Возвращение

Глава 1

24 декабря 2030 года, один из небольших южных городов

Я уже давно не отмечаю дней рождения. Когда-то в далеком детстве каждый такой день был праздником, приближающим долгожданный момент вступления во взрослую жизнь. Да и жили тогда небогато, поэтому немногочисленные подарки приносили радость, а непременный торт, который делала мама, уже сам по себе был праздником для такого сладкоежки, как я. Жена соглашалась со мной, что для нас в днях рождения ничего приятного нет, но каждый год отмечала свой праздник, собирая всю семью, и приставала ко мне, надеясь убедить сделать то же самое. Вот уже два года, как ее нет, и ко мне никто ни с чем не пристает. С ее смертью вся жизнь для меня окончательно скатилась к просиживанию перед компьютером и редким прогулкам по соседним улицам, когда было настроение и позволяла погода. Комп был моей гордостью. Такого раритета, наверное, больше ни у кого не было. Весь мир давно перешел на мобильные устройства, но я остался верен своей машине, купленной пятнадцать лет назад. Самое главное, что он работал бесшумно и не тормозил на тех приложениях, которыми я пользовался. А что еще нужно? Единственное, что поменялось, это монитор, купленный младшим сыном месяц назад в качестве подарка на день рождения. Собственно, это был не монитор, а телевизор объемного изображения, поскольку отдельно мониторов никто уже давно не выпускал. Объем я отключил сразу, у меня от него кружилась голова, а в остальном новинка меня устраивала. Качество изображения было не хуже вида из открытого окна. Большинство пользователей свои планшетки и часы с голо не отключали никогда, благо новые батареи позволяли это делать, но я свой компьютер берег. Не хотелось, чтобы он умер раньше меня, поэтому включал я его только для выхода в сеть, просмотра одного из фильмов моей коллекции или семейных фотографий. Вот и сейчас я включил системный блок, уселся в кресло и прошелся по интересующим меня сайтам. Интересовало немногое. Раньше я часто заглядывал в «Одноклассники» в надежде, что кто-то из школьных друзей все-таки зайдет на страничку нашего класса, где я пребывал в одиночестве уже много лет. Увы! Никто из них так и не появился. В военных городках, в которых прошло мое детство, офицеры редко задерживались подолгу. Поэтому большинство тех, с кем я учился и дружил, разбежались по другим местам и заканчивали другие школы. Если они заходили на этот сайт, то, наверное, искали свои выпускные классы. А для меня дорогим был тот, где я учился с третьего по восьмой класс, и где прошли самые беззаботные годы моей жизни. Ни последующий техникум, ни институт во мне не вызывали ностальгии. Пока были живы родители, которые переписывались со своими однополчанами, я изредка узнавал о судьбе кое-кого из ребят, с их смертью не стало и этого.

Вздохнув, я зашел на погодный сайт. Погода меня совершенно не интересовала, но на этой странице была вкладка «погодные аномалии», куда я периодически заглядывал. С каждым годом в ней появлялось все больше сообщений. Быстро все просмотрев, я ткнул курсором в «Тайфун Атино». Можно было управлять курсором, водя рукой перед экраном, но с больными руками лучше было все-таки пользоваться «мышью». Хорошо, что я в свое время купил их штук двадцать. Прочитав сообщение и просмотрев ролик, я в который уже раз посочувствовал японцам. Как можно такое терпеть? Устойчивая скорость ветра триста сорок км, а порывы до четырехсот двадцати. Прогноз по высоте волн был до одиннадцати метров, и они опять эвакуировали все побережье. Неудивительно, что треть населения уже покинула страну, удивительно, что они оттуда все не разбежались. Больше ничего достойного внимания в этой вкладке не было, и я зашел на один из новостных сайтов. В Африке все воевали со всеми, и я туда не стал даже заглядывать: неинтересно. Беспорядки в Штатах тоже не заинтересовали. А вот это уже интересно, вчера такого сообщения не было. Китай, Индия и Бразилия, не доверяя прогнозу международного центра космической безопасности, намерены осуществить совместную экспедицию к проблемному астероиду с целью изменить его орбиту. Полмиллиона километров от Земли их не устраивали. И правильно, по-моему. Это Штатам уже на все плевать, а наши способны только болтать языками. Если есть возможность убрать риск, почему бы это не сделать? Лишь бы откорректировали орбиту в нужную сторону. Следующая новость напрочь испортила настроение. Опять на побережье Норвегии выбросились киты, зараженные «Анитой». Несчастные гиганты, которых выведенные американцами бактерии пожирали заживо, выбросились на галечный пляж и там долго умирали, пока с самолетов норвежских ВВС их не облили какой-то гадостью и не подожгли. Сами норвежцы к ним так и не приблизились. Как будто это может кого-нибудь спасти! Вот уже два года, как эта дрянь от американского континента добралась до Европы. Уверения ученых, что бактерии не переносятся дождями и зараженное мясо безвредно, если его хорошо проварить, мало кого успокаивали, но что делать никто не мог придумать. Американцы, правда, возлагали большие надежды на разрабатываемый ими вирус, который якобы уничтожит «Аниту», но эти сообщения, как и все сообщения о манипуляциях с геномом вирусов, вызывали страх.

Я выключил компьютер и некоторое время сидел в кресле. Моя жизнь заканчивалась, да и сыновья, пожалуй, дотянут до естественной смерти, но внуков было жалко. Десятки тысяч лет люди боролись за лучшую жизнь, рожали и воспитывали детей, накапливали знания и богатства. И что в итоге?

На улице опять густо повалил снег. Потепление климата вернуло сюда когда-то снежные зимы. Морозы тоже были неслабые, но газа, в отличие от нефти, хватало, и в домах было тепло. Сходить, что ли, прогуляться? Ноги еще, слава богу, носили, да и вообще, несмотря на множество болячек и общую слабость, я еще не нуждался в уходе и обслуживал себя сам к большой радости невесток. Конечно, они время от времени забегали навести порядок в квартире, поскольку самому мне это уже было не по силам, а от домработницы я отказался. Не хочу, чтобы дома были чужие люди. Раз в неделю в мой холодильник загружали продукты, и каждый вечер звонили справиться о здоровье. Сыновья работали и были вечно заняты, а внуки подросли и не горели желанием убивать со мной время. Если честно, это меня устраивало: я просто не знал, о чем с ними говорить. Современные молодые в этом смысле были для меня ничуть не лучше инопланетян. Я натянул куртку с капюшоном, включил ее обогрев и вышел из квартиры. Самое неприятное в моем возрасте – это лестницы, но не менять же квартиру только из-за того, что она на третьем этаже, а в доме нет лифта! При моем приближении створки входной двери подъезда разошлись в разные стороны, и этим решил воспользоваться мерзнущий под навесом котенок. Поймав дурачка и поморщившись от боли в пояснице, я вышел за порог.

— Тебе туда нельзя! — сказал я котенку. — Там живет одна злая бабушка, которая выкинет тебя обратно. Поломаешь лапки и умрешь. А я тебя взять не могу. И ухаживать за тобой мне тяжело, и самому осталось…

Пригревшись в теплых руках, малыш решил, что устроил свою судьбу и довольно заурчал. Почти сорок лет у меня в семье были кошки, к которым я всегда был неравнодушен, как и они ко мне, кстати. После смерти последней из них мы с женой решили больше никого не брать. Но кошачий корм я носил с собой всегда и понемногу подкармливал бездомных бедолаг. Очистив ногой от снега кусочек площадки перед дверью, я насыпал из пакета корм «Кошачье счастье» и положил туда протестующе запищавшего котенка. Малыш посмотрел на подачку, потом на меня, и в его взгляде было столько надежды, что я поспешил прочь от подъезда. Сколько было разговоров о стерилизации кошек, а что в итоге? Вот для чего рожден этот малыш?

Выйдя со двора, я прошел мимо спортивного комплекса к городскому парку. От парка осталась одна центральная аллея, все остальные деревья срубили и построили кучу всяких ларьков и павильонов. Делать здесь было особенно нечего, но ведь нужно же куда-то идти? Я неоднократно потом благословлял небо за то, что ноги понесли меня туда. Иначе я бы ее не встретил.

Она стояла у меня на пути простоволосая, без зимней одежды. Хлопья снега, кружась, падали на ее мальчишескую фигуру, припорошив шикарную гриву волос, по которой только и можно было издали признать в ней девочку. На ней было нечто вроде комбинезона, причем штанины плавно переходили в ботинки на толстой подошве. Когда я подошел почти вплотную, она повернулась ко мне лицом, заставив замереть на месте. С красивого лица девочки лет двенадцати на меня с надеждой и болью взглянули большие серые глаза. Точно так же смотрел на меня десять минут назад беспризорный котенок.

— Что с тобой? — спросил я ее. — Почему ты на улице в таком виде? Тебе нужна помощь?

На ее лице появилось беспомощное выражение, которое сменилось решимостью. Сделав шаг ко мне, она привстала на цыпочки, слегка сдвинула мой капюшон и что-то закрепила на виске. Я машинально потянулся рукой к закрепленному предмету.

— Не трогай! — услышал я голос девочки возле своего уха. — Иначе мы не сможем общаться. Мы можем где-нибудь укрыться? Здесь слишком холодно, а я не хотела бы сильно разряжать батареи.

При разговоре ее губы шевелились, но совсем не в такт тому, что я слышал.

«Может быть, немая? — подумал я. — А это прибор, который для них придумали?»

По специальности я был радиоинженером и долгое время занимался компьютерной техникой, но за новинками перестал следить больше десяти лет назад.

— Пойдем ко мне домой, — предложил я. — Я живу совсем рядом. Там мне и расскажешь о своих проблемах.

Она согласно кивнула головой, стряхнув с волос часть снега, и протянула мне узкую ладошку. Я снял перчатку и взял ее руку, поразившись, насколько она горяча.

— Ты вся горишь! — с тревогой сказал я. — Пошли быстрее! С такой температурой почти раздетой находиться на морозе! О чем ты думала?

— Я не больна, — прозвучало у меня под ухом. — Жар – это нормально. Но ты прав – пойдем быстрей!

Хорошо, что, когда мы подходили к подъезду, не встретили никого из соседей, иначе у них надолго бы появилась тема для сплетен и пересудов. Я снял вторую перчатку и коснулся указательным пальцем окошка считывателя. Двери разъехалась, и мы вошли. При этом я посмотрел назад: котенка не было, а брошенный мною корм кто-то раскидал ногами по всей площадке.

— Извини, — сказал я девочке. — Быстро подниматься не могу. Болят колени, да и сил нет. Что поделаешь – годы. Но ты можешь подняться на третий этаж и подождать меня там.

— Нет, я с тобой! — ответила она, крепче сжав мою ладонь. — Здесь уже тепло, а я никуда не спешу.

Добравшись до своей двери, я немного отдышался, после чего набрал на замке код и опять приложил палец. Замок открылся со второй попытки, после того как я протер окошко считывателя носовым платком. Мальчишка живущих надо мной соседей в ответ на жалобу на его топот по вечерам периодически пачкал мой замок своей жвачкой.

— Заходи, — пригласил я девочку. — Твоя обувь снимается?

— Конечно! — она грациозно присела и что-то сделала с ботинками.

Что именно – я не понял, но они остались стоять на полу прихожей, а она босиком пошла в комнату, по пути с любопытством осматривая обстановку.

— Надень тапочки, — сказал я гостье, показав рукой на гостевые тапки, которыми пользовались внуки, если им было нужно зачем-то ко мне забежать. — И посиди в комнате. Я сейчас поставлю чай и найду термометр.

— Чай – это понятно, — сказала она, послушно надевая тапки. — А зачем термометр?

— У тебя температура зашкаливает! — сказал я. — Я бы вообще вызывал скорую помощь!

— Не нужно никого вызывать! — встревожилась она. — И чая не нужно. Давайте сначала поговорим. Где это лучше сделать?

— Диван устроит? — спросил я, открывая дверь в гостиную. — Тогда садись и излагай! Кто, откуда и зачем! У тебя коммуникатор есть? Непонятно? Позвонить родителям, спрашиваю, можешь?

— Могу я позвонить, — грустно сказала она. — Но тогда все сразу закончится. Давай ты меня послушаешь и не будешь перебивать, а потом уже поговорим?

Я согласно кивнул головой и уселся в кресло рядом с журнальным столиком. Говорила она с полчаса, и чем дольше я ее слушал, тем больше во мне крепла уверенность, что ее рассказ это не вымысел и не бред заболевшего ребенка, а самая настоящая правда.

Она была из другого мира, очень похожего на наш. Даже не так. Мир вроде был тот же самый – другой была реальность. Таких реальностей, по ее словам, у каждого мира большое, но конечное число. А те, в которых существует человеческая цивилизация, для нашего мира можно было посчитать на пальцах обеих рук. Ее цивилизация по уровню развития обогнала нашу и погибла. Причиной гибели были работы генетиков, которые разработали и создали вирус, уничтожавший в организме человека всю патогенную микрофлору. Поначалу все было просто замечательно, и длилось это благоденствие целых тридцать лет. А потом вирус мутировал, и человечество начало гибнуть. Заразность мутанта была поразительной. Он уничтожал не только людей, но и птиц, и животных, а как потом выяснилось, даже некоторые виды рыб. На суше не пострадали только насекомые. Отдельные развитые страны отгородились от остального мира и успели построить подземные города, куда увели не только несколько миллионов своих граждан, но и некоторых животных и птиц. А на поверхности бушевал мор. Миллиарды людей погибли в считанные месяцы, птицы и животные продержались годы. Пожары сжигали города, добавляя запах гари к невыносимому смраду гниющей плоти. Люди в подземных городах были обречены. Созданное производство не могло прокормить всех спасшихся, поэтому они постепенно проедали взятые запасы продовольствия. Предпринимались отчаянные попытки расширить производство хлореллы и грибов, но они просто не успевали. Были попытки доставить продовольствие из погибшего мира. Сделали надежные легкие скафандры, в которых можно было пребывать на поверхности, не подвергаясь заражению. Нашли и целые склады с продовольствием. Все закончилось после гибели от вируса одного из городов. Выход был найден, но не для уже живущих, а для их потомства. Был разработан новый человеческий геном, неподвластный никаким земным микроорганизмам. Изменился химизм тканей человеческого тела.

— В наших тканях намного больше кремния, чем у вас, — рассказывала девочка, которая носила совсем земное имя Оля. — И температура у нас гораздо выше. Такое нельзя сделать с взрослым организмом, только с яйцеклеткой.

Все потомство в городах выращивали искусственно, меняя геном у зародышей. Одновременно с этим точно так же поменяли геном у всех спасенных видов птиц и животных. К сожалению, из сотни тысяч видов их уцелело меньше сотни. Новое поколение людей могло питаться животной и растительной пищей старого состава только тогда, когда к такой пище добавляли специальные ферменты и препараты кремния. Иначе со временем начинались нарушения, которые в конце концов становились необратимыми. Через полсотни лет, когда умерли последние обычные люди, а поверхность мира очистилась от большинства остатков прежней жизни, вышли наружу.

— С тех пор прошло почти сто лет, — рассказывала Оля. — Нас уже больше двадцати миллионов в двух колониях. Двадцать миллионов на планете, где из-за отсутствия птиц нещадно размножились многие виды насекомых. Мы легко обеспечили все свои потребности, даже продвинулись во многих науках, но…

По ее словам, многие люди стали терять интерес к жизни. Ушедший в небытие мир отцов не отпускал их детей. Тоска по полному жизни миру предков, по бесконечному разнообразию мира людей и живой природы разрушительно действовала на души. Дошло до того, что правительство даже запретило просмотр старых фильмов. А потом открыли вероятностный характер структуры мироздания и нашли возможность перемещаться из одного пласта реальностей в другой.

— Приняли очень жесткие меры, чтобы не занести заразу в другие миры, хотя исследования показали, что в пассивном виде искусственный вирус за прошедшие полтора века давно погиб.

— И ваши ученые отправляют в другие реальности маленьких девочек? — с некоторым ехидством спросил я.

— Туда уже давно никого не отправляют, — сказала она. — Мы нашли такую реальность, в которой вообще нет людей, и туда переселяемся. Там, по крайней мере, богатая жизнь, хотя приходится жить на добавках. Но есть план вернуть прежний геном следующим поколениям. Но ведь дело не только в животных, верно?

— А почему вы все-таки прекратили исследования? — спросил я.

— Бессмысленно! — горько сказала она. — Как только люди начинают творить искусственную жизнь, они рано или поздно губят свою. Несколько таких миров-могильников мы нашли, остальные движутся по тому же пути. Взрослые говорят, что нам еще повезло, но если бы ты знал, как у нас тоскливо! Людей мало, и они стараются собраться вместе. И все похожи друг на друга. Не внешне, хотя и внешне тоже. Мне в школе с другими просто не о чем говорить!

— И другие так же думают, или это только ты такая?

— Это проявляется у всех, но по-разному. У кого-то сильнее, у кого-то, наоборот, меньше.

— А у тебя, значит, настолько сильно, что ты взяла и сбежала?

— Я вернусь, — пообещала она. — Можно я у вас немного побуду? Поговорю с вами, попью чаю, посмотрю чего-нибудь… Скажите, а вы еще не вывели какой-нибудь дряни?

— Вывели, — мрачно сказал я. — Не вирусы, как у вас, а бактерии. Должны были есть нефть, а жрут любой животный белок. И как их убить никто не знает. Не вскипятишь же океаны. Эта дрянь и рыб ест.

— А как ею заражаются?

— Через повреждения кожи. Если попадет в рот, то, наверное, тоже заболеешь. И я читал, что ее могут переносить дожди, хотя часть ученых в это не верит.

— Вы будете долго умирать, — сделала она вывод.

— Это утешает, — согласился я. — Послушай, а переместиться в прошлое нельзя?

— Не-а, — помотала она головой. — Время обратимо только на квантовом уровне. Ни одно материальное тело нельзя отправить в прошлое, только личность.

— Как это? — не понял я.

— У человека есть душа, и есть личность, — начала она мне объяснять. — Душа – это сущность, которая остается и после смерти тела, а личность создается в течение всей жизни, а по ее окончании разрушается. Но такая личность – это информация, оформленная на квантовом уровне. Поэтому ее вполне можно отправить в прошлое. Только прицепиться она сможет только к своей душе и своему телу. Понимаешь? Если отправить твою, то в прошлом возникнешь ты. А в каком возрасте это произойдет, я не знаю. Физики могут все просчитать, но я не физик. Я и знаю об этом только случайно, потому что слышала разговор отца с одним… неважно. Отец сказал, что отправлять кого-то таким образом мало того, что бесполезно, можно сделать еще хуже. Произойдет замещение нашей реальности, в которой спаслась часть человечества, на ту, в которой, может быть, не выживет никто. А в то, что такие работы можно будет повсеместно запретить, он не верит.

— А это очень тяжело сделать? — спросил я.

— Хочешь вернуться и предотвратить катастрофу? — спросила Оля.

— Прежде всего, хочу просто вернуться, а с катастрофой…

— Учти, что личность не копируется, — предупредила она. — Она переносится, а это значит, что здесь ты умрешь.

— Этим меня не напугаешь, — усмехнулся я. — Не то чтобы я даже в таком состоянии не хотел жить, хочу, но чувствую, что мое время на исходе. Мне же не придется убивать себя самому?

— Нет, конечно! — удивленно сказала Оля. — Тебя никто не будет убивать. Смерть наступает в результате самого процесса. Но подробностей я не знаю. Со мной универсальный модуль, который я сперла из лаборатории отца. Это экспериментальная модель, в других такой функции вообще нет. Да и этот модуль предназначен к ликвидации.

— А ты сумеешь им воспользоваться?

— А чего там уметь? — сказала она пренебрежительно. — Думаешь, я в вероятностях разбираюсь? Запустить уже готовую программу большого ума не надо. Только я это могу сделать перед самым возвращением. А пока, ты мне, кажется, обещал чаю?

— У меня к чаю только вафли, — сказал я, разливая чай по чашкам. — Не знаешь, что такое вафли? Ну это такая вкусная гадость.

— Если вкусная, тогда давай! — сказала Оля. — Сейчас только выпью капсулу. Ммм! Действительно вкусно! С собой дашь?

— Возьмешь кулек на столе, — сказал я. — Можешь вообще забирать себе все, что понравится.

Не знаю почему, но я верил во все, что она мне рассказала, и уже мысленно прощался с этим миром.

— Если ты думаешь, что я здесь буду после тебя расхаживать и что-то выбирать, то зря, — сказала девочка. — С твоим исчезновением эта реальность заменится другой, поэтому я отсюда унесу ноги даже раньше тебя. В новой реальности меня просто не станет.

— Жаль, что в моих мозгах сейчас ничего не держится, — сказал я ей. — Иначе я бы многое освежил в памяти, что может оказаться полезным.

— Об этом не беспокойся! — махнула рукой Оля. — Память при наложении личностей будет прекрасной. Вспомнишь все, или почти все, что было в жизни. Наверное, это интересно, когда мальчишка становится взрослым мужчиной. Только ты имей в виду, что детское тело и личность ребенка на твое сознание тоже подействуют. И это хорошо, а то старик в детском теле это страшно. Я вижу, что тебе не терпится. Жаль, я бы у тебя еще здесь побыла. Но ты прав: если меня хватятся, найти модуль будет нетрудно. В каждом из них есть что-то вроде маяка. И при попытке его извлечения ликвидируется и модуль. Найдут и накостыляют по шее, а ты уже никуда не попадешь. Давай сюда вафли, и пойдем в комнату. Тебе лучше лечь.

Мы прошли в гостиную, где я улегся на диван.

— Готов? — спросила девочка и, получив утвердительный кивок, что-то покрутила на запястье. Вокруг ее тела возник туманный диск, который на глазах уплотнялся, становясь материальным.

— Прощай! — сказала Оля. — Удачи!

Она внезапно исчезла, и вместе с ней исчез весь мир.

Сознание вернулось скачком. Я опять лежал, но теперь вместо пластика на потолке была обычная побелка. Я прислушался к себе и нигде не почувствовал боли! В комнате стояла тишина: я впервые за последние тридцать с чем-то лет не слышал звона в ушах. Я перевернулся набок и осмотрел комнату. Странным образом она была мне знакома до мельчайших деталей, и одновременно воспринималась, как что-то давным-давно забытое. Я откинул легкое одеяло и осмотрел худое мальчишеское тело. Сколько же мне лет? Еще не до конца веря своим глазам, встал с кровати и подошел к висевшему на одежном шкафу зеркалу. Да, такой шикарной шевелюры у меня в восьмом классе уже не было. По непонятной причине она поредела зимой, когда учился в седьмом классе. За окном лето или начало осени, значит, сейчас шестьдесят четвертый год и мне исполнится четырнадцать только в ноябре! Внезапно я до конца осознал, что случилось и мне стало страшно. Стоит выйти из комнаты, и я увижу умерших родителей, весь тот мир, который давно исчез, вновь возродился! Меня затрясло, и я, еле передвигая ноги, вернулся к кровати и упал в нее ничком. Постепенно начал успокаиваться. Волнение осталось, но мандраж прошел. Встав, натянул трико и принялся осматривать комнату. Первым делом посмотрел на механический будильник на столе. Он тикал и показывал половину седьмого. Выглянув в окно, я увидел, что солнце только начало выползать из-за крыши штаба. Значит, сейчас утро, и, наверное, утро выходного дня, иначе мама уже хозяйничала бы на кухне, готовя отцу завтрак. Конечно, если он вчера не умчался по тревоге и ночевал дома. А такие тревоги бывали, хоть и не слишком часто. Я осмотрел свою книжную полку, заранее зная, что на ней увижу. Казанцев, Беляев, несколько книг Стругацких и Уэллс. Оля была права: я читал все это очень давно, но сейчас мог пересказать любую из этих книг почти дословно. Так, новых учебников еще нет, и портфель пуст. Значит, все-таки лето и я почему-то уверен, что оно уже идет к концу. Просыпается память ребенка? Неплохо бы вспомнить все, что помнит он, иначе родители могут подумать черт знает что. Стоп! Сестра же еще этот год с нами! Лучше пока все спят полежать и подумать. Итак, перенос получился, и я получил вторую жизнь. И что теперь? Воспользоваться этим и прожить эту жизнь гораздо лучше той? Это я мог запросто. Знание всего того, что случится в мире за семьдесят лет и программы вуза, и огромный запас пока неизвестных никому открытий и технологий… Мне нет больше необходимости поступать в техникум, а это экономия в два года. Да и учеба в институте дастся без труда. Еще и закончу его экстерном на год-два раньше. Я не поехал в аспирантуру, когда посылали, теперь можно поехать. С моей теперешней памятью и знаниями не проблема сдать кандидатский минимум и защитить диссертацию. А за кандидатской может последовать и докторская. И развал Союза не застанет врасплох, у меня не будет проблемы подкатить к тем, кто потом станет у руля. Со всех сторон масса плюсов и только один минус, который делает для меня все остальное неважным. Ничего не изменится и в положенный срок все рухнет в тартарары! Как можно любить женщину и выращивать детей, зная какая судьба им уготована? Влезть со своими знаниями и попробовать все переиграть? Можно, но велика вероятность, что капитально настучат по голове. Это если ее вообще нафиг не оторвут. В середине октября у руля государства станет Брежнев. К этому человеку в зрелые годы у меня было однозначно отрицательное отношение. В последние годы его правления мы его между собой иначе, как бровастой сволочью, не называли. Вот что значит судить о человеке по внешним проявлениям. Много позже я узнал о нем такое, что сильно изменило мое мнение. Его огромное трудолюбие и работоспособность внушали уважение, как и заслуги в области обороны. Чрезмерное честолюбие и любовь к наградам это мелочи, судить нужно не по ним. И за власть он, оказывается, в последние годы совсем не держался и дважды просил Политбюро его освободить. Виновата система тотального подхалимажа и старение партийной верхушки. Я не идеализировал этого человека. Ангелов в ЦК не было. Одна история того, как он расправился с человеком, который его выдвигал и собирался сделать своим преемником, говорит о многом. Но ставку в любом случае придется делать на него. И сделать все нужно так, чтобы как можно дольше остаться в тени, а, может быть, вообще из нее не выходить. Кое-какие мысли на этот счет у меня были. Но с этим телом нужно что-то делать. Я и в школе не занимался спортом и был хиляком, и в техникуме. Только в конце учебы в институте занялся сначала йогой, а потом и всем остальным. Придется заняться всем этим сейчас, и сделать это так, чтобы не всполошить родителей. Черт, почему не просыпается память мальчишки? Хоть убей, не помню, что было в предшествующие дни. Придется хитрить и по крупицам вытягивать из родителей и сестры все, что было этим летом. Единственное, что я помнил, это то, что в отпуск мы никуда не ездили. Почему-то великолепная память сбоила, когда я пытался вспомнить самые последние события.

За дверью заскрипела тахта, и послышались легкие удаляющиеся шаги. Мама встала и пошла на кухню. Ну что же, пора вставать и мне. Я быстро застелил кровать, надел рубашку и, глубоко вздохнув, открыл дверь в большую комнату.

Глава 2

23 августа 1964 года, один из белорусских военных городков

Отец лежал на тахте у стены и спал. Значит, сегодня, скорее всего, воскресенье, а вчера он вымотался на службе и сейчас отсыпается. Я стоял и смотрел на его спокойное лицо, испытывая… Я не мог бы объяснить даже сам себе, что я в тот момент чувствовал. Отец сильно любил меня всю жизнь, и я отвечал ему тем же. Я не помню, чтобы он хоть раз меня ударил, хотя поводов для этого было достаточно. Я таким терпением не отличался и периодически лупил сыновей, когда было за что. Мой отец был трудягой. Трудно было сказать, чего он не умел делать. Он научил мать готовить пищу и заготовки на зиму, мог пошить брюки или шапку, починить обувь и сделать по дому любую работу. Он занимался фотографией еще на стеклянных пластинках и сам делал в ванной комнате зеркала. Родом отец был из крестьянской семьи и после окончания семи классов работал киномехаником в райцентре, а потом помощником редактора районной газеты. Когда началась война, подал заявление и попал на краткосрочные офицерские курсы. Всю войну провел в войсках ПВО, где встретился с матерью, которая тоже пошла добровольцем и дослужилась до звания старшего сержанта. Войну они закончили в Кенигсберге и вскоре поженились. Отца, в отличие от многих других, после войны не выперли из армии, а отправили на курсы при каком-то училище. С таким куцым образованием он дослужился до звания майора и занимал должность начальника связи полка, сделав свою службу лучшей во всем округе. Я перевел взгляд в угол комнаты. Там стояла высокая тумба из декоративной фанеры с экраном телевизора. Это было творение отца, которое у нас в семье называли «комбайном». Он сам сделал телевизор, радиоприемник и проигрыватель грампластинок, запихнув все это в один корпус. Это был его второй телевизор. Первый, который он сделал с небольшим кинескопом шесть лет назад, когда и телевизоры были редкостью, три года спустя подарили родителям матери. Я был специалистом и прекрасно представлял, как сложно настроить пусть даже черно-белый самодельный телевизор с помощью обыкновенного тестера. Я бы этого сделать не смог. Отец прожил долгую жизнь и умер позже матери. Умирал он полгода и за это время измучился сам и измучил всех нас. В то время я жил только его проблемами. Когда отцу становилось лучше, у меня повышалось настроение, а когда ему становилось плохо, плохо было и мне. А потом его не стало. Когда он умер, я был на работе, и о его смерти мне сообщил по телефону старший сын. В тот день мы ничего не успели сделать для похорон. Отца положили на стол и я всю ночь просидел рядом. За окнами громыхала гроза, и вспышки молний освещали его разгладившееся и ставшее спокойным лицо. Дождь барабанил в окна, казалось, природа оплакивает его уход из жизни. Я тогда так почему-то и не заплакал, несмотря на всю свою боль и тоску. А теперь он лежит в одной комнате со мной, и мне страшно, что все это может оказаться только сном или бредом!

Так, надо срочно успокоиться, а то еще грохнусь в обморок. Тогда фельдшером точно не отделаюсь, повезут в районную больницу. Я тихонько вышел в коридор, а из него зашел в ванную комнату и умылся. Стало заметно легче, и я решил зайти на кухню. Мама стояла у стола и чистила картошку.

— Чего это ты так рано вскочил? — спросила она, заставив вздрогнуть от звука ее голоса. — То даже в школу нужно из кровати вытаскивать трактором, а то встаешь ни свет ни заря в выходной день? Куда-то собрался?

— Пройдусь по воздуху, пока ты готовишь завтрак, — ответил я, поедая ее глазами.

Такого потрясения, как при виде отца, я не испытал, но равнодушным вид живой и молодой мамы меня тоже не оставил. К счастью, она стояла в пол-оборота ко мне и смотрела не на меня, а на картошку.

— Надень что-нибудь, — сказала она. — Уже по утрам прохладно. И дверью не хлопай, а то разбудишь отца. Он вчера поздно пришел со службы, так что пусть подольше поспит. И надолго не уходи, скоро будем завтракать.

В городке нашего полка была одна единственная улица из трех, стоявших в линию, пятиэтажных домов. Мы жили на первом этаже среднего из них. Рядом за забором располагался наш полк ПВО, который в числе других прикрывал Минск. С наружной стороны ограды стоял небольшой одноэтажный дом, который поделили пополам продовольственный магазин и библиотека. Сразу же за КПП располагался штаб, а за ним – казарма, столовая и все прочее хозяйство. Позиции ракет были укрыты в лесу, который тянулся во все стороны на десятки километров. Наши дома для чего-то тоже огородили дощатым забором. Смысла я в нем не видел, поскольку въезд в городок по бетонке был совершенно свободным и никем не контролировался. Сразу же за этим забором был построен шикарный по тем временам Дом офицеров. Его большое двухэтажное здание имело кинотеатр, спортивный зал, библиотеку и еще много всего, во что я не вникал за ненадобностью. Конечно, построили его не только для нас. Рядом с городком нашего полка находился городок большой воинской части, которой командовал генерал Алферьев. Одна из его дочерей училась в моем классе. Этот городок у нас почему-то носил название «рабочего» и был раз в пять больше нашего. Школа находилась на его территории, но была всего в сотне метров от моего дома. Въезд в Рабочий городок охранялся, но перелезть через забор ничего не стоило, что многие и делали. Всем школьникам даже оформили документы на кусочке картона с фотографией и печатью части, но до их КПП было идти триста метров, а дыра в заборе была рядом. В это место, где отсутствовала пара досок, я сейчас и протиснулся.

Еще в той жизни, пока не постарел, я лелеял мысль однажды сюда приехать. Пройтись по большому пустырю за школой, где мы на физкультуре занимались бегом и прыжками, зайти в двухэтажное здание, построенное в виде буквы «п», и посмотреть на свою классную комнату. Кабинеты у нас были только по физике, химии и биологии, все остальные занятия, кроме физкультуры, шли в ней. Сейчас я мог бы осуществить ту мечту, но не стал. Через несколько дней я пойду туда учиться, и все очарование быстро уйдет. Мечты и проза жизни сочетаются слабо. Я вернулся на свою сторону забора и решил пробежаться к стадиону. Бег в моих планах занимал не последнее место, и я был уверен, что с телом придется долго помучиться, прежде чем за эти планы можно будет браться. Я вышел на бетонку и побежал к выходу из городка. На выходе дорога поворачивала налево и шла мимо Дома офицеров к стадиону и дальше в сторону железнодорожной станции. Хватило меня только до поворота. Начало колоть в бок, и пришлось перейти с бега на шаг. Стадион, как и все здесь, был рядом. Какой шутник и для какой надобности соорудил здесь стадион, у нас не знал никто. Да еще умудрились вырыть его чашу экскаваторами метра на четыре вглубь. На моей памяти на нем не проводилось никаких состязаний. Но мы, я имею в виду мальчишек, им все-таки пользовались, хоть и не по прямому назначению. Зимой в чашу стадиона сдувало снег со всей прилегающей территории, засыпая ее почти до самого верха. Когда снег слегка слеживался, мы любили, разбежавшись, нырять в него рыбкой, а потом выбираться обратно. Естественно, весной вся эта издырявленная нашими телами масса снега таяла, и последняя вода исчезала только к началу лета.

Не помню, чтобы я в своем детстве видел хоть одного человека бежавшего не по делу, а просто так. Не было тогда принято бегать ради здоровья. А если начну бегать я, точно некоторые скажут, что чокнулся. А не скажут, так подумают. Я подошел к одной из нескольких отлитых из бетона лестниц для спуска, но спускаться не стал. Наверное, приятней будет бегать по лесу. Помимо бетонки к станции шла неширокая лесная дорога, которой и пользовались, чтобы добраться до поезда, или школьники из поселка возле станции. Своей школы там не было, и они ходили учиться в нашу. Прогулка подействовала на меня как-то странно. Волнение никуда не делось, но страх ушел, сменившись щенячьим восторгом. Мне опять хотелось бежать и дурачиться. Даже хилое молодое тело это не тело старой развалины, которое я помнил еще слишком хорошо. Трудно было думать о чем-то серьезном из-за захватывающего душу восторга, я и не думал, отложив все дела на потом. Интересно, чьи это чувства, ребенка или мои? Никаких других признаков нашего слияния я не чувствовал. Памятью он со мной, во всяком случае, делиться не спешил. Решив, что для первого раза нагулялся достаточно, и пора идти домой, чтобы не нервировать мать, я повернул обратно. Дома уже никто не спал, а из кухни доносился одуряющий запах жареной картошки и грибов. Маму я встретил в коридоре.

— Наконец-то! — сказала она. — Быстро мой руки и за стол.

— Грибы! — обрадовался я. — Пахнут-то как! Откуда они?

— Ты что, заболел? — спросила мама, посмотрев на меня с тревогой. — Или это у тебя такая дурацкая шутка? Сам же вчера притащил подосиновики.

— Шутка! — сказал я, ныряя в ванную комнату. — Сейчас приду.

После ее слов я вспомнил, что в этом году во второй половине лета было много дождей, и мы собирали грибы даже в начале сентября. Надо же было так лопухнуться! Нужно будет поменьше болтать и побольше слушать.

На кухне за столом уже сидели отец с сестрой.

— Куда это ты с утра бегал? — спросила сестра. — Наверное узнавать, не приехала ли зазноба?

— Оставь его, Таня! — сказала мама, заходя следом за мной на кухню. — Давайте, ешьте, а я после вас.

Сидеть за кухонным столом вчетвером было тесновато, поэтому она часто ела, накормив всех остальных. Вопрос сестры о зазнобе всколыхнул память, и я вспомнил, что Лена Цыбуленко, в которую я был влюблен уже два года, уехала по путевке в «Артек». Почему-то вспомнился сюжет из «Ералаша», где на Совете дружины пропесочивали влюбленного пионера. Это когда говорили, что как целовать, так отличниц. Я фыркнул.

— Чему радуемся? — спросил отец, накладывая себе картошки.

— Жизни, — ответил я, занявшись тем же самым.

От кухонных запахов я начал захлебываться слюной.

— Полезное занятие, — одобрил он. — Сходил бы ты еще пару раз за грибами, пока они есть, и не начались занятия. А то свежих уже долго не увидим, а у сухих совсем не тот вкус. Я бы составил тебе компанию, но нужно помочь матери.

— Обязательно, — с полным ртом ответил я. — Хоть и вредно, но вкусно!

— Это что там вредно? — спросила мама. — Грибы, что ли? Так ведь сам принес.

— Жареное вредно, — машинально пояснил я, занятый поеданием завтрака. — Сплошные канцерогены. А на подсолнечном масле вообще ничего жарить нельзя.

— Откуда взял такие слова? — сказала недовольная мать. — Сливочного масла я вам на все не наберусь. Если все на нем готовить, никакой зарплаты не хватит. И чем плохо подсолнечное? Всегда ел, а сейчас вдруг стало вредным!

— Статью читал про онкологию, — начал выпутываться я. — По-моему, в каком-то журнале в библиотеке. Там пишут, что жареное вообще вредно, а когда жарят на подсолнечном масле, вредно вдвойне, потому что при жарке оно превращается в олифу и гробит печень.

— То, что жареное вредно, мы знаем и без твоего журнала, — сказал отец, макая хлебом остатки масла. — Но это если его есть каждый день. А вы особо губу на жареную картошку не раскатывайте. Картофеля два мешка на всю зиму. Это матери только на борщи и супы. К грибам можно будет еще пару раз пожарить, а потом перейдем на каши и макароны. А скоро мой отец будет колоть кабана и пришлет сала. На сале я вам тоже несколько раз пожарю. Пальчики оближите, и никакой олифы в нем нет.

— Пусть отказывается, — ехидно сказала Танька. — Мне же больше достанется! Хоть что-то он не сожрет!

Это она намекнула на то, что я, как младший в семье, объедал ее в тех нечастых случаях, когда нам доставались какие-нибудь вкусности. Я намек проигнорировал, но мама сделала ей замечание.

— Не ожидала от тебя таких грубых слов! — сказала она. — Да еще в адрес брата!

— Я не обиделся, — примирительно сказал я. — Как можно обижаться на любимую сестру? Спасибо, мама, все было очень вкусно!

Я встал и пошел мыть руки, не обращая внимания на удивленную мать и вытаращившуюся на меня сестру. Все равно у меня не получится быть прежним, так что пусть понемногу привыкают к моим странностям. В конце концов, у меня переломный возраст.

В свою комнату я не пошел. Если бы я это сделал, мама почти наверняка, поев и помыв посуду, явилась бы ко мне допытываться, все ли у меня в порядке. Поэтому я вышел на улицу, пытаясь вспомнить, кого из ребят я в той реальности увидел до школы. И Кулагины, и Шипилины приехали в самые последние дни августа, а почему я не нашел Игоря Кулешина, я так и не смог вспомнить. Кое-кого из девчонок из Рабочего городка я тогда видел, но самому к ним подойти и завязать разговор… В школе – дело другое, а так… Слава богу, от прежней стеснительности во мне не осталось и следа, поэтому я вернулся в дом и, пока мама возилась на кухне, поменял трико на более приличные брюки и попробовал расчесать волосы. Волосы в детстве причиняли мне душевные терзания. Они у меня были материнские: густые и слегка вьющиеся. Придать им какую-нибудь форму было невозможно, особенно ту, о которой я мечтал. В конце шестого класса я даже пропустил день занятий из-за неудачной попытки убрать волосы назад. Я помыл голову, расчесал волосы в нужном направлении и туго завязал косынкой. Когда я утром ее развязал, то не мог сдержать слез: все волосы в буквальном смысле встали дыбом! Помыть и высушить их еще раз я просто не успевал, а идти с мокрой головой в середине апреля… Меня все пожалели, даже сестра отсмеялась тогда, когда думала, что я этого не замечу. Сейчас я несколько раз провел расческой по своей шевелюре и остался доволен. Было бы из-за чего терзаться! Вполне красиво, не у всякой девчонки такие. Уже потеплело, поэтому я решил ограничиться рубашкой. Дополнив свой наряд туфлями, которые купили к школе, я вышел из дома и пошел к дыре в заборе. Хотелось хоть с кем-нибудь пообщаться из одноклассников и посмотреть, как они на меня будут реагировать. Да и соскучился я по ним за лето. А я другой – так за все семьдесят лет.

Идти пришлось через территорию школы, и я не удержался и обошел ее вокруг. В школьной ограде были две калитки. Выйдя в одну из них, я направился к двухэтажным домам, где жило большинство девочек из нашего класса, в том числе и моя первая любовь. Повезло только в третьем дворе, где на лавочке о чем-то разговаривали Ольга Орловская и Ира Алферьева. Увидев меня, они замолчали. Ира была самой крупной девчонкой в классе, а у Оли была хорошая фигура и прекрасные светлые волосы, но все портили крупные черты лица. Когда я выбирал себе даму сердца, в списках претенденток они не значились.

— Привет, девочки! — поздоровался я. — Прекрасно выглядите! К школе морально подготовились?

В ответ на меня уставились две пары широко открытых глаз.

— Что я такого сказал, что вы так удивились? — сказал я, садясь между ними. — Разрешите присесть рядом? Не бойтесь, я не кусаюсь.

— Что с тобой, Грищенко? — спросила Оля. — Не заболел?

— Что, так плохо выгляжу? — спросил я пристально смотря в глаза смутившейся Ольге. — Так я вроде смотрелся в зеркало и дефектов не нашел. И что у вас за дурацкая манера всех звать по фамилиям? Учителя – ладно, у них мы везде проходим пофамильно. А мы с вами школьные друзья. За четыре года в одном классе не запомнить имени… Точно говорят про девичью память, что она короткая.

— Выглядишь ты нормально, — пришла на помощь подруге Ира. — Ты себя ведешь ненормально.

— Ну вот! — я сделал вид, что обиделся. — Уже ни с того, ни с сего записали в ненормальные. Злые вы, уйду я от вас! Вы не знаете, приехали Черезова или Цыбуленко?

— А они тебе зачем? — с подозрением спросила Оля. — Решился, наконец, подкатиться к Ленке?

— А тебе-то что? — вопросом на вопрос ответил я. — Кого хочу, того и люблю!

Я всегда думал, что выражение «круглые глаза» это метафора. Теперь я мог наблюдать воочию две такие пары.

— Опять удивились, — засмеялся я. — Я вам, кстати, о своей любви абсолютно ничего не сказал, даже того, что она есть. А то разнесете небылицы, а мне потом вас уличать во лжи. Люся с Леной мне были нужны просто для разговора, раз его с вами не получилось. Они у нас умницы и отличницы, поэтому с ними я бы общий язык нашел.

— Нет их, — ответила Ира. — Ленка из «Артека» уехала не домой, а к бабушке. За ней должна была заехать мать. А Люся с родителями сегодня уехала в Минск. Так что не с кем тебе разговаривать, Геночка!

— Здорово! — сказал я, опять садясь на лавочку. — Как заговорил о других женщинах, так сразу даже имя вспомнили, да еще его ласкательный вариант.

— Ты шутишь? — догадалась Ира.

— Наконец-то, дошло! — сказал я. — Я это лето вообще один провел. До школы осталась только неделя, а никто не думает приезжать. Я все дворы обошел и, кроме вас, никого не нашел. Изнываю, понимаете, от жажды общения, а меня заносят в ненормальные.

— Я не то имела в виду, — запротестовала Ольга. — Не ты ненормальный, а ведешь себя не так, как всегда. И разговор у тебя какой-то взрослый. Как будто мой отец говорит. Мне поначалу даже стало страшно! Была бы одна, наверное, убежала бы.

— Ну, извините, — сказал я. — Захотелось немного пошутить.

— Я тебя приглашаю на свой день рождения, — неожиданно сказала Ира. — Придешь?

— А когда он? — спросил я.

— В середине декабря.

— Если доживу, и ты не отменишь приглашения, обязательно приду, — пообещал я. — А кто вообще будет?

— Ольга будет, — сказала Ира. — Твои Лена с Люсей, и из девочек еще Света Зимакова. Из мальчишек, кроме тебя, точно будет только Сашка Шипилин. У нас есть магнитофон, есть даже гитара. Потанцуем. Если не умеешь, научим.

— Так танцевать, как танцуют сейчас, я могу, — ответил я. — Вот вальс так и не выучил, сколько…

Вовремя я заткнулся. Еще немного, и я бы им сказал, что так и не научился танцевать вальс, сколько меня жена ни учила. Тогда бы они точно дернули со скамейки, причем обе. Что со мной творится? Откуда этот словесный понос? Неужели это то, о чем говорила Ольга из другой реальности? Проснулся мальчишка и, радуясь новым возможностям, отрывается по полной программе?

— Что ты замолчал? — спросила Ольга.

— А кто умеет играть на гитаре? — перевел я разговор на другое.

— Гитара отца, — пояснила Ира. — Сашка говорил, что умеет, но я его уже проверила. Бренчать он умеет, а не играть. Может быть, ты умеешь?

— Нет, я только на пианино! — ответил я, вызвав дружный смех.

Зря, между прочим, смеются. Когда я после института отрабатывал три года в Перми, загорелся желанием сделать себе клавишный электронно-музыкальный инструмент и научиться на нем играть. И сделал его на четыре октавы, сначала одноголосый, а потом и многоголосый. Купил самоучитель игры на фортепиано и кучу песенников с нотами. Микросхем у меня тогда не было, а на транзисторах получилось очень сложно. Звучание было изумительное, особенно с аккордами, но из-за наводок шел изрядный музыкальный шум. То ли из-за него, то ли из-за того, что у меня пропал запал, но за полгода я разучил с десяток мелодий одним пальцем и одну обеими руками, на чем все и закончилось. К своему удивлению, я обнаружил, что прекрасно помню все разученное. Пианино, которое купили сестре, уже несколько месяцев стояло без пользы, и родители начали разговоры о том, чтобы его продать. Стоило брать деньги в кассе взаимопомощи, а потом больше года их выплачивать? Надо будет выбрать время, когда все разбегутся, и попробовать сыграть запомнившееся.

— За грибами сходить не хотите? — спросил я девчонок.

— А разве они еще есть? — спросила Оля.

— Вчера я набрал почти полную корзину, — ответил я. — Причем мелочь не брал. К завтрашнему дню должны вырасти. Вряд ли туда сейчас кого-нибудь занесет.

