Сара Клеменс Все кошки Рима

— Это и есть ад, — задумчиво пробормотала Мелина, потом повернулась и увидела устремленный на нее свирепый взгляд Ренаты.

Устало Мелина попрощалась мысленно с аркой Константина и стала пробираться через полуденную толпу к пожилой женщине, стоявшей, широко расставив отекшие ноги и кисло поджав губы. Позади Ренаты, как обычно, маячил Марио — покуривая и глядя прямо перед собой. С тем же успехом он мог находиться и в Тупело. Стояло лето, и вокруг арки и Колизея, точно мошки, роились туристы. Со съемками здесь Мелина закончила еще несколько недель назад, но все равно не могла оставаться равнодушной к роскошному и внушительному импозантному строению, украшенному барельефами и скульптурами, снятыми с более ранних монументов. Римляне без зазрения совести растаскивали старые постройки для возведения новых, но лишь изредка эти новые выходили столь прекрасными, как арка Константина. Прищурив от слепящего солнца глаза, Мелина подошла к Ренате, которая держала под мышкой и прижимала к себе локтем потрепанную коробку из-под обуви.

— Что ты там рассматривала?

— Ты хочешь спросить, какую именно сцену?

— Только не начинай, — сказал Марио. — Давайте поскорее со всем покончим.

— Возьми прах.

— О'кей, мама.

Отдав сыну обувную коробку, Рената, перед тем как переходить улицу, крепко вцепилась в руку Мелины. Ладонь у нее была мягкая и липкая, а ногти, какими заканчивались толстые пальцы, напоминали ярко-красные ястребиные когти. Наибольшую ненависть у Мелины всегда вызывало то, что они постоянно подрагивали, словно жили собственной жизнью.

Они вошли под тень Колизея и встали в очередь за группой безвкусно одетых венгров.

— Твой отец любил Рим. — Рената отпустила руку Мелины, чтобы легонько похлопать по жесткому перманенту. — Он был бы счастлив, если б узнал, что его прах покоится здесь.

Они как раз выходили из-под наземной галереи в сам Колизей. Потом поднялись по лестнице на площадку… и вот уже перед ними раскинулись вызывающие благоговение руины. Достаточно постоять мгновение неподвижно, и тени прошлого обретут краски и звуки. Тогда увидишь перед собой арену, оружие, вонзившееся в содрогающиеся тела, почувствуешь жар и медный привкус крови во рту. Колизей словно эхом отдавал насилием. А если быть практичнее, то снимки, какие сделала здесь Мелина, положили начало ее карьере фотографа. Она отсняла их как иллюстрации к своей диссертации по римской архитектуре, а профессор посоветовал ей выставить их в галерее.

— Как вам вот это самое место? — спросила Рената.

Мелина повернулась и увидела, что старуха смотрит вниз за ограждение.

Настланный пол арены давно уже обвалился, и по всему огромному пространству обломки подземных стен торчали словно сломанные зубы.

— Сойдет и здесь, — тихо отозвалась она.

— Я хочу побыть пару минут одна, — объявила Рената и перекрестилась.

Мелина и Марио отошли подальше, неспешно прогуливаясь вдоль ограждения.

— Как по-твоему, он размером с Астродром?

Мелина заставила себя сделать глубокий вдох и только потом ответила:

— Колизей вмещал семьдесят тысяч человек. Что, насколь ко мне известно, намного больше, чем вмещает Астродром.

— М-да. Немаленький. — Марио сделал последнюю затяжку и щелчком отбросил окурок за ограждение. — Твоя мать рассказала о письме, какое оставил Дими?

— Нет.

Мать позвонила ей чуть больше недели назад, чтобы сказать, что ее папа покончил с собой, вскрыв себе вены, и что она унаследовала все его деньги. И пока она, борясь с шоком, слушала, мать добавила: «Милочка, пора бы тебе теперь вернуться. Твой кузен Ник работает в крупном ателье, он хорошо зарабатывает на фотографиях студентов колледжа для ежегодных альбомов класса. Он мог бы подыскать тебе работу у себя, ты могла бы быть со своей семьей…» Мелина привычно отказалась и поспешила попрощаться. А потом сломалась. Но когда сошла первая волна горя, ей захотелось узнать больше. Ей хотелось знать «почему».

— Он знал, что мама суеверна, — продолжал Марио, закуривая новую сигарету, — и поэтому оставил письмо, в котором говорилось, что на нее обрушится ужасное проклятие, если она не развеет его прах в Акрополе. Но она была в такой ярости из-за денег…

— Она не поехала в Афины. Она приехала сюда. — Рената не видела разницы между одним древним местом и другим и потому приехала в Рим, где хотя бы понимала, что говорят на улицах. Мелина слабо улыбнулась. Если бы только Рената знала… В шестнадцатом веке Бенвенуто Челлини якобы проводил здесь спиритический сеанс. Они со священником начертили магический круг и произнесли заклинания, потом якобы появились демоны…

— Я готова, — возвестила Рената.

— О'кей, мама.

Марио поставил коробку из-под обуви на ограждение и закурил еще одну сигарету.

Заглянув вниз, Мелина увидела кота, растянувшегося на пыльных плитах, — этакий царственный рыжий тигр с белой грудью. Кот грелся на солнце, не обращая ни малейшего внимания на толпы, толкущиеся наверху. Вот он потянулся, превратившись сразу в уменьшенную копию льва, какие когда-то сражались здесь, потом поглядел прямо на Мелину, на мгновение задержав ее взгляд. Затем он снова отвернулся и принялся вылизываться.

Рената начала развязывать ленту, которой была перевязана коробка, бормоча себе под нос:

— Come se sato crudele a trattarini in questo modo! Come potresti fare una cosa del genere?[1]

Мелина едва удерживалась от слез. Как только смеет Рената говорить такое об ее отце? Проведи она двадцать лет с Ренатой, она бы тоже вскрыла себе вены.

Коробка упала с балюстрады, когда Рената схватила лежавший в ней полиэтиленовый пакет с пеплом. Кот стремительно вскочил на ноги, когда коробка ударилась о землю, но столь же быстро оправившись, задрал вопросительно хвост и подошел поближе ее понюхать.

— До свидания, Дими, — произнесла Рената с неубедительной дрожью в голосе.

Она опрокинула пакет, и прах каскадом полетел вниз. Мелина в смятении и ужасе смотрела, как крупный песок и пыль рухнули на кота.

— Что там делает этот кот? — взвизгнула Рената.

— Господи, Рената! — заорала в ответ Мелина. — Ты что, его не видела?

Мяукнув, кот метнулся в сторону, стряхивая с себя клубы белой пыли. Он остановился, чтобы полизать лапу, потом снова бросился бежать. Внезапно он застыл как вкопанный и, задрав голову, недобро воззрился на троицу двуногих наверху.

Марио хохотал беззвучно, если не считать, конечно, звуками фырканье, вырывавшееся у него из ноздрей вместе с дымом.

