Время страшилок

После Хэллоуина Рождество всегда было моим любимым праздником. На самом деле в семье Келли — как в моём детстве, так и сейчас — мы склонны впадать в праздничный режим довольно рано. Резиновая маска Человека-волка всё ещё валяется на диване, а хэллоуинские конфеты всё ещё разбросаны по кухонному прилавку, когда мы достаём рождественские украшения, шесть искусственных ёлок и коробки с игрушками, а также робота Санта-Клауса (который в нынешнее время мигает и имеет тенденцию петь рождественские гимны, а также боксировать с вами, как Майк Тайсон, вместо того, чтобы весело танцевать, как он делал двадцать лет назад в моём детстве).

Когда я был ребёнком, Рождество означало конкретные идеалы и традиции: Рождественское представление в церкви, обувная коробка под ёлкой с яблоками, апельсинами, ореховой смесью и крошечные, завёрнутые в фольгу Санта-Клаусы с большого прилавка со сладостями размером с яхту в местном магазине Sears. Это также означало тёплые объятия и рождественское печенье от мамы, стоическое чтение папой «Ночи перед Рождеством», второй главы Библии от Луки и сокращённой версии «Рождественской песни» Диккенса в иллюстрированных классических произведениях. И, конечно же, телешоу: «Рождество Чарли Брауна», «Красноносый северный олень Рудольф» и «Как Гринч украл Рождество!»

Затем наступал канун Рождества и славное утро после него. Казалось бы, бесконечные часы мучительной, отягощённой бессонницей неподвижности, когда вы лежите в своей постели, боясь пошевелиться или даже вздохнуть, в страхе, что одно предательское моргание глаза может напугать святого Николая и отправить его обратно в дымоход, прежде чем он успеет выполнить свою миссию, оставив вас печально с пустыми руками. Но, в конце концов, сон и полное эмоциональное истощение завладевают вами, и вы засыпаете крепко… по крайней мере, пока мама не просовывает голову в дверь спальни и не говорит: «Пора просыпаться! Я думаю, что старый Санта был здесь». Затем следует олимпийская гонка по коридору в гостиную, а после грандиозное раскрытие трофеев, которые Весельчак оставил для вас. Солдаты из «Броска кобры» (большие двенадцатидюймовые, а не трёхдюймовые военные карлики), супер-траки, наборы для лепки, очки трёхмерного видения и Ивел Книвел на своём красно-бело-синем мотоцикле… помещает расшатанные нервы вашей матери на шаткий край Змеиного каньона каждый раз, когда вы заводите эту дурь и позволяете ей ехать прямо на очень хрупкие и бьющиеся вещи.

Позже, когда вам было уже около десяти, одиннадцати или двенадцати, жучок ужаса кусал вас, и игрушки больше не были привлекательными, как когда-то. И если бы у вас были очень, очень крутые родители (простите, я имел в виду Сант-Клаус), слухи бы разошлись, и подарки были бы больше по вашему странному и причудливому вкусу. Фокусные наборы, манекены чревовещателя и необычные предметы для украшения комнаты пыток в спальне, такие как сморщенные резиновые головы, отрубленные руки и плакаты с изображением Существа из Чёрной лагуны и Кинг-Конга. Если вам повезёт, вы найдёте болезненные материалы для чтения, которые дадут пищу для воображения, такие как экземпляры журнала «Знаменитые монстры из страны кино» и комиксов «Дом тайн» и «Оборотень ночью». Странные любители кукол найдут под рождественским деревом огромные коробки: модели монстров от Aurora со светящимися в темноте частями и пресловутые и потенциально серийные убийцы Monster Scenes: Беспощадный Доктор с его приспособлениями для пыток, Монстр Франкенштейна с Жертвой, похожей на Дейзи Дьюк, и, конечно же, сладострастная и скудно одетая Вампирелла (которую большинство мам, в том числе и моя, относили к мерзкой преступной дочери самого Сатаны, а не к респектабельной и культовой вампирше).

Именно тогда, в те юношеские, одержимые ужасами дни, эстетика Хэллоуина и Рождества размылась и слилась почти без усилий. Дьяволы и ангелы шли рука об руку, а волшебный цилиндр мог превратить дурацкую кучу плотно утрамбованных снежинок в неуклюжего снежного человека. Рога северных оленей стали острыми, как бритва, и готовы были сажать на себя любого непослушного ребёнка, как на кол, а Санта и его верные эльфы вполне могли быть Крампусом и его злыми приспешниками в поисках ничего не подозревающих детей… тех, кто может оказаться в кексе в следующем году или как жир в будущей рождественской свече.

Я думал о таких вот странных вещах… а вы? Вероятно, нет, если вы были любителями футбола и мини-байков или знатоками Barbie и духовок Easy-Bake. Но для нас, знатоков ночных «Особенностей существа», Бориса Карлоффа и жутких резиновых насекомых из автоматов по двадцать пять центов, тёмная связь между ужасом и праздником казалась естественной. Вы можете себе представить, что в маленьких дверцах рождественского календаря хранятся тёмные призы вроде пауков, отрубленных пальцев и свежесобранных глазных яблок, или что что-то невидимое спряталось, наполненное вредом и злобой, в зелёном сердце рождественской ёлки? Вы могли бы заснуть на своей двуспальной кровати с изголовьем в форме колеса, а проснуться около полуночи и подумать, не оставил ли эльф на полке свой пост и теперь заполз под вашу кровать, с одним из самых острых маминых ножей для филе, зажатым в крошечной убийственной ручке.

Десять кошмарных историй, которые вы сейчас прочитаете, исходят из ума одного из таких юношей с богатым воображением. Тот, кто, как и все мальчишки, рос, но по-своему мрачно-бунтарски, никогда не отказывался от идеи, что Рождество может быть праздником не только утешения и радости, но и отупляющего ужаса и леденящего душу страха… с весёлой и праздничной поверхностью.

Итак, когда вы сидите и читаете в своём кресле перед потрескивающим очагом или мерцающими огнями рождественской ёлки, потягивая тёплый праздничный напиток, просто помните, что всё может быть не так тепло и уютно, как предполагает ваше окружение. Ледяные пальцы Санта-Клауса всего в дюйме от вашего затылка, а предрождественские призраки трагической кончины стоят прямо за заснеженными оконными стёклами, готовые войти внутрь, как только ваши глаза отяжелеют и вы провалитесь в мирный сон…

Счастливого Рождества и многих отличных праздничных кошмаров!

МИСТЕР ЗВЕНЯЩИЕ КОСТИ

Бреннан МакДонаф нашёл его во время поездки в магазин секонд-хенда Goodwill. Это было через несколько дней после Хэллоуина, и он просто лежал, скрестив руки и ноги, на полке с украшениями и костюмами, которые люди выбросили, а также отдали в дар после праздника. Бреннан поднял сочленённый картонный скелет и держал его на расстоянии вытянутой руки. Его костлявые руки и ноги развернулись и свободно повисли, двигаясь взад и вперёд на заклёпках. Они не были похожи на те, что продаются сейчас — дурацкие мультяшные скелеты или пластмассовые скелеты в Dollar General, в которых вообще не было деталей. Это был старомодный картонный скелет на Хэллоуин, который напоминал анатомическую схему в смотровой в кабинете врача — схему с тремя проекциями, которая показывала мышцы, нервы и скелетные системы человеческого тела.

Бреннан приложил левую руку к бледно-зелёной грудине скелета и увидел, как сквозь щель между его указательным и большим пальцами исходит слабый свет. Он ухмыльнулся.

«Ещё и светится в темноте!»

Двенадцатилетний мальчик уставился на ухмыляющийся череп с крошечным отверстием для подвешивания, пробитым в его макушке.

— Ты будешь моим новым другом?

Бреннан вдруг смутился, что сказал это вслух. Но никого не было рядом и никто не слышал.

Скелет ухмыльнулся ему своими жемчужными зубами и чёрными безглазыми глазницами.

«Ещё бы, приятель! — вроде говорил он. — Я уж точно прикрою твою спину!»

Его спина… Когда он опустил картонное украшение и начал складывать его руки и ноги на туловище, Бреннан скривился от болезненности, которая время от времени пробегала по всей длине его спины, от чуть ниже лопаток до верхней части бёдер. Одна только мысль об этом заставляла мальчика злиться и стыдиться одновременно. Он вспомнил, как рука его отчима Стью скользила по его голому телу в ванной внизу. В этом не было никакого сексуального подтекста… он только вытащил свой ремень из пятьдесят второго размера брюк и отхлестал его им по спине. Всё потому, что он забыл опустить дверь гаража после того, как пришёл сгребать листья во дворе.

Бреннан сунул скелет под мышку и отправился на поиски матери. Он нашёл Пегги МакДонаф — теперь Пегги Комптон — в ряду потрёпанных сумочек, которые выглядели так, будто едва пережили ураган.

— Мама?

Мама нахмурилась, изучая сумочку Louis Vuitton, которая оказалась дешёвой подделкой.

— Хм-м-м? Что такое, дорогой?

— Могу я взять это?

Худощавая женщина с медово-светлыми волосами и в очках взглянула на него. Её хмурый взгляд стал более серьёзным.

— С Хэллоуином покончено, Брен.

— Но… но я мог бы повесить его на свою дверь и украшать на разные праздники, — сказал он ей, подыскивая вескую причину. — Он не обязательно должен быть на Хэллоуин.

— Я не знаю… Стью немного злится, когда я трачу слишком много денег.

Бреннан почувствовал, как у него покраснели уши.

«Ну, это твои деньги… не его!»

Он подумал о своём паршивом отчиме и о том, как трудно ему было последние четыре года. Ленивый, никчёмный, толстый мужчина лет сорока пяти, который правил ими, как тюремный надзиратель, и был готов шлёпнуть или пристегнуть любого из них, если не добился своего или если что-то вывело его из себя. Много раз Бреннан хотел спросить свою мать, почему она вышла за него замуж? Или почему она позволяет ему выбивать из сына всё дерьмо? Но у него никогда не было и, вероятно, никогда не будет такой возможности. Смерть его отца была тяжёлым испытанием для них обоих, но особенно для его матери. Она безумно беспокоилась о том, как они собираются оплачивать счета и проживать день за днём, пока, наконец, не согласилась встречаться со Стью Комптоном и, в конце концов, вышла за него замуж. С того момента, как она сказала «да» в окружном суде, у них не было лёгких дней. Стью оказался монстром, а не человеком, которому нравилось унижать свою новую семью словами и насилием.

— У меня есть несколько долларов, которые бабушка подарила мне на день рождения, — сказал ей Бреннан. — Клянусь, я верну тебе деньги, как только мы вернёмся домой.

Его мама на мгновение задумалась.

— Хорошо… просто пообещай, что ты это сделаешь…

Бреннан ухмыльнулся от уха до уха.

«Ты пойдёшь со мной домой, Мистер светящиеся кости!» — подумал мальчик.

Скелет радостно ухмыльнулся в ответ.

«Я с тобой до конца, приятель!»

Ноябрь был трудным для Бреннана.

По какой-то причине в тот месяц Стью был особенно злобным. Он тратил слишком много денег по счетам на пиво и лотерейные билеты, и, когда коллекторские агентства начали звонить на дом или на текущем счёте была превышена сумма, этот человек становился взволнованным и раздражительным. В свою очередь, Стью вымещал всё на Пегги и Бреннане. Во вторую неделю ноября он так сильно ударил жену в бок, что у неё воспалились рёбра и образовался синяк размером с кулак, который стал уродливым желтовато-фиолетовым. Конечно, она отказалась от врача, и никто этого не видел, кроме Бреннана… и это было случайно, когда он прошёл мимо двери её спальни и увидел, как она со слезами на глазах осматривает это место в зеркале.

Бреннан изо всех сил старался держаться подальше от Стью, по возможности прячась в своей комнате. Он повесил скелет из Goodwill на дверь своего стенного шкафа и, украв бумагу из маминых принадлежностей для вырезок, сделал ему костюм пилигрима, дополнив его шляпой с высоким козырьком и пряжкой спереди. Он даже нарисовал старомодный мушкетон и прикрепил его скотчем к его костлявой руке. Мистер светящиеся кости ухмыльнулся ему, выглядя так, будто бы подмигнул… если бы у него были веки.

«Я бы сделал это для тебя, — казалось, говорил его новый друг. — Я бы всадил порцию свинца прямо в жалкую задницу этого толстого ублюдка! Просто скажи мне хоть слово!»

Но в большинстве случаев увернуться от Стью было невозможно. Он несколько раз запирал Бреннана в стенном шкафу с ужина до завтрака, просто из-за маленьких глупых шалостей или ошибок, которые не имели большого значения. И ремень проходился по нему тоже раз или два. Нелюбовь и страх мальчика к отчиму постепенно превратились в откровенную ненависть. Иногда по ночам, лёжа в постели на животе с воспалёнными и жалящими ссадинами на спине, Бреннан не мог не плакать, уткнувшись лицом в подушку, чтобы Стью не слышал. Он думал об отце и плакал ещё больше.

«Почему ты должен был умереть, папа? — спрашивал он. — Почему ты должен был упасть со строительных лесов и сломать себе шею… и оставить нас разбираться с ним?»

На другом конце комнаты, на двери стенного шкафа, в темноте висел Мистер светящиеся кости, очерченный его жутким зелёным свечением. Он улыбнулся этой вечной зубастой ухмылкой, как будто говоря:

«Я здесь ради тебя, Бреннан. До самого конца, приятель».

Это была последняя неделя ноября, когда школьный хулиган Трой Андерсон сильно ударил его по спине во время игры в вышибалы в спортзале. Боль была настолько сильной, что Бреннан упал на четвереньки, едва дыша. Одна из учительниц — миссис Холден из классной комнаты — увидела его боль и помогла ему подняться, в то время как учитель физкультуры смеялся вместе с остальными. Когда она вывела его в коридор, она коснулась его поясницы, и он вскрикнул. Несмотря на его протест, она подняла его рубашку и увидела уродливые следы на его спине.

— Пойдём поговорим с директором, — предложила она. — С этим надо что-то делать.

— Нет! — Бреннан запротестовал. — Я в порядке. Давайте просто забудем об этом. Пожалуйста?

Но миссис Холден было не переубедить.

— Это очень серьёзно, Бреннан. А теперь пошли.

Когда директор, тренер Мичем, вышел из своего кабинета, поднял рубашку школьника сзади и осмотрел полоски на его спине, он сказал:

— Хм-м-м… ладно. Бреннан, почему бы тебе не сесть в конференц-зале? Я позвоню твоим родителям.

— Просто позвоните моей маме, пожалуйста, — выпалил мальчик.

Лёгкая улыбка скользнула по мясистому лицу директора.

— Просто присаживайся, и мы докопаемся до сути.

Сидя в конференц-зале, Бреннан знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. По правде говоря, он ненавидел тренера Мичема так же сильно, как и Стью… может быть, даже больше. И не потому, что Боб Мичем был деревенским ублюдком футбольным тренером, которому была дарована дополнительная власть быть директором. Нет, это было больше связано с его дочерью Эмили. Эмили Мичем, маленькая, тихая девочка, которая в основном держалась особняком, училась в седьмом классе Бреннана. Возможно, это была взаимная грусть — или общее отчаяние — что сплотило их дружбу. Иногда во время обеда Бреннан сидел с ней за столиком. Они говорили о книгах, видеоиграх и старых фильмах ужасов, которые им обоим нравились. Однажды она замолчала и заплакала. Она рассказала ему кое-что о своём отце… о том, почему она ненавидит ночь и мечтает о замке на двери своей спальни.

Бреннан хотел рассказать ей о Стью и побоях, но боялся, что она больше не будет его другом, если обнаружит, что он так же сломлен, как и она. Он просидел в конференц-зале полчаса, прежде чем дверь наконец открылась. Когда это произошло, вошли тренер Мичем и Стью Комптон.

— Где моя мама? — спросил он их. — Где миссис Холден?

— Твоя мама не могла уйти с работы, — категорически сказал ему директор. — Что касается миссис Холден, у неё были занятия. Она учитель, Бреннан. Вот за что ей платят. А не быть крестоносцем или защитником.

— Итак, в чём проблема? — спросил Стью.

Он сел на стул прямо напротив своего пасынка. Откинувшись назад, он улыбнулся мальчику.

— Учитель был обеспокоен, — сказал ему Мичем. — О его спине.

Стью казался озадаченным.

— Его спина?

— Я слишком хорошо тебя знаю, Стью, — сказал тренер… и так оно и было.

Мало того, что они были соседями — Мичемы жили через дорогу от них, — Боб и Стью вместе ходили в среднюю школу и играли в одной футбольной команде.

— Конечно, ты можешь быть немного вспыльчивым и импульсивным. Но я знаю, что то, что произошло, вероятно, было оправдано. Что это была просто старомодная дисциплина между отцом и его сыном.

— Дисциплина?

Бреннан был напуган до смерти. Он чувствовал себя загнанным в угол, один в комнате с двумя мужчинами в мире, которых он презирал больше всего, но абсурдность заявления тренера просто заставила его выпалить это.

— Он взял ремень и избил меня!

Тренер Мичем покачал своей большой коротко остриженной головой.

— Ну, Бреннан… это слово… бить… это такое уродливое слово. Слово, которое вызывает у людей все эмоции. Нет, я думаю, что другое слово более уместно в этой ситуации. Дисциплина… вот что я должен классифицировать в своём отчёте.

Стью казался удивлённым.

— Отчёт? Это действительно необходимо, Боб?

— Приятель, если бы это зависело от меня… нет. Но времена изменились с тех пор, как мы учились в школе. За всё есть ответственность. Миссис Холден изо всех сил старается спасти бедную, ушибленную задницу твоего парня. Она готова позвонить в Службу защиты детей. Мы не хотим, чтобы это произошло, не так ли? Так что мы должны работать вместе, чтобы успокоить миссис Холден и школьный совет.

— Что ты предлагаешь, Боб?

— Я знаю, что парень, вероятно, заслужил то, что получил, но будь с ним помягче, — посоветовал директор. — Должны быть другие — менее очевидные — способы дисциплинировать ребёнка, не расстраивая окружающих.

Стью рассмеялся. Это был отвратительный звук.

— Ты знаешь, что говорит Библия. Пожалеешь розгу — испортишь ребёнка.

— О, я прекрасно об этом знаю, — сказал тренер Мичем. Тонкая улыбка скользнула по его массивному лицу. — Моя дочь Эмили… она тоже время от времени получает розгу.

Ненависть Бреннана в этот момент была так сильна, что он чувствовал, что она может вспыхнуть и поглотить его. Двое мужчин, которые разожгли эту ярость, казалось, даже не заметили.

— Хорошо, — сказал Стью, пожав плечами и вздохнув. — Он забывчивый и непослушный ребёнок, но с этого момента я буду относиться к нему помягче. Или, по крайней мере, я попытаюсь.

— Это всё, о чём я прошу, — сказал директор. — Попозже я позову миссис Холден в свой кабинет… хорошенько поговорю с ней. Убежу её, что замять это всё в интересах самого Бреннана.

— Буду признателен, приятель, — Стью встал и крепко пожал руку директору.

— До конца школы остался всего час, а сегодня пятница, — сказал Мичем. — Почему бы тебе не подписать мировую с Бреннаном? Отвези его домой… пообщайтесь как отец и сыном, прежде чем Пегги вернётся с работы.

— Звучит прекрасно.

Пока Бреннан ходил вокруг стола, Стью от души хлопнул его по спине, вызвав новый приступ боли.

— Давай, сынок.

Дорога домой была долгой и молчаливой. Бреннан сел на пассажирское сиденье, максимально прислонившись к двери. Стью свистел и улыбался, пока вёл машину, как будто ему было всё равно на то, что происходит в мире… или он что-то планировал в своём мозгу. В тот момент, когда они вошли в дом с закрывшейся за ними входной дверью, это произошло. Бреннан почувствовал, что его чуть не сбило с ног, когда его с силой толкнули сзади. Он врезался лицом в стену вестибюля… так сильно, что у него пошла кровь из носа. Потом появился Стью, скрутил ему руку за спину и дышал ему в ухо.

— Я сказал тебе никогда не рассказывать, не так ли? — сказал он, наклоняясь вперёд и зажимая двенадцатилетнего подростка между своим телом и стеной. — Я же говорил, что сделаю с тобой и твоей мамой, если кто-нибудь узнает и начнёт совать свой нос в наши дела.

— Я… я не говорил! — завопил Бреннан. Давление было таким сокрушительным, что он едва мог дышать. — Моя учительница только что сама узнала, вот и всё! Я ничего ей не говорил!

— Ты лжёшь, ты, мелкий поганец! — массивная рука Стью обхватила затылок Бреннана. — Я должен сломать тебе чёртов позвоночник за то, с чем мне пришлось сегодня мириться.

Слёзы смешались с кровью между лицом Бреннана и стеной.

— Нет! Пожалуйста… пожалуйста, просто оставь меня в покое! Одного!

Стью резко рассмеялся.

— Ты хочешь побыть один? Ну, давай… ты можешь быть один на все выходные.

Когда Стью схватил его за руку и потащил по коридору, Бреннан сделал всё, что было в его силах, чтобы остановить его — упёрся пятками в ковёр, крепко вцепился в ближайшую мебель… сделал всё, чтобы замедлить его продвижение.

— Пожалуйста, Стью… не надо! Я не хочу туда идти!

Мгновение спустя они были там… перед стенным шкафом в спальне Бреннана. Когда Стью и его мама только поженились, он подумал, что это странно… Стью так же, как и раньше, устанавливал засов снаружи этого шкафа. Но позже он обнаружил, что это было по очень тревожной причине.

— Нет, Стью! Пожалуйста! — взмолился он. — Я буду хорошим! Я обещаю, что буду!

— Конечно, будешь, — сказал ему Стью. — Ты заперт здесь на все выходные. Ни еды, ни воды.

Его отчим потянулся к дверной ручке стенного шкафа, но остановился. Он уставился на хэллоуинский скелет на двери — сплошь улыбки, его шарнирные руки и ноги раскинуты тут и там, как будто он танцевал от счастья. Он всё ещё был в костюме пилигрима и держал в руке мушкетон. Из расклешённого дула пистолета вырывался клуб дыма с надписью «БУМ! Ты покойник!»

— Проклятый скелет! — Стью толкнул Бреннана на пол, затем сорвал украшение с того места, где оно было приколото к двери.

Мальчик сердито наблюдал, как Стью яростно принялся за работу, сначала разорвав Мистера светящиеся кости пополам в нижней части позвоночника, затем расчленив его руки и ноги и, наконец, обезглавив ухмыляющийся череп от шейной кости. Куски картонного скелета валялись на полу спальни, когда Стью схватил Бреннана за воротник куртки и швырнул его в стенной шкаф с такой силой, что его макушка врезалась в заднюю стенку. Затем дверь резко закрылась, и, если не считать узкой полоски света под ней, осталась только тьма. Засов защёлкнулся с тяжёлым лязгом. Бреннан по опыту знал, что он не услышит, как он отключится, до вечера воскресенья. Он отступил в угол своего одиночного заключения и сел там, прислонившись раненой спиной к прохладному гипсокартону.

Вечером того же дня, когда его мать вернулась с работы, произошла ссора. Это продолжалось недолго. Бреннан вздрогнул, услышав уродливые удары кулаков по плоти и плач своей матери. Стью покричал ещё немного, а затем удалился в гостиную, чтобы перед ужином посмотреть «Колесо фортуны» и вечерние новости.

Прошло несколько часов. Дом устоялся. Было тихо, только звук работающего телевизора.

Бреннан посмотрел вниз и увидел, что что-то просунули под дверь стенного шкафа. Это был кусочек тоста с арахисовым маслом. Бреннан взял еду и жадно проглотил её.

— Мама… Мама, выпусти меня.

Пегги Комптон помолчала, потом вздохнула.

— Я не могу, милый.

— Мама, мы должны выбраться отсюда. Мы должны уйти.

— Мы не можем этого сделать, Брен. У нас нет выбора.

— Да! — воскликнул он. — Мама, пожалуйста! Он выйдет из себя и в конечном итоге убьёт одного из нас. Может быть, меня и тебя обоих.

Его мать долго молчала.

— Прости, сынок. Я… я просто не могу.

Затем её тень у основания двери исчезла, и она ушла.

Было немного за полночь, когда Бреннан услышал кого-то за дверью шкафа.

Мальчик резко сел с того места, где он свернулся на полу, под зимним пальто, которое он снял с вешалки. Его сердце заколотилось, когда дверная ручка дёрнулась, а затем раздался чёткий металлический щелчок открывающегося засова.

Он ожидал, что Стью ворвётся и врежется в него кулаком или ремнём. Но никто даже не открыл дверь. Бреннан просидел там, испуганный, минут пять или больше, прежде чем, наконец, набрался смелости проползти вперёд и сам попробовать открыть дверь. Ручка свободно повернулась, и дверь распахнулась во тьму.

Бреннан встал и вошёл в спальню. В ту ночь было прохладно — около пятидесяти градусов по Фаренгейту, — и он не мог не дрожать. Когда он повернулся и закрыл дверь стенного шкафа, он с удивлением обнаружил очертания светящегося в темноте скелета, висящего на верхней дверной панели там, где он был раньше. Его кости сверкали зловещим зелёным рельефом на фоне черноты ночи.

Мальчик с любопытством потянулся.

«Стью или мама склеили его скотчем и прицепили к двери?»

Его пальцы ощупали шею скелета и позвонки нижней части позвоночника. Он не мог найти следов скотча или клея. Как будто картон зажил сам.

— Что будем делать, Мистер светящиеся кости? — тихо прошептал он. — Как мы собираемся пройти через это?

Скелет ухмыльнулся ему, как бы говоря:

«Не волнуйся, приятель. Мы справимся с этим вместе. Обещаю. Просто будь терпелив».

Бреннан протянул руку и на мгновение взял руку скелета, затем отпустил её. Он забрался в свою кровать, закутался под одеяло и уснул.

Бреннан боялся приближения Рождества… в основном потому, что год назад Санта-Клаус сломал ему руку в двух местах.

Он это хорошо запомнил. Он заснул в канун Рождества и мирно спал, когда проснулся среди ночи. Кто-то был в его комнате. Он сел в постели и увидел массивный силуэт на фоне залитого лунным светом окна.

— Хо-хо-хо, — прошептал Стью.

Потом он навис над ним, весь одетый: красный костюм, борода, меховая шапка с пушистым клубком на конце.

Бреннан почувствовал, как руки Санты обхватили его левое предплечье.

— Мне надоело, что ты вмешиваешься, маленькая сволочь. Открываешь рот, когда мы с твоей мамой обсуждаем одну из наших дискуссий. Пора преподать тебе урок… заставить тебя запомнить, что твоя мать теперь моя, а не этого гниющего куска мяса, твоего папочки, который лежит в шести футах под землёй.

Мальчик вспомнил ужасное давление и боль, когда Стью начал сгибаться.

— Вот история, и тебе, чёрт возьми, лучше запомнить её для всех, кто спросит. Ты встал, чтобы пописать, и споткнулся в ванной. Упал и ударился рукой о край ванны. Ты понимаешь?

— Пожалуйста, — захныкал Бреннан. — Пожалуйста, не…

— Ты понимаешь?

Бреннан кивнул. Затем последовал треск осколков и крики. Его крики. Мгновение спустя его мать вбежала в комнату, закутала его и отвезла в отделение неотложной помощи.

Он думал об этом, когда украшал скелет к Рождеству. Он осторожно снял костюм пилигрима и заменил его костюмом Санты из красной строительной бумаги и ватных шариков из маминой ванной. Это была только половина костюма, заканчивавшаяся на талии, вроде как у Гринча. В ансамбле не было бороды. Было стыдно закрывать весёлое ухмыляющееся лицо скелета.

— На праздники я нарекаю тебя Мистер звенящие кости, — сказал он вслух.

«Звучит так здорово, Брен! — скелет, казалось, ответил. — Поверь мне, малыш, это будет самое лучшее Рождество! Просто ты подожди и увидишь!»

— Да, верно, — грустно сказал Бреннан. — Мы же можем помечтать, не так ли?

Мистер звенящие кости только усмехнулся, как будто зная, что ждёт впереди, но отказываясь проболтаться.

Следующие три недели пролетели быстро. Не было ни споров, ни злобных замечаний, ни наказаний. Стью, казалось, изменился за одну ночь. Он был весёлым, с ним было легко ладить, и он даже помог поставить и украсить ёлку и повесить фонари вдоль водосточных желобов и карнизов дома. Ночью они сидели в гостиной, как настоящая семья, пили гоголь-моголь, ели рождественское печенье и смотрели старые фильмы, такие как «Эта прекрасная жизнь» и «Чудо на 34-й улице».

Бреннан должен был найти утешение в этом, внезапном источнике мира и радости, которые испытали домашние. Но он этого не сделал. Всё, что он чувствовал, было подозрение и подспудный страх, который он не мог толком объяснить. Он знал Стью и то, на что тот был способен… возможно, лучше, чем его мать. Бреннан был убеждён, что Стью всё ещё тот ​​ублюдок-садист, каким он всегда был. Он просто запланировал что-то на потом… что-то в рукаве. Что-то плохое.