— Можно, — неуверенно сказала Оля. — Это далеко?

— С полчаса ходьбы, — ответил я. — Часа за три обернемся. Давайте встретимся у ворот завтра в десять. Ладно, я пойду. Спасибо за компанию.

Не знаю, о чем они говорили до моего прихода, но в том, что сейчас стану темой их разговора, был уверен. Ну и пусть болтают и расскажут о моих странностях другим, мне же лучше. А Ирку во мне что-то заинтересовало. Я вспомнил, что и в той реальности она приглашала на свой день рождения нас с Сашкой. Что же я ей тогда принес в подарок? Надо будет попытаться вспомнить, чтобы вторично не ломать голову.

Я был почти рядом с воротами, поэтому решил не лезть через забор, а пройти через проходную и на обратном пути зайти в Дом офицеров посмотреть, какой сегодня будет фильм. Я прошел через вертушку, не вызвав у дежурных никакой реакции. На детей они никогда не реагировали, зачем тогда, спрашивается, делали им документы? Вдоль забора снаружи была заасфальтированная пешеходная дорожка. До нашего забора она не доходила и сворачивала как раз к Дому офицеров. Сегодня и на дневном, и на вечернем сеансах показывали «Человека-амфибию». Тратить двадцать пять копеек на фильм, который я за свою жизнь просмотрел два десятка раз, не хотелось. Мне еще нужны будут деньги на покупку общих тетрадей для моих планов. Хоть мы расплатились за пианино, и на репетитора для занятий музыкой деньги больше не уходят, их все равно на все не хватало, потому что мама каждый месяц старалась что-то отложить на летний отпуск. Тяжело будет привыкать к экономии, когда привык себе ни в чем не отказывать.

Когда я пришел домой, там была только мама.

— А где все? — спросил я ее.

— Таня побежала к кому-то из подруг, а отцу позвонил из штаба дежурный. Сказал, что скоро придет.

Знал я это «скоро». В лучшем случае отец вернется к обеду.

— Даже в выходной не дают отдохнуть, — недовольно сказал я. — Он хоть успел тебе сделать то, что хотел? А то я мог бы помочь.

— Ничего не нужно, спасибо, — мама как-то странно на меня посмотрела. — Все уже сделали. Я тебе не нужна? Тогда я ненадолго схожу к Кулешиным.

Я поморщился, но промолчал. Плохо, когда у женщины нет работы, и дети уже подросли. Работа по дому много времени не занимает, и свободное время начинают убивать. Мать его убивала в компании Нины Кулешиной или Нади Платовой. Эти жены офицеров, как и большинство остальных, тоже не нашли себе работы и маялись от безделья. Как я узнал позже, их посиделки сопровождались употреблением сигарет, а иной раз они пропускали и по рюмке водки. Уже на гражданке у отца из-за этого с мамой были проблемы.

Оставшись один, я подошел к пианино, откинул крышку, сел на стул и положил руки на клавиши. Единственная мелодия, которую я выучил с аккордами была песней из кинофильма «Три дня в Москве».

Слух у меня был неплохой, сыграл я тоже хорошо, вот только голос… Ну да это можно поправить. Зря я, что ли, столько лет занимался йогой? Мантра-йогой не так уж сложно сделать голос и сильнее, и улучшить его тембр и благозвучность. Вопрос только в том, где этим заниматься. Если я начну часами тянуть мантру, пусть даже и не в позе лотоса, которую я в свое время так и не освоил, у родителей крыша поедет. Ладно, позже что-нибудь придумаю. Я закрыл пианино и пошел в свою комнату отжиматься. На шестом отжимании я сдох. Все, с сегодняшнего дня начинаю тренировки. Главное это не перестараться и не потянуть мышцы. Переодевшись в домашнее, я приступил к ревизии своих личных вещей. Боже, какой только ерунды у меня не было! Почти все найденное отправилось в мусорное ведро, которое я тут же вынес в ящик. А ведь для того, кого я заменил, весь этот хлам имел ценность. Вздохнув, я еще раз пересчитал найденную мелочь. Всего оказалось пятьдесят три копейки. Тетрадь, насколько я помнил, стоила сорок четыре копейки, так что на одну у меня денег хватало, а потом придется выпрашивать их у родителей. Я улегся на застеленную кровать и стал размышлять о том, что мне делать с самим собой и в какой последовательности. Вскоре пришла сестра, и я решил, что неплохо бы мне у нее научиться танцевать. Если подумать, очень полезное умение. Сейчас мне от него толку будет мало, но в будущем могло пригодиться, а в этом будущем сестры рядом не будет. Сейчас она училась в десятом классе и в семье жила последний год. Таня великолепно танцевала и была постоянной участницей самодеятельного танцевального ансамбля, который на вполне приличном уровне немало выступал в разных воинских частях. Я привык к внешности сестры и не обращал внимания на то, что она красивая девушка.

— Тань, научи танцевать вальс! — попросил я. — Мечтаю кружиться в вихре вальса.

— С кем? — ехидно спросила сестра. — И потом, у тебя совсем нет способностей к танцам! Вальсу я тебя уже пробовала учить два года назад. И толку? Ты со своей Леночкой просто пробежался по залу!

Было такое. На новогодний бал-маскарад, который устроили в школьном спортзале, у меня был костюм то ли Марса, то ли просто римского война. Лена пришла на бал в костюме Снежной королевы. Наши костюмы были признаны лучшими, поэтому нам предложили станцевать вальс, что мы и сделали. Лена танцевала, а я держал ее за талию и крутился следом, мечтая только о том, чтобы не отдавить ей ноги. До бала я тоже подкатил к сестре с просьбой научить танцевать вальс, но она без толку промучилась со мной пару часов и признала безнадежным. Более поздние попытки жены тоже успехом не увенчались: проклятый вальс мне не давался. Я очень надеялся, что сейчас с моей новой великолепной памятью я все-таки допилю этот танец.

— Ну не будь врединой, — начал я канючить. — Ну что тебе стоит? Если не получится, больше никогда с этим не подойду.

Вальс я, к великому удивлению сестры, выучил за полчаса. И чего в нем, спрашивается, было такого, что я мучился? В сущности, очень простой танец.

К обеду вся семья собралась дома. Поев вкусный борщ с говядиной, я отказался от второго, на которое была котлета с перловкой. Есть не хотелось, тем более перловку, которую я тихо ненавидел. Отбившись от матери, я опять ушел гулять. Взвинченное состояние мало-помалу сменилось более спокойным, и я мог нормально обдумывать уже случившиеся и то, что буду делать дальше. Проблем со школой не ожидалось. Я не собирался скрывать свои знания и подстраиваться под слабого хорошиста, каким числился в классе. Но и быть местной Алисой Селезневой тоже не было ни малейшего желания. Единственным опасным моментом был английский язык. Я его учил черт-те сколько, но так и не выучил. Четыре класса в школе и шесть в институте. В моем личном институтском словаре числилось больше трех тысяч выученных слов. Через год после окончания института я помнил их в лучшем случае три сотни. Уже гораздо позже, когда я оформил загранпаспорт и решил проехаться по заграницам, я проштудировал больше половины англо-русского разговорника. Месяц спустя я смог вспомнить сущую ерунду. И ведь не скажешь, что такая уж плохая память, но иностранные языки мне не давались. Оказывается, ничего не забылось, и сейчас я мог свободно пользоваться огромным словарным запасом. Это было здорово, но таило и опасность. Человек может по каким-то причинам резко поменять свое поведение за три месяца, и это, безусловно, вызовет интерес знавших его людей. Но если семиклассник, с трудом связывающий слова иностранного языка в простые предложения, за лето научиться на этом языке болтать, простым интересом он не отделается. Оно мне нужно? А тут еще затаившаяся во мне часть мальчишки подталкивает пошалить, блеснуть знаниями и удивить окружающих. Надеюсь, мне с этим удастся легко справиться.

Нагулявшись, я пришел домой и спросил отца, где вчерашняя газета.

— Я ее просмотрел, так что, наверное, в туалете, — ответил он, отрываясь от телевизора, где шел концерт по заявкам.

— Охота тебе такое слушать? — спросил я, глядя на экран, с которого неслось визгливое: «Ах, Самара-городок, беспокойная я…»

— Кроме этого есть и хорошие песни, — ответил он. — Когда тебя не было, пел Магомаев, а до того – Хиль. Не прикручивать же каждый раз звук, если тебе что-нибудь не нравится. Раз передают, значит кому-то нравится и это. После концерта будут мультфильмы. Садись, это уже через десять минут.

— Спасибо, не хочется, — ответил я, заработав удивленный взгляд отца. — Что-то хочется спать.

— В шесть часов и без ужина? — спросила услышавшая мой ответ мама. — Ты и второго не ел! Не заболел? Весь день ведешь себя как-то странно. Давай я померю температуру.

— Я себя прекрасно чувствую, просто страшно хочу спать! — сказал я ей чистую правду. — Можешь пощупать лоб.

Она пощупала, после чего я ушел к себе, разделся, разобрал кровать и почти моментально вырубился. Наверное, эта сонливость была реакцией на перенос моего сознания. Проспал я, не просыпаясь, до самого утра.

Глава 3

До чего же у человека гибкая психика! Кажется, только вчера я разваливался на ходу и был готов к тому, что любой день может стать для меня последним. Потом случайная встреча, ставшая подарком судьбы, и вторая жизнь, вернувшая мир моего детства. Еще вчера я чуть не хлопнулся в обморок при виде воскресшего отца, а сегодня уже общаюсь с семьей без прежнего волнения. Радость никуда не делась, но она уже не захлестывает с головой, мешая соображать. И кое-что понемногу стало вспоминаться. Видимо, процесс слияния все-таки не одномоментный. Встав сегодня утром, я испытал досаду из-за того, что вчера выбросил рефлектор от прожектора, который нужен был для зеркального телескопа. И чувства, и мысли были явно не мои, я прекрасно знал, что из этой затеи ничего путного не получится. Я в детстве отличался неумеренной фантазией и с десяти лет читал только фантастику и исторические романы, причем в огромном количестве, благо фонды нашей библиотеки были на удивление богатые на такую литературу. Я не был глуп, просто немного витал в облаках, из-за чего частенько недодумывал свои действия и совершал глупости, за которые потом было стыдно. Вообще, насколько я помню, девчонки у нас в классе были рассудительнее мальчишек. Не все, конечно, но самые умные – точно. Поэтому большого интереса к сверстникам они не проявляли. Мы им были так же неинтересны, как они сами не интересовали старших ребят, на которых кое-кто из них засматривался. Мне было интересно, как они на меня отреагируют. Я поставил перед собой задачу попытаться многое изменить в этой жизни, но это вовсе не означало, что я собирался жить только этим. Черта с два! Все, что я для себя наметил, должно было не только помочь мне выполнить планы, в первую очередь я это делал для самого себя.

Когда я проснулся, был девятый час, поэтому отца дома уже не было. Сказав маме, что собираюсь за грибами, я быстро позавтракал яичницей, надел не самую лучшую одежду, обул резиновые сапоги и с корзинкой вышел на улицу. Было еще только двадцать минут десятого, но я просто решил прогуляться. А так как наручных часов у меня не было, прогуливаться я думал недалеко от ворот в часть. Как я выяснил, когда начал подходить к воротам, прогуляться решил не я один. Возле них с лукошками уже стояли девчонки. Причем не только Ира с Олей, но и Люся Черезова.

— Здравствуйте, девочки! — поздоровался я с ними. — У нас пополнение?

— А ты против? — спросила Люся. — Если да, то я могу уйти.

— Я тебе свои грибы отдам, только не уходи! — сказал я ей. — Девочек я хоть вчера видел, а по тебе соскучился.

— Вот видишь! — сказала Ира. — А ты еще не верила!

— Действительно, — согласилась Люся, с любопытством меня разглядывая. — Что, интересно, должно было произойти, чтобы ты так изменился? Мне ничего в голову не приходит.

— Может он ударился головой? — предположила Ольга.

— Милая Оля! — засмеялся я. — От удара по голове люди умней не становятся, скорее, наоборот! Вы сюда пришли меня обсуждать или за грибами? Давайте, раз раньше собрались, пойдем в лес, а по дороге поговорим. Или вы ждете кого-то еще?

Никого они не ждали, поэтому я их повел туда, где обычно собирал подосиновики, а чтобы отвлечь разговор от своей персоны, стал вспоминать и рассказывать анекдоты, выбирая из своего огромного запаса те, в которых не было пошлятины.

— Ну тебя! — заявила Ольга, когда мы пришли на место. — Никогда столько не смеялась. Даже живот разболелся, как теперь наклоняться? И где только все это отыскал?

— Еще что-нибудь смешное знаешь? — спросила Ира.

— Навалом! — заверил я. — Только как же грибы? Если у всех разболятся животы, я за вас грибы искать не буду. Мне их, между прочим, самому тоже нужно набрать. Давайте закончим с грибами, а на обратном пути я вас еще посмешу.

Я хорошо знал, где может быть больше всего грибов, поэтому быстро набрал свое лукошко и принялся помогать девочкам.

— Никогда в это место не ходила, — сказала Люся. — Не жалеешь, что нам его показал?

— Мне в радость сделать вам приятно, — торжественно сказал я. — Что такое грибы? А потом, вы же девушки!

— Ну и что? — спросила Ольга.

— Слышала, что я вчера про девичью память говорил? В ней ничего не задерживается, поэтому до следующего сезона вы сюда дорогу забудете!

— Завтра должна приехать Лена, — сказала Люся. — Ты и перед ней станешь хвост распускать? Учти, что ей это не нужно.

— Во-первых, я ни перед кем из вас хвост не распускал! — обиделся я. — Не думал, что ты мое поведение воспримешь именно так. Я тебя считал самой умной в классе, видимо, ошибся.

— А во-вторых? — спросила она.

— А во-вторых, я знаю, что ей нравится мальчишка из восьмого класса, — поведал я то, что узнал, когда сам уже учился на класс старше. — Только ведь мы с ней в одинаковом положении. Как в песне поется. Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает!

— Он еще и поет! — сказала Ольга. — Рехнуться можно! А песня откуда? Никогда такой раньше не слышала.

— Пойдемте, я вас провожу, — сказал я девочкам, не отвечая на ее вопрос.

Вроде не было сказано ничего такого, чего я бы не знал, но слова Люси испортили мне настроение. Если я не преувеличил ее ум, значит, нужно сделать выводы, и вести себя более сдержанно. Я совсем не знал девчонок ее возраста в том времени, откуда ушел, а теперь оказывается, что я их неправильно понимаю и здесь.

— Ты нам обещал еще кое-что рассказать, — сказала Ира, когда уже шли обратно.

— Извини, — сказал я ей. — Надоело изображать клоуна.

— Прости! — сказала Люся. — Я не хотела тебя обидеть.

— Ты еще пойдешь за грибами? — спросила Ольга.

— Нет, — ответил я. — До школы осталась неделя, а у меня дома уйма дел. Да и не будет больше много грибов, если не пройдут дожди.

Дальше до бетонки шли молча.

— Ты все-таки обиделся! — сказала Люся, когда я с ними попрощался. — Жаль. Спасибо за сегодняшний день.

— Я была в магазине, — сказала мама, когда я зашел на кухню с грибами. — Привезли твои любимые конфеты, так я взяла полкило. Кавказские.

— Спасибо! — поблагодарил я. — Но я хочу просто попить чай.

Как только она сказала, я сразу вспомнил эти действительно понравившиеся мне шоколадные конфеты, которые продавались без оберток и стоили дешевле других. Со сладостями нужно было заканчивать, пока у меня только один запломбированный зуб. К сорока пяти их у меня ни одного целого не осталось. Начнется школа, надо будет натащить мела и понемногу употреблять в пищу. Можно еще толочь яичную скорлупу, но с мелом проще.

— Мам, — сказал я. — Я решил заняться спортом. Куда это годится, когда совсем нет мышц! Вы не против?

— Как мы можем быть против? — удивилась она. — Если станешь заниматься, я наоборот буду очень рада. Если для этого что-то будет нужно, скажи, и мы постараемся купить.

— Пока ничего не нужно, — ответил я. — Только, мам, я еще займусь гимнастикой йоги. Я в журналах вычитал о ней все, что нужно и разучил. Это индийская гимнастика, она развивает тело лучше нашей. И еще, мне придется по утрам раньше вставать и бегать. Но я постараюсь выходить тихо, чтобы вас с отцом не будить.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила мама. — Я должна знать! Ты и вчера был совсем не такой, как обычно, и сегодня тоже! В чем причина?

— Прочел одну книгу и решил, что хватит валять дурака, — выдал я придуманное наспех объяснение. — Надоело быть слабым. Послушай, мы в следующем году летом куда-нибудь поедем или опять просидим здесь?

— За пианино расплатились, так что на поездку деньги будут, — сказала она. — Наверное, опять на Украину, а потом к моим родителям. Еще и к родственникам в Таганрог съездим. Хоть и не Черное, но все равно море.

— Можно поехать через Москву, — предложил я. — Я в ней только в шесть лет был и почти ничего не помню. Остановимся на пару дней у твоей подруги, как тогда.

— Ну не знаю, — заколебалась мама. — Нужно будет посоветоваться с отцом.

— Ну, мама! — заглянул я ей в глаза. — А я обещаю закончить год на одни пятерки!

— Если случится такое чудо, можешь требовать, что хочешь! — засмеялась она. — На одни пятерки у тебя, Геник, вряд ли получится. У тебя в шестом классе тройки по четырем предметам, а пятерок всего три. С троек на пятерки не прыгают, не бывает таких чудес! Но я тебя расхолаживать не буду, пробуй, если есть желание.

Я выклянчил у матери для занятий старое шерстяное одеяло и ушел заниматься в свою комнату. Слава богу, что было еще тепло, и форточку вообще не закрывали. Зимой с проветриванием будут проблемы. Разослав на полу одеяло, я разделся до трусов и приступил к занятиям. Я решил делать тот же комплекс упражнений, который делал в сорок лет. Прежде всего, разогрел мышцы и суставы, похлопывая их ладонями и растирая. Потом пришел черед асан. Из всего множества этих поз я подобрал для себя только восемь. Это были перевернутые позы и упражнения, тренирующие гибкость позвоночника во всех направлениях. Заодно сильное воздействие оказывалось на печень, брюшной пресс и укреплялись мышцы рук и ног. Нормально получилось сделать только половину из них, да и то я держал позы очень недолго. Последним шел комплекс из шести упражнений на развитие мышц, куда входили и отжимания. Без гантелей я пока решил обойтись. Нагрузки и медитации совершенно не сочетались, поэтому последнее я отложил на утро. В свое время в Ростове-на-Дону с помощью Надежды Семеновой были открыты курсы трансцендентальной медитации, которые я успешно закончил и получил свою мантру от гуру Агравала. Учителя там были из разных стран, а мне попался индус. До летающих йогов мне было далеко, но в феноменальной эффективности этого вида йоги я убедился на собственном опыте. Пока это было все, что я запланировал. Вот когда немного приведу свое тело в порядок, включу в занятия несколько боевых приемов из некогда попавшей ко мне в руки книги, которая в упрощенной форме предлагала выжимку из восточных единоборств применительно к уличной драке. Технику нанесения ударов и блоки я помнил, простые связки – тоже. Вряд ли мне в таком возрасте это понадобится, но кто знает? Тратить треть жизни на капитальное изучение Карате или Ушу я не собирался, да и не было у меня такой возможности. А вот врезать кому-нибудь при необходимости или отбить удар – было бы неплохо. При хорошо разработанных связках и накачанных мышцах даже ребенок может вырубить взрослого, а то и двух, особенно если этого от него никто не ждет, а его противники не обучены бою.

Я старался не переусердствовать, но знал, что завтра все равно все тело будет болеть. Наверное, из-за этого медитации пока придется отложить. Возможно, и с бегом придется повременить. Вроде всего делал по чуть-чуть, а набралось на полтора часа. А для такого тела это много.

Отец задерживался, сестра тоже где-то моталась, поэтому обедать я сел с мамой, съев к ее удовольствию и первое, и второе. После этого взял свои деньги и пошел в небольшой магазин, который торговал книгами и канцтоварами. Находился он в Рабочем городке на полпути от школы до дома Алферьевой, поэтому я опять оделся поприличнее и полез в дыру в заборе. Еще в прошлом году отец говорил, что забор собираются починить. Лучше бы до этого у них вообще никогда руки не дошли! По малейшему поводу мотаться в обход до проходной – это маразм. В школьном дворе опять никого не было, никого из знакомых я не встретил и дальше до магазина. Перерыв уже закончился, поэтому я купил свою тетрадку и направился обратно домой. С работой по своему плану я решил повременить. Родители и так сейчас будут пристально следить за моими чудачествами, а если к ним еще добавится заполнение неизвестно чем общих тетрадей… Пусть лучше привыкают ко всему постепенно.

Вечером я первый раз занялся медитацией, а утром все пришлось отложить: как я и предполагал, все мышцы болели и умоляли их не трогать. Постанывая, я все-таки сделал легкий массаж, но за занятия взялся только часов в пять вечера.

Три следующих дня прошли одинаково. Я старался как можно больше заниматься своим телом, уже притерпевшись к боли, ненадолго выходил по утрам на прогулки, а остальное время или сидел у телевизора, или пропадал в библиотеке Дома офицеров. Читал я там не книги, а газеты «Известия» за этот год. На четвертый день ко мне забежал Игорь Кулешин.

— Проходи, Игорек, — сказала мама, открывшая ему дверь. — Гена в своей комнате.

— Я уже здесь, — сказал я, заходя в коридор. — Привет! Пошли на улицу.

— Ты чего это девчонкам наболтал? — спросил он, когда мы прошли за дом и сели на лавку возле забора. — Про свою любовь?

— А от кого ты это слышал?

— Ходил в городок и встретил Светку Зимакову.

— Все ясно, — сказал я. — Классический испорченный телефон. Не понял? Я со Светкой ни о чем не разговаривал, я ее вообще со школы еще не видел. А тем, с кем разговаривал, я о своей любви не сказал ни слова. Болтушки.

— До школы четыре дня, а из ребят никого нет! — пожаловался он. — Скука! Как ты здесь только за лето один не свихнулся? Наверное, всю библиотеку перечитал. Не хочешь погонять мяч?

— Ногу потянул, — соврал я.

Тело продолжало болеть, хоть уже и меньше, и гонять мяч с Игорем, который был выше и сильнее меня, не было никакого желания. Я его развеселил, рассказав несколько анекдотов, после чего, сославшись на больную ногу, ушел домой. Никакого интереса или желания общаться он у меня не вызвал.

— Что так быстро? — спросила мама. — То раньше вас домой не загонишь, а теперь ты из своей комнаты не вылезаешь.

— Давай я тебе на пианино сыграю? — предложил я. — Одним пальцем.

— Одним пальцем и твой отец может, — засмеялась она. — Собачий вальс. А у тебя что?

— Не знаю, — соврал я. — Нашел ноты и разучил

Я ей сыграл одну из разученных мелодий. Маме понравилось, а я был разочарован. На моем электронном инструменте все звучало совсем иначе.

— Жаль, что нет гитары, — сказал я. — Можно было бы попробовать. А то стоит этот гроб и столько места занимает зря.

— Мы его продадим, — ответила мама. — Уже есть покупатель. Жаль, но кто же знал, что Таня не захочет заниматься дальше.

— Она, по-моему, с самого начала таким желанием не сильно горела, — сказал я. — Это больше было ваше желание. А теперь наверняка продадим за меньшую цену.

Мама пошла к зазвонившему телефону, а я вернулся в свою комнату.

Я все-таки начал работу с тетрадкой, используя для этого время, когда мамы не было дома. И сразу же возникли сложности. Что-то я помнил очень хорошо, вплоть до дат, что-то вспоминалось хуже. Я хотел сначала изложить все значимые события последующих семидесяти лет, а уже потом писать об открытиях и технологиях. Были и мысли, как и кому потом все это передать, чтобы мои тетради попали куда нужно, а не отправились в мусор. В самом начале я пояснил, что если дата поставлена со знаком вопроса, это значит, что она может немного отличаться от написанной. Сначала работа шла тяжело, потом я втянулся, и стало легче. Плохо было то, что скоро от писанины с непривычки начали болеть пальцы.

Хотя я занимался своим телом только неделю, помимо боли от этих занятий начали появляться и другие результаты. Я уже мог отжиматься по десять раз и выполнял почти все асаны, хоть и очень недолго. Отца во время моих занятий дома не было, а мама интересовалась тем, что я делаю, гораздо меньше, чем я думал, хотя, как я узнал позже, похвасталась подругам, что сын занялся спортом.

В понедельник за день до школы я был в квартире один. Куда убежала Танька, я не знал, а мама ушла в магазин за продуктами. Мою помощь она отклонила. Я только хотел воспользоваться ее уходом и немного пописать, как затарахтел дверной звонок. Я открыл дверь и увидел Черезову.

— Разрешишь войти? — спросила она. — Или ты меня теперь и на порог не пустишь?

— Заходи, — посторонился я, давая ей пройти. — Могла бы и позвонить. Ты начистила перышки, а я в старом трико.

— Какие перышки? — не поняла она. — О чем ты?

— Разувайся и проходи в большую комнату, — сказал я ей. — К себе не приглашаю, там сейчас… неважно. Почистила перышки, говорят о женщине, которая привела себя в порядок и приоделась. Садись на тахту и излагай.

— Что излагать? — растерялась она.

— Ты же ко мне пришла не просто так, посмотреть на мое потертое трико? Наверное, была причина? Вот эту причину и излагай.

— В то, что я пришла просто так, ты не веришь? Если для тебя это так важно, переоденься, я могу подождать.

— Зачем? — пожал я плечами. — Ты уже на меня такого насмотрелась, можешь смотреть дальше. Хорошая одежда не делает нас лучше, просто любому не хочется выглядеть хуже, чем он есть на самом деле. Я в этом не исключение.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила она. — То, что ты только что сказал, мог сказать мой отец, но только не ты!

— Только не я? — я пристально посмотрел на нее, заставив смутиться. — Я знал, что вы не считаете меня умным мальчишкой. Определенные основания так думать у вас были. Мне только неясно, с какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты тоже всем открываешь душу по первому требованию? Теперь мне понятно, что тебя сюда привело. Стало страшно любопытно, что же случилось с этим глуповатым фантазером, если он вдруг так резко поумнел? Непонятно только для чего ты мне захотела раскрыть глаза в отношении своей подруги. Ты у нас слишком умная, чтобы что-то делать просто так.

— А если я тебе скажу, что хочу с тобой дружить? — сказала Люся, поднимая на меня глаза. — Неужели из-за Ленки скажешь уйти?

— Давай я тебе пока не отвечу, — сказал я. — Извини, но мне нужно подумать. От дружбы я никогда не отказываюсь, если это только дружба. Увидимся завтра в школе.

— Не хочешь сидеть за моей партой? — спросила она, поднимаясь с тахты. — С Любой я поговорю, и она пересядет.

— Не будем спешить, — сказал я, провожая ее к двери. — Завтра еще даже уроков не будет. Поговорим об этом позже.

Она ушла, а я сел и задумался. То, что я уже прожил одну жизнь, не меняло того факта, что сейчас я был подростком и еще долго им останусь. В жизни каждого подростка приходит время, когда в нем возникает потребность в любви. Иногда такая любовь вспыхивает сама собой, чаще подросток начинает рассматривать окружающих лиц противоположного пола и подходящего возраста, выбирая себе объект для обожания. Понятно, что из всего доступного множества стараются выбрать самое лучшее, руководствуясь своими представлениями об идеале. А потом этот объект либо начинают робко обожать на расстоянии, либо обхаживают, если хватает смелости и сам объект не против. Все в полном соответствие с песней, где поется, что слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила. Такая и у меня была любовь к Ленке. Когда наша семья уехала из городка, я ей даже написал письмо, в котором признался в любви, и мы после этого еще некоторое время переписывались. А потом я поумнел и перестал писать. А потом выбросил все письма, о чем сильно пожалел, когда поумнел еще больше. Я понял Люсю. Я в классе был, пожалуй, самым славным мальчишкой. Если бы не мои выходки, я бы всерьез заинтересовал многих девчонок. А тут она одна из первых увидела совсем другого человека. Может быть, и о своей подруге она мне сказала для того, чтобы освободить место для себя? А почему бы и нет? Будем спасать мир, а по совместительству жить полноценной жизнью советского подростка. В каждом возрасте есть свои радости. У меня в прошлой жизни не было дружбы с девчонкой, и мне было интересно заполнить этот пробел. А с Люсей или с другой, это будет видно. Бедные они будут, когда я обрасту мышцами.

Я знал, что все друзья-приятели уже вернулись и сейчас проводят последний день свободы на улице, пользуясь хорошей погодой. Сходить, что ли, и мне?

— Что ты засел дома? — спросила зашедшая в квартиру мама. — За домом ребята играют в футбол, а ты со своими занятиями совсем на улице не показываешься.

— Каждый день гуляю, — возразил я. — И уже два дня, как начал бегать по утрам. А с ними я еще пообщаюсь. Завтра у нас только торжественная линейка. Узнаем расписание, получим учебники и свободны. Так что время поболтать будет.

— Мне показалось, или у тебя действительно увеличились мышцы? — спросила она, глядя на мои руки.

— Показалось. Пока мышцы только укрепляются. Я очень постепенно увеличиваю нагрузки. Раньше, чем через месяц ты изменений не увидишь.

— Одежду я тебе на завтра приготовила, а ботинки начистишь сам, — сказала мама. — Галстук мы тебе купили новый. Обедать еще не хочешь? Тогда я полежу, почитаю. Захочешь есть – скажешь.

Гонять мяч мне не хотелось, поэтому время до обеда я провел с тетрадкой, пользуясь тем, что мать читает любимые детективы. Вечером по телевизору показывали фильм «Два бойца», который посмотрели всей семьей.

— Все, закончилось ваше безделье! — сказал отец, когда выключили телевизор. — Кто-то нам с мамой обещал в новом учебном году стать отличником. Не передумал?

— Если поедем через Москву, то у меня в дневнике ни одной четверки не будет! — поклялся я. — Итоговых, конечно.

— Одни тройки, — влезла сестра. — Отличниками по желанию не становятся! У тебя пробелов в знаниях, знаешь, сколько?

— А еще неплохо купить гитару, — продолжил я, не обращая на нее внимания. — За пианино рублей пятьсот дадут?

— Если бы, — вздохнула мама. — Разговор шел о четырехстах, за пятьсот мы его сами покупали. А гитара, наверное, стоит сто рублей. И кому на ней играть?

— Я бы попробовал, — сказал я. — На пианино научился, почему не научиться на гитаре?

— Ты научился на пианино? — удивилась сестра. — Покажи!

Решив, что ради гитары стоит рискнуть, я сел за инструмент и сыграл им свою коронную песню, естественно, не напевая слов. Получилось здорово.

— Может быть, не стоит продавать пианино? — задумался отец.

— Когда только успел разучить! — сказала сестра. — Ни разу тебя не видела за пианино с тех пор, как его купили.

— А когда ты могла что видеть, если тебя целыми днями не бывает дома? — сказал я Тане и повернулся к отцу. — Пианино нужно продавать. Через год-два тебя демобилизуют, и придется ехать к родителям мамы и у них жить до получения квартиры. И куда тогда девать этот гроб? В подвал? А на гитаре прекрасно можно играть, и места она много не занимает. И еще и три сотни рублей останется на телевизор. Все равно мы твой комбайн с собой не повезем, продашь кому-нибудь здесь по дешевке.

— И в кого это ты такой умный? — спросил отец, внимательно глядя на меня. — Ладно, инструмент продадим, а там посмотрим, как ты станешь выбиваться в отличники. Будет что-то получаться, будет тебе и гитара.

На следующий день в школе нужно было быть к девяти часам, поэтому пришлось воспользоваться будильником. Утром я провел медитацию и пробежал по бетонке туда и обратно до поворота к Рабочему городку. Когда я вернулся, сестра уже встала, а отец собирался уйти на службу. Я быстро почистил зубы порошком, к которому пока так и не успел привыкнуть, вторично умылся и пошел на кухню завтракать. При сборе в школу возникла проблема: я забыл, как завязывается пионерский галстук.

— Мам, завяжи! — подкатил я к матери. — У тебя это лучше получается, а сегодня линейка.

У нас нигде не продавали цветов, поэтому их принесли только те ученики, родители которых выращивали их сами. Таких было мало. Я отправился в школу в белой рубашке и черных брюках, надев еще коричневую вельветовую куртку, потому что с утра уже было прохладно.

Возле школы уже собралась праздничная толпа учеников и преподавателей. Родители пришли только у первоклассников, да и то только матери. Почти все ребята были в куртках и пиджаках. А девчонки в своих коротких платьицах с белыми фартуками мерзли, мечтая, чтобы все побыстрей закончилось. В нашем классе было восемнадцать девочек и десять ребят. Восемь учеников приходили из поселка возле станции. Туда же они мчались сразу же после окончания занятий, поэтому общались мы только в классе, и большой дружбы между нами не было. Я прошел между двумя классами и влился в родной коллектив с тыла. Мое появление совпало с началом поздравительной речи директора, поэтому ни поздороваться, ни поговорить ни с кем не получилось. Долго он говорить не стал, поздравил всех с началом учебного года и отдал колокольчик одной из первоклашек. Девочка обежала строй классов, и на этом линейку закончили, и все организованно пошли по своим классным комнатам. Теперь я мог всех хорошо рассмотреть, а по пути еще и поболтал кое с кем из ребят. В классе моя парта была первой в ряду со стороны входных дверей. За ней на своем месте уже сидела Лена, при виде которой сердце на мгновение замерло. Все-таки слишком долго я убеждал себя в этой любви и слишком много лет о ней помнил, чтобы вот так сразу выбросить из сердца. Ничего такого особенного в ее внешности не было. Для других, не для меня. Для меня в ней было особенным все. Вот ведь вроде прожил жизнь и всему на свете знаю цену, а при виде обычной девчонки не могу остаться спокойным. Или это эмоции мальчишки? Так я его отдельно от себя не чувствовал уже дня четыре.

— Привет! — сказал я ей, садясь рядом на свое место и бросая пустой портфель в парту. — Как отдохнула?

Ее немаленькие глаза стали еще больше.

— Привет, — ответила она. — Отдохнула так, как никогда в жизни. «Артек» – это здорово! А с тобой что случилось? Девочки разное говорили…

Разговор прервало появление нашей классной. Зинаида Александровна была очень славной женщиной лет сорока и вела у нас русский язык, литературу, английский и пение.

— Здравствуйте, — поздоровалась она с классом. — Поздравляю всех с началом учебного года.

Мы дружно встали со своих мест и нестройно поздоровались.

— Садитесь! — она сама села за свой стол. — Сегодня у нас с вами уроков не будет. Тем, чьи родители сдавали деньги на учебники, нужно их получить в библиотеке. Потом посмотрите и перепишите свое расписание занятий, которое вывешено на доске объявлений. Новеньких у нас пока нет, и свои места, по-моему, никто не менял. Вы стали на год старше, и я надеюсь, что у некоторых из вас изменится отношение к учебе. Обидно видеть, что способные ученики учатся, спустя рукава.

Говоря это, она смотрела преимущественно на меня, и я не выдержал и сказал ей спасибо. Она так удивилась, что забыла мне сделать замечание.

— И за что же мне спасибо? — спросила она меня. — Встань, Грищенко!

— Ну как же, — ответил я. — За поздравление, за хорошие пожелания и за высокую оценку моих способностей. Торжественно обещаю их полностью использовать!

— Хорошо, — сказала она, быстро справившись с удивлением. — Садись. Я запомню твое обещание. Больше мне никто ничего пообещать не хочет? Тогда на сегодня все могут быть свободными, а завтра я жду вас уже на занятия.

Глава 4

Наш класс отпустили первым, поэтому очередь в библиотеку была небольшой и продвигалась на глазах. Библиотекарь быстро сверялась со списком и кивала очереднику на связанные стопки учебников для седьмого класса. Я получил свою связку, развязал шпагат и уложил все в портфель. Потом взял из малого отделения ручку с блокнотом и подошел к доске объявлений, возле которой уже толпились ученики нашего класса.

— Ну ты и выдал! — сказал стоявший здесь же Сашка. — Зинаида тебе эти слова еще припомнит, когда начнешь хватать тройки!

— А что в них такого хорошего, чтобы я их хватал? — я очень натурально изобразил удивление. — Или ты, Сашок против того, чтобы в классе появился еще один отличник?

Освободившиеся одноклассники, заинтересовавшись разговором, сдвинулись теснее.

— Это ты о себе? — не поверил услышанному Сашка. — Шутишь, да?

— Какие шутки? Просто надоело валять дурака. Трудно, что ли, учиться на одни пятерки? Да раз плюнуть!

— Ну и плюнь! — сказал он. — А мы все посмотрим! Давай поспорим, что в этом году тебе отличником не быть! На пять рублей!

— Вообще-то, мне деньги нужны, — сказал я ему. — Только на деньги я ни с кем и ни по какому поводу спорить не собираюсь. И не потому, что боюсь проиграть и нечем будет отдавать долг, просто паршивое это дело, спорить или играть на деньги. Давай поспорим на сто щелбанов, а ты сразу же, как только придешь домой, начинай готовить лоб.

— Сам свой готовь! — рассердился он. — Я с тобой и на тысячу щелбанов могу поспорить!

— На тысячу не буду, — отказался я. — На фига мне такое счастье? Ты окочуришься, а мне отвечать? Да я все пальцы о твой лоб отобью!

Все рассмеялись.

— На сто, так на сто! — он схватил мою руку. — Разбивайте!

К нам подошла Лена с полным портфелем учебников.

— Правду говорят, что ты пел девчонкам? — спросила она. — Когда вместе собирали грибы?

— Истинную, — ответил я. — Арию Фигаро. Не слышала? Только ее обычно на итальянском поют, а я им исполнил на русском. Примерно вот так!

Спел я, по-моему, ненамного хуже Муслима Магомаева, хотя бы потому, что, в отличие от него, мои слова поняли все. Только вместо аплодисментов в вестибюле нашей школы установилась гробовая тишина.

— Что, не понравилось? — спросил я смотревших на меня во все глаза друзей. — Это потому, что не было музыкального сопровождения. Ладно, пропустите к расписанию, а то сами не пишете и другим не даете.

— Я бы на твоем месте, Сашка, все-таки на всякий случай потренировал лоб, — сказал Сергей Кулагин. — Если биться каждый день лбом об стенку…

— Это хорошо, что вы такие веселые, — прервал общий смех вышедший из учительской директор. — Только вам здесь все нужно освобождать. Сейчас выйдет восьмой класс, а вы до сих пор не закончили!

После его слов те, кто еще не переписал расписание уроков, бросились это делать, остальные потянулись к выходу.

— Не поможешь донести портфель? — спросила у меня Лена.

— Подожди минуту, — сказал я ей и подошел к Сергею, с которым дружил. — Сергей, захвати мой портфель, я к тебе потом за ним забегу. А я помогу девчонкам.

— Я его и к тебе домой могу занести, — сказал он. — Мне это проще сделать, чем тебе к нам мотаться.

— Теперь я свободен, — сказал я Лене, рядом с которой уже стояла и Люся. — Давайте ваши портфели, для вас они действительно тяжеловаты. Саш, помог бы Свете, пока она не надорвалась.

Света Зимакова – самая маленькая из девчонок нашего класса – благодарно мне улыбнулась и с готовностью протянула Шипилину портфель. Так впятером мы и пошли вместе, поскольку и Сашка, и девчонки жили в двух соседних домах.

— Что с тобой случилось? — спросила меня Лена, когда мы вышли за калитку школьной ограды.

— Мне этот вопрос в последнее время задают все, — сказал я своей компании. — Мало того, скажу вам по секрету, что я его сам себе все время задаю! Наверное, виноват переломный возраст!

— Тебе нужно со сцены людей смешить, — сказала Света. — Вместо Мирова и Новицкого.

— Хорошо, что напомнила, — сказал я. — По пути расскажу вам несколько анекдотов. Правда, Люсе мое выступление прошлый раз не понравилось, но она у нас слишком серьезная девушка.

— Пусть затыкает уши, — посоветовал Сашка. — Руки ты ей освободил. Трави свои анекдоты, а то скоро уже дойдем.

Шли действительно недолго, но три анекдота я рассказать успел. Сашка ржал так, что едва не растерял портфели. Лена со Светой тоже смеялись от души. Я глянул на идущую слева Люсю и поразился: в глазах у девчонки стояли слезы. Кажется, я немного перестарался.

Когда дошли, Сашка со Светой свернули к своему дому, а мы пошли к следующему, где у крайнего подъезда я вручил Лене ее портфель.

— Держи, а я донесу Люсе ее портфель до подъезда.

— Спасибо! — поблагодарила Лена. — Ты сегодня чем думаешь заняться?

— Понравились анекдоты? — спросил я. — Увы, у меня сегодня масса дел. Может быть, к вечеру освобожусь, но ничего обещать не могу.

— Если хочешь, приходи в наш двор, — сказала она. — Пока хорошая погода погуляем по улицам. Люся тоже будет.

— Обещай за себя! — сказала Люся дрогнувшим голосом. — Давай сюда портфель, и я пойду, а вы болтайте!

— Пока, — сказал я одной девчонке и повернулся к другой. — Пошли, мы уже закончили. Я тебя обещал довести до подъезда, а обещания нужно выполнять.

В подъезде я не отдал ей портфель и пошел с ним на второй этаж, где она жила. Поставил свою ношу у порога квартиры и помешал девочке его поднять.

— Подожди минуту. Извини, что так пошутил. Не всегда и не все шутки бывают удачные. Чем именно я тебя так обидел, я не понял, но все равно извини.

— Ну и дурак! — она трясущейся рукой вставила ключ в замок, открыла квартиру и подхватила с пола портфель. — Иди к своей Ленке!

Перед моим носом с хлопком закрылась дверь. Я немного постоял, думая постучать или нет, и стал спускаться вниз. В подъезде я столкнулся с Леной.

— Чего это ты задержался? — спросила она, заглядывая на лестничную площадку второго этажа. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — хмуро ответил я. — Только тебе сейчас не стоит ходить к Люсе. Пойдешь – поссоритесь.

— Из-за тебя, что ли? — догадалась она. — Очень надо! Слишком ты о себе высокого мнения!

— Мое дело – предупредить, — сказал я и прошел мимо нее к выходу из подъезда. — До завтра.

Настроение было испорчено, и опять из-за Люси. От кого не ожидал слез, да еще из-за меня, так это от нее! Она была не только самой умной, но и самой выдержанной из наших девочек. Не помню, чтобы она хоть раз с кем-то скандалила или даже просто повышала голос. В третьем классе, пожалуй, только она одна избежала дерганья за волосы. Все остальные девочки в той или иной мере подверглись этому виду ухаживания. Год назад, когда мы в начале лета посмотрели «Три мушкетера» и под впечатлением этого фильма стали играть в мушкетеров, Люду единогласно окрестили королевой. Конечно, сама она не знала, ради кого мы обламываем друг о друга самодельные шпаги. А теперь… Получил, называется, полноценную жизнь. Девчонку, которая меня интересует, не интересую я, а та, которая не слишком интересна мне, льет из-за меня слезы. И, самое главное, я, вроде бы взрослый человек, не могу к этому относиться спокойно!

Таня уже была дома и, переодевшись, помогала матери готовить обед. Редкое явление, достойное того, чтобы быть записанным в книгу рекордов Гиннесса, если она уже есть.

— Сергей принес твой портфель, — сказала мама с кухни. — Стоит в комнате. А ты, оказывается, дорос до того, что носишь девочкам портфели? Непонятно только, почему сразу двоим.

— Он решил наверстать упущенное! — фыркнула Танька, сама не зная, насколько права. — Нагрузили, как ишака! Удостоился хоть поцелуя в щечку?

— В щечку я буду целовать тебя, — буркнул я. — На день рождения.

Я ушел к себе и больше не слышал, о чем они говорили. Переодевшись в трико, я занялся тетрадкой. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, на котором я остановился, пришлось заняться медитацией. Как всегда, при первых же повторениях мантры волной накатило расслабление, безразличие сменило взвинченность, лень стало даже шевельнуть пальцем. Длилось это немного меньше обычного – минут десять, но мне хватило. Писал я все время, пока женщины возились на кухне – больше часа. Событий было много, тем более, что я писал не только о «луноходе», Парижском соглашении по Вьетнаму или перевороте в Чили, но и о таких вроде бы малозначительных вещах, как выход на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны». Закончив с августом, я спрятал тетрадь за одежный шкаф и стал думать, идти сегодня вечером гулять или нет. Конечно, принимать предложения Ленки после того, что она мне сказала – это только ронять себя в ее глазах. Но ведь на ней одной свет клином не сошелся? Наверное, ей будет полезно узнать, что я отклонил ее предложение и провел время в другой компании. Вечер будет теплым, а по друзьям соскучился не один я, поэтому гулять будут многие. Так ни до чего и не додумавшись, я решил перед обедом еще позаниматься. Тело притерпелось к нагрузкам, поэтому их уже можно было увеличивать быстрее.

Обедал я вместе с отцом. Когда поели, он следом за мной прошел в мою комнату.

— Держи! — он положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приемников и ферритовый стержень для антенны. — Транзистор для выходного каскада я тебе принесу, а выходной трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою «мыльницу» с наушника в нормальный приемник.

Я похолодел: эту «мыльницу» я выбросил из стола вместе с остальным хламом. И как об этом сказать отцу?

Радиотехникой я увлекся давно. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на лампах на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я сидел рядом, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцовского телевизора замелькали первые смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского «Лебединое озеро» и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы его упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, как-то раз в отсутствии отца я включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклепанными на нем лепестками и начал на них паять все, что попадалось под руку. Спаяв солидное сооружение, я подумал (недолго) и, припаяв в две выбранные наугад точки провода, засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Больше всего мне понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Большинство конденсаторов взорвались, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился еще один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал мне читать подшивки журналов «Радио». Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприемника, для себя делал его из редких в то время транзисторов, которые отец приносил для меня с работы. Прежний я сейчас бы прыгал от радости и целовал отца, а я смотрел на него и не знал, что сказать.

— Папа, — наконец собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу. — Понимаешь, какое дело… Ты не сердись, но я, кажется, случайно выбросил приемник, когда чистил стол от хлама.

— Так «кажется» или выбросил?

— Выбросил, — опустив голову, признался я.

— Что с тобой происходит, не скажешь? — спросил отец. — Ты был так увлечен радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приемник ты делал целый месяц. Сколько было криков и слез!

— Так уж и слез! — возразил я. — Только один раз и было, когда сдох транзистор.

— Неважно, — сказал он. — Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвешь у себя на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его достать? Не хочешь со мной поделиться?

— Я тебе скажу все, — пообещал я. — Но не сейчас.

— Надеюсь, — сказал он. — Не хотелось бы лишиться твоего доверия.