Мелина отвернулась, пытаясь обуздать охвативший ее гнев.

— Чертов кот! — кричала Рената. — Что, если он украдет душу Дими?

— Не начинай, мама.

— Господи, Пречистая Дева и святой Иосиф, что мне теперь делать?

— Кошки не крадут души, мама.

— Может, священник знает.

— Мама, перестань.

— Мелина, нам надо найти священника.

Внезапно она повернулась лицом к ним обоим.

— Он же убил себя, Рената! Священник тут не поможет.

— О Господи Иисусе, помоги мне, — застонала Рената. — Господи Иисусе, помоги.

Они доставили Ренату в отель, где она могла бы предаться заботливым хлопотам Марио и получить пару хайболлов. Мелина сбежала тайком, чтобы поймать автобус до дома. Она почти забыла, насколько выматывало ее общество Ренаты, и дурные воспоминания лишь только усиливали ощущение тоскливой усталости. Димитри Паппас бросил жену и восьмилетнюю дочь ради Ренаты Тесты и ее десятилетнего сына. Муж номер один помер за несколько лет до того, отдал концы, когда готовил Ренате завтрак. Может, мать Мелины и была занудой, но что такого папа нашел в Ренате? Положим, когда-то она была привлекательна, как бывают привлекательны итальянки с тяжелыми веками, но Мелина всегда видела ее насквозь. И помнила, как она ущипнула Мелину за щеку, когда Мелина впервые приехала к ним погостить, и сказала: «Что же, маленькая жирная толстушка!» Рената упивалась детским ожирением Мелины и ее грубоватой и уродливой внешностью. Ее собственный сын Марио был такой красавчик.

Все до единой поверхности в ее доме были затянуты в полиэтилен, за исключением дорогого дивана в гостиной, на котором никому не позволялось сидеть. Еще хуже было переходящее в одержимость желание Ренаты контролировать всех окружающих. Что такое уединение или личная жизнь, ей просто было не понять. Сколько бы раз она ни приезжала к ним погостить, Рената по нескольку раз за ночь рывком распахивала дверь Мелины, чтобы поразглядывать ее в постели, а потом снова с грохотом захлопнуть дверь. Девочке не позволяли запирать за собой дверь ванной, и Рената частенько и туда заявлялась. А Марио жил с этим постоянно. Игрушек у него не было никогда, Рената отказывалась попусту тратить на них деньги. Единственного щенка, какого ему позволили завести, отдали потом в питомник, когда пес вырос слишком большим, а Марио мать сказала, что собаку переехала машина. Его не пустили с классом на экскурсию в Вашингтон, потому что пять дней это слишком долгий срок вдали от мамочки и вообще экскурсии пустая трата денег.

Хотя на долю Мелины выпало немало изысканных пыток, каким подвергают своих безобразных сверстников дети, общество Марио вызывало у нее особый ужас. Не имея возможности распоряжаться собственной жизнью, он превратил Мелину в особое свое хобби. Когда их отправляли играть во двор, он валил ее на землю, плевал в нее, пинал ногами и грубо и неуклюже хватал за грудь и пах. В конце концов, когда ей было двенадцать, Мелина набралась смелости рассказать об этом отцу, и тот пошел к Ренате, которая кричала на него два часа без передышки.

— Единственное, что я могу сделать, чтобы тебя защитить, — сказал он потом, глядя себе на руки, — это отправить тебя домой к матери.

Стыд, какой она испытала при этом, был горше всего, и несколько лет она не виделась с отцом, поскольку не могла смириться с его слабостью. Изо всех чувств, какие она испытала, услышав о том, что он мертв, а их было немало, гнев стал наибольшей неожиданностью. Ей хотелось вернуться назад во времени, встряхнуть его, сказать ему, чтобы он дал оплеуху Ренате, ушел от нее — сделал хоть что-нибудь. Думая об этом, она до боли стискивала кулаки.

В семнадцать лет складки детского жира пропали, и из них возникло прекрасное лицо — с чистотой греческих линий и выразительными темными глазами. И точно так же в одночасье Мелина превратилась в совсем иного человека, человека, с которым обращались как с личностью. В колледж она поначалу пошла, чтобы сбежать от своей семьи, которая распланировала всю ее жизнь наперед, поскольку у девочки «избыточный вес» и ей никогда не найти себе мужа. Теперь будущее представлялось восхитительным приключением, и школа была лишь первым шагом к нему. Рената была поражена, когда Мелина явилась к ним, перед тем как уехать из города в колледж. Марио становился невзрачным и стремительно набирал вес; и в выражении его лица появилось то же пораженчество, какое Мелина видела в глазах своего отца. Но если папа казался печальным и сдержанным, то Марио был неразговорчив и напряжен. В первый же раз, когда они остались одни, он загнал ее в угол, зажав, как делал это в былые годы.

— Помнишь, как я это делал? — ухмыльнулся он, хватая ее за грудь.

Она вывернулась и, по чистой случайности, врезала ему локтем в солнечное сплетение. Когда он, скрючившись, рухнул на колени, она испытала прилив радости.

— Никогда меня больше не трогай. Никогда. Господи, меня от тебя тошнит.

Как раз в тот момент вошел папа, которому хватило одного взгляда, чтобы понять, что тут произошло, и лицо которого скривилось от боли. Мелина верно поняла этот взгляд и тоже испытала боль, вспомнив тот день, когда ей было двенадцать, а он был бессилен, не меньшую боль доставило ей сознание того, что сейчас он бессилен, сколь был и тогда.

Войдя в автобус, Мелина села рядом со старой римлянкой в черном, серебряные волосы женщины были собраны в узел, в точности такой же, как у самой Мелины. Улицы проплывали за окном, и из глаз Мелины потекли вдруг безмолвные и непрошеные слезы, а Мелина все смотрела перед собой — ее захлестнула волна воспоминаний. Старая римлянка похлопала ее по колену, и Мелина подвинулась, чтобы дать ей пройти. Когда автобус внезапно остановился, старой женщине пришлось опереться о плечо девушки, и вдруг она доброжелательно сказала: «Sei tpoppo belle a giovane per avere lacrime negli occhi».[2]

Мелина смотрела, как незнакомка выходит из автобуса, и узел, стягивавший ей грудь, словно немного распустился. Что, если кот и вправду украл душу ее отца, его animus, как сказали бы римляне? Димитри Паппасу ничего бы так не хотелось, как бродить по Колизею в обличье кота, дремать на солнышке и видеть сны о боях на арене… Прекрасный Рим с его узкими улочками терракотовых тонов, с пышностью барокко и древними руинами. С его добрыми, теплыми людьми. До свидания, папа.

В тот вечер она ужинала вдвоем с Марио. Рената отдыхала у себя в номере, вероятно, постанывая по-итальянски.

— И надолго ты тут? — спросил Марио.

— Почти до конца лета. Осенью у меня выставка в Нью-Йорке, для нее я как раз и снимаю.