Это случилось в канун Рождества, как и раньше.

Они наслаждались приятным, тихим вечером вокруг ёлки, слушая праздничную музыку и упаковывая подарки. Бреннан и его мама приготовили для Санты молоко и печенье, хотя он был уже не в том возрасте, чтобы в это верить. Когда мама укрыла Бреннана и поцеловала его на ночь, всё было как в старые добрые времена. Он заснул с надеждой, что, может быть… только может быть… это всё-таки окажется хорошим Рождеством.

Затем, около часа рождественской ночи, ужасное ощущение давления на правое бедро разбудило его в панике. Прежде чем он успел вскрикнуть, мясистая рука плотно зажала его рот.

— Счастливого Рождества, Бреннан, — сказал Стью, его голос был слегка приглушён курчавой седой бородой.

— Отстань от меня! — попытался сказать мальчик, но получилось только искажённое бормотание.

— Итак, что мы будем делать в этом году? — прошипел в темноте большой человек. Его колено глубоко вонзилось в мышцу чуть выше колена Бреннана. — А как же нога? Сломанное бедро, которое уложит тебя в постель на всю зиму… может быть, дольше. Да, это то, что старый Санта принесёт тебе в этом году. На этот раз ты ходил во сне. Упал с лестницы в подвал, — другая рука Стью протянулась и погладила макушку Бреннана. — Лучше добавить перелом черепа для полноты картины, просто чтобы всё выглядело кошерно.

Слёзы навернулись на глаза двенадцатилетнего мальчика, когда он посмотрел на монстра в одежде Санты. Стью прочитал вопрос в глазах Бреннана.

— Почему? Потому что я ненавижу тебя, маленькое дерьмо. Я никогда не хотел, чтобы ты был в уравнении с самого начала. Кто знает… может быть, сотрясение мозга прикончит тебя. Может быть, когда я сломаю тебе ногу пополам, твоя бедренная артерия проколется, и ты истечёшь кровью. Тогда я возьму твою мать в своё полное распоряжение.

Бреннан начал сопротивляться, когда Стью качнулся вперёд, прижимаясь всем своим весом к ноге мальчика. В то же время мужчина сложил свой правый кулак, который выглядел таким массивным и разрушительным, как кувалда, и поднял его над головой, чтобы обрушить его на череп.

Но этого не произошло.

Давление на бедро Бреннана внезапно уменьшилось, когда Стью выпрямился и выгнулся назад. Раздался глухой удар, за которым последовал влажный звук, как будто что-то острое скользнуло сквозь жир и мясо, и шероховатый скрежещущий звук, словно сталь о кость. Несмотря на темноту в комнате, Бреннан мог видеть агонию и ужас в глазах Стью Комптона.

И он увидел кое-что ещё. Или думал, что видел.

Что-то обвилось вокруг горла Стью. Что-то устрашающе зелёное и светящееся. Что-то похожее на плечевую, лучевую и локтевую кости скелетной руки. Испуганный Бреннан нырнул под одеяло и зажмурил глаза. В спальне произошла драка. Шатающиеся шаги человека, пытающегося встать на ноги, удушье и хрипы, когда драгоценный воздух был перерезан и лишён, и этот уродливый звук лезвия ножа, отточенного и искусного, делающего своё мокрое дело.

Затем раздался ужасный грохот, который, казалось, сотряс весь дом. Бреннан лежал тихо, неглубоко дыша, прислушиваясь. Он услышал звук, как будто кто-то тащит что-то невероятно тяжёлое по полу спальни в коридор. Мальчик, должно быть, пролежал под одеялом минут десять или пятнадцать, прежде чем, наконец, набрался смелости высунуть голову. Он увидел две вещи. Во-первых, дверь спальни была открыта, и из дальнего конца внешнего коридора струился слабый разноцветный свет рождественской ёлки. А во-вторых, перед дверью его шкафа ничего не было. Там вообще ничего не висело.

Он медленно выскользнул из-под одеяла и босиком направился к двери спальни. Через холл дверь в главную спальню была открыта. Он увидел, что его мать крепко спит. Она не слышала ни звука.

Из гостиной доносилась мягкая рождественская музыка. Старый любимец его матери… Берл Айвз поёт «Весёлое Рождество». Любопытство Бреннана перевесило страх. Он вышел из спальни и пошёл по коридору. Когда он добрался до гостиной, то увидел мерцающие огоньки на рождественской ёлке и тёплый и уютный огонь, пылающий в нише камина.

Кто-то, одетый в костюм Санты, наклонился к ёлке, раскладывая ярко завёрнутые подарки из большого коричневого кожаного мешка.

— Стью? — мягко спросил он.

Может быть, всё это было шуткой… или просто кошмаром? Может быть, его отчим изменился каким-то неожиданным и чудесным образом?

Санта обернулся. Это был Стью… и это был не Стью.

У того, что стояло перед ним, было широкое лицо Стью с двойным подбородком, но что-то в нём было не так. Оно было рыхлым и немного не в порядке, как будто структура под ним едва могла выдержать вес плоти. Отвисшие глазницы были пусты и темны. Чёрные ямы без каких-либо глазных яблок. Массивное тело под костюмом Санты оставалось таким же, вялым и свисающим огромными складками и валиками, как восковые капли свечи.

Санта поднял руку с опущенными, болтающимися пальцами и указал на большое кожаное кресло La-Z-Boy рядом с камином. Там небрежно сидел большой скелет, окровавленный и весь в шрамах от обескровливания. В центре грудины скелета был зарыт мясницкий нож из маминого кухонного ящика. Глаза, которые всё ещё сидели в окровавленных глазницах беззвучно кричащего черепа, были серовато-голубыми… совсем как у Стью.

После того, как Санта закончил свою работу, он подошёл к креслу, начал разбирать кости и бросать их в свой пустой мешок. Он вырвал нож из грудины Стью и вонзил его острием в подлокотник кресла. Затем он помахал Бреннану и повернулся к двери.

— Мистер звенящие кости?

Обвисший, шаркающий Санта повернулся на голос мальчика и уставился на него.

— Эмили тоже заслуживает счастливого Рождества.

И Бреннан, и Мистер звенящие кости смотрели в большое панорамное окно за рождественской ёлкой. За заснеженной лужайкой, за открытой и посыпанной солью улицей, стоял дом Мичемов. В окне гостиной горел свет, и сквозь занавески они оба увидели силуэт мужчины, направляющегося к дальнему концу дома… где, как знал Бреннан, находилась спальня его подруги.

Мистер звенящие кости открыл свой позаимствованный рот с широкой улыбкой на губах. Внутри отверстия сияли идеальные жемчужные зубы скелета. Они радостно ухмыльнулись, светясь ужасным зелёным светом в нижней части лица Стью.

«Что скажешь, приятель?» — Мистер звенящие кости, казалось, сказал, кивнув головой.

Он вернулся к креслу, вытащил из него мясницкий нож и сунул его за широкий чёрный пояс своего костюма Санты.

Бреннан стоял в праздничной гостиной, его юное сердце было переполнено волнением и праздничным настроением. Под ёлкой лежали десятки подарков, в очаге потрескивал тёплый и уютный огонь, а кровавый Санта тащился по снегу, чтобы отдать небольшую святочную справедливость тренеру Мичему.

Мистер звенящие кости был прав.

Казалось, что это Рождество всё-таки будет самым лучшим.

ПРУД ДЛЯ КАТАНИЯ НА КОНЬКАХ

Впервые это случилось с моим братом Вилли.

Пруд Чилтон был лучшим местом для катания на коньках в округе Мерфи, возможно, лучшим во всём Теннесси. Всякий раз, когда редкий порыв ветра проносился по лесистым холмам и лощинам, все дети на сельском участке Коппер-Крик-роуд молились, чтобы он превратился в сплошной снегопад, чтобы последовали глубокие морозы, превратив овальный коровий пруд в удовольствие для конькобежцев. После того, как полдюжины дюймов свежего порошка осядут на пустынных полях фермы Чилтон и температура опустится ниже подросткового возраста, его солоноватые воды затвердеют в ледяную поверхность, плоскую и гладкую, как поверхность зеркала.

Так было и в то снежное рождественское утро 1993 года. Вилли тогда было одиннадцать, а мне всего месяц или около того после восьмилетнего возраста. Игра с новыми игрушками и помощь маме в выпечке сахарного печенья постепенно утратили свою привлекательность. Мы забеспокоились, зная, что пруд ждёт. Наконец, после изрядных упрашиваний с нашей стороны, мама дала нам своё согласие, и мы отправились по дороге в старый дом Чилтонов.

Леон Чилтон знал, что мы вежливые, хорошо воспитанные мальчики, поэтому он кивнул в знак одобрения, и мы, улюлюкая и крича, побежали через пастбище туда, где над прудом стояла шестидесятифутовая изогнутая чёрная ветвь древнего сассафраса. Мы пробрались через заснеженные заросли кустарника и ежевики, густо отяжелевшие с южной стороны, и остановились, тяжело дыша, на берегу, наполовину от изнеможения, наполовину от безудержного благоговения. Пруд был красивый. Холодное послеполуденное солнце блестело на его ледяной поверхности, отчего сосульки на ветвях старого дерева сверкали, как алмазные клыки.

— Последний на льду — тухлое яйцо! — сказал Вилли.

Он сел на открытый корень, сбросил ботинки и натянул новые коньки, которые получил утром от Санты.

— Я забыл свои, — простонал я. Я оставил свои коньки на заднем крыльце старика Чилтона. — Надо вернуться. Подожди меня, слышишь?

— Подожди, что, чёрт возьми? — Вилли насмешливо ухмыльнулся. — Я уже не здесь!

И с этими словами он выскользнул на скользкую твёрдость девственного льда. Мне потребовалось добрых пять минут, чтобы добежать, схватить коньки и вернуться к пруду. К тому времени, когда я достиг подлеска, ноющая боль прошила мой бок от слишком быстрого бега. Я нашёл старый пень из гикори и сел отдохнуть. Пока я ковырялся в неподатливом узле на шнурках своих ботинок, я слышал, как Вилли на пруду насвистывал, лезвия его коньков издавали скрипучие звуки, когда он выполнял восьмёрки и скользил на корточках с руками за спиной из одного конца открытого катка к другому.

— Придержи лошадей, Вилли… Я иду!

Я помню, как кричал… прямо перед трещиной. Звук был таким внезапным, таким зловеще ломким, что я примёрз к этому обрубку. Это было безошибочно, и я сразу же точно понял, что произошло. Лёд треснул… раскололся под весом Вилли, когда он перебирал слабое место в замёрзшем пруду.

Я долго сидел там после треска разбитого льда, затаив дыхание, ожидая, когда последуют другие звуки, всплеск жидкости, когда Вилли нырнул в холодную воду внизу, и его крики о помощи. Но, клянусь Богом, я ничего не слышал. Ничего, кроме треска на тонком льду.

Отбросив коньки в сторону, я продрался через кусты, моё сердце колотилось в груди. Я бежал по мелкому берегу, спотыкаясь о камни и замёрзшие коровьи пироги, зовя Вилли по имени. Моя паника переросла в тупое замешательство, потому что, куда бы я ни смотрел, я не видел видимого отверстия в пруду Чилтон. Не было неровной трещины на открытой воде, только шелковистая гладкая поверхность твёрдого льда, испорченная лишь несколькими движениями новых коньков. Но не это меня сразу насторожило. Полное отсутствие звука и движения заставило мою кровь стынуть в жилах.

Пруд для катания на коньках был пуст.

Моего брата нигде не было видно. На минуту я испугался до смерти. Потом я сообразил, что меня обманула одна из обычных шуток Вилли.

— Давай, Вилли! — умолял я. — Это не смешно. Выходи и давай кататься!

Пруд молча смотрел на меня, как огромный стеклянный глаз. Заросли справа от меня загрохотали, и я сердито обернулся, ожидая увидеть старшего брата, стоящего там с широкой ухмылкой на веснушчатом лице. Но это был только зимний кардинал. Красная птица вылетела из зарослей ежевики, на секунду зажглась на спиралевидной ветви сассафраса, а затем полетела на юг, к открытым полям.

Испугавшись, я побежал к дому Чилтонов. Леон был в сарае со своим сыном Джаспером, бросившим школу и тупым, как лягушка.

— Что с тобой, чёрт возьми, стряслось, мальчик? — спросил старик.

Моё дыхание было настолько затруднено, что я мог только молча указать на пруд. Мы втроём сели в пикап Леона Ford и направились через заснеженное пастбище. Мы обыскали чащу вокруг пруда, но там было пусто. Никакой озорной мальчишка не прячется там, сдерживая хихиканье над такой отличной шалостью. Ничего, кроме заснеженной жимолости и замёрзшего дурнишника.

Затем, когда старик и его сын были на другой стороне пруда, я случайно взглянул на лёд и подумал, что вижу… ну, в этом-то и проблема. Я не могу в жизни вспомнить, что я видел. Я потерял сознание, а когда очнулся, то был в своей спальне дома, слыша истерический плач матери, доносящийся из гостиной внизу, и бесполезные утешения отца.

Моего брата так и не нашли. Я мало что помню о тех ужасных днях после. Я помню, как моя мать лежала прикованная к постели от горя, мой отец часами стоял на крыльце, глядя в сторону дома Чилтонов, и плакаты во всех витринах города с изображением Вилли из пятого класса и наградой в размере тысячи долларов. И я помню, как шериф округа задавал мне много странных вопросов, например:

— Ты не видел, чтобы у пруда слонялись какие-нибудь незнакомцы?

После допроса было упомянуто слово «беглец»… ярлык, наклеенный на моего пропавшего брата ради выяснения инцидента, не имевшего логического объяснения. Я попытался рассказать им о громком треске, который я услышал, но они проигнорировали меня. В конце концов, на чистой, безупречной поверхности пруда Чилтон никогда не было такого разрыва.

Эти ужасные воспоминания о том зимнем дне, должно быть, постепенно теряли свою силу с течением времени, ибо, если бы они сохранили свою ясность, может быть, это не повторилось бы снова… лет через двадцать.

Двое моих детей любили кататься на коньках. Они были намного моложе, чем я был, когда я только начинал. Кевину было семь, а маленькой Келли пять с половиной. Всё, что они когда-либо знали, это большой крытый каток в городе, поэтому я подумал, что для них будет настоящим удовольствием покататься на коньках на старомодном открытом пруду. Если бы я только знал, что наша маленькая поездка за город закончится трагедией, я бы отдал их коньки Армии Спасения и запретил им заниматься спортом. Но с возрастом мои юношеские воспоминания притупились, и мы поехали.

В то декабрьское утро пять лет назад было пасмурно, когда я, взявшись за руки, вёл сына и дочь через поле к пруду Чилтон. Он выглядел точно так же, как и в тот день много лет назад. Дети от волнения разошлись. Они были у края пруда и уже были на коньках, когда я их догнал.

— Давай, папа! — позвала маленькая Келли.

Она взяла брата за руку, когда они ступили на только что затвердевший лёд.

— Просто дай мне зашнуровать, и я буду там, дорогая.

Я снял туфли и потянул узел, соединявший мои коньки. Улыбка скользнула по моему лицу, когда я услышал, как они счастливо смеются, звуки стали о лёд приближаются, а затем стихают, когда они неторопливо кружили вдоль и поперёк крошечного пруда.

Я уже собирался сунуть ноги в коньки, когда услышал это.

Треск!

На этот раз никакие заросли не заслоняли мне обзор. Мои глаза блеснули на мёрзлой земле у моих ног, на пруду Чилтон. На этот раз в пруду действительно образовалась трещина, очень большая трещина в самом дальнем конце. Но я не мог видеть ни одного ребёнка.

Подождите… Я действительно видел — то есть мне казалось, что я видел — одну руку в рукавице, протянутую, торчащую из-под уровня льда. Потом она затонула и исчезла. Я побежал, крича и в носках, по холодной поверхности пруда для катания на коньках. Когда я добрался туда, я обнаружил, что отверстие намного меньше, чем казалось на первый взгляд.

— Кевин! Келли!

Я закричал, глядя вниз в тёмную воду. Я ничего не видел внизу. Я уже собирался сбросить свою парку с меховым воротником и нырнуть вслед за ними, когда произошло нечто странное.

Лёд на краю трещины, казалось, восстанавливался. В ужасе я наблюдал, как отверстие уменьшилось до размеров нескольких футов, а затем и дюймов. Затем с хрупким хлопком лёд полностью зажил. После этого всё казалось мне размытым. Я помню, как побежал к дому Чилтонов, вернулся к пруду с Джаспером, вооружившись нейлоновой верёвкой и одеялами. Я помню, как сильно поспорил с Джоном Ридом, шерифом округа Мерфи, о том, что произошло.

— Но лёд не сломан, — повторял он.

— Он закрылся, — попытался я сказать ему. — Он замёрз или что-то в этом роде… но они там внизу!

Шериф и Джаспер переглядывались с сомнением, когда я снова случайно посмотрел на лёд и увидел…

Мне говорят, что у меня был нервный срыв. Я почти ничего не помню, как раньше, когда я был ребёнком. Есть тревожные образы моей жены Джессики, которая бросается на меня в ужасной ярости, царапает мне глаза и называет меня «ублюдком-убийцей!» Есть и другие образы чистого, белого места, где люди в халатах бродят, как зомби, накаченные торазином… оттенки «Пролетая над гнездом кукушки». Через три года я начал возвращаться из моего тёмного путешествия разума… начал примиряться с невозможностью того, что, как мне казалось, я видел в тот ужасный зимний день.

В 2018 году меня отпустили. Я был диагностирован как параноидальный шизофреник, но никакого реального вреда никому… если я буду продолжать принимать лекарства. В день освобождения я обнаружил, что мне не к чему возвращаться. Моя карьера архитектора была подорвана, и Джессика развелась со мной через шесть месяцев после того, как это случилось, забрав все активы, всё имущество. Я вышел на улицу и стал одним из бездомных. Но когда наступила зима, я не отправился в приюты в центре города вместе со всеми остальными. Вместо этого я поехал автостопом за город… обратно в округ Мерфи.

Я шёл просёлочными дорогами, пока не пришёл к дому Чилтонов. Накануне выпал сильный снегопад, и ночные заморозки затвердели в пруду. Несколько детей были там, смеясь и катаясь на коньках весь день. Что-то внутри меня оборвалось. Я отбросил свой рюкзак и побежал к ним, размахивая руками и бессвязно крича. Испугавшись, они побежали домой.

Джаспер Чилтон защитил меня, когда шериф приехал проверить сообщения о психе на пруду Чилтон.

— Он никому не причинит вреда, — сказал ему Джаспер.

Шериф Рид не был так уверен. Констебль всегда подозревал, что я убил собственных детей, хотя у него никогда не было вещественных доказательств, подтверждающих это. Джаспер сказал мне, что через год после того, как я попал в психиатрическую лечебницу, законник и его заместители весной проверили весь пруд, просто на тот случай, если там действительно могли быть тела. Но всё, что они вытащили из донного ила крючками и леской, — это старое корыто для воды и кусок трубы.

Джаспер дал мне работу по дому, скорее из жалости, чем из-за чего-то ещё. Я пообещал больше не беспокоить детей, и он поверил мне на слово. Я делаю свою работу хорошо, и мои мысли блуждают только тогда, когда снежные тучи заполняют небо Теннесси, словно циновки из грязного хлопка, а синоптик предсказывает минусовую температуру. Джаспер никогда не ругает меня, когда я отвлекаюсь от своих дел и стою, уставившись на коровий пруд, наблюдая, как зимний бриз кристаллизует мутную воду.

Иногда я остаюсь там всю ночь, просто наблюдая, зная, что утро принесёт звук детского смеха и стальной звон коньков на юношеских плечах. А иногда, когда лунный свет падает прямо на пруд, я вижу, как они смотрят на меня из холодной воды… крошечные, опухшие лица с мёртвыми, рыбьими глазами… и я кричу и топаю по замёрзшей поверхности с яростью сумасшедшего.

Но лёд держится крепко.

ПУТЬ РАЗВРАТА

— Мы заблудились.

Фред Барнетт не хотел в этом признаваться, ни вслух, ни при ней, но отрицать это было просто невозможно. Они уже довольно давно ехали по этому пустынному участку заснеженной сельской дороги, проезжая милю за милей, не видя никаких признаков цивилизации, кроме нескольких ветхих фермерских домов и таких же ветхих хозяйственных построек.

— Я говорила тебе это час назад, — фыркнула Агнес с пассажирской стороны Chevrolet пятьдесят первого года. — Хотя я не должна удивляться. Предоставить тебе возможность превратить простую девяностомильную поездку в бессвязный исход в неизвестность. Клянусь, Фред, ты не смог бы найти свою собственную задницу, даже если бы у тебя был компас и дорожная карта.

Худое лицо Фреда покраснело от смущения.

— Пожалуйста, Агнес… не при детях.

Но его жена не оставила его в покое.

— А почему не при детях? — спросила она. — Они имеют такое же право, как и все остальные, знать, какой полный идиот их отец.

Как обычно, Фред ничего не сказал в опровержение. Он избегал смотреть на женщину, сидевшую рядом с ним, на женщину, о которой он когда-то серьёзно думал с точки зрения любви, преданности и, помоги ему Бог, даже похоти. Он не хотел видеть её здоровенную фигуру с толстыми конечностями, сидящую там, наказывающую пружины двухцветного многоместного сиденья Chevrolet. Он также не хотел видеть выражение самодовольного неодобрения на её пухлом коровьем лице. Вместо этого он направил нервный взгляд в зеркало заднего вида. Дети, два мальчика по имени Тедди и Роджер, сидели, погрузившись в свои комиксы, не обращая внимания на унижение, которое их старик терпел от острого языка их властной матери. Или, может быть, они действительно слышали, что они говорили, и просто игнорировали это. Всё это они уже слышали много раз. Возможно, выходом для них было уткнуться носом в бумажные страницы с раздутыми диалогами и ярко нарисованными картинками. Метод психологического побега, чтобы не сойти с ума.

Фреду хотелось иметь такое убежище, но его не было. С тех пор, как восемь лет назад он женился на Агнес, продавец обуви не мог найти покой. Каждый час бодрствования проводил на передовой, с горечью проглатывая одну жалобу за другой: неудовлетворённость мизерной зарплатой Фреда, выдвижение администрации Эйзенхауэра (Агнес «не любила Айка»), и ворчание, потому что мальчики оказались парочкой «странных бездельников», как и их отец. Конечно, Фред просто послушно кивал на каждое резкое слово, произносил заученное «Да, дорогая» и съёживался под её презрительным взглядом, который был на её массивном лице, как два крошечных чёрных шарика, погруженных глубоко в кадку с салом.

Теперь он снова был под гнётом её гнева, когда он бродил по зимним просёлочным дорогам, понятия не имея, где они находятся.

— Есть какие-нибудь предложения? — спросил он её, отчаянно пытаясь сдержать сарказм в своём голосе. — Ты же знаешь, я никогда раньше не был у твоего брата Бена. Я даже никогда не был так далеко на севере штата.

Агнес, казалось, немного успокоилась, приняв недостатки своего мужа как бремя, которое нужно терпеть, по крайней мере, в то Рождество 1954 года.

— Просто продолжай ехать, а в следующем доме, который увидишь, остановись и спроси дорогу.

— Да, дорогая.

В его словах не было никакого чувства. Теперь они были просто рефлекторным действием, как вздрагивание от кулака хулигана.

Фред поехал дальше. По обеим сторонам узкой заснеженной дороги тянулись мили заброшенных сельскохозяйственных угодий. Некоторые из них были пустыми полями, уже неиспользуемыми, некоторые — густыми сосновыми лесами и болотами. Вокруг царила такая атмосфера отчаяния и безнадежности. Это была земля, не знавшая ни процветания, ни радости, ни шансов стать чем-то иным, кроме того, чем ей суждено было стать навеки — унылой и бесцветной пустошью.

Земля такая же безжизненная, как территория неспокойного духа Фреда.

Агнес сосала леденцы с лимоном, которые купила перед отъездом из Милуоки, и крутила ручку радио, пока из динамика не загрохотала песня Хэнка Уильямса. Тедди и Роджер хихикали и ахали над своими комиксами и прихлёбывали из почти пустых бутылок Nehi Grape, купленных в семейном бакалейном магазине в тридцати милях назад.

А Фред ехал… ехал и ехал.

Наконец что-то появилось среди заснеженных полей и буйного леса. Одинокий фермерский дом стоял в сотне ярдов от края проезжей части вместе с разбросанными покосившимися постройками: амбаром, курятником и туалетом. Однако сначала он не замедлился просто потому, что место выглядело совершенно заброшенным. На подъездной дорожке не было машин, окна дома казались тёмными и зашторенными, а те немногие части сельскохозяйственной техники, что остались во дворе, выглядели так, как будто они давно заржавели и стали бесполезными. Но Агнес было не так легко убедить.

— Останавливайся! — сказала она, положив мясистую ладонь на его тонкую руку.

— Похоже, это место пустынно, дорогая. Я не думаю, что там кто-то живёт.

— Ну, всё равно проверь, — настаивала она. Её пальцы впились в маленькую мышцу, которой он обладал, вызывая всплески боли в его плече. — Я устала бродить по этой богом забытой стране.

Он кивнул, сказал «Да, дорогая» и съехал с дороги на подъезд к уединённой ферме. Мальчики сзади отбросили свои комиксы и вытянули шеи, чтобы посмотреть, куда их заведёт внезапный обходной путь.

— О, да это чисто… — сказал Роджер. — Дом с привидениями!

«Да», — подумал Фред.

Это было именно так, как это выглядело. Дом, населённый только призраками, духовными остатками неживого. Когда он припарковался недалеко от здания и поставил Chevrolet на стоянку, Фред осмотрел его из тепла и безопасности автомобиля. Это был типичный пример среднезападного фермерского дома — двухэтажный, обшитый белой вагонкой, с двускатной крышей и выступом крыльца, покрытым одеялом нового декабрьского снега.

Он рассматривал окна со своего наблюдательного пункта. Некоторые были обшиты досками или покрыты листами толя, а другие были просто закрыты ставнями или жалюзи. Узкое крыльцо было пустым. Никакие живописные кресла-качалки или романтические подвесные качели не украшали его, только голые половицы и обветренная входная дверь без сетки.

Агнес ткнула его мясистым локтем в рёбра.

— Ну, что же ты ждёшь? Выйди и спроси.

— Я действительно не думаю, что здесь кто-то есть, — сказал он ей, зная, что спорить об этом бесполезно.

— Послушай меня, — сказала Агнес таким голосом, который сообщил ему, что ей лучше не перечить.

Фред пожал плечами и, открыв дверь, вышел на холодный послеполуденный воздух.

— Можно я пойду с ним, мама? — спросил Тедди. — Я должен пописать.

— Я тоже хочу, — Роджер натянул пальто и настоящую енотовую шапку Davy Crockett. — Очень сильно.

Агнес нахмурилась, отчасти из-за отвращения, а отчасти из-за слишком кислого лимонного леденца.

— Хорошо, идите. Но вам лучше заниматься своими делами и делать это правильно. Это определённо последний пит-стоп, который мы делаем, пока не доберёмся до вашего дяди Бена.

Мальчики вылезли из машины и присоединились к отцу, который шагал по вязкому снегу и медленно шёл к крыльцу дома.

— Держу пари, там призрак, — сказал Тедди. — Человек без головы, который носит с собой окровавленный топор, ищущий новую башку взамен потерянной.

Роджер хихикнул от удовольствия.

— Нет, даже лучше… плотоядный упырь, который раскапывает кладбища и взламывает гробницы.

Фред оглядел детей, которые перебежали двор и запрыгнули на крыльцо.

— Вам, мальчики, лучше было остаться в машине.

— Нам надо пописать.

— Хорошо. За домом есть туалет. Но вы, мальчики, будьте осторожны. Не упадите в яму.

Братьям это показалось забавным. Их смех звенел в деревенской тишине резким вторжением, когда они исчезали за стеной дома, разбрасывая комья снега и грязи под ногами.

Фред постучал в верхнюю панель входной двери. Звук его костяшек пальцев по голому дереву эхом разнёсся по старому дому. Он долго стоял там, прислушиваясь, ничего не слыша внутри. Он попытался ещё раз, на этот раз приложив больше усилий. Всё ещё не было ответа.

Он повернулся к машине. Агнес хмуро посмотрела сквозь ветровое стекло Chevrolet, показывая ему, чтобы он попробовал зайти сзади.

Фред знал, что ему не будет покоя, пока он не сделает так, как она сказала, поэтому он покинул пустое крыльцо и обошёл правую часть дома. Обогнув его, он заметил, что дверь в туалет открыта, но внутри никого нет.

«Может быть, они действительно упали?» — сказал он себе.

Но его внезапный страх исчез, когда он заметил их следы на снегу, ведущие в уборную, а затем обратно в заднюю часть старого дома.

— Тедди, Роджер… вы здесь?

