Возвращение Тимми Батермэна

- В те дни - я имею в виду, во время войны, поезда еще останавливались в Оррингтоне, и Билл Батермэн на катафалке приехал на грузовую станцию, чтобы встретить поезд, в котором прибыло тело его сына Тимми. Гроб выгружали четверо железнодорожников. Одним из них был я. Гроб нам передал парень из армейской похоронной службы - была такая своеобразная военная версия похоронного бюро, Луис, но из вагона он не выходил. Сидел пьяный в товарняке рядом с еще двенадцатью гробами.

Мы погрузили Тимми в катафалк-кадиллак. В те дни это было обычное дело и подобные вагоны назывались «поспешными», потому что в старые времена главной проблемой была доставка тел на кладбища до того, как они окончательно разложатся. Билл Батермэн стоял рядом, лицо у него было каменное и… как бы это выразиться поточнее… высохшее. Но он не плакал. Машинистом паровоза в тот день был Хью Грабер, он рассказал нам, что парень из армейской похоронной службы проделал немалый путь. Хью сказал, что целая куча этих гробов самолетом прибыла на военную базу в Лимстоне, что неподалеку от Преск-Айла, после чего гробы погрузили в вагоны и поезд направился на юг.

Парень из армейской похоронной службы подошел к Хью, достал бутылку ржаного виски из кармана форменной рубашки и произнес своим мягким тягучим южным акцентом: «Да, Мистер Машинист, а вы знаете, что сегодня поведете Таинственный поезд?»

Хью покачал головой.

«Ну, вы даете. У нас в Алабаме именно так называют похоронные поезда». Хью сказал, что вояка достал из кармана список и, прищурившись, продолжил: «Начнем с того, что выгрузим два гроба в Хоултоне, а потом один - в Пассадумкиге, два - в Бангоре, один - в Дерри, один - в Ладлоу и так далее. Чувствую себя гребаным молочником. Хотите выпить?»

Хью от выпивки отказался, по той причине, что и в Бангоре и в Арустуке очень нервничают, когда ловят машинистов, от которых несет ржаным виски, и парень из армейской похоронной службы на него не обиделся, впрочем, и Хью не сердился на этого парня за то, что тот так надрался. Они просто пожали руки и разошлись, сказал Хью.

Так они и ехали, сгружая на каждой станции накрытые звездно-полосатыми флагами гробы. В общей сложности восемнадцать или двадцать. Хью говорил, что на всем пути до Бостона их встречали плачущие родственники, на всех станциях, кроме Ладлоу…, а в Ладлоу их встретил Билл Батермэн, который, по словам Хью, выглядел так, словно уже умер, и только ждал, когда душа его покинет. Когда Хью завершил этот рейс, он разбудил того парня из похоронной службы, и они вместе посетили штук пятнадцать или двадцать различных злачных мест, где Хью напился так, как ранее никогда не напивался, а потом отправился к шлюхе, чего раньше никогда себе не позволял, и подцепил от неё мандавошек, таких огромных, что аж в дрожь бросало, и позже говорил, что никогда больше не захочет водить Таинственные поезда

Тело Тимми доставили в похоронную контору Гринспана на Ферн-стрит - она была прямо через дорогу от того места, где сейчас находится новая прачечная Франклина, - и через два дня он был похоронен на кладбище Плезантвью со всеми воинскими почестями.

Вот что я скажу тебе, Луис: миссис Батермэн умерла за десять лет до того, пытаясь родить второго ребенка, который тоже не выжил, и это сыграло немалую роль в том, что случилось дальше. Второй ребенок мог бы облегчить боль, как думаешь? Второй ребенок мог бы напомнить старине Биллу, что рядом есть еще кто-то, кому тоже больно и кто нуждается в утешении. Наверное, в этом смысле тебе повезло больше - у тебя есть еще один ребенок, вот что я имею в виду. У тебя есть дочь и жена, которые живы и здоровы.

Из письма лейтенанта, командовавшего взводом Тимми, Билл узнал, что его сын погиб под Римом 15 июля 1943 года. Его тело было отправлено домой двумя днями позже и девятнадцатого оно прибыло в Лимстон. На следующий день его погрузили в Таинственный поезд Хью Грабера. Большинство американских солдат, погибших в Европе, там же и похоронены, но все ребята, вернувшиеся домой в том поезде, отличились в бою. Тимми погиб во время штурма пулеметной точки и посмертно был награжден Серебряной Звездой.