— Фотографии всяческих кошек?

— Да. Потом выйдет книга.

— Почему?

— Многие любят кошек, Марио.

— И сколько ты на этом заработаешь?

— О деньгах я не разговариваю.

Некоторое время они ели молча, потом он заговорил опять:

— Она завтра весь день будет отдыхать, так что я все-таки смогу пойти с тобой посмотреть город.

В момент слабости она пообещала ему показать достопримечательности. В аэропорту он выглядел вполне безобидным.

— Не забудь, у меня ленч с приятельницей из американского посольства.

Час-другой тебе самому придется о себе позаботиться.

— Нет проблем.

Нет проблем, ну да как же. Он, пожалуй, так и будет стоять все это время у ворот посольства и ждать ее. Он привык к тому, что обо всем за него заботятся женщины. При матери Марио много и часто улыбался, словно говоря:

«Да ладно тебе, мама». Но вдали от нее глаза у него стекленели, и губы поджимались в плотную линию, даже не подрагивали, будто каменные. Ему было около тридцати, и он решительно не знал, как себя вести с людьми своего возраста, особенно с тех пор, как его бросила Келли, его жена на короткий срок. Хорошенькая прямолинейная Келли, которая увидела в Марио что-то хорошее и вытащила это на свет божий. Рената, наверное, с ума сходила, глядя на то, как она теряет контроль над своим мальчиком, да еще что ушел он к женщине, которая видит ее насквозь и совершенно ее игнорирует. Мелина всегда спрашивала себя, почему Марио и Келли расстались. Какой бы ни была причина, он опустился. Неровно подстриженные волосы, дешевая одежда; все в Марио было немного… не так, не на месте.

В одном из последних писем ее мать писала о Марио, что «все у него отлично. Он оказался таким милым мальчиком, живет теперь после развода со своей мамой». Годы, какие Мелина держалась подальше от семьи, определенно позволили ей увидеть свою родню в истинном свете и укрепили ее решимость не обращать внимания на мольбы матери вернуться жить в родные места. Признание ее таланта дало ей целый новый мир. У нее появились друзья, которые никогда не затягивали мебель в полиэтилен и не держали в прихожих пластмассовые алтари. Это были люди, которые ценили книги и умели разговаривать осмысленно и на интересные темы.

На следующее утро они начали с окрестностей посольства на виа дель Квиринале с церкви Святого Андрея, небольшой Жемчужины барокко, возведенной по проекту Бернини. Овальная церковь рассказывала историю мученичества святого Андрея и его вознесения на небеса, и все линии архитектуры уводили взгляд к скульптуре святого, окруженного путти, гирляндами и символами рыбной ловли: сетями, веслами, раковинами, водорослями…

— Ты все это в колледже узнала? — поинтересовался Марио, когда они вышли на улицу. На ступенях церкви Святого Андрея о ноги Мелины потерлась кошка, и Мелина наклонилась погладить ее по спинке.

— По большей части. Еще пара кварталов, и мы выйдем на пьяцца Фонтана. Фонтаны там на каждом из четырех углов, и с каждого перекрестка перед тобой открывается новый вид.

Папа не жалел денег на ее образование в области истории древнего мира, в том числе и на несколько лет аспирантуры в Риме. С обеих сторон семьи она была единственной, кто получил образование в колледже, и, приезжая к ним погостить, глядя на их дешево обставленные дома и то, как они часами смотрят телевизор, Мелина чувствовала себя инопланетянкой. Немало усилий она приложила к тому, чтобы уговорить свою мать приехать в Рим в надежде, что мама хотя бы попытается понять новую жизнь дочери. Но мама все отказывалась — из страха перед любым местом вдали от дома.

Марио шел за ней по пятам, выворачивая шею посмотреть туда, куда указывала Мелина, глядя сквозь каждую статую, каждый дом. Ей никогда не встречался человек, настолько нелюбопытный. Лишь во время недолгого своего брака он проявлял какие-то признаки жизни.

— Мы подходим к фонтану дель Триттоне, также по проекту Бернини, — говорила Мелина. — Он стоит на большой площади, пьяцце Барберини, и тебе, возможно, стоит съесть в каком-нибудь из здешних кафе ленч, пока я пойду повидаюсь с Хизер.

Мимо них вальяжным шагом проследовали две кошки — судя по худобе и уверенному виду, бездомные обитатели римских улиц.

— Надо же, сколько кошек в этом городе, — пробормотал Марио.

Мелина, сама того не заметив, снова впала в лекторский тон:

— I Gatti di Roma. Они здесь не меньшая достопримечательность, чем все остальное. Римляне привезли их из Египта, а отсюда в Британию. Живут они в основном в охраняемых правительством развалинах, таких, как, к примеру, Форум и Колизей, и римляне их кормят.

С наветренной стороны фонтана, там, где его не могли достать брызги воды из раковины Тритона, сидело черно-белое пушистое создание.

— И где же посольство?

Мелина указала куда-то позади кошки.

— В паре шагов отсюда по вон той улице, виа Венето. Это в их здании снимали сцены из «La Dolche Vita».[3]

Марио посмотрел на нее пустым взглядом.

— Не важно.

Мелина не удержалась и поглядела на часы.

— Успеем еще что-нибудь посмотреть, пока ты не пойдешь на свой ленч?

— Ну, есть еще Фонтан делле Али, фонтан пчел… — Она умолкла.

— И?

— Я почти забыла. Санта Мария делла Консеционе.

Вид у Марио стал умученный.

— Еще одна церковь?

— Другой такой ты нигде не найдешь.

Пожав плечами, он потащился за ней через пьяццу, и тут из толпы выбежала пухленькая девочка с жалобным выражением на кругленьком личике. В руке у нее был зажат журнал. Она подбежала прямо к Марио, выплевывая слова со скоростью пулеметной очереди. От кожи до сальных русых волос все в ней было необычайно потрепанным и линялым. Одежда ее представляла собой смесь всевозможных разностильных обносок, украшенных неаккуратными заплатками.

— Это цыганка, — объяснила Мелина. — Не обращай на нее внимания, и она от тебя отстанет.

Девочка схватила Марио за штанину, потянула на себя ткань.

— Родители научили ее просить милостыню. Обычно они работают группами: один отвлекает, а другой тем временем обчищает тебе карманы. Она просто пытается продать тебе недельной давности журнал.

Мелина пошла вперед, а Марио оттолкнул девочку, лицо его перекосилось от отвращения. Цыганка попятилась, жалобное выражение исчезло: она выискивала новую жертву.

Мелину Марио нагнал на тротуаре виа Венето, и та указала ему высящееся на холме внушительное Палаццо Маргеритта, в котором расположилось американское посольство.

— Встретимся у ворот, возле будки охраны. Идет?

— Ага. Эта девчонка — самое отвратительное, что я когда-либо видел.

— Все здесь их ненавидят. Они нищие и карманники, но от серьезной преступности они держатся подальше. Мои европейские друзья считают, что я не в своем уме, но мне просто их жаль.