Он подошёл к сетчатой ​​двери и обнаружил, что внутренняя дверь открыта, обнажая тёмный интерьер летней кухни. Неохотно он вошёл внутрь.

Его глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к мрачному окружению. Летняя кухня была почти пуста. В тесной комнате было всего несколько ящиков, кучи мусора и старые газеты. Он прошёл в тёмный угол, где верёвка была переброшена через потолочную балку. На конце верёвки была грубая деревянная перекладина.

Фред присел на корточки и осмотрел пыльные доски пола прямо под перекладиной. Широкое липкое пятно окрашивало доски в ржаво-красновато-коричневый цвет. Кровь. Очевидно, хозяин этого места был охотником и использовал летнюю кухню для разделки своей дичи. Перекладина была бы достаточно прочной, чтобы подвешивать за задние ноги крупного оленя.

Он стоял там и долго смотрел на хитроумное изобретение. Вскоре его воображение разыграло ужасную сцену. Он мог видеть Агнес, висевшую на перекладине за пятки, обнажённую и покорную… затравленную. И он был охотником, стоящим перед ней с длинным ножом в руке, готовым зарезать её, как свинью.

Фред оторвал взгляд от перекладины и прогнал тревожную картину. Сначала он был потрясён такой мыслью. Но опять же, он не мог не признать затянувшееся удовлетворение. Он был уверен, что какой-нибудь психиатр нашёл бы подходящий термин для его ужасных маленьких фантазий или, может быть, какое-нибудь высокомерное объяснение скрытой ненависти пассивного мужа к своей властной жене. Не то чтобы Фред когда-либо додумался рассказать психиатру о своих мечтах. В те дни и время раскрытие таких вещей о своей психике могло привести вас в резиновую комнату в доме отдыха.

Шум откуда-то внутри дома привлёк внимание Фреда, и он вошёл в рабочую кухню. Он снова крикнул:

— Привет, есть кто дома?

Стропила заскрипели над головой, как будто кто-то прошёл по верхнему этажу.

— Тедди? Роджер? Вы, мальчики, там наверху?

Он не получил ответа.

Обычная кухня была ещё более загромождена, чем соседняя комната. Там была простая обстановка: шкаф, старая железная плита и кухонный стол с четырьмя стульями с прямыми спинками. Ему пришлось перелезть через кучу мусора на полу. Мусор был повсюду: мешковины, картонные коробки, набитые пожелтевшими газетами и старыми детективными журналами, и пустые жестяные банки с остатками еды, всё ещё прилипшими к внутренностям, и бутылки. Кухонные окна были закрыты ставнями, сквозь деревянные планки пробивались лишь несколько полос бледно-серого света.

Он перешагивал через коробку журналов «Страшный детектив» и «Настоящее преступление», когда с верхнего этажа донёсся приглушённый смех. Его сердце подпрыгнуло к горлу, потому что он не мог определить, был ли это звук ребёнка или взрослого.

Фред потерял равновесие и ударился о край стола. Среди беспорядка пустых пакетов и грязной посуды была суповая тарелка странной формы, сделанная из твёрдой глины или гипса. Его волнение из-за неожиданного шума опрокинуло миску, заставив её раскачиваться на неровном основании, и остатки куриного супа с лапшой пролились на стол.

Затем он начал замечать некоторые странные вещи. Пара книг лежала рядом с суповой тарелкой. Одной была Святая Библия, а другой — том под названием «Наука бальзамирования Пекни». А плетёная обивка кухонных стульев словно была обновлена ​​узкими полосками мягкой кожи. Он положил руку на переплетённое сиденье ближайшего к нему стула. Это был лучший образец дубления кожи, с которым он когда-либо сталкивался.

На самом деле, она была почти такой же мягкой, как кожа Агнес… и почти такой же отталкивающей на ощупь.

Заклинание жуткости, вызванное изолированным домом, рассеялось, когда по лестнице внешнего коридора послышался топот ног. Тедди и Роджер ворвались на кухню, хихикая, их глаза светились от возбуждения. Они схватили отца за руки и стали тащить его к лестнице.

— Пойдём с нами, папа, — настаивали они. — Ты должен видеть все эти интересные вещи наверху!

Однако Фред не хотел подниматься наверх.

— Мы вторглись сюда, мальчики, — сказал он со всей родительской властью, на которую был способен. — Если владелец вернётся и найдёт нас, у нас будут большие проблемы.

— Ай, давай, папа! Пожалуйста?

Фред был твёрд.

— Нет. А теперь вернёмся к машине.

Со стонами разочарования мальчики побежали по короткому коридору и через кухню к задней двери. Отвернувшись от лестницы, Фред обнаружил, что смотрит в открытую дверь тесной гостиной. Окна были закрыты ставнями, но сквозь мрак он мог разглядеть очертания рождественской ёлки, голубой ели, судя по её внешнему виду. Она была украшена предметами, которые он не мог разобрать в тёмной комнате. Длинные, массивные, бледно-серого, румяно-розового или гнилостно-зелёного цвета. Из комнаты исходило зловоние, похожее на гнездо дохлых мышей… или что-то похуже.

Он хотел было войти и рассмотреть дерево поближе, но что-то подсказало ему этого не делать. Что-то подсказывало ему оставить его в покое.

Когда он добрался до машины, мальчики уже забирались на заднее сиденье. Агнес ждала с яростью на лице.

— Ну что?

— Как я уже сказал, дома никого не было.

Фред завёл Chevy и начал выезжать с подъездной дорожки задним ходом. Волнение мальчиков не уменьшилось с тех пор, как они покинули дом.

— Вы бы видели все те замечательные вещи, которые были спрятаны наверху! — ухмыльнулся Тедди.

— Да неужели? — рассеянно спросила их мать, больше заинтересованная в лимонных леденцах и находке чего-то другого, чем «деревенская станция» по радио, чем в том, что дети могли бы сказать.

— Ага! В одной спальне на стенах висели маски, сделанные из настоящих человеческих лиц, а на спинках кроватей торчали выбеленные черепа!

— И это ещё не всё! — добавил Роджер. — В шкафу висела женская кожа, она была как костюм, с грудью и всем остальным, а ещё была коробка из-под овсяных хлопьев, полная носов. А в обувной коробке была куча забавных штуковин, похожих на волосатые маленькие рты…

Лицо Агнес нависло над краем переднего сиденья, красное как свёкла и разъярённое.

— Хорошо, этого вполне достаточно! Отдайте их прямо сейчас!

Мальчики смотрели на неё со смесью невинности и страха.

— Что отдать?

— Вы понимаете, о чём я! Эти проклятые комиксы!

Угрюмо Тедди и Роджер сдали свои экземпляры «Баек из склепа» и «Склепа ужасов».

С гневным размахом их мать выхватила у них комиксы ЕС и бросила их на половицу к своим ногам.

— Хватит с меня этого мусора! Я не допущу, чтобы мои дети превратились в ненормальных или малолетних правонарушителей!

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, дорогая, — сказал Фред, возвращая машину на дорогу. — В детстве я рос среди монстров и призраков. Это просто безобидное развлечение, вот и всё.

Однако Агнес была непоколебима в своём мнении.

— Франкенштейн и Дракула — это одно. Увечья, ходячие трупы и каннибализм — совсем другое. Как и говорит подкомитет Сената, эти проклятые комиксы ужасов разрушают моральные ценности наших детей и ведут их по пути разврата!

Больше нечего было сказать. Дети впали в глубокое отчаяние на заднем сиденье, зная, что никакие нытья или мольбы не вернут им их драгоценные комиксы. И Фред не собирался настаивать на этом. Если бы он это сделал, Агнес обязательно обвинила бы его в увлечении мальчиков жутким и начала бы один из своих бесконечных монологов о его многочисленных неудачах как мужа и отца.

Бесшумно Фред включил передачу и направился на север по уединённой сельской дороге. Они проехали всего несколько ярдов, когда тёмно-бордовый седан — марки Ford модели сорок девятого года выпуска — свернул на поворот и направился к ним по встречной полосе.

— Вот машина, — сказала Агнес. — Посигналь им и посмотри, сможешь ли ты узнать, где мы.

Фред подчинился, посигналив в гудок и помахав в боковое окно. Ford остановился рядом с Chevy, и водитель опустил стекло. Судя по одежде, мужчина был фермером: джинсовый комбинезон, шерстяное пальто и клетчатая кепка охотника на оленей. Он был худощавого телосложения, во многих отношениях его черты были средними, за исключением опущенного левого глаза и глупой ухмылки на щетинистом лице.

— Простите, — почти извиняющимся тоном сказал Фред. — Но не могли бы вы сказать мне, как добраться до Плейнфилда?

Мужчина в машине застенчиво улыбнулся и кивнул.

— Конечно. Это примерно в семи милях прямо перед вами. Он небольшой, но вы не сможете его пропустить.

— Спасибо, — ответил Фред. — И счастливого Рождества.

Парень в клетчатой ​​кепке кивнул.

— И вас с Рождеством!

Перед тем, как два водителя закатили свои стёкла, защищаясь от декабрьского холода, их взгляды на мгновение встретились. Тогда они обменялись чем-то, что имело больше отношения к чувствам, чем к словам, сказанным вслух. Фред не мог точно понять, что это было. Возможно, взаимопонимание. Может быть, мимолётная связь между двумя родственными душами, которые встретятся лишь раз в жизни, а затем уйдут, чтобы никогда больше не пересекаться.

И было что-то ещё, что-то слегка тревожащее — разделение тёмных эмоций, таких как одиночество и полное отчаяние. Эмоции, которые лучше всего прятать в самых отдалённых уголках смертного разума… как мусор и грязь, спрятанные за закрытыми ставнями окнами заброшенного фермерского дома.

Дружелюбный автомобилист криво усмехнулся Фреду и поехал дальше. Фред поступил так же. Он взглянул в зеркало заднего вида и увидел тёмно-бордовый автомобиль, медленно едущий перед фермой, которую только что покинула семья Барнеттов. Прежде чем свернуть на разбитую грунтовую дорогу, машина проехала мимо обветренного почтового ящика с фамилией ГЕЙН на боку.

— Не спускай глаз с дороги, ради бога! — отрезала Агнес. — Она ледяная и скользкая! Ты хочешь убить нас всех, прежде чем мы туда доберёмся?

— Нет, дорогая, — ответил Фред.

В его голосе была необычная острота, которую, возможно, мог слышать только он. Он задумчиво посмотрел в лицо жены. Это было обманчивое лицо, мягкое и мясистое, но жёсткое и полное цинизма. Это было лицо бескомпромиссной силы и язвительной насмешки. Лицо, которое было полной противоположностью его собственному.

Возвращаясь к изолированному участку дороги Висконсина, Фред задавался вопросом, каково это — иметь такое лицо и смотреть на мир этими холодными и неумолимыми глазами?

СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ

Табби Монро припарковала свой Kia Soul в конце крутой дороги, ведущей к усадьбе на Горном хребте. Накануне вечером шёл сильный снег, но даже если бы его не было, она всё равно не смогла бы наверстать упущенное в маленькой машине. Потребовалось бы что-нибудь посерьёзнее, как говорил папа. Может быть, большой пикап или полноприводный автомобиль. У неё не было ни того, ни другого, поэтому она припарковала Kia, укуталась и отправилась пешком.

Она брела по снегу глубиной по щиколотку, находя опоры, чтобы подняться на высокие места с густым подлеском и худыми стволами Иудиных деревьев, среди которых она играла в детстве. Тогда она и её младшая сестра Мэйбл сделали горы Западной Вирджинии своей игровой площадкой. Острый гранитный выступ вместо носа пиратского корабля, длиннолиственные сосны вместо сказочного леса, старый искривлённый платан за домом для разыгрывания библейских историй. Мэйбл в образе Закхея на ветвях, она в образе Иисуса на улицах Иерихона.

После того, что казалось вечностью карабканья, но длившегося не более пятнадцати минут, Табби очутилась на старой усадьбе. Там прошла её юная жизнь, хорошая и плохая, радостная и трагичная. Она уехала из Горного хребта двадцать лет назад, надеясь оставить всё это позади — бедность, невзгоды, надменные предрассудки горожан, — но на самом деле это никуда не делось. Эти босоногие лета и обморожённые зимы, поношенная одежда и бесплатные школьные обеды… всё было такой же частью её, как кровь, кости и сухожилия.

Она стояла и какое-то время смотрела на усадьбу, прежде чем набралась смелости подойти. Высеченное из крепкого гикори, с промежутками из тёмно-красной глины из поймы, трёхкомнатное строение простояло здесь почти сто пятьдесят лет. Сначала там жили прадедушка Монро и его семья, затем дедушка Иезекииль и бабушка Мисси, и, наконец, папа и мама. После того, как в возрасте пятидесяти семи лет папа умер от чёрного лёгкого, мама была единственным жильцом дома, живя там высоко в небе в одиночестве, занимаясь своим ремеслом для тех, кто в нём нуждался. Эта служба, как и её долгая жизнь, закончились четыре дня назад. Она была похоронена и за ней молились на семейном кладбище Монро, к счастью, до того, как наступили снег и сильные морозы.

Её мать, Латаша, или просто «Тош» для тех, кто знал её лучше всего, была знахаркой с самого раннего возраста, с двадцати девяти лет. Смешивала травы, коренья и горные растения, изготавливала зелья и припарки для всего, что беспокоило людей. Говорили, что она может предсказывать будущее по слюне и пыли и разговаривает с воронами и сойками, как с детьми. И она могла возложить руки на тело женщины, сказать, была та беременной или нет, и определить, будет ли её первенец мальчиком, девочкой или мертворождённым.

Мама Тош честно выполняла свой долг. Её предки были известны в горах Голубого хребта как целители и предсказатели. Её мать была знахаркой до неё, а её отец был седьмым сыном седьмого сына, который никогда не видел своего отца… человека, который мог выгнать молочницу изо рта ребёнка, дуя в неё своим дыханием и божественной водой из глубоких колодцев в самых засушливых местах.

Табби любила и презирала свою мать по разным причинам. Ненависть в основном возникала и гноилась из-за Мэйбл. Милая, не по годам развитая Мэйбл с волосами цвета кукурузного шёлка и глазами, такими же голубыми, как новый, купленный в магазине ситец. Мэйбл, которая мучительно и печально умерла от лейкемии, потому что мама предпочла своё лекарство городской медицине. Если бы Мэйбл родилась в долине, а не в высокогорье, и в семье с лучшими средствами и образованием, у неё мог бы быть шанс. Вместо этого она сморщилась и увяла, как летний цветок на осеннем морозе в свой пятнадцатый день рождения.

Табби поднялась по высоким деревянным ступеням на крыльцо и на мгновение замерла. Папины и мамины кресла-качалки с тростниковыми спинками всё ещё стояли там, как и каменные ступы, в которых Тош перемалывала дикий женьшень, купену и корень оши от артрита и подагры, а также лепестки розы и сушёные ягоды бузины для весеннего тонизирующего средства и тому подобного.

Она прошла через крыльцо и открыла дверь. Никакие замки никогда не преграждали вход в дом Монро. Подъём был слишком пугающим для неуклюжих воров, да и брать там было нечего. Главная комната хижины была красивой и уютной с тех пор, как летом папа получил премию от угольной компании и приготовил место для работы мамы. Из Бекли были привезены крепкие пиломатериалы и гипсокартон, и работа была сделана вручную папой и её дядей Клодом.

Кислый привкус расцвёл во рту Табби. Клод. Она выбросила неприятное имя из головы. Он родился от бабушки Мисси, но получил прозвище Дьявол на семнадцатом году жизни. Бродяга и игрок, пьяница и блудник.

Она переключила свои мысли на другие вещи. Утешительные вещи, а не те, что кусают за живое. В углу, между западным окном и большим очагом из камней с ручья, стояла Дугласова пихта в ведре из-под жира. Мама Тош срубила её и принесла за день до своей смерти. Её мать любила Рождество и всё, что связано с этим временем года. Домик Монро, хотя и захудалый и унылый, никогда не выглядел таким в декабре месяце. Мама всегда украшала крыльцо диким остролистом и вечнозелёными растениями, вязала носки для скудных подарков, которые они получали от Святого Ника, и пекла пироги и печенье из натуральных ингредиентов, которые она собирала в горной глуши.

И больше всего на свете она любила свою рождественскую ёлку и игрушки, которые её украшали. Гирлянды из попкорна, крыжовника и омелы, ленты, звёзды из фольги и снежинки, которые Табби и Мэйбл вырезали из газеты мамиными швейными ножницами. И там были сокровища… особенные сокровища.

Табби посмотрела на верхнюю часть большого шкафа с фарфоровой посудой Blue Willow и хрустальной посудой. Коробка из-под обуви была там же, выцветшая и потрёпанная, как всегда. Она посмотрела на рождественское дерево, опечаленная тем, каким бесплодным оно выглядело. Подтащив кухонный стул к шкафу, Табби подошла и взяла коробку. Она поставила её на столик рядом со стулом Тоши — тем самым, который был загромождён бутылками и баночками самодельных эликсиров и мазей от болезни её матери — и стряхнула пыль с крышки. Грубым почерком Тоши четвёртого класса было написано просто «Семейные ценности».

Она подняла крышку маминого сундука с сокровищами. Внутри было пять украшений, укрытых хлопковым ватином, который когда-то использовался для квилтинга. Шарики из непрозрачного стекла, нагретые в горне мамы Тош и выдутые её собственными губами. Женщина увенчала каждый серебряным стержнем, запечатанным свечным воском, и имена тех, кто умер и ушёл до них, были написаны в знак уважения и любви на поверхности каждого.

Она прочитала имена и дорожила каждым… кроме одного. Её папа Гораций, сестра Мэйбл, бабушка Мисси и дедушка Иезекииль. А потом был Клод.

Она взяла папин и осмотрела его. Стеклянный шар был прохладным на ощупь… настолько, что кончики её пальцев слегка покалывало от холода. И он светился изнутри мягким ледяным голубым светом, как и все остальные. Кроме дядиного шара. Украшение Клода светилось пепельно-красным светом и излучало слабый жар, как детская лихорадка перед всплеском.

Табби однажды спросила о них свою мать, прежде чем уехать жить в город.

— Отчего они светятся, мама? Лисий огонь? Может быть, гриб-призрак или горькая вешенка?

— Ни один из них, — сказала мать ей. — Кое-что особенное. Кое-что вечное.

Она вспомнила, как однажды, когда Табби наряжала ёлку, она чуть не уронила светящийся шар с именем дяди Клода.

— Осторожнее с этим, Таб, — мрачно сказала её мать. — Ты же не хочешь его разбить… и, не дай бог, в этом доме.

В то время её предупреждение озадачило Табби. Она задавалась вопросом, может ли содержимое быть ядовитым?

В частности, по поводу этого украшения она не могла быть дальше от истины… хотя в то время она не знала об этом.

Табби какое-то время баюкала папино украшение на ладони, наслаждаясь мягким сиянием и испускаемым им холодом. Она посмотрела на ёлку, туда, куда его всегда вешала Тош, — на вершине, прямо под ангелом из кукурузной шелухи.

Она шла к дереву, неся украшение, когда носок её туфельки зацепился за неровную доску. Табби споткнулась и закричала, когда шар из стекла и серебра выскользнул из её рук. Беспомощно она смотрела, как он переворачивается и разбивается о старый деревянный пол.

То, что произошло дальше, превзошло все её ожидания… или понимание.

В тот момент, когда стекло разбилось, ослепительное сияние окутало комнату. Ледяной ветер, казалось, пронёсся по комнате, двигаясь от пола к стенам и голым стропилам над головой. Потом холод рассеялся, и тепло наполнило не только дом, но и Табби.

Сияние успокоилось, и на его месте встала форма. Высокий, костлявый мужчина в грязной, выгоревшей от угля одежде, подтяжках и высоких сапогах, защищающих ноги от сырости. На нём был металлический шлем с батарейным фонарём спереди, а в мозолистой руке он держал потрёпанную кирку. На глазах у Табби он преобразился, словно бабочка из кокона, — красивый, здоровый, одетый в костюм, который он никогда бы не смог себе позволить на зарплату шахтёра.

— Папа? — пробормотала она.

В последний раз она видела это лицо среди атласной обивки и полевых цветов, когда Лайл Паскаль в похоронном бюро закрывал крышку гроба перед похоронами.

— Привет, куколка, — сказал он со своей кривой ухмылкой.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. Замешательство охватило её, когда она опустила глаза на осколки стекла на полу комнаты. — Что ты там делал?

Худое лицо отца изменилось. Он глубоко нахмурился, и его густые брови сошлись, пока не слились воедино. Это было выражение его лица, когда он хотел сказать что-то, что люди не хотели слышать.

— Табби… ты знала, кто твоя мама? Какой она была на самом деле?

Неприятное чувство охватило её, потому что она сама задавалась этим вопросом много раз раньше.

— Я знала, что она знахарка. Горная целительница.

У папы глаза прищурились от правды.

— Да, она была. Но у неё была и тёмная сторона. Твоя мать была ведьмой, Табби. Колдуньей и заклинательницей. Говорящей с призраками и другими потусторонними силами. Правда, она была доброй женщиной, но могла быть и злой.

— Она… заключила тебя туда? В шар?

— Это она сделала. Тош была любящей женой и матерью, но во многом эгоистичной. Она не могла позволить себе отпустить меня на покой… даже после смерти. Поэтому она взяла мою сущность… мою душу… и поместила её в одно из своих сокровищ. Вместе с другими, которых она любила… и ненавидела.

Это дало Табби ещё кое-что, что не нравилось ей в её матери, наряду с тем, что случилось с её сестрой.

— Я не могу поверить, что она сделала это… удерживала тебя из-за своего желания.

— Как говорится в Библии, загробная жизнь бесконечна. Тысяча лет — всего лишь песчинка в пустыне, — он ласково улыбнулся дочери. — Но она не дала мне возможность двигаться дальше. Услышать, как мой Спаситель говорит: «Хорошо, мой добрый и верный слуга, получи мою награду», — и с этими словами небесный портал, казалось, открылся из стропил наверху, и пернатые руки ангелов протянулись вниз и схватили его. — Не нужно прощаться, Табби, — сказал он. — Мы скоро будем вместе.

Слёзы текли по лицу Табби, когда комната вспыхнула потусторонним светом, и он исчез.

Она стояла там, дрожа и одна, в течение долгого времени. Затем она достала из коробки следующее украшение. Она посмотрела на имя на шаре… имя, которое пронзило её сердце тупой, скорбной болью. Она не уронила его, как это было с отцом. Она осторожно отпустила его на половицы, боясь того, что это принесёт.

Дом снова наполнился ослепляющим голубым светом, а затем он исчез, открывая форму молодой девушки. Всё было именно так, как она боялась… хотя только поначалу.

Призрак стоял там — хрупкий, бледный, кожа вокруг её голубых глаз была тёмной и впалой от болезни. Её ночная рубашка — та самая, которую мама сшила однажды зимой в качестве рождественского подарка — висела бледной драпировкой на её изнурённом теле.

Табби закрыла глаза и помолилась.

«Пожалуйста, Господи… сделай это для неё. И для меня».

Она почувствовала тепло, подобное нежному дуновению весны, на своём лице, и открыла глаза. Та, что была перед ней, теперь была счастлива и полна сил и энергии. Её волнистые светлые волосы роскошно ниспадали на плечи, а лицо было розовым, свежим и полным. Её глаза сверкали, как сапфиры редчайшей формы и красоты.

— Привет, сестрёнка.

Улыбка Мэйбл была похожа на радугу.

— Табби! Ты такая красивая! Совсем не то неуклюжее чучело-сорванец, которого я знала… всего в синяках на коленях и ободранных локтях! Настоящая леди.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, — сказала Табби.

Она едва могла говорить, задыхаясь от эмоций.

— Думаю, лучше, чем раньше, — признала её младшая сестра. — Спасибо, Табби. Спасибо за это.

Табби кивнула, чувствуя себя словно во сне.

— Больше никакой боли, Мэйбл?

— Нет, сестра. Никакой боли. Ни слабости, ни болезни, ни рвоты, ни тоски. Просто блаженство.

— Я рада, — Табби не хотелось, чтобы она уходила, но она знала, что не в её праве мешать. — Давай. Ты задержалась достаточно долго. Папа ждёт.

Мэйбл кивнула.

— Я люблю тебя, сестра. И, пожалуйста… не суди маму так строго. Что она сделала для меня… или не сделала… она думала к лучшему. Так или иначе, это было божье провидение.

Затем она воздела свои тонкие руки к небу и была вознесена.

Следующей Табби отпустила своих бабушку и дедушку. Они смеялись и разговаривали, просто счастливые быть друг с другом ненадолго. Табби больше всего на свете хотелось броситься в объятия бабушки и впитать знакомые ароматы мяты, корицы для выпечки и порошка Gold Bond. И ей бы очень хотелось игриво бороться со своим дедушкой, как когда-то, и чтобы он называл её маленькой чудачкой, пока она не рассмеялась бы. Но теперь они были другими… лишёнными привычек и традиций. Готовые вместе пройтись по небесным улицам.

После того, как они оставили её, взявшись за руки, Табби снова повернулась к коробке. Осталась одна ценность. Его. В памяти всплыли слова мамы Тош, чтобы предостеречь её.

— Осторожнее с этим, Таб, — мрачно сказала её мать. — Ты же не хочешь его разбить… и, не дай бог, в этом доме.

Она подумывала закрыть коробку из-под обуви и вернуть её на шкаф. Но она не могла вынести мысли о том, что он всегда будет рядом. Светящийся, тёплый, красный и полный яда, во тьме… заключённый в стекло и серебро, картон и хлопок.

Осторожно, ещё раз укутавшись от холода, она взяла коробку из-под обуви и вышла из усадьбы. Она спустилась по обледенелым ступеням и встала на нижнюю. Дальше простирался заснеженный двор с островками обветренного камня и ежевики, круто спускавшийся к дороге внизу. Она подумывала взять лопату из сарая для инструментов и закопать проклятую вещь, но знала, что в таком безрассудном поступке таится неуверенность и катастрофа.

Если то, что она увидела в усадьбе, оставалось правдой, то то, что она думала сделать, не только избавит её от последнего украшения, но и послужит правосудию самым реальным и прочным образом.

Табби взяла стеклянный шар из коробки. Даже сквозь перчатки она чувствовала, как жар приливает и уходит, почти обжигая ладонь и пальцы. Она прицелилась в пустое место в пятнадцати футах от себя и с криком освобождения и гнева швырнула его на землю.

Стекло разбилось, и снег превратился из девственно-белого в малиновый от ярости. На этот раз не было яркого света души, вместо этого яростное и настоящее пламя поднималось к небу. Мгновение спустя жжение утихло, и он стоял там, выглядя так, как в её воспоминаниях и кошмарах.

Крупная и широкоплечая фигура, выше и тяжелее папы. Бородатый и похожий на медведя, он огляделся, увидел, что она стоит там, и улыбнулся. Передние зубы исчезли после драки в Грэнтсвилле, но заменены деревенским дантистом с вкладками из нержавеющей стали. Она чувствовала его вонь со своего места на ступеньках. Пот, моча, кислый запах крепких напитков, просачивающийся из его пор.

— Клод, — хрипло сказала она.

Имя было проклятием на её устах.

— Ну, привет, — сказал он, слегка наклонив голову. Серебряная ухмылка скользнула сквозь непослушные усы. — Как поживает моя Малышка?

Это было прозвище, за которое она полюбила его, когда ей было пять лет… и то, за которое она возненавидела, когда он силой увёз её вниз по реке Уиллоу-Крик, когда ей едва исполнилось тринадцать.

— Держусь, — сказала она ему. Её голос дрожал, и ей было стыдно это слышать. — В отличие от тебя.

Клод рассмеялся.

— Ну, это ещё посмотрим, — он сделал пару шагов к ней и остановился.

Остальные оставались стоять на одном месте. Этот нарушил это правило.

— Твоя чёртова мать рассказала тебе, что она сделала со мной? Как я умер и оказался на её чёртовой рождественской ёлке?

Табби ничего не ответила. Просто смотрела на него, глаза в глаза.

— Она сказала тебе, что я покинул дом, не так ли? Что я отправился бродить, как я часто делал. Если да, то она солгала. Она знала, что я сделал с тобой в русле ручья. Так как она могла прочитать любого человека. Изучить его лицо и манеры, узнать его мысли и намерения. Его желания.

— И она прогнала тебя?

— Конечно нет! Она убила меня! — сердито заявил он. — Пришла ко мне глубокой ночью, когда я спал, полупьяный, в кукурузном хлеву. Разрубила мой череп пополам топором, до шейной кости. Потом она и мой брат — моя собственная плоть и кровь — похоронили меня в яблоневой роще за амбаром.

— Ты заслуживал бóльшего, чем это, — сказала она ему. — Она должна была содрать с тебя живьём кожу, пригвоздить к пню и созвать стервятников, чтобы те сожрали тебя по крупицам. У неё была сила сделать и это тоже.