Ну и как ему сказать, если при всех своих замечательных качествах он почти начисто был лишен фантазии, а у меня ее было на двоих! После того, как он облучился от радиолокационной станции, пришлось долго лечиться в военном госпитале. Головные боли ушли, но они возвращались, если он начинал много читать. Поэтому он ничего и не читал, кроме любимого «Кобзаря» Шевченко. И откуда тогда взяться фантазии? Какие доказательства я ему мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Для него я был еще слишком мал, и авторитетом не являлся. Рассказать правду я ему мог, но не сейчас, а тогда, когда он сможет хоть частично поверить в рассказанное. Он ушел, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него в жизни единственный друг. Голова у него уже соображала неважно, и он часто без всякой причины обижался на ухаживающих за ним моих сыновей, подозревая их черт-те в чем. Как хотелось ему довериться, поделиться своими сомнениями, попросить помощи… Я чувствовал, что этого делать нельзя. Не то время и не те люди. И я еще не та фигура, чтобы серьезно воспринимать тот бред, который я бы на него вывалил. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьезных людей к своим записям. Отец в их число, увы, не входил.

Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.

— Не делай его громко, — попросила мама. — Что-то сильно разболелась голова.

— Давай помассирую точки, — предложил я. — Наверное, полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.

— Какие еще точки? — с подозрением спросила она.

— Особые, — ответил я. — На голове и на руках. Это китайская медицина, я про нее в журнале вычитал. Не бойся, больно не будет.

Одно время после института я сильно увлекался электропунктурой и точечным массажем и даже сделал для лечения пару приборов. Расположение точек я знал хорошо, на какие из них и как воздействовать при многих болезнях тоже помнил, поэтому за пять минут сделал все, что нужно.

— Действительно помогло! — удивилась мама. — Болит, но уже не так сильно. Надо будет посмотреть самой те журналы, которые ты читаешь. Я вижу, ты конфеты, которые я купила, совсем не ешь. А я их потихоньку пробую. Смотри, спохватишься, когда их совсем не будет.

— Не хочу портить зубы, — сказал я. — Вот пойду в школу, принесу мел, тогда можно будет изредка кушать сладости.

— Можно купить в аптеке хлористый кальций, — предложила мама. — Если ты так боишься за зубы. Он недорогой, мы тебе его когда-то давали.

— Сами пейте эту гадость! — меня передернуло. — А я буду лучше грызть мел. Неплохо еще толочь скорлупу яиц, но нужна ступка.

— У нас же есть керамическая ступка с пестиком, — сказала мама. — Что, забыл? Сам же в прошлом году толок в ней сахар в пудру. Давай я буду перед употреблением яиц хорошо их мыть, а ты потом истолчешь. А то в мелу все, что хочешь, может попасться. Ты сегодня вечером никуда не идешь? А то Таня уходит гулять, и твой Игорь тоже собирается в городок. Неужели опять весь вечер будешь отжиматься и стоять на голове? Все нужно делать в меру, тогда будет польза.

— Золотые слова, мамочка! — я чмокнул ее в щеку. — Непременно сегодня пойду гулять и перецелую всех девчонок. Зря, что ли, портфели таскал?

— Болтун ты, — сказала она. — Точно с тобой что-то случилось. То был такой скромник, что я не знала, что и делать, а сейчас разошелся. По крайней мере, на словах. Ты для чего сюда пришел, телевизор смотреть?

— Не буду я его сейчас смотреть, — ответил я. — Все равно еще рано для чего-нибудь интересного, а у тебя еще болит голова. Где газета?

— Лежит на трюмо, — сказала мама. — Только никуда не задевай, отец ее еще не смотрел.

Я просмотрел газету, но ничего стоящего внимания в ней не было, поэтому я ее отложил и достал из-за шкафа тетрадь. С полчаса я поработал нормально, потом принесло сестру.

— Что это ты пишешь? — поинтересовалась она, увидев меня за тетрадью с ручкой в руках.

— А тебе не все равно? — спросил я, досадуя на то, что задумался и не услышал ее шагов. — Любовные послания пишу, а вечером пойду разносить. Довольна?

— Да ладно! — примирительно сказала сестра. — Что хочешь, то и пиши. Я хотела спросить, ты точно будешь учиться игре на гитаре?

— Если купят, буду, — ответил я. — А что?

— Не слышала, чтобы в городке были репетиторы по этому инструменту, — сказала она. — Игре на пианино учат человек пять, а по гитаре, по-моему, никого нет.

— И не надо, — сказал я. — Самоучитель обойдется гораздо дешевле. А ты для чего спросила?

— Да так, — сказала Таня, повернулась и вышла из моей комнаты.

И к чему, спрашивается, весь этот разговор? Я на всякий случай убрал общую тетрадь в ящик стола и сходил на кухню попить воды. Мама прилегла на тахте и заснула, сестра была в своей комнате, поэтому я хорошо посидел над тетрадкой, закончив с семьдесят третьим годом. Едва я закрыл тетрадь, как с работы пришел отец, и проснулась мама.

— Если хочешь гулять, то покушай и иди сейчас, — сказала она мне. — Нечего мотаться по темноте.

Заварка осталась с обеда, поэтому я разогрел на плите чайник и попил горячего чая. Сразу после пития я никогда не ел, поэтому немного поболтал с родителями и пошел делать себе ужин. На белый батон намазал сливочного масла и сверху посыпал сахаром. Можно было поесть плотнее, но я не захотел. Оделся я так же, как и на торжественную линейку, только без красного галстука, и рубашку надел не белую, а с рисунком. Куда идти я заранее не решил. Можно было зайти к Сергею или Игорю, но я не стал этого делать. Несмотря на медитацию, слезы Люси и разговор с отцом подпортили настроение, и общаться с друзьями не хотелось. Впервые с моего появления в детстве пропало чувство радости, ожидания чего-то необычного. Ноги сами понесли меня к дыре в заборе, а потом через школьный пустырь к домам, где жили Сашка и девчонки. По обычно малолюдным улицам городка прогуливались небольшими группами и поодиночке ребята и девчонки от третьего класса и выше. Если гуляли и более молодые, я их не видел. Я свернул к дому Сашки и в его дворе увидел на лавочках компанию из самого Сашки, Валерки Дворкина и Светки. Странная, надо сказать, компания. Наверное, Светка только что вышла, а ребята уже сидели на лавке. Мне они обрадовались.

— А я два твоих анекдота запомнил, — сказал мне Сашка. — Рассказал родителям, им понравилось.

Интересно, как быстро мои анекдоты станут достоянием всего Советского Союза?

— Спасибо! — сказала мне Света. — Если бы не ты, я с этим портфелем надорвалась бы. От Сашки помощи не дождешься.

— А вот я надорвался, — сказал Сашка, притворно скривив свое круглое лицо. — Нет, чтобы пожалеть и оказать внимание!

— Ты ведь провожал Ленку с Люськой? — спросила меня Света. — Не знаешь, что случилось?

— А в чем дело? — насторожился я.

— Они поссорились, — сообщила Света. — Столько лет дружат…

— При мне они не ссорились, — сказал я правду. — Помирятся, что им делить?

— А правду говорят, что ты умеешь играть на гитаре? — спросила Света.

— Я такого никому не говорил, — ответил я. — Я не Сашка, зачем мне врать? Вот на пианино запросто. Могу даже спеть, и не только арию Фигаро. Только где его здесь возьмешь?

— Я могу помочь, — обрадовала меня Света. — Родители допоздна ушли в гости, инструмент свободен, так что я тебя приглашаю.

— А нас? — спросил Валерка.

— Не слышал, что сказал Гена? — насмешливо сказала девчонка. — Он обещал спеть, а большая аудитория смущает неопытных певцов. Ну ничего, я распахну окна, и вам все будет слышно.

Черт бы побрал мой длинный язык. Я знал, что сильно нравлюсь Светке. Беда была в том, что она мне не нравилась. Чисто внешне, в остальном к ней, как и к остальным нашим девчонкам, никаких претензий не было. Поэтому меньше всего я хотел идти с ней в ее квартиру и там выпендриваться. Не нужно это было ни мне, ни ей. Но отступить без потери лица было нельзя. Завтра же Сашка ославит меня на всю школу.

— Только одну вещь, — поставил я условие. — Сыграю, и тут же на улицу.

— Хорошо, хорошо! — согласилась довольная Светка. — Только ты еще обещал спеть. Пойдем со мной.

Пришлось идти. Квартира Зимаковых была на втором этаже первой от лестницы. Видимо, на улицу Светка выбежала ненадолго, потому что квартиру она не запирала. На улице еще не совсем стемнело, но в их коридоре после освещенной лестничной площадки не было видно ни зги. Она пропустила меня вперед, закрыла дверь и подтолкнула к выходу в комнату.

— Включи свет, — попросил я. — Как я тебе буду играть в темноте?

Она нехотя включила торшер и, подойдя к пианино, откинула крышку, а потом пошла открывать двери на балкон. Я взял стул, поставил его перед инструментом и уселся сам. Когда отзвучали последние аккорды, и я закончил тем, что одна дождинка все-таки не дождь, за спиной раздались всхлипывания и на мои плечи легли ладони Светки. Я вскочил как ошпаренный, едва не перевернув стул.

— Немедленно прекрати реветь! — сказал я ей. — Иначе ноги моей у вас больше не будет! Умывайся и выходи во двор, я там подожду с ребятами.

И, подхватив свои туфли, выскочил за дверь. Обулся я уже на коврике, после чего сбежал вниз по лестнице и вышел во двор. Приплыли! Возле двух скамеек собралась треть нашего класса и еще кто-то из старшеклассников. Видимо, они гуляли рядом, и мальчишки их просветили, что сейчас будет моя сольная ария. Лучше бы завтра болтал один Сашка, чем теперь будут болтать они все. Еще и родителям Светки могут передать, что их дочь в темной комнате охмурял одноклассник. Я ее родителей не знал, поэтому не мог предугадать их реакцию. Вряд ли майор Зимаков пойдет разбираться с майором Грищенко, а вот ее мать, если ум в дефиците, может заявиться и устроить скандал. К сожалению, такое на моей памяти случалось не раз, хоть и не со мной. Так, еще лучше! Игорь тоже здесь, так что завтра же мать все узнает. И Ленка с Люськой здесь, только по разные стороны скамеек.

— А я думала, что ты соврал, когда говорил, что умеешь играть, — сказала Ира. — А что ты со Светкой сделал?

— Сейчас должна выйти, — буркнул я. — Нужно закрыть дверь, а она не может найти ключ. Расходимся, товарищи, концерт окончен!

— Хорошо играл, — сказала Ленка. — И песня отличная, никогда ее не слышала. А вот голос…

— Я над собой работаю, Леночка! — ехидно ответил я. — Через полгода ты меня не узнаешь.

— Я тебя и так не узнаю! — ответила она. — Пошли, девочки, больше ничего интересного не будет.

Шесть девчонок, в том числе и те, кто были из старших классов, ушли, но остальные уходить не спешили. Я обещал Светке ее дождаться, но понял, что пока под ее окнами стоит эта толпа, она не выйдет.

— Если появится Света, скажи, что мне было нужно уйти, — попросил я Валерку и вышел со двора, чувствуя спиной Люсин взгляд.

Старый дурак! Ведь знал, что этим все закончится. Начался этот день хреново и закончился не лучше!

— Что ты такой невеселый? — спросила мама, добавив соль на рану.

— Завтра узнаешь у тети Нины, — ответил я. — Пошел я спать, а то утром рано вставать в школу.

Если бы не медитация, я бы долго вертелся в кровати, прежде чем заснуть, после нее я выключился почти тотчас же.

Физкультуры во вторник не было, поэтому утром после медитации я совершил утреннюю пробежку, а потом еще выполнил силовые упражнения. С аппетитом позавтракав, я сверился с расписанием и положил в портфель нужные учебники. Все остальное в него было сложено заранее. Оделся я за пару минут, бриться, слава богу, было не нужно, поэтому осталось последнее – завязать проклятый галстук.

— Мам, — подошел я к матери. — Не знаю почему, но у меня на галстуке получается не узел, а черт-те что. Покажи, как ты завязываешь!

— Давай я тебе сейчас завяжу, а напомню, как это делается, когда придешь со школы.

Кто бы возражал! Я надел куртку, схватил портфель и сумку со сменной обувью и припустил к дыре в заборе. На той стороне меня поджидал Сергей.

— Говорят, ты начал ухлестывать за Зимаковой? — спросил он, когда мы поздоровались. — А как же Ленка? Или она – это уже прошлое?

— Для меня все они – это прошлое, — ответил я. — Кто тебя просветил, Игорь?

— Да, мы еще перед сном гуляли возле дома. Тебя сестра научила играть?

— Сам по самоучителю, — честно ответил я. — Только я одну песню нормально и заучил.

— Теперь о тебе долго будут болтать, — сказал он. — А Светка вчера так и не вышла, хотя ее специально долго ждали.

Мы зашли в вестибюль школы, переобулись и поставили свою обувь в гардероб. Кроме нашей технички и нескольких школьников младших классов здесь никого не было.

— Три минуты осталось! — сказал Сергей, глянув на большие настенные часы. — Ходу, сейчас Зинаида придет!

Звонок зазвенел, когда мы уже подбежали к дверям нашего класса, располагавшегося на втором этаже в самом конце коридора.

Глава 5

Когда мы заскочили в дверь, на мгновение класс замер, но тут же все опять занялись своими делами. Я сел за свою парту, раскрыл портфель и быстро выложил все необходимое к уроку русского языка.

— Привет! — поздоровался я после этого с сидящей рядом Леной.

— Привет, — отозвалась она. — Начинаешь новую жизнь с опоздания?

— Нет учителя – нет и опоздания, — отозвался я и крикнул классу: – Тихо, вы, Зинаида идет!

Шум моментально стих, и в наступившей тишине стал хорошо слышен приближающийся стук каблуков женских туфель. Вошла классная, и мы все встали. Она поздоровалась, мы ответили и сели на свои места.

— Еще раз поздравляю вас с началом учебного года, — сказала Зинаида. — Сегодня у нас не будет ничего нового. Хочу посмотреть, что вы запомнили из программы прошлых лет. Повторение – мать учения, поэтому Кулешин к доске. И не забудь дневник.

Игорь пробыл у доски минут пять. Он записывал диктуемые предложения, а потом объяснял, почему написано так, а не иначе. Слушать его было неинтересно, поэтому я рассматривал своих одноклассников, стараясь делать это не слишком явно, но Зинаида заметила.

— Грищенко, не верти головой. Ты у нас следующий. Садись, Кулешин. Ответил ты на твердую тройку, но, учитывая, что сегодня первый день занятий, поставим тебе четверку. С минусом.

Довольный Игорь отправился на свое место, а я, не дожидаясь повторного приглашения, взял дневник и вышел к доске. Задание у меня было то же самое: написать и объяснить, что я и делал. Не могу сказать, что в конце своей жизни писал совсем без ошибок. По моему мнению, в русском языке вообще не делают ошибок единицы: уж очень он сложен. Но никаких таких сложностей в том, что мне диктовали, не было, а все правила я помнил дословно, поэтому не сделал ни одной ошибки, несмотря на то, что отвечал вдвое дольше Кулешина.

— Ну что же, — подвела итог Зинаида. — Удивил и обрадовал. Не ожидала от тебя такого ответа. Молодец, «отлично»!

Мой дневник украсила первая пятерка, а по классу пронеслась волна перешептывания.

— Тишина! — навела порядок Зинаида. — Продолжаем работать. Остроумов к доске!

— Зинаида Александровна! — сказал Владимир, идя к доске, как на эшафот. — А почему вызывают одних мальчиков? Где справедливость?

— Вот когда ты будешь сидеть за этим столом, тогда и будешь решать, кого вызывать, а кого – нет, — сказала Зинаида. — Положи дневник на стол, что ты в него так вцепился? Бери мел, поборник справедливости, и пиши.

Зинаида вызывала учеников одного за другим, а я, чтобы не терять времени даром, начал продумывать, что сегодня напишу в тетради за следующий год. Прозвенел звонок, и мы вопросительно уставились на классную.

— Нового я вам ничего не давала, — сказала она. — Поэтому на дом в виде исключения сегодня ничего задавать не буду. Можете идти на перемену.

Я сидел ближе всех к двери, первый и выскочил из класса, как только его покинула классная. Она шла по коридору, поэтому я, стараясь не срываться в бег, быстро пошел к лестнице. Пока было тепло и сверху не сыпались осадки, мы все перемены проводили в школьном дворе. Обуви при этом, естественно, никто не менял, но руководство школы закрывало на это глаза. Какая грязь на сухом и чистом асфальте? Уже на лестнице меня догнал Сергей.

— Здорово отвечал! — хлопнул он меня по плечу. — Надо было вам с Сашкой спорить не на итоговые оценки, а на щелбан за каждую твою пятерку, а то слишком долго ждать результатов. Что ты так сорвался? От славы все равно никуда не убежишь!

В этом я и сам почти тотчас же смог убедиться, когда меня начали окружать одноклассники.

— Ты что, все лето занимался русским? — спросила Ирка. — Две пятерки за урок, и одна из них твоя! Я вообще не помню, когда ты по русскому получал пятерки!

— Ребята, она ведет учет моим оценкам! — сказал я рассмеявшимся одноклассникам. — Что-то здесь не так!

— Да ну тебя! — сказала покрасневшая Ира. — Я тебя похвалить хотела, а ты…

— А я пошутил, — ответил я. — Извини, если обидел.

— Извиняю, — успокоилась Ира. — Слушай, у меня к тебе просьба. Ты вчера пел хорошую песню, но мы не все слова запомнили. Запишешь?

— Запишу, — вздохнул я. — Завтра принесу текст.

— Это правда, что ты вчера пел для Зимаковой? — спросил Ромка Добров – самый низкий из ребят нашего класса.

— Нет, неправда, — ответил я. — Я вчера для многих пел, просто из ее комнаты. Гитары пока нет, да и не умею я еще на ней играть, а пианино с собой не потаскаешь.

— Сашка говорил, что ты рассказывал анекдоты. Расскажи и нам.

— Я у вас что, штатный юморист? — недовольно сказал я. — Сейчас перемена закончится. Ладно, один анекдот успею. Сидел дома, было грустно… Пришел друг и сказал, мол, не грусти, сейчас спою. И ведь споил, сволочь! Все, пошли, а то сейчас прозвенит звонок.

Звонок прозвенел, когда мы толпой поднимались по лестнице. Вторым уроком была зоология. Все предметы, кроме физкультуры и труда, у нас преподавали женщины. Учительницу зоологии звали Екатериной Дмитриевной. Зоология была легка в изучении, и Катерина не зверствовала, поэтому этот урок был одним из любимых у большинства. Она вошла в класс, едва мы успели рассесться по своим местам, поздоровалась и сразу же начала объяснять новую тему, следующую в учебнике за той, на которой мы закончили изучение в прошлом году. Слушать известные вещи было неинтересно, поэтому я опять углубился в семьдесят четвертый год. Я как раз дошел до военного переворота в Нигере, когда меня толкнула Лена. Да больно, черт!

— О чем ты так задумался, Грищенко? — спросила стоявшая рядом с нашей партой Катерина. — Ты так хорошо знаешь зоологию? Может быть, ты тогда нам сам расскажешь о многообразии современных пресмыкающихся?

Вчера вечером я пробежался глазами по тексту будущего материала, поэтому сейчас без запинки затараторил его слово в слово.

— Большинство пресмыкающихся – типичные наземные животные. В отличие от земноводных, у них хорошо развиты легкие, нет кожного дыхания, и поэтому они не нуждаются в регулярном смачивании кожи. Размножаются…

Она остановила меня, когда я начал излагать следующую тему.

— Молодец, ставлю «отлично». Но лучше все же не изучать материал самому, а делать это в школе на уроках. Давай дневник и садись.

До самого конца урока я тренировался делать одновременно две вещи: следить глазами за учительницей, и мысленно составлять текст следующей записи в тетрадь. Катерина нас редко задерживала, не сделала она это и сейчас. Посмотрев на часы, она закончила урок на пару минут раньше, встала и ушла. Поэтому по звонку многие рванулись к двери и бегом помчались по коридору, стремясь быстрее очутиться на улице.

— А ты почему никуда не побежал? — спросила Лена, которая тоже осталась за партой.

— Толку-то, — ответил я. — Пока туда, да обратно – уже половина перемены пройдет. Я лучше погуляю на большой. А к тебе будет просьба в следующий раз не толкаться так сильно коленями, они у тебя острые.

— Я тебя толкнула локтем! — возмутилась она. — Ты меня напугал! Уставился в угол класса, и глаза какие-то стеклянные!

— Хорошо, когда за тебя боятся лучшие девочки класса! — обрадованно заявил я. — Ладно, я тебя прощаю!

— Я не за тебя, я тебя испугалась, — ответила она и обернулась к начавшим собираться вокруг нашей парты одноклассникам. — Вам здесь медом намазано? Или на улице идет дождь?

— Расскажи анекдот, — попросил Валерка, не обращая внимания на Лену. — Давай хоть один, время еще есть.

— Я вам штатным клоуном заделался? Ну ладно. Восьмилетний Егорка был удивлен, когда на его дне рождении подвыпивший отец пожелал прожить ему еще столько же.

В открытую дверь заглянули двое мальчишек из восьмого класса, видимо, привлеченные доносившимся из-за нее смехом.

— Здесь рассказывают анекдоты? — спросил один из них.

— Какие анекдоты? — возмутился я. — Через минуту звонок! Давайте, расходитесь.

Зазвенел звонок, и класс начал быстро наполняться учениками. Следующим уроком был урок химии. В шестом классе мы ее не изучали, поэтому первым делом вошедшая учительница нам представилась, а потом познакомилась с нами. Она сказала, что часть ее уроков будет проходить в химическом кабинете.

— Я вас об этом буду предупреждать заранее, а сегодняшний урок у нас будет вводным. Мы поговорим…

Химию я тоже просмотрел, поэтому занялся своими делами. Я знал этот предмет не так хорошо, как многие другие и собирался уделить ему больше внимания, но не сейчас, когда излагают только общие вопросы. Урок закончился как раз тогда, когда я полностью определился с тем, что стану писать в тетрадь. На большую перемену я, как и все, пошел на улицу. На лестнице я обогнал Люсю.

— Ты меня сторонишься, — сказал я, притормаживая, чтобы идти рядом с ней. — Это из-за меня, или из-за того, что ты поссорилась с Леной?

— Тебе это так важно знать? — искоса посмотрела она на меня. — Зачем?

— Я всегда к тебе хорошо относился, — ответил я истинную правду. — И дружить хотел, только стеснялся. И если я тебя обидел своей болтовней, то прости, пожалуйста! Намеренно я этого делать не хотел. И ваша ссора меня очень огорчает. Дружба – это слишком большая ценность, чтобы бросаться ей вот так. Кто из вас виноват?

— Обе, — ответила она. — Но первой начала я.

— Ты же умница! — сказал я. — Первая начала, первой и подойди попросить прощения. Что смотришь? Знаешь, как неприятно, когда из-за тебя плохо другим людям?

— Я подойду, — сказала Люся. — Спасибо.

И быстро, почти бегом вышла из вестибюля на улицу. Мне последовать за ней помешали парни из класса сестры.

— Говорят, что ты знаешь много анекдотов, — сказал один из них. — Расскажи.

Меньше всего я хотел рассказывать свои байки старшеклассникам, но и ссориться с ними не хотелось. И из-за сестры, и из-за того, что я знал, что они хорошие ребята.

— У меня нет никакого желания убивать на вас перемену, — откровенно сказал я. — Один анекдот и все.

Давай один, — согласился Витька Платов.

— Красота и ум могут быть параллельны. Но, как и всё параллельное, они не пересекаются. Я побежал.

Пока они врубались в смысл сказанной фразы, я уже был на улице.

— Чего они от тебя хотели? — спросил подошедший Сергей.

— Хотели, чтобы я их посмешил, — ответил я. — Пошли к нашим, пока они не вывалили из школы.

— Сергей, отойди, пожалуйста! — попросила подошедшая Зимакова. — Гена, извини, что все так получилось. Я не хотела плакать, так вышло. Я родителям рассказала, что позвала тебя сыграть, а то могли всякое наболтать. Отец хотел с тобой познакомиться.

Прекрасно! Чтобы никто ничего не наболтал, она взяла и наболтала сама! Если в классе узнают, что дело дошло до знакомства с родителями… От необходимости что-то отвечать меня избавили наши одноклассники, начавшие собираться к нам со всех сторон.

— Будешь Сашке отвешивать щелбаны, не убей, — пошутил подошедший Валерка.

— Подумаешь, две пятерки! — пренебрежительно сказал Сашка. — Пусть он попробует у Зинаиды пятерку по английскому получить. Могу на рубль поспорить, фиг получится!

Видимо, во мне взыграла та часть, которая была от ребенка. Я разозлился и решил его проучить.

— Ловлю на слове, — сказал я ему. — Если я сегодня у классной получаю пятерку по английскому, ты проиграл. Только денег я у тебя не возьму. Завтра принесешь две общие тетради, и мы в расчете.

Черт, вот что я делаю? С другой стороны, неохота на каждом уроке ходить, как по тонкому льду. Бахнуть Зинаиде по голове своими знаниями один раз, потом можно будет и расслабиться. Ну и что она сделает?

— Расскажи анекдот, — пристал Валерка.

— На сегодня все! — отрезал я. — Хватит, достали уже с этими анекдотами!

— Как достали? — не понял он. — Кого? Тебе что, жалко?

— Смешат комики на эстраде! — сказал я ему. — У людей такая работа. А я вас смешить не нанимался. Есть настроение и желание сделать вам приятное, я и сам пошучу, если ничего этого нет, не стоит и просить. А то скоро вся школа будет ходить следом и выпрашивать: дай анекдотик! Уже ходят.

Подошли девчонки.

— Грищенко, это правда, что ты подружился с Зимаковой? — спросила Смирнова.

— Я в этом классе на фамилию буду отзываться только учителям, — ответил я, поворачиваясь к ним спиной. — Не знаешь имени – проходи мимо.

— Подумаешь! — фыркнула она. — Тоже мне, жених и невеста!

— Никто не огражден от возможности сказать глупость. Беда, когда ее высказывают обдуманно, — сказал я ей вслед когда-то вычитанную фразу. — Пошли, ребята, перемена сейчас закончится.

Обычно урок английского наша классная на английском и вела. Только когда ей попадался очередной тупица или безнадежный лентяй, которые не понимали самых простых фраз, она их ругала по-русски. На этот раз она, как всегда, поздоровалась на английском, выслушала наши ответы и перешла на русский.

— Вам на лето было задание составить простой рассказ на тему, как вы его провели. Кто-нибудь желает выйти к доске? Никого нет? Странно. Ну тогда я вызову сама. Грищенко, пожалуйста! Я слышала, ты хочешь выбиться в отличники? Даже, кажется, с кем-то на это поспорил.

Кто же это ей меня заложил?

— У меня было очень скучное лето, — по-английски сказал я, вставая из-за парты. — Мотался один по лесу и скучал дома. Все друзья разъехались, а книги в библиотеке я уже перечитал по второму разу. Вот я от нечего делать занялся английским. Изучил, а теперь думаю, стоило этим заниматься или нет. Придется скучать на ваших уроках. Даже не знаю, о чем еще рассказать. Разве что про грибы и ягоды, но это неинтересно.

Из всего класса, кроме самой Зинаиды, мой рассказ более или менее поняли Люся с Леной и Сашка, который неплохо знал английский. Остальные вытаращились на меня, не понимая, что происходит. Да и троица наших знатоков выглядела ненамного лучше остальных.

— Я не знаю, как это может быть, — сказала Зинаида. — Но язык ты знаешь лучше всех в классе! И это после троек в течение двух лет!

— Скрытые способности, — сказал я, честно глядя ей в глаза. — И потом, я всегда смущался, когда шел отвечать, а волнение мешает. Сразу все выученное улетает из головы.

— В последней фразе ты взял не тот глагол, — по-русски сказала классная.

— Вот видите! — я тоже перешел на русский. — Мне еще нужно над собой работать. Я могу сесть?

Дальнейший урок прошел кое-как. Класс взволнованно шушукался, а выбитая из колеи Зинаида никому не сделала замечания, быстро опросила самых лучших учеников и ушла на пять минут раньше звонка, чего никогда прежде не делала.

— Ты ее добил! — сказал Валерка. — Не расскажешь, как можно выучить язык за три месяца? Пять рублей дам! Точно дам, у меня есть деньги.

— Сашка, — сказал я спорщику. — Две тетради за тобой. Завтра жду.

— А что она тебе поставила? — спросил он.

— Сейчас посмотрю, — сказал я и взял свой дневник со стола. — Пять с плюсом.

— Это не ты! — вдруг сказала Лена. — Ребята, это не он! Я не знаю, может ты брат, может быть, двойник, но не тот Грищенко, который был раньше! Человек не может так измениться за лето!

Все замерли, ожидая, что я отвечу.

— Братьев у меня нет, по крайней мере, родных, — ответил я. — Двойники, как и у каждого человека, наверное, есть. Но кому придет в голову вас разыгрывать? Родители не заметили бы подмены? И потом, это легко проверить. Наверное, многие из вас могут вспомнить что-то такое, что знаю я, и не может знать никакой двойник. Нельзя в подробностях передать кому-либо знание своей жизни. Вспомните, и я отвечу.

— Над тобой опытов не делали? — спросил Ромка.

— Точно! — сказал я ему. — Отловили пришельцы, пока вы все отдыхали, раскрыли скрытые способности и стерли память о своем эксперименте…

— Я скоро и в пришельцев поверю! — сказала Лена.

— А какая для вас, собственно, разница из-за чего я изменился? — спросил я класс. — Я перестал быть самим собой? Вам от моих изменений плохо? Хотите, чтобы я опять превратился в не слишком умного фантазера с посредственной успеваемостью? Или просто терзает любопытство?

— Меня ты и такой устраиваешь! — сказал Сергей. — Не хочешь говорить, что произошло, так это твое право. Мало ли кому любопытно, перебьются!

Зазвенел звонок, и я первый вышел из класса. Внезапно я почувствовал себя полностью вымотанным. Не хотелось никого видеть, и если бы была такая возможность, я бы отпросился с последнего урока. Почему-то на улицу за мной никто из класса не вышел. Пару минут там постояв, я зашел в школу. В вестибюле я встретил Сергея.

— Не скажешь, почему нет никого из наших? — спросил я.

— Это тебе надо благодарить Люську, — ответил он. — Она, когда ты ушел, встала в дверях и такое сказала… Слушай, она, наверное, в тебя втюрилась, как и Зимакова. Сказала, что тебе сейчас плохо, и чтобы никто к тебе не лез с дурацкими вопросами и просьбами, не говоря уже о каких-то там проверках. Тебе надо было слышать, как она говорила.

— Пошли, — устало сказал я. — Сейчас будет звонок.

Звонок прозвенел, когда мы были на подходе к классу. Я зашел в дверь и, ни на кого не глядя, сел на свое место. Через минуту зашла учительница физики, и начался урок. У нас был кабинет физики, но занимались мы в нем не очень часто. Сейчас тоже занятия шли в классе. Никаких опросов не было, нам просто рассказали новый материал и дали задание на дом. Прозвеневший звонок подвел черту под моим первым учебным днем. Забрав портфель и поменяв обувь, я в компании Сергея с Игорем отправился в свой городок. Больше никто из класса в нашем городке не жил.

Дома меня ждал разговор с мамой, которую мать Игоря уже просветила по поводу моих вчерашних похождений.

— Я понимаю, что ничего плохого не было и не могло быть, — выговаривала она мне. — Но ты же знаешь людей и их языки! Я не против, если у тебя будут подруги, наоборот, только обрадуюсь. Но ходить к ним все же желательно днем, а не ночью, и чтобы о твоих визитах знали их родители.

— Это была еще не ночь, — ответил я. — А родителям она потом сказала. Так получилось, больше я ни к кому ходить не собираюсь. Вот мой дневник, а я пойду к себе. Что-то я за сегодняшний день устал и хочу отдохнуть.

Я дождался порции похвал, после того как мама прочла дневник, и, несмотря на усталость, стал выполнять все, что обычно делал в это время. Последними были медитация и тетрадь. Когда со службы пришел отец, ему первым делом продемонстрировали три моих пятерки в дневнике.

— Молодец! — сказал он, радостно улыбаясь. — Не ожидал, что у тебя так быстро начнет получаться. Я узнал насчет гитар у одного из наших офицеров. Оказывается, они не так уж дорого стоят. Через пару дней продадим пианино и в ближайшие выходные купим тебе гитару.

— Спасибо, папа, — вяло поблагодарил я. — К ней еще нужно будет купить самоучитель.

— Ты сильно устал, — сказал он мне. — Уроков еще не задали? Вот и хорошо. Бросай все свои дела и ложись в кровать.

Я подумал и решил воспользоваться его советом. По моим расчетам на заполнение тетрадей мне было нужно четыре месяца, а у меня их до отпуска отца еще десять. Почему бы не отдохнуть, если плохо.

Утром от вечерней хандры не осталось и следа. Надо было делать выводы из случившегося и относиться спокойнее к заморочкам в школе, иначе я за год просто рехнусь. В конце концов, они все еще только дети, а я… Я постоял немного и сел обратно в кровать. Было непонятно, что со мной происходит, но я уже не чувствовал себя взрослым и много прожившим человеком. Память никуда не делась, но прожитая жизнь воспринималась, как много раз просмотренный и хорошо знакомый кинофильм. Я знал, что психика зависит от состояния тела, но не могло же так случиться, что сознание мальчишки и его молодое тело так на меня подействовали! Или могло? Ольга говорила, что влияние будет, но я никогда не думал, что и в душе стану пусть не мальчиком, но уже и не взрослым человеком. Хотя чего я паникую? Я умнее того, кто был прежде, по-прежнему знаю много такого, до чего теперешнему человечеству еще расти и расти. Потянуло к сверстникам и возникло желание выпендриваться? Значит, буду с этим бороться. Ума и опыта у меня достаточно, а с девчонками как-нибудь разберусь. Это через год с этим будет сложнее, а пока все они еще соплячки! Я прислушался к себе и понял, что с последним высказыванием не согласен. Вот черт! Ладно, с этим как-нибудь разберусь позднее. А пока медитация и бег! Как в той жизни, так и в этой занятия трансцендентальной медитацией, помимо всего остального, привели к резкому уменьшению необходимого времени на сон. Спать меня заставляли ложиться в десять, и лишь иногда можно было отвоевать лишний час на работу. А вот вставал я без всяких будильников, когда еще не было пяти утра. Высыпался прекрасно и успевал сделать до школы массу дел. Вот и сегодня я занялся медитацией, потом пробежал туда и обратно половину дороги до станции и выполнил все силовые упражнения. Асаны у меня всегда выполнялись вечером. Результаты регулярных занятий начали сказываться, несмотря на то, что занимался я всего десять дней. Двадцать раз я уже отжимался, что для этого тела было большим прогрессом. Мог бы и больше, но боялся потянуть мышцы и надолго завалить тренировки. Лучше все делать постепенно. В школу нужно было к восьми, так что я еще успел включить допотопную газовую колонку с двумя рычагами, искупаться и съесть приготовленный мамой завтрак. В школу опять пришлось бежать бегом. Сегодня первым уроком была история. Я примчался за несколько минут до прихода учительницы, поэтому на разговоры времени не осталось. История СССР была интересным предметом, но все портила необходимость запоминать огромное число дат. Запомнить их для одного урока было не очень сложно. Но уже через несколько дней все запомненное благополучно забывалось. Слава богу, теперь с этим не было никаких проблем.

Вторым уроком была математика, которую вела классная, и мой дневник украсила еще одна пятерка. Кстати, завтра будет литература, и я совершенно случайно обнаружил подлянку в виде нескольких непрочитанных книг из обязательного списка, выданного на лето. Троечнику все читать было необязательно, мне же теперь нужно было после уроков срочно бежать в библиотеку. Третьим уроком была география СССР, а на большой перемене ко мне подошла Ира и попросила текст песни. Так я сделал второе неприятное открытие за сегодняшний день. Оказывается, можно прекрасно помнить то, что было, скажем, сорок лет назад и забыть об обещании, данном вчера. Пришлось достать блокнот и срочно записывать нужный текст. С анекдотами ко мне перестали приставать, чему я был только рад. Я и впоследствии их рассказывал неоднократно, но только тогда, когда это было нужно мне, а не всем остальным. Девчонки как сговорились: никаких попыток сближения никто не предпринимал. Я постарался убедить себя, что это только к лучшему, но неприятный осадок остался. Я очень быстро врастал в учебу и в свой класс. Никто не вспоминал событий первого дня учебы, чему я был только рад. Перед последним уроком, которым было пение, ко мне подошел Сашка и положил на парту две общие тетради. Знал бы он, что проигранный им рубль пошел на спасение человечества!

Пение тоже вела классная. В школе не было ни одного музыкального инструмента, не было даже проигрывателя и дисков с музыкой по программе. Поэтому мы занимались чисто теоретически, ну и иногда пели, выходя к доске по нескольку человек.

— Я узнала, что в нашем коллективе появился певец, — сказала Зинаида, открывая первый в этом году урок. — Это хорошо, а то музыкантов половина класса, а петь некому.

Половина не половина, а треть класса умела играть на чем-то еще, кроме нервов родителей. Сашка играл на баяне, Валерка увлекался барабаном, а семь девчонок учились игре на пианино, причем почти у всех были свои инструменты.

На уроке пения дисциплина у нас немного ослабевала, поэтому я счел возможным внести пояснение.

— Зинаида Александровна, если вы имеете в виду меня, то зря. Голос – это единственное во мне, что еще далеко от совершенства. Тем более я не смогу петь без аккомпанемента. Но обещаю в самом ближайшем будущем заняться голосом, а через неделю должны купить гитару. Когда я буду готов, я обязательно спою и сыграю. Дайте хоть пару месяцев!

— Ты от скромности не умрешь! — сказала она под смех класса. — Ладно, я запомнила, два месяца у тебя есть.

Пятница прошла так же, как и четверг, за исключением того, что последним уроком у нас был труд, который вел Брыксин – отец Любы, сидевшей в нашем классе за одной партой с Люсей. Этот урок я не любил из-за собственной слабости и бесполезности тяжелого физического труда. Токарный станок у нас был всего один, и работать на нем учили только старшеклассников, а мы слесарничали, обтачивая стальные заготовки напильниками со сбитой насечкой. Водянки при этом обеспечивались автоматически. Выше тройки я по этому предмету не поднимался. На этот раз я даже не стал пробовать, а сразу же подошел к учителю и протянул напильник.

— Василий Павлович! Этот инструмент не годен к работе, тем более по железу. У него от насечки остались одни воспоминания. Прошу выдать нормальный инструмент!

— Ишь ты! — он с любопытством на меня посмотрел. — Ты прав – напильник дрянь. А где я тебе возьму другие? Вас с этим инструментом работает полсотни человек, а мне его меняют в лучшем случае раз в три года.

— Тогда давайте мы сейчас не будем уродовать руки, а я вам в понедельник принесу шесть-семь хороших напильников. Я думаю, для школы полк такую малость выделит. За пару раз заменим их все. Могу даже заняться этим прямо сейчас.

Результатом этого разговора было то, что меня освободили от занятий. Я бросил дома портфель и не стал звонить отцу, а пошел к нему на работу в штаб. Летом я часто околачивался на территории полка и даже обедал в солдатской столовой, чтобы не мотаться домой, поэтому меня все знали и через вертушку проходной пропустили без разговора, услышав мое стандартное «к отцу». В штабе тоже проблем не было. Кабинет отца был на втором этаже, куда я поднялся мимо поста у знамени полка.

— Тебя чего принесло? — спросил отец. — Почему не позвонил?

Я объяснил ему ситуацию и стал ждать. Отец позвонил начальнику штаба, тот – командиру полка, и через десять минут из автохозяйства принесли десяток новеньких напильников. На следующий день они очутились в школьной мастерской, а мой дневник украсила очередная пятерка, на этот раз по труду. Пятницу я как-то не заметил, так быстро она проскочила. В субботу у нас был первый в этом году урок физкультуры. Формой было обычное хэбэшное трико синего цвета и кеды. Пока было тепло и сухо, мы занимались на пустыре за школой, где по дорожкам и на площадке для прыжков в длину был насыпан песок. Этот урок у нас традиционно был последним в расписании. Проводил его наш физрук – крепкий молодой мужчина, на которого засматривались старшеклассницы. Мы сделали разминку, побегали и разошлись по домам. Занятия в зале мне нравились гораздо больше, но их время еще не наступило. Итак, я отучился свою первую школьную неделю. Пианино продали, но купить гитару на выходные не получилось. Надо было ехать в Минск, и сделать это отец хотел сам. Всю субботу он не вылезал со службы, а по воскресеньям работали только некоторые продовольственные магазины.

— Не огорчайся! — сказал он мне. — Во вторник я должен выехать в штаб округа, заодно заедем куда надо и по твоему вопросу.

Глава 6

Прошел сентябрь. Я многого смог добиться за прошедшее время. Наконец начали расти мышцы, чем сразу же похвасталась мать перед своими подругами. Увеличились бицепсы, появились грудные мышцы и начало нарастать мясо на плечах. Ноги тоже окрепли и уже не были такими худыми. Весов дома не было, поэтому не знаю, какой я набрал вес, но рубашки стали тесноваты. Отжимался я уже полсотни раз и мог без остановки пробежать до железнодорожной станции и обратно, что и делал каждый день, когда по утрам не было дождя. А это в один конец было около трех километров. Теперь мне для занятий стали нужны гантели, о чем я и сказал отцу, получив сначала заверения в том, что на хорошее дело денег не жалко, а потом и сами гантели, как я и просил, по три килограмма. Асаны стали выполняться легко, а неделю назад я к ним добавил несколько дыхательных упражнений и упражнения на увеличение размеров грудной клетки. Еще раньше был интересный разговор с родителями.

— Папа, я хочу научиться петь! — сказал я отцу, когда он вечером после ужина прилег на тахту.

— И что для этого нужно? — спросил отец. — Яйца?

— С твоим голосом петь? — вмешалась в разговор сестра, которая как раз вышла с кухни. — Мама, слышишь? Гена решил стать певцом!

— Яиц не нужно, — ответил я отцу, проигнорировав ее наезд. — Чтобы укрепить голосовые связки и вообще улучшить голос я хочу использовать йогу.

— Но ты же и так делаешь эти свои асаны, — сказала из кухни мама. — Что еще нужно?

— У йоги много направлений, — пояснил я. — Я хочу использовать мантра-йогу. Поэтому с вами и разговариваю. Если я начну ее применять, не поставив вас в известность, подумаете, что я рехнулся.

— А что в ней такого? — забеспокоилась мама.

— Ничего страшного, — успокоил я. — Просто необычно. Мне будет нужно подолгу издавать звуки, которые называются мантрами. Вы не против?

— Хорошо, что у нас комнаты в разных концах квартиры, — сказала сестра. — Но все равно, начнешь издавать свои звуки, закрывай дверь. Мне и твоей гитары достаточно. И Платовых предупредите, чтобы не пугались.

С того вечера я стал ежедневно тратить еще по полчаса на мантры. Гитара, которую ругала Таня, давалась мне тяжело. Видя, как я мучаюсь с самоучителем, отец договорился с одним из лейтенантов, живших в однокомнатных квартирах первого из наших домов, и он уделил мне пару вечеров, показав, как пользоваться инструментом, а заодно настроил и мою гитару. Сейчас я по памяти пытался разучить одну-единственную мелодию, и, кажется, наконец начало получаться.

С выполнением своего плана я тоже неплохо продвинулся. Вчера я записал все события девяносто восьмого года, закончив вторую тетрадь. В школе все как-то успокоилось. Незаметно для себя я выбился в лидеры класса, оттеснив Валерку Дворкина. Мне это было не нужно, но не спорить же с классом, тем более что это лидерство проявлялось только в отношении одноклассников и никаких видимых преимуществ не давало. Я по-прежнему на большинстве уроков планировал свои вечерние записи и приносил домой в дневнике пятерки, радуя родителей. Были и четверки, но редко. Девчонки вроде угомонились, а Люся с Леной дружили, как прежде.

Сегодня было воскресенье, и на завтрак собралась вся семья. Обычно у нас во время еды было не принято разговаривать за столом, но по воскресеньям это правило частенько нарушалось.

— Мне Нина рассказала анекдот, — сказала мне мама. — Смешной. Самое интересное, что ей анекдот рассказал сын, который услышал его от тебя.

— Он всей школе анекдоты рассказывает, — выдала меня Танька. — Говорят, даже Новикову рассказал.

— Ты рассказал директору анекдот? — не поверила мама.

— А что, директор уже не человек? — прожевав макароны по-флотски, ответил я. — Подвалил ко мне в вестибюле и спрашивает, правда ли то, что я рассказываю в школе анекдоты. Я их к тому времени уже мало рассказывал, но не врать же? Потом спросил, приличные или нет и попросил рассказать один. Ну я ему и рассказал.

— И что? — заинтересовалась мама.

— Посмеялся и пошел в учительскую, наверное, рассказывать учителям. Как раз была большая перемена.

— А нам расскажешь? — спросил отец. — Говорят, смех продлевает жизнь.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Слушайте. Сын говорит матери, что больше не пойдет в школу. Она его спрашивает, почему, а он отвечает, мол, ну ее, эту школу. Опять Кузнецов будет бить учебником по голове, Васильев начнет из рогатки целиться, а Воронин будет подножку ставить. Не пойду. А она ему говорит, что ты, сынок, должен идти в школу. Во-первых, ты уже взрослый, сорок лет исполнилось, а во-вторых, ты же директор школы.

— И он смеялся? — спросила мама.

— Вы же смеетесь.

— И где ты их только берешь! — сказала сестра. — Наши мальчишки из него этих анекдотов десятка три вытянули!

— Чаще ходи в библиотеку, — посоветовал я ей. — Там, если хорошо покопаться, еще и не то найдешь.

— И все приличное? — спросил отец.

— Неприличного нет, — ответил я. — Есть недетские анекдоты, но я их никому не рассказываю. Ну, например, что мозги и грудь у женщины напоминает сообщающиеся сосуды. Чем больше одно, тем меньше другое.

— Глупый анекдот, — обиделась мать, у которой груди были приличных размеров. — Лучше бы тебе вообще это прекратить.

— Я его сам умным не считаю, — успокоил я ее. — И вообще, теперь рассказываю анекдоты очень редко.

— А что ты все пишешь по вечерам? — спросила мама. — То никогда от нас никаких секретов не было, а теперь появились!

— Рассказы я пишу в жанре фантастики, — соврал я. — Но пока получается плохо. Как только из-под моего пера выйдет что-то хорошее, я тебе первой принесу почитать.

— Сильно разбрасываешься, — сказала Таня. — И спорт, и музыка, и петь скоро начнешь, а теперь еще и рассказы. В наш ансамбль записаться не хочешь?

— Мне и вальса хватит, — отказался я. — Где я вашу мазурку буду танцевать?

— А что за мелодию ты наигрывал вчера вечером? — спросила Таня. — Красивая. Я ее раньше не слышала.

— Разучиваю одну песню, чтобы спеть на дне рождения, — ответил я. — Я смогу на него пригласить друзей?