— Блевать от нее хочется.

Мелина подавила готовый сорваться у нее с губ ответ. Они как раз поднимались по ступеням серой, ничем не примечательной с виду церкви. Внутри в маленьком вестибюле монах указал им на ящик для пожертвований и табличку, которая гласила: «ФОТОГРАФИРОВАТЬ ЗАПРЕЩЕНО».

— А что тут такого? — поинтересовался Марио.

— Сам увидишь.

Она затолкала несколько банкнот в ящик и повела его вниз по лестнице в склепы капуцинов.

— Здесь покоятся более четырех тысяч монахов.

Монахи уложили кости своих усопших собратьев так, чтобы они украшали четыре тесные часовни. Потемневшие от времени черепа штабелями поднимались вдоль стен и складывались в арки. Побеленные потолки были украшены ржаво-коричневыми ребрами и позвоночниками, складывающимися в жутковатый и фантастический переплетающийся узор. Бедренные кости и лопатки стали основой огромной висячей люстры, часов и алтаря, возле которого сгорбился скелет в рясе капуцина, зажатый с обеих сторон стенами костей.

— Срань господня, — пробормотал несколько минут спустя Марио.

Впервые придя сюда, Мелина была почему-то убеждена, что почувствует запах, наверное, вонь разложения. Но, разумеется, запаха здесь не было никакого, разве что, быть может, затхлость от земляных полов. Кости были слишком старыми, чтобы пахнуть.

— Потрясно! — воскликнул он. — Они что, вываривали всех, кто давал дуба?

Мелина пожала плечами. Она никогда подолгу не размышляла над этим: это было как вмешиваться в жизнь братьев.

— Мне пора идти, Марио. Если захочешь купить открытки, их продают в киоске, там, где стоит монах.

— Чтобы мама их нашла?

В его словах был смысл. Рената обшаривала все вещи Марио.

— Наслаждайся.

На том она поспешила оставить его.

Он смотрел ей вслед: стройная и элегантная женщина, а вовсе не толстый и безобразный ребенок, которого он когда-то терроризировал. Мама ненавидела Мелину за то, что она образованна, и за то, что она их презирает, и она едва с ума не сошла, когда узнала, что все свои деньги Дими оставил Мелине. Старик никогда не мог противостоять маме, пока был жив, но что, черт побери, он ей устроил, когда помер! Марио было плевать. Он думал о том, как хорошо было бы распустить тугой узел длинных черных волос Мелины и схватить ее так, чтобы она не могла вырваться, как в прошлый раз. Он с тех пор много думал об этом, и поездка в Рим была случаем крайне благоприятным, что заставляло его чувствовать себя… сильным, готовым. Долгое время он глядел на множество уложенных рядами костей. Думал о всех тех смертях, что стоят за ними. Потом он вышел на улицу и по виа Венето спустился к фонтану, ничем не отличавшемуся от всех остальных. Жирная цыганочка была все еще здесь, надоедала прохожим своим визгливым голосом и своими журналами. Он без труда представил себе, что о ней скажет мама, как она станет ныть без конца и, вероятно, будет сравнивать ее с его бывшей женой Келли. Тут внутри него треснула какая-то скорлупа, и Петая кислота из нее потекла вниз по его хребту, в легкие, от чего каждый его вдох стал горячечно-затрудненным. Цыганка была толстой, такой, какой была когда-то Мелина до того, как она пренебрегла им. Толстой, как мама.

— Что у тебя тут? — спросил он.

Цыганка подбежала, лопоча что-то по-итальянски. Побренчав мелочью в кармане, он улыбнулся. И получил в ответ столь же пустую, как и его собственная, улыбку.

Теперь дыхание его чуть участилось, и, повернувшись спиной к цыганке, он опять побренчал мелочью. Даже не оборачиваясь, он знал, что она семенит за ним, как собачонка. Вверх по улице и в подъезд чьего-то дома. В глубь тени.

Тут она помялась, без сомнения, зная, какая ей тут может грозить опасность. В порыве вдохновения он вытащил купюру в пятьдесят тысяч лир, жестами показывая ей, что за деньги она должна поднять юбку и показать, что у нее там под ней. Девочка быстро подняла грязный подол, потом дернула его вниз, причем изо рта у нее выскользнул облизать губы жирный язычок. И тут она потянулась за деньгами. Схватив ее за основание шеи, он рывком прижал к себе вонючее тельце и обеими руками сжал ей горло — цыганка корчилась и извивалась. Жизнь утекает из человека так легко. Но он подержал еще немного — так, для уверенности. Язык вывалился у нее изо рта, и на пальцы ему упала тонкая ниточка слюны. Отдернув руку, он толкнул тело на пол в алькове, отер мокроту о цыганкину блузку и поискал среди теней пятидесятитысячную банкноту.

На банкноте сидел кот. Зверь уставился на него ярчайшими желтыми глазами, зрачки — точно два черных провала. Он замахнулся ударить его ногой, но кот лишь отошел на пару шагов, прижав уши и оставляя следы белой пыли.

Схватив свои деньги, Марио, прежде чем уйти, оглянулся на дверной проем: теперь, встопорщив усы и яростно размахивая хвостами, там сидели уже три кошки.

Он ждал ее у ворот.

— Ты чего-нибудь поел? — спросила она.

Вид у Марио был какой-то чудной: с расслабленного, словно обвисшего лица глядели неожиданно живые глаза, и смотрел он прямо на нее.

— Не. Я… я просто побродил здесь вокруг.

Решив не допытываться, что имел он в виду этим неопределенным ответом, она купила ему сандвич.

— Завтра я поеду в Ватикан. На виа де ла Конкорде полно всяких магазинов, я там крест куплю по сходной цене.

Рената приложила ко рту салфетку, размазав этим по губам соус к спагетти. Одета она была в выходное платье, домашнее творение из белого и синего полиэстера, которое туго обтягивало живот и грудь. Ее пластмассовые бусы и клипсы были почти в тон платья. Узловатым пальцем она поправила на носу очки, потом глянула в сторону уборной, куда ушел Марио. Ели они в tavola calda, где шведский стол был дешев и не надо было давать на чай официанту.

— Вы двое куда-нибудь завтра пойдете? — спросила Рената.

— Утром.

Рената заискивающе улыбнулась, что вызвало у Мелины приступ легкой тошноты.

— Он хочет побольше времени провести с тобой, милочка. Знаешь ли, он никогда не любил эту Келли.

— Да? А я думала, они прекрасная пара. Марио казался таким счастливым.

— Хорошие девушки не служат в армии и не отправляются в арабские страны на какую-то безбожную войну, они знают, что их место подле мужа. — Рената сделала паузу, чтобы с хлюпаньем втянуть в себя вино. — Она, знаешь ли, ему писала, но я-то — дома, когда приносят почту, и я все письма спрятала. — Она тяжеловесно усиленно подмигнула. — Он думал, она ему не писала.