— Но ведь она этого не сделала? Вместо этого она украла мою душу — такую ​​гнилую и наполненную личинками — и заключила её в стекле в своей проклятой шкатулке с сокровищами. Подвешивала меня на зелёных ветвях год за годом, сидела в своём кресле зимней ночью, просто ухмыляясь и злорадствуя, — Клод с ненавистью усмехнулся. — О, как я надеялся и молился, чтобы кто-нибудь раскачал это дерево и я свалился вниз. Я бы вцепился в неё прямо здесь и сейчас, убил бы её и сжёг своей яростью. Но этому не суждено было случиться… до сегодняшнего дня.

— Значит, ты думаешь, что я оказала тебе услугу, освободив тебя?

Он направился через заснеженный двор к ней, его шаги превращали снег в пар.

— Я думаю, что человеческая душа бесполезна и ничтожна… если у неё нет тела, чтобы вместить её. Итак, я поселюсь в тебе. Однажды я был внутри тебя… на этот раз я останусь там навсегда.

Расстояние между ними сокращалось. Табби услышала голос матери в своей голове.

«Стой на своём месте, дочь, — сказала она ей. — Стой твёрдо, как этот сикомор сзади».

Клод казался озадаченным её смелостью.

— Почему ты не убегаешь, Малышка? Ты больше не боишься старого дядю? «Просто подожди, девочка. Оно приближается…»

Когда Клод был в восьми футах от ступеней усадьбы, он наклонился вперёд, чтобы сделать ещё один шаг… но обнаружил, что не может. Он был как вкопанный.

— Что за чёртовщина? — спросил он со страхом в глазах.

— Точно, — сказала Табби.

Для дяди Клода это не было дверью в рай или ангельскими крыльями, чтобы вознести его ввысь. Вместо этого огненные щупальца с зазубренными крючками и шипами вытянулись из-под земли и схватили его. Он метался и кричал, когда Чистилище объявило его своим. Его одежда загорелась, затем загорелась его плоть и кости. Ему не потребовалось много времени, чтобы заплатить цену за злую жизнь, которую он вёл. Со вспышкой чёрного огня и облаком пепла он исчез.

Табби опёрлась на перила лестницы. Запах серы и обугленной плоти заполнил её ноздри, и она боролась с нарастающей тошнотой. Женщина глубоко вдохнула свежий горный воздух, очищаясь, отодвигая момент возмездия позади себя.

Она вышла во двор и остановилась над тем местом, где когда-то стоял Клод. Снег растаял, и под ним была только почерневшая трава и обугленная земля. Табби закрыла глаза и улыбнулась.

— Спасибо, мама, — тихо сказала она.

Когда она обернулась, усадьба была там, как всегда была и всегда будет… если она позволит. Она смотрела на это уже не с обидой или неудовольствием, а с прощением и новой надеждой. Это было место, куда она когда-нибудь могла привести мужа, возможно, родить и растить детей. Она могла даже ослабеть и состариться перед его каменным очагом или качаться в кресле-качалке и лущить бобы на крыльце, когда перед ней зиял рай, обширный и обильный.

И когда она будет наряжать ёлку, то будет вспоминать тех, кто ушёл до неё… не с горем и сожалением, а с любовью. И семейные ценности, которыми она дорожила, будут жить в сокровищнице её сердца, а не на праздничных ветвях.

ВЕТРЫ ВНУТРИ

Праздные руки — мастерская дьявола, так гласит поговорка.

В частности, в моём случае.

Днём они выполняют обычную работу нормальной психики. Но ночью приходит холод. Он пробирается в мою голову, покрывая мой мозг льдом. Мой разум застревает под ледяной поверхностью… крича, требуя облегчения. Именно тогда мои руки раскрепощаются и становятся орудиями зла и разрушения.

Поскольку час становится поздним, а температура падает, они начинают жить собственной жизнью. Они двигаются сквозь морозную тьму, как мясистые мотыльки, привлечённые пламенем. В поисках тепла.

И ветры внутри начинают выть.

— Чёрт возьми! — проворчал лейтенант Кен Лоури, когда на его сотовом сработал вызов из ведомства.

Он запил полный рот малинового пирога крепким чёрным кофе, затем достал из кармана пальто телефон и провёл большим пальцем по экрану, отключив вызов.

— Я знал, что это будет занозой в заднице, когда отдел запрограммировал эти предупреждения. Заставляет меня чувствовать, что я врач, а не полицейский.

Напарник Лоури, сержант Эд Тейлор, сидел напротив него за столиком кофейни, выглядя загорелым и отдохнувшим после недавнего отпуска во Флориде. Он откусил пончик в шоколаде, украшенный снежинками и другими рождественскими посыпками, и запил горячим шоколадом.

— Надеюсь, ничего серьёзного, — сказал Тейлор. — Я не думаю, что смог бы переварить пулевые дыры и мозги в первый же день на работе. Не после того, как я провёл последнюю неделю в Disney World, общаясь с Микки Маусом и Гуфи.

Лоури посмотрел на мужчину с притворной жалостью.

— О, трагические и несправедливые беды детектива из отдела убийств.

— Ладно, ладно, — усмехнулся Тейлор. — Просто позвони, ладно?

Лейтенант полиции позвонил в штаб и немного поговорил с диспетчером. Закончив, он нахмурился, выглядя более чем бледным.

— Как дела? Они подкинули нам что-то плохое?

Лоури кивнул.

— Ты помнишь тот случай, о котором я рассказывал тебе ранее? Тот, к которому меня приставили, пока ты был в отпуске?

— Убийство с нанесением увечий?

— Да, одна жертва. Сейчас то же самое один в один, за исключением того, что теперь их стало уже двое.

Тейлор почувствовал, как исчезла его видимость спокойствия. Затяжные эффекты Волшебного Королевства исчезли в ужасающем предвкушении брызг крови и мешков с трупами.

— Ещё один? Где?

— Тот же многоквартирный дом, — сказал Лоури. — Кортленд-стрит, 1145.

— Ну, я закончил, — сказал Тейлор. Он засунул в рот последний кусочек пончика. — Пойдём.

— С возвращением в реальный мир, приятель, — сказал Лоури, когда они вышли на холодный декабрьский воздух, забрались в свой Chrysler без опознавательных знаков и направились в южную часть города.

Жилой дом на Кортленд-стрит, 1145 был одним из самых старых зданий Атланты, построенным на рубеже веков. Он был ничем не примечательным во многих отношениях. Он был пятиэтажным, построен из красного кирпича и бетона, а его нижние стены были испорчены матерными граффити и детскими изображениями преувеличенных гениталий. Единственное, что действительно выделялось в этом сооружении, так это двойные пожарные лестницы из ржавого кованого железа, которые зигзагами шли вдоль северной и южной стен сверху донизу. Устаревшие пристройки придавали ему вид многоквартирного дома в Нью-Йорке, а не чего-то традиционно южного.

Перед входом стояла пара патрульных машин, а также тёмно-бордовый фургон коронера.

— Похоже, вся банда уже здесь, — заметил Лоури. Он припарковал машину, и они вышли. — Диспетчер сказал, что этот на первом этаже. Первое убийство произошло на четвёртом этаже. Жертвой был электросварщик по имени Джо Киллиан. И, поверь мне, это был адский беспорядок.

— Я посмотрю фотографии дела, когда мы вернёмся в офис, — сказал Тейлор.

Он последовал за своим напарником вверх по ступенькам и через двойные двери, украшенные парой праздничных венков, знавших лучшие дни. Войдя, они встретили несколько любопытных жильцов в унылом коридоре. Многоквартирный дом был не чем иным, как притоном с низкой арендной платой, местом, где людям не повезло — но не настолько, чтобы прибегнуть к жилищным проектам или приютам для бездомных — с понедельной оплатой, чтобы держаться подальше от холодных зимних улиц. А в том месяце было необычно холодно. До Рождества оставалось всего несколько дней, а температура уже несколько раз опускалась ниже нуля.

Место преступления они обнаружили в одной из квартир на первом этаже. Детективы кивнули патрульному у двери, который выглядел так, будто его только что вырвало утренним завтраком, а затем вошли в тесную квартирку. Том Блейкли из судебно-медицинского отдела снимал отпечатки пальцев в гостиной, где были только потёртый диван, кресло с откидной спинкой и двадцатичетырёхдюймовый Magnavox.

— Судмедэксперт находится в спальне с жертвой, — сказал им Блейкли, не удосужившись оторваться от своей работы.

Лоури и Тейлор прошли в заднюю комнату. Коронер Стюарт Уолш стоял рядом с окровавленной кроватью и смотрел на тело жертвы, в то время как Дженнифер Берк, криминальный фотограф департамента, щёлкала затвором без видимых эмоций на своём красивом лице.

— Доброе утро, джентльмены, — сказал Уолш с протяжным произношением Джорджии. Он посмотрел на загорелое, но беспокойное лицо Тейлора. — Ну, как погода в Орландо, Эд?

— Тепло и солнечно, — рассеянно сказал сержант. Он поёжился в своём тяжёлом зимнем пальто. — Почему здесь так чертовски холодно? — Тейлор мог видеть своё дыхание в неподвижном воздухе спальни.

— Печь работает. Но жильцы утверждают, что так уже пару недель.

— Кто у нас здесь, Стью? — спросил Лоури.

— Хозяин этого заведения, — сказал судмедэксперт. — Мистер Фил Джаретт. Белый мужчина, пятьдесят три года.

— Кто его нашёл?

— По словам офицера в коридоре, сегодня рано утром зашёл житель, чтобы заплатить за квартиру. Он несколько раз постучал, но не получил ответа и обнаружил, что дверь надёжно заперта. Затем он обошёл здание, вышел на пожарную лестницу и заглянул в окно спальни. Именно тогда он обнаружил мистера Джаретта в его нынешнем состоянии.

Лоури уставился на тело мужчины средних лет.

— Так же, как и тот парень?

— Ага. Точно так же. Те же органы были взяты после того, как горло было перерезано от уха до уха, как у Киллиана.

— Органы? — спросил Тейлор.

Коронер наклонился и рукой в ​​резиновой перчатке показал следователю степень повреждений.

— Довольно противно, да?

— Я бы так сказал, — ответил Тейлор.

Он отвернулся на мгновение. Его всегда тошнило при виде увечий, хотя он проработал в отделе убийств почти десять лет.

— Зачем кому-то делать что-то подобное?

Уолш пожал плечами.

— Я думаю, это то, ради чего мы здесь, как раз, чтобы выяснить это, — коронер повернулся к лейтенанту Лоури. — Вы когда-нибудь находили какие-нибудь зацепки после того, как было найдено тело Киллиана?

— Нет, — сказал детектив. — У меня было мало шансов. Убийство Киллиана произошло только в прошлую пятницу. Я разговаривал с хозяином здесь. Ничего полезного он сказать не мог. Похоже, всё пока стоит.

Эд Тейлор восстановил самообладание и снова изучил тело. Он был одет только в майку с V-образным вырезом и боксеры Fruit of the Loom, пропитанные кровью. Он уставился на уродливые раны, затем взглянул на своего партнёра.

— Ты опрашивал кого-нибудь из жильцов, Кен?

— Ещё нет, — сказал Лоури. — Но это было бы лучшим местом для начала, — детектив посмотрел на женщину-фотографа, которая закончила фотографировать место преступления. — Не могли бы вы принести нам несколько снимков сегодня, Дженни?

— К полудню у вас на столе будет глянцевая бумага восемь на десять, — пообещала она, а затем с отвращением оглядела неряшливую спальню. — Этот парень был больным сукиным сыном. Посмотрите, что он повесил на стены.

Детективы настолько заинтересовались трупом Джаретта, что не обратили внимания на непристойный коллаж, который был оклеен обоями на стенах спальни домовладельца. Картинки из сотен хардкорных журналов были вырезаны и приклеены к гипсокартону. Коллекция большегрудых и широкоплечих женщин всех размеров и рас украшала стены от пола до потолка, а также несколько юношей и девушек, которые были далеко несовершеннолетними.

— Да, — согласился Лоури. Он заметил голого ребёнка, который имел неприятное сходство с его собственной шестилетней дочерью. — Похоже, этот ублюдок заслужил то, что получил. Как-то стыдно наказывать убийцу этого придурка. Вместо этого мы должны приколоть ему на грудь чёртову медаль.

— Сначала мы должны найти виновного, — сказал Тейлор. — И мы не сможем сделать это, стоя здесь и болтая.

— Тогда приступим к работе, — лейтенант Лоури хлопнул Уолша по плечу. — Пришлите нам свой отчёт, когда закончите вскрытие, хорошо, док?

— Будет сделано, — сказал коронер. — И удачи в расследовании.

— Спасибо, — Тейлор взглянул на изуродованное тело Фила Джаретта и покачал головой. — Чертовский контраст с «Белоснежкой и семью гномами».

— Как я уже говорил, — сказал ему Лоури, — с возвращением в реальный мир.

— Простите, мэм, но мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем бывшем домовладельце, мистере Джаретте, — Лоури открыл бумажник и показал значок.

Жительница квартиры 2-Б некоторое время смотрела сквозь щель двери, глядя на них со смесью подозрения и презрения. Затем хлопнула дверь, после чего раздался грохот отсоединяющейся цепи безопасности.

— Входите, — сказала женщина. — Но давайте поторопимся, ладно? Мне нужно быть на работе через пятнадцать минут.

Лоури и Тейлор вошли внутрь, сначала изучив жильца Мелбу Кокс, а затем её квартиру. Сама женщина была рослая и мужественная на вид, со стрижкой под ёжик, с волосами, сильно остриженными на боках и сзади, а её мускулы были жёсткими, что намекало на регулярные тренировки с отягощениями. Обстановка её квартиры отражала её мужское настроение. В декоре не было и намёка на женственность. В передней комнате стояли диван из искусственной кожи и стулья, а стены были увешаны плакатами Harley-Davidson. Журнальный столик был завален окурками, пустыми банками из-под пива и воинственной феминистской литературой.

— Мне особо нечего сказать об этом парне, — сказала женщина. — Он мёртв, не так ли?

— Да, мэм, — сказал Тейлор. — Мы просто хотели знать, есть ли у вас какие-либо идеи, кто мог убить мистера Джаретта? Были ли у него враги?

— О, у него было много врагов, — заявила Кокс. — Я в том числе. Джаретт был настоящим придурком. Всегда завышал арендную плату, никогда здесь ничего не ремонтировал и всегда делал непристойные замечания женщинам в здании. Однажды он пытался кадриться и ко мне. Я чуть не кастрировала мудака быстрым ударом ноги к югу от пряжки ремня.

— А как насчёт другой жертвы? Киллиан?

Мельба Кокс нахмурилась.

— Не очень хорошо его знала, но он был сексистской свиньёй, как и Джаретт. Как и все мужчины.

— Вы видели или слышали что-нибудь необычное в последнее время? — спросил Тейлор. — Может быть, споры между Джареттом и арендаторами? Какие-нибудь подозрительные личности околачивались вокруг здания?

— Нет. Я стараюсь не лезть в чужие дела и надеюсь, что другие поступают так же, — она взглянула на часы Budweiser, висевшие над диваном, и хмуро посмотрела на двух детективов. — Мне пора идти. Если, конечно, полиция Атланты не захочет возместить мне урезанную зарплату.

— Мы и сами должны идти, — сказал Лоури, когда они вышли в коридор. Он протянул ей одну из своих визиток. — Мы были бы признательны, если бы вы позвонили нам, если вдруг вспомните о чём-то ещё, что могло бы нам помочь.

Мельба Кокс секунду смотрела на карточку, а затем сунула её в задний карман джинсов.

— Особо не ждите, — проворчала она и направилась вниз по лестнице, одетая в утеплённую куртку и тяжёлые рабочие ботинки со стальными носками, а также с большой металлической коробкой для завтрака.

— Чудесная женщина, — сказал Тейлор.

— Да, — ответил Лоури. — Она была бы отличной матерью для Ангелов Ада, — его худое лицо стало задумчивым. — Возможно, она просто из тех, кто может затаить обиду на такого парня, как Джаретт. И, может быть, даже что-то с этим сделать.

— Может быть, вы войдёте, джентльмены? — спросил Дуайт Роллинз, арендатор квартиры 3-D. — Не обращайте внимания на старого Конрада. Он вас не укусит.

Лоури и Тейлор переглянулись, затем вошли в квартиру на третьем этаже. Первое, что их поразило в Роллинзе, это то, что он был слеп. Пожилой седовласый мужчина был небрежно одет в брюки и шерстяной свитер, что придавало ему вид профессора колледжа на пенсии. Но эффект изменили очки с чёрными линзами и белая трость. Собака, которая лежала на полу, была типичной собакой-поводырем — чёрно-подпалой немецкой овчаркой.

— Мы не хотели бы вас беспокоить, мистер Роллинз, — сказал Лоури, — но мы хотим задать вам несколько вопросов относительно недавней смерти Фила Джаретта и Джо Киллиана.

Роллинз пересёк комнату и сел в кресло рядом с маленькой рождественской ёлкой на столике в конце комнаты. У искусственной ёлки отсутствовало несколько ветвей, и она была беспорядочно украшена изношенными игрушками.

— Ужасно, что случилось с теми парнями, просто ужасно. Не то чтобы я удивлён. Знаете, это определённо не один из самых свободных от преступности районов Атланты. Какой-то молодой хулиган ворвался в мою спальню полгода назад. Этот ублюдок ударил меня, когда я проснулся, и украл мой магнитофон и все мои аудиокниги. Зачем же кому-то опускаться так низко, чтобы красть у слепого?

— На дереве бывает много гнилых яблок, сэр, — сказал Тейлор. — Некоторые ограбили бы свою собственную бабушку за порцию крэка. О Джаретте и Киллиане… какое впечатление о них у вас сложилось?

— Киллиан был достаточно мил. Он был сварщиком. Я понял это по запаху палёного металла, который всё время витал вокруг него. Впрочем, я никогда особо не разговаривал с этим джентльменом. Просто время от времени говорил «привет» в коридоре, — старик кисло нахмурился при мысли о хозяине своей квартиры. — Иногда с Джареттом было трудно иметь дело. Он мог быть откровенно нечестным. Он несколько раз пытался выманить у меня арендную плату, говоря, что десятка — это пятёрка, а двадцатка — это десятка. Однако я никогда не позволял ему обманывать меня. Банк, в котором я обналичиваю свои чеки по инвалидности, всегда помечает счета шрифтом Брайля для меня. Конечно, я мало что мог сказать о поступках Джаретта. Слепому достаточно трудно сделать это самому, не делая врагом того, кто даёт ему крышу над головой.

— Вы видели… — смущённо поправился Лоури. — Вы слышали что-нибудь необычное в последнее время? Незнакомцы? Может быть, ссора между Джареттом и одним из других жильцов?

— В таком месте всегда есть плохая кровь, но не хуже, чем обычно, — лицо старика помрачнело. — У меня было ощущение, что кто-то рыскал по зданию. Я услышал странные шаги в коридоре снаружи. Несколько раз мне казалось, что кто-то стоит по ту сторону моей двери, просто глядя на неё, как будто пытаясь увидеть меня сквозь дерево, — он потянулся к тому месту, где, как он знал, лежала собака, и почесал животное за ушами. — Ты тоже это почувствовал, не так ли, Конрад?

Немецкая овчарка ответила нервным визгом и положила голову на лапы.

— Ну, мистер Роллинз, мы вас больше не задержим, — сказал Тейлор. Он спохватился прежде, чем успел вручить мужчине одну из своих карточек, громко назвав номер Роллинзу. — Пожалуйста, позвоните нам, если вы вспомните о чём-то ещё, что могло бы помочь.

— Конечно, я это сделаю, — сказал Дуайт Роллинз. — Как вы думаете, убийца живёт здесь, в здании?

— Мы не можем сказать наверняка, сэр. Хотя это возможно.

— Господи, куда катится этот мир? — пробормотал Роллинз. — Ну, по крайней мере, у меня есть хорошие замки на моей двери. Кто-то должен быть чёртовым Гудини, чтобы пройти через три засова.

Оба детектива ничего не ответили. Они сочли за лучшее не расстраивать старика, сказав ему, что, как ни странно, двери квартир Джаретта и Киллиана были надёжно заперты изнутри как до, так и после их убийств.

— Кто это, чёрт возьми? — прорычал сонный голос из квартиры 4-А.

— Департамент полиции Атланты, сэр, — сказал Лоури через дверь. — Мы хотели бы узнать, можем ли мы поговорить с вами несколько минут?

— Это важно? — спросил арендатор Майк Портер. — Если вы продаёте билеты на игру грёбаных полицейских, я буду очень зол!

— В здании произошло ещё одно убийство, мистер Портер, — сказал Тейлор. — Мы хотели бы поговорить с вами об этом.

С другой стороны послышался щелчок засовов и лязг цепей, затем дверь открылась. На них смотрел мускулистый парень с грязными светлыми волосами и уродливым шрамом на одной стороне лица.

— Кого-то ещё разобрали на кусочки? — спросил он хрипло. — Кто это был на этот раз?

— Хозяин, — сказал Лоури. — Мистер Джаретт.

— Будь я проклят, — проворчал Портер. Он зевнул и жестом пригласил их войти внутрь. — Вы, ребята, извините меня, но я работаю в ночную смену. Я сплю днём.

— Нам просто нужно знать несколько вещей. Например, ваше впечатление о двух жертвах и не замечали ли вы в последнее время что-нибудь необычное вокруг здания?

— Ну, старый Джаретт был первоклассным мудаком. Вот и всё, что я могу о нём рассказать. Другой парень, Киллиан, был нормальным чуваком. Я выпил с ним пива как-то раз и обменялся с ним несколькими военными историями. Он был несгибаемым морским пехотинцем, как и ваш покорный слуга.

Тейлор подошёл к доске объявлений, висевшей на стене между гостиной и кухней. К пробковому покрытию было приколото несколько предметов: пара «Пурпурных сердец», нашивка с символикой пехоты и несколько выцветших фотографий боевых солдат в пустынном обмундировании.

— Вы были в Ираке? — спросил он.

— Афганистан, — с гордостью сказал Портер. Он прошаркал к холодильнику и взял с нижней полки банку Miller. — С 2008 по 2012 год, когда дела там становились действительно ужасными, — он плюхнулся на зелёный, как рвота, диван и открыл банку с пивом.

— А что насчёт вещей здесь, в здании? — спросил Лоури. — Были ли ссоры или споры между арендаторами или с арендодателем? Может быть, рядом бродит кто-то, кого вы не узнали?

— Всё было не более безумно, чем обычно. Я не удивлён, что это происходит, учитывая всех этих наркодилеров и банды в этой части города, — Портер широко улыбнулся. — Им лучше не связываться со старым сержантом Роком, — он засунул руку между подушками дивана и вытащил боевой нож Ka-Bar. — Если они это сделают, я выпотрошу их от глотки до промежности.

Двое детективов оставили свой номер и вышли из квартиры. Когда они поднимались по лестнице на пятый этаж, Тейлор повернулся к своему партнёру.

— Ты не заметил ничего странного в квартире Портера?

— Кроме этого опасного ножа и сумасшедшего взгляда в глазах пехотинца? — ответил Лоури. — Нет. А ты?

Тейлор кивнул.

— Эти фотографии на доске объявлений. На одной из них на Портере был надет не жетон, а что-то другое.

— И что это было?

— Ожерелье… сделанное из человеческих ушей.

— Интересно, — сказал Лоури, вспоминая увечья двух жертв. — Очень интересно.

— Что вы все хотите? — свирепо посмотрела на них жительница квартиры 5-С.

Худощавая рыжеволосая женщина с татуировками балансировала на бедре с плачущим ребёнком и смотрела на двух детективов, стоящих в коридоре.

— Мы хотели бы поговорить с вами о недавних убийствах здесь, в здании, мэм, — сказал Лоури. — Мы можем зайти на минутку?

— Да, наверное, — сказала она. — Просто смотрите, чтобы не наступить на того мелкого.

Лоури и Тейлор вошли и были удивлены, увидев ещё четырёх детей в возрасте от полутора до пяти лет, играющих на грязном ковре в гостиной. Когда они спросили Флоренс Армстронг о домовладельце, она презрительно нахмурилась.

— Джаретт получил именно то, что заслужил, если вы спросите меня. Он был белым мусором, вот кем он был. Не собирался брать на себя ответственность за вещи, которые по праву принадлежали ему.

— Простите? — спросил Тейлор, пытаясь прояснить, о чём она говорит.

— Тот, что рядом с телевизором — этот маленький ублюдок с кривой головой — это его. Пару лет назад мне не хватило арендной платы, и Джаретт разрешил расплатиться по-другому. Я пыталась заставить его надеть резинку, но он был пьян и возбуждён.

Лицо Лоури слегка покраснело от смущения.

— Э-э-э, не нужно вдаваться в вашу личную жизнь, мэм. Всё, что нам нужно знать, это заметили ли вы что-нибудь странное, происходящее в здании в последнее время? Незнакомцы в коридоре или ссоры, которые вы, возможно, случайно услышали?

— Господи милостивый! — воскликнула женщина. — Если бы я обращала внимание на все неприятности, происходящие в этом здании, я бы уже сошла с ума. Половина людей в этом месте — наркоманы и пьяницы, а другая половина — неудачники и сумасшедшие. Вот и приходится выбирать среди этого мусора. Любой в этом здании мог убить обоих этих мужчин.

— Включая вас? — спросил Тейлор.

— Не смейте обвинять меня! — предупредила Флоренс Армстронг, грозя ему костлявым пальцем. — Правда, я была обижена больше, чем большинство. Но я слишком занята попытками накормить своих детей, чтобы расквитаться с каждым мужчиной, который плохо со мной обращался. Я просто собираю свои обиды и надеюсь, что они больше не постучатся в мою дверь.

После того, как двое детективов ушли, они задержались у двери, слушая, как женщина кричит на своих непослушных детей.

— Обратил внимание на её руки?

Тейлор кивнул.

— Тюремные тату. Женский изолятор. Наверное, округ Фултон или Ирвин.

— Кто знает? Она могла бы неплохо обращаться с заточкой, — сказал Лоури.

Они опросили остальных жильцов, которые были там в это время дня, а затем направились вниз. Было почти половина двенадцатого, когда они сели в машину и направились в забегаловку на Пичтри-стрит.

— Так что ты думаешь? — спросил Тейлор. — У нас есть подозреваемый где-нибудь в этой группе?

— Возможно, — сказал Лоури. — Или наш убийца может быть соседским парнем. Продавец или сутенёр, которого Джаретт и Киллиан могли обидеть в прошлом. Или мы могли бы иметь что-то более зловещее в наших руках. Может, серийный убийца? Это как раз то, что нам нужно… розыск и обязательная сверхурочная работа прямо перед Рождеством.

— Давай пока не будем делать поспешных выводов, — сказал Лоури своему партнёру. — Это всего лишь пара убийств в захудалом многоквартирном доме в Южной Атланте, а не какой-то роман Томаса Харриса. Перекусим, а потом вернёмся в офис и посмотрим фотографии с места преступления и отчёт о вскрытии Уолша. Позже этим вечером мы вернёмся и опросим арендаторов, которых мы пропустили в первый раз.

— Звучит достаточно хорошо, — сказал Тейлор. — Я просто надеюсь, что мы довольно скоро придумаем что-то конкретное. У меня плохое предчувствие, что это может превратиться в полномасштабную бойню, прежде чем всё закончится.

— Да, — согласился Лоури. — Боюсь, в этом ты можешь быть прав.

Тепло ушло, и холод зимних сумерек снова вторгается в меня, замораживая безумие в моём мозгу. Мои руки вздрагивают и трясутся. Они сжимаются и разжимаются, жаждая струи горячей крови и мягкой податливости влажной ткани между кончиками пальцев. Проклятые ветры должны быть остановлены! Их надо прогнать. И только смерть может дать это благословенное облегчение. Но я должен быть осторожен. Первое было достаточно легко, как и второе, но только потому, что никто не ожидал, что это повторится так скоро. Следующий раз вполне может оказаться последним. Но это просто необходимо сделать. Этого нельзя отрицать. Даже если в здании есть подозрительные глаза и настороженные уши, я должен позволить своим рукам делать работу, в которой они так искусны. Я должен позволить им выследить тепло, необходимое, чтобы разморозить мой замёрзший рассудок. О, этот адский вой! Вой этих холодных и ледяных ветров!

Лоури и Тейлор просматривали отчёт коронера и снимки 8x10 двух жертв, когда позвонил доктор Уолш. Лоури ответил и некоторое время слушал судмедэксперта. Затем он повесил трубку и схватил пальто со спинки стула.

— У тебя всё ещё есть бинокль в ящике стола, Эд? — поспешно спросил он.

Тейлор увидел блеск волнения в глазах своего партнёра.

— Конечно, — сказал он. — Как дела? Уолш нашёл что-то важное?

— Ага. На обоих телах он нашёл компрометирующие улики.

— Что он нашёл? — настаивал Тейлор.

Он взял бинокль из стола и схватил своё пальто.

— Я расскажу тебе по дороге, — сказал Лоури с мрачной улыбкой. — Скажем так, я думаю, что наш убийца снова нанесёт удар раньше, чем мы думаем. И я довольно хорошо представляю, кто это.

