вернётся никогда. Как это сделать?

С этим вопросом Женька пошла к Аннуму, своему «деду», как она его называла. Старик только головой покачал:

– Ты, Женнья, перестала пить молоко. Почему?

– Потому что хочу быть собой. И теперь хочу вернуться в свой мир.

– Да… Все вы так говорите, и всё равно возвращаетесь сюда.

– Так значит я не первая, такая?! – воскликнула Женька. – Есть и другие, из других миров? И из моего тоже? Где они? Что значит «возвращаются»?

– Не кричи, Женнья. Какая ты стала беспокойная… Я расскажу тебе всё, что знаю. Но ведь я только пастух, и знаю не очень много.

– Извини, дед. Расскажи, пожалуйста, что знаешь.

– Садись, Женнья, – сказал Аннум. – Это длинная история. Мне рассказал её отец, а ему – его отец. У меня детей нет, я расскажу тебе. Когда-то здесь не было ничего кроме деревень, таких, как наша. Рядом с некоторыми поселениями были особые места – оттуда приходили Дары Богов. По виду просто люди, такие же как ты и я. Только они не говорили на нашем языке, и вели себя странно. Кидались на нас, что-то кричали. Но за долгие века мы научились обращаться с Дарами. Наши мужчины крепко держали найденыша, чтобы он (или она, ведь женщины тоже были, хотя реже) не причинили вреда ни себе, ни нам. Поили молоком. После этого Дар засыпал, а проснувшись, входил в нашу общину. Многие заводили семьи, появлялись общие дети, и все были довольны. Почти все. Некоторые Дары Богов года через два-три почему-то отказывались пить козье молоко, и становились беспокойными. Они вспоминали те места, откуда явились, и рассказывали нам – каждый о своём мире. Их тянуло туда, но мы ничем не могли помочь. Часть «вспомнивших», как мы их называли, снова начинали пить молоко и оставались с нами. Но некоторые «вспомнившие» так и не могли успокоиться. Они уходили в горы и больше не возвращались…

– Но однажды всё переменилось, – продолжал Аннум. – Это было при жизни деда моего деда. Ночью земля вздрогнула, и из-за вон того хребта поднялось зелёное зарево. Поднялось высоко, в полнеба, но скоро погасло. Утром наши юноши отправились туда. Они увидели большой красивый дом из гладкого, неизвестного материала. Высокие двери, а над дверями – вот этот цветок (старик отщипнул один цветочек от стебелька перри из букета на столе), только огромный, почти в человеческий рост. Двери распахнулись. Самые смелые вошли. Они и стали первым жрецами Храма Перри. Через несколько дней они спустились к нам в селение, собрали сход и …

В дверь постучали:

– Аннум, твои козы волнуются. Ты не заболел? Может, отвести твоих коз на пастбище вместе с моими?

– Спасибо, Террок, всё в порядке, мы уже идём, – и, повернувшись к Женьке, – Пошли, Женнья, остальное расскажу там. Заодно покажу дорогу к Храму. Только оденься потеплее, в осеннюю одежду – в горах холодно. И куртку возьми.

Женька не поверила своим ушам: пастушью куртку она надевала только зимой. Хотя зимы здесь были короткими и мягкими, ветер в предгорьях мог быть очень злым. Но сейчас ведь лето! Тем не менее, она послушно влезла в плотный комбинезон, натянула сапоги и, подхватив куртку на руку, пошла за стариком. Интересно, почему он решил, что она сразу же поскачет в горы к этому самому Храму Перри?

Но она-таки поскакала. Потому что, по словам старика, только в Храме её могли вернуть на Землю. Но это не наверняка – домой возвращают не всех.

– А почему не всех? Ты говорил, они снова возвращаются к вам?

– Да, многие «вспомнившие» приходят обратно. Только почему-то не хотят говорить, что с ними произошло, почему не смогли вернуться домой. Они снова начинают пить молоко и остаются с нами. Но мне кажется, что ты к нам не вернёшься… Только знай, Женнья: мой дом всегда открыт для тебя, что бы там не случилось с тобой в Храме. Я буду рад тебе, даже если ты не захочешь больше пить нашего молока.

Тут Аннум улыбнулся так грустно, что Женька торопливо сказала:

– Если не вернусь, всё равно я тебя никогда не забуду – у нас ведь нет вашего замечательного молока, чтобы обо всём забыть. (О большом выборе земных наркотиков Женька благоразумно умолчала, да она и не собиралась их употреблять, ни при каких обстоятельствах). Не грусти, дедушка! Лучше пожелай мне удачи.

– Удачи… – прошептал старик.

Она крепко обняла его, поцеловала в морщинистую щеку и решительно зашагала в горы, к Храму Перри.

*****

Она дошла только на следующий день. Ночевала на дереве, привязавшись к ветвям верёвкой, которую ей дал Аннум. Его нож, к счастью, не понадобился: живность в горах была, но на неё никто не нападал ни ночью, ни следующим днём. К вечеру второго дня она уже стояла перед Храмом с барельефом-ромашкой над высокими дверями. Немного подождав, Женька постучала. Двери открылись внутрь, и она вошла в огромный круглый зал, на полу которого лежала гигантская «ромашка»: желтый круг в центре и множество длинных лепестков, тянущихся от него к стене, немного не достигая её. Все лепестки белые, только один зелёный, тот, который шел ко входу. Перед зелёным лепестком лицом к дверям стояли двое мужчин в простой белой одежде: куртка и штаны, на ногах сандалии. «Простенько для жрецов, – бодрясь, подумала Женька, – зато практично и гигиенично».

– Здравствуй, – приветливо сказал один из них, который выглядел моложе, почти ровесник. – Давно к нам никто не приходил. Ты откуда?

– С Земли, – ответила Женька. – Верните меня, пожалуйста.

– Это будет трудновато, – сказал второй. – Земля не входит в список. Хотя пришельцы оттуда бывают.

– Что это за список? И что с моими… соплеменниками? Где они сейчас?

– Список планет, добровольно и официально вошедших в Круг. Земля пока не вошла, хотя лепесток её тут имеется; твоя планета, так сказать, кандидат. А соплеменники твои в основном остались на Перри. Со времени возникновения нашего Храма только двоим удалось вернуться на Землю, и у обоих было с собой что-то оттуда.

– Что?!

– Да неважно; монетка, платок, заколка… Дело в том, что на Земле пока нет Храмов, и активировать её лепесток можно только с помощью земного предмета. Обычно после нескольких лет на Перри у счастливых посетителей нашей благословенной планеты не остается земных артефактов. У тебя ведь тоже нет? – Он кивнул на её пастуший комбинезон и куртку, явно местной выделки.

– Нет. Но я всё равно попаду на Землю, – упрямо заявила Женька. – Вы сказали «трудновато». Значит, в принципе это возможно? К тому же я сама принадлежу Земле. Принадлежала…

– Но ты ведь не предмет, девочка, – сказал старший. – И ты уже два года принадлежишь Перри.

– Никому и ничему я не принадлежу! – вспылила Женька. – Я к вам не просилась! Верните меня обратно!

– И давно ты перестала пить козье молоко? – поинтересовался старший.

– Примерно неделю.

– Молодец! – неожиданно похвалил жрец. – Садись (он указал на широкую скамью у стены), обсудим. Сначала информация.

Она кивнула, покосившись на молодого – тот уже не улыбался, и Женька поняла, чем эти жрецы отличаются от других аборигенов Перри. Они не были «милыми» – они были нормальными и, конечно, тоже не пили молока.

– Не мы построили этот Храм, и не мы устанавливаем правила. Тебе ведь рассказали внизу историю появления Храма Перри? (Женька кивнула). Его создала раса, намного превышающая по развитию все остальные. Назовём их для определенности Богами. Они и создали наш Круг (жрец показал на «ромашку»). Кругов бесконечно много, но люди, такие как ты и я, могут жить лишь в нашем: дышать одним воздухом, есть местную пищу, иметь общих детей. В нашем Круге сейчас 207 миров. В большинстве из них есть Храмы, но в некоторых – пока нет. Люди, прибывающие оттуда, попадают на Перри, потому что жители нашей планеты издавна принимают таких «случайных» пришельцев и помогают им преодолеть шок прыжка.

– С помощью молока? – спросила Женька.

– Вот именно. Это наше богатство – и наше проклятие. Счастливое и самоудовлетворённое общество не развивается. Зато оно выполняет очень важную миссию – адаптирует случайных пришельцев и тем самым создает возможность вхождения их миров в Круг. В очень редких случаях, если «вспомнившему» удаётся попасть в свой мир и, кроме того, если там он по своей воле откроет дверь представителю Богов. Без приглашения они не являются. Дальше уже дело представителя: договориться с правительствами, выбрать места для Храмов, убрать «дыры», через которые проваливаются случайные люди, вроде тебя. В результате планета входит в сообщество подобных ей миров. Да и люди перестают пропадать.

– Бермудский треугольник, – пробормотала себе под нос Женька.

Жрец замолчал. Женька ждала – а что ей ещё оставалось?

– Давай переходник, Свелл, – попросил старший и передал Женьке браслет с двумя кнопками: белой и зелёной. – Надевай. Теперь о правилах. Тебе даются две попытки. Два прыжка. Сразу скажу, вероятность того, что ты вслепую попадешь на свою планету, очень мала. В результате прыжка ты окажешься, скорее всего, в другом Храме. С меньшей вероятностью тебя забросит на планету вне списка – просто потому, что таких планет гораздо меньше. Из Храма ты можешь либо вернуться сюда, на Перри, либо сделать второй слепой прыжок – но там ты уже застрянешь навсегда. Поскольку неизвестно, куда ты при этом попадешь, советую возвращаться – так сделали все твои соплеменники, не имевшие земных артефактов. Вернёмся к первому прыжку. Если ты попадёшь на планету вне списка, можешь там остаться – на время или навсегда: кто знает, вдруг тебе там понравится? В любой момент можешь вернуться – просто нажми зелёную кнопку, и тебя перебросит обратно к нам. Обратный переход – не прыжок, у тебя есть вторая попытка. Обычно люди не решаются на второй прыжок, остаются на Перри.

«Вот оно что, – подумала Женька, – поэтому и молчат вернувшиеся: они просто струсили и не хотят признаваться в этом. Конечно, лучше попить молочка и всё забыть… Не для меня».

– Ясно, – сказала Женька. – Я прыгаю.

– Тогда иди по зелёному лепестку к центру. Шагай прямо в центр – ты будешь падать, но не бойся: это субъективное ощущение, всего на несколько секунд. Потом тебя выбросит на другой лепесток, то есть, на другую планету.