Тимми похоронили… я точно не помню когда, но думаю, это было 22 июля. А дней через пять Марджори Уошберн, которая в те дни была почтальоном, увидела Тимми, идущим по дороге к конюшне Йорка. Марджори чуть удар не хватил, сам понимаешь. Она вернулась назад в почтовое отделение, швырнула кожаную сумку со всей недоставленной почтой прямо на стол Джорджу Андерсону и сказала ему, что пойдет домой и ляжет в постель.

«Марджори, тебя тошнит? - Спросил Джорджи. - Ты белая, как крыло чайки».

«Я испугалась как никогда в жизни, но не хочу говорить с вами об этом, - ответила Марджори Уошберн. - Я не собираюсь говорить об этом ни с Брайаном, ни с матушкой, вообще ни с кем. Вот когда я умру и отправлюсь на небеса, если Иисус меня попросит, может быть ему я и расскажу. Но что-то в это мне не верится». С тем она и ушла.

Все знали, что Тимми мертв; некролог напечатали в бангорской «Дейли ньюс» и в эллсуортской «Американ» всего неделю назад, ну там фотография и все такое, полгорода было на похоронах. И вдруг Марджори видит его идущим по дороге, - идет, шатаясь как пьяный. Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону, но только лет через двадцать, когда умирала, и Джордж потом сказал мне, что, как ему показалось, ей очень хотелось хоть кому-то рассказать о том, что она видела. Джордж сказал, что, на его взгляд, после того случая Марджори немного повредилась в уме.

«Он был такой бледный, - сказала она, - и одет в старые чиносы и фланелевую рубашку». А в тот день, должно быть, градусов тридцать пять было в тени. Еще Марджори сказала, что волосы на затылке у Тимми стояли дыбом. «А его глаза, словно изюминки в тесте. В тот день я видела призрака, Джордж. Вот что так меня напугало. В жизни не подумала бы, что увижу такое, но вот довелось».

Поползли слухи. Другие люди тоже видели Тимми. Миссис Страттон - ну, мы называли ее «миссис», хотя мужа у неё не было, и никто вообще не знал, то ли она разведенка, то ли соломенная вдова, то ли вообще никогда не была замужем; у нее был двухкомнатный домик на пересечении Педерсен-роуд и Хэнкок-роуд, и у нее была куча джазовых пластинок. Она всегда была готова составить вам компанию, если у вас найдется долларов десять, которые не так уж трудно было в те времена заработать. В общем, она тоже видела Тимми со своего крыльца и сказала, что он шел по обочине дороги, а потом остановился.

«Он просто стоял там», - сказала она. - «Его руки свисали по бокам, а голова наклонилась вперед: выглядел он словно боксер, только что побывавший в нокауте». Она сказала, что замерла тогда на крыльце и не могла пошевелиться, при этом её сердце бешено колотилось в груди. Потом он обернулся, точно пьяный солдат, пытающийся выполнить команду «кругом!». При этом одна нога зацепилась за другую, и он едва не упал. Она говорила, что он посмотрел прямо на неё, ее руки внезапно ослабли, и она уронила корзину с бельем, при этом белье рассыпалось и испачкалось.

Она сказала, что его глаза… она сказала, что это были глаза мертвеца: тусклые, как мраморные шарики, Луис. Но он увидел ее…и усмехнулся... и она сказала, что он заговорил с ней. Спросил, остались ли у неё те пластинки, потому что он был бы не против с ней подергаться. Может быть, даже сегодня ночью. Миссис Страттон убежала в дом и не выходила оттуда больше недели, но к тому времени все уже закончилось.

Многие видели Тимми Батермэна. Большинство уже умерли… та же миссис Страттон, кто-то уехал, но остались еще несколько старых кляч, вроде меня, которые могут еще кое-что тебе рассказать… если ты правильно их попросишь.

Мы его видели, скажу я тебе, как он бродил туда-сюда по Педерсен-роуд, где-то в миле от дома своего отца, то восточней, то западней. Он ходил туда-сюда, взад-вперед весь день и днем и ночью, и все об этом знали. Рубашка навыпуск, лицо бледное, волосы торчат в разные стороны, ширинка расстегнута, и этот его взгляд… этот взгляд…

Джад сделал паузу, чтобы прикурить сигарету, потом, встряхнув рукой, погасил спичку и посмотрел на Луиса сквозь облако сизого дыма. И хотя история старика, конечно, звучала совершенно безумно, в глазах Джада не было лжи.