Закутанная в одеяло фигура так крепко спала, что не слышала металлических постукиваний лёгких шагов по пожарной лестнице. Она также не слышала скрипа окна спальни, скользнувшего вверх, открывая вход тёмной фигуре с блеском отточенной стали в руке.

Храпящая жительница этого дома ничего не знала о злоумышленнике, пока не почувствовала тяжесть тела, прижимающегося к её груди, и острие лезвия ножа, приставленного к горлу. Она лежала совершенно неподвижно, боясь пошевелиться, ожидая смертельного удара. Но действие затянулось. Вместо этого она почувствовала, как рука скользит по её телу, пальцы сжимаются и разжимаются, исследуя темноту. Внезапно она вспомнила слухи, ходившие по зданию в тот день. Слухи об органах, насильно изъятых у Фила Джаретта и Джо Киллиана.

Внезапно комната наполнилась шумом и суматохой. Она услышала шаги со стороны открытого окна, а также звуки проклятий. Внезапно вес нападавшего слетел с неё вместе с остротой смертоносного клинка.

Мельба Кокс потянулась и включила лампу рядом с кроватью.

В комнате стояли два детектива, посетившие её утром. Тот, кого звали Тейлор, стоял у окна, держа в руке девятимиллиметровый пистолет. Другой, Лоури, прижимал нападавшего лицом к деревянным доскам пола спальни. Неуверенно выбираясь из постели, Мельба смотрела, как детектив надевает наручники на руки убийцы.

— Вы в порядке, мэм? — спросил Тейлор, пряча пистолет в кобуру и подходя к ней.

Она увидела, что у него на шее висит бинокль.

— Думаю, да, — пробормотала она. Она прижала руку к горлу, но крови там не обнаружила. Затем лицо рыдающего незваного гостя исказилось, и женщина мельком увидела, кто напал на неё. — Ты! — выдохнула она. — Никогда бы не подумала, что ты тот самый!

Вой сирен эхом разносился по верхней части города и быстро нёсся по Кортленд-стрит. Холодный зимний ветер свистел через железные перила пожарной лестницы и хлестал в открытое окно. Пронизывающий холод заставил Мельбу Кокс и двух полицейских вздрогнуть, но пойманный убийца завыл в сильной агонии, как будто ледяной ветер прорезал плоть и кости и сдирал кожу с измученной души под ними.

Было два часа ночи, когда Кен Лоури и Эд Тейлор стояли в главном коридоре своего участка и молча пили горячий кофе. Их пугала мысль о том, что они войдут в комнату для допросов и столкнутся с убийцей и калечителем Джаретта и Киллиана. Подозреваемый прекратил свои крики мучений, когда его привели в тепло полицейского участка. Вероятно, это больше всего напугало детективов из отдела убийств. Эти ужасные крики, обвиняющие зимние ветры в безумии, унёсшем жизни двух человек.

— Что ж, думаю, нам лучше покончить с этим, — сказал Лоури, осушая пенопластовый стаканчик и швыряя его в мусорную корзину.

— Я тоже так думаю, — сказал Тейлор.

Он подумал о подозреваемом и вздрогнул. Втайне он жалел, что не взял две недели отпуска вместо одной. Тогда бы он крепко спал в номере отеля в Орландо, а не встречался с психопатом ранним утром.

Они открыли дверь и вошли внутрь. Подозреваемый сидел за пустым столом в центре комнаты. Пальцы, которые когда-то причиняли ужасные увечья одной только грубой силой, теперь мирно покоились на поверхности стола. На лице подозреваемого было спокойное выражение. Холодные декабрьские ветры были заперты изолированными стенами полицейского участка, вернув убийце ощущение безмятежности. Это была безмятежность, странно пугающая по сравнению с мучительными криками, которые наполняли машину во время короткой поездки обратно в участок.

— Теперь вы можете идти, офицер, — сказал Тейлор патрульному, который следил за подозреваемым.

— Спасибо, — сказал полицейский с облегчением. — Это действительно вызывает у меня мурашки по коже.

После того, как офицер ушёл, лейтенант Лоури и сержант Тейлор сели с противоположной стороны стола и какое-то время молча смотрели на подозреваемого.

— Что вас на меня навело? — спросил убийца. — Как я поскользнулся?

— Коронер обнаружил на телах Джаретта и Киллиана образцы странных волос, — сказал ему Лоури. — Собачья шерсть. И вы были единственным в здании, кому разрешили держать животное.

Дуайт Роллинс улыбнулся и кивнул.

— По незнанию меня предал мой лучший друг, — сказал он, затем наклонился и погладил немецкую овчарку по голове. — Однако я не виню тебя, Конрад. Я должен был отряхнуть свою одежду перед тем, как выйти.

Собака скулила и лизала ботинки своего хозяина. Лоури и Тейлор взяли с собой собаку, надеясь, что она успокоит старика. Но только тепло комнаты для допросов подавило воображаемую бурю, бушевавшую в сознании слепого.

— Можем ли мы спросить, почему, мистер Роллинз? — спросил Лоури. — Почему вы сделали такой ужасный поступок?

Роллинз спокойно потянулся и снял тёмные очки.

— Вот почему.

— Боже мой, — выдохнул Тейлор, скривившись при виде безглазых глазниц мужчины.

— Это случилось, когда я был ребёнком, — объяснил Роллинз. — Я бежал, как обычный подросток, не особо следя за тем, куда я бегу. Я споткнулся и упал лицом вниз на грабли, закопанные в осенние листья. Зубцы проткнули мне оба глаза и ослепили меня на всю жизнь. Знаете, у меня были стеклянные глаза в более счастливые и благополучные дни. Но наступили тяжёлые времена, и мне пришлось закладывать их, чтобы купить продукты. Я понятия не имел, какая это ужасная ошибка.

— И почему вы это делали? — спросил Лоури.

Он попытался опустить взгляд, но зияющие чёрные ямки на лице мужчины привлекли его внимание, наполнив болезненным очарованием.

— Я никогда не мог предвидеть ужас ветров, — сказал он. — Они мучили меня в эти первые дни зимы. Они протиснулись мимо моих очков и закружились в моих пустых глазницах, превратив их в холодные пещеры. А знаете ли вы, господа, что таилось в сырой тьме этих пещер? Демоны. Зимние демоны, которые заморозили мой мозг и довели меня до безумия. Я бы стал сумасшедшим, если бы не мои руки, — он поднёс морщинистые руки к губам и нежно поцеловал их. — Они спасли меня. Они нашли способ запечатать ветры… хотя бы на короткое время.

Тейлор почувствовал, как по его рукам побежали мурашки.

— Вы имеете в виду украденные органы? Глаза Джаретта и Киллиана?

— Да. Они блокировали ветры. Но они не продержались очень долго. Они скоро потеряли своё тепло и казались холодным желе в моей голове, — озорная ухмылка скользнула по трупному лицу Роллинза, придав ему пугающий вид ухмыляющегося черепа. — Знаете, я был с ними, когда вы, джентльмены, пришли ко мне.

— Были с ними? — спросил Лоури с беспокойством. — Вы не имеете в виду…

— Да, — ответил Роллинз. — Глаза Джаретта. Я был с ними, когда вы пришли ко мне вчера утром, — старик снова надел очки. — А вы даже не знали об этом.

На мгновение в комнате повисла неловкая тишина, затем Тейлор заговорил.

— Вас перевезут в психиатрическое отделение городской тюрьмы через город. Пара офицеров отвезёт вас туда сегодня утром. Вы останетесь под стражей до предъявления обвинения, после чего вас, скорее всего, отправят в государственную психиатрическую больницу. Там вас оценят, чтобы определить, готовы ли вы психологически предстать перед судом.

— Очень хорошо, — пассивно сказал Роллинз. — Но я очень надеюсь, что камера, в которую меня поместят, хорошо отапливается.

— Мы убедимся, чтобы это было так, — пообещал лейтенант Лоури. — Боюсь, что вы не сможете взять с собой свою собаку. Это противоречит политике департамента, даже учитывая ваше увечье. Но мы позаботимся о том, чтобы Конрад получил хороший дом. Может быть, мы сможем найти какого-нибудь слепого ребёнка, которому нужна обученная собака-поводырь.

— Было бы неплохо, — сказал Роллинз. — Но разве он не мог бы просто сопроводить меня в тюрьму? Это не повредит, не так ли?

— Нет, — согласился Лоури. — Я полагаю, мы могли бы обойти правила только в этот раз.

— Да благословит вас Бог, — сказал старик.

Он наклонился и нежно обнял свою собаку. Вызвав офицера для наблюдения за сознавшимся убийцей и дав инструкции тем, кто доставит Роллинза в главную тюрьму, Кен Лоури и Эд Тейлор покинули участок, надеясь этим утром поспать несколько часов. Когда они шли по окружной автостоянке, их окутал резкий зимний ветер, взъерошив одежду и заставив их щуриться от порывов ледяного воздуха. Прежде чем добраться до своих автомобилей, каждый мужчина поставил себя на место Дуайта Роллинза. Они задавались вопросом, как бы они отреагировали, если бы холодные ветры закружились в их собственных головах, и не сошли бы они с ума так же, как пожилой слепой, при тех же обстоятельствах?

Здесь холодно в полицейском фургоне. Офицеры, которые везут меня в тюрьму, утверждают, что обогреватель сломан, и говорят мне перестать жаловаться, что я и делаю. Я сижу здесь молча, терпя ползучие муки зимы, надеясь, что успею добраться до тюрьмы до того, как тонкое морозное покрывало поразит извилины моего постаревшего мозга и снова доведёт меня до безумия.

Миля. Две мили. Как далеко утешительное тепло моей назначенной камеры? Здесь, в задней части фургона, темно. Темно и холодно, как в могиле. Мои руки трясутся, наручники на запястьях звенят. Я пытаюсь удержать их, когда они возобновляют свои блуждания. Сквозь тени они ищут тепло, которое должно быть у меня.

Мой друг. Мой самый дорогой друг на свете… Мне очень жаль. Но это скоро закончится, я тебе это обещаю. Ты должен оставаться верным, мой дорогой Конрад. Ты должен служить мне после смерти, как и при жизни.

Ты должен помочь мне блокировать ветры. Эти ужасные ветры внутри.

А ПОТОМ ПРИШЁЛ ДРОВОСЕК

Топор дровосека глубоко вонзался.

Вверх и через плечо, широкими, тяжёлыми взмахами он свистел в свежем зимнем воздухе. Он ударял снова и снова, его железная голова сияла, как чистое серебро. Обычному человеку потребовалось бы несколько десятков ударов, чтобы срубить такое дерево. Но дровосек с его ловкостью и силой свалил могучий дуб всего с восьмёрки.

С треском ствол поддался и с грохотом рухнул на землю в глубокие сугробы девственного снега. Он услышал ропот соседних деревьев, но проигнорировал их. Стоя рядом с дубом, он закончил работу, отрезав ветки на растопку, а затем разделив ствол на четвертинки.

Закончив, он отдохнул. Он отложил свой топор и сел спиной к большому валуну. Он не был измотан, даже ни капельки не устал… таков был его характер. Но, тем не менее, он отдохнул, прежде чем продолжить путь к следующей роще. Сидя там, он слушал звуки леса. Кардиналы пели в голых верхушках деревьев, а чёрная ворона смело каркала в зарослях остролиста у дороги. Они звучали в его ушах, как симфония, но он не получал от этого удовольствия. Он не испытывал особого удовольствия от таких простых вещей, или даже от того, что это было снова Рождество… хотя когда-то он ждал его с большим ожиданием и восторгом.

Хруст шагов раздался со стороны заснеженной тропы, которая вилась через дремучий лес. Они были лёгкими и беззаботными, радостно скачущими. Он повернул голову и увидел маленькую девочку, одетую в красный плащ и капюшон. На сгибе руки она несла плетёную корзину с рождественскими сладостями. Из глубины корзины доносился приятный аромат пряного вассала, свежеиспечённых лепёшек к чаю и варенья из крыжовника. Желудок дровосека был пуст, но голода он не чувствовал.

Он хотел позвать её, может быть, даже поздравить с наступающими праздниками, но воздержался от этого. Он не хотел пугать ребёнка.

Потом она пошла своей весёлой дорогой. Дровосек сидел там, вспоминая такого же ребёнка — тоже девочку — из другого времени и места. Ему было больно думать о ней, как и о других. Вскоре мысли его отяжелели, стали гораздо тяжелее топора, которым он махал всё утро, и, несмотря на декабрьский холод, он вскоре впал в лёгкий, но тревожный сон.

Когда-то он был счастливым человеком — человеком леса, лес, казалось, был его частью, как телом, так и душой. Он был полностью в гармонии с природой. С детства он бродил по густым лесам, знал каждую сосновую рощу и тростниковый куст, каждую кроличью нору и улей. В юности его нередко можно было встретить бегущим с оленями, плавающим с рыбой в озере к северу от большого яркого города или борющимся со змеями в зелёных зарослях мха.

Позже, когда молодой человек стал учиться ремеслу дровосека, его семья сделала его жизнь ещё более полной. Его жена была милой, рассудительной женщиной из деревни, а дети — мальчик и девочка — были его гордостью и отрадой. Было приятно вернуться в свой дом после тяжёлого рабочего дня, чтобы найти обильную еду на столе и весёлые приветствия, когда он проходил через дверь. Позже, после ужина, он брал трубку и ложился на скамейку перед очагом. Его малыши сидели у него на коленях, желая услышать о том, как он трудился в тот день, и о том, каких странных животных он встретил.

Затем наступила та роковая ночь десять лет назад, когда жизнь дровосека изменилась навсегда.

В тот день он взялся за особенно упорный лесной массив и потерял счёт времени. Когда упало последнее дерево, сумерки сменились темнотой. Он пошёл по мощёной дорожке, понимая, что время ужина давно миновало. Он был уверен, что получит крепкий выговор от своей жены за такое опоздание.

Когда он путешествовал по тёмному лесу, он понял, что что-то не так. В лесу было слишком тихо. Ни сверчок, ни жаба не пели, и он не слышал одинокого крика ночной птицы. Была только густая и гнетущая тишина, как будто дикая природа леса испуганно замолчала.

Он ускорил шаг. Где-то впереди послышался волчий вой — не долгий, скорбный, а свирепый и странно торжествующий. Он посмотрел в небо. Над верхушками деревьев висела полная луна. Она была бледно-красного цвета… кровавая луна, как её называли в старых сказках. Плохое предзнаменование, предвещающее душевную боль и бедствие. Вскоре он уже бежал к низкому, покрытому соломой строению своего дома.

Вскоре он увидел его впереди на поляне, но в нём не было манящего тепла, как обычно. Из каменной трубы не шёл дым, а из окон не светили фонари.

Место было тёмным и пустынным… как могила.

Добравшись до входа, он обнаружил, что дверь грубой силой сорвана с железных петель. Дубовые доски были в глубоких царапинах, словно от когтей какого-то ужасного зверя.

Когда он собирался войти в дом, перед луной проплыла гряда облаков, окутав лес пеленой мрака. Он услышал движение в чёрной яме дверного проёма, а также низкое гортанное дыхание. Его сердце колотилось в груди, когда он крепко сжал рукоять топора и осторожно шагнул внутрь.

— Ребекка? — крикнул он. — Дети?

На долгое время в доме воцарилась полная тьма. Затем гряда облаков двинулась вперёд, и сквозь оконные стёкла показался лунный свет, обнажая ужас, стоявший перед ним.

Это был волк или что-то похуже волка. Он был высоким и мускулистым, его грубый серый мех блестел в свете полной луны, словно серебряная пряжа. Он присел в центре главной комнаты дома, разрывая что-то своими массивными клыками. Затем он медленно поднялся, встав на задние лапы, как человек. Кончики волчьих ушей касались дубовых балок потолка, находившихся в добрых восьми футах от половиц.

В бледном сиянии дровосек увидел кровавую бойню, учинённую в его доме. Его дочь безвольно лежала на обеденном столе среди разбитой посуды. Его сын свернулся, скрюченный и безжизненный, на переднем камне очага, его голова была смята ​​и отделена от остального тела. Густой смрад свежей крови тяжело висел в воздухе, как пьянящий аромат жимолости и сосны наполняет воздух леса.

Дровосек сделал угрожающий шаг вперёд. Зверь стоял там, держа вялую фигуру его жены. Её одежда была частично сорвана, а горло превратилось в уродливую зияющую дыру. Волк оскалил окровавленные клыки и усмехнулся, потом запрокинул массивную голову и захохотал. Во многом он смеялся как человек.

— Нет! — закричал дровосек.

Он рванулся вперёд, подняв топор для удара. Но он был недостаточно быстр. Прежде чем он успел это осознать, волк отшвырнул женщину в сторону и прыгнул к боковому окну. Он ворвался в проём, унеся с собой створку, сшитые вручную шторы и стекло.

Лесник преследовал его в тёмных зарослях. Он мельком увидел зверя, когда тот прыгал между деревьями, пытаясь убежать. Отправившись в погоню за демоном, он обнаружил, что лес, который он полюбил, стал для него худшим врагом. Ветки деревьев рвали ему лицо и одежду, лиственные лозы лесной подстилки цеплялись за его ботинки, угрожая споткнуться и утащить его вниз.

Мили он шёл по следу волка, ловя лишь мимолётные взгляды, когда тёмные лужи теней уступали место лунному свету. Земля начала подниматься из ложбины долины. Вскоре он обнаружил, что взбирается на зелёные холмы, тянущиеся к югу. Измученный, дровосек боролся с местностью, намереваясь заставить чудовище заплатить за совершённое им злодеяние. Он найдёт зверя и убьёт его или умрёт, пытаясь.

Наконец, он обнаружил, что догоняет зверя. Он сделал паузу, чтобы отдышаться, и увидел волка, присевшего на поросший мхом валежник и смотрящего на него. Его ужасная форма — получеловек-полусобака — была выгравирована на широкой розовой сфере кровавой луны.

Он поманил дровосека длинными когтистыми пальцами.

— Приди, смертный! — насмешливо прохрипел он. — Поймай меня, если осмелишься!

Затем он перепрыгнул через упавшее бревно и исчез из виду. С криком дровосек побежал вперёд с поднятым топором. Он небрежно перепрыгнул через бревно… и обнаружил, что летит по воздуху.

Он выбросил топор и попытался найти что-нибудь, чтобы исправить свою ошибку. Однако он не мог найти опоры. Как камень, он, казалось, бесконечно падал. Мгновение спустя он достиг дна глубокого каньона. Он уловил вспышку острых сланцевых и гранитных валунов, несущихся ему навстречу. Потом он потерял сознание от страшного удара.

Сколько он пролежал там, он понятия не имел. Однажды он проснулся в росистой темноте, измученный агонией. Он едва мог двигаться. С невероятным усилием ему удалось повернуть голову на несколько дюймов. В лунном свете он увидел осколки зазубренных костей, торчащие из его рук и ног, словно иглы дикобраза. Было ясно, что каждая кость в его теле была сломана, и что он сломал шею и позвоночник. Когда боль становилась невыносимой, его разум милосердно служил ему, снова затягивая его обратно в онемевшую тьму.

Когда он снова проснулся, уже рассвело. Он услышал что-то неподалёку — скрип телеговых колёс и стук копыт по камню. Затем, внезапно, он уставился в лицо огромного гиганта с густой белой бородой и проницательными зелёными глазами. Он узнал этого человека по поездкам, которые он совершал в деревню. Кто-то называл его ремесленником, кто-то волшебником.

Мужчина присел и задумчиво посмотрел на него.

— Да, — сказал он, осторожно подняв изломанное тело на руки и отнеся его к ложу повозки. — Я подправлю тебя.

Так он и сделал.

Дровосек проснулся. Почти охваченный эмоциями, он поднялся на ноги.

«Никаких слёз, — сказал он себе. — Ты знаешь, что это даст тебе».

Даже по прошествии стольких лет ночь кровавой луны всё ещё преследовала его. Ужасная резня его семьи забрала его сердце. Он чувствовал пустоту внутри. Он обнаружил, что его сон был продолжительным. Наступила ночь, и только широкая бледная луна освещала зимний пейзаж. Он взял свой топор и шагнул по снегу на тропу, намереваясь вернуться к своему труду. Он был не из тех, кто избегает работы, будь то рассвет или закат. Но что-то заставило его остановиться. Это был голос ребёнка.

— Ах, бабушка, какие у тебя большие уши! — сказала она.

Ей ответили глубоко и грубо.

— Это чтобы лучше тебя слышать.

Дровосек двинулся по тропинке. В этом голосе было что-то тревожно знакомое. Он прошёл совсем немного, как снова раздались голоса.

— Ах, бабушка, какие у тебя большие глаза! — судя по звуку, ребёнок был девочкой.

Опять этот ужасный голос.

— Это чтобы лучше видеть тебя.

Дровосек побежал. Он увидел впереди небольшой каменный домик и понял, что он принадлежит пожилой женщине. Он видел её всего несколько дней назад, развешивающей на окнах и дверях праздничные ветки остролиста и омелы.

— Ах, бабушка, какие у тебя ужасно острые зубы! — тревожно взвизгнула девочка.

Если дровосек намеревался подойти к дому бесшумно, его план был бесполезен. Его шаги стучали по обледенелым булыжникам тропы, как громоподобный бой боевого барабана. Из маленького дома донёсся дикий рык.

— Это чтобы лучше съесть тебя, моя дорогая!

Дровосек перепрыгнул через калитку железной ограды и в мгновение ока оказался у двери. Мощный удар его топора расколол толстую деревянную панель пополам. Он шагнул внутрь и почувствовал, как его беспокойное прошлое внезапно вернулось, чтобы мучить его.

Маленькая девочка, которую он видел раньше, — та, что в ярко-красном плаще и с капюшоном, — побежала вокруг высокой рождественской ели, украшенной нитками попкорна, сосновыми шишками и ягодами. Она вскрикнула от страха, когда за ней погналась неуклюжая фигура. Та была одета во фланелевую ночную рубашку и ночной чепчик пожилой женщины с оборками. Но существо внутри одежды было далеко не доброй бабушкой. Массивные лапы с острыми когтями торчали из рукавов рубашки, а из-под ночного чепчика злобно глядела голодная морда гигантского волка. Волк с жёсткой седой шерстью.

Дровосек протянул руку, когда девочка обогнула праздничную ёлку, и, защищая, толкнул её за собой. Смесь ужаса и восторга наполняла его, когда он стоял перед волком в бабушкиной одежде.

— Наконец-то я нашёл тебя, демон! — сказал он. — Я искал тебя очень, очень долго.

Волк взревел и изогнул своё волосатое тело. Платье разорвалось по швам и упало, обнажая его отвратительную форму.

— Отойди в сторону, зачарованный! Уступи дорогу и отдай мне мою добычу!

Дровосек сжал рукоять топора.

— Никогда больше, зверюга! Никогда больше!

И при этом ловко и безошибочно взмахнул топором. Край серебряной головы вонзился в жилистое горло волка, отделив его череп от тела. Чудовищная голова пронеслась по комнате — уши, морда и всё такое — и приземлилась в потрескивающем огне очага.

Когда жуткая фигура волка упала на колени, дровосек увидел, как его живот вздулся. Встревоженный, он наблюдал, как отпечаток руки показался на бледном меху в нижней части живота.

— Моя бабушка! — закричал ребёнок. — Он проглотил её!

Он наблюдал, как выпуклость в животе волка уменьшилась.

— Будьте осторожны, мадам! — громко закричал он.

Он снова взмахнул топором, на этот раз вонзив самый кончик лезвия в волчью шкуру. Он вскрыл плоть от грудины до промежности одним плавным движением.

Мгновение спустя он уже помогал старухе выбраться из тесноты живота зверя. Она была напугана и дрожала, но в остальном, казалось, не пострадала.

Маленькая девочка с благоговением смотрела на своего спасителя.

— Спасибо, добрый сэр, — выдохнула она. — Спасибо, что пришли к нам на помощь.

Лицо дровосека засияло, когда он улыбнулся ей.

— Был рад помочь, Красная Шапочка.

Они уговаривали его остаться и разделить их праздничную трапезу из лепёшек и крыжовникового варенья, но он вежливо воздержался. Он вышел из дома и пошёл своей дорогой, шаг его стал гораздо легче, чем прежде.

Красная Шапочка подбежала к окну и сквозь заиндевевшие стёкла смотрела, как он идёт по дорожке.

— Какой странный мужчина, — сказала она в изумлении.

— Да, — сказала бабушка, раскладывая рождественские угощения, которые внучка принесла в корзине. — Он своеобразный джентльмен, но хороший. Он известен во всей стране своим сильным сердцем… хотя сам он никогда бы в этом не признался.

Девочка продолжала наблюдать за ним. Когда он вышел из тёмной тени деревьев и попал в яркое пятно лунного света, она прищурилась от его невероятного свечения. Его шаги почти музыкально стучали по золотым кирпичам дороги, вьющейся через дремучий лес.

Вместе бабушка и Красная Шапочка сели за рождественское чаепитие. Во время еды они слушали равномерный стук, свидетельствующий о том, что дровосек снова вернулся к своей работе.

Ещё до того, как они поели, по крыше послышался грохот мокрого снега. Затем, несколько мгновений спустя, когда изменение температуры превратило лёд в проливной дождь, удар топора стих, и они больше его не слышали.

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ МОЗГ

— Ты уверен, что это хорошая идея?

Том мог сказать, что Кэрол нервничала. Торговый центр был безумно заполнен в канун Рождества. Постоянные покупатели, ищущие выгодные предложения и борющиеся за последний подарок перед завтрашним важным днём. Она держала крошечную ручку Тины слишком крепко… как будто боялась, что ребёнок может вырваться на свободу и уплыть среди волн зимних пальто и сумок с покупками, как лодка, заблудившаяся в море.

— Всё будет хорошо, — заверил он её. — Мы просто собираемся увидеть Санту, а потом пойдём домой. Ничего страшного.

Его жена не выглядела убеждённой.

— Том, там так много людей. Что, если она… расстроится?

— Она будет в порядке. И ты тоже, — добавил он, подумав.

— Давай увидим Санту, — сказала Тина со своей яркой заразительной улыбкой. — Хочу увидеть Санту.

Кэрол глубоко вздохнула и кивнула.

— Хорошо, милая… мы собираемся увидеть его прямо сейчас.

Все трое начали долгую прогулку от одного конца торгового центра к другому, мимо мастерской Build-A-Bear, Rue 21 и Barnes & Noble.

— Мама, ты делаешь больно моей руке! — захныкала Тина.

— Прости, милая, — Кэрол ослабила хватку, но лишь немного.

— Папочка?

— Да, тыковка?

Том был спокоен и расслаблен… скала. Но внутри его желудок словно скрутился узлами.

— Папа, спой песню! — Тина радостно запищала.

Её крошечные голубые глаза блестели, один чуть косо смотрел на другой. Он знал, какую песню она хочет услышать… и только эту дурацкую строфу, а не всю.

— Хорошо, вот она, — он начал петь:

— Что касается меня, то мой маленький мозг…

Не очень сообразителен.

Так что выбери сам для меня подарок, старый Санта…

Какой считаешь правильным!

Тина улыбнулась и захихикала, подпрыгивая в своих ярко-красных кроссовках Gymboree. Том взглянул на жену. Кэрол чуть не расплакалась. Он протянул руку и взял её свободную руку, пока они шли.

— Милая, будь храброй. Хотя бы для неё.

Кэрол кивнула, высоко подняла голову и продолжила свой путь. Когда они направились к Мастерской Санты и к огромному золотому и красному бархатному трону самого Весельчака, она почувствовала на них взгляд. Бредущие мимо покупатели, продавцы в киосках… все с разными выражениями лиц проходили мимо. Удивление, жалость, веселье, восхищение. Как зеваки на окружной ярмарке.

«Перестаньте пялиться на неё! — кричал её разум. — Хватит пялиться на моего ребёнка!»

Харви сидел там, ожидая, пока подойдёт следующий ребёнок. Он сиял широкой седобородой улыбкой и сердечно восклицал:

— Хо-хо-хо!

Он внимательно оценивал каждого ребёнка. Некоторым не удалось заинтересовать его. Другие были настолько привлекательны для его «одержимости», что на них было почти невыносимо смотреть. Он глубоко вздохнул и попытался подавить своё возбуждение. Это было всё равно, что увидеть и почувствовать запах тёплых булочек с корицей в витрине пекарни в продуктовом магазине. Дразнящий чувства, искушающий импульсы, но в настоящее время вне досягаемости.

Играть Санту в торговом центре было лучшей работой, которая когда-либо была у Харви. Лучше, чем водитель школьного автобуса, вожатый лагеря, молодёжный лидер церкви в Техасе.

Двое детей были следующие по очереди. Сначала шестилетний мальчик, который хотел Lego и игрушки из «Звёздных войн», затем семилетняя девочка, которая очень, очень, очень хотела iPhone, хотя её родители думали, что она слишком мала, чтобы иметь его. Харви ждал какого-нибудь ребёнка — маленького мальчика, который хотел бы пневматический пистолет, — чтобы он мог сказать: «Ты выстрелишь себе в глаз, малыш!» Но пока ему не везло.