– Вот что, – вмешался молодой. – Попробуй подумать о своей Земле, представь себе… ну, что-то очень хорошее, радостное, что с тобой там случилось. Говорят, помогает.

– Суеверие! – отозвался старший. – Впрочем, вреда не будет.

И Женька стала представлять.

Они с мамой на цветущем летнем лугу рядом с речным обрывом. Женька бежит за бабочкой, и, увлекшись погоней, чуть не слетает вниз – её подхватывают ласковые мамины руки и несут назад, на луг. Женьке года три, и это её первое воспоминание. Первое – но очень яркое. Она даже слышит мамин голос: «Смотри, Женечка, это василёк, а это ромашка, а это… подойди-ка поближе…»

– Да, мама, я иду, – говорит Женька и бежит по зелёному лепестку прямо в сияющий как солнце жёлтый круг. Чернота, падение, стены бесконечного колодца сближаются, обволакивая её, и Женька теряет сознание.

*****

Ещё не открывая глаз, Женька почувствовала: это не Земля. Запахи, звуки – всё было неуловимо чужим. Её грубо подняли на ноги, и она увидела двух вооруженных людей в форме. Бронзоволицые, с резким профилем, они напоминали земных индейцев, только со светлыми, почти белыми волосами – таких индейцев не бывает. Они обменялись несколькими фразами между собой, но на Женьку, казалось, вообще не обращали внимания, просто втолкнули в задний отсек машины и повезли куда-то. Женька подтянула рукав куртки: зелёная кнопка светилась изнутри, как бы приглашая нажать.

Но Женька решила пока повременить, посмотреть, что будет дальше. Она уже имела некоторый опыт подобных задержаний – когда вместе с друзьями весной выходила на митинг, где их «винтили». Правда, тогда в автозаке она была не одна, а с другими захваченными; все быстро перезнакомились, и было весело и не так уж страшно. Она переживала только за маму. Но «школоту» отпустили довольно быстро – составили протокол и продержали для острастки в общей камере до прихода родителей. После этого она дала маме слово в митингах больше не участвовать. И вот – нате тебе! Стоило попадать на другую планету, чтобы снова угодить в автозак.

Однако в целях сравнительной ксенологии Женька решила посмотреть «кино» дальше. Интересно, как они будут составлять протокол с человеком, не понимающим их языка. Впрочем, этот незначительный факт вряд ли их остановит: и составят, и дадут подписать. Или сами подпишут. «И расстреляют», – издевательски шепнул внутренний голос. На деле всё оказалось ещё проще: никаких протоколов и проникновенных бесед со следователем. Женьку сразу же впихнули в тёмную камеру и закрыли там. «Кино» оказалось малоинтересным. Немного посидев на жёсткой койке, Женька нажала зелёную кнопку, злорадно представляя, как охранник открывает совершенно пустую камеру.

*****

Очнулась она в знакомом Храме, на той же самой скамье, где получала инструкцию перед прыжком.

– Привет, Женнья! – радостно приветствовал её молодой жрец. – Ну, и как тебе Астор?

– Никак, – ответила Женька. – Меня сразу повязали и засунули в камеру. Постой, а откуда ты знаешь, как меня зовут? Я, вроде, своего имени не называла.

– Приходил Аннум, – объяснил старший. – Через два дня после твоего отбытия. Хотел узнать, удалось ли тебе попасть на Землю.

– Не понимаю, – призналась Женька, садясь на скамье. – Во-первых, как он мог прийти через два дня? Я отсутствовала часа три, не больше. Во-вторых, откуда вы узнали, что я прыгнула на этот самый… Астор?

– Для нас ты отсутствовала около года. Видишь ли, с помощью браслета прыжок аккумулирует год твоего времени из общего временного потока; переводит его в энергию возврата (он показал на зелёную кнопку, которая сейчас не светилась) или в энергию вызова представителя (он указал на белую кнопку, тоже не светящуюся). А что касается той планеты, на которую ты попадаешь, она визуализируется в момент открытия пути для прыжка: проходит цветовая волна по соответствующему лепестку. В твоём случае это была фиолетовая волна по лепестку Астора. Кстати, ты почти попала: индексы развития цивилизации Астора и Земли очень близки: 27,2 и 27,5. Так что поблагодари Свелла за совет.

Женька поблагодарила и призадумалась. Здорово, конечно, что можно мыслями влиять на вероятность прыжка, но не факт, что попадёшь на цветущий луг и вообще на Землю. Скорее, угодишь совсем на другую планету с близким, как его, «индексом цивилизованности». И этот индекс, судя по всему, довольно низкий. Может, взять тайм-аут перед вторым прыжком – передохнуть на Перри, подобрать воспоминание? Так ведь на Земле тоже пойдёт дополнительное время. Даже теперь, если второй прыжок удастся, там пройдет… два плюс один, плюс один… четыре года. Бедная мама! Между тем старший жрец продолжал:

– Мы объяснили Аннуму, что нет, не попала, да и не могла попасть без артефакта с Земли. Сказали ему, что ты на Асторе и, если там не задержишься, то прибудешь сюда же через год, и тогда, наверное, останешься на Перри. Он покачал головой: «Она не останется» и повернулся уходить. И тогда я спросил на всякий случай, не сохранилось ли в его доме чего-нибудь, хотя бы клочок одежды, в которой ты прибыла. Он сказал, что тебя нашли в лёгкой летней одежде, и ты её всю изорвала, когда буйствовала в шоке. Клочки они сожгли.

– Я прыгаю снова! – заявила Женька, вставая с кушетки.

– Подожди, – сказал старший, – я не договорил. Аннум пришел во второй раз через месяц. Он произвёл настоящие раскопки на месте твоего появления – всё-таки прошло два года, да ещё на козьем пастбище. И кое-что нашел. Посмотри, это твоё?

Он протянул Женьке два металлических кружочка – это были монеты в 5 и 10 рублей. Наверное, выпали из кармашка шортов. Она просияла:

– Да! Что с ними делать?

Жрец взял монеты и положил их на один из лепестков. По нему стали катиться волны голубого цвета.

– Вот и всё. Путь прыжка на Землю открыт. Иди по зелёному лепестку в центр, а когда прибудешь домой, не забудь, пожалуйста, о белой кнопке. Ты заслужила право решать. Ну, счастливого пути! Иди же!

Но Женька медлила.

– Аннум сказал что-нибудь еще? Для меня?

– Нет. Он сказал только: «Пусть девочка скорее бежит домой. Мы уже попрощались». Но если спросишь о нём, просил передать тебе это.

Жрец вынимает из вазы и протягивает ей веточку, обсыпанную множеством белых ромашек перри. Женька засовывает её во внутренний карман пастушьей куртки и быстро идёт, почти бежит по зелёному лепестку, чтобы не разреветься при свидетелях. С детства этого не любила.

Небесный танцор

Сумерки. В конце Лета всегда сумерки, а потом придёт Ночь, начнётся Пляска Богов, и он присоединится к ним. Великолепные, переливающиеся всеми цветами полосы будут разворачиваться и перетекать друг в друга в чёрном зимнем небе, а с земли за пляской будут следить люди, и со слезами на глазах повторять имена родных, друзей, любимых. Тех, которые ждут их на небе, ждут и радуются предстоящей встрече. Радуются и танцуют, как будет танцевать каждый человек, когда шагнёт с тропы и станет Богом. Небесным Танцором.

Ночь близка, и новой весны он уже не увидит. Жаль! Он так любил этот короткий промежуток между окончанием Зимы и началом Лета. Увидеть бы еще раз, как бешеными потоками сходит с гор тающий снег, устремляясь к океану; как из-за кольца гор летят стаи птиц, и каждая выпевает свою весеннюю песню; как из-под освобождённой земли пробиваются первые ростки, сразу же выбрасывая цветоносы, в поисках которых уже рыщут невесть откуда взявшиеся пчёлы; как гомонят ребятишки, вырываясь из надоевших пещер. Еще только раз поглядеть! – и можно умереть, даже не дожидаясь наступления настоящего Лета. Всё равно в Ночную пещеру его больше не пустят – в пещерах останутся лишь очень немногие из его поколения – Целители, Повитухи и Учителя, те, без которых Племя не сможет вЫходить и воспитать новое поколение в тисках долгой Ночи. Больше четырёх тысяч дней в пещере, освещаемой лишь факелами, больше четырёх тысяч пробуждений в полутьме: «Вставай, малыш, уже утро!». Или – во втором Цикле: «Вставай, Стэн, пора на охоту!» Но сейчас подросли новые охотники, и он не должен занимать чужое место в пещере – жизнь ограничена ресурсами, а ресурсы – полукружием горной гряды и Океаном глубоко внизу…

«Племя должно выжить», повторяет он вдолбленный в детстве закон. Повторяет снова и снова, чтобы успокоиться. Но заклинание действует слабо. И перспектива стать Небесным Танцором его не утешает. «Не хочу! – упрямо шепчет себе под нос Стэн. – Ещё не время, я ещё на закончил свой путь, не сделал всего, что хотел, не понял, что должен был понять. И вообще, не хочу! Мне и тут неплохо». Да, он прожил положенные каждому два цикла «Зима-Лето», и должен умереть. Умереть с чистой совестью, потому что выполнил все свои обязательства перед племенем: вырос и выучился всему, что смогли дать ему Учителя (Первая Ночь); взрослые охотники обучили его искать и убивать добычу в горах, а когда он возмужал, то возлёг с девушкой – матерью его будущего сына (Первое Лето); потом, когда племя ушло в ночные пещеры, он научился охотиться почти без света, лишь в сполохах пляски Богов, и вместе с другими молодыми охотниками его поколения обеспечивал пропитание своей пещеры – и обеспечивал неплохо: никто не жаловался на голод. Так прошла его Вторая Ночь, за которой пришло Второе Лето. Последнее. В начале этого Лета ему было 36 стандартных лет. Он снова охотился, обучал молодых приёмам летней и зимней охоты. Теперь ему 48 лет; для племени он – отработанный материал, и единственное, что ждёт его впереди – это стать Небесным Танцором.

