Война Войной, А Деткам -- Кашу

фантастическая быль

1

Когда удалось вызволить из завала занемевшие ноги, он понял, что заново родился — гангрены удалось избежать. Генерал трижды перекрестился и прошептал: "Господи Иисусе Христе, милостив буди мне, грешному". Нет омертвевших тканей. Он сможет ходить, как только заживут ушибы и ссадины. Адской боли в костях при попытке стать на ноги или взять что-либо в руки не было. Обошлось и без переломов. Остальное заживёт как на собаке. В ушах всё ещё звенело, но пальцы перестали трястись. И икры больше не сводила судорога…

По его прикидкам, на третий день мертвящей тишины он уже уверенно поднялся к выходному "противоатомному" шлюзу, довольно легко отворил тяжеленную бетонную дверь тамбура, но с трудом провернул влево штурвал выходного люка. Автоматика, предназначенная намертво захлопнуть люк при ударной волне атомного или объёмного атмосферного взрыва, была обесточена. Люк закрывался одной лишь механикой только изнутри. Значит, никто из его личного состава не вышел наружу. По крайней мере, через этот шлюз.

Он откинул люк и вдохнул запах речной свежести. Счётчик Гейгера и химанализаторы в нагрудном кармане, как газыри на бешмете у кавказского казака, молчали. Он проверил каждый датчик — аккумуляторы не разрядились, индикаторные светодиоды не мерцали с тревогой. Датчикам можно было верить.

С солдатом на посту, удалённом от месторасположения части, такое в военной истории случалось не раз. Но чтобы бригадный генерал выжил один-одинёшенек из всего личного состава после прямого попадания бетонобойного объёмного заряда в многоэтажный подземный бункер — это было за пределами разумного.

"Недогенералом" солдаты за глаза называли своего командира за то, что при генеральских лампасах на брюках и дубовых листочках на лацканах кителя у него не было звёздочки на погонах с шитьём золотыми зигзагами. Первая шитая золотом звёздочка полагалась только генерал-майору. Бытовала когда-то в армейских кругах и приговорка: "Жизнь, как погоны у бригадного генерала, — одни зигзаги и ни одного просвета". Для тех, кто не знает старинных знаков отличия, стоит сказать, что "просвет" — продольная полоска на офицерском погоне.

Генерал осторожно выглянул из люка. Можно растолковать любое природные явление с физической, метеорологической и геологической точек зрения. Но только не то разительное преображение ландшафта, которое он увидел собственными глазами. Как высокий холм мог стать крохотным островком? Он высоко оценил качественную работу военных строителей из засекреченной монтажно-строительной конторы ПСБ-25. До ракетной атаки на объект все двенадцать подземных этажей оставались сухими.

До наступления темноты генерал не выходил из подземелья. Света из полураскрытого люка хватало, чтобы рассмотреть контрольный пост при шлюзе. Аккумуляторный этаж тоже был уничтожен. На мёртвой аппаратуре связи не мерцали даже лампочки аварийного освещения. Трупов не было. Похоже, вся дежурная смена по приказу (возможно, самого генерала) кинулась спасаться в глубине объекта. Как-никак двенадцать подземных этажей из бронированного бетона.

Выходит, пикирующую крылатую ракету аппаратура сумела-таки засечь на подлёте. Над подземной базой на поверхности в ряд стояли девять длинных "коровников", крытых металлической гофрой, — антенны дальнего обнаружения управляемых летательных объектов и постановщики активных помех для радиоэлектронной борьбы. Все антенны смотрели строго на запад и юг. Ракета, скорей всего, прилетела из центральной полосы России, с востока или северо-востока. Поэтому перехватить управление или отвести угрозу постановкой активных помех и ложных целей техника не успела. В суперкомпьютер не заложили программу, как парировать предательский удар в спину от своих же.

После контузии генерал не помнил, по каким надобностям он оказался в западном крыле предповерхностного этажа. Очнулся, когда оползень бетонного крошева открыл рваную дыру над его головой и вызволил ему руки. Солнце, блеснувшее в обрушенном бетонном перекрытии надолго ослепило его, но и освобождённые руки он смог поднять над головой тоже не сразу. Солнце ушло, оставив в рваной дыре кусочек голубого неба. Когда пальцы начали слушаться, он принялся сбрасывать с ног куски бетона, отгребать в сторону пыль и крошку. Даже не почувствовал, как стёр в кровь ладони.

Потом удалось сесть. Работа пошла быстрей. Когда же освободил ноги до колен, то пришёл в отчаяние — он не смог приподнять туловище, даже упираясь ладонями в бетонную крошку. Но испугался напрасно, позвоночник оказался цел. Как только освобождённые от тяжести завала мышцы налились кровью, генерал сумел приподняться, уцепившись обеими руками за толстые прутья трапа, ведущего наверх. Рывками подтягиваясь на руках, он миллиметр за миллиметром вызволил ноги из завала, оставшись без ботинок и даже носков. И тут же заснул.