Мелину начинало подташнивать всерьез.

— О Боже.

— Он наорал на нее, когда она вернулась, а она сказала, что писала и что я, наверное, спрятала письма. А Марио, он стал на мою сторону, хороший мальчик, так что она ушла.

— Марио знает, что ты сделала?

— Он узнал. Но к тому времени я ему уже показала, что она за штучка.

Тебе этого не понять, у тебя никогда не было ребенка, дорогая. Он был внутри меня, плоть от моей плоти, и никто не сможет любить его, как я.

В пораженном молчании Мелина смотрела, как к их столу подходит Марио.

Этим вечером он казался до странности оживленным.

— Никакого десерта? Ну да ладно, а я хочу чего-нибудь сладкого.

Погодите, сейчас достану деньги…

Он рылся в карманах, пока не извлек наконец мятую пятидесятитысячную купюру, всю в белой крупной пыли.

— Сколько же я набрал сегодня пыли, — раздумчиво сказал он. — Забавно, как римская пыль напоминает пепел, правда, мам?

* * *

На следующее утро Мелина повезла его в Остия Антика. При этом у нее было такое ощущение, что, спроси она его мнения, он бы попросту вернулся в склепы капуцинов. Они ехали сперва в подземке, потом пересели на поезд, Марио изумленно уставился в окно на проносящиеся мимо дешевые многоэтажки.

— Ух ты! А это что?

Она выглянула как раз вовремя, чтобы увидеть приютившиеся под эстакадой трассы облупленных трейлеров, в большинстве своем лишенных колес.

Отвратительный и нищенский лагерь, заваленный мусором.

Марио выворачивал шею, пока деревья не скрыли лагерь из виду.

— Они там живут как животные.

Поезд затормозил у станции, и она заметила, как Марио внимательно поглядел на вывеску на перроне. Отсюда до Остии Антики, портового города, поднятого археологами из ила и тины Тибра, было уже недалеко. Они бродили по древним улицам, заглядывали в обваливающиеся здания, восхищались мозаиками и выглаженными ветром и временем скульптурами. Остия дремала под тихими шагами любопытных гостей, и впервые за несколько дней Мелина начала расслабляться. Таща за собой Марио, она указывала на бараки пожарных и храмы. В театре, который перестроил Септимий Север, они отдохнули, сидя на каменных ступенях и глядя, как на фоне солнца проплывают серые облака.

Вспорхнул и пропал прохладный ветерок, Мелина подняла глаза и увидела, что несколькими ступенями выше сидит царственного вида кот, очень похожий на того, которого они видели в Колизее. Нет, в точности такого же. Кот поглядел на нее трогательно и нежно, потом спрыгнул вниз, чтобы потереться о ее ноги. Мелина вежливо протянула руку, и он потерся мордой о ее пальцы, а его мурлыканье переросло в настоящий рокот.

— Как ты попал сюда из центра города? — вслух удивилась она.

Кот блаженно прикрыл глаза, охраняя свои тайны. Потом он снова глянул на нее, и Мелина почувствовала, как что-то начинает шевелиться в ее душе.

Узнавание…

— Кошки, — раздался голос Марио, развалившегося не сколькими ступенями ниже. — Меня уже от них тошнит.

Увидев Марио, кот подобрался, зрачки его расширились, так что глаза стали совершенно черными. Уши прижались к голове, а рокочущее мурлыканье переросло в низкое грохочущее урчание, словно из пасти льва. Потом он пронесся мимо Марио и исчез среди камней.

Вскоре после этого ушли и Мелина с Марио, и куда бы Мелина ни посмотрела, повсюду были кошки, и этих кошек было больше, чем ей когда-либо случалось видеть, даже здесь, в Остии. И все они наблюдали за Марио. Из-под каждой каменной скамьи они провожали его огромными глазами, напрягши гибкие тела и постукивая по земле хвостами. Из осыпающихся оконных и дверных проемов взирали они на него, прижав к головам уши. Они высматривали его из дыр и расщелин, пока он не втянул голову в плечи и не прибавил шагу, торопя их покинуть Остию Антику.

Из спальни в отеле Марио вышел весь в поту.

— Мама, почему ты выключила кондиционер? Я проснулся из-за жары.

Опершись о подлокотники, она тяжело поднялась с кресла и повернула переключатель.

— Теперь он включен.

Она села на место, сложила на пухлых коленях ручки и опять вперилась в итальянскую «мыльную оперу» по телевизору. Так она могла сидеть часами, на разу даже не пошевелившись.

— Если б ты знал итальянский, мог бы смотреть вместе со мной, — сказала она, на минуту отрывая взгляд от экрана.

— Ты сама знаешь, что я ни слова по-итальянски не понимаю, мама.

Когда он был ребенком, она хвалилась, что он говорит только по-английски.

— Мелина говорит на итальянском и на греческом.

— Повезло ей. Пойду погуляю.

— Но уже почти совсем темно! Куда ты пойдешь?

— Я уже большой мальчик, мама. И в Риме намного безопаснее, чем в Майями. Мелина так сказала.

— Эта Мелина ничегошеньки не знает. Ты никуда не пойдешь.

— Увидимся, когда вернусь.

— Не оставляй меня одну! Ты не знаешь, что может случиться с женщиной, если мужчина застанет ее одну.

Он улыбнулся обычной своей «да ладно, мама» улыбкой.

— Марио! Я хочу, чтобы ты был здесь! Что, если со мной случится приступ? Господи Иисусе, помоги мне, если мой сын уйдет и со мной что случится.

— Заткнись, мама.

— Ты что, болен, что так со мной разговариваешь? Весь вечер с тобой что-то странное творится. Как будто ты счастлив.

— Я счастлив, мама. Здесь я могу делать то, чего никогда не делал дома.

И на том он ушел. Она кричала ему вслед, призывала Марию Божью Матерь, потом принялась проклинать его, когда он закрыл за собой дверь и направился к лифту.

Ее упреки не имели ровным счетом никакого значения, как не имел его дождь, обрушившийся ему на плечи на улице. В подземке он сидел в освещенном резким неоном вагоне и оглядывал усталые и пустые лица пассажиров, пытаясь сохранять при этом спокойствие, ничем среди них не выделяться. Он вышел на остановке у цыганского лагеря. Боли особой не было, но то, как он разделался с маленькой цыганочкой, заставляло его чувствовать себя так хорошо, словно он обрел магическую силу. Достаточно силы, чтобы перечить маме.

Тьма кругом хоть глаз выколи, и в этой темноте он побрел прочь от станции и в конечном итоге вышел на дорогу, вдоль которой выстроились обветшалые заборы и крохотные домишки и мелькали среди теней кошки. Моросил мелкий дождь. На вершинах холмов вокруг города полыхали молнии, и из далекого далека накатывал гром.