Что ж, даже если и станет (а Стэн в этом очень сомневался), следить за его танцем будет некому. Его возлюбленная умерла в родах. Друзей и родных у него не было. Родителей задрал ночной зверь, когда он был еще младенцем, а друзей Стэн за свои 48 лет так и не завёл – независимый характер и насмешки над танцующими Богами не снискали ему популярности в племени. Впрочем, один друг у него всё же был – его собственный сын, Джош. Стэн улыбнулся: этот парень не станет проливать слёзы под небесными сполохами. Ха! Пока Джош на земле, и Стэну нечего делать на небе. А уж если плясать – так только вдвоём! И не сейчас – парень только кончает своё первое Лето! У него ещё полжизни впереди, целых 24 года! Как хочется Стэну провести это время с ним рядом, досмеяться, договорить, доспорить. Да только мало ли чего ему хочется …

Копьё сопровождающего кольнуло его в спину: не сходи с тропы! Убить сопровождающего? Тот вооружён, и голыми руками его не одолеть. Но если попытаться, так только сейчас – уже виден конец тропы, а за ней обрыв в ледяной Океан. Убить охранника можно, но что дальше? Конечно, Стэн способен выжить в одиночку – он крепок и здоров, хороший охотник, копьё сопровождающего будет ему оружием, а свободную пещеру в гряде можно отыскать – или отбить у зверя. Но вот только что он будет делать один всю долгую Ночь? Перелезть через гряду невозможно, это уже твёрдо установлено предыдущими поколениями. Да и сам Стэн в своё первое Лето, как многие подростки до него, пытался выбраться за границы скального полукружья, резко обрывающегося к Океану. Он ещё легко отделался, сломанной рукой. Были и смертельные падения. Некоторых скалолазов так и не удалось найти, чтобы похоронить достойно, по обычаю. Нет, гряда непроходима.

Внезапно копьё кольнуло пониже спины и соскользнуло по бедру. Стэн оглянулся: сопровождающий упал лицом вниз, а на тропе за ним с опущенным луком стоял сын.

– Долго же ты тянул! Неужели решил-таки стать Небесным Танцором?

– Джош…, – только и мог вымолвить Стэн.

– Так, забирай копьё! Тело – в океан.

Джош быстро оттащил охранника к обрыву и перевалил через береговую кромку – спустя несколько мгновений они услышали чмокающий всплеск полузамерзшей воды далеко внизу.

– Ходу, отец! Скоро появятся другие овцы со своими погонщиками – они не должны видеть ничего подозрительного.

– А как же мой погонщик?

– Его утащил ночной зверь – но долг свой он выполнил – вон ты болтаешься там внизу. Ведь никто не полезет проверять, тот ли покойник? Одеты вы одинаково, лица не видно. А спляшет на небе твой сопровождающий не хуже тебя. Ему ведь всё равно скоро туда. Он ведь твоего поколения?

– Да, моего. Ты его не знаешь – он из другой пещеры. А я вот знаю: мы вместе учились охотиться первым Летом. Я бы, наверное, не смог…

– Мы избавили его от страха смерти, – серьезно сказал Джош. – Я думаю, здесь, на тропе каждый начинает сомневаться в том, что после прыжка станет Небесным Танцором и никогда не умрёт. Особенно, если сам довёл сородича до конца этой тропинки. С помощью копья, чтобы тот не удрал. Так что не переживай, отец! Количества говна в этой дерьмовой жизни мы не прибавили. А теперь давай быстро смываться.

Джош круто повернулся и побежал вдоль океанского берега к ближайшим скалам. Стэн, не забыв прихватить копьё убитого, понёсся следом. Снег уже выпал, но был неглубок, и бежалось легко, а следы тут же заметал ветер с океана. Скоро они уже ворвались в каменную щель, в глубине которой Стэн с удивлением увидел слабый тёплый отблеск. «Боги, костёр! Откуда?» Щель расширилась и приобрела округлую форму. Джош, улыбаясь, повернулся к отцу: «Ну, как тебе? Правда, уютная пещерка?» Да, уютная и тёплая, и мясо дожаривается на вертеле. Стэн впервые за весь день почувствовал, что голоден. И как хочет пить. Джош подал ему флягу с лёгким летним вином. И поднял свою, такую же: «С возвращением в мир живых, Танцор! У меня сегодня родился сын. Не мог же я допустить, чтобы ты не узнал о моём достижении!»

Потом, когда они, насытившись, лежали на шкурах у костра, настало время разговора. Стэн молчал, но не из страха: сын решил за него главный вопрос, так пусть первым и выскажется. И Джош не заставил себя долго жать.

– У тебя две недели до наступления настоящей Ночи. Ты, конечно, выживешь, и я, конечно, буду тебя навещать, и сейчас, и потом, во время охотничьих зимних вылазок. Но подумай, стоит ли жить одному, без людей и без цели? Есть ли смысл в простом выживании?

– Не знаю. Может, и есть, там видно будет. А в чём вообще смысл существования нашего племени? Похоже, именно в выживании. Никто не знает, откуда мы взялись, почему именно тут? Зачем мы тут? Что за пределами нашего мира? Тебе ведь хотелось в этом разобраться?

– Хотелось. И не мне одному. Ты же знаешь, каждое новое поколение пытается вырваться, и каждое – безрезультатно. – Тут Джош сделал драматическую паузу и лукаво улыбнулся. – Кроме нашего.

– Что?!

– Да нет, мы еще не вырвались, но сейчас нас почему-то стало много таких… которые не верят в Богов и в Небесных Танцоров. И еще мы изменили тактику. Не лезть через горы, как это делали вы, а пройти снизу. Найти сквозной путь через пещеры наружу.

– И нашли?!

– Пока нет. Обнаружили несколько перспективных пещер, длинных, но все они с заваленными ходами. Начали разбирать завалы, да времени не хватило. Ты же знаешь: жизнь молодых охотников расписана по часам – вечером ты должен вернуться в свою пещеру, и не с пустыми руками. В общем, вот тебе одна из наших пещер, запас мяса на первое время, инструменты и время – сколько понадобиться.

Понадобилось почти сто дней кропотливого труда, чтобы вычистить завал до конца. Дальше шла сплошная скала, но Стэн чувствовал по звукам, пробивавшимся с той стороны: стена эта достаточно тонкая, чтобы проломить её несколькими сильными ударами стального тарана. Он мог попытаться сделать это сам, но ждал очередного визита Джоша: сын заслужил право первым взглянуть на мир за стеной. Кроме того, если уж быть честным перед собой (а Стэн всегда старался жить именно так), неизвестное не только манило, но и пугало – лучше встретить его рядом с сыном.

Джош побледнел, увидев гладкую стену и услышав шум за ней, но ненадолго, пока отец не вложил ему в руки таран со словами: «Бей, мальчик! Я сзади. На счет три!» Они вместе раскачали таран, и первый же удар обрушил стену. И ничего не произошло. Они увидели ту же океанскую ледяную пустыню, над которой свивались переливающимися жгутами Танцующие Боги. Джош зарычал от разочарования и выскочил в дыру. Теперь привычный пейзаж изменился. Обрыв океанского берега уходил влево, высоченная скальная гряда закруглялась вправо, а перед ним до самого горизонта расстилалась снежная равнина. Совершенно пустая, если не считать светящегося куба далеко впереди. Стэн вылез из дыры и встал рядом с сыном.

От куба отделилась длинная коробка и стала приближаться к ним. Коробка монотонно гудела, увеличиваясь в размерах, и когда подошла совсем близко, остановилась, умолкла и внезапно испустила яркий луч, ослепивший отца и сына. Когда они снова могли видеть, к ним неторопливо подходили двое, по виду люди, хотя и одетые странно – в легкие штаны и куртки. Ну кто же в такой мороз пренебрегает меховой одеждой? Теперь луч светил не в глаза, а сбоку, так, что лица пришельцев можно было разглядеть до мельчайших деталей. Одно из них показалось Стэну знакомым.

– Привет, Стэн, – сказал тот, – и протянул руку в тонкой перчатке.

– Привет, Джек, – отозвался Стэн, – давненько не виделись! А мы тебя похоронили заочно, не смогли найти труп, скалолаз ты фигов!

– Конечно, не смогли – я свалился с другой стороны. А здесь они (он мотнул головой в сторону своего напарника) опоясали нашу гряду сетью, и отлавливают в неё мальчишек, сумевших перебраться. Ты вот не сумел, так что вопрос, кто из нас «фигов».

– Что за сеть? – встрял Джош.

– Силовое поле, – непонятно ответил второй. – Долго рассказывать, что это такое. И холодно. Поехали лучше на базу. Там и поговорим. А потом привезём вас обратно, если захотите.

Они расположились внутри куба (это «база», повторил про себя Стэн), точнее, в одном из его отсеков, где было тепло, как Летом. Там их встретили еще двое и, представившись как Денис и Алекс, пригласили к столу. Прибывшие скинули с себя верхнюю одежду и припали к кружкам с горячим ароматным напитком.

– Почему вы не освободили нас? – сразу же начал Джош.

– Погоди, сынок, всё, наверное, не так просто, – остановил его отец. – Давай сначала послушаем историю наших хозяев. Ведь нашу историю вы уже знаете, наверное, от наших падающих мальчиков?

– Знаем, – ответил тот самый второй, который встретил их у пробитой дыры. – Кстати, меня зовут Илья. А история у нас общая, если уж с самого начала. Я постараюсь изложить покороче, без деталей, детали узнаете позже. Хорошо?

Стэн и Джош молча кивнули. Илья заговорил.

– Мы все из одного мира. Назывался этот мир планета Земля, и сейчас его нет. О гибели нашего мира мы узнали задолго до конца и успели подготовиться. Послали к другим мирам корабли-разведчики, нашли планеты, пригодные для жизни, построили множество транспортных кораблей, с людьми и всем необходимым, чтобы освоить новые земли. Пригодных планет было не так много, и поэтому к каждой шла эскадра из нескольких кораблей. У нас было семь кораблей, по 500 человек в каждом. Чтобы долетело первое же поколение, люди путешествовали в анабиозных капсулах (после объясню, Джош), которые должны были активироваться сразу после посадки. Для самого полёта и посадки пилотов не требовалось – всё было на автоматике, и нештатные ситуации тоже были запрограммированы. Хотя всех избежать мы и не надеялись. В нашем случае это был необычно интенсивный метеоритный поток, и двум кораблям не удалось его обойти – они упали на полюсе, в месте совершенно непригодном для жизни. Потом по видеозаписям мы увидели, как один из кораблей, разбитый еще в атмосфере, падает в океан, а другой разбивается о скальное плато поблизости. Других записей не было, потому что остальные пять кораблей продолжили запланированный полёт к тропическому поясу. Там все корабли нормально приземлились, капсулы активировались, и мы начали осваивать свой новый мир.

Илья отхлебнул из кружки и, немного помолчав, продолжил:

– Прошло 400 лет. Мы сохранили и развили нашу цивилизацию. Тропический пояс был полностью освоен и заселён, и мы начали исследовать остальные части планеты. И только тогда обнаружили вас. Это случилось лет сто назад, когда, пролетая над полюсом в светлое время года, мы неожиданно увидели внизу людей. Они же нас не заметили: леталки наши совершенно бесшумны, и мы подлетели со стороны солнца.