Харви, чувствуя беспокойство, поёрзал на троне и снова заворчал. Он потянул за пушистый рукав своего красного костюма, пока в поле зрения не оказались его наручные часы. Восемь тридцать две. Торговый центр закрывается в девять. Время почти вышло.

Один из эльфов — девочка-подросток в подтяжках и с короткими рыжими волосами, одетая в зелёно-золотой костюм эльфа — привела следующего ребёнка на встречу с Сантой. Пока девочку вели от родителей вверх по заснеженным ступеням к платформе, Харви мог сказать, что эта была немного другой. Она была хорошенькой девочкой, одетой в белую утеплённую куртку, леггинсы с леденцами и красные кроссовки… но было в ней что-то немного нестандартное. Её счастливые голубые глаза казались острыми и настороженными, но один был на полдюйма выше другого. И её голова… её голова была не совсем в порядке. Макушка её головы, украшенная длинными светлыми кудрями и красивым красным бантом, казалась уже, чем пухлое улыбающееся лицо под ней.

Он уже видел что-то подобное раньше, но не мог вспомнить, где. Затем, когда он протянул руку и усадил её к себе на колени, Харви вспомнил. Старый чёрно-белый фильм Тодда Браунинга. «Уродцы». Да… она была как Шлитци Пинхед.

— Ну, здравствуй, милашка! — сказал Харви своим лучшим, раскатистым голосом Санты. — Как тебя зовут?

Девочка лет пяти ухмыльнулась ему.

— Тина!

Она вытянула слово, длинное и гордое.

— Ти-и-и-ина!

Ребёнок слегка поёрзал на его широких коленях, пытаясь найти безопасное место. Ей было удобно, а ему раздражающе.

— А что ты хочешь на Рождество, Тина? — спросил он, заставляя свой разум вырваться из канавы и вернуться к роли, на которую его наняли.

— Я хочу Wetsy Betsy… такую, которая мочит свой подгузник… и Easy-Bake Oven со смесью для выпечки… и пару роликовых коньков!

Харви запрокинул голову и рассмеялся.

— Хо-хо-хо! Вот это уловка, юная леди! Но я обязательно включу их в свой список на сегодня.

Тина захлопала в ладоши.

— Хорошо, хорошо! — Харви просунул руки в варежках ей под руки, готовясь снова опустить её на пол.

— А теперь возвращайся к своим маме и папе.

Однако Тина отказалась идти. Она схватила в горсть его красный бархатный костюм и крепко держала его.

— Нет! Нет, пока ты не споёшь песню!

— А, песня? — спросил он, стараясь оставаться в образе. — Какая песня?

— Весёлый старый святой Николай!

— Ну, Санта не очень-то певец…

— Пожалуйста, о, пожалуйста… спой мне! Но только последний куплет!

Харви ненадолго задумался. Он знал все рождественские песни. Он пел их бесчисленное количество раз, чтобы успокоить и завоевать доверие детей, особенно самых маленьких. Наконец до него дошло. Он откашлялся и запел своим лучшим баритоном.

— Что касается меня, то мой маленький мозг…

Не очень сообразителен.

Так что выбери сам для меня подарок, старый Санта…

Какой считаешь правильным!

Тина аплодировала и ликовала.

— Спасибо, Санта! Спасибо! — она наклонилась вперёд и поцеловала его в розовую щёку.

Харви покраснел с головы до ног, но не от смущения.

— До свидания, Тина. Ищи утром много хороших подарков от Санты под своей рождественской ёлкой!

Возбуждённая, маленькая девочка спрыгнула вниз, и её повели по ступенькам обратно к родителям. Харви наблюдал и заметил, что на лице матери было странное выражение облегчения, когда они повернулись, чтобы уйти.

«Она что-то заподозрила? — он не мог не задаться вопросом. — Боялась ли она, что я попытаюсь что-то сделать… прямо здесь, на открытом пространстве?»

Когда они вышли из Мастерской Санты, Кэрол сжала руку дочери, с беспокойством изучая её.

— Ты в порядке, милая? Всё ли прошло хорошо с Сантой?

— Да, мама! Да! — засмеялась Тина. — Я счастлива! Так счастлива! Счастлива! Счастлива! Счастлива!

Кэрол и Том переглянулись. Когда Тина становилась счастливой, всё, казалось, шло под откос… и очень быстро.

— Посадим её в машину, — предложил он.

Кэрол кивнула и крепче сжала руку Тины. Они ускорили шаг, направляясь ко входу, через который вошли.

Затем внезапно из ниоткуда появился рождественский покупатель с тридцатидвухдюймовым плоским экраном в руках. Не в силах ясно увидеть, что было впереди, он врезался в Кэрол, сбив её с ног. Она потеряла руку дочери и упала на спину. Сумочка соскользнула с плеча, и её содержимое рассыпалось по кафельному полу галереи, предметы разлетелись во все стороны.

— О, дерьмо, леди… Простите! — он извинился. — Я не видел, куда иду!

— Всё в порядке, — раздражённо сказал Том. — Я помогу ей подняться.

Покупатель кивнул и вышел с телевизором с выражением сожаления на лице, но радовался, что сможет покинуть торговый центр до того, как через десять минут давка обрушится на выходы и парковки.

— Ты только посмотри на этот бардак! — Кэрол выглядела так, словно была на пределе.

— Не волнуйся. Мы всё уладим, — заверил её Том.

Кэрол посмотрела на свою дочь, которая стояла и улыбалась.

— Просто стой здесь, милая. Папа и я приведём всё это в порядок через минуту.

Двое опустились на четвереньки, отыскивая предметы из сумочки Кэрол и возвращая их на свои места. Когда они наконец, казалось, закончили, Кэрол покачала головой.

— Моего телефона здесь нет. Где он может быть?

Том огляделся.

— Вот он. Под той скамейкой.

После того, как Кэрол забрала свой мобильный телефон, она огляделась, и её лицо стало смертельно бледным.

— Том…

— Что такое, дорогая?

— Том… Тины здесь нет.

Он лихорадочно огляделся. Маленькой блондинки в белой куртке нигде не было видно.

— О Боже! — простонала Кэрол. — Что, если… что, если она…

— Не волнуйся, — сказал он ей, пытаясь подавить собственную панику. — Она не могла уйти далеко. Мы найдём её.

Кэрол закружилась по сторонам, почти в истерике.

— Но… но все эти люди!

Её муж протянул руку и взял её за обе руки, глядя ей прямо в глаза.

— Кэрол… всё будет хорошо. Мы найдём её.

Харви вышел в ночь и шёл через парковку к своему фургону, всё ещё одетый в костюм Санты, когда услышал позади себя хихиканье.

— Привет, Санта!

Он огляделся и увидел, что позади него стоит маленькая девочка с уродливой головой.

Харви огляделся. Он не мог поверить своему счастью. Вокруг никого не было. Только он и она.

— О, привет… — Харви поискал в голове её имя и нашёл. — Тина.

Маленькая девочка взволнованно перепрыгивала с одной ноги в кроссовках на другую, ухмыляясь.

Санта из торгового центра посмотрел на свой фургон, а затем снова на Тину.

— Угадай кое-что!

— Что? — ответила Тина.

— Старый Святой Николай приготовил для тебя большой сюрприз, — сказал он, забрасывая приманку. — Но он в моём фургоне.

— Я думала, у тебя есть сани с оленями.

— О, да, да… но я вожу Санта-Фургон, когда приезжаю в торговый центр, — Харви почувствовал, как его сердце бешено забилось в груди. — Итак… этот сюрприз… Хочешь его увидеть?

— Большой сюрприз? — спросила Тина.

Бородатая улыбка Харви стала шире.

— Да… самый большой.

Тина протянула свою крошечную руку.

— Хорошо.

Харви взял её и подвёл к животу зверя. Он вытащил брелок из штанов Санты и открыл электрическую дверь со стороны водителя. Она распахнулась на своих гусеницах, открывая тёмное внутреннее пространство.

— Внутри ночь, — заметила Тина.

— Да, но тепло и уютно.

Харви отключил внутреннее освещение по определённой причине. Тина встала на краю и заглянула внутрь.

— И сидений нет.

Харви начал терять терпение.

— Ты хочешь увидеть сюрприз Санты или нет?

Тина кивнула.

— Конечно.

Вместе они забрались внутрь. Харви нажал на брелок. Дверь медленно закрылась. Когда она закрывалась, это было похоже на закрытие тюремной камеры, только обманчиво.

В задней части фургона была кромешная тьма. За передними сиденьями была натянута тёмная занавеска, а ещё одна — на заднее окно. На мгновение было слышно только их дыхание. Её было маленькое и тревожное; его было быстрым и близким к гипервентиляции.

— Ты готова к сюрпризу? — мягко спросил он.

Тина ничего не ответила. Она только хихикнула.

— Что смешного, Тина?

Ещё больше хихиканья… тихого и мелодичного… в темноте.

— Санта?

— Да?

— Ты непослушный или хороший?

Усы Санты щекотали его нос и щёки, когда он ухмылялся.

— О, я хороший. Очень-очень хороший. А ты?

Тина долго молчала. Затем она ответила.

— Я непослушная, Санта. О-о-очень непослушная.

Харви самому захотелось захихикать.

«Это делает всё намного проще», — оправдывал он это в своём уме, как он и всегда делал.

Он потянулся к ней… и почувствовал, как тонкая полоска боли прошла по его ладони.

— Что за хрень? — прохрипел он, откидываясь назад.

Хихиканье в фургоне стало громким… высоким… нестабильным.

Он почувствовал, как что-то разрезало его левое ухо и направилось к переносице. По пути оно проткнуло ему глаз, наполнив его череп взрывом агонии.

— О Боже! — взмолился он. — О Боже!

Но Бог не слушал молитв таких людей, как он.

Он пытался нащупать брелок, который положил на пол фургона, но не смог найти его в темноте. Он бил и бил черноту, надеясь ударить ребёнка, но она только смеялась и уворачивалась от его ударов. Что-то ужасно острое вонзилось ему в живот, на секунду задержалось, а затем продолжило движение сквозь ткань, кожу и мускулы. Он почувствовал, как быстро отлетел в сторону с такой силой, на которую, как он никогда не думал, может быть способен пятилетний ребёнок. Внезапно бóльшая часть его кишок выкатилась вперёд и тяжело вывалилась на пол фургона.

Харви открыл рот, чтобы закричать, но вещь в её руке снова сотворила свою невидимую магию, аккуратно перерезав ему гортань пополам. Его предполагаемый крик о помощи оказался не чем иным, как кровавым булькающим хрипом.

А Тина хихикала… и хихикала… и хихикала.

Том и Кэрол сидели в машине и медленно ехали от одного ряда парковки к другому, когда увидели что-то в лучах фар.

— Разве это не бантик для волос Тины? — в голосе Кэрол была отчасти надежда, отчасти страх.

Он лежал в свете фар, как малиновая бабочка, упавшая в полёте.

Они остановились и вышли, оставив машину работать на холостом ходу. Когда Кэрол дрожащими руками потянулась за бантом дочери, её внимание привлёк шум. Она оглянулась и увидела чёрный фургон, припаркованный в нескольких метрах от неё, отдельно от других автомобилей.

Дверь с электроприводом распахнулась, и Тина выпрыгнула, полная энергии и радости.

Её белая куртка была кроваво-красного цвета. Или, скорее, красная от крови.

— Смотри, мама! — Тина размазывала мокрую красноту вокруг и вокруг одной маленькой рукой. — Я Санта-Клаус!

В другой руке она сжимала нож для стейка, с которого капала кровь и кусочки мяса Харви.

Кэрол начала плакать. Она опустилась на колени и широко раскинула руки.

— Подойди сюда, детка. Иди к мамочке.

Ошеломлённый, Том подошёл к открытой дверце фургона и заглянул внутрь. Свет ближайшего уличного фонаря освещал всё, что ему нужно было — или хотелось — увидеть.

— Посади её в машину, — сказал он жене.

Кэрол крепко держала дочь, глядя на мужа через забрызганное кровью плечо ребёнка.

— Что она…

— Посади её в чёртову машину! — он чуть не закричал.

Пять минут спустя они уже были в трёх милях от торгового центра и мчались по съезду к межштатной автомагистрали. Том и Кэрол сидели впереди, глядя прямо перед собой, а Тина сидела в своём автокресле сзади, хихикая и разговаривая сама с собой.

Кэрол продолжала плакать. Тина Мари… её дорогая, маленькая девочка. Врачи сказали, что её состояние было неизлечимым… что её деформированный мозг — треть размера мозга нормального ребёнка — сделает её не более чем безразличным овощем. Однако они ошибались. Она выросла живым, весёлым ребёнком… но ей не хватало жизненно важных вещей. Таких вещей, как доброта, сострадание и сдержанность.

Врачи утверждали, что она не доживёт до своего второго дня рождения. Были времена, когда Том и Кэрол искренне желали, чтобы они были правы.

— Почему она делает эти вещи? — всхлипнула Кэрол, закрывая лицо руками.

Это был вопрос, который она задавала снова и снова.

У Тома не было для неё ответа. Он крепко сжал руль и каждые несколько секунд поглядывал в зеркало заднего вида в поисках мигающих синих огней, но их не было.

— Нам снова придётся переезжать? — спросила его жена. — Изменить наши имена?

Она подумала о других: горничной в Сан-Диего, няне-подростке в Денвере, бездомном в парке Цинциннати.

— Поедем домой и встретим счастливо Рождество, — предложил Том. Он задавался вопросом, как они смогут пройти через это ещё раз? — А потом решим.

Кэрол продолжала горько плакать. Окровавленный нож для стейка, который они спрятали в кладовой вместе со всеми другими ножами в доме, лежал на коврике у её ног.

— Папочка?

Мышцы его челюстей напряглись, и на мгновение он подумал, что нажмёт на педаль газа и врежется лбом в бетонную опору эстакады впереди. Покончит с этим раз и навсегда… для них троих.

— Да, тыковка?

— Папа… спой песню! — сказала Тина. — Пожалуйста, спой для меня ещё раз.

Том не хотел. Бог знал, что он больше никогда не хотел слышать эту чёртову песню.

Но он всё равно это сделал… хотя бы для неё.

ПОД ВЕТВЯМИ

В это Рождество дети хотели живую ёлку, а не искусственную с чердака. Для этой просьбы была веская причина. Их отец, который девять месяцев отсутствовал, служа своей стране, приедет домой на каникулы.

В тот субботний день Ким Баллард отправилась на её поиски, и её дочь Джордан и сын Дэнни настояли на том, чтобы поехать с ней. Ей хотелось верить, что это потому, что они хотели устроить небольшую рождественскую прогулку со своей мамой, но на самом деле она знала, что они хотели убедиться, что она выберет правильную ёлку. Для папы она должна быть абсолютно идеальной. Все знали, что он это заслужил после столь долгого отсутствия.

Они взяли у Ника большой Dodge Ram, потому что хотели как минимум семиместную машину. Первым местом, которое они посетили, был участок с деревьями на Каштановой авеню в Пайксвилле. Ким обнаружила, что выбора там мало. Большинство из них были ниже шести футов, и многие уже потеряли бóльшую часть своей зелени. Кроме того, владелец участка, капризный старый пердун по имени Элмер Гант, хотел от девяноста до ста двадцати долларов за дерево, которое должно было умереть ещё до Рождества. Ким не собиралась тратить деньги на то, что было бы стыдно взять домой.

— Иногда люди продают деревья прямо на шоссе, — предположила Джордан. Четырнадцатилетняя девочка была точной копией своей мамы: высокая, белокурая и худющая, как ива. — Может быть, мы сможем купить хорошую там дешевле, чем в городе?

Ким согласилась. Они покинули пределы города и направились на юг по сотому шоссе, к реке Камберленд. Они заметили человека с прицепом для лошадей, который продавал несколько деревьев и омелу, которую он подстрелил с вершины дерева из дробовика… это более безопасный способ собрать высокорослую растительность, чем карабкаться вверх и рисковать сломанной шеей. Но деревья были слишком сухими, а омела изрешечена картечью, поэтому они продолжили путь.

Когда они достигли моста через реку Камберленд, где высокие утёсы возвышались над бурлящей внизу водой, они заметили старый пикап, припаркованный с другой стороны, и около дюжины деревьев рядом с ним.

— Я думаю, нам повезло, — сказала им Ким.

На полпути через мост Джордан посмотрела на мать.

— Э-э-э, мама… мы уже почти приблизились, не так ли?

Ким знала, что она имела в виду.

— Не волнуйся. Мы не перейдём черту, ну или как-то так. Я просто собираюсь посмотреть, что этот человек может продать, и мы отправимся домой.

Дэнни оторвался от телефона и игры в Mortal Kombat.

— Что? Ты говоришь об округе Страх?

— Конечно же, о нём, тупица! — рявкнула на него Джордан.

Её десятилетний брат рассмеялся.

— Ты действительно веришь во всю эту чепуху? О том, что это самое зловещее место в штате Теннесси?

Его сестра пожала плечами.

— Эй, лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

Они добрались до другой стороны моста и свернули на обочину шоссе, припарковавшись за грузовиком — старым Ford, вероятно, середины семидесятых годов. Кузов автомобиля был заражён ржавчиной, а его шины были забрызганы глиняной грязью, красной, как кровь.

Все трое вылезли из Dodge и подошли посмотреть, что у него есть.

— Привет, — сказала Ким с улыбкой.

Мужчина — невысокий, темноволосый, небритый, одетый в линялый комбинезон, фланелевую рубашку и шапку-ушанку — кивнул им, прислонившись к стене кузова грузовика.

— Привет.

Ким шла вдоль ряда деревьев, рассматривая каждое из них. Все они были сочными, зелёными и только что срезанными, их ветки были сложены и стянуты толстой бечёвкой.

— Хорошие, — сказала она.

Она остановилась перед особенно привлекательным, высотой, должно быть, семь с половиной футов.

— Сколько?

Мужчина усмехнулся, демонстрируя гнилые, пропахшие табаком зубы. Было что-то в его лице, что ей не нравилось, может быть, то, как его улыбка сползала вниз с одной стороны и поднималась вверх с другой. Или как зрачки его глаз казались почти такими же большими, как и радужная оболочка. Она едва могла сказать, какого они цвета, настолько они были тёмными.

— Как для вас звучит пятьдесят? — спросил он.

Он достал из кармана комбинезона пачку жевательного табака и засаленным перочинным ножом отрезал верхушку. Ким не могла сказать наверняка, но могла поклясться, что видела, как сок из табака двигался и медленно стекал по плоской поверхности лезвия, прежде чем он убрал его.

— Я не думаю, что вы взяли бы дебетовую карту, не так ли?

Мужчина рассмеялся.

— Нет, мэм… У меня нет возможности продавать таким образом.

Ким открыла сумочку и достала бумажник.

— Боюсь, у меня есть только… давайте посмотрим… двадцать восемь долларов наличными.

Мужчина не стал торговаться или спорить.

— Продано! — он протянул грязную руку и выхватил купюры из её рук. — Я загружу её в ваш грузовик, — он поднял дерево и направился к кузову их машины.

Ким посмотрела мимо старого Ford и увидела вдалеке знак… знак, мимо которого ни у кого не хватало смелости проехать. Нет, если они верили старым сказкам, которые рассказывали в Пайксвилле с тех пор, как она себя помнила.

Чувство страха охватило её, и она чуть не сказала: «Нет, подождите!», но она этого не сделала. Это была самая красивая ёлка, которую они встречали за весь день, и они хотели забрать её домой и украсить, прежде чем позвонить по скайпу старшему сержанту Нику Балларду в 21:00 по центральному времени, 05:00 по кувейтскому времени.

Когда мужчина закрепил дерево в кузове, он направился обратно к своему грузовику и небольшому придорожному участку деревьев.

— Спасибо! — Ким окликнула его. — И счастливого Рождества!

Он повернулся и блеснул своей нервирующей кривой улыбкой.

— Да, мэм. Весёлого Рож… — на его лице отразилось страдальческое выражение, как будто он поймал себя на том, что не может произнести эти слова. — Э-э-э, хорошего настроения.

Они забрались в кабину Dodge, развернулись посреди шоссе и поехали домой. Уезжая, все трое не могли не бросить взгляд в зеркало заднего вида на торговца деревьями на обочине дороги.

— Он точно был странным! — сказал Дэнни сзади, закатывая глаза.

— Нехорошо так говорить о незнакомцах, — упрекнула его мать. — Помни, ты не должен судить о книге по её обложке.

Холод пробежал по её затылку; то ли от декабрьского холода, то ли ещё от чего, она не могла сказать. Она оглянулась и увидела, что Джордан так же напугана, как и она.

— Но я скажу одно. Если бы тот человек сзади был книгой… она, вероятно, была бы написана Стивеном Кингом.

Когда они вернулись домой, они пронесли большое дерево через двери патио, потому что оно было слишком объёмным, чтобы пройти через дверь подсобного помещения в задней части дома. Подставка для ёлки уже стояла рядом с камином. С некоторым усилием Ким и Джордан перевели большую ель в вертикальное положение, несколько раз чуть не потеряв равновесие. Затем они вставили её в воротник подставки, а Дэнни плотно закрепил её на месте с помощью винтовых язычков.

Всё время, пока они были заняты работотй, они не заметили, что их рыже-полосатый Крошка Пит сидел на спинке дивана и подозрительно разглядывал их и их новую покупку. Обычно кот был занят выражением своего любопытства во время таких проектов, раздражающе пробираясь между их ногами, пока они работали, и вообще доставлял собой неудобства. Но не в этот раз. Он просто присел на спинку дивана и не сводил своих зелёных глаз не с семьи Баллард, а с большого дерева, которое они принесли домой.

— Хорошо, — сказала Ким. — Развяжем её!

Джордан взяла ножницы, которые они достали из ящика кухонного инвентаря, и перерезала толстую бечёвку, связывающую ветки вместе. С каждым надрезом пышные зелёные ветки раскрывались и вставали на свои места. Когда она закончила, они отступили и стали любоваться большой елью.

— Ух ты! — сказала подросток. — Это должно быть самое красивое дерево, которое у нас когда-либо было.

Ким согласилась.

— Оно очень красивое.

Она была намного больше и пышнее, чем казалась, когда они купили её у странного человека с пикапом. Она была не менее восьми футов в высоту, всего в нескольких футах от стропил соборного потолка гостиной. И это был самый тёмный, самый насыщенный оттенок зелёного, который они когда-либо видели.

— Только понюхайте! — сказал Дэнни.

Мальчик был прав. Запах был сильнее, чем у большинства вечнозелёных растений, украшавших их дом. У него был своеобразный землистый, почти чарующий запах, который напомнил Ким о древних временах и забытых местах. Она всегда была поклонницей «Хоббита» и «Властелина колец», поэтому не считала странным, что аромат вызывает в воображении такие образы.

Внутренняя ветвь, казалось, сдвинулась и встала на место, отчего дерево слегка вздрогнуло.

Крошка Пит выгнул свою полосатую спину и зашипел, почти защищаясь.

— Что случилось, мальчик? — спросил Дэнни.

Он потянулся к коту, намереваясь его утешить. Но кот не принимал в этом участия. Он отстранился от своего хозяина и начал беспокойно ходить по дивану от одного конца к другому.

— Что укусило его за задницу? — спросила Джордан.

Ким тоже был озадачена. Последние пару лет им было трудно удерживать Крошку Пита подальше от рождественской ёлки и её украшений, которые он считал своими личными кошачьими игрушками. Они также бесчисленное количество раз отговаривали его лезть на дерево, опасаясь, что он может запутаться в светодиодных гирляндах и получить удар током. Но в этом году всё было иначе. Крошка Пит, похоже, вообще не хотел ничего от нового дерева.

Джордан вынула из заднего кармана iPhone и проверила время.

— Дерьмо! Уже четыре тридцать! Мы должны украсить эту ёлку для папы до того, как он позвонит!

— Успокойся, — сказала мать. — У нас полно времени. Вы, ребята, принесите украшения из шкафа в прихожей, а я разогрею оставшийся со вчерашнего вечера перец чили и приготовлю нам несколько сырков на гриле. Мы включим немного рождественской музыки и устроим большую вечеринку по украшению дерева до того, как поступит звонок.

Возбуждённые Дэнни и Джордан побежали к шкафу, чтобы уже принести в гостиную гирлянды и украшения. Проходя мимо дивана, Ким ласково провела рукой по спине полосатого кота. Крошка Пит увернулся от её руки и продолжил ходить взад-вперёд, то и дело бросая взгляд на дерево.

— Что с вами, мистер? — спросила она и направилась на кухню готовить ужин.

Тем вечером, в восемь минут девятого, они всё ещё ждали перед ноутбуком, чтобы услышать звонок по скайпу Ника Балларда.

— Ты же не думаешь, что у них песчаная буря или что-то в этом роде? — спросил Дэнни. В его голосе слышались нотки обречённости и уныния. — Они всегда портят интернет. Я ждал этого весь день!

— Мы все ждали, дорогой, — заверила его Ким. — Он просто опаздывает. Вероятно, перед ним было много других солдат. Большинство из них не приезжают домой на праздники, как он. Они заслуживают немного дополнительного времени своими звонками.

— Я знаю, мама. Просто я так по нему скучаю!

«Я и вы оба, — подумала она про себя. — Больше, чем ты можешь представить».

Их внимание привлекло движение посередине экрана монитора, и вдруг знакомое лицо за семь тысяч миль улыбнулось им. Сильный, темноволосый, загорелый после нескольких месяцев палящего ближневосточного солнца… вроде Супермена в камуфляже пустыни.

— Клан Баллард… становись в строй! — приказал он своим лучшим сержантским голосом.

Среди троих поднялись взаимные аплодисменты.

— Привет, пап! — взволнованно поприветствовал мальчик. — Как там дела?

— Всё будет намного лучше, когда я отправлюсь в долгий перелёт обратно в Теннесси. Все готовы к невероятному Рождеству?

— Ещё бы!

— Фантастика! И я тоже.

— Смотри, папа! — сказала Джордан. — Посмотри на дерево!

Все трое отошли в сторону, чтобы он мог видеть сияющее дерево с ангелом на вершине.

— Вау! — сказал Ник, выпучив глаза от преувеличенного благоговения. — Я не знал, что ты собираешься проехать весь путь до Калифорнии и привезти гигантскую секвойю.

— Тебе нравится, милый? — спросила Ким.

Она чувствовала себя одновременно и грустной, и невероятно счастливой.

Улыбка Ника на мгновение дрогнула, и она знала, что он чувствует то же самое.

— Это просто замечательно, детка. Я не могу дождаться, когда мы будем валяться под ёлкой и целоваться взасос среди всех рождественских подарков.

Джордан зажала руками покрасневшие уши.

— Папа! Прекрати это, пожалуйста!

Пока все смеялись, Дэнни схватил кота и толкнул его в экран.

— Кто-то тоже скучает по тебе!

Кота не интересовал человек на экране компьютера. Он попытался перелезть через плечо десятилетнего мальчика, изо всех сил стараясь держать в поле зрения дальний конец гостиной.

— Что случилось со стариной Питом? — спросил Ник.

— О, он весь вечер вёл себя как большой болван, — сказала ему Ким. — Я не знаю, что с ним происходит.

Она уже собиралась спросить мужа, всё ли у него упаковано, когда на его лице появилось странное выражение. Его улыбка исчезла, и он выглядел немного удивлённым. Он даже наклонился чуть ближе к экрану. Ким потребовалось мгновение, но она поняла, что он больше не смотрит на них… а прямо за них.

— Что случилось, Ник?

— О… ничего, — сказал он. Его улыбка вернулась, но его глаза всё ещё были ищущими. — Абсолютно ничего. Просто мне показалось, что я видел, как дерево шевельнулось.

Ким и дети повернулись и посмотрели назад. Ветки, казалось, находились в том же неподвижном положении, в котором они были с тех пор, как перерезали бечёвку, но пара украшений посередине слегка покачивалась на своих проволочных крючках. Их внимание вернулось к экрану, когда хриплый голос сказал:

— Баллард, время вышло. Завязывай.

— Так точно, майор, — ответил Ник и повернулся к своей семье грустным, угрюмым лицом. Он надулся, заставив их смеяться. — Я не хочу уходить.

— Скоро ты нас увидишь, а потом мы тебе успеем надоесть, — сказала ему дочь.

Голос у неё сорвался, и она немного повернула голову, чтобы он не увидел, как она плачет.

— Будьте в аэропорту Метро в Нэшвилле в 14:00 следующего вторника, чтобы забрать меня, — сказал он, снова улыбаясь своей заразительной улыбкой. — Я люблю всех вас.

— Мы тебя тоже любим! — все трое произнесли в унисон, голосом и сердцем.

— Баллард!

— Командир зовёт, — Ник засмеялся. — Надо идти.

А потом связь погасла. Они долго сидели в гостиной в тишине, потом Ким сказала:

— Кто хочет горячего шоколада с зефиром?

Желание было единодушным. Их настроение поднялось, когда они направились на кухню, смеясь и планируя перекусить и запаковать подарки до сна.