Мои дни рождения в обязательном порядке отмечались каждый год. Сначала садились за стол семьей, потом мы с сестрой уходили, а родители приглашали Платовых и продолжали застолье уже сами, поставив на стол бутылку водки. Пили на таких посиделках чисто символически, и бутылки хватало на два-три раза.

— Конечно, пригласи, — согласилась мама. — Можно не только мальчиков.

— В него в классе половина девчонок влюблена, — засмеялась сестра. — Для того такие мышцы и качает. Только влюблены, наверное, не те. То портфели им таскал, а теперь после окончания уроков летят с Сергеем домой.

— Дожди, потому и летим, — сказал я. — Что за радость гулять по такой погоде? Я даже велосипед уже не беру.

— Наверное, мы через год отсюда уедем, — сказал отец. — Когда я ездил в штаб округа, был разговор о моем переводе в Прибалтику с хорошим повышением в должности. Но подполковника мне уже не дадут, и года через два все равно уберут на пенсию. Так что я, если предложат, буду отказываться. Доработаю здесь сколько получится, а потом поедем на Дон к старикам.

Я знал, что его демобилизуют в феврале следующего года. В той жизни это у меня вызвало радость, сейчас я ничего, кроме грусти, не испытывал. Не хотелось мне уезжать из этого микрорайона в лесу, но, как и в прошлый раз, от моего желания ничего не зависело. Ладно, до этого еще больше года. Я задумался. Мою ложь насчет написания рассказа следовало чем-нибудь подкрепить. Написать, что ли, что-нибудь из того, что запомнилось особенно хорошо? А что? Мальчишкой я прочел массу рассказов, особенно в журнале «Техника молодежи», но почти все они были на мой искушенный взгляд откровенно слабы. И что самое главное, я не знал, когда что написано. При прочтении меня это просто не интересовало. Позже я уже не любил читать рассказы, предпочитая большие по объему произведения. А перестроечная литература вообще не годилась. Попробуй, например, принести в любую редакцию что-нибудь вроде «Фугу в мундире». Разврат и махровая антисоветчина! Отец мигом вылетит из армии, а на то, что сделают со мной, у меня просто не хватало фантазии. Отца и так чуть не выперли из армии, когда он после поездки на Украину высказался о сельскохозяйственной реформе Хрущева. О его словах стало известно нашему особисту – пьянице и большой сволочи. Завели дело, и отца спасла только отставка Хрущева, которому в вину вменили как раз его реформы. Мне вообще претило выдавать чьи-то произведения за свои, по-моему, это ничуть не отличалось от обыкновенной кражи. Но потом я все-таки решил, что ради спасения мира можно немного поступиться принципами. И потом, если у меня все получится, реальность должна будет измениться, как и жизни миллионов людей, причем в первую очередь именно в нашей стране. Если даже все писатели моей реальности останутся писателями и здесь, напишут они, скорее всего, совсем другие книги. Я решил не связываться с рассказами, а позаимствовать у Головачова небольшую повесть «Хроновыверт». Там один из главных героев как раз мальчишка, и нет антисоветчины, так что в редакции должны съесть. Помнил я ее не дословно, а процентов на девяносто. Ничего, дописать самому будет несложно. И совесть немного успокою: все-таки хоть какой-то труд внес. Решив, что запись по моему плану один день может подождать, я достал последнюю чистую тетрадку и начал быстро заполнять ее текстом, ненадолго задумываясь в тех местах, где что-то забылось. На улице опять пошел дождь, так что никуда идти не хотелось и можно было работать до вечера. Вообще-то, я любил ходить в дождь по лесу, надев старую плащ-палатку. Но это летом, а не сейчас, когда уже сильно похолодало. В повести было страниц пятьдесят, и я надеялся закончить ее за неделю без ущерба для остальных занятий. А на тетрадь для своих записей сегодня же попрошу деньги и завтра после школы куплю.

В понедельник на большой перемене часть школьников разбрелась по коридорам, остальные остались в своих классах. Дождя не было, но не было и желающих переобуваться и брать пальто из гардероба. Все уличные прогулки на переменах закончились до мая. Я тоже вышел в коридор, подошел к стоявшим особняком Люсе с Леной и пригласил их на день рождения.

— А кто еще будет? — спросила Лена.

— Из девочек думаю пригласить Иру со Светой, а из ребят только Сергея с Игорем.

— Мы придем, — кивнула Люся. — Когда день рождения?

— Еще не скоро, — ответил я, уточнил дату и вернулся в класс, где за своей партой сидела Зимакова.

— Света, — обратился я к ней. — Приглашаю на день рождения. Еще больше месяца, но я решил сказать заранее.

К моему удивлению, она отрицательно покачала головой.

— Я бы хотела прийти, но не приду. Ты ведь приглашаешь не из-за того, что действительно хочешь меня видеть на своем празднике. Не беспокойся, я не обижусь.

Я хотел посмотреть ей в глаза, но девочка успела отвернуться, а я вернулся и сел за свою парту. Я действительно не горел желанием ее приглашать, но как она об этом догадалась? Почему-то сразу испортилось настроение. Вот надо мне было к ней подходить? Решил сделать как лучше, а только расстроил и ее, и себя. Лучше нам с ней вообще не общаться. Я попытался остаток перемены заняться медитацией, чтобы успокоить нервы, но из коридора в класс вернулись почти все мальчишки, и сразу стало шумно. После уроков я сбегал в магазин за тетрадкой и купил заодно чернила. Прибежав домой, я немного пописал повесть, потом сделал перерыв и выполнил асаны, после чего занялся мордобоем. Я разучивал всего три простые связки блок-удар и пару ударов ногами. Неправы те, кто говорят, что от занятий без спарринга нет никакой пользы. Надо быть идиотом, чтобы отрицать пользу учебных схваток с партнером, но без нее нельзя обойтись тогда, когда вы ведете бой с профессионально подготовленным противником. В большинстве драк все решает один единственный пропущенный удар. Может быть, и есть такие типы, которые после удара ногой в пах разбрасывают противников налево и направо, но мне в такое верилось с трудом. Поэтому я и поставил своей задачей отбить удар, нанесенный по любому уровню и тут же самому ударить противника. Не получится отбиться, придется положиться на ноги. Зря я их, что ли, тренирую? Первые же упражнения показали, что у меня недостаточно растянуты связки. Выполнить удары с нужной скоростью не получалось, а после их выполнения начали болеть связки на руках. Решив, что на сегодня достаточно, я занялся писательским трудом, пока мама не позвала на ужин. После ужина почти час описывал девяносто девятый год, закончив его записью об уходе в отставку Ельцина. От долгой писанины пальцы моей правой руки уже почти не уставали, и на них начали образовываться мозоли.

Я не уложился в неделю, мне их понадобилось две, причем пришлось покупать еще две общие тетради. Я пронумеровал исписанные тетради и отдал их маме в руки.

— Старался писать разборчиво, — сказал я ей. — И прямую речь оформлял так, как в книгах, чтобы удобней было читать. Отдаю на твой суд.

Маме понадобилось чуть больше трех часов, чтобы прочитать сто сорок тетрадных страниц, после чего она, вся заплаканная, обняла меня и сказала, что ничего лучше в своей жизни не читала.

— Если не напечатать это, — говорила она, бережно держа в руках тетради. — То что тогда вообще печатать? Только я там многих слов не поняла.

— Я же давал объяснения в сносках, — удивился я. — Покажи хоть одно такое слово.

— Вот! — она перевернула несколько страниц. — Субквантовый уровень. А в сноске у тебя написано, что это уровень ниже мира элементарных частиц. А я и частиц-то тех уже не помню.

— Вредно читать одни детективы, — сказал я. — Ты когда-нибудь вообще читала фантастику?

— Что-то было в университете, но уже не помню. И одну вещь Беляева прочитала, когда нечего было читать. Про отрезанные головы.

— Ладно, — обнял я ее. — Не бери в голову. Если рукопись заинтересует издательство, они по ней еще пройдутся с ручкой. Что не нужно – уберут, что неясно – дополнят.

Вторым читателем был отец. Несмотря на головную боль, он осилил мое произведение за один вечер и забрал его утром на работу.

— Отдам его в штабе нашей машинистке, — сказал он мне. — Она в свободное время отпечатает. Так будет гораздо лучше читать, чем разбирать, что ты там написал.

Через три дня он принес домой две не очень толстые стопки листов.

— Сначала прочитала сама, а потом все распечатала под копирку, — сказал он. — Завтра четверг, пусть мама съездит в Минск и попробует это куда-нибудь пристроить.

Первая поездка окончилась неудачно. Мама нашла редакцию издательства «Беларусь», но ей сказали, что в ближайшее время по плану никакой фантастики печататься не будет и посоветовали обратиться в отделение издательства «Молодая гвардия».

— У них есть серия «Научная фантастика и приключения», так что там у вас рукопись скорее возьмут, — сказал ей один из сотрудников. — Они и сборники печатают, а у вас, я смотрю, рукопись на полноценную книгу не набирается. Мой вам совет, если с ними ничего не получится, отдайте в редакцию любого журнала, где печатают фантастику. Если вещь стоящая, они возьмут. В деньгах, может быть, проиграете, но на вашем счету будет публикация, а иные журналы читает гораздо больше людей, чем прочтет изданную книгу.

Нужное издательство находилось недалеко, не пришлось даже пользоваться транспортом. Но четверг у них оказался неприемным днем.

— Отправьте по почте, — посоветовал ей вахтер. — А хотите отдать лично, приезжайте завтра.

Мама поехала на следующий день, выстояла небольшую очередь и отдала один отпечатанный экземпляр, положив рядом и общие тетради.

— Сын проверил текст на листах и не нашел ошибок, — сказала она редактору. — Но, может быть, возьмете и рукописный текст?

— При чем здесь сын? — не понял редактор. — Это не ваша вещь?

— Повесть написал мой сын! — сказала она. — Он учится, поэтому ее вам привезла я. Честно скажу, что не люблю фантастику, но его книгу прочла с интересом. И вовсе не из-за того, что писал сын. Эту вещь уже прочитали несколько человек, и всем понравилось. Не понравится вам, я ее повезу другим.

— Оставьте ваш адрес, — сказал редактор. — В месячный срок мы вас уведомим о результатах.

Это было шестого ноября, а двенадцатого пришло письмо из издательства, где сообщалось, что рукопись они берут, опубликуют в ближайшее время в составе сборника, а нам нужно подъехать в редакцию для оформления договора. Там же сообщалось, что оплата рукописи в пять авторских листов составит ориентировочно семьсот пятьдесят рублей.

— Ты ее сколько писал? — спросил удивленный отец. — Две недели? За две недели почти четыре моих зарплаты!

— Я ее две недели переписывал начисто, — сказал я ему. — А придумывал больше двух месяцев.

Хоть семья из-за моей писанины получала большие деньги, я видел, что отец ушел на службу расстроенный. Я его понимал. Когда сам тяжелым трудом зарабатываешь небольшую, в общем-то, зарплату и видишь, что кто-то другой гребет деньги лопатой, это огорчает. То, что этот кто-то его сын, большой роли не играло. Не скажешь же, что это чужая книга, что писалась она дольше, а писателю тоже нужно на что-то жить. И сюжеты ему на голову с дерева не падают, их еще нужно придумать. Впрочем, вечером он уже был прежним, шутил и прикидывал, что бы мне купить на день рождения.

Как я потом корил себя за то, что вовремя не предупредил мать не распускать язык при подругах о моем писательстве! Когда я узнал, что она им все рассказала, встал раньше и смог перехватить Игоря и договориться, что он будет нем как рыба. Толку-то! Все всем раззвонил Витька Платов. Я попросил сестру с ним поговорить, но она опоздала. Кто-то из десятиклассников успел спросить у Валерки Дворкина, что он знает о моих книгах, поэтому первое, что я услышал, заходя в класс, был радостный вопль Ромки: – Писатель пришел!

— Вам что, больше нечем заняться? — недовольно спросил я обступивших меня одноклассников. — Ребята, будьте людьми! Вы же видите, что я не хочу об этом говорить!

— Книгу дашь почитать? — спросил Валерка.

— Когда она у меня будет, тогда дам, — пообещал я. — Черновик никому показывать не буду, издательство еще в нем что-то может поменять.

— Так это что, правда? — удивилась Лена.

— Я никому в этом учебном году, по-моему, пока не соврал, — ответил я ей. — А про книгу не хотел говорить. Давайте рассаживайтесь все по местам, нечего вокруг меня толпиться!

Прозвенел звонок, и все нехотя разошлись по партам. Как назло, первым уроком была литература. Я знал, что кто-нибудь меня Зинаиде заложит. Так и вышло.

— Что у тебя, Смирнова? — спросила классная, увидев поднятую руку.

— Зинаида Александровна! Грищенко написал книгу, которую будут печатать!

— Что, правда? — вопросительно посмотрела на меня Зинаида.

— Повесть включена в состав сборника, — недовольно ответил я. — Должны выпустить зимой.

— А что ты тогда такой мрачный?

— Для равновесия! — буркнул я. — Вокруг меня слишком много веселых. Я об этой книге в школе никому не болтал!

— И о чем книга?

— Фантастика, — ответил я. — Самый несерьезный жанр. Его даже в школе не изучают.

— Пока не изучают, — сказала классная, поразив меня до глубины души. — Надеюсь, когда книга выйдет, ты ее принесешь в класс, и мы прочитаем. Объем большой?

— Нет, — ответил я. — Всего пятьдесят страниц. Я ее не очень долго писал.

— Тем более, — кивнула она. — Так, тишина! Продолжаем урок.

Сколько раз я читал, что известность мешает жить знаменитостям, причем не только за бугром с его папарацци и наглой прессой. На излишнее внимание жаловались даже наши актеры в советское время. Я такое назойливое внимание к своей персоне в полной мере испытал в тот день. Я выдержал, хотя к концу дня был близок к тому, чтобы пойти к директору и отпроситься. Я знаю, он бы меня отпустил. Я выдержал, а на другой день было уже легче. И внимания немного меньше, и я к нему уже как-то притерпелся. Несколько раз я ловил на себе полные недоумения взгляды Лены. Казалось, она во мне что-то ищет и не находит. Я обратил внимание, что в последнее время стал относиться к своей соседке по парте гораздо спокойнее. И слава богу! Видно же, что я ей не интересен. Наверное, мучается вопросом, что со мной произошло. Ну и ладно. Когда сестра говорила родителям, что в меня влюблена половина девчонок, она сильно преувеличила. Света меня откровенно избегала, а Люся вела себя со мной, как и со всеми остальными. Но появились другие претендентки на мое внимание, причем целых пять. Я старался держать их на расстоянии и при этом никого не обидеть. Пока это удавалось.

На день рождения отец с матерью подарили мне часы «Победа» с поздравительной гравировкой на корпусе. Это было во вторник. Я заранее подал своим родителям хорошую мысль – отметить мой день рождения в выходной, поэтому вечером мы посидели семейно, а друзей я позвал к двум в воскресенье. В пятницу отец по делам службы уехал в Минск, и смог выкроить время пробежаться по магазинам, причем деньги особо не экономил, поэтому стол у меня по тем временам был богатый. Родители все сделали и ушли отсиживаться на второй этаж к Платовым. Таня чмокнула меня в щеку и тоже исчезла, а я, одетый в недавно купленный костюм, сел на тахту и стал ждать гостей.

Первой пришла Люся.

— Здравствуй! — сказала она, переступив порог. — Поздравляю!

Я взял у нее из рук сверток с подарком и помог снять пальто, чем изрядно удивил. Под пальто оказалось платье из синей шерсти, которое я на ней еще не видел. Оно было прекрасно пошито и выгодно подчеркивало достоинства фигуры. Хоть Люся была младше меня месяца на четыре, она уже начала округляться в нужных местах. Для взрослого парня она продолжала оставаться девчонкой, но меня равнодушным не оставила.

— Прекрасно выглядишь, — подарил я ей стандартный для моего времени комплимент, заставив смутиться.

— Садись на тахту, — сказал я, тоже садясь. — А почему ты без Лены? Она что, не придет?

— Она думала, — замялась Люся. — Но в последний момент…

— Передумала, — закончил я фразу. — Причина, случайно, не во мне?

— Во мне, — сказала девочка, заливаясь румянцем. — Она сказала, что не хочет мне мешать, а ты… в общем, ты ей не нужен. Извини.

— За что ты извиняешься? — спросил я. — Все, что ты мне сказала, я знал и так. Значит, не судьба. Я ведь тоже в последнее время изменил к ней отношение. Бог с ней и ее восьмиклассником. Наверное, будь мы все постарше, это воспринималось бы больнее, сейчас мы еще только входим в такой возраст.

— Я уже вошла, — сказала она, поднимая на меня глаза. — Я ведь на тебя раньше никакого внимания не обращала. Ну симпатичный, но еще совсем…

— Пацан пацаном, — закончил я за нее. — Вы, как говорят, развиваетесь раньше нас, а я вообще был оболтусом. Да и остальные наши мальчишки ненамного лучше. Смирновой, например, это до лампочки, а вам с Ленкой уже нет.

— До какой лампочки? — не поняла она.

— Так говорят, когда хотят подчеркнуть, что что-то неважно. Не обращай внимания. Люся, мы через год отсюда уедем. Ты же умная, часто дружба в нашем возрасте выливается во что-то серьезное?

— Может быть, и не часто! — упрямо сказала она, вздернув подбородок. — Все зависит от самих людей и силы их чувств. Через год нам всем будет пятнадцать. Что такое три года? А потом я могу к тебе приехать, только позови!

Раскрасневшаяся, взволнованная девчонка похорошела, в ее глазах была надежда, и я подумал, почему бы и нет? Я любил свою жену и прожили мы с ней хорошо, но повторять жизнь я не собирался. По крайней мере, пока.

— Давай дружить! — согласился я. — А там посмотрим, что из нашей дружбы получится. Сходи в ванную комнату, умойся. А то сейчас придут ребята, а ты такая красная, как будто мы здесь целовались.

— А ты можешь меня поцеловать? — спросила она, поднявшись с тахты.

Вот убейте меня, но в этом вопросе ничего, кроме любопытства не прозвучало. И это Люська! Точно от любви даже у самых умных девчонок мозги запекаются.

— Как-нибудь потом, — неопределенно пообещал я. — Живо брысь в ванну! Ты Игоря не знаешь? Сергей, даже если что увидит, будет молчать, а этот разболтает даже то, чего не было. Не сразу, так со временем.

Только она ушла в ванную комнату, во входную дверь постучали. Пришли Сергей с Игорем. Оба жили в соседнем с нами подъезде третьего дома, поэтому прибежали без пальто.

— Сейчас Люся помоет руки, — сказал я им, принимая подарки. — Потом идите мыть вы. Если руки чистые, садитесь сразу за стол. Подождем еще немного Иру и начнем. Остальные приглашенные прийти не пожелали.

— Им же хуже! — сказал Игорь, посмотрев на стол. — Здорово тебе все приготовили.

Только мы все расселись за столом, пришла Ира. Она меня поздравила, с моей помощью сняла пальто и пошла мыть руки.

— Больше никого не будет, — ответил я, когда она зашла в комнату. — Садись, и давайте начинать.

Нас было мало, а ребята еще и переели всяких вкусностей, так что мой праздник прошел скучновато. С час кушали, потом включили проигрыватель, немного сдвинули стол и потанцевали. Игорь без особого удовольствия танцевал с Ирой, которая была одного с ним роста, я все время приглашал Люсю, а Сергей поставил стул возле комбайна и менял для нас пластинки. Все было не так, как я рассчитывал, поэтому за гитарой я не ходил и разученной песни не спел. Когда мне надоело танцевать, посидели на тахте, и я рассказал несколько анекдотов. На этом все и закончилось. Ребята попрощались и убежали домой, а я позвонил Платовым и попросил передать родителям, что мы уже закончили и уходим. Мы втроем оделись, и я пошел провожать девочек до дома. Сначала проводили Иру, а потом я повел свою новую подругу к дому, который часто мне снился когда-то очень давно. Правда, снилась мне совсем другая девочка. Почему в жизни все так глупо устроено? Вот идет рядом со мной девчонка, которой я не безразличен. Не красавица, но симпатичная и очень умная, а меня это почти не волнует. И дело не в возрасте: во времена моей старости такие уже вовсю крутили любовь и открыто жили с парнями по большей части на год-два старше себя. Я такого не одобрял раньше, и сейчас не собирался идти дальше поцелуя в щечку. Всему свое время. Жаль, что не пришла Лена, но с этим ничего не поделаешь. Что мне для ее симпатии еще осталось сделать, в космос слетать? Значит, этот парень из восьмого класса ее сильно зацепил. Я знал, что ее отца переведут в Томск через год после нашего отъезда. Наверное, она тоже будет страдать и писать письма. Боль не становится меньше, если болящий молод. Конечно, через это проходят многие, я сам когда-то прошел и не умер, но что-то в сердце осталось на всю жизнь. Оно не мешало мне жить тогда, мешало теперь. Советы и доводы разума в таких случаях не помогают. Много вам поможет совет, если у вас разболелся зуб? Но в случае с зубом можно пересилить страх и сходить к стоматологу. В любви, даже несчастной, никто не хочет расстаться с болью. Я в этот вечер захотел. Хотеть – значит мочь. Кто это сказал первым? Я покопался в памяти и не нашел ответа.

— Ты меня поцелуешь? — спросила Люся, когда я ее довел до подъезда.

Вот неугомонная! Я взял ее за плечи, притянул к себе и, игнорируя подставленные губы, поцеловал в щеку.

Глава 7

В понедельник я поменял парту. Люба, сидевшая за одной партой с Люсей, не горела желанием с третьей парты пересаживаться на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов на ближайшие два-три дня. На большой перемене я пошел в туалет, расположенный на первом этаже, и увидел мать, выходившую из кабинета директора.

— Ты что здесь делаешь? — удивился я. — Вызвали из-за Тани?

— Пришло письмо из редакции, — пояснила мама. — Они хотят, чтобы ты к ним заехал. Я договорилась с директором о том, что завтра тебя освободят от занятий.

— А для чего я им, не написали?

— Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я вообще ездил в Минск очень редко и всегда вместе с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я, естественно, надел новый костюм, да и мама принарядилась. Пришли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые издали было видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, пустили тепловозы, и мы перестали нюхать угольную вонь.

На поезде до пригородного вокзала ехали всего сорок минут, а потом еще с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В тот кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трех мужчин разного возраста.

— Молодое дарование? — спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. — А где рукопись?

Чем-то он мне сразу не понравился, а я редко ошибался в людях.

— Все мои рукописи уже в работе, — сказал я ему, опередив мать. — Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да еще в моем присутствие.

— Да? — удивился он. — И о чем рассказ?

— Я на мелочи не размениваюсь, — любезно ответил я. — У меня повесть, хоть и не очень большая. Вы, извините, профессионал, или любитель? Много книг опубликовали?

— Я не пишу книги, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Я пишу критические статьи.

— И хорошо платят? — спросил я, вогнав его в ступор.

— Гена, отстань от человека! — пришла ему на помощь мама. — Извините, пожалуйста!

Дверь в кабинет отворилась, выпустив какую-то женщину с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

— Наверное, соавторы, — сказал я матери. — Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик остался стоять, переместившись к двери кабинета. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешно зашел в кабинет. Я подумал и занял его место.

— Ты чего вскочил? — спросила мама.

— Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? — сказал я. — А он здесь, похоже, частый гость. Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Я терпеть не могу чего-нибудь ждать, ты же знаешь. Поэтому никого без очереди пропускать не собираюсь. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора быстрым шагом вышел мужчина лет сорока в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

— Тебе что здесь нужно, мальчик? — спросил он меня.

— Мне абсолютно ничего здесь не нужно, — ответил я. — Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что на прием сейчас моя очередь.

— Я член редакционной коллегии, — ответил он. — У вас есть пригласительное письмо?

— Да, конечно, — ответил я. — Сейчас покажу. Мама, дай письмо.

Он быстро прочитал письмо, кивнул головой и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он открыл дверь и пригласил нас проходить. Помещение, куда мы вошли, было не кабинетом, а, скорее, комнатой для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, там был еще симпатичный полноватый мужчина, который, наверное, и был редактором.

— Этот? — перестал улыбаться редактор, разглядывая меня даже не с удивлением, а с подозрением. — Я вас помню – сказал он матери – но я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а вы привели какого-то мальчишку!

— Считайте, что я обиделся! — сказал я редактору. — Не на мальчишку, а на все остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в «Детскую литературу», там отношение к авторам более уважительное. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривались условия его расторжения автором?

— Извините, прошу вас сесть, — редактор показал маме рукой на стул. — Сколько вам лет, молодой человек?

— Четырнадцать, — ответил я. — Почему вас так заинтересовал мой возраст?

— Представленная вашей матерью вещь написана взрослым человеком, — сказал он. — Написана очень необычно и несомненно талантливо. И мне совершенно непонятно, почему авторство приписывают вам.

— Приятно, когда ко мне обращаются на «вы», — сказал я. — Может быть, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня присесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я здесь вроде бедного родственника.

— А не боишься за нахальство вылететь из этой комнаты? — с любопытством спросил редактор.

— Я только добиваюсь уважительного отношения, — ответил я, пожимая плечами. — Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.

— Часть рукописи уже в наборе, — сказал он. — Сборник утвержден, и никто вам рукопись не вернет.

— Так для чего меня сюда позвали?

— В книге применяются английские слова там, где вполне можно было бы обойтись русскими, — сказал член редколлегии. — Например, английское слово «спейс».

— Коротко и красиво, — возразил я. — И используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово «пространство», и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то нашел это не патриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой «ы».

— Ладно, — сказал редактор. — Давайте все-таки определимся с авторством. Ты умен, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.

— Вы уже оценили мой уровень знаний? — по-английски спросил я. — Когда только успели? На рукописи стоит мое имя и моя подпись, что вам еще нужно? Эрудиция? Я не против, можете ее проверять.

— Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, — в сокращенном виде перевел член редколлегии, который, очевидно, в отличие от редактора, хорошо владел английским. — Проверим, Валентин?

— Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, — сказал редактор. — Федор Юрьевич, давайте займемся вашим вопросом позже, сейчас не получится.

— Ничего, Олег Петрович! — сказал редактору критик. — Позже, так позже. С вашего позволения я здесь немного задержусь. Любопытно, знаете ли.

— Хорошо, — согласился редактор. — Оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.

— Ваше имя я уже слышал, — сказал я очкастому Сергею после того, как ответил ему на два десятка самых разных вопросов. — А как вас по батюшке?

— Сергей Давыдович, а что?

— Не понимаю я, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос? Я что, в повести где-нибудь использовал интегралы?

— Все в порядке, Валентин, — сказал член редколлегии. — Я не знаю, откуда он такой взялся, но книгу он написать мог.

— Можешь написать для нас еще что-нибудь? — спросил редактор.

— Сюжет у меня есть, — ответил я. — Но повесть будет раза в четыре больше, и мне потребуется примерно полгода.

— Сейчас Сергей Давыдович отведет тебя к тем, кто занимается составлением сборника, — сказал мне редактор. — У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идет первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.

От любителей править текст я отбивался минут сорок. Из семи проблемных мест пять мне удалось отстоять, в двух ввели правку. Потом меня отвели в большую комнату, где мать угощали чаем с печением. Я тоже попил чай, и мы пошли в гардероб.

— О чем вы говорили с редактором? — спросил я, когда мы под мелким и противным дождем шли к автобусной остановке.

— У них есть план по молодым авторам, — пояснила мама. — А тебя они, как он выразился, хотят раскрутить. Он уже при мне звонил в комитет комсомола.

— В какой комитет? — растерялся я.

— В центральный, — объяснила она. — В отдел пропаганды. Таких молодых авторов, пишущих серьезные вещи, у них нет. Он сказал, что ты для них находка. Но там кого-то не было, а я сказала, что мы не будем долго ждать. Все равно тебя будут вызывать на всякие мероприятия, там и поговорите.

Охренеть! Написал, называется, повесть!

— А ты что, не могла сразу отказаться? — набросился я на маму. — Я учусь и не хочу пропускать уроки ради ерунды! Ты же знаешь, что мне постоянно не хватает времени!

— Немного ужмешься! — сказала она. — Такие связи лишними не будут, да и не станут они тебя часто дергать. Ты со своей повестью очень удачно попал. У них этот сборник рассказов уже полгода на рассмотрении из-за того, что на полноценную книгу не хватало объема.

— А мною заполняют перерыв! — запел я. — Арлекино…

— Замолчи немедленно! — дернула меня за пальто мама. — Люди оглядываются! Что-то ты, Геник, совсем не знаешь границ! Как ты с редактором разговаривал? Я думала, они нас выгонят из редакции!

— Лучше бы выгнали! — мрачно сказал я. — Как ты не можешь понять, что я не хочу известности!

— Не могу, — честно призналась она. — Ну что плохого, если тебя покажут по телевидению?

— Что, он и об этом говорил? — с ужасом спросил я.

— Нет, не говорил, но я думаю…

— Мама, давай прекратим говорить на эту тему. Мне и так уже в школе не хочется появляться из-за этой известности! Кто-то прыгает вокруг в щенячьем восторге, кто-то завидует. А я хочу просто жить и дружить с ребятами, как все остальные!

— Мы все равно скоро отсюда уедем.

Утешила, называется.

— Я не хочу отсюда уезжать, — признался я.

— Это из-за Лены? — спросила мама.

— Это из-за многого. А Лена – это уже пройденный этап.

— И давно ты его прошел?

— Я ей не был нужен раньше, не нужен и теперь со всеми своими достоинствами. Сейчас я дружу с Люсей. Сегодня даже парту поменял.

— Парта – это серьезно, — сказала мама. — Люся Черезова? Умная девочка и славная. Только вы еще слишком молоды, а скоро вообще разъедетесь.

— Зря смеешься, — сказал я. — Я с Ленкой четыре года рядом просидел. И отрывать мне ее от сердца было больно. И найди хоть одного подростка в четырнадцать лет, который не считал бы себя взрослым. Я себя им считал с тринадцати. И уезжаем мы не в Америку. Люся, знаешь, что мне сказала? Только, говорит, позови, и я приеду!

— Это серьезно, — забеспокоилась мама. — Такими словами не бросаются. Я надеюсь на твое благоразумие. Если допустите лишнее, можете испортить себе всю жизнь. Дружите, переписывайтесь, вам никто не будет мешать. Сохраните чувство – пусть приезжает. Все равно, когда придет время, жену ты себе будешь выбирать сам. Почему не она?

Подъехал нужный троллейбус, и мы прервали разговор. В вагоне было достаточно много народа, поэтому мы и там не разговаривали, занятые каждый своими мыслями. Разговор возобновился, когда мы сошли с поезда, перешли железнодорожные пути и по лесной дороге направились в городок. По этой же дороге прошло еще несколько людей, но мы не спешили и всех пропустили вперед.

— Скажи, чего ты добиваешься? — неожиданно спросила мама. — Ты стал отличником, занимаешься спортом, музыкой… Я, конечно, рада, но ты так изменился во всем, что я перестала тебя понимать. Только внешне ты оставался прежним, а сейчас меняется и внешность. У тебя уже такие мышцы, каких не было у твоего отца, если сделать поправку на возраст. Даже голос после этой твоей йоги начал меняться.

— Разве это плохо? — спросил я. — Вспомни, каким я был еще совсем недавно!

— То был мой ребенок, — сказала она, вздохнув. — И я знала все, чем ты жил, знала, чего от тебя можно ожидать. А теперь ты живешь своей жизнью и нас с отцом в нее не пускаешь. И это очень обидно. Все дети рано или поздно отдаляются от родителей, но не в четырнадцать же лет!

— Я по-прежнему люблю вас с папой! — сказал я, обнимая ее за плечи. — И во многом я остался прежним. Есть один секрет, но о нем вы тоже узнаете, я папе это уже обещал. Я из-за него еще не хочу лишней известности. Нет, выспрашивать не стоит, пока все равно не скажу. Могут же у человека быть хоть какие-то секреты?

— Чем сейчас думаешь заниматься?

— Чем обычно, только сначала сбегаю к Сергею узнать, что задали на дом.

Бежать к Сергею не пришлось: на въезде в городок я увидел поджидавшую нас Люсю. Минский дождь, видимо, добрался и до нас, а у нас еще вдобавок поднялся ветер. Брюки почти никто из девчонок не носил, а на Люсе я их вообще никогда не видел. Поэтому она мерзла на ветру, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Совсем сбрендила!

— Здравствуйте, Галина Федоровна! — поздоровалась она с матерью. — Я решила прогуляться и отнести Гене свои тетради.

— Да ты вся замерзла! — воскликнула мама. — Живо бегите в квартиру! Надо было тебе зайти к нам, а не мерзнуть на ветру!

— А я здесь совсем недавно, — начала она оправдываться. — Я подгадала к четырехчасовому поезду и стою здесь только десять минут. Бежать не нужно, я с вами дойду.

Через три минуты мы уже раздевались в прихожей.

— Таня! — крикнула мама. — Поставь, пожалуйста чай, у нас гостья. Замерзшая. Да и мы немного согреемся. Паршивая погода. Ты не обедала?

— Я не успела, — ответила Люся. — Но вы не беспокойтесь, я поем дома.

— Сейчас поешь с нами! — приказным тоном сказала мама. — Но сначала чай. Пока все приготовим, идите разбираться с тетрадями.

— Заходи в мою комнату, — пропустил я вперед подругу. — Зря таскала тетради, теперь нужно пройтись утюгом, а то получишь замечание от Зинаиды. Садись на стул.

Она такими глазами осмотрела комнату, словно каждый предмет в ней был ей мил только потому, что принадлежал мне. Мне стало за нее страшно. И из-за того, что я никогда не видел таких сильных чувств у людей ее возраста, и главным образом из-за того, что сам я к ней таких чувств не испытывал.

— Это твоя гитара? — она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. — На пианино играть научилась, а гитару слышала только в кино. Ни у кого из знакомых или родственников ее нет, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?

Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на нее повлияет эта песня? Совсем мозги на улице отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова «Все для тебя»,[2] как я услышал всхлипывания.

— Прекрати немедленно! — я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. — Люсенька, да не реви же ты! Честно, никогда больше ничего не сыграю!

Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, она начала приходить в себя.

— Это ты для Ленки разучивал? — спросила она, в последний раз шмыгнув носом.

— Что было, то прошло! — не стал я ей врать. — Теперь эта песня только для тебя. В полном соответствии с названием.

— Ты сжульничал! — внезапно сказала девочка. — Тогда у подъезда! Обещал поцеловать и что?

— Поцеловал, — ответил я, уже заранее зная, что она мне сейчас скажет.

— Так ты можешь целовать свою сестру! В щеку это не поцелуй.

— Могу поцеловать в лоб.

— Я хоть и замерзла, но еще живая!

— Люсь, — сказал я разошедшейся подруге. — Ты думаешь, мне тебя не хочется поцеловать по-настоящему? А что потом? Ведь захочется еще и еще, а с поцелуев все только начинается. А нам с тобой еще ждать столько лет! Давай обойдемся?

— Ты так не уверен в себе?

— Я уверен, но мне придется ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и все остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная от того, что тебе просто рано, и кончая уголовным кодексом.

— Ну один-то разочек можно?

Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же самого? Видимо, она где-то прочла, или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, она попыталась… В общем, французский поцелуй у нее не получился и пришлось помочь.

— Дети, вы там скоро? — спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.

— Заканчиваю дописывать, — ответил я. — Сейчас придем.

— И что будем делать? — спросил я. — По твоему виду только слепой не догадается, чем мы с тобой занимались.

— Я открою форточку и высунусь наружу.

— Я тебе открою! — пригрозил я. — Мало того, что намерзлась, еще не хватало схватить воспаление легких. Сейчас я заболтаю маму, а ты идешь в ванную комнату мыть руки. Заодно не забудь помыть холодной водой лицо. Может быть, и не догадаются.

Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.

— Надо было купить в городе пирожные, — сказала мама, вставая из-за стола, когда опустели чашки. — Пойдите пока в комнату, а я согрею борщ.

— Садись на кровать, — сказал я Люсе. — А я быстро просмотрю, чем вы занимались.

Мне понадобилось буквально три минуты, чтобы все просмотреть и записать, что задали на дом. Как только я закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли ее ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щеку, она шепнула:

— Спасибо!

Лучше бы и я ее в прошлый раз так же поцеловал. Слишком много всколыхнулось в душе, подняв наверх такой пласт воспоминаний, которому лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь всех неприятностей можно было избежать, если бы я просто сел и обдумал последствия.

— Пойдем, — вздохнул я. — Мама уже, наверное, управилась.

Мы уже заканчивали свои порции, когда пришел отец.

— У нас гостья! — радостно улыбнулся он Люсе.

— Это Люся Черезова, — представил я подругу. — А твое имя она знает.

Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому поев борщ, я часто уже не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и прихватил свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт я старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая свои тетради, она спросила, почему я поспешил от нее избавиться.

— Я каждый вечер должен выполнить уйму дел, — сказал я чистую правду. — Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное я делаю в обязательном порядке. Не спрашивай что и почему, пока это секрет. Долго это не продлится, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что ты пришла.

Я застегнул портфель и выбрался из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подкатила сестра.

— У тебя с Черезовой серьезно?

— Тебе это так интересно? — удивился я.

— Откуда взял песню, которую ей пел?

— Подслушивала?

— Только песню, — кивнула сестра. — Потом сразу ушла, но ее рев услышать успела. Потому и спрашиваю. Такие песни наедине поют только любимым, а я в тебе любви не вижу. Так откуда песня?

— Тань, извини, но этого я тебе сказать не могу.

— Ты стал совсем другим, — задумчиво сказала сестра. — И я никак не могу понять, плохо это или хорошо.

— А что в этом может быть плохого? — с недоумением спросил я. — Я многого достиг и достигну еще большего.

— Ты жил… — она ненадолго задумалась, подбирая слово. — Беззаботно. Пожалуй, даже слишком. Таким и должно быть детство. А сейчас ты вечно озабочен и на что-то нацелен. Эти бесконечные занятия и куча секретов… Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?

— Хуже, что я отлично учусь и заработал кучу денег?

— Деньги это хорошо, — кивнула она. — Но все равно, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.

Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне наоборот не хватает осторожности и предусмотрительности. Все время тянет выпендриваться. Точно ребенок резвится! А теперь еще нужно ждать неприятности от издательства. Чувствую, отольется мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать все эти неприятности следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошел заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал я всего полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания «Тополя-М», а в декабре вообще ничего важного не было.

Обычно я не просыпался ночью, этой я проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами все было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому было тепло, на улице после осенней сырости было холодновато, но хорошо! У меня было теплое осеннее пальто, а до школы два шага, поэтому я не стал надевать из зимних вещей ничего, кроме меховой шапки и теплого шарфа.

— Как хочешь, — не стала настаивать мама. — Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.

Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу же увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.

— Привет, — поздоровался друг. — Как съездил, нормально?

— Вызвал удивление всей редакции, — ответил я. — Они думали, что мне на несколько лет больше. Что вчера было в школе?

— А тебе разве Люся вчера не сказала? — спросил он. — Меня послали в магазин, и я ее увидел у въезда. Мне, честно, стало ее жаль. Никогда не ожидал такого от Черезовой.

— Надеюсь, что, кроме тебя, ее никто из наших не видел, — вздохнул я. — Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намерзлась, только бы не заболела.

Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем почти всегда появлялись в классе перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда мы подходили к дверям класса. Я быстро занял свое место, привычно отвечая на приветствия и вытащил из портфеля учебник истории.

— Ты как? — спросил я Люсю. — Не простыла?

— Пока нет, — ответила она. — Скажи спасибо своей маме.

— Сама скажешь, — сказал я почти шепотом. — Ты же к нам, надеюсь, не последний раз пришла?

Вошла учительница, и все разговоры пришлось прекратить. Она была в хорошем настроении, может быть, из-за первого снега, поэтому урок прошел бескровно. Она не столько спрашивала нас, сколько рассказывала сама, причем не просто пересказывала текст из учебника, так что ее послушал и я. На перемене из класса никто не вышел: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.

— Обычная правка текста, — утолил я их любопытство. — По договору они это могли сделать и без моего участия, но хорошо, что поехал. Почти все места, которые они хотели править, удалось отстоять.

— А когда выйдет книга? — спросила Ира.

— По плану должна выйти в феврале, — ответил я. — Ребята, хватит об этом, давайте я вам лучше расскажу анекдот.

За первым анекдотом последовал второй, и, когда звонок загнал всех за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.

— Что это вы сегодня все такие веселые? — спросила Зинаида после нашего приветствия. — Из-за снега? Ладно, начинаем урок. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Добров, к доске.

Когда углубляешься в свою память, время летит незаметно. Я быстро перерешал все уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.

— Ты не забыл о своем обещании? — спросила меня классная перед тем, как уйти. — Сегодня у нас пение, а прошло уже не два месяца, а больше.

— Об обещании я не забыл, — ответил я. — Я гитару не взял. Зинаида Александровна, я за ней сбегаю на большой перемене. Только мне ее не хочется нести в класс. Можно я ее оставлю в учительской, а вы принесете на последний урок?

— Да, — сказала она. — Пожалуй, так будет лучше.

Глава 8

Я не забыл, про данное обещание и знал, что про него не забудет и Зинаида, поэтому подобрал мелодию песни «Вот так и живем» из «Добровольцев». Мне всегда нравилась эта песня, и я ее частенько напевал себе под нос уже в преклонные годы. Еще я почти подобрал мелодию песни «Молодость моя Белоруссия», но этот шедевр ансамбля «Песняры» я подбирал для себя. О том, чтобы кому-нибудь такое спеть, не могло быть и речи. Сразу же возникнет закономерный вопрос, откуда? Слава богу, что мне сошло с рук исполнение одной из песен будущего у Светки. Выдавать чужие песни за свои? Тогда проще сразу же идти со своими тетрадками в минский КГБ. Я и так засветился с повестью, не хватало еще прослыть самородком от поэзии и музыки. С моим знанием огромного количества мелодий сделать это было бы нетрудно. У меня и к стихам были способности. Когда я ухаживал за женой, буквально на коленке написал ей несколько вполне приличных стихов. Правда, когда женился, все способности куда-то запропастились. Очевидно, так и бывает, когда для человека поэзия лишь средство, а не цель. А ведь хотелось вылезти! Желания прославиться в этом было мало. А вот желание вызвать удивление и восторг было. Желание подарить всем те песни, которые, как в клетке, были скрыты в глубине моей памяти и бились о ее прутья, пытаясь вырваться в мир. Наверняка все это шло от моей молодой половины.

Я примчался домой и, не раздеваясь, снял только ботинки и метнулся в свою комнату. Чехол от гитары был в шкафу, поэтому я быстро запихнул в него инструмент и побежал обратно. Когда я вышел из гардероба, до звонка оставалось еще три минуты. Я постучал в учительскую, открыл дверь и отдал гитару классной.

Зинаида сделала ошибку, заговорив со мной о моем обещании в классе. Наш разговор слышали, и новость так взбудоражила моих одноклассников, что ей пришлось на уроке геометрии несколько раз одергивать самых несдержанных. После звонка на перемену она ушла в учительскую и вернулась на урок уже с инструментом.

— Нам тут кое-кто кое-что обещал, — сказала она, прислонив гитару к стене. — Настало время выполнить обещание. Выходи и спой то, что ты для нас подготовил. Только не очень громко, чтобы не мешать другим.

Наш класс был последним и имел общую стену только с восьмым классом, но двери были тонкие и слабо глушили звук.

— Я не буду громко играть, — пообещал я. — А петь буду еще тише. Это не та песня, в которой нужно орать.

Зинаида уступила мне свой стул, который я убрал от стола, а сама отошла к одному из окон. Я извлек гитару из чехла, сел и стал петь. Примерно до сорока лет я был застенчивым человеком. Позже я этот недостаток в себе изжил и понял, что лучший результат будет, если человек что-то делает для себя, не обращая внимания на аудиторию. Так я и сделал. Класс исчез, и остались только я, гитара и песня. Я не мог объективно оценить свое пение, сам себя слышишь совсем не так, как тебя слышат другие. Я сделал свой голос сильней и приятней того, каким он был, хотя никакими особыми вокальными данными пока похвастаться не мог.

— Не вздумайте аплодировать, — предупредила классная, но и без ее предупреждения никто бурно выражать свой восторг от моего пения не спешил.

Скорее, одноклассники выглядели какими-то пришибленными. Странная реакция. Мелодию я подобрал точно, сыграл тоже хорошо. Неужели из-за голоса?

— Спасибо, — поблагодарила Зинаида, тоже бросив на меня странный взгляд. — Ставлю тебе пять по пению. Уложи гитару в чехол и садись на место. Продолжаем урок…

Дальше пошла теория и перечисление кто из классиков что написал, поэтому я воспользовался тем, что классная отвернулась к крайнему ряду и шепотом спросил Люсю, чем не понравилось пение.

— Все понравилось, — шепнула она в ответ. — Просто… давай потом поговорим.

Урок закончился, и все побежали одеваться.

— Идите с Игорем сами, а я еще задержусь, — сказал я Сергею. — И будь другом, забери с собой гитару, а я за ней потом позже зайду.

Я вышел из школы дожидаться Люсю. Девочки и в гардероб попадали позже мальчишек, и с одеванием возились дольше. Она показалась в дверях вместе с Леной, поэтому я молча забрал портфели у обеих.

— Не надорвешься? — спросила Лена.

— Не понравилось, как я спел? — спросил я, оставив без внимания ее вопрос.

— Да, не понравилось! — сказала она. — Ты слишком хорошо спел!

— Почему тогда вы такие кислые? — не понял я. — Если все было красиво?

— Ты не понял, — покачала она головой. — Я не говорила о красоте. Играл ты хорошо, но голос… Ладно, дело не в этом. Ты спел с таким чувством… так никогда не споет мальчишка! Так может спеть какой-нибудь старик, который прожил жизнь и воспитал детей, но не ты! Мне тебе трудно объяснить, но это было настолько видно, что самый последний дуб в классе почувствовал! А мне опять стало страшно.

— Тебе тоже стало страшно? — спросил я Люсю.

— Нет, — ответила она, взглянув мне в глаза. — У меня страха не было. Мне почему-то тебя стало страшно жаль. Но длилось это совсем недолго.

— Что ты ее спрашиваешь! — сказала Лена. — Не видишь разве сам, как она к тебе относится? Ты лучше у своего Сергея спроси. Или у Зинаиды. Не видел, как она на тебя посмотрела?

Что за невезение! Выбрал вроде бы нейтральную песню и умудрился проколоться! Ленка смотрит так, будто я им с надрывом спел «Берега», а Зинаида точно теперь будет ломать себе голову, кто же я такой. Не опасно, но неприятно. Еще пара таких выходок, и я буду сам по себе, отдельно от остального класса! Разве что Сергей и Люся не изменят своего отношения.

Мы подошли к подъезду Лены, и я отдал ей портфель. Она молча его забрала и скрылась за дверьми.

— Зайдешь ко мне? — спросила Люся. — Отец еще на службе, дома только мама. Я вас познакомлю, а потом пойдем ко мне в комнату.