– Почему же вы сразу не показались? Почему не вытащили нас отсюда? – не удержался Джош.

– Подумай сам, – предложил Илья. И, не дождавшись ответа, объяснил:

– Не все люди способны пережить такой шок: прыжок от первобытного состояния к развитой цивилизации. Только молодые, и то далеко не все. Мы и начали с молодых, с тех, кто пытался выбраться из скальной ловушки – и скатывался на нашу сторону.

– И много их… нас? – жадно спросил Джош.

– Да уже десятка два набралось. Один из ваших всегда дежурит на базе, встречает новоприбывших. Остальные в отпуске, в заселённом поясе. Скоро, кстати, прилетает новая смена, а наша полетит назад. Полетишь с нами?

– Нет, – не задумываясь, отказался Джош. У меня сын. Моя пещера, моё племя. Сейчас зима – каждый охотник на счету. Я не буду удирать в одиночку.

– А ты Стэн? – обернулся Илья к старшему. – Тебя же, вроде, списали?

– Я их не списал; ни сына, ни внука. Да и остальных тоже. Останусь тут, на базе. Может, пригожусь.

– Значит, начинаем готовить Исход, – подал голос Алекс. – Предлагаю такой вариант. Джош возвращается и работает среди своих. Только очень осторожно: с религией шутки плохи. Поспешишь – станешь Небесным Танцором раньше времени, а нам сорвёшь всю операцию. Ты понял, Джош? (Тот кивнул). Поэтому держи связь с нами – мы затребуем социологов и психологов – они будут тебя консультировать. Когда сможешь, приходи сюда, к дыре, и зажигай огонь – мы сразу подойдём.

– А я? – спросил Стэн. – Чем могу помочь я?

– Ты тоже будешь консультировать нас, особенно когда что-то пойдёт не так. Будем вместе обсуждать всю информацию от твоего сына. В общем, динамическое планирование и корректировка. Думаю, за Зиму мы успеем подготовиться, и весной, когда из пещер выйдет новое поколение, тогда каждый, кто захочет, сможет спокойно и осмысленно расстаться со своей ловушкой.

– Боги, неужели кто-то не захочет? – воскликнул Джош.

– Парень, ты ещё удивишься, как много таких будет. Птичка привыкает к своей клетке. Ну ладно, пошли, тебе уже пора возвращаться. А ты, Денис, отсылай сообщение. Началось!

*****

Днём он любит работать в саду – тут не так жарко, как на террасе или в комнатах. Скоро кончится отпуск, вот тогда он насидится в помещении базы. Женская рука легко ложится на плечо.

– Пора обедать, Стэн! Всё читаешь… Что на этот раз?

Он переворачивает книгу обложкой вверх: «Земные религии. История возникновения, развития и упадка».

– Вот уж не думала, что ты религиозен.

– А я совсем не религиозен. Но взгляд на религию поменял. Раньше она меня раздражала, и я не мог понять, как другие верят во всю эту чушь. Танцующие Боги! Превращение в Небесного Танцора! Бред какой-то! А сейчас думаю, что эта чушь нас спасла. Мы жили по жёстким правилам, установленным вроде бы Богами. На самом деле, всё это придумали первые, которые вышли из катапультированных капсул и увидели, в какую ловушку попали. Нам еще повезло, что крушение произошло полярным Летом, а не Зимой – тогда все погибли сразу же. Прилетевшие знали параметры планеты и особенности смены времён года на её полюсе. За Лето они успели подготовиться: научились охотиться, разводить огонь, обжили пещеры.

Но главное, надо было сохранить сообщество людей на неопределенно долгое время, чтобы дождаться помощи извне или самим найти способ вырваться из ловушки. И для этого они выработали кодекс поведения, который просто вдалбливали всем вновь родившимся. Основной завет: «племя должно выжить». И соответствующий свод правил, которые были обязательны для каждого. В том числе своевременное превращение в бессмертного Бога, в Небесного Танцора – как награда для тех, кто достойно прошёл предписанный путь. Учителя следующего поколения были, наверное, выучениками этих первых; они передавали завет и правила дальше, из поколения в поколение. И так до Исхода.

– А почему ты думаешь, что вашу религию выдумали именно первые? Обычно религии рождаются постепенно…

– Нет, именно первые всё и придумали.

– Не понимаю всё же, почему.

– У нас просто не было времени на постепенное развитие религии. В режиме 24-летнего цикла «Зима-Лето» мы быстро вымерли бы без этих «божественных» правил. А кроме того, я выяснил, как назывался наш разбитый корабль.

– Ну, и как?

– «Небесный танцор».

Орфей из России

– «Валет червей был всех умней,

И семь пирогов уволок»,

– продекламировала Маша, внося блюдо со свежеиспеченными пирожками. – Налетай, Алик!

Аликом она назвала его сама, потому что «Маша и Саша» звучит ужасно, и слышать это от родных и друзей в течение ближайших шестидесяти лет (а на меньший срок Маша не соглашалась) – избавьте, пожалуйста!

Пирожки с курагой оказались достойным завершением праздничного домашнего ужина по поводу начала медового месяца. Собственно, поженились они полгода назад, но отпуск оба получили только сейчас, в сентябре. Куда может поплыть молодой офисный планктон в сентябре? Конечно, на юг, к теплому морю! Точнее, в Грецию. Во-первых, относительно дешево. Во-вторых (и главное!) они заочно были влюблены в эту страну богов и героев, потому что читали в детстве одни книжки, и среди них у обоих любимой была «Легенды и мифы Древней Греции» Куна. Поэтому сначала в Афины, к Акрополю, потом – на острова. И обязательно взобраться на Олимп – к богам! И побродить по оливковым рощам, поискать нимф (это сказал Алик) и сатиров (парировала Маша).

Прибыли в Афины почти ночью. Во всяком случае, уже стемнело, и свою гостиницу, до которой было по карте десять минут хода от метро, искали полчаса, плутая по узким переплетающимся улочкам Плаки: редкие прохожие не знали даже названия улицы, где их ожидала гостиница с заказанным номером. Наконец, сжалился таксист, который сказал: «Недалеко, но вы всё равно не найдете, лучше я вас отвезу, за 5 евро». И отвёз, родимый. Оформились, ввалились в маленький номер – только двуспальная кровать и туалетный отсек. Гостиница дешевая – ужин в номер заказать нельзя, но выходить не хотелось: спасибо, нагулялись! Хотелось только в душ, а после душа – в постель, а уж в постели…

Игры нимфы и сатира удались на славу. Потом были Арес и Афродита, Зевс и Ио. Потом спали так крепко, что едва не проспали завтрак. Поднялись в буфет, а когда вынесли свои подносы на открытую террасу, едва не выронили их от восторга: напротив надменно возвышалась скала Акрополя, на плоской вершине которого вздымал свои стройные колонны прямо в серо-голубое аттическое небо Парфенон. «Это святотатство – жевать перед Парфеноном» – прошептала Маша. «Это божественно!» – возразил Алик, сметая свой завтрак: ночь была утомительной, и он страшно проголодался.

А потом в ярком утреннем свете устремились сквозь клубок улочек Плаки прямо туда, где впереди и вверху призывно реял Парфенон. Заблудиться было просто невозможно, и вот они уже у подножья Акрополя, на дороге из широких плит, вроде лестницы для гигантов с очень низенькими (для гигантов) ступенями. Дорога плавно закруглялась, по бокам возникали то древняя ниша или полуразрушенный каменный портик, то вполне современный стенд с текстом по-английски и по-гречески. Алик всё порывался читать: «Смотри, Машка! Мы идем по дороге гиппопотамов, потому что это – гиппопотамская, вернее, гипапантская стена – the wall of hypapanti. «Шевели ластами, гиппопотам», – оттаскивала его от стенда Маша, – «потом почитаешь!»

И вот они уже у вожделенного входа. «Вперед!» – скомандовала Маша, первой вливаясь в поток туристов на подъем, прощально махнув ракой двум древним мраморным львам с оббитыми мордами, которые оставались внизу и, казалось, разочарованно смотрели ей вслед: «Потом увидимся!» И Алику тоже махнула: «Скорей!»

Но скорей не получалось: плотный поток туристов двигался по крутой лестнице с постоянной скоростью, пока на вершине не разбивался на группы, пары, отдельных людей. Впрочем, один ты или в группе – это уже не имело никакого значения, потому что на сцене появлялось главное действующее лицо – Парфенон.

Правда, торец храма был в лесах и зелёной ремонтной паутине, крыша отсутствовала, как и некоторые колонны. Но всё равно, храм «звучал», а его колонны, казалось, уносили тебя в небо. Маша даже ухватилась за руку Алика, чтобы не улететь. Алик был тоже потрясён, но на земле держался крепко и первым обратил внимание, что рядом раздается русская речь. «Машка, русская экскурсия, давай послушаем?» Экскурсовод – пожилой, но крепкий загорелый мужчина в малиновой бейсболке и рубашке в разноцветную полоску – с явным удовольствием просвещал соотечественников: «Вы видите, что колонны составлены из кусков разного цвета. Светлый – это новые куски, хотя мрамор добыт в тех же каменоломнях. Темноватые – это исходные колонны, мрамор потемнел за два тысячелетия на открытом воздухе… Сейчас есть методики искусственного старения, и можно было бы получить точно такой же оттенок. Не старят специально: здесь не подделывают «под старину». Греческие реставраторы работают очень бережно, они просто фанатики. Каждый подлинный кусок для них – святыня. Новые куски подгоняют точно, но ими только восстанавливают форму утраченного подлинника».

– Надо коснуться подлинника, – пробормотала Маша.

– Машка, ты что задумала?! – успел прошипеть Алик. Но не успел схватить её за руку: Маша подлезла под ограждение и, послав ему воздушный поцелуй, замелькала среди колонн.

Ругнувшись про себя, Алик сделал вид, что прислушивается к экскурсоводу, который как раз в этот момент с торжественным видом задавал группе сакраментальный вопрос: «Что дала нам, всему миру, Древняя Греция?» Кто-то неуверенно предположил: «Демократию?» «Да, Афинскую демократию, но не только. Древняя Греция дала нам КУЛЬТУРУ, европейскую культуру, которая распространилась сейчас на полмира, включая Америку и Австралию».