Под уличным фонарем, чей свет превращал дождь в серебряные иглы, стояла девчонка. Еще одна цыганка в такой же случайной мешанине одежек, в какую одета была первая, — когда-то стильные, но давно позабывшие о моде вещи, залатанные и украшенные кусочками ярких тряпок и ленточек. Впрочем, как всякий тинейджер, она бросила вызов даже цыганской традиции: цыганский наряд дополняли припанкованная прическа и пирсинг в носу и ушах. И макияжа на ней было слишком уж много. Он предложил ей сигарету и даже дал прикурить, когда она выхватила одну из пачки.

— Говоришь по-английски? — спросил он, даже не ожидая услышать ответ.

— Немного, — отозвалась она. — Ты американец, а?

— Да, — невыразительно бросил он.

Девчонка как голодная затянулась сигаретой, потом поглядела на него.

— Немного американских сигарет. Денег много.

Вынув из кармана пачку, он отдал ее ей, сам поражаясь собственному спокойствию.

— Сколько за тебя?

— Ну ладно, — с улыбкой она побренчала ожерельями. — Немного.

Он достал из кармана крупную купюру. Выразительно вздернув бровь, она схватила купюру и указала куда-то в кусты. С веток на него летели капли, пока она не затащила его за собой под убогий навес. На полу здесь валялся старый спальный мешок, на который они и легли: ее тело прижалось к его, а руки сжимали все растущую эрекцию. Подняв взгляд, он увидел пару переливчатых желтых глаз, уставившихся на него из эбонитово-черных теней под промокшим кустом. Послышалось шипение, и глаза погасли. Он вдохнул влажный земляной запах пола, услышал, что дождь снова пошел сильнее. А потом его руки легли на теплое горло, отталкивая мешающиеся нелепые бусы, лаская кожу девчонки. Он перекатился на нее и сжал крепче. Она затрепыхалась, но он был гораздо тяжелее, и руки у него были сильные. Совсем просто: надо только держаться и сильнее сжимать пальцы, так чтобы ногти входили в кожу, пока она не перестанет наконец содрогаться. Разжав руки, он задумчиво оглядел ее, потом полез ей в карман, чтобы забрать свои сигареты и деньги. Восхитительное ощущение. Какой она была беспомощной. И он задрал ее юбку, решив наконец, чего он хочет теперь.

«Come se sato crudele a trattarini in guesto modo!» Слова Ренаты не выходили у Мелины из головы. «Как жестоко ты обошелся со мной!»

За окном стояло ясное утро, воздух был прозрачен и чист, и камни в тени сочились влагой. Дождь и гроза отбушевали еще до рассвета, и Рим казался отмытым и безмятежно чистым. У себя в темной комнате Мелина полистала дюжину фотоснимков, на деле их даже не видя. Потом, разозлившись на себя саму, силой заставила себя вернуться к оттискам и отпечаткам. Ей удалось сделать с десяток великолепных снимков кошек, уютно примостившихся на поваленных колоннах Форума, лениво гуляющих по термам Каракаллы.

«Come se sato crudele…»

Что-то в том, как произнесла Рената эти слова, отдавалось злобой много большей, чем обычная ее мелочность.

Со вздохом Мелина отложила и снимки, и грим-карандаш. Что подтолкнуло папу к последней черте? Что заставило его перерезать себе вены? Ведь, наверное, было же что-то, что стало последней каплей. Ренату об этом не спросишь, но, возможно, Марио знает. Неохотно Мелина взялась за телефон.

— Привет, Мелина. Мама уехала в Ватикан на мессу.

— М-да… Я просто хотела узнать, не надоело ли тебе еще смотреть достопримечательности. Завтра ведь вы уезжаете.

— Э… — В трубке раздался шорох сминаемой ткани, и Мелина поняла, что она его разбудила. — Конечно. Если ты пойдешь со мной.

— Ты говорил, что хочешь посмотреть Форум.

— Все эти камни возле Колизея?

— А… да. Но, Марио, можно это сделать так, чтобы твоя мать не узнала?

Мне нужно спросить тебя кое о чем. — От одной только мысли, что он может решить, что она интересуется им самим, Мелина поморщилась.

— Нет проблем. После мессы она пойдет к подруге. Они, наверное, весь день станут трепать языками по-итальянски.

— О'кей. Тогда увидимся через час?

— Звучит неплохо. — Он повесил трубку, не попрощавшись.

К Форуму они вышли после полудня.

— Немного же тут осталось, — только и сказал он, когда они, спустившись по ступеням к Форуму, бродили среди обломков.

Мелина показала ему арку Септимия Севера, и где какие стояли храмы, и руины грандиозной базилики Максентия, и наконец капитулировала в своих безнадежных попытках заинтересовать Марио хоть чем-либо. Сидя на ступенях неподалеку от храма Весты, она устало уставилась на сорняки, а Марио закурил сигарету из мятой пачки.

— Так в чем дело? — спросил он.

— Я знаю, что папа… вскрыл себе вены, я знаю, что получила его деньги, но, похоже, чего-то я все же пропустила.

Он фыркнул, явно забавляясь тем, какой оборот принял их разговор.

— Он… он, знаешь ли, такую грязь развел. Заляпал кровью всю ванную, все ковры, весь чертов диван, над которым она так трясется. Тот, на который она не позволяла тебе садиться. Господи, кровищи в ванной натекло столько, что ей придется менять всю побелку.

Мелина с трудом сдержала слезы, и рука ее медленно опустилась и легла на что-то мягкое — на спину кота. Оцепенев от печали, она тихо гладила гладкую спину, а кот глядел на нее знакомыми-презнакомыми глазами. Глаза как у папы. Тигр с белой грудью.

— Выходит, это и все? — наконец пробормотала она.

— Почти. — Марио встал и отошел подальше от кота, который внимательно наблюдал за ним. — Дими купил страховой полис на огромную сумму, назвал маму… как там это называется…

— Получателем страховки.

— Так вот, на следующий день после его смерти мама поехала забирать денежки, вместе с теми, какие она держит в своем личном сейфе в банке, и знаешь что? Все более ранние полисы оказались вовсе не на мамино имя, ты получаешь все. А новый? Поскольку он совершил самоубийство, не стоит ни цента.

Маленькая черная кошка потерлась о ноги Мелины, пока та осознавала его слова.

— Должен тебе сказать, меня уже начинает тошнить от кошек, — сказал Марио. — Есть тут какое-нибудь место, где их нет?

— В Помпеях полно собак, — рассеянно отозвалась она, не заметив, что к двум кошкам присоединилась третья.

— Я думал, ее кондрашка хватит, прямо там, на месте. Старик Калликратес, это страховщик, глядел на меня так, словно хотел сказать:

«Уведи ее отсюда, пока она не померла у меня в кабинете!» Всю дорогу домой она потом стенала по-итальянски.

Тут Мелина сообразила, что Марио наслаждается своим рассказом, он даже ухмылялся.

— Дими, он ничего был мужик. Но мама держала его под каблуком, ну в точности как меня. Но должен сказать, он посмеялся последним.

— Почему… он это сделал?