— А твоя младшая сестра? — спросил я. — У вас же одна комната на двоих?

— Она в это время после школы почти всегда у подружки. А если дома, я ее выпровожу в большую комнату. Мама с ней чем-нибудь займется или включит телевизор.

Я согласился, и мы поднялись на второй этаж. На звонок никто не откликнулся, и Люся открыла дверь своим ключом.

— Может быть, я уйду? — я в нерешительности остановился на пороге. — Матери нет…

— Заходи! — она втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. — У меня замечательные родители, не хуже твоих. Мама мне во всем доверяет, и будет только рада тому, что у меня появился друг. Раздевайся и положи портфель на тумбочку. Сейчас пойдем в мою комнату, только посиди минуту на диване, пока я ее посмотрю. Сестра там могла разбросать вещи. Кушать не хочешь?

— Нет, спасибо, — сказал я, осматриваясь. — Я позвоню домой, предупрежу, что задержусь.

В обоих городках у всех офицеров, начиная с капитанов, стояли телефоны с трехзначными номерами, работавшие от небольшой АТС. Мама о моей задержке уже знала от Сергея, который отнес гитару к нам домой.

— Ты уже поговорил? — спросила Люся. — Тогда иди сюда, я уже все убрала. Беда, когда сестра на пять лет моложе. Я такой в ее возрасте не была.

— А какой ты была? — спросил я, с удивлением понимая, что мне это действительно интересно.

— Давай покажу фотографии! — она с готовностью принесла большой семейный альбом и начала мне показывать фотографии, поясняя где и когда они сделаны.

— Это я в годик, — показала она мне фото очаровательной малышки.

— Славная попка! — похвалил я, заставив ее слегка покраснеть.

— Ладно, хватит возиться с фотографиями! — сказала она закрывая альбом. — А то придет мама, а я с тобой так и не успею поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?

— А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? — спросил я, взглянув ей в глаза.

Она не отвела взгляд, его отвел я.

— Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!

— Потому что я за тебя боюсь, — ответил я. — Помочь мне в том, что я должен сделать, ты не сможешь, зачем же тебя мучить?

— А так я не мучаюсь? — она всхлипнула.

Слезы – это самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слезы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет девушка, я не мог.

— Перестань сейчас же! — я обнял этого влюбленного ребенка и стал гладить ее волосы. — Мама придет, а у тебя…

Она воспользовалась тем, что я расслабился и доказала, что уже не ребенок и вполне усвоила данный ей мной урок. Второй поцелуй у нас получился еще лучше первого.

— Все! — я вскочил с ее кровати. — Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.

Как же мне хотелось остаться! Не для чего-нибудь дурного, просто в последнее время я почему-то стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всем, и они это чувствовали. А вот Люсе я мог рассказать все без утайки. Она бы поверила и никому не выдала моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь вряд ли ее оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на ее плечики даже малую толику своей ноши.

Когда я вышел на улицу, с удивлением обнаружил, что поднялся ветер, и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за свое опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметет сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.

— Надо было тебе сначала сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! — недовольно сказала мама. — Все просушу и уберу до весны. Твою куртку с меховой подстежкой я уже достала. Ну как твое пение восприняли товарищи?

— Они были потрясены, — сказал я чистую правду. — Я пойду заниматься.

— Сначала обед! — сказала она. — Потом занимайся, чем хочешь.

— Я сегодня задержался, — ответил я. — Если сейчас наемся, потом вообще ничего выполнить не смогу. Я постараюсь не задерживаться.

Я сделал асаны, а потом свои упражнения с гантелями. Не стоило их делать одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу я проигнорировал и отправился на кухню. Пообедав, сделал уроки и сел за тетрадь. Событий в две тысячи шестом году было много, но ничего существенного, кроме войны Израиля с Ливаном, я не вспомнил. Одна суета. Заполнив всего три страницы, я закрыл тетрадь и убрал ее в свой новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями я начал прятать под одежный шкаф, приподнимая его край. Сил на такое у мамы не хватит, а в то, что отец займется поиском моих записей, я не верил. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, тем более, что чем дальше от теперешнего времени я забирался, тем ниже становилась ценность этой работы. Если кто-то, пользуясь моими записями, начнет править историю, то все поменяется. Останутся разве что природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Нужно, наверное, записывать по два года в день, чтобы быстрее закончит с историей и заняться наукой и технологиями. На это потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов. Я вспомнил о дне рождения Иры. Надо будет заранее подумать о подарке.

Следующий день прошел буднично. Ночью снег прекратился, и утром больших сугробов не было. Тем не менее, пока я шел до школы, набрал в ботинки снега. В классе никто не вспомнил о моем выступлении, и внешне все было, как всегда. Все знали о моей дружбе с Черезовой, поэтому мы, не обращая ни на кого внимания, вместе гуляли по коридору второго этажа. В то время такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал нам ни одного замечания.

В субботу на физкультуре я опять выделился. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но все занятия сводились к бегу, лазанью по канату и игре в баскетбол. А в тот день мы впервые использовали спортивные снаряды. Физрук объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда мы бегали или прыгали в длину, я старался ничем особенно не выделяться, легко зарабатывая свои пятерки, а мешковатое трико частично скрывало мои мышцы. Правда, в последнее время я несколько раз ловил на себе взгляд учителя. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся от коня и, если бы не страховка, приложился бы об пол. Я постарался хорошо разогнаться и сильнее оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня, приземлившись дальше всех остальных. Подстраховать меня физрук не успел, а сам я не удержался на ногах и упал.

— Так! — сказал учитель, помогая мне подняться. — Не сильно ушибся?

— Немного ушиб правую ногу, — сказал я. — Урок все равно последний, а завтра выходной. К понедельнику все заживет.

— С чем занимаешься? — спросил он. — Гантели?

— Только последние два месяца, — ответил я. — До этого были отжимания, ну и другое.

— Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.

— Спасибо! — сказал я. — Пока нет времени. Может быть, потом.

— Ладно, надумаешь – скажешь. Иди пока на скамейку, а мы продолжим.

Когда закончился урок в раздевалке меня обступили мальчишки.

— Что тебя щупал Семеныч? — спросил Валерка.

Я молча закатал рукав трико.

— Ни фига себе! — сказал Сашка. — Это нечестно! Когда мы с тобой спорили на щелбаны, у тебя таких мышц не было. Они у тебя больше, чем у Валерки!

Действительно бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дворкина, хотя он был и крупнее меня, и выше на голову. В раздевалке мы только оставляли верхнюю одежду, а трико в школе по субботам носили постоянно, поэтому без него меня никто не видел.

— Как накачал? — спросил Валерка.

— Мой разговор с Семенычем слышал? — спросил я. — Отжимания, гантели, способов много. Главное это не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.

Я был недоволен очередным всплеском внимания к собственной персоне, зная, что Сашка с Игорем растреплют об увиденном всему классу. Есть такие люди, в которых ничего не держится.

Из раздевалки я вышел одетый с портфелем, слегка прихрамывая на правую ногу. Как всегда, девочки вышли позже нас, поэтому Люсю пришлось ждать.

— Ты как? — бросилась она ко мне, проигнорировав и насмешливые, и завистливые взгляды девчонок.

— Буду жить, — бодро ответил я. — Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?

— Ты хочешь, чтобы я пришла?

— Не хотел бы – не спрашивал, — сказал я. — Я бы к вам и сам пришел, да кто его знает, сколько будет болеть нога. А так ты меня пожалеешь, погладишь голову, мне сразу станет легче.

— Тебе очень идет улыбка, — сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Ленку. — Такая, как сейчас. Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.

— Ну вы даете! — сказала Лена. — Уже в школе назначают свидания!

— А где же их еще назначать? — притворно удивился я. — Школа, Леночка, для того и существует!

Дома я перепугал маму, несмотря на то, что сразу же заявил, что ничего серьезного со мной не произошло. Синяк был довольно внушительный, но нога уже болела гораздо меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама мне наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер я писал, выложив на бумагу все, что смог вспомнить сразу за четыре года.

— Мама, ты не собираешься в Минск? — спросил я мать, когда она незадолго до сна зашла узнать, как у меня обстоят дела.

— Да вроде нет, — ответила она. — Я туда и так на полгода вперед наездилась. Тем более по такой погоде. А тебе что-то нужно?

— У меня через пару недель день рождения у Иры Алферьевой. А что ей принести в подарок, не знаю, хоть убей.

— Что-нибудь придумаем, — успокоила меня мама. — Или купим здесь, или отец поедет в Минск по делам. Ложись лучше спать, во сне все быстрее заживает.

На следующий день я с волнение ждал звонка подруги. Она позвонила после десяти, когда уже проснулся отец, пришедший вчера поздно вечером со службы.

— Это меня! — крикнул я маме и взял у нее из рук телефонную трубку.

— Здравствуй! — услышал я голос Люси. Я могу прийти? Как твоя нога?

— Приходи! — сказал я. — Нога уже лучше. Бегаю кругами по квартире в ожидании твоего прихода.

Она радостно засмеялась, и от этого смеха мне стало легче на душе и еще сильнее захотелось ее увидеть. Все симптомы были налицо. Что послужило причиной моих чувств? Ведь еще совсем недавно их у меня не было. Я не стал попусту ломать голову. Самое дурное дело это заниматься анализом почему вам мил этот человек, а не другой. Мил, и слава богу!

— Я уже давно не помню, чтобы мог просто так проводить столько времени, — сказал я Люсе незадолго перед тем, как она стала собираться домой. — Если бы не ушиб, мы бы с тобой столько не посидели. Да здравствуют ушибы! Люсь, а давай ты с нами встретишь Новый год? А потом пойдем гулять, и я отведу тебя домой.

— Я сейчас не могу сказать, — замялась она. — Надо посоветоваться с мамой. Мы все время собирались семьей, я боюсь, что она обидится.

После ее ухода я опять занялся единственным доступным мне делом, закончив на пятнадцатом году. Рука отваливалась, но мне осталось уже совсем немного.

Утром я снял компресс и убедился, что нога лишь чуть-чуть побаливает. Бегать еще рано, но ходил я уже без хромоты. Чертов «конь»! Я так привык к занятиям, что пропускать их было очень неприятно.

Я ушел в школу, не подозревая, что судьба мне приготовила очередную пакость. Как раз к большой перемене к школе подъехала «Волга» и остановилась у запертых ворот, которые на моей памяти открывали всего несколько раз. Из окон нашего класса было видно, как из машины вышли двое: молодой мужчина и то ли девушка, то ли девчонка, которые через калитку направились к школе. Шофер остался сидеть в машине. Я ошибся: в отделе пропаганды не стали ждать выхода сборника. Действительно, зачем ждать, если его уже печатают?

— Это не за тобой? — проявила догадливость Ленка.

— Черт их знает! — сердито ответил я. — Я сегодня никому не назначал встреч!

— Геннадий! — раздался от дверей голос классной. — Идем со мной!

Вне уроков она называла по именам всего несколько счастливцев, в число которых с недавних пор попал и я.

— В школу приехал работник Центрального комитета ВЛКСМ Белоруссии и корреспондент «Пионерской правды», — сказала мне Зинаида, пока мы с ней шли к учительской. — Сейчас с тобой будет беседовать корреспондент, постарайся показать себя с лучшей стороны!

— А физика?

— Я не знаю, почему ты так недоволен, но постарайся ответить на все вопросы. А от физики тебя освободили. Если они захотят взять интервью у твоих родителей, отпустим на сегодня совсем. А твой портфель отнесут ребята. Заходи в учительскую, а я пойду в кабинет директора побеседовать с комсомольским работником.

Я зашел в учительскую, где за одним из столов в гордом одиночестве сидела корреспондент всесоюзной детской газеты. Да, где только такую взяли! Личико красивое и прическа тоже ничего, но маленькая и хрупкая, как воробей. Если она и была выше Люси, то на один-два пальца, не больше.

— Здравствуй! — первой поздоровалась она.

— Здравствуйте, — отозвался я. — Вы не похожи на акулу пера. Стажер?

— Нет, — она вся зарделась румянцем. — Я уже в штате.

— А я – ваше первое задание?

— Как ты угадал? — совсем смутилась девушка, потом сделала усилие и взяла себя в руки. — Я не понимаю, кто здесь у кого берет интервью?

— Зря вы приехали! — сказал я ей. — Как я понимаю, без материала для статьи вы отсюда не уедете?

— А что тебя не устраивает? — удивилась она. — Многие хотят…

— Я тоже многого хочу, — я пристально уставился на ее грудь, опять вогнав в краску. — Только известность в перечень моих желаний не входит! Блокнот у вас с собой? Тогда пишите, я вам расскажу о себе сам. Получите информацию из первых рук. Драчун и двоечник, сексуально раскованный тип и постоянный нарушитель дисциплины! Что вам еще нужно для полной характеристики?

— И твои друзья скажут о тебе то же самое?

— Я за них не отвечаю. Вас, кстати, как зовут?

— Василиса Юрьевна.

— Василиса Прекрасная! — сказал я. — Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Статьи из вашей газеты в «Комсомолку» не попадают?

— Бывает, но редко, — ответила она. — А что?

— Вы можете сделать так, чтобы статья обо мне никуда дальше вашей газеты не пошла? «Пионерскую правду» я, может быть, переживу, а у вас еще будет много статей.

— Ничего не могу обещать, — сказала она, с интересом меня разглядывая. — Это от меня не зависит. Если их редакцию что-то заинтересует, возьмут текст, и меня никто спрашивать не будет. Но если станешь со мной общаться без выпендрежа, в конце открою секрет, который прямо тебя касается.

— Баш на баш? — спросил я.

— Конечно! — засмеялась она. — Не знаю, откуда ты такой взялся, но я бы тебе смело умножила возраст на два. Или даже больше. У нас в редакции много молодых парней, но ты по нахальству их всех перещеголял. Три раза вогнал в краску!

— Извините, — сказал я. — Для меня ваш репортаж, как нож острый! Мне от этой известности одни неприятности. Но вы-то, конечно, ни при чем. Задавайте свои вопросы.

Мучила она меня недолго – минут двадцать, задавая самые разные вопросы и быстро делая отметки в блокноте.

— А это вам для чего? — удивился я последнему вопросу.

— Мне нужно писать о тебе статью, а я не могу тебя понять, — пояснила Василиса. — Не ведут так себя подростки, да еще из поселковой школы, когда к ним приезжает пресса.

— Как вас можно назвать нормально? — спросил я. — Я за всю свою жизнь не встречал ни одной Василисы и не знаю, как уменьшить это имя. Ничего, кроме Васи, в голову не приходит.

— У тебя такая длинная жизнь? — засмеялась она. — Зови Лисой – она сделала ударение на первом слоге – разрешаю.

— Зачем вам во мне разбираться, Лиса? — спросил я. — Напишите обычный очерк о поселковом отличнике, не лишенном литературного дара. Детям, которые будут читать вашу газету, ничего больше и не нужно, а Ленинской премии за такую работу все равно не дадут. Вы же видите, как мне все это неприятно. Если вам нужен объем, придумайте что-нибудь или задайте несколько вопросов в моем классе. Они вам такого расскажут… Как кто-то может разобраться в человеке, если он сам этого не может сделать?

— Я все-таки попробую! — настойчиво сказала она.

— Флаг вам в руки, — вздохнул я. — Я ответил на все вопросы? Что вы мне хотели сказать?

— Только то, что тираж сборника решено увеличить, а отдел пропаганды планирует после выхода книги организовать твои встречи со школьниками Минска. И я думаю, этим все не закончится. Ты очень удобная фигура для пропаганды. Простой мальчик из глубинки…

За дверью послышались голоса, она отворилась, и в учительскую вошел Новиков и тот парень, который приехал с Лисой.

— Здравствуй! — приветливо кивнул он мне. — Я Валентин. Вася, ты закончила?

— Мне нужно поговорить с его одноклассниками, — сказала девушка. — Много времени это не займет.

— Скоро закончится урок, и мы сделаем седьмому классу еще одну большую перемену, — сказал директор. — Двадцати минут вам хватит? Вот и отлично. Значит, Валентин Петрович, я вас оставляю с этим молодым человеком. Можете сегодня делать с ним все что угодно. Если что-то будет нужно, я у себя.

— Послушайте, Валентин, — сказал я, когда дверь за директором закрылась. — Вы не могли бы найти себе другого мальчика? Например, в Минске. Тогда никуда и ездить не придется.

— А что не так? — спросил он. — В чем дело, Вася?

— Молодой человек категорически против славы, — сказала она, закрывая свой блокнот. — Даже упрашивал меня написать о нем такую статью, чтобы меня после нее выперли из редакции.

— Садись, поговорим, — сказал он мне. — Скромность это хорошо. Она украшает человека. Но во всем нужно знать меру. Ведь что такое слава? Это не что иное, как признание твоих заслуг перед обществом. Иногда она может мешать, но пользы от нее гораздо больше. Все ведь зависит от самого человека. Если ты останешься самим собой, отношение твоих друзей и близких не изменится. А завистники… они еще долго будут, так что, из-за них не делать ничего выдающегося? Мне сказали в редакции, что они хотят заключить с тобой постоянный договор. А это значит, что будут печататься и другие твои книги. А творческие люди у нас в стране самые уважаемые…

— После партийных работников, — вставил я.

— Ты что-то имеешь против партийных работников? — спросил он, и я увидел, как напряглась Лиса.

— Нет, — ответил я. — Инженеры человеческих душ, они цементируют наше общество.

— Хорошо сказал, — одобрительно кивнул Валентин. — Наше государство заботится о детях и вправе рассчитывать на их благодарность. Вот я смотрю на тебя и вижу коммунистическое будущее, когда все ребята будут такие, как ты: умные и талантливые, сильные и красивые! Ты – это первый росток, за которым последуют дружные всходы! Наш отдел занимается поиском таких парней, как ты. Людям нужны примеры, которым стоит подражать. А ты нам подходишь идеально. Спортсмен, отличник, умеешь играть и хорошо поешь, в четырнадцать лет написал хорошую повесть, а теперь еще оказывается и скромный. Всесторонне развитый человек!

— Учителей допрашивали? — безнадежно спросил я.

— Пока я разговаривал только с вашим физруком и классной, — сказал он. — Встряхнись, Геннадий, все равно от славы никуда не убежишь!

Глава 9

Я напряженно думал, а Валентин с Лисой смотрели на меня с нескрываемым любопытством, ожидая, что я скажу в ответ. Быть незаметным у меня не получалось. Наверное, в глубине души я сам этого не хотел. Или одна из моих половин, что ничего не меняло. И что теперь делать? Может быть, воспользоваться случаем и приобрести такую известность, чтобы в случае чего несколько раз подумали, прежде чем сунуть меня в психушку или прижать другим способом? Все равно я даже без своих записей еще долго буду полезным. Основные события я записываю, а сколько было неосновных? А от их знания тоже может многое зависеть. Я хотел передать свои записи через Цуканова, бывшего бессменным ведущим помощником Брежнева по экономике и промышленности. В отличие от самого Леонида Ильича, к Георгию Эммануиловичу было подобраться гораздо проще. Я видел его фотографию и знал, где он примерно жил, и то, что он часто ходил на работу пешком. И способ передачи тетрадей я нашел, а в прикладываемой записке были изложены кое-какие факты, которые гарантировали, что мой труд не окажется в первой же московской урне. В моем плане были и сложности, и некоторый риск. В случае с известностью можно было действовать по-другому. Я все никак не мог решить. Если пойти по тому пути, на который меня толкают, мне и дальше придется выдавать чужие вещи за свои. Моя совесть к подобному уже притерпелась. И цель у меня была достаточно важной для всех, и была большая вероятность, что все украденное все равно не будет создано из-за моих тетрадей. Я был уверен, что когда-нибудь, когда все узнают, родители меня поймут и простят. Поэтому решающим было мнение Люси. Она быстро вошла в мою жизнь и уходить из нее не собиралась. Если она скажет «да», я, пожалуй, рискну.

— Ладно, — сказал я собеседникам, посмотрев на часы на руке. — Уговорили. Через три минуты звонок. Вы ведь хотели поговорить с классом? Ну и у меня будет короткий, но важный разговор. Вы еще здесь что-нибудь планируете?

— Заберем тебя с собой и съездим к вам домой, — сказал Валентин. — Надо поговорить с твоими домашними.

— Дома одна мать, — предупредил я. — Отца нетрудно вызвать, если он никуда не уехал, но сестра учится.

— Мы уедем часа через два, — сказала Лиса. — За это время все уроки закончатся. Чаем угостишь?

Мы подошли к классу перед самым звонком, но Валентин не стал его ждать, а постучал в дверь и вошел. За ним вошла девушка, а за ней и я, машинально скользнув взглядом по ее фигуре. Наша учительница физики уже была знакома с гостями, поэтому кивнула Валентину, закрыла классный журнал и вышла.

— Я работник Центрального Комитета комсомола Белоруссии Валентин Петрович Дроздов, — представился Валентин. — А это собкор вашей газеты «Пионерская правда» Василиса Юрьевна Белецкая. Следующий урок у вас будет короче на пятнадцать минут, за счет чего увеличится перемена. К вам будет просьба не разбегаться, а ответить на вопросы корреспондента. Давайте, чтобы не терять времени, начнем работать.

— Одну минуточку, — вмешался я. — Наверное, мне самому здесь присутствовать не стоит. И я у вас заберу одного человека, остальных можете мучить. Я буду ждать в коридоре.

Я подошел к своей парте, забрал портфель и сказал покрасневшей от общего внимания Люсе, что нам нужно поговорить. Как раз зазвенел звонок, и мы единственные из всего класса вышли в коридор. Из соседних классов туда же повалили ученики, но возле наших дверей никого не было.

— Мне нужно с тобой поговорить, и от этого разговора будет зависеть вся моя жизнь, — сказал я, сжав ее ладонь в своей. — Ты хотела моей откровенности, и я буду откровенен, хоть и боюсь, что это может изменить твое отношение ко мне.

— Этого можешь не бояться! — ответила она. — Я хочу всю жизнь прожить с тобой, остальное не важно.

— Тогда слушай! — сказал я и минут за десять рассказал самое важное, не упоминая о развале Советского Союза. Всему свое время, а ей тогда легче было поверить в инопланетян, чем в это.

— Чужие песни это такие, как ты пел для меня или у Светы?

— Да, я их знаю не одну сотню, только не все можно петь. Если изменится будущее, многие из них просто не будут созданы, потому что изменятся судьбы написавших их людей. То же самое и с книгами. По сути, это воровство, поэтому мне самому неприятно так поступать. Я хотел действовать со стороны, чтобы обо мне никто не знал, но нужно было как-то прикрыть свои записи, поэтому я и взял одну небольшую и далеко не лучшую повесть. А теперь за меня возьмутся всерьез и начнут лепить идеал для подражания. Остаться в тени уже не получится. Если я начну реализовывать свой план, меня не так сложно будет найти.

— Ну и что? — подняла она на меня глаза. — Ты же не делаешь ничего плохого! Наоборот, хочешь всех спасти!

— Ты не маленькая девочка и должна знать, что в руководстве страны есть самые разные люди. И руководствуются они не только интересами государства, но и своими собственными. И не у всех из них чистые руки, да и интересы государства каждый понимает по-своему. А я слишком много знаю всяких секретов, и государственных, и их личных. Если я буду обычным мальчишкой, я могу просто бесследно исчезнуть.

— Тогда прославься! — сказала она. — Ты же сам сказал, что все изменится и многого из того, что ты хочешь использовать, не будет! Если ты боишься, что я тебя из-за этого разлюблю, то зря! Буду женой великого человека. Ведь буду?

— Мне тебя прямо сейчас при всех поцеловать? — спросил я. — Или подождешь до вечера?

— Влепят кол по поведению и вызовут родителей! — счастливо засмеялась она. — И рассадят на разные парты. Хотя можешь и поцеловать, в коридоре уже никого нет.

— Точно! — я с удивлением осмотрел пустой коридор. — Честное слово, не заметил звонка! Но целоваться не будем, по тебе сразу все видно. Я сейчас уеду с гостями, а вечером к тебе прибегу. Заодно познакомишь с родителями, а то я их только видел издали. А сейчас иди в класс и постарайся даже намеком не выдать то, о чем теперь знаешь, а я их подожду здесь.

Я не догадался позвонить маме из учительской, это сделал директор. Поэтому, когда мы подъехали к дому, отец уже был в квартире и помогал маме готовить стол к приему гостей. На этот раз я настоял, чтобы водитель пошел вместе с нами.

— Вас как зовут? — спросил я его. Сергеем Александровичем? Ну, а я Геннадий. Нечего вам гонять обогреватель, пойдемте в квартиру. И машину никто не угонит, наверное.

В квартиру он пошел, но перед этим закрыл дверцы. Мама редко готовила на один день, и нам всем хватило обеда. Сестру, которая пришла через час с небольшим, накормили вторым и пирожными, захваченными Валентином из Минска. После обеда родителей с полчаса мучили вопросами обо мне, а я все это должен был слушать. Ничего, я отыгрался потом, когда меня попросили взять гитару. Отыгрался и в прямом, и в переносном смысле. Песню «Песняров» я уже разучил полностью.

— допел я, и установилась мертвая тишина.

— Что это было? — минуту спустя спросил Валентин.

— Да, нам ты такого не пел, — сказала мама. — Хотя, кажется, наигрывал что-то похожее.

— Естественно, — пожал я плечами. — Это моя новая песня.

— Так ты сочинил и стихи, и музыку? — поразилась Лиса.

— А что здесь такого? — сделал я удивленное лицо. — Оно как-то само сочинялось.

— А что там было про детей? — опять спросила Лиса. — Какое-то название…

— Хатынь? Это небольшая белорусская деревня, которую фашисты сожгли вместе с жителями, — пояснил я. — Вот где я о ней вычитал, сейчас не вспомню. Кажется, в какой-то старой газете.

Гости выглядели растерянными, да и отец с матерью были не лучше, поэтому приход из школы Тани оказался как нельзя кстати. Лиса сразу же ушла с ней в eе комнату брать интервью, а Валентин начал допытываться, что у меня еще есть в репертуаре. Я сыграл ему «Вот так и живем» с учетом прошлого опыта, стараясь не вкладывать в пение душу. Когда Лиса оставила в покое голодную сестру, ей с Валентином показали мои фотографии, после чего они распрощались и уехали.

— Ты меня этой песней прямо поразил! — сказала мама. — Никак не подозревала в тебе таких талантов!

— А что он еще выкинул? — спросила Таня.

— Написал новую песню, — ответила мама. — И спел ее всем нам. Песня просто замечательная! А почему ты сказала «еще»?

— А об этом сейчас вся школа шумит! Знаешь, что он сделал? Корреспондентам отдали на растерзание седьмой класс, а он туда зашел, забрал свою Люсю и все время ворковал с ней в коридоре, наплевав и на нас, и на учителей. Сама видела их вдвоем, когда прозвенел звонок. Стоят рядышком и смотрят друг на друга! Был бы кто другой, ты бы уже была у директора, а с него все как с гуся вода.

— Что, правда, что ли? — не поверила мама.

— А что в этом такого? — пожал я плечами. — С Валентином я договорился, а с Люсей у меня был важный разговор. Мы не обнимались, а просто стояли в коридоре. А если некоторых завидки берут, при чем здесь мы? Шла бы ты, Танечка лучше обедать. Мы тебе и пирожные оставили.

— Я пойду, — сказала сестра. — А ты все-таки подумай. Может быть, в вашем стоянии ничего и не было, но всем это не объяснишь. И Новиков такое долго терпеть не станет. Школа для учебы, а личные дела решайте дома!

— Она права, Гена! — сказала мама. — Ты подаешь другим дурной пример, и директор не сможет на это никак не реагировать. Ну вызовут не нас, а родителей Люси, ты этого хочешь?

— Учту, — коротко сказал я. — Мне просто срочно нужно было переговорить, откладывать разговор я не мог.

— Как у вас все рано! — сказала мама. — Еще не целовались?

— Я тебе обещал думать головой? — спросил я. — С Ленкой я был пацан, поэтому вы и знали о каждом моем чихе, сейчас я отчитываться не собираюсь. Или вы мне доверяете, или нет.

— Ты опять пишешь повесть? — спросила мама, чтобы сменить тему.

— Так, наметки, — неопределенно сказал я. — Лиса сказала, что редакция хотела заключить со мной договор о сотрудничестве. Так что уже можно начинать писать, нужны только тетради.

— Купим мы тебе тетради, — сказал отец. — Только ты бы больше отдыхал, работаешь на износ. А песня получилась душевная. Думаю, тебя из-за нее в Минск повезут раньше, чем из-за повести, а ты ведь ехать никуда не хотел.

— Я передумал, папа, — ответил я отцу. — Все равно не отстанут, они мне так и сказали. У тебя, говорят, перед Родиной долг, будешь отрабатывать, работая примером для подражания!

— Что, так и сказали? — удивилась мама.

— Нет, это я вам своими словами пересказал то, что было сказано мне. Я сейчас сбегаю к Люсе, а уроками займусь позже. Я пропустил уроки, так что заодно посмотрю, чем они занимались. Да и с ее родителями нужно познакомиться, тогда они будут меньше верить всяким сплетням.

На этот раз вся семья Черезовых была в сборе. Перед выходом я позвонил Люсе, поэтому дверь мне открыла она.

— Папа, познакомься, — сказала она своему отцу, сидевшему в комнате у телевизора. — Это мой друг, Геннадий.

— Очень приятно! — приподнялся он мне навстречу. — Иван Алексеевич.

— Мама, ты можешь выйти? — спросила Люся мать через дверь кухни. — Гена пришел.

— А, жених! — сказала славная невысокая женщина, выходя с кухни. — Надежда Игоревна.

— Очень приятно, — сказал я. — А почему жених? Не думайте, я не отказываюсь, просто интересно.

— Даже так? — она сняла передник. — Так вас с Люсей называют в классе Ольги. Жених и невеста.

— Пока мы только дружим, — успокоил я ее. — До свадьбы еще четыре года.

— А еще он всем рассказывает анекдоты! — наябедничала с кухни симпатичная девчонка лет восьми, очень похожая на Люсю.

— Правда, что ли? — спросил Иван Алексеевич, выключая телевизор. — Расскажешь?

— А в каком вы звании, Иван Алексеевич? — спросил я.

— Как и твой отец – майор, а что?

— Тогда я про майора и расскажу, — сказал я. — Армейское подразделение окапывается. Рабинович тоже роет себе стрелковую ячейку, глубина её уже два метра. Подходит майор и спрашивает Рабиновича, зачем тот копает так глубоко? Он же не увидите неприятеля!

А вы думаете, отвечает Рабинович, что мне так интересно на него смотреть?

— Смешно, — рассмеялся он. — Ты в шахматы играешь?

— Играю, но уже давно их не брал в руки, — ответил я, подумав, что это было лет пятьдесят назад.

— Папа, Гена пришел ко мне, а не играть с тобой в шахматы! — возмутилась Люся.

— Мы еще сыграем, — обнадежил я его. — Как-нибудь потом.

— Потом, так потом, — вздохнул он. — Дочь, ты поела? Закончишь с едой, иди ко мне, не мешай сестре.

Я зашел вслед за Люсей в ее комнату.

— Кто-то меня в школе обещал поцеловать, — тихо сказала она мне. — Выполняй обещанное, пока отец удерживает Ольгу. Надолго его не хватит.

…

— Вот так бы целовалась и целовалась! — сказала она, слегка задыхаясь, когда мы оторвались друг от друга. — Мне этого мало!

— Хорошего понемножку, — ответил я. — Покажи, чем вы без меня занимались на уроках.

— Эту поговорку придумали жадины, — сказала она, раскрывая портфель. — Смотри, здесь мы закончили по физике…

Едва мы закончили с уроками, открылась дверь, в которую просунулась голова Ольги.

— А почему вы не целуетесь? — разочарованно спросила она. — Поцелуйтесь, а то маме расскажу!

— Что ты расскажешь? — спросил я.

— Как что? Что вы целовались!

— А если поцелуемся, не расскажешь?

— Не расскажу, честное слово!

— Ну раз ты так хочешь… — улыбнулась Люся, потянувшись ко мне. — Учти, только ради тебя! Попробуй потом рассказать родителям, сама же будешь виновата! А я с тобой не буду дружить.

…На этот раз она долго не разрывала поцелуй, так, что у меня даже закружилась голова. У Люси, по-видимому, тоже…

— Счастливая! — с завистью сказала сестра. — Прям как в кино!

— Ладно, — сказала Люся. — Ты играй с куклами или займись уроками, а нам нужно поговорить. Ну как все прошло?

— Нормально прошло. Сыграл я им и спел. Песня, как на заказ, патриотическая, про Белоруссию и слушать приятно. Плохо, что я еще голос не довел до нужной кондиции, хотя все равно никогда не спою так, как пели «Песняры». Будет скоро такой популярный ансамбль. Думаю, меня из-за нее пригласят в Минск. Интересно, что эта Василиса обо мне состряпает. Материала она набрала много, даже пару моих фоток забрала.

— А фотографии ей зачем? — ревниво спросила Люся. — У меня, кстати, ни одной твоей нет.

— С ума сошла к ней ревновать!

— Видела я, как ты по ней прошелся взглядом! — сказала подруга. — Не хуже Семеныча, только тот еще облизнулся. Не знаю, сколько ей лет, но на вид больше шестнадцати не дала бы. Только груди торчат, а так девчонка девчонкой! А тебе из-за твоих занятий спортом и пятнадцать можно дать! Может быть, ты не видел, зато я заметила, как она на тебя посмотрела и вздохнула! Небось, будь у вас поменьше разница в возрасте…

— При чем здесь это? — искренне удивился я. — Запомни, что все мужчины провожают взглядом красивых женщин! В нас это просто заложено природой. Но когда есть одна-единственная, все эти игры в гляделки ровным счетом ничего не значат! Зачем еще кто-то, когда есть ты?

— Хорошо сказал! — подтвердила Ольга, про которую мы забыли.

— Слушай, чудо! — сказал я ей. — Если Люся мне станет невестой, ты ведь тоже будешь родственницей. Скажем, сестренкой. Не против?

— Точно? — на всякий случай уточнила она. — Брат – это хорошо! У меня через месяц день рождения!

— Подарок за мной, — пообещал я. — И вообще, если что-то нужно, обращайся. Ладно, играй, а я пойду домой!

Я попрощался с родителями подруги и заторопился домой. Нога полностью прошла, и нужно было наверстывать упущенное.

На следующий день в школе все было, как обычно, словно вчера никто не приезжал. Но Новиков со мной все же поговорил, причем с самого утра, когда я переобулся в гардеробе и хотел рвануть к лестнице.

— Притормози, Геннадий! — сказал он, приближаясь со стороны учительской. У меня к тебе разговор на пару минут.

— По поводу вчерашнего? — пришел я ему на помощь. — Когда мы с Черезовой стояли в коридоре? Если только это, то прогулок больше не будет.

Он кивнул и пошел к себе, а я понесся по лестнице, подгоняемый звонком.

Через несколько дней, я заметил, что отношение одноклассников ко мне все же начало меняться. Оно стало более уважительным, прежней непосредственности в нем уже не было. Со мной всегда соглашались, будто я взрослый и авторитетный человек. Хлопки по плечам и другие дружеские изъявления чувств прекратились. Класс отдалялся от меня, и я не знал, как это остановить. Когда я об этом прямо спросил Сергея, он мне прямо и ответил.

— Ты вырос и живешь теперь своими делами. В мяч тебе играть неинтересно, девчонок обсуждать – тоже. Любое наше занятие вызывает у тебя скуку. Я тебя прекрасно понимаю, мне тоже неохота возиться с Мишкой. К тебе у всех очень хорошее отношение, но, кроме учебы, у нас ничего общего нет. Твоя известность это только усилила.

Его брат Мишка был на пять лет младше и учился в одном классе с Ольгой. К Люсе девчонки тоже стали относиться иначе. Многие ей откровенно завидовали и своей зависти не скрывали. И дело было не только во мне. Если у тебя не хватает смелости что-то сделать или тебе это запретили, а кто-то рядом на эти запреты плюет, как ты к нему станешь относиться? Уж точно не дружески. Даже с Леной они перестали дружить, хоть внешне это было мало заметно. Люся потянулась к моей сестре, которая испытывала к ней симпатию. Поэтому она стала у нас задерживаться, и то время, когда я занимался делами, проводила в компании Тани.

Со дня приезда прессы прошло четыре дня, когда в четверг почтальонша принесла телеграмму, в которой было всего несколько слов:

— Четвертое – это завтра, — озабоченно сказала мама. — Придется мне завтра с утра идти в вашу школу к директору.

— Зачем? — пожал я плечами. — Есть телеграмма, а Новиков в курсе, так что я к нему сбегаю отпроситься сам. Заодно кое с кем повидаюсь. Валентин все равно с самого утра не приедет.

Так я и сделал. С утра выполнил все свои занятия, кроме пробежки, которые с наступлением зимы я отложил до более теплого времени, а потом немного раньше обычного появился в школе. Сначала я подергал ручку директорского кабинета, но она, как я и думал, была еще заперта. Директор у нас тоже преподавал, но обычно у него с утра не было занятий, и он мог прийти позже. Поэтому пришлось найти в учительской классную и показать ей телеграмму.

— Какие пробы? — не поняла она.

— Я сочинил песню, — пояснил я. — Теперь ее хотят прослушать в Минске. А директора пока нет на месте. Давайте я вам оставлю телеграмму, а вы потом передадите ему. Зинаида Александровна, можно вас попросить?

— Смотря что.

— Я не хочу сейчас заходить в класс. Это нужно будет объясняться и вообще… А Люся будет волноваться. Вы не передадите ей…

— Ну и ну! — насмешливо сказала Зинаида, беря у меня из рук записку. — Вот чего я никогда не делала, это не передавала подобных записок. — Ладно, беги, уже. Счастливо съездить.

Валентин приехал на той же машине без двадцати одиннадцать. Шофер тоже был тот же самый. Времени, по его словам, было мало, поэтому задерживаться у нас они не стали. Маму Валентин ехать отговорил.

— Зачем вам терять весь день? Да и не везде я вас смогу провести быстро. Придется оформлять пропуск, а это время. Я вашего сына взял, я его вечером и верну, а обедом мы его накормим.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — поздоровался я с шофером.

— Привет, Геннадий, — отозвался он. — Расстегни свою куртку, взопреешь.

Да, «Волга», даже ее первая модель, это вещь! Минут десять мы добирались до шоссе, зато там Сергей разогнал машину так, что через полчаса показались окраины Минска. Я в нем бывал слишком редко, поэтому совершенно не знал, кроме нескольких приметных мест, вроде площади Победы с ее высоченным монументом. Я предполагал, что меня сразу не повезут на запись, и казался прав. Первый раз меня выслушали в том самом отделе пропаганды ЦК, где работал Валентин. Потом его начальник долго с кем-то созванивался, и меня повезли еще куда-то.

— Едем в филармонию, — пояснил Валентин. — Постарайся не выпендриваться, там этого не любят.

Выпендриваться пришлось. Слушали меня пять человек, все в возрасте. После прослушивания один из них сказал:

— Свежо и очень неплохо, но сыро и голос у молодого человека для исполнения не подходит. Могу взять на доработку, а потом найдем исполнителя.

— Мне это не подходит, — сказал я мэтру, смотревшему на меня с таким удивлением, как будто ему взялся возражать стул в концертном зале. — У меня простые принципы. Я сочиняю и исполняю песню первый раз, а потом берите ее себе, делайте аранжировку и пускай ее поет, кто хочет. По-моему, это законное право автора. Я и сам знаю, что не Муслим Магомаев, но, думаю, для первого исполнения подойду.

— Ни в один концертный зал я его не выпущу! — припечатал мэтр.

— Я могу надеяться, что ЦК комсомола проследит за тем, чтобы моя песня не появилась под чужим именем? — спросил я Валентина. — Вы меня отвезете домой или мне добираться самостоятельно? Деньги и ученический билет я взял, так что думаю, что с помощью родной милиции домой попаду. Как зовут этого товарища? — я показал пальцем на взбешенного мэтра. — Мне придется давать немало интервью, хотелось бы поведать о нем людям. Странное отношение к молодым дарованиям.

— Ну ты и нахал! — рассмеялся мужчина, сидевший в центре. — Давай-ка за мной!

Он отвел нас, по-видимому, в свой кабинет и куда-то позвонил. Пришлось долго ждать, пока не разыскали какого-то Николая.

— Коля! — сказал звонивший. — У меня в кабинете один самородок, которого откопали ребята из ЦК комсомола. У него очень неплохая песня, которую он сам поет под гитару. Нужно сделать запись и показать ее в вашей передаче. По-моему, для вас он подходит идеально. Да, сейчас его к вам привезут.

Он положил трубку на рычаг и повернулся к нам.

— Значит, сейчас едете на телецентр и попросите вызвать Николая Самохина. Он вас проведет на студию и прослушает. Понравиться песня, ваше счастье, нет – действуйте сами, у вас достаточно своих возможностей.

Когда под рукой своя машина, все рядом. Сергей остановил «Волгу» на круглой площади перед четырехэтажным зданием с восемью здоровенными колоннами. Когда вышли из машины, я задрал голову, осматривая сваренную из труб телебашню, уходящую на большую высоту. Мы передали охране имя нужного нам человека и минут двадцать ждали, пока он к нам выйдет.

— Николай! — протянул он руку Валентину. — У вас есть с собой документы?

Личность моего провожатого проверили, а меня пропустили довеском. Николай провел нас в помещение, которое я про себя окрестил «музыкальной студией». Там было небольшое возвышение, на котором стоял концертный рояль. Напротив входа были две перемещаемые камеры, а в разных местах стояли осветители и несколько столов со стульями.

— Сначала послушаем номер так, — сказал Николай. — Если понравится – запишем. Тебя как зовут? Геннадий? Зайди за ширму и возьми гитару, а потом садись на любой стул и вперед! И не тяни время, я еще не успел пообедать.

Песня ему очень понравилась.

— Сам написал? Класс! Не понимаю, чего они в филармонии валяют дурака! Ты ее еще нигде не пел? Вот и хорошо, будешь нашей находкой. Сначала снимем номер, а потом нашу с тобой беседу. Только сначала прикинем, о чем будем говорить. Сейчас я позову всех, кого нужно.

Мы освободились примерно через час и поехали в ЦК, где меня неплохо накормили.

— Домой я тебя не повезу, — сказал мне Валентин. — Сергей сам тебя прекрасно доставит.

— А как там дела у Лисы? — спросил я. — Я не рвусь на первые полосы газет, просто интересно.

— Мы ее Васей зовем, — улыбнулся он. — Чем-то ты ее сильно зацепил. Читал я то, что она о тебе написала. Редактор не пропустил. Не могу я, говорит, всю газету отдавать под твой очерк. Отправил ее ужимать объем.

— Откуда она столько материала взяла на целую газету?

— Сам спросишь при случае. Или, если опубликует «Комсомолка», прочитаешь сам. Она свою работу послала туда. А для своей газеты пытается сделать сокращенный вариант. Слушай, она там написала, что ты знаешь много анекдотов…

— А сами анекдоты, случайно, не приводила? — вздохнул я.

— Нет, — рассмеялся он. — Надо будет подсказать.

— Передайте ей от меня в подарок, — сказал я. — Редактор говорит журналисту, мол, напишите статью о том, что газета лучше телевизора. И не забудьте упомянуть главный недостаток телевизора. Журналист у него спрашивает, о каком недостатке идет речь, а редактор ему отвечает, мол, разве можно заснуть, прикрыв лицо телевизором? Послушайте, Валентин, а кто был тот человек, который мне помог?

— Ты понравился Евгению Карловичу! — сказал Валентин, подняв вверх большой палец. — Что, не слышал? Это сам Тикоцкий! Ладно, садись в машину.

Глава 10

Я сидел за письменным столом и смотрел на падающий снег. Его первые хлопья посыпались с неба, когда мы после уроков начали расходиться по домам. Постепенно снег усиливался, потом поднялся ветер, а сейчас за окнами мела настоящая метель, на глазах насыпая сугробы у забора. Тоскливо выл ветер, скрипели, раскачиваясь, росшие возле дома сосны, а фонаря за снегом не было видно, просвечивало лишь мутное желтое пятно. К вечеру начал усиливаться мороз, наверное, сейчас на улице было очень холодно, но термометр за окном засыпало снегом. Я взглянул на будильник. Было без пяти одиннадцать. Вот уже полчаса, как я закончил все запланированное на сегодня, но спать совершенно не хотелось. Последнее время мама перестала меня опекать, поэтому я мог ложиться, когда захочу. После статьи Лисы отношение ко мне всех окружающих сильно изменилось. Это коснулось даже родителей, только Таня и Люся относились ко мне по-прежнему.

Все началось с показа нашей беседы с Николаем Самохиным и моего последующего выступления по местному телевидению. Песня понравилась, и мой номер уже без интервью через пять дней показали по Центральному телевидению, программу которого у нас смотрели почти все, у кого были телевизоры. Наверное, эта передача помогла протолкнуть очерк Лисы в «Комсомольской правде». Почти одновременно вышла статья в «Пионерской правде», урезанная раза в три. Я ее не читал, мне вполне хватило «Комсомолки». Когда я взял ее в руки, то понял редактора Василисы. Куда такое в «Пионерку»? Очерк назывался «Человек будущего» и занимал четверть всей газеты. Надо отдать должное Лисе: написано было талантливо. Она опросила всех здесь, даже съездила в редакцию «Молодой гвардии» и поговорила с теми, с кем я там имел дело. Я бы не смог мешанину фактов и мнений превратить в интересную статью, у нее это получилось. Я добился того, что хотел, но прежняя жизнь для меня закончилась. Меня даже соседи начали называть на «вы». В классе… В классе было почти то же самое, пока я не сорвался и не наорал на всех. У меня тогда даже слезы выступили на глазах. Но, как ни удивительно, это подействовало, и общаться мы стали более или менее нормально. Редакция заключила со мной договор о постоянном сотрудничестве, и теперь нужно было выбрать книгу и начать ее запись. Изложение истории я закончил двенадцатого декабря, за день до дня рождения Иры. Я гадал, пригласит она меня повторно или нет? Пригласила. Я не знаю, действительно день рождения у нее был в воскресенье, или ее родители так же, как и мы, просто перенесли ее праздник на более удобное время. Приглашение было на пять вечера. Я сначала зашел за Люсей, а потом мы вдвоем пошли к Алферьевым. У них в гостях уже были Лена со Светой и Сашка.

— Больше никого не будет, — сказала Ира, принимая подарки. — Вы были последними, так что можем садиться за стол.

— Родителей нет? — спросил я, помогая Люсе раздеться.

— Дали нам три часа и ушли к соседям, — ответила Ира. — Руки мыть будете?

Стол ей сделали очень хороший, и мы с удовольствием поели, после чего начались танцы. Девочек было в два раза больше, поэтому нам с Сашкой волей-неволей приходилось постоянно их менять. В этот вечер и Лена, и Светлана вели себя со мной, как год назад, с удовольствием танцевали и болтали всякую всячину. Три часа пролетели незаметно, потом вернулись родители Иры, и мы стали прощаться. На улицу вышли все вместе, кроме Ирины, которая осталась дома. Сашка со Светой сразу же ушли домой, а мы проводили Лену до подъезда и пошли гулять по дороге в направлении школы. На всех столбах вдоль дороги горели лампочки, поэтому несмотря на позднее время было светло.