Всё это время Алик непрерывно оглядывался, наблюдая продвижение Маши внутри Парфенона, пока, оглянувшись в очередной раз, никого там не увидел. Встревоженный, Алик отошел от группы и стал обходить храм, вначале медленно, прогулочным шагом, потом почти бегом вернулся в исходную точку. Машки не было! Он крикнул «Маша!», вначале не слишком громко, чтобы не привлекать внимания, потом заорал «Машка! Вернись!!!»

Теперь было уже всё равно, и Алик срывающимся голосом звал снова и снова, пока его сзади не взяли за локоть. Алик с надеждой обернулся – но это был всего лишь русский экскурсовод. «Что случилось?» – тихо спросил он. «Маша пропала», – так же тихо ответил Алик. «Спокойно», – сказал экскурсовод, и Алик застыл, с ужасом наблюдая, как бледнеет под загаром его лицо. Нахлынула волна паники, и Алик рванул в её центр, к Парфенону. «Туда нельзя, – говорил экскурсовод, удерживая Алика, рвущегося к барьеру. – Сейчас вам помогут». Он подозвал молодого человека с бейджиком и что-то сказал ему по-гречески. Потом, Алику: «Он отведет вас в отделение полиции Акрополя – они дадут поисковую группу и сделают всё, что надо. Вы обязательно дождитесь меня там: надо поговорить. Через 15 минут я отпущу экскурсию и приду. Ждите».

В течение следующих трех часов Алик как бы раздвоился. Взрослый Алик писал заявление, отвечал на вопросы полицейских, говорил с экскурсоводом, с портье в гостинице – маленький испуганный Алик плакал и кричал в ужасе: «Маша, Маша!» Взрослый запомнил всё, до мельчайших деталей. И сейчас, сидя в своём номере, Алик пытался проанализировать произошедшее и понять, что ему делать дальше. Что-то было сильно не так. Во-первых, его принял сам начальник отделения полиции и, казалось, совсем не удивился (у них там что, каждый день туристы пропадают?) Во-вторых, начальник сказал, что такие случаи бывали (да, действительно!), но всегда заканчивались благополучно: «Подождите дня три, максимум неделю, я гарантирую, ваша супруга найдется, живая и невредимая».

Откуда это ему известно? Он что, сам в сговоре с бандитами? Но тогда почему не слова о выкупе, а когда Алик заикнулся о том, что согласен заплатить, сколько понадобится, полицейский небрежно махнул рукой: «Если понадобится, заплатит правительство. Не волнуйтесь. Просто переждите несколько дней. Если не сможете сидеть на месте – путешествуйте, хоть по всей Греции. Только держите с нами связь – у нас она устойчивая везде, в любой точке. Помните: в любой момент вы можете вызвать полицейский вертолет. Мы тоже будем в курсе, где вы находитесь, и сами вызовем, если надо. Только не выключайте смартфон и вовремя подзаряжайте, а еще лучше, запаситесь вторым аккумулятором». Тут Алик сам вспомнил, что Машин смартфон был выключен, чтобы не мешать её свиданию с Парфеноном, и сейчас лежал в его рюкзаке. Странно, почему полицейский не спросил об этом.

Еще сильнее встревожил Алика разговор с экскурсоводом, Виталием Михайловичем. Тот коротко переговорил с начальником полиции, а потом проводил Алика до гостиницы, и в номере сразу приступил к делу.

– В полиции вам сказали, что туристы на Акрополе пропадали и раньше, но всегда находились через несколько дней, живые и невредимые, так?

– Так, – коротко согласился Алик.

– Это правда. У меня за 25 лет, что я здесь, ваша пара – первый случай, но у других экскурсоводов, которые водят англичан, американцев, японцев – у них подопечные пропадали. Потом обязательно находились. В спящем состоянии в оливковой роще под Акрополем, и ничего не помнят после пробуждения. Как говорят теперь в России, у меня для вас две новости. Эта была хорошая.

Виталий Михайлович сделал паузу, ожидая вопроса Алика: «А какая плохая?» Но Алик молчал, и экскурсовод продолжил:

– А плохая в том, что некоторые «возвращенцы» меняются. Это я знаю от своих коллег, которые поддерживали контакт с теми парами, где пропадали супруг или супруга. Понимаете, период ожидания очень тяжелый, и экскурсоводы, отвечающие за группу, уделяют оставшемуся супругу много внимания. Обычно их отношения перерастают от естественной благодарности в дружбу, и они поддерживают связь еще многие годы. Часто пары разваливаются: «возвращенец» уходит из семьи, а покинутый жалуется, что партнер изменился – они перестали понимать друг друга, стали чужими.

– Часто, но не всегда? – спросил Алик.

– Вот именно, не всегда, – ответил экскурсовод. – Коллеги говорили, что сохраняются пары в том случае, если оставшийся не ждал в своей гостинице, а путешествовал по Греции. Они даже придумали объяснение: при активном движении, в новой и постоянно меняющейся обстановке снимается стресс ожидания, и человек сохранялся психически, не обзаводился новыми комплексами, которые потом мешали бы супругам жить вместе. Я не знаю, так ли это, но вывод ясен – путешествуйте. Этот же совет вам дал и полицейский, не так ли?

– Я подумаю, – вяло сказал Алик. – Спасибо за информацию и заботу, Виталий Михайлович. Буду поддерживать с вами связь. Но всё это как-то странно, вам не кажется?

– Кажется, – ответил экскурсовод. – Мы еще поговорим об этом, а сейчас вам надо отдохнуть.

Он не мог отдыхать, хотя валился с ног от усталости. Он не мог перестать думать, хотя мысли крутились всё по тому же бесплодному кругу. Наконец, его шатнуло на кровать, и он провалился в сон. … Родительский дом. Ему десять лет. Он с ногами в любимом кресле под торшером. В руках любимые «Легенды и мифы Древней Греции», открыты на мифе об Орфее и Эвридике. Комната пуста, но из ниоткуда звучит глубокий голос:

– Тебе тоже надо спуститься. Если, конечно, ты хочешь жить с Машей 70 лет.

– Шестьдесят, – поправляет он автоматически.

– На самом деле, семьдесят. Но только если ты найдешь ее до того, как она вернётся.

– Она жива?! – кричит Алик.

– Конечно. И обязательно вернётся, уже скоро. Поэтому поторопись.

– Где она?

– Ты знаешь… – Голос удаляется, а торшер начинает мигать и гаснет.

– Лампочка перегорела, – растерянно говорит Алик и проваливается дальше, в сон без сновидений.

На следующее утро, быстро собрав рюкзак и позавтракав, он отправился путешествовать. Не зная, когда и как всё закончится, Алик сдал ключ портье и продлил срок ещё на неделю, объяснив, что жена подхватила какую-то инфекцию, сейчас в больнице, и если её выпишут раньше, чем он вернётся – пусть ждет здесь.

Вначале он отправился на острова. Но там ему не понравилось: смешанная застройка, толпы туристов и какие-то опереточные, отурчившиеся греки. Лишь глядя на море и пустынные холмы с редкими пятнами оливковых рощ, Алик улавливал знакомый с детства аромат. Но античные обломки, бесстыдно выставленные на потребу приезжей публике, казались прямо-таки инопланетными артефактами, а древние развалины смотрелись как результат третьей мировой, разразившейся над Элладой. И тогда он убежал с островов в материковую, точнее, полуостровную часть Греции, подальше от туристских троп.

Он шел наугад, выбирая самые пустынные места и тропы. Каждое утро отчаяние набрасывалось с новой силой: дни утекали – и ничего не происходило. На третий день своего путешествия он уже утратил всякую надежду, и просто тупо шагал, не смотря под ноги. В результате он скатился с высокого склона оврага, почти попав в ручей, протекавший по его дну. Как автомат, Алик поднялся, перешагнул через ручей и дотронулся до противоположного склона оврага, пытаясь найти опору для подъема. В скале под его рукой открылась арка. «Привет! – подумал Алик. – Вот тебе, бабушка, и солнечный удар. Плюс обезвоживание». Он отпил воды из фляги, смочил волосы – но арка не пропала. «Я сошёл с ума. Ну и отлично!» – решил Алик и шагнул в арку.

Открылся огромный зал, который просто не мог поместиться в толще оврага: высокий потолок терялся в темноте, на серебристом полу в два ряда тянулись большие полупрозрачные капсулы; в некоторых из них, кажется, лежали человеческие фигуры. «Саркофаги, – подумал Алик. – Я на кладбище».

– Это не кладбище, – раздался в голове знакомый глубокий голос. – Хотя ты, действительно, в царстве Аида, если пользоваться вашими архетипами. Позволь представиться: я – Аид, а это – Персефона.

Две гигантские фигуры прошли между рядами капсул, приближаясь к Алику. Алик почему-то не испытывал страха, только любопытство и какое-то детское ожидание чуда.

– Значит, я сплю. Какой прикольный сон!

– Это не сон, – сказал Аид. – Соберись, Орфей, и давай поговорим серьезно. Осталось совсем мало времени.

– Вообще-то, я не Орфей, – начал Алик.

– А я не Аид, – продолжил гигант в хитоне. – Мы используем знакомую тебе матрицу, чтобы экономить время и силы. Люди сами создали эту матрицу, а ты человек, тебе подходит.

– А вы кто?

– В рамках матрицы – боги. Но ты же не древний грек, поэтому более адекватный ответ – инопланетяне. Две с половиной тысячи лет назад мы потерпели аварию вблизи вашей планеты и были вынуждены остаться здесь. Скажи, тебя никогда не удивляло, почему именно в Древней Греции, стране разобщенных племён, жители которой занимались в основном своими козами и оливами, если не считать непрерывных стычек друг с другом, произошел такой невероятный взрыв науки, искусства, социальной организации?

– Не задумывался, если честно, – ответил Алик. – А почему? Ваша работа?

– Работу сделали вы, люди. Мы только помогли вам реализоваться.

– Поточное производство гениев?

– Да, мы умеем снимать защиту, которую ставит природа, чтобы воспрепятствовать слишком быстрому развитию человечества. Почти каждый человек, пройдя нашу обработку, становится выдающимся талантом, даже гением. Мы не можем предсказать – каким. Это зависит от личности. Появляются великие воины и философы, медики и правители, ученые и поэты, провидцы и художники.

– Зачем?

– Не могли же мы жить веками среди пастухов и дикарей! Мы устроили золотой век человечества. На ограниченной территории.

– И участвовали в их играх, так? Чтобы вам, богам, не было скучно?