— Не знаю, — неопределенно пожал плечами он.

Впервые с его приезда в Рим она посмотрела ему в глаза.

И эти глаза, встретившие ее взгляд, были лишены каких-либо чувств, словно глаза статуи. Чего она ожидала? Разделить с ним свою печаль? У них никогда не было ничего общего и, вероятно, никогда не будет. Пестро-полосатая кошка зашипела на него — одна из семи или восьми, что теперь лежали у ее ног, и ее поразили их печальные мордочки и огромные разумные глаза. Они глядели на нее так, словно понимали и разделяли ее горе. И те же самые мягкие мордочки становились жесткими, те же самые шелковые усы топорщились, когда кошки поворачивались к Марио. В утонченно-гибких телах красноречиво читалась враждебность.

— Я провожу тебя до автобуса, — сказала Мелина. — Мне просто хочется немного побыть одной.

Пожав плечами, Марио пошел за ней следом.

Несколько часов Мелина просидела в уличном кафе, раскинувшем свои зонтики достаточно далеко от Форума и Колизея, чтобы здесь не было туристов. Она неспешно прихлебывала минеральную воду, из которой постепенно уходил газ, и глядела, как официант зажигает на столах свечи, когда еще один очередной прославленный римский закат сменился темнотой. Наконец она очнулась от изоляции горя, и на нее накатила волна суеты и ночных звуков шумов города. Гудки автомобилей и мопедов и накладывающиеся друг на друга голоса, выводящие звучные каденции итальянского языка. К ней подошел официант, но, как оказалось, вовсе не для того, чтобы ускорить ее уход.

«La signorina desidera un giornale? C'e un signore che ha laschiato il sou…»

Проявление вежливости и доброты — предложить ей газету, оставленную на столе отобедавшим посетителем. Поблагодарив официанта улыбкой, она развернула страницы.

«Scoperta Seconda Vittima Zingara».

«Убита вторая девушка-цыганка». Она прочла о первой жертве душителя, найденной возле пьяцца Барберини, и о второй, которую нашли у самой границы цыганского поселения. Пока никаких подозреваемых, у полиции есть несколько нитей, вероятно, вскоре преступник уже будет схвачен…

Она бросила на стол кипу банкнот и вскоре уже шла по улице, назойливый шум уличного движения и разговоров вновь отошел куда-то далеко. Современный Рим стал теперь гораздо более мирным по сравнению с городом древнего мира, в котором подобных двух убийств никто бы и не заметил. И все же обидно, что и здесь возможны подобные преступления. Прикосновение мягкого меха к ногам едва ли стало для нее неожиданностью, и она автоматически наклонилась, чтобы почесать за ухом своего тигра с белой грудью. Он поднял голову под ее рукой, выгнул от удовольствия спину.

— Приятно было бы думать, что ты мой папа, — вздохнула она. — Глаза у тебя уж точно его.

Кот побрел впереди, потом повернулся и впервые мяукнул. Мелина прибавила шагу, чтобы догнать убегающего по улице зверя. Несколько поворотов спустя она сообразила, что они направляются к Колизею. Когда впереди выросла черная громада древней арены, она подхватила кота на руки, чтобы перенести его через оживленную улицу, тот блаженно мурлыкал.

Колизей ночью не слишком уж ярко освещен, но это не мешало туристам подходить к самым железным решеткам и заглядывать внутрь. Мелина спустила кота на землю, поглядела, как он юркнул за решетку и уставился на нее так, словно ждал, что она повторит его подвиг.

— Люди не могут вот так, как вы, проходить сквозь решетки, — прошептала она, глаза кота мягко светились желтым из тьмы.

Чья-то ладонь легла ей сзади на шею, и она даже подпрыгнула от неожиданности.

— Марио! Как ты меня напугал!

Глаза Марио скрывались в тени, а свет фонарей ложился ему на лицо, покрывая его четким желтым узором.

— Я вышел из автобуса и наблюдал за тобой в кафе. Я хотел тебе кое-что рассказать.

— Что? — спросила она, отодвигаясь подальше от арки.

— Дими нашел письма Келли. Мама засунула их под ковер в спальне, и сразу после возвращения Келли из Персидского залива Дими занимался уборкой, и вот вам, пожалуйста. Он принес их мне, но Келли уже наговорила этих слов о маме… — Он отвернулся. — Келли ушла потому, что я стал на сторону мамы.

— Рената ужасно поступила.

Марио снова повернулся к ней.

— Ну, Дими тоже так думал. Когда ты спросила, почему он покончил с собой, я сказал, что не знаю. Но, наверное, эти письма были последней каплей. Он больше не мог сносить ее выходки.

— Я не знала. — Мелина не могла сдержать слез.

Марио придвинулся ближе, и ей не оставалось ничего иного, кроме как сделать шаг назад к самой решетке.

— В голове у меня такая ясность, Мелина, словно я вижу прямо сквозь темноту. Словно я могу увидеть всех призраков или кто они там.

— Что?

— Сама знаешь. Ты же рассказывала мне о том мужике, что устроил здесь сеанс. — Он придвинулся еще ближе, совсем вышел из пятна света, лицо его казалось всего лишь черным абрисом в темных тенях.

— Бенвенуто Челлини. Он привел священника… — Она еще отступила, одной рукой касаясь камня, другой отирая слезы с глаз, горло у нее перехватило. — Он привел священника и мальчика, потом они начертили круг и произнесли заклинания.

Они совсем уже вошли под арку, и Мелина удивилась про себя, куда подевался кот. Если б только она могла последовать за ним, потеряться из виду в какой-нибудь щели.

— И что было потом?

— А-а-а… Священник говорил, что видел демонов, а мальчик, что он видел миллион воинов.

В отчаянии она ощупью шарила позади себя, но никак не могла найти решетки, в которую давным-давно уже должна была упереться спиной. Ночь была тиха, словно в живых кругом не было ни души.

— А что видел Челлини? — Слова Марио шипели, отдавались эхом в каменном коридоре.

— Дым и тени.

Окончательно потеряв ориентацию, она увидела свет и бегом бросилась к нему. Она должна была наткнуться на стену, каменный выступ, но не было ничего… ничего, кроме пустого пространства и песчаного пола…

Она успела услышать шаги Марио у себя за спиной, и они упали вместе, когда он бросился на нее. Она словно ополоумела: пихалась, брыкалась, отплевывалась попавшим ей в рот шершавым песком. Его руки ползли к ее горлу, Мелина вцепилась в него ногтями, оцарапав ему щеку, потом, задыхаясь, набрала в грудь воздуха, чтобы закричать.

Пространство и свет. Она чувствовала их в тот самый момент, когда схватила его запястья и извернулась под его тяжелым телом. Послышался гулкий звук, мурчанье, какое никак не могло бы вырваться из глотки маленькой кошки — низкая какофония рокота, который нарастал, вздымался поверх взрыкивания крупных зверей. Марио отпустил ее и попытался отползти подальше от этого рычания. Овальная арена Колизея простиралась вдаль, осиянная серым светом, в котором метались беспокойные тени миллиона кошачьих воинов.