— Расскажи мне о себе, — попросила Люся. — Я тогда, если честно, мало что поняла из твоего рассказа. Только то, что с миром должно было случиться что-то страшное, и твое сознание вернулось в детство.

— Мне об этом тяжело говорить, — признался я. — Тем более тебе. Я ведь там был уже старым человеком и должен был вскоре умереть. Помог случай. Во время прогулки я встретил девчонку лет двенадцати. Это тоже было зимой. Представляешь, мороз, идет снег, а она стоит без зимней одежды. Я, конечно, хотел помочь, подошел… Не буду тебе все рассказывать, скажу короче. Наша Земля существует в разных реальностях. Я не знаю, как тебе это объяснить, потому что не понимаю сам, просто читал много фантастики, и в голове осело, что так может быть. Все эти копии Земли чем-то отличаются между собой и существуют одновременно, не соприкасаясь друг с другом. На одних копиях людей никогда не было, на малом их числе они еще живут, а есть и такие, где люди уже все погибли. Она была из мира, человечество которого далеко обогнало нас в развитии. Потом оно погибло, но небольшой части людей удалось спастись. После этого они изменили ткани тела всем будущим поколениям. Только эти поколения оказались ущербными. Тоска по прежнему миру отцов отравляла жизнь их детям. Наверное, со временем они это переживут, тем более, что покинули свой погибший мир и переселились в другой, полный жизни. Но некоторые переносили потерю особенно остро. Она была из таких. Ее отец, как я понял, был крупным ученым или администратором, который как раз работал с такими мирами. Наверное, она могла свободно шастать по его научному центру, иначе трудно понять, как она умудрилась угнать машину, с помощью которой попала к нам. Не знаю почему, но я – старый и умудренный жизнью человек – сразу же ей поверил. Когда она сказала, что может отправить мое сознание в прошлое, я не колебался ни минуты. И самому хотелось прожить жизнь еще раз, и сделать попытку изменить то будущее, которое было уготовано моему миру.

— А что было в вашем будущем?

— Мы слишком выросли в числе, и в этом одна из основных причин всех зол. Сейчас на Земле чуть больше трех миллиардов человек, а в мое время их было уже восемнадцать. Основные запасы природных ресурсов уже выработали, почвы потеряли плодородие, а сжигание топлива сильно изменило состав атмосферы и привело к ее разогреву. Нагретый океан стал выделять метан, еще сильнее разогревая атмосферу. Зимы стали очень холодными, а летом все задыхались от жары. Незадолго до моего ухода лишь на Дальнем Востоке России еще остались земли, где что-то можно было вырастить без полива. На юге вообще все засохло, а немногочисленные леса выгорели, добавив гадости в атмосферу. Для поливного земледелия не хватало воды, в некоторых местах ее и для питья перестало хватать. Развитые страны еще кое-как перебивались, а о том, что творилось в отсталых, не хочется рассказывать. Бесконечные войны, голод и болезни. Людоедство стало обыденным явлением. Жара и вырубка привели к гибели тропических лесов, которые выгорали огромными массивами. А леса это не только источник жизни для людей и древесина, это легкие планеты. Планктон в океане погибал от его загрязнения, а он тоже был источником кислорода. В двадцать шестом году в продажу поступили кислородные маски. Еще пока не для всех людей, но людям со слабым здоровьем кислорода в воздухе городов уже стало не хватать. Нефть добывали преимущественно в океане, и многочисленные аварии только еще больше загрязняли мир. Разогрев атмосферы усиливает скорость ветров. К моему уходу обширные пространства Азии и Латинской Америки стали вообще необитаемы. Невозможно жить там, где один за другим идут ураганы с таким ветром, что сдувает тяжелые грузовики. Развитые страны отгородились от остального мира, удерживая для себя лишь те районы, где еще осталось ценное сырье. Все свободы были дружно забыты, везде управляли только силовыми методами. Дошло до этнических чисток, когда граждан, приехавших ранее из Африки или других стран, выбрасывали обратно, по сути, обрекая на смерть.

— А мы? — спросила Люся, вцепившаяся в мою руку.

— Постарайся мне поверить, — вздохнул я. — Советский Союз специально развалили, а в России и других Союзных республиках установился капиталистический строй. К тому времени Россия уже считалась развитой… почти. Все беды, о которых я рассказывал, были и у нас. Когда стало совсем плохо, армию вывели на границу и просто отгоняли огнем толпы беженцев из Средней Азии. Часто они предпочитали идти под пули солдат. Все-таки быстрая смерть. А у себя они гибли миллионами от страшной засухи. Не то что продовольствия, воды для питья не хватало. А температуры летом поднимались до шестидесяти градусов. От одного этого можно подохнуть! Пытались выдворить и китайцев с Дальнего Востока, да куда там! Их к тому времени набежало в три раза больше, чем жило русских. Только вызвали резню, и чуть не схлестнулись с Китаем. В ООН, которая еще по инерции существовала, подсчитали, что через пятьдесят лет можно будет жить с применением технических средств только на пяти процентах обитаемой сейчас территории. Людские потери по их подсчетам превысили бы пятнадцать миллиардов человек. Из-за нашего Байкала чуть не разгорелась война. Но это еще не все.

— Куда уж больше! — сказала Люся. — Я сегодня ночью, наверное, не засну.

— Может быть, на этом и закончим?

— Расскажи о себе. Что стало с тобой прежним? Ты говорил о себе, как о старике, но я в тебе старика не чувствую. Конечно, ты взрослей своих лет, но не старик. Я на них в свое время насмотрелась!

— Понимаешь, когда я только очнулся в детском теле, умом я был таким же стариком, как и перед смертью. А мальчишки я не чувствовал.

— Какой смерти? — перепугалась Люся.

— При переносе сознания прежнее тело умирает, — пояснил я. — В это тело попали все знания, весь мой опыт и привычки – все то, что вместе составляет личность.

— А что было потом?

— Мы слились, но свою детскую половину я ощутил только по проснувшейся памяти последних дней и по щенячьему восторгу от новых возможностей. А потом я незаметно начал меняться. Мне сказала та девочка, что личность ребенка окажет влияние на мою, но я никак не ожидал, что оно будет таким большим. По сути, от прежней личности, кроме знаний, мало что осталось. Я не он, и не тот, что был прежде, а нечто среднее, не предусмотренное природой. Люся, я тебе рассказал о себе, тебе не противно?

— Дурак! — обиделась она. — Такого, каким ты был раньше, я бы не полюбила, а раз тебя люблю, значит, буду любить всегда! Ну что в тебе от старика? Опыт и знания? Так что в этом плохого? Скажи лучше, почему не хочешь жениться вторично на бывшей жене? Ведь она была?

— И жена была, и дети. И любили мы друг друга. Жили по-разному, и бедно, и в достатке, но дружно, и из-за невзгод друг другу нервов не трепали. Мальчишек вырастили, и помогли подняться на ноги. Она очень хорошая женщина, но я сразу решил, что не стану повторять свою жизнь, а теперь еще влюбился в тебя.

— А что теперь с ними будет?

— Светлана, наверное, выйдет замуж за другого, а тех детей просто не будет. Они остались только в моей памяти.

— Но как так можно? Это же твои дети?

— Если я даже опять женюсь на ней, дети у нас будут уже совсем другие. И внешне, и как личности. Зачатие – это процесс случайный и внешность тоже зависит от многого. У меня оба парня были внешне совершенно разные. И воспитывал бы я их сейчас по-другому, и условия жизни, я думаю, будут гораздо лучше. Так что тех детей я не смогу воспроизвести при всем желании. Пойми, что должна поменяться вся реальность. Миллионы одних людей не родятся, зато появятся миллионы других! Если получится отвести человечество от бездны, все будет оправдано! А если нет, ничего уже не будет важным.

— Тебе виднее! — она поежилась. — Что-то я стала мерзнуть. Давай пойдем обратно, а ты мне расскажешь, что думаешь делать.

— Для начала думаю сделать все, чтобы сохранить Советский Союз. В нашем государстве есть много недостатков. Если действовать с умом, часть из них можно убрать, но с остальными придется мириться. Если предотвратить развал экономики и государства, провести нужные реформы и убрать кое-кого из руководства, можно с учетом моих знаний превратить Союз в самое мощное государство планеты. Для этого придется не только возвыситься самим, но и приспустить Соединенные Штаты. Такие возможности существуют.

— А что это даст, если остальной мир не изменится? Людей в Африке станет меньше?

— Проблема не только в численности, — пояснил я. — На нее тоже можно найти управу. Кризис шел сразу по многим направлениям. До своего развала наша страна тратила большие деньги на фундаментальные исследования. Это очень важно. Денег в них нужно вкладывать много, а быстрой отдачи не бывает. Американцы должны были делать то же самое, но, как только у нас все рухнуло, они сразу же урезали эти расходы, а многие исследования прекратили совсем. А ведь одна из бед это выброс в атмосферу углекислого газа. Нефть почти всю сожгли за сотню лет, а ведь природа заталкивала в нее углерод миллионы лет! Газ еще был, но уже собирались добывать гидраты в океане. И опять все это сжигать! А это означает, что углекислого газа, которого уже до фига, станет еще больше. А это еще сильнее разогреет атмосферу. А ведь наши физики далеко подвинулись в работах по термоядерным реакторам. После нас немного подергались европейцы, на этом все и заглохло. Человек – это такое паршивое создание, которое даже о своем будущем начнет думать, когда в темя клюнет жареный петух, и будет поздно. А о детях-внуках вообще мало кто думает. Пусть заботятся о себе сами!

— Ну хорошо, — сказала она. — Сделали эти реакторы, и что?

— Во-первых, реакторы я тебе привел для примера, там еще много чего было. А потом, эти реакторы – это море почти даровой энергии, на которую можно перевести весь транспорт и все остальное. А значит, почти не понадобится нефть. Сколько ее там нужно для химии! Выбросов углекислого газа нет, бурения морского дна не будет и загрязнение атмосферы и океана уменьшится в десятки раз. Да и опреснение воды не будет проблемой. Обуздать гонку вооружений, которая сожрала половину мировых ресурсов и взять под контроль генетику. Численность населения в слаборазвитых государствах можно уменьшать разными способами.

Вдаваться в подробности я не стал: ей бы мои способы не понравились.

— И как сохранить Союз?

— Давай поговорим об этом как-нибудь потом, — сказал я. — Мы уже пришли. Ты совсем замерзла, иди отогреваться. Встретимся завтра в школе.

После этой прогулки прошло два дня. Сегодня вечером мы тоже намечали прогулку, но помешала непогода. А сейчас я смотрел на беснующуюся пургу, сна не было ни в одном глазу, а в голову лезли неприятные мысли. Попав сюда, я продумал вроде бы неплохой план. У него был плюс – я оставался в стороне. Написал, отдал и свободен. И под удар я мог попасть только случайно. А теперь мне этот план категорически не нравился. Безопасный, но велика вероятность, что все окончится пшиком, и только продлит агонию. Через пару месяцев я закончу все свои записи, а до отцова отпуска их еще будет четыре. И все четыре месяца сидеть и ждать? Мне пришла в голову одна мысль… Надо будет над ней подумать позже. А пока следовало подогреть интерес к «Человеку будущего», иначе до выхода сборника обо мне могут и не вспомнить. Я неплохо натренировал свой слух и продолжал работать с голосом. Для моих целей нужно было пианино и хороший девичий голос. И то, и другое у меня было. Решив завтра же поговорить с Люсей, я применил медитацию и уплыл в сон.

Я знал, что моя подруга не несется, как некоторые, чтобы успеть к началу занятий, а приходит минут за пятнадцать до звонка, поэтому тоже решил выйти раньше. Я перегнул палку, когда на глазах всей школы вытащил Люсю из класса и уединился с ней в конце коридора, поэтому пришлось пообещать Новикову, что больше в нем прогулок не будет. А где тогда разговаривать, если на перемене половина класса никуда не уходит?

— Что-то случилось? — забеспокоилась она, увидев меня в классе так рано.

— Ничего не случилось, — сказал я. — Просто нужно поговорить. Вот черт! Говорила мать одевать валенки, а я не послушал. Намело такие сугробы, что в каждый ботинок попало по полкило снега, и теперь носки мокрые! Хорошо хоть в классе жарко. Люсь, мне нужна твоя помощь!

— Поменяться носками?

— Потом будешь шутить. Давай отойдем к окну, а то у некоторых не уши, а локаторы.

Смирнова, которая прислушивалась к нашему разговору, демонстративно фыркнула и занялась учебником.

— Мне нужно, чтобы ты вместе со мной спела на телевидении одну песню.

— Шутишь?

— Я один ее нормально не исполню. А в паре с тобой – запросто. К сожалению, я не знаю нот, но для гитары мелодию подберу. Могу и для пианино, но долго провожусь. Ты как мелодию подбираешь на слух?

— Простую подберу, с аккордами – не знаю. С ними я еще ничего не подбирала.

— Сама мелодия не сложная, там аккорды, по-моему, только в припеве. В крайнем случае, обойдемся без них. Я сыграю на гитаре, а ты – на пианино. Должно получиться классно! Только петь нужно громко. В студии есть микрофон, а на прослушивании ничего не было. Давай мы тебе йогой укрепим связки?

— Это как?

— Мой голос помнишь? Так вот я его йогой правил и сейчас делаю то же самое. Давай сходим к тебе после уроков, я покажу, что нужно делать и поговорю с родителями, чтобы они тебя не потянули в психушку.

Зазвенел звонок, и мы пошли за парту. Я не мог на уроках готовить текст для своих тетрадей. Описание научных открытий и технологий это не простое перечисление фактов. Оно требовало большей концентрации, а на уроках я не мог себе этого позволить, поэтому они тянулись медленно. Последним уроком в четверг было пение. Этот урок был один из немногих, на котором мы действительно пели. На этот раз разучивали песню «Тропинка школьная моя».[4]

— Не хочешь спеть? — спросила меня Зинаида.

— С Люсей в паре можно попробовать, — ответил я. — Эта песня хорошо поется, когда поют девушки, у меня для нее не тот голос.

— Спойте вдвоем, — не стала возражать классная.

Мы и спели. И, по-моему, получилось очень неплохо.

— А у вас очень хорошо получилось! — с некоторым удивлением сказала Зинаида. — Садитесь, обоим ставлю пять.

— Это «Тропинка», — продолжал я убеждать подругу по дороге к ее дому. — И исполнили мы ее без аккомпанемента. А под музыку, да еще совершенно новую песню… Да тебя после нее толпа поклонников будет носить на руках!

— И ты на это будешь спокойно смотреть?

— Всем морды набью! — решительно сказал я. — И буду носить сам!

Ивана Алексеевича дома еще не было, поэтому я взял в оборот маму Люси.

— Надежда Игоревна! — сказал я, когда нас усадили на кухню пить чай. — Я написал новую песню и хочу ее спеть на телевидении вместе с Люсей. У вас нет возражений?

— А она сможет? — с сомнением спросила мать.

— Сегодня мы с ней пели дуэтом, — сказал я. — Результат – две пятерки и восхищение класса. Мне самому понравилось, хотя мы пели просто так, без музыки. А там она будет играть на пианино, а я на гитаре. Должно вообще замечательно получиться. Зря вы, что ли, тратились на ее обучение? Только ей нужно немного укрепить голос. Есть очень простой и действующий способ, которым я сам пользуюсь, но он немного необычный.

Одним словом, я ее уломал и показал Люсе, как и что нужно делать.

— Я тоже буду укрепляться! — заявила Ольга. — Возьмешь на телевидение?

— Тебе не нужно, — сказал я, взлохматив ей волосы. — Ты и так громко кричишь, аж в ушах звенит! Ладно, я побежал домой. Сегодня же начну подбирать мелодию и напишу текст.

За один вечер я мелодию не подобрал и заканчивал эту работу на следующий день, а вплотную мы смогли заняться песней в воскресенье, когда я вскоре после завтрака с гитарой пришел домой к Черезовым.

— Давай я сыграю и спою, — сказал я Люсе. — А ты слушай. Потом я буду играть, а ты подбирай мелодию.

Я закончил песню и отложил гитару. Мать Люси стояла в дверях кухни и смотрела на нас с каким-то непонятным мне выражением, Ольга уселась на диване, всем своим видом показывая, что убрать ее оттуда можно только по частям, а удалившийся в комнату дочерей отец приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать.

— Ну как? — спросил я Люсю.

— Нет слов, — сказала она. — Давай теперь первую часть.

Мы работали весь день, оторвавшись только на обед, но к вечеру Люся подобрала мелодию. Слова она знала, так что в конце мы сыграли и спели.

— Вам немного потренироваться, — сказал Иван Алексеевич. — И можно ехать в Москву. А для Минска уже сойдет. И песня замечательная, и поете вы просто здорово!

Я оставил у них свою гитару, а в следующие три дня мы после школы по часу пели и играли, оттачивая исполнение. Вечером в среду я решил, что смысла в дальнейших тренировках нет, потому что лучше мы все равно не споем.

— Я отправляю письмо Валентину, — сказал я Люсе. — Мы с ним об этом договорились прошлый раз. Так что готовься к славе.

Письмо мама отдала почтальонше, когда она разносила почту. Было это в четверг, а в понедельник без предупреждения приехал Валентин. Сергей подогнал машину к школьной ограде на то же самое место, что и в прошлый раз. Валентин не дал нам даже заехать домой.

— Совсем нет времени! — отрезал он. — Позвоните из учительской матерям и отдайте друзьям портфели. Едем прямо на телецентр. Самохин там будет только до двенадцати. Не успеем – считайте зря проездили.

Мы успели и уже через три часа после отъезда Сергей привез нас обратно и высадил возле школы. После пробы в студии сделали запись номера, а потом мы втроем перебросились несколькими фразами по заранее разработанному сценарию. Все как в прошлый раз. Только эта песня, исполненная в два голоса под аккомпанемент гитары и рояля, звучала несравненно выразительней и красивей, чем мое первое сольное выступление. На прощание Самохин предупредил, что поскольку уже двадцать восьмое декабря, покажут нас, скорее всего, не раньше, чем через десять дней.

Следующий день был последним учебным днем первого полугодия, и в конце занятий на классном часе нам продиктовали четвертные оценки. Как и в первой четверти у нас с Люсей были одни пятерки. Наверное, когда Сашка услышал мои оценки, у него зачесался лоб. Надо будет ему сказать, что я не собираюсь отбивать пальцы о его башку. После уроков я проводил Люсю домой. У них в большой комнате уже стояла елка, хоть пока и без игрушек. Отца не было, сестры – тоже, а мама на кухне жарила котлеты.

— Добрый день, Надежда Игоревна! — поздоровался я. — Можете поздравить отличников.

— Что можно сказать, молодцы! — высказалась она, переворачивая котлеты. — Подождите, я сейчас закончу.

— Мама, вы с папой не обидитесь, если я встречу Новый год у Гены? — спросила Люся.

— Обидимся, конечно, — ответила Надежда. — Но возражать не будем. К этому все равно придется привыкать. Рано у вас все…

— Моя мама на днях сказала то же самое, — сказал я. — Слово в слово. Но Люсе у нас рады, и мешать нам никто не собирается. Они знают, что ничего лишнего мы себе не позволим.

— Здесь вам тоже никто не мешает, — она убрала с конфорки сковородку. — Елку дочери поможешь убрать?

— Конечно! Где игрушки?

— За елкой в посылочном ящике, а катушка с нитками на столе. Идите, я пока здесь все закончу.

С елкой мы провозились меньше часа. Игрушки у них были почти такие же, как у нас, только у нас было больше шаров и они не вешали конфет. Наверное, и я их в этом году на елку вешать не буду. Сладкого я сейчас ел мало, это маленьким я таскал с елки конфеты, доводя сестру до слез.

— Почему все игрушки не делают на прищепках? — задал я риторический вопрос, чуть не уронив шар. — Возишься с нитками…

— Взялся помогать – помогай! — отозвалась Люся, быстро и ловко обвязывая ушки игрушек и закрепляя их на ветках. — У вас еще елки нет?

— Завтра утром побегу срубить. Отец был занят, да и завтра еще рано не освободится.

— Можно мне с тобой?

— Тебе можно все! — разрешил я. — Только лучше я тебе позвоню, когда елка уже будет дома, а ты поможешь ее наряжать. У тебя это хорошо получается. А идти… Понимаешь, в лесу елок навалом, но выбрать красивую не так легко. Придется походить, а там снега по колено, да и холодно.

— А взять лыжи?

— Снег свежий, — возразил я. — Мороз, и лыжни нет. Замучаешься на лыжах тащить елку. Я лучше схожу по дороге, там до ельника недалеко.

— Значит, мне можно все?

— В разумных пределах, — поправился я. — Всего даже мне нельзя.

— Правильно, — одобрила меня Надежда, заходя в комнату. — Хорошо, что ты это понимаешь. А елку хорошо украсили, молодцы.

— А мы во всем молодцы! — сказал я. — Ладно, побегу я домой. Нужно сегодня переделать кучу дел, чтобы завтра ни на что не отвлекаться.

Дома я выложил маме дневник и пошел к себе делать асаны. Я решил, что позанимаюсь сегодня, а потом устрою себе три дня выходных.

Вечером отец пришел поздно.

— Много дел, — сказал он, посмотрев мой дневник. — Хочется больше сделать, чтобы не дергали на праздник. А ты молодец! Слушай, не сходишь за елкой сам? Завтра у меня не получится. Правда, есть еще день в запасе…

— О чем разговор, — ответил я. — Я и сам собирался завтра сбегать.

Елку я выбирал долго, после чего срубил несколькими ударами топора, обмотал тряпкой ствол выше сруба, чтобы не запачкать рукавицу в смоле, и потащил лесную красавицу домой. Мороз был под двадцать градусов, но ноги в валенках не мерзли, да и вообще я оделся тепло. Дома я обтесал ствол и набил на него крест, немного срезал верхушку и довольный поставил дерево на единственное свободное место у окна.

— Красивая, — одобрила мама. — Только можно было выбрать и поменьше. Наряжать когда будем?

— Сейчас позвоню невестке, она поможет, — пошутил я. — А елка пока немного обсохнет. Я сбивал снег, но все равно…

Елку мы наряжали втроем. Когда я принес ящик с игрушками, к нам присоединилась Таня, довольная, что ей не приходится делать эту работу одной. Они работали, а я смотрел на девушек и подавал им игрушки. Единственное, что я сделал сам, это развесил гирлянды лампочек. Папа спаял их две, покрасил цапонлаком и собрал переключатель на реле, который при работе немного пощелкивал.

— У вас больше игрушек, — заметила Люся. — А картонные моя мама куда-то убрала.

— Пусть и они висят, — сказала Таня. — Мама каждый год игрушки понемногу подкупает. Гена, нечего нас разглядывать, выкладывай лучше вату. И дождик на тебе.

Закончив с елкой, мы на нее полюбовались, и я увел Люсю к себе.

— Хорошо у тебя, — сказала она, усаживаясь на мою кровать. — Просторно. У нас с Олей места меньше, да еще она постоянно разбрасывает свои вещи так, что ступить некуда. Хочешь не хочешь, приходится убирать самой, а она этим пользуется.

— Я с ней поговорю, — пообещал я.

— Поговори, — согласилась она. — Ты для нее, в отличие от меня, авторитет. Послушай, вот мы спели, а что дальше?

— А дальше на каникулы я начну записывать новую книгу, а заодно разучим еще одну песню. Только петь ее повременим. И посмотрим реакцию на то выступление. А ты еще начнешь заниматься гимнастикой. И дыхательной, и по йоге я тебе кое-что покажу. Ты у меня пионерка, отличница, можно сказать, красавица, а будешь еще и спортсменкой!

— Что ты сказал про красавицу? — сказала она, поднимаясь с кровати. — А ну повтори!

Повторить я не мог при всем желании. Как можно говорить, когда тебя целуют?

Глава 11

Куранты отбили положенное число раз, и мы все выпили шампанское, родители по бокалу, мы только смочили языки. И, слава богу, лимонад, по-моему, вкуснее. Мы уже четыре часа сидели за праздничным столом, переговаривались и смотрели телевизор.

— Я пойду провожать Люсю домой, — сказал я всем. — Может быть, немного задержусь.

— Выпила капельку, а в голове шумит, — призналась она, когда мы пролезли через благословенную дыру в заборе. — Я за всю жизнь выпила только один раз, и тоже шампанского. Не понимаю, чего в нем находят хорошего.

— Это хорошо, — одобрил я. — Сам терпеть не могу спиртное. Не знаю, что бы я делал, если бы попалась жена-алкоголичка!

— Когда ты говоришь обо мне «жена», мне хочется плакать, — сказала она. — От радости, что это когда-нибудь будет, и от горя, потому что это еще будет нескоро. А за алкоголичку сейчас будешь целовать, пока не скажу, что хватит.

Она меня так и не остановила, я остановился сам.

— Хватит! — сказал я повисшей на мне подруге. — У меня уже голова кружится.

— А у меня ослабли ноги, — призналась она. — И хочется вжаться в тебя, обхватить и не отпускать!

— Тогда мы здесь замерзнем! — засмеялся я, нагнулся и подхватил ее на руки.

Я изрядно оброс мясом по сравнению с тем, что было, и заметно подрос, почти догнав Кулешина, а Люся была на четыре пальца ниже меня и худенькая, поэтому нести ее было не очень тяжело и очень приятно.

— Вот так бы нес и нес всю жизнь! — сказал я счастливо улыбающейся девчонке. — Но сил хватит только до школы, да и то, если не будешь целоваться, а то выпущу.

— Поставь меня на ноги, — попросила она. — А то уронишь. И мне опять хочется тебя целовать.

— Мне тоже много чего хочется, — вздохнул я. — Но нельзя. Пойдем быстрее. Хоть мороз и уменьшился, все равно холодно.

Когда мы вышли за территорию школы, встретили несколько девчонок из старших классов, с которыми была Смирнова.

— Откуда это вы идете? — с подозрением спросила она.

— Какая ты все-таки нехорошая, — сказал я опешившей девчонке. — Вместо того чтобы поздравить нас с Новым годом и пожелать счастья в личной жизни, ты устраиваешь нам допрос, как… Нет, я просто не нахожу слов!

— Рано вам еще иметь личную жизнь! — сказала одна из девчонок, по-моему, из девятого класса.

— Есть такое мнение, — кивнул я. — Но в корне неверное. Ладно, вы можете гулять хоть всю ночь, а нам пора на боковую. Пойдем, солнышко!

— Зря ты так, — сказала Люся, когда мы с ними разошлись. — Разговоров будет…

— Привыкай, — сказал я. — И к тому, что о тебе будут болтать, и к тому, чтобы пропускать такую болтовню мимо ушей. Это издержки славы. Мало ли кто что придумает, значение имеет лишь мнение тех, кто для тебя небезразличен.

Я проводил свою любовь до дверей квартиры, но заходить не стал, а договорился завтра позвонить и чуть ли не бегом отправился обратно.

Первого января у нас обычно вставали поздно. Я проснулся, когда на будильнике еще не было шести. Было темно, и я решил поваляться и обдумать пришедшую в голову мысль. Почему я решил сделать ставку на нынешнее руководство СССР? Ведь там по большому счету порядочных людей раз, два и обчелся, да и то их порядочность под большим вопросом. А у меня под носом есть безусловно порядочный руководитель, который вот-вот пойдет в гору. Правда, в моей реальности он должен был погибнуть, но ведь для чего я сюда заявился, как не для того, чтобы эту реальность менять. Машеров вообще был в своем роде исключением среди высшего партийного руководства. Он очень выгодно отличался от многих и своей безусловной порядочностью, и деловыми качествами, и нетерпимостью к подхалимажу. И его гибель была настолько мутной, что даже во времена СССР ходило много слухов о его преднамеренном убийстве. А позже эти слухи подкрепились такими фактами, которые вряд ли можно отнести к случайным совпадениям. Кому он перекрывал дорогу? Кажется, Андропову? Я постарался сосредоточиться и вспомнить, что читал о последнем выезде Петра Мироновича. Дней за десять до гибели Машерова поменяли все руководство минского КГБ и перевели на другую работу руководителя его личной охраны, который тринадцать лет обеспечивал его безопасность. Вроде бы прямого отношения к столкновению с грузовиком это не имеет, а вот к дальнейшему расследованию обстоятельств смерти белорусского руководителя имеет, и самое прямое. Что там еще было? Машеровский ЗИЛ, на котором можно было без проблем столкнуться с бетонной стеной, как раз за несколько дней до трагедии отправляют на ремонт, заменяя «Чайкой». То, что не сообщили в ГАИ о выезде первого секретаря ЦК, — это нарушение, но оно никакой роли не сыграло, а вот то, что головной машиной сопровождения была обычная «Волга», а не машина ГАИ, сыграть могло. По сути, действия водителя этой машины и спровоцировали катастрофу. Какого хрена он вывел машину на полосу встречного движения и тут же вернул ее обратно? По версии тех, кто не верит в случайную гибель Машерова, это был знак водителю первого грузовика, который вообще вел себя на дороге как-то подозрительно. Именно он своим торможением вынудил следовавший за ним грузовик свернуть и столкнуться с «Чайкой». Там и других странностей хватало, и ни об одной из них в свое время не упоминали. По крайней мере, я этого не помню. Если учесть авторитет Машерова и то, что он был самым вероятным кандидатом на место Генерального секретаря, карьеры Андропова на этом месте не было бы, или она была бы скоротечной, а о таком человеке, как Горбачев, мы бы, скорее всего, вообще не узнали. Но все это еще впереди и сейчас Петр Миронович пока только второй секретарь ЦК компартии Белоруссии, а первым он станет в марте этого года. Я помню, как переживал отец, когда услышал о его гибели, и что писали ему из Белоруссии бывшие сослуживцы. Этого человека любили и, видимо, не зря. Недаром при нем республика по всем показателям заняла в Союзе первые места. Он должен был вылететь в Москву и возглавить союзное правительство. Ни до, ни после него в Советском Союзе так не погибал ни один руководитель его ранга. Даже то, что на похоронах не было ни одного из первых лиц, говорит о многом. Пожалуй, это идеальная фигура для моих планов. И ни в какую Москву ездить не нужно, и ждать лета ни к чему. Нужно вспомнить все, что я о нем знаю. Кто у него родня? Кажется, у него были жена и две дочери. Ладно, подробности можно будет узнать в ЦК комсомола. Мама была права в том, что знакомства лишними не бывают, а я там со многими перезнакомился. Мысли перетекли на тему следующей книги. Самой перспективной мне показалась повесть Кира Булычева «Поселок». Юные герои, увлекательный космический сюжет. Поменять только фамилию доктору Павлышу, и можно перекатывать. Читал я эту повесть три раза и помнил очень хорошо. Пожалуй, кое-что можно добавить от себя, сохраняя стиль изложения, книга от этого только выиграет.

Я встал, включил настольную лампу и начал записывать текст. Писал, пока не услышал шаги в большой комнате. Оказалось, что уже десятый час, а я исписал кучу листов. В редакции мне предлагали в пользование печатающую машинку, но я отказался. Вот как бы я на ней сейчас тарахтел? Да и не научился я за всю свою жизнь нормально печатать двумя руками, мог только быстро набирать на клавиатуре текст одним пальцем. Но машинка это не клавиатура: у меня через полчаса тыканья пальцем он бы просто отвалится. Лучше потом заплатить машинистке в штабе. Эти записи можно было не прятать, и я положил тетрадь в ящик стола.

Я привел себя в порядок, поел совсем немного колбасы с вчерашним винегретом, полагая, что родители Люси меня без угощения не оставят, и, предварительно позвонив, отправился в гости.

— Брат пришел! — радостно закричала Оля, увидев меня в прихожей. — С Новым Годом!

— С Новым Годом! — сказал я, протягивая ей небольшую куклу. — Сладости не дарю, от них зубы портятся.

— Мне можно! — заявила эта хитрюга. — Они у меня еще молочные!

— Что это еще за выдумки насчет братьев? — спросила Надежда.

— Ничего не выдумки! — рассердилась девочка. — Гена сам мне сказал, когда они целовались! Ой!

— Вот так и раскрываются тайны! — усмехнулся Иван Алексеевич. — Нашли кому доверять.

— Как встретили Новый Год? — спросил я его. — Люся вас не разбудила?

— Нет, — сказала Надежда. — Только начали стелиться, а ее дождались бы в любом случае. Значит, целуемся?

— Надежда Игоревна! — торжественно сказал я. — Прошу у вас руки вашей дочери!

Она застыла статуей, и я поспешил добавить:

— С отсрочкой свадьбы до восемнадцати лет.

— Иди на кухню, жених! — сердито сказала Надежда, отойдя от ступора. — Чуть инфаркт не вызвал. Сейчас сделаю чай и подам вчерашний торт.

— А мне? — влезла Оля.

— И тебе, — вздохнула Надежда. — Куда же без тебя.

— Что будем делать? — спросила Люся после чаепития, когда мы удалились в ее комнату.

— Насчет поцелуев? — не понял я. — Так вроде твоя мама…

— Я спрашиваю, чем займемся, — уточнила она. — Поцелуи мои родители приняли к сведению. Если бы это был не ты, я бы так легко не отделалась. А ты для них уже свой, почти жених. Отец тебе верит, он матери так и сказал.

— Я подобрал следующую песню, — сказал я. — Нам нужно исполнить что-нибудь революционное. Был один фильм о Гражданской войне, а в нем песня о погоне. Гитара здесь у вас, поэтому я попробую подобрать мелодию, а потом спою и сыграю. Думаю, много времени это не займет, с каждым разом подбор получается все легче. Только делать это будем в твоей комнате и не слишком громко. Песни не растут, как грибы, поэтому раньше, чем через месяц-два с ней никуда показываться не будем.

Я на удивление быстро и точно подобрал мелодию и спел песню. Оля чувствовала себя виноватой и в комнату не заходила. Люсе песня понравилась.

— Я выучу текст, а потом выберем время, когда мама уйдет в магазин или к соседям, и проведем несколько репетиций. Мелодию я хорошо запомнила и потихоньку подберу. Мало ли как обернется, может быть, ее придется исполнить раньше. Ты вполне можешь сказать, что просто не успел закончить эту песню к тем выступлениям.

— Молодежь! — сказала Надежда через дверь. — Не надоело сидеть дома? Пошли бы прогулялись, погода на улице сказочная!

— Мы тогда к нам сходим, — сказал я. — Туда и обратно – это уже полчаса, да у нас немного посидим.

У нас дома никого не было.

— Наверное, ушли к Платовым, — предположил я. — И Таня куда-то умотала.

— Значит, нам никто не будет мешать! — сказала Люся. — Отнеси меня в свою комнату!

Без зимней одежды она была еще легче, но носить ее в тонком платье, прижимая к себе… Я поставил ее обратно на пол и, отводя глаза, сказал:

— Извини, но я тебя носить не буду. И целоваться нам нужно поменьше. Если мы с тобой будем и дальше так себя вести, скоро перешагнем через все запреты и нарушим все обещания. Я и тебе жизнь испорчу, и себе, а после этого обо всех моих делах нужно будет просто забыть. Давай я лучше тебе покажу упражнения йоги, как обещал.

— Но хоть изредка мы будем целоваться?

— Обязательно. А сейчас подожди здесь, я переоденусь для занятий, а потом тебя позову.

Я показал ей шесть, с моей точки зрения, самых полезных асан, объяснил, как их выполнять, и на чем концентрировать внимание. Дополнительно на листе бумаги нарисовал все позы и предупредил, чтобы ни в коем случае не спешила. Потом я опять переоделся и проводил подругу домой.

— Завтра встретимся, — сказал я ей на прощание. — А я сейчас, наверное, займусь и книгой, и остальным. Мне отдых вредит: все мысли только о тебе, так я за год сгорю, как свеча, и тебе останутся лишь горькие воспоминания.

В следующие три дня ничего заслуживающего внимания не произошло. Мы ненадолго встречались, а все остальное время я посвящал работе. А на четвертый день нас показали по телевидению. Мы пропустили бы эту передачу, если бы не телефон. Сначала позвонила Надя Платова и сказала маме, что меня показывают по телевизору. Пока включили телевизор, и он прогрелся, половина нашего разговора с Самохиным прошла. Все это время я пытался дозвониться до Люси, но тщетно: их телефон был занят. Я положил трубку на рычаг аппарата, и он тут же зазвонил. Оказывается, Люся сама пыталась до нас дозвониться, чтобы сообщить о передаче. Ее отец смотрел телевизор и сразу же позвал всех.

— Здорово исполнили! — сказала Таня. — Не хуже певцов. А когда вы поете вдвоем, твой голос звучит нормально.

— Ну спасибо, — немного обиделся я. — Я и так знаю, что вдвоем у нас получается лучше, чем у меня одного, но я и сам неплохо пою.

Эту передачу у нас видели немногие, а вот вторую, которую через два дня показали по Центральному телевидению, посмотрели почти все. И опять показали только сам номер, сказав о нас лишь пару слов.

— Ничего, — сказал я Люсе. — Мы их добьем! Валентин тоже хорош! Что он мне говорил? Я думал, они меня по разным встречам затаскают, а на деле после статьи гробовая тишина! Ты музыку подобрала?

— Еще позавчера. И уже пробовала петь. Надо будет завтра попробовать спеть вместе.

Зря я ругал Валентина. На следующий день он прикатил с утра к моему дому на служебной «Волге».

— Мне нужен ваш сын, — сказал он матери. — Извините, Галина Федоровна, но предупредить заранее не получилось. Нас самих поставили перед фактом. Во Дворце пионеров и школьников состоится смотр самодеятельных коллективов. Он, собственно, уже идет третий день, и выступление Геннадия в программе нет. Это Тикоцкий настоял. Ты можешь вызвать сюда свою подругу?

— Мы можем задержаться на полчаса? — спросил я.

— На полчаса можем, — ответил он, взглянув на часы.

— Тогда я сейчас позвоню, а потом сбегаю сам. Это важно. А вы пока с мамой попейте чай.

— Люся! — громким шепотом сказал я в трубку, когда мама увела Валентина на кухню. — За нами приехали из Минска пригласить на концерт. Быстро одевайся, а я сейчас прибегу, чтобы хоть раз спеть песню. Не хотелось бы опозориться.

Бежать я не стал. Не хватало еще нахвататься холодного воздуха. Да и петь после пробежки… Ничего, в следующий раз будут созваниваться со штабом и заранее заказывать пропуск, как делали раньше.

Быстрым шагом, время от времени все-таки срываясь на бег, я за десять минут добрался до дома Черезовых. Люся уже «почистила перышки», надев праздничную плиссированную юбку и красивый джемпер.

— Ничего, что я не в школьном? — спросила она. — По телевизору дети обычно выступают в школьной форме.

— Перебьются! — отрезал я. — Давай за пианино, времени мало. Где моя гитара?

— Оля ее повесила над своей кроватью. Сейчас принесу.

— Здравствуйте, Надежда Игоревна! — поздоровался я с вышедшей с кухни Надеждой. — Люся, давай гитару! Ты начинай, а я подхвачу.

Первый раз получилось неважно, а вот второй – уже очень неплохо.

— Нет больше времени, — сказал я. — Валентин там и так, наверное, икру мечет. Побежали одеваться. До свидания, Надежда Игоревна!

Валентин действительно нервничал и сразу погнал нас в машину.

— Быстрее не могли? — недовольно сказал он.

— Есть новая песня, — сказал я. — Я над ней давно работал, а закончил совсем недавно. Мы ее еще не успели толком отрепетировать, но сыграть и спеть сможем.

— Сначала выступите с «Качелями», а там будет видно. Николай, давай быстрее.

Шофер, с которым я не был знаком, доставил нас к дворцу через час с небольшим. Мы прошли в вестибюль, сдали свои вещи, и Валентин повел нас в зал. На сцене мальчишки и девчонки нашего возраста танцевали какой-то украинский танец.

— Пробирайтесь ближе к сцене, — негромко сказал наш провожатый. — И садитесь на свободные места. Ваш номер объявят.

Мы прошли по проходу к третьему ряду и сели на два крайних места. С полчаса с удовольствием смотрели и слушали других, пока не объявили наш номер.

— Геннадий Грищенко и Людмила Черезова с песней «Крылатые качели»!

Мы встали и быстро прошли к лестнице сбоку от сцены. Я взял Люсю за руку, и мы поднялись на сцену и пошли к роялю. Ведущий поднес один микрофон к севшей за инструмент Люсе, а второй я перетащил сам, стараясь не запутать провода. Он передал мне гитару и отошел в сторону.

— Не волнуйся! — шепнул я подруге, видя, что у нее начинается мандраж. — Плюй на все, тогда получится. Начинай первая.

Сыграли и спели мы просто замечательно, и я с удовлетворением заметил, что Люся успокоилась, а бурные аплодисменты, которыми нас наградили сидящие в зале, доставили ей удовольствие. Ведущий начал нас благодарить, намереваясь согнать со сцены, но я взял свой микрофон, который никто не отключал, и обратился к залу:

— Совсем недавно я закончил работать над песней, посвященной героям Гражданской войны. Мы не успели ее как следует отрепетировать, но если вы не против и будете снисходительны к исполнению, мы вам ее сейчас споем.

Ведущий дернулся было к нам, но публика начала дружно аплодировать, и он опять отошел в сторону, словно показывая, что ничего общего с нами не имеет.

— Песня «Погоня», — объявил я и запел вместе с подругой:

Наверное, еще никогда мы с ней не вкладывали в пение столько души, и пели на удивление синхронно, как будто тренировались не один день. Люди могли подумать, что я соврал насчет репетиций. Когда мы закончили, я отдал ведущему гитару и подал Люсе руку. И тут зал взорвался аплодисментами! Нам аплодировали, пока мы не вернулись и не спели песню еще раз. Эх, если бы это была по-настоящему моя песня! Под аплодисменты мы спустились со сцены и заняли свои места. Ведущий поблагодарил нас за выступление и объявил следующий номер. К его началу шум в зале стих, но на нас продолжали оглядываться. Надо было уйти через боковые двери. Долго нам сидеть не пришлось: сначала станцевали «Польку», потом девочка лет десяти спела песню про маму, и ведущий объявил об окончании мероприятия. Здорово, значит, нас всунули в самом конце.

Мы поднялись и быстро пошли к выходу.

— Как ты думаешь, нас засняли? — спросила Люся, увидев две кинокамеры на треногах.

— Засняли, — ответил я. — Ты уткнулась в рояль, а потом скромно потупила глазки, а я несколько раз посмотрел в зал. Первый раз не снимали, снимали, когда мы пели «на бис». Давай отойдем в сторону и дождемся Валентина, все равно в гардеробе сейчас очередь.

Мы отошли к окну, где нас и нашел Валентин.

— Пойдемте быстрее, — поторопил он нас. — С вами хотят поговорить. Прекрасная песня и спели вы ее здорово, но у ведущего чуть не случился инфаркт.

Он привел нас в большую комнату с четырьмя составленными в ряд столами, за которыми сидело несколько мужчин и одна женщина. Из всех я узнал только Тикоцкого. Мы подошли вплотную к столам и поздоровались.

— Спасибо, Евгений Карлович! — сказал я приветливо улыбнувшемуся мне композитору. — Люся, это композитор, который нас с тобой сюда вытянул. И первую песню он мне помог исполнить.

— Ты бы ее и без меня исполнил, — сказал Тикоцкий. — Вы, ребята, без сомнения получите за свою песню первое место, а, значит, попадете на Всесоюзный смотр. Так что готовьтесь.

— А когда это будет? — спросил я.

— Когда пройдут все республиканские смотры, — ответил он. — Пока дата не утверждена. Ориентируйтесь на конец зимы. Геннадий, с тобой хочет поговорить Виктор Сергеевич Попов. Он хормейстер московского Дома пионеров и октябрят.

— Садитесь, ребята! — сказал тот, кого Тикоцкий назвал Поповым. — Возьмите стулья у стены.

Я сходил за стульями для себя и для Люси. Пока ходил, вспомнил, кем станет этот человек. Большой детский хор – это его детище.

— Я руковожу большим детским коллективом, — начал он, когда мы уселись. Хороших детских песен, к сожалению, очень мало, поэтому я рад, что ты начал их писать. Надеюсь, написанным ты не ограничишься. У меня будет просьба. Я хотел исполнить «Качели»…

— Виктор Сергеевич! — сказал я. — Извините, что перебил. Я не являюсь собственником песен. Конечно, мне хочется первый раз спеть их самому или в паре с моей подругой. Но потом, если их будут петь другие, я буду только рад. К сожалению, я могу придумывать только сами мелодии, партитуру при всем желании не напишу. Так что это уже придется вам самим.

— Этот недостаток присущ многим молодым авторам, — вступила в разговор женщина. — Я являюсь художественным руководителем Дворца пионеров. Надеюсь, что вы у нас в гостях не последний раз. Если будет нужна какая-нибудь помощь, обращайтесь в любое время.

— На будущее, молодые люди, — сказал мужчина с брезгливым выражением лица. — Выступать являйтесь, как положено, в школьной форме.

Этот тип вызвал во мне неприязнь, и я не удержался.

— Извините, а кем это положено? — ехидно спросил я. — Это ведь самодеятельность, верно? А школьная форма предназначена только для школы. У нас в самодеятельности может принять участие любой. Что вы кажете о сталеваре, если он выйдет на сцену в брезентовой одежде и со шлемом на голове? И исполнит при этом арию Фигаро? Я его назову придурком. Так почему этим должны заниматься мы? Для нас выступление – это праздник, а в праздник и одеваются по-праздничному.

Все, кроме типа, рассмеялись, он покраснел как рак и отвел глаза. Но я успел заметить их выражение. Зря я связался с этим дерьмом, надо было шаркнуть ножкой и сказать, что в следующий раз непременно…

— Зря ты с ним связался! — сказал мне Валентин, когда мы шли к машине. — Дрянной человек. Работает в министерстве культуры и теперь при случае постарается сделать тебе гадость. Больших возможностей у него нет, но все равно… Поговорку про дерьмо слышал? Так это как раз про него. Я с вами, ребята не поеду. Сейчас Николай меня подбросит домой, а потом отвезет вас.

До дома Валентина, где он со всеми попрощался и вышел, ехали всего минут десять, а потом поехали в городок. Всю дорогу шофер молчал, да и мы не хотели разговаривать о своих делах при постороннем.

— Вы молодцы, — сказал он, когда съехал с шоссе на бетонку. — Здорово выступили.

— А вы смотрели? — спросил я. — Вас ведь Николаем зовут? А как полностью?

— Николай Иванович, — ответил он. — Смотрел, конечно.

— А где Сергей Александрович? — спросил я.

— Жена у него заболела, — ответил он. — Так что пока на этой машине я.

Он нас привез туда же, откуда и забрал – к моему дому. Мы попрощались и зашли в подъезд.

— Давай пообедаем у нас, а потом я тебя провожу, — предложил я. — Если тебе не надоели мамины борщи.