- Знаешь, есть много историй и фильмов - не знаю, сколько в них правды, - о зомби на Гаити. В этих фильмах они ходят, волоча ноги, такие медленные и неуклюжие, а их мертвые глаза смотрят вперед. Так вот, Тимми Батермэн был таким же, Луис, как зомби в фильмах, но не совсем. Что-то в нем было. Что-то происходило в глубине его глаз, иногда это было заметно, а иногда - нет. Что-то в глубине его глаз, Луис. Я не знаю, как это назвать. Точно не проблески мысли. А что именно - не могу сказать.

Это что-то было хитрым и наглым. Как в тот раз, когда он сказал миссис Страттон, что хочет зайти к ней вечерком подергаться. Что-то там было, Луис, и как мне кажется, это не имело ничего общего с Тимми Батермэном. Как будто… как будто им управлял радиосигнал, приходивший откуда-то извне. Ты смотрел на него и думал: «Если он ко мне прикоснется, я закричу». Вот как-то так.

Так он и ходил по дороге туда-сюда, и однажды, когда я возвращаюсь домой с работы - это было… кажется это было 30 июля…по-моему, так…, а у меня на заднем крыльце сидит Джордж Андерсон, наш почтмейстер, сидит и попивает холодный чай с Ганнибалом Бенсоном - вторым человеком в нашей городской управе, и Аланом Перинтоном, начальником пожарной службы. Норма тоже сидела с ними, но в разговоре участия не принимала.

Джордж все потирал культю, которая на тот момент представляла его правую ногу. Он потерял большую часть ноги, когда работал на железной дороге, и культя сильно беспокоила его, особенно в жаркие, душные дни. Но, так или иначе, он был здесь.

«Это зашло слишком далеко, - сказал мне Джордж. - Во-первых, мой почтальон не желает доставлять почту на Педерсен-роуд. К тому же правительство начинает поднимать шум, а вот это уже серьезно».

«В каком смысле, поднимает шум?» - спросил я.

Ганнибал рассказал, что ему звонили из Военного ведомства. Какой-то лейтенант по фамилии Кинсман, в чьи обязанности входило отделение злонамеренного вредительства от банальных розыгрышей. «Четверо или пятеро человек написали анонимные письма в Военное ведомство, - говорит Ганнибал, - и этот лейтенант Кинсман начал немного беспокоиться. Если бы письмо было только одно, они бы просто посмеялись. Если бы все эти письма написал один человек, продолжил Кинсман, то он бы позвонил в полицию Дерри и предупредил их, что, возможно, у них в Ладлоу завелся психопат, ненавидящий семью Батермэнов. Но все эти письма пришли от разных людей. Он сказал, что это сразу понятно по почерку, есть там имя или нет, и во всех этих письмах одна и та же безумная штука - если Тимоти Батермэн мертв, то почему его оживший труп расхаживает туда-сюда по Педерсен-роуд, пугая мирных граждан.

«Этот Кинсман собирается прислать сюда своих парней или даже приехать лично, если письма продолжат поступать, - закончил Ганнибал. - Они хотят знать, действительно ли Тимми умер, или же он в самоволке, или что там еще, потому что им не нравится думать, что у них там такой бардак с документацией. Они обязательно захотят узнать, кто там лежит в гробу Тимми Батермэна, если не он сам».

В общем, ты понимаешь, Луис, какой возник кавардак. Мы сидели так около часа, пили холодный чай и разговаривали. Норма спросила нас, не хотим ли мы сандвичей, но никто не хотел.

Мы все это обмозговали и, наконец, решили сходить к Батермэну. Я никогда не забуду тот вечер, даже если проживу вдвое дольше. Было жарко, жарче, чем в преисподней, и заходящее солнце напоминало ведро с кишками, спускающееся за горизонт. Никому из нас не хотелось идти, но деваться было некуда. Норма поняла это раньше любого из нас. Она, под надуманной причиной, отвела меня в сторону и сказала: «Не дай им замяться и отступить, Джадсон. С этим надо кончать. То, что происходит - мерзость!»

Джад внимательно посмотрел на Луиса.

- Она так и сказала, Луис. Это ее слово. «Мерзость». И еще она прошептала мне на ухо: «Если что-нибудь случится, Джад, беги. Не думай о других, каждый сам за себя. Думай обо мне и спасай свою шкуру, если что-нибудь случится».