Весь следующий день он карабкался по пролётам трапа наверх, пока не выбрался в бункер перед шлюзом для аварийного выхода из подземной военной базы. Ещё день провалялся на полу. Потом удалось стать на карачки и подобраться к стальному поручню контрольно-пропускного турникета. Из последних сил подтянулся, стал на ноги и сделал первый шаг… Вот такой выверт судьбы. Генерал без войска смешнее таракана с оторванными лапками.

Железный рундук с неприкосновенным запасом он без труда нашёл в дежурке рядом с ужином (обедом?) дежурного персонала. Содержимое лотков давно уже завонялось. От вони его вырвало. Есть не хотелось. Он присосался к пятилитровой пластиковой бутыли с водой и долго пил, отдуваясь и отплевываясь, как верблюд на водопое.

Высыпал какие-то промасленные запчасти из солдатского сидора и принялся запихивать в него съестные припасы. Сухпайки, рыбные и мясные консервы брать не стал, взял только сгущёнку. Запихал в вещмешок пять полукилограммовых упаковок чёрных сухарей. Десять пачек с гречневой кашей на комбижире. Захватил солдатский котелок, ложку и пустую двухлитровую канистру для воды на всякий случай, хотя снаружи этой воды было хоть залейся до самого горизонта. Выгреб в боковой карман вещмешка содержимое аптечки.

Генерал после контузии не помнил, кто в день ракетной атаки дежурил на этом посту, но заначки у всех дежурных смен немудрёные. Он чиркнул десятисантиметровой спичкой с термитной головкой о "серку" сбоку на пачке. Спичка, предназначенная для разжигания костра под дождём, горит пять минут, но генералу и одной минуты хватило, чтобы убедиться, что порошковый огнетушитель подозрительно булькает. Отвернул головку и нюхнул — ну, конечно, спирт-ректификат для чистки серебряных контактов и посеребрённых волноводов антенных систем. Он перелил его в свою двухлитровую пластиковую канистру.

Заплечный сидор загрузился под завязку. И так вонял грубой смазкой, тавотом и негролом, что никто не заподозрил бы в его хозяине генерала элитных войск противокосмической обороны. В лучшем случае — автомеханика из гаража на селе.

Босые ступни наконец-то стали чувствовать холод и неровности бетонного пола. Поставил вещмешок перед выходом. Вскрыл щербатой отвёрткой гардеробный шкафчик, где бойцы ремонтной команды в парково-хозяйственный день переодевались в рабочую робу. Там он снял мундир, разделся догола, скинул даже майку и трусы. Натянул на себя столь же вонючий от смазки х\б комбинезон без знаков различия и кепочку, похожую на зэковскую. Шнурованные берцы брать не захотел. Не без труда в куче хлама за шкафчиками нашёл годные кирзовые сапоги, какие можно купить в любом местном сельпо. Портянок не нашёл. Разорвал на полосы ещё один комбинезон и обмотал ноги. Потом осторожно вылез из люка.

Он не знал, какое сегодня число и день недели. Часы слетели с руки, когда выбирался из завала. При нём не было компаса и прибора глобального позиционирования, даже примитивного спутникового навигатора. На пульте в шлюзе все приборы, включая часы, были электронные. Их экраны ослепли без питания. По его подсчётам, сегодня 25-го мая, понедельник, а звёздное небо покажет, который час.

Местность действительно нельзя было узнать. Далеко друг от друга виднелись в лунном свете купки островов с редкими берёзками и густым ольховником. Ивняк, тальник и прочий хмызняк спускался до самой воды, а в воде начинались заросли рогоза, тростника и канадского риса, который лесники-егеря сажают для прикорма диких уток и рыб. Всего за пять лет полной консервации комплекса для дальнего обнаружения и перехвата управления ракет среднего радиуса действия окружающий пейзаж изменился до неузнаваемости. То, что генерал видел прежде, не совпадало с действительностью.

От наружного комплекса для обнаружения крылатых ракет осталась на островке только воронка размером с футбольное поле. Её края всего на метр-полметра возвышались над водой. Следующий ливень заполнит её до краёв, размоет эти самые края воронки, и всё скроет водная гладь. А бетонный аварийный шлюз-выход превратится со временем в замшелый камень, обросший берёзками.

Законсервированная военная площадка N 4С-226 превратилась в братскую могилу для почти тысячи солдат и офицеров, а замшелый камень стал памятником над ней. Без единой фамилии, креста или воинской звезды, дат рождения и смерти. И все тягости и испытания военного времени обесценятся, как валюта завоеванной страны. За пять лет под землёй его солдаты стали похожи на картофельные проростки в подвале. Ударные дозы витамина Д и ультрафиолетовые солярии не помогали.