И, растянувшись на подлокотнике дивана, Крошка Пит смотрел на дерево.

Ким встала на следующее утро и обнаружила, что кто-то разорвал на дереве верхушку-ангела в клочья.

Он лежал на полу дюжиной кусков. Фарфоровая голова и руки были разбиты на острые осколки, а одежда была разорвана на тонкие клочья и разбросана по всему ковру вместе с выбитыми перьями его крыльев.

— Ну, дерьмо! — она присела и рассмотрела подарок на память, который принадлежал её матери и её матери до неё. — Глупый старый кот.

— Что случилось, мама? — Дэнни зевнул, входя в гостиную в пижаме.

Рыжий полосатый шёл за ним по пятам.

— О, Крошка Пит прошлой ночью залез на дерево и набросился на ангела, — сказала она ему. Она уставилась на кота. — Плохой мальчик!

Мальчик покачал своей головой с прилизанными волосами.

— Угу. Но Пит всю ночь спал в изножье моей кровати… и моя дверь была закрыта.

Ким посмотрела на убитого херувима.

— Ну, он не стал таким бы, просто упав.

Глупо было даже думать об этом, но это выглядело почти так, как будто за разрушением стояла какая-то злобная сила и презрение… как будто преступник ненавидел небесных служителей Бога.

— Мама… кажется, у нас в доме завелись мыши.

Джордан прошла в гостиную. Она, как обычно, приступила к своему утреннему ритуалу, постукивая по телефону и проверяя свои Snapchat и Twitter.

— Действительно? Почему?

Девушка пожала плечами.

— Прошлой ночью я слышала, как кто-то царапает дверь моей спальни. Или грызёт… трудно сказать.

— Милая, мышь может пролезть в щель под твоей дверью, — сказала ей Ким. — Почему она царапала её?

— Ну, мама, я не знаю. Я ведь не грёбаная мышь, не так ли?

В то утро изуродованная верхушка дерева испортила Ким настроение.

— Следи за тоном, дерзкая девчонка!

Подросток оторвалась от телефона.

— Э-э-э, извини, — её глаза расширились, когда она увидела беспорядок на полу. — Что случилось с бабушкиным ангелом? Он разбился и выпотрошился?

— Я думала, что Пит забрался и напал на него, но сейчас я не уверена. Может быть, он просто упал.

Джордан покачала головой, выглядя такой же озадаченной, как и её мать.

— И взорвался, когда упал на пол? Я так не думаю.

Ким посмотрела в коридор. Стрелки напольных часов показывали семь сорок пять.

— Дорогая, ты не могла бы взять метлу и совок и убрать это? Мне надо показать дом в девять тридцать, а я опаздываю, — она посмотрела на сына. — Дэнни, принеси мне тарелку сухого завтрака, ладно? Я налью молока, когда выйду из душа.

Мальчик кивнул и сонно поплёлся на кухню.

— Фруктовые колечки или какао-подушечки?

Накануне вечером у неё была передозировка шоколада.

— Колечки.

— После завтрака, могу я ненадолго снова лечь в постель? Помни, школы нет. Это рождественские каникулы.

— Хорошо, — согласилась она, направляясь по коридору в главную ванную. — Но не спи полдня. На холодильнике есть список домашних дел для тебя и твоей сестры.

Джордан закатила глаза.

— Как и всегда?

— Тон, юная леди… тон!

— Извиняюсь!

Но она улыбнулась про себя, когда её мать скрылась из виду.

Ким остановилась, не дойдя до половины коридора. Она присела и стала изучать нижнюю часть двери спальни Джордан. В дереве были прорезаны длинные борозды… не в самом низу, а на четверти пути к центральной панели.

«Ты превратился в Гудини, Крошка Пит?» — удивилась она.

Это было единственное объяснение, которое она могла придумать, но не то, которое её очень устраивало.

Ким и пара из Нэшвилла прошли по мощёной дороге мимо вывески Blackwood Realty к двухэтажному специализированному дому на Тимбер-Ридж-драйв. Она надеялась на быструю продажу и передачу комиссии. Всё больше и больше людей из Music City уезжали в провинцию, чтобы избежать преступности и высоких налогов на недвижимость.

Они были уже на полпути к дорожке, когда женщина, Карен Мур, посмотрела мимо неё в сторону собственности соседа.

— Это кто?

Ким огляделась, внезапно почувствовав смущение, опасаясь, что мужчина, копающийся в мусорном баке возле улицы, каким-то образом испортит её рекламную презентацию. Потом ей сразу стало стыдно за себя. Это был просто старый бродяга.

Джеремия Спрингер, известный во всём округе как «Горячий Папочка» из-за его бессвязных и распутных манер в юности, был чем-то вроде грустной шутки в общине Пайксвилля. Его десятки раз арестовывали за пьянство в общественных местах, и, похоже, он проводил больше времени в окружной тюрьме, чем на свободе. Пожилой темнокожий мужчина был невысоким и жилистым, с вьющимися седыми волосами и бородой в тон. Его налитые кровью глаза — один ленивый и чуть покосившийся влево — были своеобразного аспидно-серого оттенка. Его зубы были кривыми и окрашены в желтовато-коричневый цвет табачным соком. Он был одет в грязно-оранжевую бейсболку Университета Теннесси, зимнее пальто, которое казалось ему на три размера больше, и синие джинсы с заплатами.

Кое-кто в Пайксвилле недолюбливал старика, но Ким всегда жалела его и его положение. Когда он был трезв, Горячий Папочка то тут, то там зарабатывал доллар, перебивался случайными заработками по городу и собирал алюминиевые банки везде, где только мог их найти. Именно этим он и занимался в то утро — выискивал банки для продажи на свалке… более чем вероятно, чтобы выпить на эти деньги.

— О, это просто Горячий Папочка, — сказала она им как ни в чём не бывало.

«Просто забудьте об этом, — подумала она, словно мысленно желая, чтобы пара отвернулась. — Вы же хотите увидеть этот дом, не так ли?»

Но, к сожалению, они не забыли.

— Он часто здесь околачивается? — Брэд Мур хотел знать.

У молодого адвоката был такой вид, как будто кто-то только что бросил ему под ноги дохлую собаку.

— О, люди здесь, кажется, не возражают против того, чтобы он копался в их мусоре. Он просто ищет банки. Он никогда не оставляет беспорядка или чего-то подобного.

— Ну, мы возражаем, — сказала Карен. — Полиция ничего не может с ним сделать? Бездомный, бродящий по хорошему району, вот так?

Ким почувствовала, как поднимается её гнев. Она начала верить, что подозрения пары больше связаны с цветом его кожи, чем с тем фактом, что он роется в мусоре.

— О, он не бездомный. У него есть своё маленькое место. Он своего рода мастер на все руки. Я видела, как он выполнял всевозможную работу в городе.

— Ну, я не уверена, что это место для нас, если мы постоянно должны будем наблюдать…

«Только не говорите „нежелательного“. Пожалуйста… просто не надо».

— … наблюдать такую несчастную душу.

— Я же говорил, что нам нужно искать закрытый посёлок, — сказал Брэд жене.

Ким начала верить, что потенциальные комиссионные не стоят затраченных усилий, особенно в том, что касается этих придурков.

«В Пайксвилле нет закрытых посёлков, придурки!» — хотела сказать она им.

Но она просто продолжала улыбаться, как бы больно это ни было.

— Почему бы нам не зайти внутрь и не взглянуть на дом? — предложила она.

Пара в последний раз посмотрела на пожилого мужчину, прежде чем вернуться к дому.

— Ну ладно.

Пока они поднимались по ступенькам к входной двери, Ким оглянулась на Горячего Папочку. Она была удивлена, увидев, что он смотрит прямо на них. Он ухмыльнулся и показал костлявый чёрный средний палец двум молодым специалистам, затем криво подмигнул Ким.

Она не могла не улыбнуться и не кивнуть в знак согласия.

«Именно то, что я хотела сделать».

Затем они оба вернулись к тому, чем занимались тем холодным декабрьским утром.

В течение следующих нескольких дней странное ощущение страха, казалось, поселилось в доме Баллардов.

Они должны были быть взволнованы ожиданием возвращения мужа и отца, но какие-то странные происшествия в доме омрачили это чувство. У всех троих возникло ощущение, что что-то проникло в дом… может быть, крыса со свалки у дороги, енот или опоссум из леса за домом. Как он мог пробраться в дом незамеченным, они понятия не имели.

На всех дверях спален появились глубокие царапины, немного выше, чем те, которые Ким первоначально обнаружила на дверях Джордан. И на латуни дверных ручек тоже было пару царапин.

Они также нашли разбитые украшения вокруг рождественской ёлки и разорванную обёрточную бумагу нескольких подарков. Все знали, что это не Крошка Пит. Ночью он спал либо с Дэнни, либо с Джордан, за закрытой дверью.

— Это начинает меня пугать, мама, — сказала ей Джордан на третий день, но не в присутствии её младшего брата.

— Ненавижу это признавать, но меня тоже, — ответила Ким. — Утром я позвоню кому-нибудь… истребителю или в отдел по контролю за животными округа. Может, найду кого-нибудь, кто сможет найти, что бы это ни было, и уберёт это к чёрту отсюда.

Той ночью Ким проснулась от шума на кухне.

Она услышала грохот, будто двигались кастрюли и сковородки, затем что-то упало с кухонного шкафа, прокатилось по прилавку и с глухим стуком ударилось об пол.

«Ладно, посмотрим, что происходит», — подумала она, потянувшись к ящику в тумбочке и нашла девятимиллиметровый Taurus, который Ник хранил там.

Ким выскользнула из постели и босиком подошла к двери своей спальни. Она надолго замолчала, прислушиваясь.

«Я сплю?»

Затем снова стук и что-то похожее на когтистые лапы, скользящие по гранитной столешнице.

Она открыла дверь и вышла в коридор. Ещё один грохот… столовое серебро в ящике стола?

«Не просыпайтесь, дети. Не просыпайтесь».

Когда она проходила мимо двери спальни Джордан, её внимание привлекло царапанье.

Она развернулась и направила пистолет вниз.

— Мяу…

Она присела и опустила руку к щели под дверью. Появилась лапка Крошки Пита и погладила её пальцы.

— Тихо, мальчик, — прошептала она. — У меня есть это.

«Я надеюсь».

Ким выпрямилась и пошла по коридору на кухню. Она держала девятимиллиметровый двумя руками. Она не была новичком в оружии, она прошла квалификацию с этим оружием и провела с ним несколько часов на стрельбище. Тем не менее, мысль о том, чтобы на самом деле выстрелить из него внутри дома, в бог знает что, по меньшей мере нервировала.

Она дошла до кухни, шагнула в дверной проём и заглянула из-за угла холодильника. Лунный свет лился через единственное окно над раковиной, посылая бледные полосы света по комнате. С того места, где она стояла, она могла видеть, что почти все дверцы шкафов открыты, а бóльшая часть содержимого разбросана по прилавкам и полу.

«Где ты? — кричали её мысли. — Где ты, чёрт возьми, подлый маленький ублюдок?»

Затем внезапно одна из дверец шкафа рядом с раковиной медленно распахнулась, и что-то вышло наружу.

Как оказалось, преступник был вовсе не маленьким.

Он притаился в тени за лунным светом, его глаза — размером и формой напоминающие маленькие лимоны — мерцали тускло-жёлтым во мраке. Из-за темноты она не могла хорошо разглядеть черты этого существа, но оно было большим. Размером с молодого золотистого ретривера, но длиннее и стройнее. И на его чёрной шерсти был своеобразный блеск… почти мерцание или искра.

Её рука дрожала, когда она потянулась к выключателю и включила его. Ничего. Она посмотрела на пол и увидела разбросанные вокруг хрупкие осколки стекла. Оно сломало кухонный свет.

«О Боже… что это за штука?»

Из этой штуки донёсся низкий звук… глубокое гортанное рычание, которое нарастало по высоте, заканчиваясь пронзительным шипением. Она заметила, как его проворная спина поднимается, выгибается… мышцы напрягаются.

«Стреляй! Стреляй в проклятую вещь!»

Она погладила изгиб курка указательным пальцем и приготовилась нажать.

Прежде чем она успела это сделать, существо в тени быстро развернулось и бросилось в противоположную дверь. С того места, где она стояла, Ким могла видеть рождественскую ёлку. У них была традиция зажигать её ночью, даже после сна. Она стояла, высокая и широкая, её светодиоды светились основными цветами: красным, синим, зелёным и жёлтым. Тёмное существо пронеслось по коридору, низко к полу, затем прыгнуло и ударилось о дерево. Ель на мгновение качнулась на своей подставке, когда существо зарылось в толстые ветки. Последнее, что она увидела — или ей показалось, что она увидела, — это длинный чёрный хвост, прячущийся под прикрытием ветвей, а затем исчезающий из виду.

Ким повернулась и побежала в детские спальни. Первая, в которую она вошла, принадлежала Джордан. В тот момент, когда она открыла дверь, Крошка Пит вспыхнул между её лодыжек.

— Вернись сюда, Пит! — позвала она, но кот уже прошёл через кухню в гостиную.

Джордан испуганно села в постели.

— В чём дело?

— Одевайся! Мы должны убираться отсюда. В доме что-то есть!

— Ну, да… это мы уже знаем.

— Что-то большое… вроде собаки, — она вспомнила, как исчез длинный чёрный хвост в густой сердцевине дерева, и готова была поклясться, что он был почти, как у аллигатора.

— Как эта грёбаная собака попала внутрь?

— Заткнись и одевайся!

Ким закричала на неё, тут же пожалев о резкости в голосе. Она поняла, что близка к истерике.

— Я позову Дэнни.

Мгновение спустя она уже будила мальчика от крепкого сна.

— Уже Рождество? — сбивчиво пробормотал он.

— Нет, милый, — она нашла его кроссовки рядом с его кроватью и надела их ему на босые ноги. — Мы просто собираемся переночевать у бабушки.

— Почему?

Ким подошла к его комоду и нашла кое-какую одежду, которую можно взять с собой.

— Потому что я так сказала.

Она выбрала толстовку, джинсы, нижнее бельё и носки.

— Мама, — Джордан стояла в дверях брата, полностью проснувшись. — Почему ты держишь этот пистолет? — испугавшись, она повернулась и посмотрела в сторону гостиной и ярко освещённого дерева, стоявшего рядом с камином. — Ты ведь не шутила?

— Шутила о чём? — Дэнни сел на край своей кровати, выглядя так, будто хотел лечь и снова заснуть.

— Ты можешь нести своего брата? — спросила Ким дочь.

— Я похожа на папу или кого-то в этом роде? — Джордан уставилась на мать, как на сумасшедшую. — Сейчас он весит девяносто фунтов. Знаешь, ему уже не четыре года.

— Мы пройдём к машине через подсобное помещение.

Ким вывела детей из спальни, и все трое быстро направились по коридору. Она держала Taurus впереди себя, готовая выстрелить, если что-то придёт к ним из темноты.

— Что с Питом? — резко спросила Джордан.

— Потише, дорогая. Я понятия не имею, куда он пошёл. Я вернусь и заберу его… после того, как отвезу вас к вашей бабушке.

Мгновение спустя они прошли через заднюю дверь подсобного помещения и оказались снаружи. К полуночи температура упала ниже нуля, и шёл снег, хотя ни на подъездной дорожке, ни на дороге ещё ничего не было. Они забрались в Nissan Murano Ким и пристегнулись.

Все трое молчали, когда внедорожник выехал на улицу и направился к северной части города.

Ким вернулась в шесть часов утра.

Серые облака всё ещё извергали снег, добавляя лёгкий слой к сугробам, которые за последние несколько часов увеличились до трёх дюймов. Ким припарковалась рядом с задней дверью, взяла девятимиллиметровый с пассажирского сиденья и вышла из машины.

В доме было тихо. Единственное, что она слышала, было ровное тиканье напольных часов. Она вышла из подсобки в коридор, который соединял гостиную со спальнями.

— Пит, — тихо позвала она. — Крошка Пит… где ты?

Всё ещё ни звука. В доме было сумрачно, сквозь занавески на окнах пробивался лишь бледный свет зари. Рождественская ёлка стояла там же, где и раньше, а огоньки всё ещё горели.

Ким рискнула и включила свет в коридоре. Она сразу увидела это… несколько капель крови и клочок рыжего пуха на ковре перед ванной комнатой. Дверь была приоткрыта, и внутри было темно.

— Пит?

Всё ещё сжимая пистолет в боевом захвате, которому её научил Ник, Ким толкнула дверь до упора. Она осторожно вошла внутрь и правым локтем щёлкнула выключателем.

Звук раздался над её головой.

Сухой, хриплый звук. Она посмотрела в потолок и чуть не закричала.

Там, прикрепленный к светильнику, был какой-то мешок… или кокон… размером с большую сумку. Он казался прозрачным по своей природе. Ким сначала подумала, что он сделан из шёлка или паутины, но потом увидела чешуйчатую структуру куколки.

«Это… это змеиная кожа?»

Эта штука медленно вращалась от кожистого троса, который прикреплял её к потолку. Она вздрогнула и слегка дёрнулась, а изнутри раздался тихий звук.

— Мяу…

Сердце Ким упало.

«О Боже! О, дорогой Иисус…»

Кокон сделал ещё один ленивый полуоборот и остановился. Тут она увидела, что внутри.

Это был Крошка Пит.

Недолго думая, она положила пистолет на столик и потянулась. Кончики её пальцев едва коснулись дна кокона. Она вспомнила маленькую табуретку под раковиной, ту самую, которую она припрятала, когда Дэнни стал достаточно большим, чтобы чистить зубы, и ему не нужно было на чём-то стоять. Она вытащила её и, поставив посредине пола в ванной, встала и взялась за кокон. Он был сухим и шероховатым на ощупь. Она могла видеть внутри рыжего полосатого котёнка, глаза которого были закрыты, его лапы и хвост обвились вокруг него. Ким ожидала, что кокон будет издавать тепло, но он оказался тревожно прохладным.

Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но не могла не плакать.

«Он умирает».

Ким дёрнула кокон изо всех сил. Сначала он держался крепко, затем кожаный трос, который удерживал его в воздухе, начал растягиваться и ослабевать. Светильник заскрипел, и она была уверена, что уронит всё это себе на голову. Затем он с треском оторвался, и она держала кокон в руках.

Сквозь прозрачную шкуру Крошка Пит открыл глаза. Они были тусклыми и застекленелыми. Потом снова закрыл их.

— Не волнуйся, приятель, — прошептала она. — Я отвезу тебя к ветеринару.

Она баюкала кота в коконе на сгибе левой руки, а правой взяла пистолет. Затем она вышла в коридор и пошла туда, где коридор переходил в гостиную.

Она долго смотрела на дерево, прежде чем увидела движение в центре, в просвете между ветвями. Она заметила отблеск глянцевой черноты и эти два жёлтых глаза с узкими зрачками.

— Я вернусь, сукин ты сын! — сказала она. — Я вернусь… и я надеру тебе задницу!

Жёлтые глаза немного сузились, и раздалось низкое шипение. Она не могла видеть нижнюю часть его лица или рта, но почти знала, что он улыбается по-своему зловеще.

Когда Ким попятилась, она вдруг поняла, к кому обратиться. Кто-то, кто мог бы помочь Крошке Питу лучше, чем ветеринар. И, возможно, помочь ей справиться с этим существом. Она вспомнила слова своего отца, когда она была ребёнком, одним солнечным воскресным утром, когда они ехали в церковь и встретили мужчину, шатающегося по тротуару, пьяного в стельку.

«Конечно… у него есть свои проблемы. Он точно может перепить, как свинья. Но у него есть и знания. Знания вещей, которые ты и я никогда не могли себе представить. Потусторонние вещи. Особенно те, что за пересечением границы округа».

Дверь старой лачуги открылась после третьего стука Ким.

Старик, казалось, удивился, увидев её.

— Миссис Баллард?

Она протянула ему предмет с потолка.

— Пожалуйста… не могли бы вы помочь мне с этим?

Горячий Папочка посмотрел на кокон из змеиной кожи.

— Боже Всемогущий! — он протянул свои костлявые руки и осторожно взял его у неё. — Входите.

Ким стояла там, с бешено колотящимся сердцем, когда он отнёс кокон к старому кухонному столу, который выглядел так, как будто его привезли с окружной свалки. Он положил его на поверхность и достал из кармана брюк перочинный нож.

— Откройте вон тот шкаф на стене, — велел он. — Там есть баночка с розовым порошком, смешанным с жёлтыми крупинками. Рядом пипетка.

Пока Горячий Папочка вытягивал самое длинное и острое лезвие, Ким подбежала к шкафу и стала искать то, что ему было нужно. На пяти полках шкафа стояли сотни склянок, жестяных баночек и бутылок. Все они содержали различные порошки и жидкости, сушёные ягоды и коренья. Она нашла ту, которую он описал.

— Это оно?

Он кивнул, осторожно вставив кончик ножа в верхнюю часть кокона и начал работать краем вниз.

— Подойдите к холодильнику. Там пол-литра молока. Налейте полстакана в одну из тех банок из-под джема у раковины и положите столовую ложку этого порошка. Хорошо перемешайте. Потом принесите это и пипетку сюда.

Она сделала так, как он велел. Когда она подошла к столу со смесью, кокон был развёрнут пополам. Он отодвинул бока и нежно вытащил кота из заточения. Ким была ошеломлена. Крошка Пит выглядел маленьким и сморщенным, как будто он потерял два или три фунта. Он был вялым и безжизненным, а на его рыжей полосатой шубке виднелись белые полосы, словно выцветшие от страха.

— Что случилось с ним? — выдохнула она.

Горячий Папочка взял пипетку и наполнил её розовым молоком. Он протолкнул наконечник мимо кошачьих губ. Сначала кот не хотел участвовать в этом. Но вскоре он начал сосать из пипетки.

— Им кормились, — сказал ей старик. — Заточили в этот проклятый мешок и высасывали из него кровь и дух, — он посмотрел на женщину, его налитые кровью глаза были серьёзными. — Что это сделало? — спросил он, хотя мрачность на его лице свидетельствовала о том, что он уже знал.

— Это существо в моём доме, — сказала она. — Я думаю, что мы принесли его с рождественской ёлкой.

Пока Горячий Папочка ухаживал за котом, Крошка Пит начал потягиваться, его конечности стали более живыми.

— Зелье… оно нейтрализует токсины. Существо, которое его укусило, парализует свою жертву и заключает её в тюрьму, чтобы питаться ею в своё время, — он посмотрел на неё. — Эта рождественская ёлка… где вы её взяли? Через реку?

Ким вдруг почувствовала себя глупо.

— Да. У человека, продающего их на обочине дороги.

— Странный маленький человечек с тёмными глазами и ртом, который хмурится и улыбается одновременно?

— Да! Это он.

Чернокожий человек кивнул.

— Я знаю этого человека. Не тот человек, которому я бы доверил вести свои дела.

Ким уже поняла это.

— С Питом всё будет в порядке?

— Мы оставим его здесь, чтобы он отдохнул и поправился, — сказал ей Горячий Папочка. Его морщинистые черты, казалось, напряглись в области челюсти и вокруг глаз. — Пока мы решим вашу проблему дома.

— Вы можете это сделать? — спросила она.

— Да, но мне понадобится помощь. И я знаю кое-кого, кто это сделает.

Он взял одеяло со старого кресла, которое лопнуло по швам и было скреплено серебряной клейкой лентой. Горячий Папочка завернул кота в тёплые складки одеяла и оставил его на сиденье кресла. Крошка Пит мирно спал и легко дышал.

Ким наблюдала, как старик взял кожаную сумку и наполнил её несколькими баночками и бутылками.

— Боеприпасы для предстоящей битвы, — объяснил он, взваливая сумку на плечо и надев бейсболку на голову.

— Горячий Папочка… Я просто хочу…

Он почувствовал, что она собирается сказать.

— Вы можете поблагодарить меня позже… когда дракон будет убит.

Вместе они забрались в машину Ким и направились в направлении, указанном ей Горячим Папочкой.

Когда они добрались туда, Ким охватило странное чувство.

— Вы знаете, где мы? — спросил он её.

— Да, — она свернула на усыпанную гравием подъездную дорожку и припарковалась в нескольких ярдах от старого фермерского дома. — Я знаю.

Горячий Папочка вышел, прихватив с собой кожаную сумку.

— Вы езжайте домой и ждите нас снаружи.

Она кивнула.

— Значит, это правда? Все эти старые истории?

Старый негр не сказал ни да, ни нет.

— Помните, подождите нас и не заходите внутрь, пока мы не доберёмся.

Пока Ким отъезжала на Nissan Murano от подъездной дорожки, Горячий Папочка проковылял через заснеженный двор и поднялся по ступенькам к крыльцу. Он сделал паузу на мгновение, затем постучал в дверь.

Ответил высокий седовласый мужчина. Он стоял в дверях и с опаской смотрел на Горячего Папочку.

— Сейчас не лучшее время. Мои внуки в гостях.

Выражение мрачной решимости на бородатом лице чернокожего не дрогнуло.

— Я слышал, у тебя по-прежнему зоркий глаз и твёрдая рука.

Человек у двери постоял молча ещё мгновение. Затем он сказал:

— Позволь мне захватить свою куртку.

Горячий Папочка наблюдал через дверной проём, как мужчина открыл дверцу шкафа и надел джинсовую куртку. Затем он потянулся к обувной коробке на верхней полке, вынул что-то и сунул в карман.

— Кто это был, милый? — позвал женский голос из кухни.

Богатый аромат бекона и блинов наполнил дом.

— Просто тот, кому нужна рука помощи, Мэнди, — отозвался он. — Я скоро вернусь.

Он закрыл за собой дверь, и вместе — молча — они забрались в его пикап Chevrolet и направились через город к дому Баллардов. Они вместе вошли в дом.

Горячий Папочка пошёл первым, затем мужчина с серебристыми волосами. Ким последовала за ними. Она начала брать с собой девятимиллиметровый пистолет, но старый негр отговорил её.

— Лучше оставить это в машине, — сказал он ей. — Если вы думаете, что можете пробить дыру в этой штуке пулей, вы ошибаетесь.

Они тихо прошли через дом, пока не достигли гостиной. Несколько стеклянных украшений упали на пол и разбились, но это был единственный признак беспокойства, который можно было обнаружить.

— Я чую, — сказал Горячий Папочка, его ноздри раздулись.

— Я тоже, — сказал другой мужчина. — Этот запах невозможно забыть.

Ким вдруг поняла, о чём они говорят. Сильный землистый запах, который она заметила, когда внесли дерево в дом, плюс ещё кое-что… мускусный, прогорклый запах, похожий на смрад какого-то рептильного зверя. На ум пришёл текст старой песни Джона Прайна… о том, что в воздухе пахнет змеями.

Что-то в дереве сдвинулось. Затем это глубокое рычание, которое усилилось и переросло в пронзительное, хриплое шипение.

— Отойдите в коридор, миссис Баллард, — приказал Горячий Папочка. — Если что-то пойдёт не так… бегите.

Она смотрела, как двое мужчин прошли мимо дивана в центр гостиной и остановились в десяти футах от рождественской ёлки. Они стояли бок о бок, Горячий Папочка слева, мужчина в джинсовой куртке справа. Горячий Папочка поставил кожаную сумку у своих ног и вынул два предмета. Одним из них была баночка с бледно-голубым порошком. Другой представлял собой маленькую банку для консервирования с одним предметом внутри.

Чернокожий мужчина открутил крышку банки и передал более высокому мужчине её содержимое. С того места, где стояла Ким, оно выглядело как маленькое куриное яйцо, но чёрное как смоль. Мужчина взял предмет в левую руку и полез в правый карман куртки. Ким была удивлена тем, что он показал. Это была грубая рогатка, сделанная из обломка раздвоенной дубовой ветки с широкой полосой резиновой трубки, протянутой и привязанной от одного конца к другому. Это больше походило на то, что носил бы мальчик, а не мужчина чуть старше восьмидесяти.

Оба мужчины посмотрели друг на друга и кивнули. Горячий Папочка откупорил баночку и высыпал на свою тёмную ладонь щедрую горсть голубого порошка. Тот, что был рядом с ним, взял чёрное яйцо, поместил его в центр резиновой трубки и держал его там, готовый поднять и прицелиться, когда придёт время.

Горячий Папочка открыл рот и выпустил жуткую имитацию существа на дереве. Низкое рокочущее рычание, которое нарастало по высоте и интенсивности, пока не пронзило их уши ужасным шипением.

Дерево качалось у основания, а толстые ветки яростно бились, сбивая украшения, которые либо катились по ковру, либо разлетались на зазубренные осколки.

«Что бы это ни было, — подумала Ким, — это его очень взбесило».

Горячий Папочка откашлялся и снова позвал. На этот раз у него был другой тон и резонанс, а шипение превратилось в быстрое, насмешливое стаккато.

Очевидно, это было слишком много для существа на дереве. Он прорвался мимо ветви своего укрытия и приземлился, вызывающе пригнувшись, в семи футах от них.