Мы поехали на машине Ганнибала Бенсона - у этого сукиного сына всегда были талоны на бензин, уж не знаю, как он их добывал. Говорили мы мало, но все четверо дымили, словно паровозы. Нам было страшно, Луис, очень страшно. Но единственный, кто высказал эти страхи, так это Алан Перинтон. Он сказал Джорджу: «Билл Батермэн ходил в это чертово место в лесу, на север от шоссе номер пятнадцать, готов свой дом на это поставить». Никто ему не ответил, но Джордж, помню, кивнул.

В общем, приехали мы к Батермэну, и Алан постучал, но никто не ответил, и тогда мы обошли дом и нашли там обоих. Билл Батермэн сидел на заднем крыльце с кружкой пива, а Тимми стоял на дальнем конце двора и смотрел, как садится красное, кровавое солнце. Его лицо озарялось оранжевым цветом, и казалось, будто с него заживо содрали кожу. А Билл… у него был такой вид, словно дьявол после многих лет ожидания наконец-то заполучил его душу. Одежда висела на нем, как на вешалке, и я тогда подумал, что он сбросил фунтов этак сорок. Глаза ввалились, и стали похожи на двух зверьков в темных пещерах… и у него дрожали губы, левый уголок рта.

Джад сделал паузу, словно решал, что сказать, а потом незаметно кивнул.

- Луис, он выглядел так, словно его прокляли. Тимми посмотрел на нас и ухмыльнулся. От одной этой ухмылки хотелось закричать. Потом он отвернулся и снова стал смотреть на заходящее солнце. Билл же произнес: «Я не слышал, как вы стучали», что конечно было откровенной ложью, так как Алан стучал громко, так громко, чтобы разбудить… разбудить даже глухого.

Похоже, никто не собирался начинать разговор, и тогда начал я: «Билл, я слышал, твой парень убит в Италии».

«Тут какая-то ошибка», - ответил он, глядя прямо на меня.

«В чем ошибка?» - спросил я.

«Ты же видишь, он стоит вон там, разве нет?» - поинтересовался Билли.

«Тогда кого же ты похоронил в гробу на Плезантвью?» - спросил его Алан Перинтон.

«Будь я проклят, если знаю, - сказал Билли. - И будь я проклят, если мне на это не наплевать». Он потянулся за сигаретами и рассыпал их по крыльцу, сломал две или три, пытаясь собрать.

«Вероятно, они будут настаивать на эксгумации - говорит Ганнибал. - Ты думал об этом? Мне звонили из проклятого Военного ведомства. Они захотят узнать, не похоронили ли они какого-то другого парня под именем Тимми».

«Ну а мне что за дело? - говорит Билл, повышая голос. - Меня это не касается. Мой сын со мной. Тимми на днях вернулся домой. Его контузило или что-то типа того. Сейчас он немного не в себе, но скоро поправится».

«Хватит, Билл, - одернул его я, ох как же я был на него зол. - Если… когда они выкопают этот гроб, они наверняка найдут его пустым, если только ты не набил его камнями, после того как вынул оттуда своего парня, хотя я не думаю что ты это сделал. Я знаю, что произошло, Ганнибал, Джордж и Алан тоже знают, и ты знаешь. Ты свалял дурака, когда поперся в лес, Билл, и теперь у тебя, да и у всего города могут быть крупные неприятности».

«Думаю, вы, ребята, знаете, где тут выход, - говорит он. - Мне не нужно не объясняться, не оправдываться ни перед тобой, ни перед кем-либо еще. Когда я получил телеграмму, жизнь из меня вышла. Я прямо почувствовал, как она вытекает, будто моча по ноге. Да, я вернул своего мальчика. Но ведь у них не было прав забирать его у меня. Ему было всего семнадцать. Он - все, что у меня осталось после того, как его мать ушла от меня, и забирать его было незаконно. Так что на хер вашу армию, на хер Военное ведомство, на хер Соединенные Штаты Америки и вас тоже на хер, ребята. Я вернул его к жизни. Он скоро поправится. Вот и все, что я вам скажу. А теперь топайте, откуда пришли».

Уголок его рта дергался в нервном тике, а на лбу выступил пот, большими каплями, и тогда я понял, что он совсем рехнулся. Я бы тоже рехнулся на его месте. Жить с такой… тварью.

Луис почувствовал, как волна тошноты поднимается из желудка. Он выпил слишком много пива за короткое время. Очень скоро все это пиво полезет обратно. Тяжелое ощущение перегруженного желудка подсказывало: это случится скоро, ох, как скоро.

- Больше мы ничего не могли сделать. Мы собирались уходить.

Ганнибал говорит: «Билл, пусть Господь поможет тебе!»