Генерал все пять лет полной консервации отмечал на планшете удары высокоточного оружия по инфраструктуре городов и посёлков. Очень точно — в радиусе пятисот километров, приблизительно — до тысячи. Непонятно было только, почему последние три года удары приходились по незаселённым местам. Возможно, били по противопаводковым плотинам и даже ручным заслонкам на мелиоративных каналах. Тогда затопление окружающей территории можно легко объяснить. Реки Припять, Сож, Ипуть, Днепр и Десна могли выйти из Берегов или изменить свои русла. Как бы там ни было, этот уголок Полесья оказался под водой.

За все пять лет полной консервации под землёй его антенны не зафиксировали ни одного ответного пуска с русской стороны. Генерал понял, что Россию сдали с потрохами, как заезженную кобылу на скотобойню. Массированный удар по его военной площадке показал, что генштаб отработал последние авансы за то, чтобы московские паркетные полководцы получили у иноземцев гарантии на неприкосновенность своих финансов в банках и дворцов на тёплых морях с правом передачи недвижимости по наследству.

Генерал на всякий случай всё-таки захватил удостоверение личности и пистолет с тремя запасными обоймами, запаянными в плёнку. Хотя немало рисковал. Рабочая роба ремонтников мало чем отличалась от измызганной одёжки зэков на зоне. Первый же шмон полицаев или милиционеров на блок-посту выявит пистолет во внутреннем кармане. В военное время за такое — расстрел на месте без суда и следствия. И удостоверение личности не поможет.

Настроил механизм люка на автоматическую блокировку, вышел и всем телом навалил на него, чтобы захлопнуть. Даже через полметра бетона он услышал, как сработали механические замки и выдвинулись запорные стержни. Теперь этот люк, замаскированный под дикий камень, никто и никогда не откроет, разве что археологи раскопают через пару тысяч лет.

У воды теперь стоял не боевой генерал, а невысоконький щуплый бомжик с невыразительным лицом. Круглолицый, русый, с белёсыми бровями. С виду безобидный, но со злыми серыми глазами. Уши прижаты, носик пуговкой. Такие вот деревенские лопухи попадают в лагерь за пьяную драку с соседом, когда сдуру пырнут его самодельным столовым ножом, сработанным из расклёпанного клапана цилиндра автомобильного двигателя.

Генерал, снял промасленную кепочку, осенил себя крестным знамением и поклонился в пояс, коснувшись земли.

— Упокой, Господи, души убиенных воинов и даруй им царствие твое небесное. Аминь.

Идти было некуда — кругом вода. Он побрёл неспешно берегом, тихонько мурлыча: "на реках Вавилонстех, тамо седохом и плакахом… Внегда помянути нам Сиона". В ночной тиши плескалась рыба, изредка крякали утки, сидевшие в укрытии от селезней на яйцах."…Прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего"…

Генерал взглянул на звездное небо. Созвездия показывали половину третьего ночи."…аще забуду тебе, Иерусалим, забвена буди десница моя". Он шёл у самой кромки воды, а сапоги не промокали. Выбрал хорошую пару."…окаянная дочь, Вавилоня дщи, да воздастся тебе воздаянье твое…" Вдалеке ни огонька, ни собачьего лая, ни мычания коровы… "Дщи Вавилоня окаянная, блажен иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам…"

Он обошёл островок за пятнадцать минут, не больше. Бормоча всё то же… "Вавилонская дочь… наш Господь разобьёт младенцы твоя о камень".

2

— Тебя откуда сюда занесло, монах? Бродит тут, песенки церковные поёт.

Генерал резко обернулся и столкнулся нос к носу с худеньким чернявым юнцом с плутовскими глазёнками.

— В каком это смысле?

— Откуда тебя течением прибило? Наш плот занесло сюда вон оттуда, а твой?

— А я… Я на двух связанных бочках плыл, а не на плоту.

— Бочки железные?

— Пластиковые.

— Ты их на берег вытащил?

— Не успел… Их течением унесло.

— Ну и дурак же ты, монах!

— Я пока ещё только послушник.

— Да теперь любая бочка — целое сокровище, на неё можно даже поросёнка выменять на большом острове, где жива деревня. Прибивайся к нам. У нас целая банда. Артёмка шастает по заводям, на островах брошенную добычу выискивает. Павло пошёл проверить ивняковые морды-ловушки и удочки-закидушки. Наверняка рыбки принесёт. У нас есть циатим и технический вазелин. Сковородка есть. Пожарим рыбки.

— Откуда консистентная смазка?