Львы. Десятки сражались здесь каждый день, бок о бок с пантерами и даже тиграми, выступление «разогревающей» команды перед играми гладиаторов. Более пяти столетий они глядели в лицо bestiari и поглощали несчастных преступников, а потом с вызовом встречали собственную смерть.

Эхо их рыка окружило Мелину, которая присела на корточки на песке и вдруг почувствовала, как под рукой у нее поднимается теплое кошачье тело — благородный зверь с желтыми глазами, спутанной гривой и белой грудью. Ее кот, огромный и царственный, моргнул, а затем, мягко ступая, присоединился к остальным хищникам, в упор глядящим на Марио.

Мелина была не просто ошеломлена, она чувствовала, как все плывет у нее перед глазами, заволакивается серым туманом. Клятва гладиатора громом пронеслась у нее в голове: «Uri, vinciri, verberati, ferroque mecari patior». Он с готовностью клялся быть сожженным, связанным, избитым и зарубленным мечом — священная клятва принять насильственную смерть. Из дыма перед Мелиной возник bestiarius, самый низкий из гладиаторов, чьей профессией было драться со зверьми. При нем были меч, щит и кожаное наручье, и львы проводили его голодными взглядами, когда он повернулся неуверенно, держа перед собой меч так, словно впервые в жизни его видит.

Зверь прыгнул так быстро, что Мелина успела только охнуть, когда он поверг человека наземь и сорвал с него шлем. Это был Марио. Она видела презренный страх у него на лице, кровь там, где она расцарапала ему щеку. Прижимая уши и сверкая глазами, подкралась поближе пантера. Она выбила щит из руки Марио и ловко увернулась от его меча. Губы Марио сложились в какие-то слова, когда напали львы, вдавливая его в песок. Они окружили его, и слабое эхо его криков каплями сочилось из гама, когда бледные фигуры набросились на него, взрыкивая, когда когти вонзались в плоть и принялись рвать мышцы и жилы. С ужасающей грациозностью и быстротой ее лев прыгнул, сомкнул челюсти на обнаженном горле. Голова его поднялась к небу, и с морды его капли крови разбрызгались темными самоцветами.

Мелина глядела как завороженная, с подступающей к горлу тошнотой, сознавая, что время от времени новый лев проплывал сквозь нее, чтобы присоединиться к разъяренной стае. Они разорвали Марио, словно сделан он был из бумаги, и песок напитался кровью, когда они приканчивали остатки, хрустя костями и глотая кишки.

Утихомиренная стая улеглась, принялась вылизываться. От низкого их мурчанья дрожала земля. Ее кот поплыл к ней, голова его покачивалась на ходу, а с морды капала кровь. Обнюхав ее волосы, он положил колоссальную лапу ей на плечо, потом отошел. С тихим криком, похожим на плач, он улегся на землю подле нее, а она, судорожно втягивая в себя воздух, положила руку ему на гриву. Лев повернулся, и Мелина встретила взгляд прекрасных желтых глаз.

Мелина…

Баба…

Она назвала его старым греческим нежным словцом, как звала его тогда, когда она была маленькой, а он сильным, чудесным отцом, который носил ее на руках и защищал от всего мира. Крепче вцепившись в его гриву, она заплакала, сотрясаясь всем телом, а лев мурлыкал, поддерживая ее. Наконец она отпустила его, и, подобно тающему в тишине шепоту, львы поблекли, золото их шкур растворилось во множестве красок — черный, рыжий, пятна, полосы…

Когда она поглядела на арену, изорванные останки Марио тоже поблекли, взбаламученный мокрый песок налип на лицо и руки фигуры, которая шевелилась, но лишь едва-едва.

Мелина поднялась и в сопровождении I Gatti di Roma вышла под черную галерею, а оттуда через арку на тротуар. Прислонившись к древним камням, она на мгновение закрыла глаза, потом открыла их снова: мимо проносились машины, прогуливались пешеходы. Решетка была на своем месте, она снова отрезала ее от Колизея. Изнутри поглядели на нее два желтых глаза, потом мигнули. Тяжелый львиный запах висел в воздухе.

— Мелина!

Она надеялась, что ей никогда больше не придется слышать этот голос, словно теркой царапающий утренний воздух. Мелина подошла к окну и выглянула наружу. Внизу, уперев руки в бока, стояла Рената. У обочины тарахтело такси.

— Ты должна спуститься и сказать нам «до свидания»!

— Ничего я никому не должна, — пробормотала она, отходя от окна.

Она испытала огромное желание остаться в квартире, но что-то звало ее вниз — там ждало ее завершение. В конце концов, она никогда больше их не увидит.

— Сейчас спущусь! — проорала она и начала собираться как можно медленнее, чтобы по возможности взвинтить стоимость их такси.

Мелина не помнила, как добралась домой вчера ночью. Бредя на нетвердых ногах по тротуару, она заметила своего кота, держащегося поодаль под стеной Колизея. Вернувшись домой и оглушенно стягивая одежду, она вытрясла из карманов песок с арены. Повинуясь неведомому порыву, сна ссыпала его в миску и размешала в ней пальцем. Такой сухой, такой крупный. Как пепел. Через несколько дней она купит билет в Афины.

— Марио не хочет выходить из машины, — взвизгнула Рената. — Не знаю, что на него нашло. Он не хочет с тобой прощаться.

— Нет проблем. — Мелина улыбнулась, глянув на тень на заднем сиденье.

— Вы что, поссорились вчера?

— Нет.

Рената поджала губы, готовая допытываться до сути, но когда она заговорила, голос ее звучал до странности тихо:

— Он вернулся вчера с царапинами на щеке. Не сказал мне ни слова. — Ее глаза за стеклами очков казались огромными и неестественно влажными.

Таксист прибавил оборотов работающему вхолостую мотору.

— Он сказал, что никогда больше никуда не поедет.

— Рим иногда так сказывается на людях, — отозвалась Мелина.

И стала ждать, пока Рената подергивалась и жеманно улыбалась.

— Что ж, дорогуша, девушка с деньгами должна путешествовать, так что приезжай нас повидать. Майами такой приятный город.

Мелина слабо улыбнулась и в последний раз поглядела на заднее сиденье такси. Рената обошла машину, залезла внутрь, такси отъехало.

Щелчком выбросив сигарету, Марио высунулся из окна. Щека у него была сальной от мази, под которой царапины горели ярко-красным. Он посмотрел на нее, но глаза его были пусты, казались туннелями внутрь него самого и были полны воспоминаний о вчерашней ночи. Она тоже помнила все — наконец у них появилось что-то общее. Потом он опустил взгляд, и она увидела в нем истинное чувство, страх, что станет ему кандалами, что навсегда будет держать его в тюрьме дыма и теней. Прикосновение мягкой шерстки к ногам сказало ей почему.

Загрузка...