– В общем, да. Часть наших обосновалась в базе на обратной стороне Луны, и пытались там наладить связь с родиной, чтобы вернуться домой. Это были техники и ученые. Но в экспедиции были еще антропологи, социологи, артисты, художники, которым просто нечего было делать. И мы занялись локальной эволюцией человечества. Возникли полисы. Родилась и окрепла высокая культура. Войны, конечно, тоже были – без них не бывает взросления. Но без зверства и излишней жестокости. Развилось военное искусство. Греческие воины под предводительством Александра Македонского дошли до Индии, хотя военная экспансия в целом не удалась. Важно другое: произошла культурная экспансия. Эллинизм, культ красоты и гармонии тела и духа, распространился на полмира и сохранился спустя тысячелетия, когда Древняя Греция давно перестала существовать. А наши первые «расторможенные» – они заложили основу современной науки, искусства, государственного строительства. То, на чём основан так называемый западный мир, в том числе и твоя, Орфей, часть мира. Ни в одной стране так не тянутся к античным корням, как в России, и ни в одной стране так безуспешно…

– Но вы продолжаете свои опыты, – прервал обсуждение своей страны Алик, указывая на саркофаги.

– Огонь надо поддерживать. Впрочем, это последние, скоро мы уйдём: нашим ученым удалось, наконец, связаться с родной планетой.

– Поздравляю. А мы как же? – спросил Алик.

– А вы уже большие, дальше эволюционируйте сами. Не оглядывайтесь, идите вперёд! Теперь о тебе, Орфей. Задавай конкретные вопросы.

– Почему вы забрали именно Машу? Как это произошло? Что за странный полицейский заговор – ведь они покрывают похищение людей! Почему разрушаются пары? Зачем ожидающему надо путешествовать?

– Мы забираем людей, заражённых эллинизмом. В центре Парфенона есть место, куда выходит пространственный туннель, соединенный с этой пещерой; раньше там стояла статуя Афины. Если заражённый попадает в это место – он притягивается сюда и попадает в саркофаг, на процедуру растормаживания. Не волнуйся, Орфей! Твоя Эвридика не страдала и не страдает: с момента входа в туннель и до момента возвращения сознание отсутствует.

– А у неё вы спросили, ей это надо?

– Надо. Иначе её не повлекло бы к месту перехода. Если помнишь, там стоит ограждение. И всегда стояло: жрецы пускали к Афине не всякого.

– Ладно, а что с полицией?

– В полиции Акрополя работают только потомки жрецов Парфенона, а они были потомками жрецов других, более древних храмов. Это наши связные. Они все в курсе, так же, как и шеф Афинской полиции.

– Ловко вы устроились! Знаете, я рад, что вы улетите: лучше без гениев, но и без манипуляций, о которых эти гении даже и не помнят потом.

– Если захочешь, сможешь вспомнить.

– А я тут причём?

– Это к вопросу о парах. Пары распадаются, потому что один поднимается на новую ступень, а другой остается на старой. Им становится просто не о чем говорить друг с другом.

– Значит, «путешественника» тоже обрабатывают, чтобы соответствовал…

– Вот именно. Можешь отказаться, но обычно люди, пересекшие Стикс, этого не делают.

– Какой Стикс? Вот этот ручеёк?!

– Прошло две тысячи лет, не забывай. То, что сейчас выглядит как овраг – это было русло древнего Стикса.

– Да, как всё измельчало… Правда, пора вам улетать. Куда мне ложиться?

В голове у него зазвучал мягкий женский голос:

– Вот и хорошо. Теперь вы долго будете вместе. Прощай, Орфей из России, – сказала Персефона и протянула к нему руки.

И всё пропало.

*****

Их нашли спящими в оливковой роще у подножья Акрополя. Они проснулись в центре толпы гомонящих на разных языках туристов, сквозь которую уже проталкивались двое полицейских. Потом они писали объяснительные в отделении полиции, после чего были переданы на руки русскому экскурсоводу в малиновой бейсболке и веселенькой рубашке в разноцветную полоску. Алик помнил его – они разговаривали в номере после исчезновения Маши. Виталий Михайлович, да. И он еще советовал Алику попутешествовать, чтобы воссоединение с Машей (которая непременно найдется!) прошло успешно. Чтобы Маша не изменилась. Или чтобы не изменился он сам? Этого Алик не помнил. И вообще, после разговора с экскурсоводом он ничего не помнил, и это его слегка тревожило. Все-таки, шляться где-то несколько дней и ничего об этом не помнить – это немного слишком. «Вас украли инопланетяне! – надрывался маленький Алик, – Вас подменили!» «Цыц!» – рявкнул на него взрослый Алик, и пацанёнок заткнулся. Конечно, он не верит в эти детские бредни, но всё же…

А Машке, казалось, всё было нипочём. Она беззаботно напевала в душе, а выйдя, кинулась Алику на шею и куснула:

– Я тебя съем! Страшно есть хочется.

– Сейчас пойдём поедим, одевайся. Ты как вообще? Может, вернёмся домой? Прямо сегодня.

– Зачем? Ты что, соскучился по офису? Мне лично года вполне хватило. Ну ладно, с офисом в Москве разберёмся («Вот оно, началось», – похолодел Алик). Что у нас там дальше по плану, острова? Отлично, накупаемся. Мы еще не играли в Посейдона с наядами!

– Ладно, – пробормотал он, роясь в своём чемодане. – Слушай, а куда ты засунула мои плавки?

– Зачем тебе плавки, Посейдон? – засмеялась она.

Он с облегчением улыбнулся: да, это его Машка! А офис, и в самом деле, отстой. Они придумают что-нибудь получше.

Экзамен

Я знал, что умру, причём скоро. Нет, не так: через два месяца мне придётся навсегда проститься с миром людей и со своей личностью тоже. Поэтому я ушёл из больницы под расписку и поехал домой – думать, как провести остаток земной жизни. Семейные проблемы меня не отягощали: как у большинства астронавтов, у меня их попросту не было. Идея смерти тоже не была столь ужасающей, как для большинства сограждан – и здесь профессия накладывает отпечаток. Не давало покоя лишь одно: как же я глупо попался! И это в составе третьей экспедиции, когда были приняты все меры против заражения. А меня вот угораздило…

За время, которое я провёл на больничной койке (на самом деле, это была специальная клиника Института Космических Исследований) меня исследовали вдоль и поперёк, но без ощутимых результатов: светила медицинской науки и практики не смогли найти способ предотвратить трансформацию. Правда, они смогли удлинить инкубационный период, за что я выразил им горячую благодарность и заявил, что хочу сам воспользоваться дополнительным временем. Конечно, оставаясь на связи и под контролем вживлённых датчиков температуры и давления. Конечно, если у них нет новых идей. Идей не было, и я удалился.

В результате недолгих раздумий я уехал в Англию, в Оксфорд. И не только потому, что потянуло в места студенческой юности. Этот древний университетский город, родина Алисы в стране чудес, всегда казался мне овеянным неким мистическим флёром, и коль скоро отечественная наука ничего не могла поделать с моей проблемой, то единственное место, где я мог получить если не помощь, то понимание – это именно здесь. Несколько моих однокашников и сейчас оставались в Оксфорде, теперь в качестве профессоров. Но мне нужен был в первую очередь Джим Саммерс, профессор социологии – и одновременно мой самый близкий друг, единственный, с которым мне удалось сохранять живую связь все два с хвостиком десятилетия, прошедшие со времени выпуска. Сразу же по прибытии я назначил Джиму встречу в нашем любимом пабе.

За два года, прошедшие с нашей последней встречи на конференции в Оксфорде, Джим изменился мало: всё такой же язвительный и остроумный живчик, гроза и любимец студентов. И студенток, конечно. Он радостно приветствовал меня, но мгновенно преобразился, узнав о моей проблеме. Я никогда не видел его таким собранным и серьёзным, даже в кабинете ректора, когда нам грозило отчисление за экстраординарный дебош.

– Я слыхал об этом, но краем уха. Не думал, что это о тебе. В прессе вообще ничего нет. Информация, по-видимому, не для общего пользования. Расскажи, пожалуйста, подробнее, что за дела на этой Кас, и как тебя угораздило заразиться. Тебе могут помочь?

– Нет, – покачал я головой. – Единственное, что смогли – выиграть для меня два месяца. Не знаю почему, но меня потянуло сюда. Конечно, нам с тобой всё равно надо было увидеться, прежде чем… Но не только. Джим, это глупо, но мне кажется, что именно ты мог бы мне помочь. Хотя бы понять, хотя бы как социолог. У них же совершенно дикая социальная организация!

– Рассказывай, Пит, – кратко отозвался мой друг. – Только с самого начала. Ты ведь не давал расписку о неразглашении?

– Нет, не давал, – улыбнулся я, – сейчас с этим не так строго. Думаю, могу с тобой поделиться сведениями, так сказать, общего порядка. Дело закрыто. Планета тоже – она оказалась непригодной для колонизации. Россия, конечно, дала необходимую информацию в НАСА и другие государственные космические корпорации, и при этом отказалась от всех прав на Кас. Кроме упоминания в справочной базе как о первооткрывателях. Пошли открывать дальше, идиоты. Неужели так трудно понять, что, не разобравшись со случаем Кас, нельзя двигаться дальше?

– Трудно, Пит. И ты знаешь, почему. Твоя родина отстала, к сожалению. Даже из вашей так называемой элиты далеко не все получили нормальное современное образование. Тебе повезло. И хватит об этом. Рассказывай.

– Мы открыли Кас в плановом порядке, методически прочёсывая российский сектор космоса. Представляешь, Джим, в огромной стране уже не хватало жизненного пространства из-за токсических отходов. Для нас легче было начать освоение новых планет, чем вычистить свою собственную территорию.

– Представляю, ведь ты постоянно плачешь мне в жилетку. Но сейчас не время. Ближе к делу, Пит! Только факты. Кратко.

****

– Хорошо. Постараюсь покороче. Открыли Кас пять лет назад. Стандартные замеры показали удивительную близость к земным условиям: температура, влажность, состав атмосферы – всё в пределах нормы, только сила тяжести поменьше. Климат мягкий, воды много, вулканическая деятельность очень умеренная. Фауна и флора неопасные. Наши растения прижились, наши контрольные животные на открытом воздухе чувствовали себя прекрасно. Единственное осложнение: планета оказалась обитаемой. Для вас это означало бы запрет колонизации. Но не для нас. Тем более, что аборигены оказались немногочисленными и очень дружелюбными. Они, казалось, даже приветствовали появление чужих на своих землях.