Это было ужасное существо, около шести футов в длину от притупленной морды до хвоста, покрытое толстой чёрной чешуёй. Оно напоминало нечто среднее между змеёй и собакой, за исключением того, что оно было низко к земле, а его ноги были худыми и проворными. Его лапы были с длинными пальцами и острыми чёрными когтями на концах. Глаза, которые она видела, смотрящие на неё из-за ветвей дерева, были огромными, жёлтыми и змеиными… теперь они были полны злобы и агрессивных намерений.

— Готовься, — мягко сказал Горячий Папочка.

Высокий человек кивнул и натянул резиновую трубку рогатки до упора.

— Готов.

На его старческом лице была жёсткая решимость, но в его глазах был страх ребёнка.

Горячий Папочка снова завопил на существо. В ответ тот поднял голову и широко разинул злую пасть, обнажив острые жёлтые зубы в чёрных деснах. С клыков, которые вывели из строя Крошку Пита, сочился густой зелёный яд. Он издал протяжный, пронзительный визг, который принадлежал злу, о существовании которого Ким только догадывалась, но только теперь столкнулась с ним лично.

Когда челюсти существа растянулись до предела, Горячий Папочка швырнул горсть голубого порошка. Он попал монстру прямо в лицо. Потом случилась забавная вещь. Он дёрнулся и замер, застыв на месте. Чем бы ни был порошок, он парализовал существо, пусть и временно.

— Сейчас! — заорал Горячий Папочка во всё горло.

Седовласый мужчина поднял рогатку, прицелился и выпустил. Снаряд превратился в быстрое чёрное пятно, когда он вылетел из гнезда импровизированного оружия и приземлился глубоко в блестящем туннеле горла существа.

Они наблюдали, как существо снова начало двигаться, сначала вяло, а потом быстрее, когда действие порошка прошло. Он сделал шаг вперёд и остановился. Он яростно затряс своей чешуйчатой ​​головой, когда между его клыками и маленькими ямками в ноздрях начал просачиваться черновато-синий дым. Блестящие жёлтые глаза потускнели, превратившись в красновато-оранжевый оттенок. Он сделал ещё пару шагов вперёд, а затем тяжело упал на пол. Он завыл от поражения, когда мышцы под блестящей чёрной плотью начали разрушаться и сжиматься. Монстр открыл рот и застонал. Его рептильные глаза вонзились обратно в череп, а клыки начали выпадать из дёсен один за другим.

Трое торжественно стояли там и смотрели на его кончину. Он начал закручиваться в себя. Пыльный, сухой запах старых и забытых вещей на чердаке сменил резкий запах змей. Затем, с последним хрипом, вещь исчезла.

Ким вошла в гостиную и остановилась над его сморщенными останками.

— Что, чёрт возьми, это было?

— Криттер, — сказал ей Горячий Папочка. — Молодая особь.

— Что оно делало на дереве?

— В зимние месяцы они покидают тростниковый корень и впадают в спячку в лесах… находят себе дерево и прижимаются к его стволу. Питаются белками и птицами, которым не посчастливилось там жить, — объяснил он. — И ублюдок, который продал вам это дерево, знал это. Либо ему было наплевать, либо он сделал это намеренно. Люди вон там, за чертой округа, как правило, не имеют ничего, кроме зла и дурных намерений в своих тёмных сердцах.

— Но… почему яйцо?

Горячий Папочка взял пустую баночку, закрыл крышкой и сунул обратно в кожаную сумку.

— Единственное, что может убить Криттера, — это пожирание себе подобных. Использование яйца твари — это решение, которое придумала моя бабушка.

Она повернулась и без колебаний обняла человека, известного как городской пьяница Пайксвилля.

— Спасибо, Джеремия. Спасибо за то, что вы сделали для Пита… и для меня, и для моей семьи.

При звуке своего имени, которое он давно не слышал вслух, мужчина расслабился и похлопал её по спине.

— Я всегда буду вам полезен, миссис Баллард. Это было то, для чего я был воспитан. Однажды я отправился в сердце тьмы, чтобы учиться.

Она могла представить себе место, о котором он говорил. Она отступила назад, а затем подошла к старику в джинсовой куртке. Седовласый, высокий и сильный, как дуб. Она практически знала этого человека с самого рождения. Он был верным другом семьи… товарищем по охоте и хорошим другом её дедушки по отцовской линии.

— Спасибо, что пришли мне на помощь, — сказала она со слезами на глазах. Она крепко обняла его. — Я должна была поверить всем тем небылицам, которые вы рассказывали мне, когда я была маленькой девочкой.

Джеб Суини улыбнулся и обнял её в ответ.

— Я не мог позволить моей маленькой Кимми столкнуться с подобным в одиночку, — сказал он ей. — И мне жаль, что тебе пришлось узнать правду об этих историях на собственном горьком опыте.

Она обернулась и увидела, что Горячий Папочка стоит на четвереньках под её рождественской ёлкой и копается в подарках. Он остановился на одном из них и отдёрнул оторвавшийся лоскут обёрточной бумаги. В боковой стенке коробки была приличная дыра. Мужчина сунул руку внутрь и кивнул. Поднявшись, он держал подарок в руках.

— Кому принадлежит этот подарок? — спросил он её.

— Это для тёти моего мужа Бетти. Всего несколько кухонных полотенец и прихваток, которые выбрали дети.

— Значит, его можно легко заменить… а этот я могу взять с собой?

Она понятия не имела, почему он этого хотел, но полагала, что на то была веская причина.

— Конечно. Без проблем.

Горячий Папочка кивнул и сунул подарок под мышку.

— Если вы принесёте мешок для мусора, мы поможем вам убраться. Эти твари не умирают легко, но когда они умирают, они оставляют после себя отвратительное, ужасное месиво.

Двое мужчин молчали, направляясь к месту назначения, которого ни один из них не стремился достичь.

На полпути Джеб задал мучивший его вопрос.

— Что внутри коробки?

Горячий Папочка посмотрел на ярко завёрнутый подарок, который стоял на сиденье между ними.

— Гнездо. Всего семь яиц. Холодные, как камень в русле зимнего ручья, но близкие к сроку, — он посмотрел на мужчину за рулём. — На твоём месте я бы ехал немного быстрее. Я бы не хотел, чтобы эти твари вылупились, пока мы ещё будем здесь.

Через несколько минут они пересекли мост через реку Камберленд и припарковались на обочине дороги. Они сидели и смотрели на вывеску, которая стояла в тридцати ярдах от них. Она была потрёпанная и ржавая, изрешечённая картечью и пулями, но читабельная. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКРУГ СТРАХ.

Обогреватель грузовика работал на полную мощность, но двое мужчин всё же чувствовали ноющий холод, пронизывающий их до мозга костей.

— Тебе придётся взять его, — сказал ему Джеб. — Я пообещал себе много лет назад, что никогда больше не переступлю эту черту, и сейчас не собираюсь менять своё решение.

Горячий Папочка вздохнул. Он посмотрел на коробку, потом на густой лес за дорожным знаком.

— Ты знал мою бабушку, не так ли?

Джеб тепло улыбнулся.

— Местная целительница.

Чёрный человек кивнул.

— Она научила меня всему, что я знаю… в Райской Лощине, прямо посреди этого злого, безбожного места. Сказала, что должен быть кто-то, кто займёт её место… кто-то, кто выстоит против этого проклятого округа на случай, если зло вырвется за его границы и выльется наружу. Это не та работа, к которой я отношусь легкомысленно. Думаю, именно поэтому я так часто топлю свои страхи в выпивке.

— Мне жаль тебя, — сказал ему пожилой мужчина. — По крайней мере, у меня есть выбор держаться подальше. Ты никогда этого не делал.

Внутри рождественского подарка что-то шевельнулось.

— Думаю, мне лучше отнести их домой, — сказал он.

Горячий Папочка взял коробку и вышел из грузовика.

Погода снова начала кружить. Снежинки падали с серого неба над головой. Он добрался до знака, присел и положил подарок у его основания.

Он не мог не улыбнуться презрительной улыбкой, глядя на раскинувшуюся перед ним пустыню.

— С Рождеством! — громко позвал он.

Горячий Папочка чувствовал на себе презрительные взгляды, полные яда и ненависти, из тёмных столбов деревьев и густой чащи, лежавшей между ними.

Они знали, кем он был… знали его способности и ущерб, который он мог нанести им и тёмному царству, которое они называли домом.

Когда он повернулся и направился обратно к грузовику, он услышал позади себя хруст рвущейся обёрточной бумаги.

Не колеблясь, он ускорил шаг и пошёл немного быстрее.

ИЗГНАНИЕ ПАПЫ

— Придёт ли папа домой на Рождество? — спрашивает Стефани, её лицо с надеждой выглядывает из уютной безопасности её подушек, одеял и плюшевых мягких игрушек.

— Боюсь, что нет, — говорит мать.

Она наклоняется и убирает выбившийся локон со лба дочери.

— Неужели он больше никогда, никогда не вернётся домой?

Мать качает головой.

— Нет, дорогая. Больше никогда.

Стефани начинает спрашивать, почему, но затемнение света обрывает этот простой вопрос.

— Сладких снов, моя дорогая, и счастливого Рождества, — шепчет мать и оставляет её с поцелуем.

Ветер начинает завывать, предвещая приближение зимнего шквала, пока мать идёт по тёмным коридорам старого дома. Вопрос дочери вызывает у неё тонкую улыбку, и она останавливается у окна гостиной. Роща хурмы теснится у северной стены. Скелеты-часовые стоят высокие и мрачные, словно всегда наблюдая.

Нет, больше никогда. Не её дорогой, полуслепой муж. Никогда больше не будет его пьяного голоса раздаваться в их мирном доме, вызывая страх и ужас, и не будет плотских ударов гнева. И его усатое лицо никогда не будет смотреть с ненавистью через обеденный стол, один глаз бледный, другой бесстрастный, искусственный.

«Никогда больше ты не будешь править нами, — сказала она ему в ту ужасную рождественскую ночь год назад… ночь, пронизанную болью и вонючим спиртным. — Никогда больше ты не найдёшь утешения ни перед теплом очага, ни в складках нашего брачного ложа. Никогда больше ты не будешь наслаждаться ароматом моих духов или нежностью моей кожи».

Она провозгласила все эти вещи, и они сбылись. После той зимней ночи папа больше не наполнял их остроконечную конструкцию своим беспокойным присутствием… больше не затемнял мощёную дорожку своей плетущейся пьяной тенью.

Грядёт буря, мощная и рождённая местью. Тёмные тучи кипят над головой, надвигаясь, поглощая землю своим угрюмым недовольством. Снег падает сначала мягко, затем кружится, увеличиваясь как в плотности, так и в интенсивности. Рядом с домом танцует роща, покачиваясь взад и вперёд, деревья оживляются.

Среди ярости метели что-то подмигивает, отражая свет свечей гостиной рождественской ёлки. Затем, когда яростный и ледяной порыв пронёсся по роще, оно падает одинокой градиной, подпрыгивает, катится по заснеженному ковру ночи.

Рождественское утро царит безраздельно.

Маленькая Стефания, закутанная и согретая от холода, идёт по заснеженной тропинке через сад матери, толкая детскую коляску, которую Святой Николай оставил возле рождественского дерева прошлой ночью. Под розовым одеялом прижимается фарфоровая кукла с золотыми волосами, погружённая в фарфоровые сны.

Когда Стефани покидает сад и направляется в рощу хурмы, она восхищается зимней страной чудес перед ней — снегом, таким же чистым и белым, как мука для выпечки матери, хрустальными клыками сосулек, свисающих высоко на ветках деревьев. Когда она путешествует среди безлистных колонн, её внезапно дразнит земная искра. Стефани замечает светящуюся градину, лежащую у подножия древнего дерева, полого и мёртвого от разрушительного действия времени. Подняв необычный предмет, она полирует его о ткань своего зимнего пальто… чудо, сокровище, которое стоит увидеть.

Она смотрит на него, и оно смотрит в ответ. Знакомое, но такое нереальное, искусственное.

С любопытством девочка смотрит на старое дерево, потому что зияющий шов ствола ещё больше разошёлся из-за свирепого ветра. Когда она приближается, что-то в лощине сдвигается и падает вперёд.

Стефани визжит, но не от восторга.

Папа всё же вернулся домой.

ПУТЕШЕСТВИЕ ТОРГОВЦА

— Расскажи, дедушка!

Честер МакКоркендейл разделял энтузиазм своего младшего брата.

— Ага, давай, дедушка, — уговаривал он, садясь на вытертый коврик перед очагом. — Расскажи нам историю о Призрачном торговце!

Дедушка смотрел на мальчиков древними глазами и улыбался. Он затянулся вересковой трубкой, которую сжимал в пожелтевших зубных протезах, и позволил голубому дыму вырваться из ноздрей, как дыхание дракона.

— Ах, вы, мальчики, слушаете эту старую историю каждый канун Рождества с тех пор, как были по колено кузнечику.

— Но мы хотим услышать это снова, — потребовал Дэвид. — Это как… знаешь, как это назвать?

— Традиция, — сказал ему старший брат. — Давай, дедушка. Никто не рассказывает так, как ты.

Дедушка МакКоркендейл усмехнулся и откинулся на спинку кресла-качалки из орехового дерева, отчего оно сухо заскрипело. Он окинул взглядом тесное главное помещение хижины. Потрескивающий огонь отбрасывал тёплое оранжевое сияние на стены, оклеенные газетной бумагой, на камни очага и на длинные свисавшие с накидки носки — носки, штопанные их мамой с полдюжины раз или около того. Да, это было место, чтобы снова рассказать старую историю, и уж точно самое время.

Однако дедушка не мог не потянуть время немного дольше.

— Вы уверены, что вам нужны истории о привидениях, а не «Ночь перед Рождеством» или рождение Иисуса? Я просто набью вам голову призраками и ужасами, и вы, мальчики, точно не заснёте этой ночью.

— Ты собираешься рассказать об этом или как? — огрызнулся Дэвид, закатывая глаза.

Честер резко толкнул брата локтем. Он не хотел, чтобы Дэвид пересекал тонкую грань между ребяческим приставанием и неуважением к старшим. Это была одна вещь, которую дедушка, каким бы терпеливым он ни был, не стал бы терпеть. Не нужно было ходить на рыбалку, когда лёд тонкий… особенно в канун Рождества.

Глаза дедушки сверкнули.

— Хорошо. Я не заставлю вас больше ждать. Ваши мама и папа уже легли спать, и вам лучше самим устроиться под одеялами, — он усмехнулся над мундштуком своей трубки. — Кроме того, если старый Святой Николай не сможет приехать в этом году из-за этой депрессии и всего прочего, тогда Призрачный торговец может сам объявиться с подарками.

Одна только мысль о горном призраке, стоящем перед их очагом, вызывала восхитительный холодок, пронизывающий их кости. Они лежали животами на ковре, упёршись подбородками в ладони, и ждали, когда начнёт рассказчик.

Дедушка ещё мгновение попыхивал трубкой, почти мечтательно глядя в голубую дымку табачного дыма.

— Говорят, это случилось зимой 1869 года. Не прошло и четырёх лет, как яростно отдавались в долине пушки во время Войны между Штатами, когда старик объявился в городке Мэривилль. Это был ирландец, крепкий и быстрый, улыбчивый и шутливый, его волосы и бакенбарды были цвета ржавых дверных петель. Никто не знал имени этого парня, знали только, что он тащит на спине мешок, полный лекарств и припасов, и несколько деревянных игрушек, которые он вырезал острым лезвием и твёрдой рукой. В то время в Мэривилле не было универсального магазина, а была только промежуточная станция, которая одновременно служила и таверной, и гостиницей. Торговец, как его называли люди, появился в конце декабря, наполненный песнями и историями, и с животом, достаточно большим, чтобы вместить в него порцию пива и бурбона, когда деревенские мужчины были достаточно щедры, чтобы купить ему кружку или две, — дедушка остановился и посмотрел на своих двух внуков. — Я не утомляю вас, ведь так? Вы не чувствуете себя слишком сонными, чтобы продолжать, правда?

— Нет, сэр! — мальчики вмешались вместе.

Пожилой мужчина кивнул и продолжил дальше.

— Ну, это было ближе к сочельнику, когда торговец услышал историю о ребёнке в этих горах Теннесси. Мальчик попал под фургон лесорубов, и его нога была раздроблена, сломана в трёх местах. Старый торговец был человеком большого сердца, и он почувствовал жалость к покалеченному мальчику. Он также узнал, что семья сильно страдала от бедности. Они были бедняками с босыми ногами, и у них едва водилось пару центов, чтобы звенеть друг о друга в кармане.

— Так что он сделал, дедушка? — спросил Дэвид, хотя уже много раз слышал эту историю.

— Ну, он достал свой строгальный нож и кусок белого дуба и принялся за работу. Толпа в таверне затихла, наблюдая, как он вырезал самую искусно сделанную фигуру бегущего жеребца, которую они когда-либо видели. Общеизвестно, что хромой мальчик на горе был любителем лошадей, хотя у него и его семьи не было лошадей, которых можно было бы назвать своими. Вот такую игрушечную лошадку торговец и вырезал из дерева. «Милостивый Боже», — ахнули все, потому что маленький жеребец выглядел так, как живой, что он мог бы промчаться по столешнице дубовыми копытами, если бы старик обладал магией, чтобы вдохнуть в него такую ​​жизнь. Ну, люди в трактире пытались отговорить торговца, но он вбил себе в голову, что в эту же ночь он должен отнести эту игрушку калеке. Бóльшую часть дня шёл снег, и на улице было ужасно холодно. Но сколько бы они с ним ни спорили, сердце торговца оказалось намного больше, чем его здравый смысл. Он собрался, поднял свой рюкзак и отважился выйти в холодную тьму. Узнав от бармена, как добраться до хижины мальчика, он отправился в своё долгое тёмное путешествие в предгорья, а затем к высоким вершинам Аппалачей.

Немецкие часы на каменной каминной полке пробили девять часов.

— Вы уверены, что вам, молодым людям, не хочется лечь спать? У вас был напряжённый день, и вы выглядите весьма уставшими.

— Нет, сэр! — сказали они, их глаза расширились от предвкушения. — Пожалуйста, продолжай.

Дедушка снова затянулся трубкой.

— Очень хорошо… но здесь начинается жуткая часть. Видите ли, этот торговец добрался до Гимблс-Гэпа и внезапно попал в самую сильную снежную бурю, которую горы видели за многие месяцы. Вьюга была такая холодная, просто ледяная, а ветер такой порывистый, что торговец не мог видеть на три шага перед собой. Но всё же он имел в виду навестить мальчика в ту же ночь и побрёл вперёд, сквозь шквалы и глубокие сугробы. Где-то по дороге он потерял ориентацию. Он мог бы тут же повернуть назад и, вероятно, добраться до таверны живым. Но торговец был упрямым парнем и продолжал своё ночное путешествие сквозь ледяную тьму, сжимая эту деревянную лошадь в одной руке в перчатке. Однако борьба за преодоление высоких сугробов и сила дующего зимнего ветра взяли своё. Это утомило его до предела и значительно замедлило.

— Но он так и не попал туда, не так ли, дедушка? — спросил Честер, хотя уже знал ответ.

— Нет, внук, он так этого и не сделал. Его путешествие на гору было напрасным. Кое-кто из трактира забеспокоился и на следующее утро, когда метель улеглась, побежали в гору на его поиски. Во второй половине дня Рождества они нашли его примёрзшим к стволу валежника. Они сказали, что это было ужасное зрелище! Его одежда была ледяной и твёрдой, как камень. Его кудрявая рыжая борода была теперь снежно-белой, румяное лицо его было бледно-голубым, и даже глазные яблоки покрылись инеем. Старик был мёртв, измученный предательским путешествием и замёрзший на стволе упавшего дерева, — глаза дедушки немного сузились, странное выражение появилось на его морщинистом лице. — Тем не менее, они заметили одну странную вещь, прежде чем оторвали его тушу от бревна и понесли вниз с горы. Рука, сжимавшая деревянного коня, теперь была пуста… и на снегу, уводящем от мёртвого тела его создателя, виднелись отпечатки крохотных копыт.

Честер и Дэвид вздрогнули от дивного страха.

— Так это был конец истории?

— Нет, Джордж! — провозгласил дедушка. — Видите ли, каждый канун Рождества Призрачный торговец бродит по холмам и впадинам этих здешних гор в поисках того деревянного коня. Дух этого упрямого ирландца всё ещё мечтает найти ту бродячую лошадь и отдать её законному владельцу… этому хромому мальчику из прошлых лет. Но пока он совершает это одинокое путешествие, его доброжелательность звучит так же ясно, как церковный колокол. Он оставляет игрушки, вырезанные его призрачной рукой, в носках детей этих гор Теннесси, хотя бы ради возможности согреть свои замёрзшие кости у их полуночного огня.

Мальчики ухмыльнулись друг другу.

— Как ты думаешь, торговец оставит нам что-нибудь сегодня ночью? — с надеждой спросил Дэвид.

Дедушка утрамбовал остатки трубки, положил её на подлокотник кресла-качалки и встал. Его суставы хрустели, когда он растягивался.

— Я не сомневаюсь, что вы, мальчики, на рассвете найдёте в своих носках игрушки. Но он не придёт к вам, если вы будете здесь. Лучшее место для того, чтобы ждать его — уютная постель и тёплое одеяло. А пока он должен бродить по горам до полуночи в поисках деревянного жеребца.

Оба мальчика вскочили с пола, желая поскорее заснуть.

— Спокойной ночи, дедушка, — сказали они, направляясь в комнату рядом с комнатой своих родителей и к маленькой кровати, которую они там делили.

— Спокойной ночи, мальчики, — сказал он, направляясь к третьей комнате хижины и своей кровати. — И счастливого Рождества вам обоим.

Вскоре они устроились на удобном пуховом матрасе под тёплыми лоскутными одеялами и погрузились в свой сон. В горной хижине стало тихо и спокойно. Слышно было только потрескивание огня в очаге и одинокое завывание зимнего ветра за инеем оконных стёкол.

Незадолго до полуночи Честер выбрался из постели, стараясь не разбудить спящего брата. История Призрачного торговца была свежа и жива в его памяти. Зная, что ему действительно не следует этого делать, он вышел из спальни и прокрался через главную комнату мимо очага. Он встал на страже за креслом-качалкой своего деда с высокой спинкой, спрятавшись, невидимый, в тени сразу за ней.

Честер ждал, казалось, очень долго. Однако он не чувствовал ни малейшей сонливости. Он присел на корточки, внимательно наблюдая, его уши напряглись, прислушиваясь к малейшему звуку. Раз или два ему показалось, что он услышал, как что-то пробежало по грубо отёсанным доскам дощатого пола, но он понял, что это, вероятно, мышь, которая поселилась там в холодные месяцы перед Рождеством, — грызун, который помог себе выжить их кукурузной мукой и их сыром на зиму, к большому неудовольствию мамы. Наконец часы пробили двенадцать. Честер сидел, затаив дыхание, в предвкушении, прислушиваясь, наблюдая сквозь сетчатое старое кресло-качалку. Он услышал шум в хижине… снова мышь, подумал он сначала. Но нет, похоже, шум произошёл от чего-то гораздо крупнее мыши… возможно, больше похожего на ондатру или ласку. И крошечные шаги тоже были странными. Они больше походили на тихое постукивание, чем на топот острых когтей животных по половицам.

Несколько минут Честер сидел там. Он внимательно слушал, но не мог слышать ничего больше. Затем внезапно и без предупреждения дверь хижины распахнулась. Порыв ледяного ветра, наполненный снежинками размером с гусиное перо, ворвался внутрь, отчего пламя очага захлебнулось и погасло. Потом, с зимним сквозняком, появилась широкая фигура. Он вошёл в хижину, и так же внезапно, как и раньше, сосновая дверь захлопнулась.

Сердце Честера загрохотало в его юной груди. Там, в центре главной комнаты, стоял дородный мужчина, одетый в обледенелые лохмотья. Его широкое лицо было бледно-голубого цвета, а волосы и борода были покрыты инеем и зубчатыми сосульками. Больше всего мальчика напугали глаза мужчины. Они осмотрели комнату, глаза застыли и покрылись тонким блеском льда, зрачки были едва видны.

Так что старые истории оказались правдой. Наконец-то это был он… Призрачный торговец!

Честер, застывший от ужаса, смотрел, как призрак ходит по комнате. Он немного присел, словно ища что-то на полу. Этот странный звук повторился снова… крыса или что это было.

— Я слышу тебя, — прохрипел призрак грубым шёпотом. — Тебе лучше не пытаться спрятаться от меня, малыш. Твои следы привели меня к этой самой двери.

Честер вообще не был уверен, с кем разговаривает Призрачный торговец, пока старик не сунул руку между ящиком для дров и корзиной для шитья его матери и не вытащил что-то на свет костра. Он с изумлением наблюдал, как дух держал крошечное существо в воздухе. Это был маленький деревянный жеребец, который брыкался и ржал, пытаясь вырваться из ледяной хватки руки торговца в перчатке.

— Попался! — торжествующе засмеялся старик. — После всех этих лет я в конце пути.

Честер смотрел, как призрак идёт к каменному очагу. Именно там произошло невероятное преображение. Старый торговец стоял перед сиянием потрескивающего пламени, словно впитывая его золотое тепло. Ледяная внешность призрака медленно таяла, открывая крепкого ирландца в потёртом твидовом костюме, брюках, прогулочных ботинках и коричневой шляпе дерби. Его лицо порозовело, борода приобрела истинный ржаво-красный цвет, а глаза засверкали блестящим орехово-зелёным цветом. Ухмылка скользнула по его румяному лицу, и он удовлетворённо вздохнул.

— Великолепно снова оказаться среди живых, — сказал он вслух. — Хотя бы на короткое время.

Честер смотрел, как торговец ставит деревянного жеребца на каминную полку. Крошечная лошадка вызывающе встала на дыбы, сверкая копытами и недовольно фыркая. Затем он побежал взад-вперёд от одного конца каминного уступа к другому. Старик открыл свой кожаный рюкзак и достал оттуда несколько деревянных игрушек: волчок, конструктор, пару солдат, размахивающих мушкетами и кавалерийскими шпагами. Он положил их в носки мальчиков, удовлетворённо кивая самому себе.

Когда он снова заговорил, то обратился не к себе, а к Честеру.

— Я знаю, что ты там, парень, — сказал он. — Смотришь на меня из-за кресла. Иди сюда, хорошо? Я хочу доверить на твоё попечение очень особенный подарок.

Как ни странно, Честер встал и пошёл к очагу. Как ни странно, его не испугал призрачный ирландец, стоявший перед огнём. Когда он оказался в шести футах от старика, торговец снял лошадку с каминной полки и протянул ему.

— Позаботься о том, чтобы юный Джонни получил этот подарок, хорошо? Я хотел, чтобы он получил его очень давно… но, увы, путешествие сюда было намного дальше, чем я мог себе представить.

— Да, сэр, — пробормотал Честер.

Он потянулся к жеребцу, но тот заржал и огрызнулся на него своими крошечными дубовыми зубами.

— Давай. Возьми же его. Он не навредит тебе, мальчик.

Честер схватил извивающееся животное, и в тот момент, когда его кончики пальцев коснулись его, жеребец снова превратился в деревянную игрушку.

— Я тебе очень обязан, — сказал торговец, вежливо махнув шляпой.

Честер отступил на несколько футов и увидел, как призрак закрыл глаза, глубоко вздохнул и широко улыбнулся.

— Моя работа здесь сделана, — мягко сказал он. — Дорогой Отец, возьми меня к себе, в мой небесный дом.

Затем его массивное тело стало таким же ярким и блестящим, как раскалённая добела подкова в кузнечном горне. Торговец, казалось, растворился в тысяче огненных зол, которые какое-то безумное мгновение кружили по хижине, а затем взлетели вверх по тёмному каналу каменной трубы и ввысь, в снежную ночь.

Честер постоял какое-то время, ошеломлённый. Он посмотрел на свою фланелевую ночную рубашку и свои босые ноги и подумал, не было ли это всего лишь сном? Что, возможно, если он просто ходил во сне? Но потом он посмотрел на носки, наполненные игрушками, и на деревянного жеребца в своей руке, и точно понял, что всё это было.

Он услышал движение позади себя и, повернувшись, увидел дедушку, стоящего в дверях его спальни.

— В чём дело? — сонно спросил пожилой мужчина. — Мне показалось, что я слышу голоса.

Честер улыбнулся, его глаза горели от возбуждения.

— Ты их слышал, — ответил он. Он протянул деду деревянную лошадь. — Мне сказали передать это тебе… или, скорее, юному Джонни.

Дрожащей рукой дедушка взял игрушку, его глаза наполнились детским удивлением.

— Значит, он, наконец, сделал это, — сказал он. — После всех этих лет.

Честер наблюдал, как Джон МакКоркендейл нежно баюкал деревянного жеребца с благоговением, как какое-то великое и долгожданное сокровище. Затем, прихрамывая, старик вернулся к комфорту своей постели… и к мальчишеским снам о давно минувших десятилетиях.

Перевод: Alice-In-Wonderland

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915