А Билл отвечает ему: «Бог никогда не помогал мне. Я все делал сам».

И тут Тимми подошел к нам. Он даже ходил как-то неправильно, Луис. Тимми ходил словно старый-старый дед. Высоко поднимал одну ногу, ставил ее, потом подтягивал к ней другую, шаркая по земле. Так крабы ходят. Его руки свисали, как плети. Когда он подошел ближе, мы увидели красные отметины, пересекающие его лицо по косой линии, словно прыщики или маленькие ожоги. Я понял: это те места, где пули из фашистского пулемета прошили его тело. Удивительно, как ему голову не оторвало.

И от него воняло могилой. Мерзко воняло, как будто он гнил изнутри. Я увидел, как Алан Перинтон рукой закрыл рот и нос. Вонь была просто ужасной. Прямо-таки представлялось, как у него в волосах копошатся могильные черви…

- Хватит, - хрипло сказал Луис. - Я уже достаточно услышал.

- Еще не достаточно, - сказал Джад. Он сказал это серьезно и устало. - Еще не достаточно. На самом деле все было еще страшнее, словами этого не передать. Чтобы это понять, надо было видеть своими глазами. Он был мертв, Луис. Но и живым тоже. И он… он... он многое знал.

- Многое знал? - Луис подался вперед.

- Ага. Он долго смотрел на Алана, ухмыляясь смотрел… так что мы видели его гнилые зубы, а потом он заговорил, очень тихо, приходилось напрягать слух, чтобы хоть что-то услышать. Словно в его глотку засыпали гравий. «Твоя жена, Перинтон, трахается с тем мужиком, который работает с ней в аптеке. Как тебе это? Она кричит, когда кончает. Как тебе это? А?»

У Алана отвисла челюсть, было видно, что эти слова сразили его наповал. Алан сейчас в доме престарелых в Гардинере… по крайней мере, это последнее, что я о нем слышал... ему сейчас должно быть за девяносто. А когда это случилось, ему было сорок или около того, и ходило много разговоров о его второй жене. Она приходилась ему троюродной сестрой, и переехала в наши края к Алану и его первой жене, Люси, незадолго до войны. Люси умерла, а через полтора года Алан взял да и женился на этой девушке. Её звали Лорин. Ей было не больше двадцати четырех, когда они поженились. И о ней уже тогда говорили разное, ну ты понимаешь, мужчины называли её девушкой свободных нравов. А женщины прямо говорили, что она потаскушка. И Алан, надо думать, тоже что-то такое подозревал, потому что сказал: «Заткнись! Заткнись, или я вколочу тебе эти слова обратно, кем бы ты ни был!»

«Замолчи, Тимми» - говорит Билл, и видок у него еще хуже, чем был, словно его сейчас вырвет, или он упадет замертво, или и то и другое сразу. - «Замолчи, Тимми».

Но Тимми не обращает на него внимания. Повернулся к Джорджу Андерсону и говорит: «Твой обожаемый внук только и ждет, когда ты умрешь, старик. Деньги - вот все, что ему нужно, деньги, которые, как он думает, ты держишь в сейфе Бангорского Восточного Банка. Вот почему он так перед тобой заискивает, но за твоей спиной он насмехается над тобой, вместе со своей сестрицей. Старик-Деревянная Нога, вот как они тебя называют», - говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Он стал язвительным. Таким, каким мог бы быть голос внука Джорджа, если бы… если бы то, что он говорил, было правдой. «Старик-Деревянная Нога, - говорит Тимми. - Они оба говном изойдут, когда узнают, что ты беден, как церковная мышь, после того как все потерял в тридцать восьмом. Точно говном изойдут, да, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?»

Джордж попятился, его деревянная нога подогнулась, и он упал на крыльцо Билла, опрокинув его кружку с пивом, он стал бледным, как полотно, Луис.

Билл кое-как поднял его на ноги и заорал на парнишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить это!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал что-то нехорошее о Ганнибале, а потом и обо мне тоже, к тому времени он… был словно в бреду, я так скажу. Да, бредил, это точно. Кричал! И мы начали потихоньку отступать, а потом побежали, волоча Джорджа за руки, потому что крепления на его протезе слетели, и он почти отвалился с одной стороны, так что мысок ботинка смотрел в другую сторону и волочился по траве.