Первая экспедиция улетела с самыми радужными надеждами. Через три года прилетели корабли с колонистами. Эта вторая экспедиция началась тоже удачно. Участники её постепенно убедились в полной безвредности атмосферы: сначала сняли скафандры полной защиты, потом отказались от лёгкой защиты, потом от респираторов. Недалеко от посёлка аборигенов смонтировали жилые модули и переселились туда. Начали плановые работы, в которых добровольно участвовали и аборигены. Через месяц корабли улетели. А еще через полгода связь Земли с колонистами прервалась. Техника работала нормально, но на Земле не увидели ничего, кроме пустого кабинета с пультом связи. Да ещё клетки с канарейкой. Вполне живой и довольной. Никаких следов борьбы. Вообще никаких следов. И никаких звуков, кроме пения канарейки. Просмотреть видеокамеры внутри жилого модуля и вне его было невозможно: переключение осуществлял сам оператор с пульта.

И тогда послали третью экспедицию. Вот в ней я и участвовал – вторым помощником капитана. Кроме экипажа на корабле была следственная группа; они должны были установить, что случилось с колонистами и оказать им врачебную и психологическую помощь, если понадобиться. Ещё была группа спецназа на случай стычек с аборигенами. Всем предписывалось вне корабля не снимать скафандр полной защиты и иметь при себе оружие.

Капитан и первый помощник остались на корабле, а все остальные пошли на поиски пропавших колонистов. Мы начали с жилого модуля. Это было страшно, Джим: совершенно пустые помещения, только маленькие высохшие трупики в клетках – хомячки и канарейки. У них просто кончился корм и вода. Тщательно осмотрев комнаты, лаборатории, хозяйственные пристройки и возделанные поля вокруг, мы отправились к посёлку аборигенов. Я был на взводе и уже вытащил бластер, но наш главный – руководитель следственной группы – приказал всем убрать оружие и ждать на расстоянии, пока он и еще двое членов группы, врач и психолог, обследуют посёлок. Если не вернутся через час – командование переходит к начальнику спецназа.

Они вернулись через полчаса в сопровождении нескольких аборигенов, которые радостно нас приветствовали. Главный сказал, что опасности нет, но следственная группа под его руководством продолжит работу в посёлке, а все остальные вместе с двумя его коллегами, уже побывавшими там, возвращаются на корабль для доклада капитану. «И не забудьте пройти дезинфекцию, по полной программе», – напутствовал он нас.

На корабле мы получили от этих двоих первую информацию. Наши колонисты, действительно, нашлись в посёлке, только все двенадцать уже не были людьми. Теперь они выглядели как уменьшенные копии аборигенов. Нет, их рост не изменился – просто аборигены на две головы выше нормального человека, наверное, из-за низкой силы тяжести. Но строение черепа, скелет и мышцы – всё это уже было как у кассиан. Ты спросишь, Джим, как мы узнали в них людей? Не только по росту. На них была земная одежда, точнее, только именные форменные рубашки, потому что (извини за подробности) они отправляли естественные надобности прямо на землю – а аборигены безо всякой брезгливости убирали и обмывали. Эти существа выглядели взрослыми, но вели себя как младенцы: неуверенно ходили, плакали упав и вообще издавали малопонятные звуки, которые не идентифицировались портативными переводчиками. Людей они не узнавали, но и не дичились, проявляя присущую аборигенам доброжелательность ко всем окружающим. Да и сами кассиане не скрывали, что эти взрослые младенцы – наши колонисты, которые теперь живут в посёлке, потому что «они изменились и стали нуждаться в обучении и защите».

«Что с ними случилось? Это болезнь?» – спросил капитан. «Не знаю, – ответил врач, – наши будут разбираться. Вы можете связаться с группой в любой момент, но лучше не мешать им работать». «Не волнуйтесь за них, – добавил психолог. – Аборигены настроены дружелюбно и охотно отвечают на вопросы. Только ответы ни в какие ворота не лезут. Очень странное общество». Мы с нетерпением ждали новых известий, но группа появилась только через три дня в сопровождении двух аборигенов, как мы подумали сначала. Однако это были колонисты – они неуверенно брели, держась за руки людей в скафандрах, и после лёгкой дезинфекции были сразу же переправлены в изоляционный блок. Жестоко, да, но они могли заразить нас, а мы должны были доставить их на Землю, чтобы попытаться спасти – этих двоих и тех десятерых, которые остались в посёлке. Но главное – разобраться, что же всё-таки произошло. Мы взяли мужчину и женщину и по мере сил создавали им все условия на борту, даже привязались к ним, как к маленьким детям.

По прибытии на Землю блок с «детьми» был без разгерметизации переправлен в Институт Космических Исследований. Вообще было два таких блока – во втором находился я. Дело в том, что при входе в корабль, во время жёсткой очистки обнаружилась течь в моём скафандре – разошёлся шов, и меня тоже изолировали. Как оказалось, не зря: на Земле обнаружили, что я заразился. Механизм преобразования генотипа был уже запущен, и мне оставалось примерно шесть месяцев до метаморфоза, если процесс будет протекать с той же скоростью, как у колонистов. Инкубационный период определили по известному времени контакта колонистов с аборигенами – с момента снятия скафандров до исчезновения с базы. Да, ещё забыл тебе сказать, что в последний сеанс связи, за неделю до «пустого» сеанса, оператор сообщил о внезапной вспышке ОРЗ с резким подъемом температуры и давления. Переболели одновременно все; довольно тяжело, но быстро: через два дня всё закончилось. «Никаких оснований для беспокойства», – сказал оператор. И оказался не прав.

Заболевание назвали ВИГ (взрывное изменение генотипа), оно фиксировалось на уровне ДНК: у преобразившихся колонистов была полностью изменённая генная структура, у меня она оставалась человеческой, только присутствовала некая добавка – как считают, генетический ключ, после размножения которого последует присоединение ключей к ДНК с лавинообразным изменением генной структуры и соответственно всего организма. У меня скорость размножения ВИГ-ключей удалось затормозить, но и только. Меня ожидала та же судьба: сначала так называемое ОРЗ, потом – после короткой паузы – метаморфоз и полная очистка мозга, то есть потеря личности. Но была и хорошая новость: как оказалось мы, все трое, незаразны: ВИГ-ключ не удалось передать ни одному лабораторному животному, включая приматов. На последнем этапе участвовали люди-добровольцы, и с тем же результатом. Вне организма носителя ВИГ-ключи были безвредны, более того, они очень быстро разрушались, даже в пробах крови хозяина. Кстати, прямое переливание крови тоже не приводило к заражению, значит, требовалось какое-то промежуточное звено, и искать его надо было именно на Кас. Наши не стали этим заморачиваться: планету просто закрыли.

– Господи, какая жалость, Пит, – сказал Джим. – Можешь быть уверен, я тебя не оставлю и после твоего, как его, метаморфоза. Не верю, что личность исчезнет полностью; память – это еще не личность. Мы снова познакомимся, и снова станем друзьями. Понимаю, что сейчас для тебя это слабое утешение.

Мы помолчали.

– Ты помнишь Дэвида? – спросил он внезапно.

– Конечно. Тихоня-отличник, немного не от мира сего, но иногда нам удавалось затащить его в паб. Он был забавный.

– Он и остался забавным. Теперь работает в США, в какой-то страшно секретной лаборатории генной инженерии. Я думаю – нам надо к нему, и как можно скорее.

На следующий день, когда мы уже сидели в самолёте на Нью-Йорк, Джим вспомнил о своих профессиональных интересах и спросил:

– А что ты там говорил в самом начале о какой-то дикой социальной организации кассиан? И потом еще было что-то о странном обществе, со слов психолога, кажется. Расскажи!

– Да я и сам об этом много думал, пока сидел в изоляторе. Мне казалось, что особенности их общественного устройства и метаморфоз колонистов каким-то образом пересекаются. Взаимообусловлены, что ли. Потом пошли мои собственные генетические проблемы и перспективы, и стало не до социологии. Но теперь, пока летим, можно и отвлечься. Вот тебе задачка, по специальности. – И тоном заправского лектора я продолжал:

– Как выяснили наши психологи и социологи у самих аборигенов, их раса появилась на Кас совсем недавно по космическим меркам – всего лет 500 назад. Причём появилась уже в «готовом» виде: взрослые мужчины и женщины, владеющие речью и достаточно сообразительные, чтобы наладить простую и удобную жизнь. Построили жилища, нашли съедобные дикие фрукты и корни, приручили местных животных и птиц – первых доили или стригли с них шерсть, у вторых собирали яйца. Мяса не ели – на убийство абсолютное табу. Зато окультурили местные злаки – распахали поля, начали выпекать хлеб. Освоили примитивное ткачество, стеклодувное дело, даже выплавку руд. Из металла много чего делали, в том числе украшения, но только не оружие – незачем было. В общем идиллия. Жили, как в раю. До грехопадения. Секса у них нет, совсем.

– Как? Что за чушь?! Я уж не говорю об отсутствии признаков эволюции до Sapiens. Ладно, предположим, их туда закинули – специально или авария случилась, но они что, не размножались?! Взрослые мужчины и женщины позабыли как детей делать? Организм такой сложности не может размножаться внеполовым путём, и бессмертным тоже не может быть. Но тогда они должны были давно вымереть, за половину тысячелетия! Невозможно. Они вас морочили!

– Не думаю. Они, похоже, действительно живут очень долго, хотя и не по 500 лет. Но детей и подростков в посёлке мы не видели, ни одного. Внешне их можно различить как мужчин и женщин, но нет никаких признаков, что они составляют пары. С другой стороны, за нашими колонистами-младенцами ухаживали именно женщины, и это им явно нравилось. Вообще, у психологов создалось впечатление, что сама ситуация метаморфоза кассианам уже знакома, даже привычна. И тогда один социолог выдвинул сумасшедшую гипотезу. Хочешь?

– Давай!

– Кто-то поставил эксперимент. Подарил людям рай, но без древа познания. Секс под запретом, да и невозможен: мужчины поголовно импотенты, женщины фригидны. Вопрос, как выжить? Нужны приёмные дети, но одновременно несущие генотип расы. Проблема решилась как бы сама собой. Планета – лакомый кусочек. Периодически появляются экспедиции колонизаторов, вот как наша. Кассиане встречают их как родных, а потом каким-то образом заражают колонистов. Те превращаются в кассиан с совершенно пустыми, но способными к заполнению мозгами. Ситуация кукушки. Только тут бесплодная птичка сама приглашает кукушку отложить яичко в её уютное гнёздышко, а потом переделывает птенца кукушки в собственное чадо. Экспериментаторы оставили им какой-то механизм для такого вот извращенного способа размножения. Только забыли объяснить аборигенам, что и как происходит. Или им просто было плевать: провели эксперимент – и полетели себе дальше.