— Давай, — согласилась она. — Твоя мама их очень вкусно готовит. Скажи, зачем ты поругался с этим…

— Ну сглупил, — признался я. — Терпеть не могу таких типов. Ладно, забудь о нем, впредь буду сдержанней.

— Раздевайтесь, идите мыть руки и за стол, — сказала мама, увидев нас в прихожей. — Хорошо выступили?

— Когда мы выступали плохо? — ответил я. — Глава комиссии сказал, что первое место у нас в кармане. Теперь весной придется ехать в Москву.

— Правда, что ли? — не поверив мне, спросила мама у вышедшей из ванной комнаты Люси. — Он не сочиняет?

— Так нам сказали, — ответила она. — А выступление записали. Знать бы еще, когда покажут.

— Завтра уже десятое, — сказала мама, накладывая нам в борщ сметану. — А послезавтра вам идти в школу. Готовы?

— Понедельник – день тяжелый, — ответил я. — А при таких перерывах в занятиях он вообще будет убийственным. К хорошему привыкаешь быстро.

— Спасибо, Галина Федоровна, — поблагодарила Люся. — Изумительный борщ. Я по школе немного соскучилась. Это у него много занятий, а мне было скучновато. Хороших книг мало, а по телевизору была только одна интересная передача, да и та про нас.

— Надо же! — сказала мама. — Верно говорят, что с кем поведешься, от того и наберешься. Раньше я в тебе склонности к шуткам не замечала.

— Надо больше заниматься йогой! — наставительно сказал я. — Хочешь, я тебе покажу десятка три асан?

— Оле показывай, — отозвалась Люся. — Она все, что исходит от тебя, готова выполнять хоть весь день. А я долго стоять на голове не собираюсь.

— Зря, — сказал я. — Все морщинки разглаживаются!

— Ах ты!

— Дети, быстро перестали! — сказала мама. — Доедайте первое, а я вам сейчас наложу второе.

— У меня в живот больше ничего не влезет, — отказался я. — Доем борщ и все! Не хватало еще растолстеть. Лучше накладывай Люсе. Можешь ей и мою порцию отдать.

— Это я тебе припомню, — пообещала подруга. — Я тоже наелась, спасибо.

— Теперь целуй! — сказала она, когда мы оказались в моей комнате. — И за выступление, и за вторую порцию!

— После борща не буду! — отказался я. — У тебя капуста на губах.

— Ах, ты! — она толкнула меня на кровать, а когда я не удержался и сел, навалилась на меня сверху и прильнула к губам.

Память всколыхнулась, и мои руки сами начали ее ласкать…

— Поняла теперь, о чем я говорил? — задыхаясь, сказал я, с трудом с собой совладав. — А если бы я не выдержал? Люсенька, нельзя же так, я все-таки не железный. Я слишком много помню, чтобы…

— Я поняла, — ответила она. — Но как же было хорошо, пока ты не прекратил. Ждать целых четыре года, да я раньше сойду с ума!

— Потому и говорю, что нужно прекращать, — сказал я. — До нашей дружбы ты жила спокойно и с ума не сходила. Правильно делают, что запрещают такую любовь. Что хорошего в том, чтобы хотеть и не мочь? Я теперь только о тебе и буду думать, разве что медитация поможет.

— Научи меня медитациям, — попросила она. — Раз ты их выполняешь, значит, они для чего-то нужны?

— Плохо, что я не подумал об этом сам, — сказал я, поднимаясь с кровати. — Это очень полезная вещь. Надо будет тебя еще многому научить. Если нам с тобой вместе жить, это может оказаться полезным. Слушай…

Глава 12

Последний день каникул я полностью провел с Люсей. Мы сидели в моей комнате, потом гуляли и снова уединялись у меня. Я впервые рассказывал ей о своей жизни, о мире будущего и отвечал на ее вопросы. По моей просьбе она захватила трико и показала, что и как выполняет. Поправив ошибки, я позанимался сам, а она посмотрела, и, когда я закончил, начала щупать мои мышцы.

— Прекрати немедленно, не то получишь по рукам! — сказал я. — Больше я вместе с тобой йогой не занимаюсь.

— Я просто не думала, что у тебя такие мышцы. Ну потрогала, что здесь плохого?

— Я вот сейчас тебя потрогаю в разных местах, тогда узнаешь. Эй, я пошутил, не буду я тебя трогать, и не надейся.

— Но хоть поцеловать?

— Ты меня и так завела, мне для полного счастья только поцелуев не хватает!

— Как завела? — не поняла она.

— Так говорят, когда ласками вызывают возбуждение, — пояснил я. — Все, оставили эту тему. Давай ты посидишь и подумаешь о своем поведении, а я немного попишу. А потом я пойду тебя провожать.

Она принесла с кухни табуретку, села со мной рядом и смотрела, подперев подбородок ладонью, как я заполняю страницу за страницей. Когда я закончил и отложил тетрадь, она придвинулась ближе и прижалась головой к моей груди. Я обнял ее и уткнулся лицом в волосы.

— Пусть нам многого нельзя, — сказала она. — Но все равно я счастлива. Единственное, что тревожит, это опасность для тебя, когда ты пустишь в ход свои тетрадки.

— Этого не избежать, — ответил я. — Постараюсь быть осторожней, но многое будет зависеть не от меня. Я хочу прожить с тобой жизнь, вырастить детей и понянчить внуков. И чтобы у них тоже была такая возможность. Знаешь, как было горько осознавать, что мои внуки вряд ли доживут до старости? Или их дети. Человек в положенное время должен умирать, давая место другим. Человечество должно жить. Давай я тебя провожу, а то твои родители будут недовольны. Как ушла утром, так дома и не появлялась. А завтра будь готова испытать то, что я испытал после публикации статьи в «Комсомолке».

Я здорово ошибся, и слава богу! Почти все одноклассники, живущие в городках, смотрели на каникулах наше выступление и встретили нас с восторгом. Куда только девалось былое отчуждение! Меня даже от избытка чувств несколько раз стукнули по плечу. Это было странно, но приятно. А во вторник в школу на «Запорожце» приехал кто-то из отдела культуры Минского облисполкома и привез наши дипломы лауреатов республиканского смотра самодеятельных искусств. Как и говорил Тикоцкий, мы получили первое место, причем за «Качели».

— У меня нет слов! — сказала Зинаида, передавая нам бумаги. — Теперь вы через пару месяцев поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.

— Да, нам говорили, Зинаида Александровна, — сказал я. — Постараемся победить и там.

К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошел на нет. А в воскресенье наше исполнение «Погони» передали и по местному и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я еще раньше через Валентина договорился, что за мой счет мне их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги я уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги я, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, я принес в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву, и его место займет Петр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, после повышения подобраться к нему будет гораздо трудней. Беда была в том, что я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втемную. Для начала я хотел анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно тут же не очутилось в мусорном ведре. В нем же я хотел описать два крупных природных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и опишут в газетах. Одно из них – это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое – это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году, кроме ураганных ветров в Бангладеш, у меня больше ничего не было. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и число жертв. Для передачи нужно было две вещи: знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Ни во что не посвящая родителей, я мог рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь ко мне явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания:

буду одиннадцатого утро заберу.

— Ладно, поезжайте, — сказала Зинаида, забирая у меня телеграмму. — Директор заболел, а завучу я сама скажу.

Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофером у него опять был Николай.

— Уже собрались? — осмотрел он нас. — Молодцы. — Садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Она готова?

— Вообще-то, да, — ответил я. — Но до смотра еще месяц. Нам нужно потренироваться, может быть еще что-то подправить. Мы вам для чего нужны?

— Вы нужны не мне, — пояснил он. — Ребята из отдела культуры попросили доставить. Смотр организуют они, филармония им только помогала. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву. Потому я тебя и спрашивал о песне. О чем она?

— О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется «Прощание с Братском».

Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства ее песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали в основном Гребенников или Добронравов, а «Братск» – это их совместная работа. Поэтому, выбирая эту песню, я почти ничем не рисковал.

— Серьезная тема, — сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня. — И очень необычная для твоего возраста. Чем вызван ее выбор?

— Если бы я жил только своим опытом, мы бы с вами сейчас не ехали в этой машине, — ответил я. — А книги на что? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом, остальные наши песни уже все слышали, а необычность темы может здорово помочь.

Когда мы подбирали песню, Люся мне сказала почти то же самое.

— Это совсем не детская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после твоего пения в классе? Здесь примерно то же самое. И напишут ее, по твоим словам в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может быть, взять песню из далекого будущего?

— Хороших песен и в будущем всегда не хватало, — возразил я. — Три четверти из них о любви. Кто нам их даст петь? А за некоторые сесть не сядешь, но жизнь испортишь, и себе, и близким. Ну, например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется «Конь вороной». Музыки я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Слушай:

— Понимаешь? — сказал я, допев песню. — Многие наши песни просто не для этого времени.

— Песня красивая, — сказала она, поежившись, как от озноба. — Спел ты очень душевно. Но как так можно, у них же руки по локоть в крови?

— Гражданские войны всегда очень кровавые, — сказал я. — И побеждают в них не те, кто правы, а правыми получаются те, кто побеждает. А на проигравших вешают всех собак. Они теряют все: имущество, Родину, многие – жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово, потому что историю пишут победители. Если бы ты знала, сколько в нашей истории темных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки, говоришь, в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые… Нам ведь всегда говорили, что они сражались за фабрики и земли.

— А разве не так?

— Ну кое-кто, может быть, и сражался. Но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. Когда-то совсем молодым я видел съемку, когда исполнялось «Прощание с Братском». В глазах многих пожилых людей стояли слезы. Эта песня из нынешнего времени, и это должны оценить.

Машин на трассе было мало, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы уже едем по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.

— Все выходим, — сказал Валентин, открывая дверцу.

— А у вас здесь и пианино есть? — спросил я, покинув салон и помогая выйти Люси.

— В отделе культуры все есть, — ответил Валентин. — Идите за мной.

— Валентин Петрович! — решившись, спросил я. — Вы не знаете, где живет Машеров?

— Какой именно? — спросил он, не оборачиваясь.

— Петр Миронович.

— А тебе он зачем? — повернулся Валентин. — Это очень занятый человек.

— Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, — соврал я, не моргнув глазом. — Не все же писать фантастику. А он мне мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.

— Точного адреса я не знаю, только дом, — ответил Валентин.

— Я ему написал письмо, — сказал я. — Давайте после смотра проедем к тому дому, и я его просто брошу в почтовый ящик. А там он уже пускай сам решает, помогать мне или нет.

— Это можно, — кивнул Валентин. — Этот дом в десяти минутах езды. А если хочешь, я могу передать твое письмо через секретариат ЦК. Я у них раза два в неделю бываю.

— Нет, так не хочу. В секретариате они, наверное, просматривают и сортируют письма. А там есть очень личное.

— Ну, как знаешь, — он подошел к гардеробу и снял пальто. — Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня, между прочим, и своей работы навалом.

Мы сняли верхнюю одежду и поспешили за Валентином на второй этаж, где он завел нас в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.

— Подождите здесь, — велел Валентин. — А я сейчас быстро всех соберу.

«Быстро» вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.

— Вы выбрали, что будете исполнять? — спросил он. — По-прежнему «Качели»?

— Мы бы хотели спеть новую песню, — сказал я комиссии. — Называется «Прощание с Братском». Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас еще есть время подготовиться.

— Исполните, — сказал пожилой. — А мы посмотрим.

Отзвучала песня, но все молчали.

— Странно, — сказал пожилой. — Как вы смогли это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?

— Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, — сказала девушка. — Я голосую за нее.

Все были «за», поэтому Валентина не задержали, и он решил проехаться к дому Машерова с нами.

— На всякий случай, — пояснил он. — Чтобы ты случайно не влип в неприятности.

Ехали действительно совсем недолго. Когда подъехали к дому, все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.

— Извините, — обратился я к ней. — Вы не скажете, в какой квартире живет Машеров?

— А тебе он для чего? — спросила она. — Постой, это ты с девочкой пел «Качели»? Петя, тебя ищет этот молодой человек.

Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был гораздо моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.

— Ты куда, Поля? — спросил он. — Надолго уходишь?

— Да нет, минут на двадцать, — ответила жена Машерова. — Я тебе все разогрела, обедай.

— Так, — он повернулся ко мне. — Хорошо поешь. И песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдем домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей с тобой было бы интересно познакомиться. Возраст у вас примерно одинаковый. Ты в каком классе?

Мы с ним вошли в подъезд и подошли к двери.

— В седьмом, — ответил я, понимая, что влип и все планы нужно менять.

— Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя разговор короткий или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придется подождать, пока я пообедаю. Может быть, составишь мне компанию?

Мне почему-то вспомнился фильм «Чапаев», где он говорил: «Я обедаю – садись обедать». Я решился.

— Короткий у меня разговор, Петр Миронович. И желательно нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.

— Ну тогда садись и излагай, — сказал он, кивнув на диван.

— Прочтите, — сказал я, протягивая ему конверт. — Я его хотел бросить в ваш почтовый ящик.

Он взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.

— А своими словами, значит, не хочешь? — спросил он, вытряхивая на стол письмо. — Ах да, ты же у нас еще и писатель!

Прочитав первые строки, он удивленно посмотрел на меня.

— Откуда ты это мог узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?

— Читайте дальше, я потом объясню.

— Ничего себе! — он оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. — Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?

— Никто меня не присылал. Петр Миронович, у меня к вам будет просьба. Письмо я вам передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. Шапка, которая вас так удивила и за которую с меня нужно брать подписку о неразглашении, написана с единственной целью – обратить ваше внимание, чтобы вы не выбросили написанное в мусорку. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал, или то, что будет на самом деле. Все должно случиться уже скоро и в новостях это прозвучит.

— Предсказатель! — с явной иронией сказал он, опять разворачивая письмо. — И как с этим согласуется знание государственных секретов?

— Ни один предсказатель не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, — возразил я. — И то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.

— Уэллс? — усмехнулся он. — «Машину времени» читал. Что, тоже хочешь написать что-то в этом роде?

— Ни одно тело нельзя передать в прошлое, — сказал я, видя, что нужно идти до конца. — А вот информацию можно. Мне было восемьдесят, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги, и ни одной песни. Все их должны были написать другие в вашем будущем.

— А вот это серьезное заявление! — сказал он. — Ты прав, ничему из того, что ты мне сказал, я не верю. Разве что твоим словам о плагиате. Но если все так, тебя нужно отвезти в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать все твои знания до донышка. Я не понял, в чем твоя цель? Для чего ты это принес?

— А вы как думаете? — спросил я. — Давайте, вы на мгновение поверите в то, что я вам сказал.

— Допустим, поверил, — сказал он. — И что дальше?

— Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед всеми остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше «писать» повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся ученым и изобретателем и до самой смерти, как сыр в масле кататься.

— Ты уже начал, — сказал он. — Если верить твоим же словам.

— Начал, — согласился я. — Основным мотивом была необходимость прославиться. Сама по себе слава мне не нужна, она нужна для того, из-за чего я к вам пришел. А пришел я потому, что в будущем все будет очень паршиво. И у вас есть шанс попытаться это изменить.

— С твоей помощью?

— Можно и без моей, — сказал я. — Я уже много месяцев записываю все, что мне известно. Я вам могу отдать все записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я гораздо больше. И вариант с подвалом меня не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьется.

— И где же эти тетрадки?

— Сейчас они вам не нужны, — ответил я. — Все равно вы мне не верите. А я слишком много труда в них вложил, чтобы вот так отдавать. Есть и еще один нюанс. Ко всему тому, что я вам дам, можно допускать лишь очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И лучше, если в Москве обо мне узнают как можно позже. Тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.

— Так! — он еще раз пробежал глазами мое письмо. — Во всем этом настораживает два момента. Первое – это запись вверху, второе – твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?

— Пока ничего, — предложил я. — До землетрясения в Чили остался месяц. Если вас оно не убедит, подождете еще двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда вы будете готовы к серьезному разговору, тогда и поговорим. Вам нетрудно позвонить в ЦК комсомола, и они меня к вам привезут. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз. А дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придет Полина Андреевна, и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждет машина.

— Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?

— Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.

— Хорошо, что нарвался, — сказал он. — Я бы твое письмо все равно сам проверять не стал, а отдал бы кому следует. Что-то мне не хочется тебя отпускать.

— До лета я никуда из военного городка не денусь, разве что в начале марта посылают в Москву, как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.

— Это ту девочку, с которой ты поешь? Славная, и голос замечательный. Она знает?

— Только сам факт, ни во что серьезное я ее не посвящал.

— Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?

— Под тахтой родителей. Что смеетесь, у меня сейфов нет. Ваша жена пришла.

— Что, уже уходишь? — спросила меня Полина. — Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы бы вас познакомили.

— В другой раз, Полина Андреевна! — сказал я. — Меня люди с машиной ждут, до свидания!

— Мы видели, как он тебя забрал, — сказал Валентин. — Ну как, поговорили?

— Поговорили, — ответил я. — Он будет думать. Спасибо вам!

— За что? — удивился он. — За машину?

— И за машину тоже. А, главное, за помощь в организациях выступлений. Мальчишку с улицы он бы к себе домой не позвал. Когда едем домой?

— Сейчас поедете, — ответил он. — Только меня довезете до работы.

Всю дорогу до моего дома мы промолчали. Когда попрощались с Николаем, Люся сказала:

— Давай не будем сейчас к тебе заходить. Проводи меня домой и расскажи, о чем вы говорили.

С рассказом я уложился в пару минут.

— Значит, он все знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?

— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет уже совершенно другим. У меня ведь есть что ему сказать и помимо стихийных бедствий.

— А что потом? Когда он поверит?

— Один человек, как бы высоко он ни забрался, мало что сможет сделать, нужны единомышленники. Пусть поначалу их будет немного, главное, чтобы среди них не затесалась какая-нибудь гнида. Если пустят в ход то, что я записал, все равно в Москве узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И еще нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не поменяется. Ну предотвратим мы одно покушение, они организуют другое. Когда решаются вопросы такой власти, жизни других людей ничего не стоят. Нетрудно, например, устроить авиакатастрофу. Подумаешь, какой-то самолет с экипажем! Ради великого дела… Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во все посвящать. Меньше знаешь – крепче спишь. Пользы тебе от этих знаний никаких, а неприятности могут быть.

— Так мы едем на смотр или нет?

— Вроде едем. Мне все-таки кажется, что он пока ничего предпринимать не станет. Слишком в такое трудно поверить, а когда все доказательства – это слова мальчишки, пишущего фантастику… Можно, конечно, пустить в ход мое письмо, потому что я там написал действительно серьезные вещи, но он на это не пойдет. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и на смотр в Москву нас отпустили. Единственное, что сделал Машеров, о чем я узнал уже позже, это направил с лауреатами, помимо приставленного к нам работника ЦК комсомола, одного из лейтенантов минского КГБ. Представилась она нам работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Я захотел ближе познакомиться с остальными, но ехавшие с нами две девчонки и парень держались настороженно, поэтому я их оставил в покое. Ехали в двух купе: в одном все женщины, в другом я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место у нас было свободным до самой Москвы. Поселили нас в гостинице «Юность» и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея. Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы до занявших первые места не дотягивали.

— Третье место это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоем голосе. Мне уже большая известность не нужна, поэтому будем кое-что петь время от времени у Самохина, и все. Это будет честнее.

После нашего возвращения у отдела культуры на ближайшие дни были запланированы какие-то встречи, но мы от всего отказались.

— Имейте совесть! — сказал я возмущенным такой неблагодарностью работникам отдела. — Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда куда-нибудь можно будет съездить. Один раз. А пока к вам огромная просьба отправить нас домой. Не обязательно на «Волге», мы согласны даже на «газик».

— Сильно разочарованы? — спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчет машины.

— Есть немного, — ответил он. — А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?

— Я не настолько высокого мнения о своем голосе, — сказал я. — Те, кто заняли первое и второе места, были во всем лучше нас. За что же обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и просто хотим отдохнуть. Да еще пропустили неделю. Скажите, что мне стыдно за грубость, и я извиняюсь, и все такое. Просто, если бы я там шаркал ножкой, они бы нас еще два часа уламывали.

На этот раз домой нас вез Сергей.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — радостно поздоровался я. — Выздоровела жена?

— Умерла, — ответил он и больше до самого городка не произнес ни слова.

Приехали мы в среду семнадцатого марта около часа дня. После окончания уроков я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.

— Привет! — поздоровался я с ними. — Сергей, дай на пару часов тетради! И вообще, надо узнать, что вам задали на завтра.

— Привет! — отозвался он. — Поздравляю! Пойдем к нам домой, половина тетрадей там.

— Здравствуй! — поздоровался Игорь. — Когда приехали?

— Пару часов назад, — ответил я. — Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе еще самому делать уроки.

Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за все пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люсе сейчас было труднее, но тут я ей ничем помочь не мог. Ничего, за пару дней все догонит, а завтра нас все равно никто спрашивать не будет.

Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что перед этим он поговорил со мной.

— У меня все только наладилось с одноклассниками, а вы хотите все испортить! — сказал я. — Можете снижать оценку по поведению, но если вы это сделаете, я в этот день в школу не приду!

— Как хочешь, — недовольно сказал Новиков. — У Черезовой такое же мнение?

— У нас одно мнение на двоих, — ответил я. — Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.

Дальше все пошло, как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, а я сказал обрадованному Сашке, что его лоб трогать не собираюсь. Двадцать четвертого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. И машина, и шофер были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Из-за слишком большого объема мы ее машинистке не отдавали. Нагружать ее работой бесплатно я не хотел, а совать ей деньги отец не мог. Но я этот вопрос обговорил заранее. Писал я нормальным почерком, поэтому они были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели все три «моих» песни. Но я сразу предупредил, чтобы больше губу не раскатывали: каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта я слушал новости по телевизору, но ни о каком землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.

Глава 13

Дверной звонок зазвонил около десяти часов утра, когда я был в своей комнате, и звонившему открыла мама. Им оказался мужчина лет тридцати в штатском, который, не представившись, заявил, что должен сопроводить меня в минский обком партии.

— Это кому я там понадобился? — спросил я, опередив маму. — И вообще, сначала стоило бы представиться. Неужели вы думаете, что я куда-то поеду с неизвестным?

— Васильев, — буркнул он.

— Это на вас не написано, — сказал я ему. — Документы в наличии есть?

Он растерялся. Наверное, за всю службу у него ни разу не требовали документов те, кого он забирал. Но растерянность длилась недолго.

— Как хотите, — с деланным безразличием сказал он. — Отвезу одну Черезову. Она, между прочим, уже в машине.

— Хорошо, сейчас переоденусь, — сказал я, внутренне похолодев. — Подождите в большой комнате, это недолго.

— Вам просили напомнить о тетрадях, — сказал он, оставаясь стоять.

— А вот тетрадки от меня получат только после личного разговора, — насмешливо сказал я. — Если получат. И на тахту можете не смотреть, их там больше нет.

Сразу же после приезда из Москвы я все свои записи перепрятал в сарай. И слава богу. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, чмокнул взволнованную маму, сказав на ухо, что все нормально, и вышел в подъезд.

— Такой стиль работы – это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? — спросил я, следуя за провожатым. — У Черезовых вели себя так же?

— Садись в машину, — не отвечая на вопрос, сказал он, занимая место рядом с водителем.

Я открыл дверь и сел рядом с Люсей.

— Привет, солнышко! — сказал я ей, демонстративно чмокнув в щечку. — Решила прокатиться со мной?

— Сказали, что нужно ехать в обком партии. Для чего – мы с мамой не спрашивали. А что не так?

— Все так, — сказал я. — Единственно, что не так, это то, что тебя в этой поездке быть не должно. Вот я и думаю, для чего ты понадобилась обкому партии?

— Ты всегда такой наглый? — не выдержал сопровождающий.

— А какого отношения вы хотели? — спросил я. — Не знаю, чья это инициатива, но сделали вы это зря. У меня мать, между прочим, сердечница, а вы своим поведением заставили ее нервничать. Люсь, он вам что-нибудь объяснил?

— Вам все объяснят на месте, — ответил Васильев и дальше всю дорогу молчал.

«Место» оказалось обычным ничем не примечательным пятиэтажным домом, к одному из подъездов которого подъехала машина.

— Выходите из машины и идите впереди, — сказал провожатый. — Первый этаж, третья квартира.

Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв ее под руку, повел в подъезд. Подойдя к нужной квартире, я позвонил. Открыл мне молодой, накачанный парень.

— Здесь продается платяной шкаф? — спросил я.

— Проходи, юморист, — сказал сзади Васильев. — Пропусти их, Семен.

Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую. Большая, в два раза больше нашей.

— Снимайте свои пальто, — сказал Васильев, сам вешая одежду на вешалку. — И обувь оставьте здесь, тапки возле зеркала.

В квартире было четыре комнаты. Ждали нас в крайней справа.

— Здравствуйте, Петр Миронович, — поздоровался я. — Людмила, позволь тебе представить лидера белорусских коммунистов! А вот этого гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчиненных. Есть в них нечто неуловимо похожее.

— Он всегда так себя ведет? — поинтересовался у Машерова пожилой, крепкий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами.

— Я с ним всего один раз беседовал, — ответил Машеров. — Вроде был нормальным.

— Я нормальный, когда со мной себя ведут нормально! — сказал я. — Я же вас просил! Трудно было прислать за мной Валентина? И зачем вам нужна Людмила – давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, и вам нужно. Небось, еще и запись включили?

— Что нужно, то и будем делать! — отрезал седой. — Возрастом еще не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?

На стол легло мое письмо.

— Пойдем, сядем, — сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану. — А то ведь сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне от вас скрывать нечего, все расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в сети Интернет. Даже на часы с голо любой мог сбросить, а у меня хоть и раритетный, но стационарный комп.

— Как это бывшего? — оторопел седой.

— Кто он? — показал я рукой на пожилого.

— Это мой друг, — ответил Машеров.

— Дружба это святое, — согласился я. — Только вам все-таки нужно было послушать меня. Поговорили бы, а потом уже решали, кому и что можно доверить.

— Ему я могу доверить собственную жизнь! — твердо сказал Машеров.

— Позовите кого-нибудь из своих ребят, — сказал я седому. — Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.

— Пройди на кухню, — сказал Люсе седой. — Там должен быть Семен. Попейте с ним чай.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, — сказал я им. — Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А на меня можете в дальнейшем не рассчитывать.

— А как же мир? — спросил Машеров.

— Да провались этот мир в тартарары, — с горечью сказал я. — Если самые честные и порядочные люди так себя ведут, для кого надрывать пуп?

— Зря ты так, — сказал Машеров. — Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростертыми объятиями?

— Землетрясение было? — спросил я. — Все совпало?

— Число жертв еще уточняют, — сказал Машеров. — А по времени расхождение на три минуты.

— Да округлил я эти три минуты! — махнул я рукой. — Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями… Ладно, слушайте, может быть, поймете.

Сначала я рассказал им то немногое, что знал из жизни Машерова.

— Знаю так мало, потому что мальчишкой вами совсем не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.

— И когда меня убили? — слегка побледнев, спросил Петр Миронович.

— Четвертого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.

Я подробно рассказал все, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, а потом обо всем, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко я упомянул мельком, об Андропове рассказал чуть больше. Основное время у меня занял Горбачев с его перестройкой.

— Остальное прочтете в тетрадях, — закончил я свой рассказ. — Пять общих тетрадей – это события в мире, а в трех все открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года. Дальше, извините, не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте все, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации. Можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы по вашей милости случится сердечный приступ…

Было видно, что седой колеблется, но Машеров кивнул головой.

— Распорядись, Илья, — сказал он седому. — И пошли с ними Семена.

— Тебе решать, — согласился седой, тяжело поднялся из-за стола и пошел на кухню.

— Твою доставку организовывал не я, — сказал мне Машеров. — Надеюсь, ты передумаешь. Все твои книги будут…

— Больше ни одной книги! — сказал я. — Хватит! Жаль, что недавно одну отдал в редакцию. И песен больше не будет. Точнее будут, но будем петь только для друзей!

— Тебе сколько лет?

— Четырнадцать! — ответил я. — Или восемьдесят. Считайте, как хотите! И старики, и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади все пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.

— Не хами! — сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. — Ценность твоих записей еще под большим вопросом.

Следом за ним с кухни вышли Люся с Семеном.

— Во-первых, я вам их не продаю! — повернулся я к нему. — А ценность… Вам ее еще предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней – это мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились почти пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год двадцать шестого апреля из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только поселки, города бросали! И остановили кучу других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью… до фига! О трех других тетрадях я вообще не говорю – они бесценны! Ладно, Люся, пойдем одеваться, нас соизволили отпустить.

Обратно мы ехали на той же машине, только рядом с шофером сидел массивный Семен. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашел в свою квартиру. Слава богу, до приступа у мамы дело не дошло, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.

— Все в порядке, — сказал я им. — Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.

Я взял ключ от сарая, сходил к нему и забрал свои тетради, лежавшие в старом портфеле.

— Держите, — отдал я открывшему дверцу Семену. — Прощайте.

Развернулся и ушел, не глядя на отъезжающую машину.

— Уехали? — спросила мама, встретившая меня в прихожей.

— Конечно, — ответил я. — Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?

— Обедает на кухне, — сказала мама. — И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?

— Ты знаешь, нет, — ответил я, действительно не чувствуя голода. — Но за компанию все равно поем. Только буду есть одно первое.

Мама все приготовила и вышла с кухни.

— Почему-то совсем не хочется есть, — пожаловался я, проталкивая в себя суп.

— Это, наверное, от злости, — сказала Люся. — Я тебя никогда таким злым не видела.

— Просто стало обидно, — сказал я. — Ведь вроде все сделал, что мог, и ничего не потребовал взамен, а мне решили авансом показать мое место. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга – уж не знаю, кто он там – все равно! И за тебя я сильно переволновался. Использовать тебя, чтобы управлять мной, это подло. Знавал я таких, как этот седой. В общем-то, в личном общении неплохие и даже порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели все средства хороши. И цели у них самые благородные. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, они бывают очень полезны. Но дай им волю, и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.

— Оставьте посуду, я помою сама, — мама открыла дверь на кухню и услышала наш разговор. — Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама все равно волнуется.

— И как теперь будем жить? — спросила Люся, когда мы пролезли на ту сторону забора и пошли по пустырю.

— Счастливо! — ответил я. — С глаз долой – из сердца вон. Все, что можно, я сделал, пускай теперь корячатся другие. А мы с тобой со стороны посмотрим, что у них получится. Если не сглупят, должно получиться гораздо лучше, чем в мое время. Если даже Союз все равно угробят, многих неприятностей смогут избежать, да и технологии долго в секрете не удержишь. Как только узнают, что у наших уже есть, начнут копать в нужном направлении. Человечество выиграет в любом случае, лишь бы только не довели дело до войны.

— Наши войну не начнут в любом случае!

— Насчет «любого» я бы не зарекался, но я имел в виду другое. Если наши начнут в открытую обгонять Соединенные Штаты по всем направлениям, те с перепугу запросто могут попытаться убрать конкурента. Уж там в желающих повоевать никогда недостатка не было. И желательно на чужой территории и чужими руками. Дерьмократы, блин!

— При чем здесь блин?

— Извини. Видимо, меня действительно сильно задели, и я себя плохо контролирую. Никогда не любил Америку и американцев. Они обогнали весь мир, показав, как нужно работать, сделав свою страну самой сильной и богатой. Жаль, что на этом не остановились, а начали учить остальной мир, как ему нужно жить, а как – нет. А тех, кто плохо учится, обычно наказывают, часто бомбами. Заодно за бесценок подгребли под себя значительную часть мировых ресурсов и разорили нас гонкой вооружений. А чтобы мы быстрее разорялись, устроили падение цен на нефть. Это и послужило толчком к падению экономики и развалу Советского Союза. Прогнившее руководство этим только воспользовалось. Хрен бы у них что-нибудь получилось с процветающей страной. Только мы тогда не процветали, а загнили вместо капитализма. Продавали на Запад свою нефть и покупали хлеб и шмотки. Оборудование тоже покупали, но гораздо меньше, чем могли. Да и не продавали нам многого из-за тех же американцев. А сколько валюты разбазарили на помощь вчерашним людоедам, вступившим на путь строительства социализма! А когда приток валюты резко ослаб, покупать стало нечего, а своего шиш! А управление тогда было гораздо хуже нынешнего. Никому ничего не нужно, а взяточников расплодилось как тараканов. Есть такой процесс, как вырождение элиты. Вот он у нас и шел со страшной силой.

— Я не все поняла, что ты сказал, — призналась Люся. — Какая у нас может быть элита?

— Как и в большинстве стран – чиновничья. Я бы даже назвал чиновников особым классом в полном соответствие с определением Ленина. Как там у него? Большие группы людей… у нас они большие, и с каждым годом будут становиться все больше. Отличаются по месту в системе производства… ясно отличаются, мало того, что от большинства нет никакой пользы, многие откровенно вредят! Отличаются способами получения и долей общественного богатства… еще как отличаются! Это пока еще мало заметно, все еще впереди. Понимаешь, революции делают обычно энергичные люди. Если они еще и не без способностей, то не только спихнут старых хозяев, но смогут удержаться на их месте, а не закончить свои дни на гильотине. Их дети будут куда образованнее их самих, но уже таких чувств и качеств у них будет меньше. Но папаши сделают все, чтобы продвинуть на хорошие места своих отпрысков. Не все, но многие. А у тех, в свою очередь, родятся детишки, воспитанные в семьях, живущих совсем другой жизнью, чем все остальные. Так постепенно вырастут «хозяева жизни», которые будут считать, что весь мир вертится вокруг них, и желающие получить все и сразу. Их продвинут на те же руководящие должности, не думая о том, что они уже не способны не только руководить, вообще работать! Такие перед развалом направо и налево брали взятки, торгуя единственным, что они умели делать – ставить подписи на документах. А потом им захотелось жить не хуже, чем на Западе, и не возиться с этой страной. И появился генсек-реформатор с хорошо подвешенным языком! Ладно, извини. Что-то меня сегодня прорвало. Стоим с тобой и болтаем о политике.

— По-моему, это не политика, — сказала Люся. — Это жизнь. Неужели с этим нельзя как-то бороться?

— На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей – вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там сидят просто так и ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает… А у нас боролся Сталин. Когда тебя в любой момент могут ночью забрать и запинать сапогами, ты уже не элита и особо наглеть не станешь. Не слышал, чтобы при нем брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Тем, кто пинает, без разницы, кого пинать. А те, кто решает, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это, конечно, крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так все начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны и характера народа, его культуры. Но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замерзла, да и мама начнет волноваться.

— Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?

— Жить. Причем стараться жить лучше, по возможности не портя жизнь другим людям. И меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Они ведь во многом были не глупее нас, только знали меньше. Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Еще говорили, что когда носорог смотрит на Луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки. Но это слишком тонко, не всем понятно. Пришли, давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали. Тогда тебе меньше достанется.

— Тебя-то за что ругать? — спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. — За чужое хамство?

— Сейчас увидишь, — сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.

— Доченька! — Надежда схватила Люсю и прижала к себе.

— Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.

— Раздевайся, — отстранилась мать. — А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!

— Зря ты на него так набросилась, мать, — раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.

— И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!

Я разделся и вместе с Люсей зашел в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Оля.

— А тебя мама ругала, — сообщила она мне. — Я тоже переволновалась из-за тебя.

— А из-за Люси? — спросил я.

— А что с ней случится!

— Оля, не встревай в разговор взрослых! — рассердилась Надежда. — Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот человек?

— Нам он представился, как Васильев, — ответил я. — Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу и ошибаться. Хамы встречаются не только у них.

Семью Люси я твердо занес в число родственников, поэтому врать им не собирался, как, впрочем, и говорить всю правду.

— И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? — спросил Иван Алексеевич.

— Никаких, — ответил я. — Им просто приказали нас привезти. Ну они и выполнили, как привыкли.

— Кто же этот человек, который отдает такие приказания?

— Иван Алексеевич, — сказал я. — У меня были кое-какие дела с Машеровым. — Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Все, что было нужно, я сделал, и больше у меня с ними ничего общего нет. Вам, честное слово, во все это вникать не надо. Просто поверьте, что ничего недостойного я не делал.

— Папа, ну что вы от Гены хотите? — вступилась за меня Люся. — Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам об этом знать нельзя!

— А тебе, значит, можно? — переключилась на дочь Надежда.

— Когда они разговаривали, меня тоже выпроводили на кухню пить чай.

— Ну нельзя, так нельзя, — покладисто согласился Иван Алексеевич. — Надя, прекрати. Вы кушать хотите?

— Мы у Гены пообедали.

— Я пойду, — сказал я. — Еще со своими родителями объясняться. Завтра созвонимся.

Дома вопросы были примерно те же.

— Объясни, что все это значит! — заявила мама. — У меня чуть не случился инфаркт! Может быть, хватит секретов?

— Мама, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Тебе нужны государственные секреты? Так это нужно давать подписку о неразглашении. А потом не выпустят за границу.

— При чем здесь заграница? — растерялась мама. — Какие секреты?

— Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне вопросов нет. Что вам еще нужно? Мне жаль, что все так произошло, но за чужое хамство я отвечать не могу. Я же, уходя, сказал тебе, что волноваться не стоит.

— Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?

— На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Слушай, я прошу, чтобы ты со своими подругами об этом не говорила. Тетя Нина точно всем разнесет.

— Я не дура, — обиделась мама. — И не болтушка.

— Извини, я сказал на всякий случай. Я вам обещал рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. Это уже будет неопасно, да и веры к моим словам у вас будет больше.

— Я сейчас уже, наверное, во все готов поверить, — сказал мне отец. — Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.

Я заколебался. Надоело водить родителей за нос и очень хотелось им обо всем рассказать, тем более что, судя по словам отца, они уже могли мне поверить. Но я не хотел их подставлять. Не было у меня большой уверенности, что все закончилось. Скорее всего, как только Машеров со своим другом оценят, что им попало в руки, меня полностью в покое не оставят. Я сам говорил Петру Мироновичу, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да и без моих слов это должно быть понятно. Поэтому консультации все равно давать придется, да и присматривать за мной обязательно будут. Я бы на их месте такого человека без присмотра не оставил, даже если бы был в нем полностью уверен. От случайностей никто не застрахован, поэтому какую-то охрану я бы ему обеспечил. А они не дурней меня.

— Папа, — сказал я ему. — Поверь, что я – это твой сын, и никто другой в меня не вселялся. Я бы хоть сейчас вам все рассказал, но потом из-за этого у вас могут быть неприятности, а я этого не хочу.

— Но все закончилось? — спросил он.

— Не знаю, — честно ответил я. — Могут еще обратиться за помощью, но такого хамства уже быть не должно.

— С кем у тебя дела хоть можешь сказать?

— С Первым секретарем ЦК. С Машеровым. А теперь, если вы не возражаете, я пойду отдыхать.

Я действительно вымотался вконец. Я вел себя нагло и вызывающе не только из-за злости и обиды. Я боялся за себя, а больше за Люсю. Слишком велики были ставки, и слишком много власти было в руках этих людей. И в дальнейшем просто так давать задний ход и выполнять все, что скажут, было нельзя. Поэтому опять придется с ними играть и что-то вытребовать для себя. Очень многие люди считают готовность помочь по первому требованию и ничего не получить за помощь глупостью и относятся к таким помощникам соответственно. Ладно, осталось два дня каникул, а потом последняя четверть. В связи с тем, что отпала надобность в писанине, у меня освободилось много времени, и его нужно было чем-то занять. Спортом я тоже стал заниматься меньше. Смысла в том, чтобы накачивать мышцы сверх того, что уже есть, я не видел, просто поддерживал форму. Кстати, если пристегнут к работе, нужно будет попросить, чтобы меня натаскали на бой. Это в жизни всегда пригодится, тем более в той, какая могла теперь сложиться у меня. А ближе к лету можно будет поговорить и об отпуске. Не хотел я расставаться с Люсей даже на месяц. Вот пусть и устроят нам отдых в одном из санаториев на море. Им это ничего не стоит сделать. А к родственникам пусть родители съездят сами или с сестрой. И насчет места жительства нужно будет подумать. Ну не хотел я ехать на юг. Если дадут квартиру в Минске, меня это вполне устроит, а к родителям мамы будем ездить в гости. Так, кое-что для разговора с седым у меня начало набираться.

Утром я сделал свои упражнения, принял душ, позавтракал и позвонил Люсе. Трубку взяла Надежда.

— Приходи, — сказала она, услышав мой голос. — Люся тебя уже ждет.

И вздохнула.

Выйдя на улицу, я столкнулся с изнывающим от скуки Игорем.

— Привет, — обрадовался он. — Ты что, вчера опять куда-то ездил?

— Здравствуй, — отозвался я. — Пришлось, понимаешь, помогать правительству. Ни фига сами не в состоянии сделать.

— Ври больше! — сказал он. — Самое дурное время. Все тает, ни на лыжах, ни коньках уже не покатаешься, а для велосипеда или мяча слишком рано. По телевизору ничего хорошего нет, а в кинотеатр привезли какого-то «Зайчика».

— А что, — сказал я. — Неплохая кинокомедия. Надо будет сходить на нее с Люсей.

— А как у тебя с ней? — с интересом спросил он.

— Отдают в жены, — сказал я. — Правда, ждать еще четыре года.

— Повезло тебе с ней. Вы хоть целовались?

— Ты что? — ответил я, отшатнувшись в притворном испуге. — Мы всем обещали, что никаких глупостей не будет! Ладно, счастливо скучать, а я побежал.

Люся встретила меня у подъезда.

— Пойдем погуляем, — сказала она, беря меня за руку. — Не хочу сидеть дома. И не поговоришь толком из-за Оли, и погода просто замечательная!

— Я только «за», — ответил я. — Мы и так зимой мало гуляли. Слушай, давай сходим в кино. Я его видел пару раз, но с тобой схожу. Не шедевр, но посмеешься.

— Я с удовольствием, — ответила подруга. — Мы с тобой в кино только один раз ходили.

— Только что видел Игоря. Завидует, что ты выбрала меня, а не его. Счастливый ты, говорит, что у тебя такая невеста!

— Когда я еще буду невестой! — вздохнула она, огляделась и прижалась ко мне. — Нам с тобой теперь многие завидуют, и не только одноклассники. Ты просто не замечаешь, как на тебя смотрят девчонки из старших классов. Ленка, кстати, тоже стала посматривать. Узнаю, выцарапаю глаза!

— Ревность – это паршивое чувство, — сказал я своей любви. — Никогда не дам тебе для нее повода. Все прошлое пусть в прошлом и остается, а у нас с тобой впереди сто лет жизни. Проживем их в любви и умрем в один день. Ну вот, а плакать-то зачем?

Глава 14

— Совпадает? — спросил полковник милиции Илья Денисович Юркович.

— Триста девяносто восемь, — ответил Машеров. — Или он опять округлил, или еще не всех нашли.

— Два человека – это ерунда, — сказал Юркович. — Могла и пресса округлить.

— А что у нас по группе Сенцова?

— Все люди, упомянутые в записях за последние десять лет, реально существуют. Дальше проследить трудно. Все записи логически увязаны, явных ляпов они не обнаружили. Если все так и будет, это золотое дно. Остается решить, как лучше использовать.

— А что по Академии наук?

— Купревич пока подобрал в группу три десятка человек. За них он ручается. Фотокопии части первой тетради отданы на изучение. Работают в институте физики твердого тела и полупроводников. Работы только начаты, поэтому о результатах говорить рано. Что думаешь делать с мальчишкой?

— Какой он мальчишка! — усмехнулся Машеров. — Старше нас с тобой.

— Я сужу по поведению. Обидчив не в меру и склонен к крайностям, выложил все, не потребовав ничего взамен, привязан к этой девчонке… Может быть, он и прожил восемьдесят лет, но я его возраст почувствовал только по разговору.

— Я думаю, он еще потребует, — сказал Машеров. — Тетради – это только выписки всего самого важного. А сколько всего мог запомнить этот человек? Одни его записи рекомендаций чего стоят. Полторы сотни человек на ликвидацию! А ты говоришь, мальчишка!

— Я бы там тоже многих ликвидировал, — сказал Юркович. — Во всяком случае, если все написанное о них правдиво. Кто их даст тронуть?

— Судя по записям, Андропов их тронет.

— Судя по записям, он и тебя тронет. А из этих он вычистит только часть, да и то лет через пятнадцать. Надо все-таки кое-кого из его ребят перетянуть на свою сторону. Без работы с Комитетом будет очень сложно. А у меня еще по партизанским делам там друзей много, правда не в минском КГБ. Но устроить им перевод, я думаю, будет нетрудно.

— С мальчишкой нужно будет помириться, — сказал Машеров. — Твой ляп, ты и займись. Я думаю, он намеренно пошел на обострение. Теперь начнет выпендриваться и что-то требовать. Не вздумай на него давить. Все требования в разумных пределах нужно удовлетворить.

— А разумность его требований определять мне?

— Не сможешь ты, это сделаю я. Что у нас по апрелю, кроме этих торнадо?

— Новое правительство в Йемене, демонстрация в Ереване, переворот в Доминиканской республике и вторжение в нее США. Еще написано, что День Победы объявлен нерабочим.

— Когда будет последнее?

— Двадцать шестого числа.

— А торнадо уже завтра. В новости, наверное, попадет с опозданием, как и землетрясение. Он прав, такие вещи предсказать невозможно. Если эти торнадо появятся реально, лично мне никакие проверки уже будут не нужны. Тогда продолжишь набирать группу. Этих придется во все посвящать. Разве что о моей гибели им знать не следует, и о самом мальчишке. Им придется частенько выполнять деликатные дела. И если что, мы с тобой их прикрыть не сможем. Поэтому идти на это они должны сознательно.

Они ко мне приехали тринадцатого во вторник. Сам полковник остался в машине, а к нам в квартиру позвонил Семен, который вел машину. Я недавно пришел со школы, пообедал и включил телевизор, когда раздался звонок. Мама ушла к кому-то из соседей, остальных тоже не было дома, поэтому открывать пошел я.

— Привет, — сказал Семен, когда я распахнул дверь. — С тобой хотят поговорить.

— Ехать в Минск на ночь глядя? Что, такая срочность?

— Ехать никуда не надо. Полковник сидит в машине. Сядешь, я ее отгоню, чтобы не мозолить всем глаза, и вы поговорите. Потом мы тебя вернем.

— Заходите, — пригласил я. — Сейчас переоденусь, тогда пойдем.

Через несколько минут мы подошли к стоявшей на бетонке машине и забрались внутрь. Семен съехал к сараям, развернул машину и поехал к выезду из городка.

— Здравствуйте, — поздоровался я с Седым. — Ну как торнадо?

— Хочешь сказать, что не слушал новости? — усмехнулся он.

— Слушал, — не стал отрицать я. — Теперь слушаю вас. Что вам от меня нужно?

— Постоянные консультации.

— И как вы себе это представляете? Что я, как челнок, буду постоянно мотаться из городка в Минск и обратно?

— Твоему отцу можно устроить перевод в Минск.

— Через управление кадрами? — спросил я.