Когда я последний раз взглянул на Тимми Батермэна, он стоял на заднем дворе у бельевой веревки, с алым в лучах заходящего солнца лицом, на котором ясно были видны отметины, волосы у него были взъерошены и грязны... и он смеялся и визжал нам вслед, не умолкая: «Старик-Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И рогоносец! И блудник! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» - а потом он рассмеялся, и продолжал кричать… точнее, что-то внутри его кричало… и кричало… и кричало…

Джад замолчал. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.

- Джад, сказал Луис. - То, что говорил Тимми Батермэн о тебе… Это была правда?

- Да, правда, - пробормотал Джад. - Господи! Это была чистая правда. По молодости я захаживал в публичный дом в Бангоре. Я не один такой, хотя некоторые, думается, все же не сворачивают со стези добродетели. А вот у меня иной раз возникало желание испытать что-то новенькое, чтобы кто-то посторонний приласкал мою плоть. Или заплатить какой-нибудь женщине за то, чтобы сделать с ней кое-что, о чем язык не повернется попросить у собственной. У мужчин тоже могут быть свои тайны, Луис. Ни чего особо страшного в том, что я делал не было, и к тому времени я уже лет восемь - девять как перестал ходить налево, да и Норма не ушла бы от меня, если бы узнала. Но что-то в ней бы умерло навсегда. Что-то милое и нежное.

Красные, воспаленные глаза Джада наполнились влагой. «Слезы стариков особенно неприятны», - подумал Луис. Но когда Джад протянул руку через стол, Луис крепко ее пожал.

- Он говорил нам только плохое, - через мгновение продолжил старик. - Только плохое. Видит Бог, в жизни каждого человека немало грязи, не так ли? Через два или три дня Лорин Перинтон навсегда покинула Ладлоу, и горожане, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что под каждым глазом у неё красовалось по фонарю, а обе ноздри были заткнуты ватой. Алан… он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если он что-то и оставил своему внуку и внучке, я никогда об этом не слышал. Ганнибала вышибли со службы, именно за то, в чем его обвинял Тимми Батермэн. Не скажу за что точно, - зачем тебе знать все подробности, - но если вкратце, то за присвоение общественных средств. Ходили разговоры, что его даже пытались отдать под суд за хищения, но до этого так и не дошло. Потеря хлебной должности была сама по себе достаточным наказанием.

Но ведь в каждом из них было что-то хорошее. Только люди об этом обычно не помнят, а помнят только плохое. Ганнибал основал благотворительный фонд в пользу Восточной больницы, прямо перед началом войны. Алан Перинтон был одним из самых великодушных и щедрых людей, которых я когда-либо знал. А старина Джордж Андерсон хотел лишь вечно руководить своим почтовым отделением.

Но оно говорило о них только плохое. Оно хотело, чтобы мы помнили только плохое, потому что оно само было плохим… и потому что оно знало, что мы представляем для него опасность. Тимми Батермэн, который отправился на войну, был обычным хорошим парнишкой, Луис, может быть немного туповатым, но добросердечным. То, что мы видели в тот вечер, то, что смотрело на заходящее красное солнце… это было чудовище. Может быть, зомби, или диббук, или демон. А может, у этой твари и вовсе не было названия, но микмаки знали, что это такое, с именем оно или без.

- И что же? - Оцепенев, спросил Луис.

- Нечто, к чему прикоснулся Вендиго, - четко проговорил Джад. Он сделал глубокий вдох, на мгновение задержал дыхание, медленно выдохнул и посмотрел на часы. - Ох ты, черт. Время-то уже позднее, Луис. Я рассказал тебе раз в девять больше того, что собирался.

- Сомневаюсь, - возразил Луис. - Слишком уж красноречиво ты говорил. Расскажи мне, чем все закончилось.

- Через два дня в доме Батермэна случился пожар, - сказал Джад. - Все сгорело дотла. Алан Перинтон говорил, что это явно был поджог. По всему дому был разлит керосин. Его запах чувствовался еще дня три после пожара.

- Значит, они оба сгорели.

- Да, все так, они сгорели. Но умерли они раньше. Тимми получил две пули в грудь из пистолета, который Билли Батермэн всегда держал под рукой, старый «кольт». Пистолет обнаружили в руке Билла. Похоже, вот что он сделал: застрелил сына, уложил его на кровать, а потом разлил по всему дому керосин. Затем сел в свое мягкое кресло у радиолы, чиркнул спичкой и засунул ствол «кольта» 45 калибра себе в рот

- Боже, - пробормотал Луис.

- Обгорели они изрядно, но окружной медэксперт сказал, что, по его мнению, Тимми Батермэн был мёртв уже две или три недели.