– Гм-м. Что-то в этом есть. Знаешь, Пит, я бы этим экспериментаторам…

– … в морду! – закончил я, и мы расхохотались. Так мы смеялись в юности, до икоты, до слёз. Именно в этом я сейчас и нуждался. Остаток пути я блаженно проспал в кресле.

*****

В аэропорту Кеннеди мы пересели на рейс до Бостона, а там нас уже встретил Дэвид. Внешне он почти не изменился (я заметил, что активно работающие учёные выглядят на удивление молодо, будто бы застряв в своих студенческих годах), но стал гораздо более «от мира сего»: подтянутый, уверенный в себе мужчина.

– О делах потом, Пит, – заявил он, загрузив нас в свой автомобиль. – Сначала я покажу тебе Бостон – лучший город на Земле!

– Лучший – это Оксфорд, – ворчливо откликнулся с заднего сиденья Джим.

– После Оксфорда, – покладисто согласился Дэвид.

Он явно хотел вырвать меня из круга навязчивых мыслей о близящейся катастрофе, показать, что для нас, питомцев Оксфорда, времени вполне достаточно, чтобы решить мою проблему – и не такие, мол, решали. Надо признать, ему это удалось. После осмотра и критического обсуждения с Джимом предложенных нам бостонских достопримечательностей, я был уже вполне спокоен к тому моменту, когда мы подъехали к воротам «страшно секретного» института Дэвида.

В кабинете с табличкой «Руководитель» я увидел совсем нового Дэвида – властного, с холодным проницательным взглядом – и порадовался, что Джим рядом.

– Ну, и где мы? – спросил я внезапно севшим голосом.

– В лаборатории генетики Международного института космических исследований, МИКИ. Не парься, Пит, – добавил Дэвид, и взгляд его потеплел. – Никаких шпионских страстей. Ты, может, не в курсе, но научное освоение космоса уже давно вышло на планетарный уровень. Сейчас все ИКИ, и твой, российский тоже, объединены в МИКИ и свободно обмениваются информацией. Я в курсе проблемы Кас с самого начала, только до вчерашнего дня не знал, что третий заражённый – мой старый приятель. Медики, видишь ли, соблюдают конфиденциальность – профессия такая. А вчера мне позвонил Джим (тот с улыбкой кивнул) – и вот вы здесь. Думаю, российские коллеги специально отпустили тебя в свободное плавание, чтобы ты попал сюда. Но не обольщайся, – поднял он руку, – остановить метаморфоз мы не можем, и задержать его тоже: ваши ребята сделали всё возможное. С нашей помощью, кстати. Но есть и другие аспекты проблемы. Скажи, ты не задумывался, что будет с тобой после метаморфоза?

У меня упало сердце: всё-таки я верил, что превращения можно избежать…

– Нет, не задумывался, – со злостью отозвался я. – Вот Джим говорит, что мы снова подружимся. – Только я не совсем понял, с кем он собирается дружить.

– Зря ты не поверил Джиму, – улыбнулся Дэвид. Наш головастик, в общем, прав. Те двое, которые уже прошли метаморфоз… Их приняли назад в семью, причём с радостью. Родители утверждают, что они ведут себя точно так же, как раньше, в первом своём младенчестве. Их узнали, и они тоже тянутся именно к своим родным.

– Очень трогательно, – отозвался я. Только мои родители уже умерли, а другими родственниками я не успел обзавестись.

– Тогда посмотри на проблему шире. У тебя есть выбор…

– Ну да, жить в шкуре кассианина или умереть в собственной шкуре. Эвтаназия?

– Если захочешь. Но я не этот выбор имел в виду.

И Дэвид рассказал, что после официального отказа страны-первооткрывателя осваивать планету, она переходит в ведение МИКИ, и тогда Совет МИКИ решает её судьбу. В случае Кас, прежде всего, судьбу аборигенов. Очевидно, нельзя позволять им и дальше паразитировать на пришельцах, по сути, уничтожая их. Поэтому в лаборатории Дэвида разработали вакцину, разрушающую ВИГ-ключ, как только он появляется в организме землянина. Уже год вакцинированные земляне – сотрудники лаборатории – работают на нашей старой базе, свободно общаясь с аборигенами; и ни одного случая заражения. Но этого мало: им удалось установить механизм заражения. ВИГ-ключи вырабатываются в организме самих аборигенов, а переносятся кровососущими насекомыми вроде земных комаров; в анестезирующей слюне этих «комаров» есть фермент, обеспечивающий приспособление ключа к генотипу его нового хозяина, если генотип достаточно близок кассианскому. Приспособление, размножение – и метаморфоз.

– Чтобы решить проблему кардинально, – продолжал Дэвид, – надо уничтожить ВИГ-ключи или способ их передачи, а это значит – генетически модифицировать либо кассиан, либо комаров-переносчиков; или, для верности, и тех и других. В принципе это вполне осуществимо. Тогда раса кассиан вымрет естественным образом лет через сто, и планета станет пригодна для колонизации.

– Жалко! – вырвалось у меня.

– Конечно, жалко. Хотя бы потому, что это – первый разумный вид, который мы, земляне, обнаружили. Может, это эксперимент не над кассианами, а над нами – тест на нашу разумность и неагрессивность по отношению к другим расам? И этот экзамен мы вот-вот провалим…

– К чему ты ведёшь? – спросил я.

– Мы должны не только отменить старый способ размножения, но и предложить новый, естественный. Пусть сами зачинают, рожают и выращивают собственных детей! Физиологически у них есть всё для этого, только в латентном состоянии. Надо подстегнуть гормонально и убедить, что половое размножение – это здорово! У них, видишь ли, табу на всякие половые действия. Так что тут требуется не только гормональная терапия, но и психотерапия. Но её они не примут от чужаков – показать и убедить должен свой, кассианин.

До меня стало доходить.

– То есть, ты предлагаешь мне роль змея-искусителя?

– Вот именно. Точнее, я предлагаю тебе на выбор три варианта развития событий. Первый. После метаморфоза мы сразу же переправляем тебя на Кас, и ты присоединяешься к общине. Кассиане, вроде, вполне счастливы, правда?

Второй. После метаморфоза ты остаёшься на Земле, воспитываешься землянами, и в результате становишься полноправным земным гражданином, только с несколько необычной внешностью. Но кто сейчас обращает внимание на внешность? Если захочешь, получишь всю информацию о своём первом существовании, а уж дружбу Джима получишь наверняка.

И третий путь, самый трудный. Ты остаёшься на Земле, проходишь метаморфоз и с самого начала воспитываешься как посредник. Когда получишь все необходимые знания и навыки, тебя переправят на Кас. И тут уж всё будет зависеть от тебя. Конечно, база обеспечит тебя помощью специалистов самого разного профиля, но взаимодействовать с кассианами будешь именно ты, и от результата твоего взаимодействия будет зависеть – выживет раса кассиан, или нет. А что касается нас – я уже говорил: это экзамен. Похоже, сдача на права… осваивать Вселенную. Ну, это уже моя гипотеза.

Я не герой, и с радостью уступил бы почётную роль спасителя инопланетной расы кому-нибудь другому. Но кому? Похоже, других кандидатов нет – иначе Дэвид и не заводил бы этот разговор. На всякий случай я всё же спросил:

– Почему именно я? Ведь у нас уже есть двое готовых кассиан.

– Нет, – покачал головой Дэвид. Они уже фактически земляне. К тому же психологически они дети, и за них решают родители, а родители не отпустят их из семьи. А вот ты пока взрослый и решаешь за себя сам. Только не затягивай до метаморфоза.

– Не затяну, – сказал я. – Уже решил. Что подписать?

*****

База МИКИ в Вайоминге – это несколько коттеджей в лесу. Сегодня Пит с Джимом целый день гуляли по осеннему лесу, так напоминающему Подмосковье в районе, скажем, Звенигорода – мягкие холмы, поросшие дубами, соснами, клёнами, берёзами и всякой лесной мелочью. Листья только начинают опадать, деревья и кусты переливаются вспышками жёлтого, красного, оранжевого и багрового на фоне упрямой зелени. При ясном небе – такая ликующая красота!

Уже в сумерках Джим махнул Питу со ступенек своего коттеджа: «До завтра!», и Пит отправился к себе. Надо еще выполнить тесты и заполнить дневник самонаблюдения. Время истекает. Может быть месяц, а может и несколько дней. Он надеется ещё хотя бы раз увидеться с Дэвидом, который прилетает каждый уик-энд из своего Бостона. Тогда они втроём спускаются в ближнюю деревушку посидеть в местном баре, как в прежние времена. Но сегодня только среда…

Заполнив дневник самонаблюдения, Пит не спешит встать. Он рассеянно отрывает листок от блока для заметок и начинает писать:

И снова настаёт пора такая –

Осенний бес вселяется в леса.

Как празднично природа умирает,

Как царственно пускает пыль в глаза!

И каждый ствол, в своём костре сгорая,

Пьёт из небес прохладное вино

Осенних ветров. А листва всё тает –

Но захмелевшим кронам всё равно.

Как будто не конец, а возрожденье

Предчувствуют сквозь снег, дожди и грязь.

Дай, Боже, мне древесное терпенье.

И силы, чтоб дойти и не упасть.

Он с удивлением перечитывает написанное. Стихи. Он никогда раньше не писал стихов. Стихи ему не нравятся: слишком пафосно, слишком красиво. Завтра они с Джимом посмеются над этими виршами. Он небрежно засовывает листок под дневник и поднимается, собираясь идти в спальню. Что-то познабливает. Надо бы пораньше лечь спать.

*****

Миссия Земли расположена у океанского берега с длиной полосой песчаного пляжа. Место изумительно красивое, даже по меркам Кас. В тени прибрежного парка сидит старик в шезлонге. В эту последнюю командировку Джим прихватил с собой внуков, и теперь они с криками и хохотом обучают кассианскую молодежь благородному искусству серфинга. Джим сидит в одиночестве: два дня назад он похоронил Пита, а завтра вернётся на Землю. Навсегда. Потому что теперь ему незачем прилетать на Кас. В последний раз он грезит под шум прибоя под ласковым кассианским солнышком – в первый раз без Пита. Друг останется здесь, а он вернётся в свой Оксфорд. Там сейчас осень. Слегка улыбаясь, Джим шепчет: «И снова настаёт пора такая…» – но тут его воспоминания прерывает ликующий вопль мальчишки-кассианина, впервые оседлавшего волну. Внук Пита? На таком расстоянии не разглядеть. Впрочем, это неважно: весь здешний молодняк, по сути, дети Пита. Их общий пропуск во Вселенную.