— А тебе не все равно? В округе есть еще такое полезное управление, как политическое. Когда твоего отца демобилизуют?

— Месяцев через девять.

— Если у него будет желание, может продолжить служить, нет – уйдет на гражданку. Квартира останется за вами.

— Переведете двух майоров, — сказал я. — Естественно, квартирный вопрос после демобилизации должен быть решен у обоих. Летом у родителей отпуск, но я бы хотел поехать куда-нибудь на море с Людмилой. Ведомственных домов отдыха на побережье навалом, а вам будет только спокойнее. Я думаю, вам не доставит труда подучить меня немного мордобою. И еще одно. Денег у нас, благодаря моему писательству, достаточно, а скоро будет еще больше. Я бы хотел немного приодеть свою девушку. Но есть сложности. Если я заявлюсь к ним со шмотками, ее мать может выбросить их в окно. Кроме того, хотелось бы выбрать что-нибудь получше. Поможете?

— Помогу. Экстерном сдать школу не хочешь?

— Пока нет. И необходимости большой нет, и из-за того, что я и так достаточно выделился.

— И из-за Люси?

— И из-за нее, — согласился я. — У нас все очень серьезно.

— Рано у вас это, — вздохнул он.

— Знаю, — ответил я. — Каждый из наших родителей уже высказался на эту тему, причем именно вашими словами и со вздохом. Вы мне все сказали?

— Вроде все. Да, еще одно: ты должен знать, что все свои поездки и сейчас, и в будущем будешь согласовывать с нами.

— Это понятно, — сказал я. — До свидания. Не нужно вашей машине здесь показываться лишний раз. Пару сотен метров я и сам прекрасно пройду пешком.

Вечером я рассказал родителям о состоявшемся разговоре.

— Нам надо остаться, — сказал я расстроенной маме. — Иначе на юг вы уедете без меня. И потом, зря ты туда рвешься. Квартиру нам дадут только через полтора года и все это время придется прожить с бабушкой и дедушкой. Нормально проживем пару месяцев, а потом начнутся ссоры и скандалы. Оно вам нужно? Вокруг степь, постоянные ветра и пыль. Только и того, что Дон, который через двадцать лет загадят. А ловить рыбу можно и в Минском море. Новыми друзьями вы не обзаведетесь, а почти все теперешние получат квартиры в Минске.

— А ты откуда знаешь? — оторопела мама.

— Знаю, — ответил я, решив наконец им все рассказать.

Если у меня все определилось с Машеровым, то большой опасности оттого, что они узнают, кто я на самом деле, я не видел.

— Папа угадал, когда сказал, что в меня кто-то вселился, только этот кто-то – это я сам в возрасте восьмидесяти лет.

Я подробно рассказал о событиях последнего дня моей жизни в тридцатом году.

— Сразу после «заселения» я был тем самым восьмидесятилетним стариком, но потом сознание ребенка начало постепенно менять мое, поэтому сейчас я нечто среднее из нас двоих. Память у меня осталась, но чувствую я себя лет на двадцать, не больше. Я помню все, что случилось за время моей жизни, поэтому представляю большую ценность для Машерова. Именно это я писал в своих тетрадках, а повести были только прикрытием.

— Так повести были не твои! — дошло до отца.

— И повести, и песни, — кивнул я. — По первоначальному плану мне нужно было приобрести известность. План поменялся, но это все равно помогло. Если бы не мое пение, я бы не попал в квартиру Машерова.

— И Москва нужна была для этого? — спросил отец.

— Да, папа. Только это был плохой вариант. Машеров, который должен будет возглавить страну, во всех смыслах предпочтительней. Извините, но я вам не буду говорить о своих делах. Поверьте, ни к чему хорошему это не приведет. И лучше, если Таня вообще ничего не будет знать.

— Люся знает? — спросила мама, которая на удивление быстро поверила рассказанному.

— Знает.

— Так когда мы умрем? — спросил отец.

— Вам лучше этого не знать, — ответил я. — Вы оба проживете долго и умрете из-за того, что медики неправильно поставят диагноз. У тебя не сразу распознают язву двенадцатиперстной кишки, а маму будут лечить от кисты, когда у нее причиной болезни будет герпес. Зная это, я уже могу сказать, что к своему немалому возрасту вы еще сумеете добавить лет по пять.

— А Таня? — спросила мама.

— Я ее переживу на несколько лет, — ответил я. — Из-за сахарного диабета. — Я ей, конечно, со временем смогу кое-что подсказать, но, боюсь, это не поможет. Она всегда жила своим умом и не слушала вас, с какой стати она послушает меня?

— И как нам теперь к тебе относиться? — спросил отец.

— А это уж, папа, решать вам. Я как был, так и остаюсь вашим сыном. Доверяйте больше, а в остальном я бы не советовал что-то менять.

— А как же теперь твои книги? — спросила мама.

— Пока больше не будет ни книг, ни песен, — пояснил я. — Не из-за того, что кто-то против. Ни к чему мне сейчас выделяться. Получим деньги за вторую книгу, и я разорву договор с издательством. А песни мы с Люсей будем петь вам. А вот когда Машеров и его команда утвердятся в Москве, тогда посмотрим. Если из-за того, что в результате их деятельности и изменения будущего какую-то хорошую книгу или песню не напишут, это сделаю я. И не обязательно под своей фамилией.

— Родителям Люси что-нибудь будешь говорить? — поинтересовался отец.

— Что-нибудь буду, — ответил я. — А правду боюсь. Если даже поверят, вряд ли обрадуются тому, что их дочь связалась со стариком. Позже, когда мы с ней уже будем вместе, а они меня лучше узнают, они воспримут мои слова совсем по-другому.

— Может быть, ты и прав, — сказал отец. — Я ждал чего-то необычного, но не такого. Если бы ты нам рассказал сразу, я бы ни за что не поверил. И никакие рассказы меня не убедили бы. Слишком много ты читал разной фигни, а язык у тебя и раньше был неплохо подвешен. Скорее всего, повезли бы тебя к невропатологу.

— В таких случаях возят к психиатру, — хмыкнул я. — Потому я вам ничего и не говорил. Да, я договорился, что летом нас с Люсей отправят в дом отдыха. Так что планируйте ехать в отпуск без меня. И еще мне будут нужны деньги.

— Можешь брать, сколько нужно, — сказала мама. — Ты знаешь, где они лежат.

Следующий день был воскресным, поэтому утром я пошел к Черезовым. Вытурив из комнаты Ольку, мы в ней уединились, и я рассказал ей и о разговоре с полковником, и о том, что все открыл родителям.

— Боюсь, что твои родители к такой правде еще не готовы. Но что-то сказать все равно нужно. Как ты думаешь?

— Я их знаю, — сказала Люся. — Или не поверят, или поверят и перепугаются за меня. В обоих случаях будет плохо. А насчет перевода сказать можно. Отец, может быть, будет недоволен, а вот мама обрадуется.

Иван Алексеевич недовольства не проявил.

— Если это не твои фантазии, то было бы неплохо. Служить осталось недолго, а осесть все равно собирались в Минске. А теперь и квартиры не ждать. Получается, из-за тебя перетягивают и нас? Дочь, твой жених полон тайн и секретов. Кто бы мне раньше сказал, что с мальчишкой станут так носиться, ни за что бы не поверил. Наверняка твои таланты здесь ни при чем. Ты знаешь, в чем дело?

— Знаю, — сказала Люся. — Но вам не скажу. Запретили мне кому-нибудь говорить, даже вам. Но плохого там ничего нет.

— Хорошо было бы закончить здесь седьмой класс, — сказал я, когда мы одевались для прогулки. — Осталось меньше полутора месяцев. Как-то я не сообразил сказать об этом полковнику. Может быть, сам сообразит?

Отцу сообщили о переводе в середине мая. Днем позже о своем переводе узнал Иван Алексеевич. Через неделю прибыли офицеры, которые должны были их заменить. Несколько дней наши отцы передавали дела, а переезд организовали за неделю до окончания учебного года. Нам пошли навстречу и проставили четвертные и годовые оценки на несколько дней раньше.

— Жаль, — сказала нам Зинаида. — Хотелось бы работать с вами и дальше, но не судьба.

Я ее понимал. В нашей школе каждый класс постоянно обновлялся, и до выпуска в нем почти не оставалось тех, кто начинал учиться в младших классах. А тут еще лишаешься сразу двух отличников.

Хоть у меня уже не было прежних отношений с ребятами, все равно расставаться с классом было жаль. Мы решили, что пусть редко, но будем сюда приезжать. Тем более, что мне наверняка, если попрошу, дадут машину.

— Без вас в школе станет скучно, — грустно сказала Лена, бросив на меня взгляд, которого я безуспешно от нее ждал несколько лет.

— Хорошо, что мы уезжаем, — сказала Люся, когда мы вышли из школы.

— Если из-за Лены, то можешь не волноваться, — успокоил я ее. — Все в прошлом, да и ее отца скоро отсюда переведут.

— А дыру в заборе так и не заделали, — сказала Люся, пользуясь ею в очередной раз.

— И слава богу. Сколько времени пришлось бы терять, каждый раз мотаясь в обход через проходную. Послушай, вам помочь собраться?

— Не нужно, — отказалась она. — Все уже собрано. Завтра приедет машина, а погрузить мебель помогут солдаты. Плохо, что вы уезжаете на день позже.

— Плохо, что квартиры на разных этажах, — сказал я. — Могли бы дать и на одной лестничной площадке, дом-то только заселяется. И отцам до службы далековато.

— Вот что в этом месте особенного? — спросила Люся, не слушая моего брюзжания. — Нет многого из того, что есть в крупных городах, а уезжать отсюда не хочется. Мы ведь сюда приехали раньше вас, в эту школу я пошла в первый класс.

— Вот тебе и ответ, — сказал я. — Ты оставляешь здесь свое детство. Обычно с детством расстаются с радостью и рвутся к взрослой жизни. А что потеряли, начинают понимать много позже. Скоро снимут фильм «Щит и меч», и в нем будет песня о том, с чего начинается Родина. Родина начинается с детства, с этой дыры в заборе. Ты права, ничего здесь нет особенного, кроме того что это место, где прошла самая беззаботная часть твоей жизни. Знаешь, как меня сюда тянуло? И ведь имел возможность приехать.

— А почему тогда не приехал?

— А к кому? Я не о жилье, проблем с гостиницами в Минске не было, а денег у меня хватало. Самое главное – это люди. Каждый из вас унес с собой кусочек моего детства, а в городке уже давно никого не осталось. А если бы даже кто и остался, я бы прошел мимо и не узнал. Для чего приезжать? После распада Союза Белоруссии пришлось сокращать ту армию, которая ей досталась. Здесь, как я узнал, тоже убрали военных. А ведь армия давала людям возможность заработать на жизнь. Здесь слишком многое изменилось. Я посмотрел фотографии этого места, сделанные из космоса. Прошелся от Минска по железной дороге и почти сразу же нашел городок по стадиону. Нашел и нашу улицу в три дома, школу и многое другое. В вашем городке много всего понастроили, а на его окраинах вырос большой дачный поселок. Даже сосны, которые меня помнили, стали вдвое больше. Наталья Платова выложила фотографию нашего дома, и я на нее посмотрел. Я тебе потом объясню, о чем говорю. Я посмотрел на неухоженный дом и пустую улицу и окончательно понял, что никуда не поеду. Даже этот забор с дырой исчез. Ну пришел бы я к школе, прислонился щекой к стене… Поплакать я мог и дома, а сердце у меня уже тогда было не очень… Возвращаться нужно к людям, а лучше оставить прошлое в прошлом, хотя это только доводы рассудка, а эмоции с рассудком не дружат. Это ведь свойственно не только людям. Я как-то читал о старой лошади, которую просто выгнали умирать. Так вот эта доходяга прошла несколько тысяч километров и пришла умирать туда, где впервые появилась на свет. Ее опознали по клейму.

— Говорят, что кошки привязываются не к людям, а к жилью.

— Все это ерунда. Значит, такие хозяева, что к ним не стоит привязываться. У нас в семье больше тридцати лет были кошки. Родоначальница этой кошачьей династии жила двадцать лет. Для нее в жизни главным был я, а не те квартиры, которые мы довольно часто меняли. Кошки эгоистичны, но у этой не только была потребность в том, чтобы я ее ласкал, она хотела дарить ласку мне. Она могла долго и старательно вылизывать мне уши. Однажды я забыл ее на ночь во дворе. Она обиделась и ушла. Соседи видели, как Дашка, опустив голову, шла со двора на улицу. Я ее потом так и не нашел. Ладно, хватит об этом. Чем займемся? Домой идти неохота, там сейчас голо и уныло, даже телевизора нет.

— Продали?

— Отец одному лейтенанту своей службы продал комбайн за пятьдесят рублей. Наверное, отдал бы и так, только он не согласился. В Минске купим новый. Давай пройдемся по лесу? Погода прекрасная, а в Минске леса нет, когда еще сюда выберемся!

Мы сидели вдвоем на одном лежаке и смотрели на море. Оно уже успокоилось после шторма, который был позавчера, но вода еще была мутная и лезть в нее не хотелось. Ничего, к завтрашнему утру она отстоится, да и водоросли с пляжа уберут.

Нас привезли в Дом отдыха «Сосновый», принадлежащий Министерству внутренних дел СССР, пять дней назад. Место было сказочно красивым. Дом отдыха стоял у самого моря, окруженный прекрасным парком и сосновой рощей, и спуск к воде занимал минуты. Приехали мы сюда в сопровождении Семена, который оказался старшим лейтенантом милиции. Хвостом он за нами не ходил, но старался надолго не выпускать из вида. Детей здесь не было, поэтому мы вызвали интерес отдыхающих, тем более, что нас сразу узнали. Люсю подселили в двухместный номер, где отдыхала майор милиции откуда-то с Урала, а мы с Семеном разместились в таком же номере в соседнем крыле.

— Красота! — сказал Семен, когда мы разложили вещи. — Если бы не вы, хрен бы я сюда попал! Здесь в основном старшие офицеры, да и то по большей части москвичи. Послушай, Геннадий, если с вами что-нибудь случится, мне лучше домой не возвращаться, поэтому хотите вы или нет, я постараюсь все время быть поблизости. Можете обращать на меня внимания не больше, чем вон на ту елку, можете даже целоваться – я это как-нибудь перенесу. Главное, чтобы вы без меня не отлучались с территории и не лезли в воду. Договорились?

— Договорились, — согласился я.

Мне он нравился. Как только я стал своим, отношение парней Юрковича изменилось ко мне, как по волшебству. Я даже с Виктором Васильевым общался нормально. А чего на него злиться? Что приказали, то он и сделал. Сам полковник свое обещание выполнил, в результате чего моя подруга изрядно прибарахлилась. Жили мы все тогда по части одежды довольно скромно, и шкафы от нее не ломились. Купил и привез он все сам, и денег у меня за покупки не взял. И с Иваном Алексеевичем поговорил, так что скандала мои подарки не вызвали. Надежда наоборот оказалась довольной, видимо, я ее все-таки еще плохо узнал. Сейчас на Люсе красовался закрытый купальник, тоже купленный полковником.

— Жаль, что сегодня такая грязная вода, — сказала моя подруга. — Я ведь на море была всего два раза в жизни, да и то в один из них мне было пять лет, так что я почти ничего не запомнила.

— Всегда завидовал тем, кто живет у моря, — сказал я. — А многие из них не видят в нем ничего особенного, да и бывают редко. А я ездил при малейшей возможности, пока позволяло здоровье. Завтра вода еще не будет кристально прозрачной, но купаться уже будет можно. Послушай, как твой майор? Допроса с пристрастием не устраивала?

— Очень деликатно поинтересовалась, каким ветром нас сюда занесло. Я прикинулась дурочкой и перевела разговор на другое. Больше она не пристает. Я узнала, что здесь сейчас отдыхает заместитель Тикунова. Это их министр.

— Видел я его, — сказал я. — Он приехал вместе с женой и столкнулся с нами, когда шли в столовую. Мое присутствие его здорово удивило, он даже хотел заговорить, да супруга помешала, видимо, здорово проголодалась. Но мне кажется, что он еще поинтересуется. Я спрашивал у нашей дежурной по этажу. Были здесь до нас дети, но один раз, когда отдыхал сам министр с семейством. Надо бы придумать что-то такое, чтобы не бегать от него все оставшееся время отдыха.

— Может быть, им спеть? — предложила Люся. — Пианино здесь нет, но можно и под гитару. Если и гитары нет, можно попросить Семена и он смотается за ней в Туапсе.

— Мысль неплохая, — согласился я. — Только выходить к ним с нашим репертуаром… Всего три песни, да и то одна из них детская. Анекдоты им, что ли, рассказать? Про милицию? Боюсь, не все поймут. И первым, кто их не поймет, будет этот зам.

— А если ты им споешь ту песню, что пел мне?

— С ума сошла? Тогда нас, если не выгонят, друг к другу близко не подпустят. Эх, не хотелось мне снова светиться, но придется. Было бы здорово не только заткнуть этого зама, но и вообще расположить к себе здешних отдыхающих. Здесь, почитай, одно начальство. Как говорит моя мама, связи лишними не бывают. А в нашем государстве пословица о друзьях приобрела особый смысл. Ну это о том, что не имей сто рублей… Знаю я одну песню, от которой в семидесятые годы будет в восторге вся милиция. Послушай:

— Здорово! — оценила Люся. — Я иду к Семену.

— Пойдем вместе, — сказал я. — Вон он со спасательной вышки за нами присматривает. Скорее всего, любуется на твой купальник. Или смотрит, чтобы мы не перевыполнили норму по поцелуям.

— Ты бессовестный! Всего один раз и поцеловались!

— А мне и одного раза хватило. Пришлось потом лезть в воду и там отсиживаться. Тебя такую обнимать – все равно что голую. А потом или в воду, или зарываться в песок.

— Будем целоваться в воде. Семен! Можешь спуститься?

— Что вам, королева? — Семен в два прыжка очутился на пляже.

— Ноги о булыжники побьешь, супермен, — сказал я ему. — Слушай, у нас проблема. Здесь можно достать гитару?

— В клубе должна быть, — сказал он. — Что вы затеяли?

Я рассказал, что.

— Вообще-то, ваше присутствие здесь вполне легально, — сказал он. — Все проводили через Москву, так что на любопытство некоторых можно наплевать. С другой стороны, если есть возможность его заткнуть… Но ты же больше не хотел петь?

— Выступать на конкурсах и концертах мы однозначно не собираемся, но если нужно для себя, почему бы и нет? Какого-то вреда я от этого не вижу, а польза может быть. Только нужно найти место, где можно было бы репетировать.

— Идите переодевайтесь, а потом пойдем в клуб, — решил он. — Все равно вы в грязную воду не полезете.

Через полчаса мы расположились в открытом по нашей просьбе клубе. Здесь были две гитары, и обе неплохие. Мелодию я подбирал два часа до самого ужина, а Люся выучила слова и теперь о чем-то разговаривала с Семеном, пока я терзал гитару.

— Все, — сказал я. — Мелодию я подобрал. Давайте отдадим ключ и пойдем ужинать, а завтра после купания опять придем тренироваться. Выучим эту песню и повторим остальные. А потом уже надо будет говорить с руководством Дома.

Утром вода была теплой и прозрачной, поэтому на пляже было полно народа. Я плавал хорошо, а вот Люся боялась заплывать далеко, поэтому мы плескались в самом дальнем конце пляжа метрах в пяти от берега. Уходить не хотелось, но мы сделали над собой усилие и отправились в клуб. До обеда успели спеть все песни по паре раз, а «Службу» – раз десять.

— Для самодеятельности сойдет, — удовлетворенно сказал я. — Семен, можно договариваться. Четыре песни, ну и я еще немного посмешу публику. Минут в сорок, я думаю, уложимся.

— Все-таки хочешь рассказать анекдоты? — спросила Люся, когда мы шли обедать.

— Песни это хорошо, но мало, — ответил я. — Я давно заметил, что у всех есть потребность смеяться, и к тем, кто ее удовлетворяет, совсем другое отношение, чем ко всем прочим. Их любят и редко принимают всерьез – это, по-моему, как раз то, что нам нужно.

— А что хочешь рассказать? — поинтересовалась подруга.

— Да вот, например, это. Останавливает гаишник машину. Смотрит, в ней за рулем мужик, на заднем сидении спит женщина (жена по всей видимости) и рядом с мужиком сидит теща. Гаишник обращается к мужику и говорит: «Поздравляю! Вы проехали эту трассу без нарушений и получаете денежный приз!» Тут просыпается жена. Смотрит – около машины стоит гаишник. Жена говорит мужу: «Я же тебе говорила, чтобы ты пьяный не садился за руль!» Гаишник ему: «Что, вы пьяны? А ну-ка, уважаемый, выйдите-ка из машины». А теща говорит: «Ну вот, я же говорила что на ворованной машине далеко не уедем».

— Смешно, — рассмеялась Люся. — А разве они дают премию за хорошую езду?

— Может быть, и не дают, но смеяться будут. Есть и гораздо более смешные анекдоты, но большинство из них рассказывать нельзя, не поймут. Поэтому сегодня вечером посижу и отберу десятка два тех, что получше.

Что можно сказать о концерте? Жаль, не было пианино, но мы и так очень неплохо спели, а песня о милиции вызвала бурные аплодисменты. Пришлось тут же ее исполнять вторично. Анекдоты тоже пошли «на ура», причем над ними смеялись гораздо сильнее, чем в мое время. Концерт сделал свое дело. Раньше на нас смотрели с любопытством, но никто не подходил. После концерта перезнакомились с очень многими. Нас поздравляли, благодарили, а многие в конце разговора совершенно искренне предлагали обращаться, если что. Подошли даже зам с женой. Обращаться он не предлагал, но смотрел благожелательно и пожалел, что не догадался взять с собой внучку. Можно было отдыхать совершенно спокойно и укреплять наиболее полезные знакомства. Это было нетрудно: анекдотов я знал много.

Глава 15

— Можешь ответить на вопрос? — спросил я Семена, который работал веслами нашей прогулочной лодки. — Как ты оказался в группе Юрковича?

— Интересно, по каким критериям подбирались люди? — спросил он.

— Естественно, — ответил я. — В том, что затеяли, самое главное – это люди. И они же – самое слабое место. Стоит попасться одной гниде, и нас даже положение Машерова не спасет. Если, конечно, предателю поверят.

— Можешь не беспокоиться, — сказал он, прекращая грести. — Людей подбирают очень тщательно, даже тех, кого используют втемную. А тех, кому открывают правду – и подавно. Мой отец и Илья Денисович старые друзья. Отец ему обязан если не жизнью, то свободой точно. Да и меня он однажды вытащил из дерьма. Возможно, ты на него до сих пор обижаешься, но если так, то зря. Человек он тяжелый, но честный, преданный друзьям и для дела себя не пожалеет. И потом, любой из нас, ознакомившись с твоими тетрадками, сделает все, чтобы остановить ту гнусь, которая развалила страну. Я ведь первые две твои тетрадки прочитал. Не сами тетрадки, конечно, их я видел только когда отвозил Юрковичу. Все, что ты написал, сразу же распечатали в нескольких экземплярах. Как это выглядело?

— Хреново выглядело, — ответил я. — Но при Люсе не хочу рассказывать.

— Не смеши, — сказал Семен. — Вы оба теперь под колпаком, за вами будут присматривать даже тогда, когда Машеров уйдет в Москву. Кто тебе поверит, что она ничего не знает? Ведь знаешь?

— Немного, — призналась Люся. — Подробности он не хотел рассказывать.

— То, о чем я прошу, рассказывать можно, — сказал он. — Не нужно имен и дат, просто расскажи, что ты тогда чувствовал. Для любого это не секрет, а бред сивой кобылы.

— Для того чтобы развалить нашу страну ее сначала довели до ручки, а потом избрали генсеком одну личность с хорошо подвешенным языком. Какие он говорил правильные вещи! Мы на кухне не осмеливались обсуждать то, о чем он вещал с высоких трибун! Все ему аплодировали, и я тоже не был исключением. Гласность и перестройка – эти слова были тогда у всех на устах. И вроде немало хороших проектов запустили. Опять заговорили об отмене привилегий чиновникам, да и вообще об их сокращении. Все закончилось пшиком. Все реформы спустили на тормозах, все выхолостили и превратили в болтовню. Объяснять вам подробно будет слишком долго и сложно. Реформы действительно были нужны, но не такие, какие пытались проводить. Проводить рыночные реформы, поддерживая на плаву множество убыточных предприятий простым увеличением числа денег в обращении, это даже не глупость, а нечто худшее. А потом в экономике, где чуть ли не каждое предприятие является монополистом, отпустили цены, и все рухнуло. В девяносто втором году рубль обесценился в двадцать шесть раз! Зарплату выдавали нерегулярно раз в полтора-два месяца, поэтому начали расти долги предприятий по зарплате. На иных заводах людям вообще не платили по полгода, а то и больше.

— Это я все читал в тетрадях, — сказал Семен. — Я просил рассказать о другом.

— Она не читала, — показал я рукой на Люсю. — Раз вы ее взяли под колпак, пусть хоть знает за что. Хотите впечатлений? Мы их тогда наелись вдосталь вместо продовольствия. Как выжить семье, где муж и жена работают на одном предприятии, не платящим зарплаты? Моя жена работала в аптеке, а я на заводе, причем умудрялся подрабатывать, поэтому мы сильно не бедствовали. Но другие… Шахтеры, которые по полгода не получали зарплаты, перекрывали шоссейные и железные дороги и колотили своими касками об асфальт перед Домом Правительства. Многие вообще голодали, в том числе и дети. Старики насмерть замерзали в неотапливаемых квартирах, а в городах появились беспризорники. Мы быстро догоняли Запад по наркотикам и проституции, а по пьянству давно уверенно держали лидерство. Взятки почти открыто брали все представители власти. Как вы посмотрите на то, что воинскую часть, находящуюся на боевом дежурстве, государственные чиновники отключают от электропитания из-за неуплаты счетов? А как они их могут оплатить, если военные ничего не получают от государства? Представьте себе офицера, который должен кормить семью, а ему месяц за месяцем ничего не выплачивают. Я прочитал в газете, что один такой майор, не в силах больше смотреть в глаза голодным детям, бросился вниз головой на асфальт с третьего этажа. Люди пытались выжить и хоть как-то сохранить свои зарплаты, а по телевизору им могли посоветовать только покупать водку. Сам слышал эту передачу. Полки магазинов были почти пустые, а в промышленности многие уже не покупали, а обменивали товары. Мы хотим купить комплектующие, а нам говорят, что наши рубли им и даром не нужны, вот если у нас есть голубые унитазы… Мы свеклоуборочные машины меняли на сахар, еще на что-то меняли муку, а потом через профком выдавали желающим в счет погашения долгов по зарплате. Было бы чудом, если бы Союз выжил. Этот период я описал очень подробно и не хочу о нем говорить.

— А потом? — тихо спросила Люся.

— Потом была независимость России и чудовищное разграбление национальных богатств. Все, что мы считали общим достоянием, отдали в руки всякой швали. Нас еще утешали тем, что и на Западе период первоначального накопления капитала тоже проходил тяжело. Ну и что, что все отдали сволочам и быдлу. Зато уже их дети станут вести дела культурно, и мы все будем в шоколаде. Хрена! Детишки выучились в престижных западных вузах, приобрели лоск на ворованные деньги и плевать хотели на всех остальных и на свою бывшую родину. Президент-алкоголик и череда никому не запомнившихся премьер-министров. Попался только один-единственный умный и пытающийся что-то сделать. У него начало получаться, поэтому, наверное, и отправили в отставку. Пока его еще мало кто знает, сейчас он работает собкором «Правды» за границей.

— Но ведь ты говорил, что вы потом неплохо жили?

— Нельзя же разваливаться до бесконечности. Со временем все как-то понемногу начало выправляться. Многие по-прежнему жили тяжело, но того маразма уже не было. А мне к тому же повезло. Так, заканчиваем политинформацию, иначе останемся без обеда. Может быть, я сяду на весла?

— Сиди уж, политинформатор, — сказал Семен, развернул лодку и быстро погнал ее к причалу.

Мы отдыхали на море больше двадцати дней, загорели, как негритосы, а Люся стала уверенно чувствовать себя в воде, и мы уже рисковали вдвоем плыть к буйкам. В таких случаях недовольный Семен плавал где-нибудь поблизости. В той жизни мне хватало провести на море пару недель, потом однообразие пляжной жизни начинало надоедать. Сейчас вместе с Люсей я бы отсюда еще месяц не уезжал. В этом отдыхе нас устраивало все, разве что временами внимание окружающих становилось назойливым. После концерта прошло уже порядочно времени, но многие отдыхающие продолжали оказывать нам знаки внимания. Часто они ездили в Туапсе, после чего буквально заваливали нас сладостями. Не брать было нельзя, есть – тоже. Поэтому мы потихоньку набивали конфетами и шоколадом свои чемоданы. Перед публикой мы больше не выступали, но через пару дней после концерта начальник МУРа принес магнитофон «Весна» и попросил исполнить, как он выразился, «нашу песню».

— Для вас, Анатолий Иванович, запишем прямо сейчас, — сказал я ему. — Только у него качество не очень…

— Эту вашу песню у нас будут петь, — ответил он. — А разучить ее по записи не составит труда. У меня самого, к сожалению, со слухом проблемы. Не с обычным, с музыкальным.

— Здорово вам помогла эта песня, — признал Семен, когда довольный полковник ушел, унося магнитофон. — Эти связи и для нас могут быть полезны.

Все когда-нибудь заканчивается, закончился и наш отдых в «Сосновом». До Туапсе мы добрались автобусом, а потом по заранее купленным Семеном билетам загрузились в купе и ехали до Москвы. Затем был еще день езды поездом до Минска, а от вокзала мы уехали на такси. Семен довел каждого до квартиры и распрощался. Родители Люси уже вернулись из отпуска, но мои уезжали позже их, поэтому я застал дома только Таню.

— Черный, как негр! — сказала она с завистью. — А что у тебя в чемодане, что его нельзя поднять? Камней с пляжа натащил?

— Подарки поклонников, — правдиво ответил я. — Конфеты и шоколад. Я тебя в детстве объедал, вот решил рассчитаться.

— Врешь, наверное, — она положила чемодан на пол, расстегнула замок и убрала лежавшие сверху вещи. — Ни фига себе! Ограбил магазин?

— Спел песню. Родители не писали писем?

— От мамы было письмо. У них все в порядке. Твои книги раздали родственникам, в Таганрог съездили, и примерно через неделю должны вернуться. Из редакции было уведомление о том, что тебе нужно получить деньги по договору за изданную книгу. Она дней пять, как поступила в продажу. Как ты и просил, я пять штук купила. Сама, кстати, тоже прочитала. Ничего, читать можно.

— Ничего – пустое место, — отозвался я. — За книги спасибо. Телефон поставили?

— Через пару дней после твоего отъезда. Так что можешь звонить своей Люсе, если лень спуститься на один этаж.

— А ее номер?

— А я знаю? Я с ними общалась, но не по телефону. Они из отпуска приехали всего неделю назад. Олю у меня один раз оставляли. Сколько всего пришлось выслушать на тему о том, какой ты хороший. Мне кажется, что в тебя обе сестры влюблены. А вообще, тебе с Люськой повезло. И Черезовы к тебе относятся, как к родному. Они и на меня часть заботы перенесли. Думаю, родители с ними теперь подружатся.

— Очень хорошая семья, — ответил я. — Ладно, ты занимайся шоколадом, а я пойду к себе отдохну с дороги.

Я зашел в непривычно большую комнату и прилег на застеленную кровать. Отдых мне был не нужен, я и так в поездах почти всю дорогу пролежал. Но заняться все равно было нечем. Идти к Черезовым было рано. Пусть родители хоть немного пообщаются с дочерью. А что еще делать? Даже телевизор пока не успели купить. На столе лежала стопка купленных сестрой книг, но смотреть их не хотелось. В прихожей зазвонил телефон, и я поспешно встал с кровати.

— Гена, тебя! — крикнула Таня. — Подойди к телефону.

Я вышел в прихожую и взял трубку.

— Это опять я, — услышал я голос Семена. — Чем занимаешься?

— Скучаю, — ответил я. — Есть работа?

— Пока нет. Просто тебя нужно кое с чем ознакомить. Спустись на улицу и иди к выезду со двора. Там машина.

— Я должен ненадолго уйти по делам редакции, — сказал я сестре. — Какой номер нашего телефона?

— Там под телефоном бумажка, на ней записано. С тобой не нужно ехать?

— Нет, спасибо, прислали машину.

Я сбежал вниз по лестнице, вышел в пустой и еще не до конца благоустроенный двор и пошел по дороге к стоявшему на выезде «Москвичу». Возле машины меня дожидался Семен, а за рулем сидел Васильев.

— Не дают отдохнуть с дороги? — спросил я Семена и наклонился к открытому окну. — Здравствуйте, Виктор.

— Здравствуй, — ответил он. — Мог бы и со мной на «ты».

— Я уже на два года вперед наотдыхался! — хохотнул Семен. — Забирайся в салон, надо поговорить.

— Пока надобности в твоих консультациях нет, — сказал мне Виктор, когда я уселся в машину, и мы выехали на улицу, чтобы освободить въезд. — Но такая надобность может возникнуть, поэтому тебе нужно узнать, как с тобой будут работать. Гонять каждый раз машину никто не будет. Незачем привлекать к тебе лишнее внимание, да и вообще связывать с группой. Действовать будем так. В пятую квартиру рядом с Черезовыми поселился наш человек. Это следователь областного УГРО Петр Сергеевич Деменков. У него есть сын твоего возраста, зовут Сергеем. Парень умный и физически крепкий. Ходит в ту секцию, куда будешь ходить и ты. Я думаю, вы с ним подружитесь. Ваша новая школа в двух кварталах отсюда. Район новый, поэтому школу строили с запасом. Восьмых классов в ней пока два. С руководством школы есть договоренность, что вас и Черезову примут в один класс. Постарайся не решать в школе свои личные дела. Ты у нас, конечно, человек известный, но директором у них женщина в возрасте, которая не любит тех, кто позволяет себе лишнее, а мы в ваши школьные дела без крайней необходимости вмешиваться не собираемся. Это понятно?

— Что тут непонятного? — ответил я. — Будем скромнее. Сергей знает?

— Не знает и не должен знать. Единственное, что ему известно – это то, что у тебя есть какие-то дела с его отцом. В случае необходимости вызывать тебя будет он. Или по телефону, или просто поднимется в квартиру. Все вопросы будешь получать у его отца, ему же отдашь ответы. В случае необходимости поговорить, к ним будут приезжать наши люди. Большой необходимости в конспирации нет, но и излишне светиться тоже ни к чему. Теперь дальше. Тебя привлекут к работе, а любая работа должна вознаграждаться.

— Я пока не нуждаюсь в деньгах, — покачал я головой.

— Счастливый человек, — засмеялся Семен. — Ты у нас, наверное, на весь Советский Союз такой один.

— Дело хозяйское, — сказал Виктор. — Нужны будут деньги – скажешь. Если нужна будет в чем-то помощь, можешь тоже обращаться, все, что в наших силах, сделаем. Семен говорил, что ты пел в «Сосновом» песню о милиции. Для нас спеть сможешь?

— Конечно, — ответил я. — Только сначала нужно подобрать мелодию на пианино, под одну гитару будет хуже.

— Будете готовы – скажешь. И возьми у Семена номер телефона. Это для экстренной связи, если почему-то не сможешь выйти на Деменкова. К ним сходи сегодня же. Завтра у Сергея секция, так что можешь приходить с ним. Только не забудь трико.

— Вы для меня можете достать план Минска? — спросил я. — Или хотя бы нашего района. — А то я города почти совершенно не знаю.

— Сделаю, — кивнул Виктор. — Только отдам на время, и ты ими не слишком свети. Подробные планы только для служебного пользования. Никаких секретов в них нет, но у посторонних могут возникнуть вопросы, откуда они у тебя взялись. Выучишь – вернешь. Все, приехали, выходи.

Я вышел из машины и пошел к подъезду. Решив не откладывать знакомство, я задержался на лестничной площадке второго этажа и позвонил в пятую квартиру. Открыл мне крепкий, невысокий мужчина лет сорока с грубоватыми чертами лица и с рыжеватым цветом зачесанных назад волос.

— Проходи, — посторонился он. — С Виктором уже говорил?

— Да, Петр Сергеевич, — ответил я. — Мне уже все рассказали.

— Тогда держи номера телефонов. Верхний – домашний, нижний – рабочий. На работу постарайся без необходимости не звонить, этим телефоном не один я пользуюсь. Пойдем познакомлю с сыном.

Обычно дети мало походят на родителей. За всю прошлую жизнь я лишь один раз видел дочь, которая была копией матери. Сейчас был второй такой случай. Если не учитывать разницу в возрасте, сын от отца совершенно ничем не отличался.

— Геннадий, — протянул я ему руку.

— Сергей, — он попытался сжать руку покрепче, но со мной этот номер не прошел. — Мне о тебе сказал отец. Будем учиться вместе.

— В секцию тоже будем вместе бегать, — сказал я. — Меня предупредили, чтобы завтра приходил вместе с тобой.

— Это точно написал ты? — спросил он, показывая рукой на лежавшую на кровати книгу.

Она была раскрыта посередине, и названия я не видел. Я взял ее в руки и посмотрел на обложку. «Поселок». Ну и что отвечать?

— Читать умеешь? — сказал я. — Зачем тогда задаешь вопросы?

— Ты чем любишь заниматься? — спросил он. — Или из-за писательства ни на что другое времени не остается?

— Если бы не оставалось, я бы не рвался в секцию. А писать я пока больше ничего не собираюсь.

— Ну и зря! — сказал он. — Классно получилось. Хороших книг и так мало…

— Надо будет заняться одной песней со своей подругой, а это тоже время. Пока нет учебы, свободного времени вагон, потом его будет мало. Послушай, ты Минск хорошо знаешь?

— Тот район, где мы раньше жили, знаю хорошо. Центр – тоже, а здесь раньше ни разу не был. Мы переселились всего несколько дней назад, так что я пока особо нигде не был. Знаю только, где поблизости магазины, и к школе ходил. А подруга – это та девочка, с которой вы вместе пели?

— Да, она живет рядом с вами в шестой квартире. Зовут Людмилой.

— Познакомишь?

— Конечно, познакомлю, — сказал я. — Мы все будем учиться в одном классе. Только со знакомством повременим. Мы с ней только сегодня приехали с моря, и я сам у них еще не был. Послушай, а ты чем-нибудь занимаешься, кроме секции?

— Раньше сильно увлекался шахматами, а сейчас только рисую. Но редко и только для себя.

— Покажешь? — заинтересовался я.

— Там нет ничего интересного, — заколебался он.

— Ладно, — успокоил я его. — Не нужно ничего показывать, я просто так сказал. Пойду домой, помогу сестре. Родители еще не вернулись из отпуска, а я ей о своем приезде заранее не сообщал.

Выйдя от Деменковых, я постучал в квартиру Черезовых. Они, как и мы, еще не повесили звонки. Дверь мне открыла Надежда.

— Проходи, пропавший, — сказала она. — Такой же черный, как дочь? Иди в комнату, а то здесь плохо видно.

В большой комнате, кроме нее, был Иван Алексеевич.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Здравствуй, — отозвался с дивана отец Люси. — Что ты его вертишь, мать? Я и отсюда вижу, что подрос и почернел.

Из своей комнаты, услышав мой голос, вышла подруга.

— А где Оля? — спросил я ее. — Куда дели ребенка?

— У нее теперь своя комната, — засмеялась Люся. — Так она в нее затащила мой чемодан и сейчас потрошит. Даже из-за тебя не вышла.

— Сестры они все такие, — улыбнулся я. Что маленькие, что большие. Моя тоже сразу начала дегустировать шоколад. А Оля не объестся?

— Пусть за ней мама следит, — сказала Люся. — Давай пройдемся к школе? Я, как приехали, там уже один раз была, но все посмотрела мельком. Заодно и прогуляемся.

Мы начали спускаться, но Люся придержала меня на площадке между первым и вторым этажами.

— Подожди, я хочу поцеловаться, а то за всю дорогу ни одного поцелуя.

— Все, хватит! — оторвался я от нее. — А то придется возвращаться. Я твоего платья совсем не чувствую, а мы с тобой не в воде. Вот будешь в зимнем пальто…

— Нахал!

— Вы чем здесь занимаетесь? — подозрительно спросила полная женщина лет пятидесяти, которую мы не заметили, затеяв возню.

— Аэробикой! — нахально ответил я. — Что, не знаете? Как можно! Женщинам вашей комплекции это самое то, что нужно!

Пока она, как рыба, выпучив глаза, открывала и закрывала рот, силясь что-то сказать, я схватил подругу за руку, и мы со смехом выбежали во двор.

— Как быстро это можно реализовать? — спросил Машеров. — И что для этого нужно. Вы уже работаете два месяца, полсотни людей собрали, пора дать хотя бы предварительное заключение!

— Конкретных сроков я вам назвать не могу! — ответил собеседник Машерова. — Записи, которые вы нам дали, Петр Миронович, могут совершить переворот в электронике и во многих смежных областях. Но для этого необходимо привлечь больше людей и средств, закупить кое-какое оборудование и сделать то, чего пока вообще ни у кого нет. Нельзя перескакивать через этапы. А если мы это начнем делать, вряд ли удастся сохранить все в тайне. Да и не вижу я в этом смысла. Если привлечь большие силы, сроки могут сократиться в разы. Я на всякий случай набросал в своей записке, с кем лучше всего скооперироваться. Необязательно объяснять, откуда взялись новые технологии, авторов для них всегда можно найти.

— Убедили, — согласился Машеров. — Жду вместо вашей записки проработанную программу действий. Какие коллективы подключить по каждому вопросу, что нужно для работы и примерные объемы финансирования. Потом все запустим через правительство. Вы просмотрели остальные записи?

— Очень бегло, и еще не со всем разобрался. Многое упирается в то, что мы делаем сейчас, поэтому пока бесполезно. Например, сварка в азоте при непрерывной подаче проволоки не пойдет без стабилизации тока, а тиристоры такой мощности это пока сказка. Как их сделать, мне понятно, вопрос в том, что у нас нет для этого необходимого оборудования. Одно цепляется за другое. Поэтому лучше действовать последовательно, как все и записано. А остальные записи пока припрятать. Единственно, раздел по ядерной физике я сам оценить не могу. И по оружейным системам должны давать заключение специалисты. А там еще много всего, вплоть до лекарств. Наверное, нужно делать выписки по отдельным вопросам и посылать на проработку в профильные институты. И не вываливать все, а небольшими порциями. Мы сами очень долго провозимся.

— Хорошо, Рудольф Карлович, я подумаю. Наверное, так и сделаем.

В тот же день уже совсем в другом месте состоялась еще одна встреча.

— Я совсем не знаю Андропова, — сказал своему собеседнику Юркович. — Ты пять лет до перевода проработал в девятом управлении. Сложно подобраться к секретарю ЦК?

— Не вижу никакой сложности, — ответил тот. — Охраняются члены Политбюро и в несколько меньшей степени члены правительства. Остальных, как правило, никто не охраняет. Если возникнет необходимость, тогда да, но при мне такого не было ни разу. Я Андропова видел неоднократно, но, понятно, никаких дел с ним не имел. Секретарей много, практически каждый руководит своим отделом. Об Андропове ходили слухи, что им не очень доволен Суслов, да и у Брежнева было прохладное отношение. Еще говорили, что он набрал себе в отдел умников из интеллигентов. Но все это сплетни годичной давности. Если его нужно убрать, то делать это надо срочно. Если он пойдет в гору, все сразу сильно усложниться. Его можно легко убрать по дороге домой. Кажется, он жил где-то поблизости, хотя могу и ошибаться. Несколько раз видел, как он уходил домой пешком.

— Я слышал, что проезд по Старой площади закрыт, — сказал Юркович.

— Кроме служебных автомобилей. Да и для секретарей, у кого были колеса, делали исключения. Да не важно все это, Илья Денисович! Если эту гниду надо завалить, я его завалю. И напарники мне в этом деле не нужны. Вы одного меня в Минск перевели?

— Еще пять человек. Петров не возражал. Послушай, Игорь, ты не слишком самоуверен? Может быть, тебя все-таки подстраховать?

— Ничего не нужно. Единственное, я не уверен, что удастся скрыть, что это убийство. Даже если я все оформлю, как инфаркт, все равно докопаются. Все-таки не какой-то слесарь, а секретарь ЦК. Так что землю будут рыть однозначно. Но если не оставить следа, то, по-моему, ничего страшного нет. Дело сделано, мы ни при чем, а результатом будут сорванные у кого-то погоны. Неприятно, конечно…

Через неделю нам нужно было идти в школу. За половину лета, которую мы прожили в новых квартирах, мы освоились на новом месте, а я по плану изучил Минск и теперь неплохо знал расположение основных улиц и площадей. Три раза в неделю мы с Сергеем ходили в секцию самбо, и частенько втроем проводили время чаще всего в моей комнате. Мои родители очень быстро сошлись с родителями Люси, особенно матери, у которых было гораздо больше времени для общения. Пару раз все вместе выезжали на Минское море. Отец сидел со своими удочками, все остальные, отойдя подальше, чтобы не распугивать ему рыбу, купались.

— Совсем не то что в Черном море! — говорила Люся. — Вода грязней и хуже держит.

— И не поцелуешься, — шепнул я ей на ухо. — И вообще, она не такая мокрая!

— Дети! Прекратите брызгаться! — мама отбежала от нас подальше. — Замочите волосы!

Этими поездками все были довольны, поэтому было решено съездить в третий раз, но во второй половине августа резко похолодало, и поездка накрылась. А сейчас мы сидели в комнате Люси и, от нечего делать, перелистывали учебники за восьмой класс.

— Разучили мы эту песню, а спеть так и не позвали, — сказала Люся. — Ну не свинство?

— Еще споем, — сказал я. — Совсем забыл тебе сказать. Семен передал, что нас пригласят на праздничный концерт, посвященный Дню работников милиции. Только это будет еще почти через три месяца. Надо будет к этому празднику приготовить что-то еще. Слушай, а почему мы ее не спели родителям?

— Это легко исправить! — она схватила меня за руку и потянула в большую комнату. — Папа! Мы…

— Тише! — остановил ее отец, смотревший телевизор. — Дай дослушать.

— А что случилось? — спросила Люся.

— Умер член ЦК, — ответил Иван Сергеевич. — Андропов. Нет, я о таком не помню. Жаль, всего пятьдесят один год.

— А от чего умер, не сообщают? — весь заледенев, спросил я.

— Что-то с сердцем. Говорите теперь, что хотели?

— Уже ничего, — ответил я, удостоившись удивленного взгляда Люси. — Пошли к тебе.

— Что с тобой случилось? — взволнованно спросила она, когда мы вернулись в ее комнату. — Ты весь побледнел!

— Уже все хорошо, — улыбнулся я. — Не обращай внимания.

Не скажешь же ей, что я только что узнал, что убил человека. Пусть это было сделано руками другого, но это я вписал его номером первым в свой список.

Конец первой части