— Как звездануло по этому самому острову, на котором стоим, так банки с циатимом во все стороны летели, а мы успели выловить парочку… Ладомир Франько! — протянул он узкую ладошку. — Запомни, меня величай только Ладомир Франько! Не Ладька, не Оладька, а Ладомир, Ладомир Франько.

— Петька Лопин, — ответил бывший бригадный генерал. — У меня есть чёрные сухари.

— Да ты ваще бОгач! Я хлеба уже год как не ел. Если по одному сухарику продавать по деревням на дальних островах, так за твой рюкзак можно целый год салом обжираться.

— Гуцулы все на чужое такие завидУщие?

— Я не гуцул, я из лемков!

— А какая разница?

— Москалякам этого не понять.

— Я не из москалей.

— Так ты свой братка-белорус! НекотОрые белорусы тоже против москалей за бандеровцев бились. Ты с Хотимского монастыря?

— Пусть так.

— Да, не завидую тебе… там почти же все потопли, як греблю прорвало. Офицеров с нашего батальону первыми смыло. Волна от взрыва накрыла.

Юнец самодельной деревянной ложкой зачерпнул из жестяных банок техническую смазку и бросил на чугунную сковороду.

— Павло с рыбкой придёт, а на сковородке уже будет маслице скворчать.

— Так где теперь твоё подразделение?

Парнишка ткнул себя пальцем в грудь:

— Я — мий подрОздил! Остатних нема.

— Дезертировали?

— Ни. Их повбывало.

— А кто с кем теперь воюет?

— Та нихто. Вийск бильш немае. Вода кругом. С неба чемоданы валятся, вот и вся война.

— А авиация?

— Теж нема. Тильки ракеты.

— С Запада?

— Ага… Вода, тильки вода, нема чем разжиться, шоб подкормиться. Но мы свойго не упустим.

— Когда?

— Писля перемоги. С москалей, пшеков, румунов, угорцев, словаков три шкуры сдирать будем. Все нам будут платить репарации, як нимци жидам. А мы тильки грошики пересчитывать.

— Рыбку жарите? Приятного аппетита!

Фигура в форме прапорщика появилась как бы неоткуда в отблесках костра.

— Рыбки пока нема, но скоро будет. А ты откуля взялся?

— Тут под землёй была воинская часть. Я там служил "куском" на продуктовом складе. Или "макаронником".

Морда у него была самая подходящая для прапорщика — толстые щеки во всё лицо со свинячьими глазками. Острый, прямой, вздёрнутый нос с раскрытыми ноздрями. Узкие извилистые губы. Почти незаметный подбородок, зато второй подбородок сливался с толстой шеей.

Генерал Петька насторожился — он помнил в лицо весь личный состав своей части. Этого прапорщика он никогда не видел.

— Твои слова из устаревшей лексики. Так давно не говорят. Теперь прапорщик не "кусок", а "цапок".

— Не цепляйтесь к словам! — лениво отмахнулся толстый прапор.

— Так ты был интендантом на продуктовом складе на военной базе под землёй?

— Ага, — прапор погладил себя по пузу.

— Из подземелья вылез, говоришь? А мундирчик на тебе, как из ателье военторговского индпошива. И китель не советского ли образца? Сейчас в моде американские куцые пиджачки, чтобы тугие ягодицы были видны. Кокарды вот не разглядеть, жаль. Кстати, галунного шнурка прапорщику на фуражку вместе лакированного ремешка не полагается.

— Зачем придираться к мелочам? Мыслить надо глобально. Я к вам послан, чтобы открыть важную тайну.

— Какой секрет? — подскочил к нему Ладомир.

— Через два острова от вас на северо-восток на белорусской территории остался нетронутый склад стратегического резерва, ещё советский. Чего там только нет!

— И жратва не испортилась? — облизнулся Ладомир Франько.

— Ха! Жратва само собой. Там соляра, бензин, ГСМ, переносные электрогенераторы, сварочные аппараты, трактора. Всё в смазке. Мотки медных и алюминиевых проводов и кабелей. Плавучие вездеходы, моторные лодки, двигатели и запчасти. Про оружие я уже не говорю.

— И склад до сих пор не разграбили? — недоверчиво прищурился генерал.

— О нём тупо забыли по канцелярской безалаберности ещё до войны.

— А кто про склад кроме тебя знает?

— Только один лысый чертяка.

— Ты не клоун на сцене, чтобы бросать шутки публике. Говори прямо и без выкрутасов.

— Ключи у лысого начштаба части материального обеспечения. Только он один знает про этот склад.

— И где та ЧМО?

— Часть материального обеспечения?

— Настоящий прапор не стал бы переспрашивать.

— Вон на том соседнем острове. Да вона он, как на ладони! С берёзками. Островок немалый, там тоже есть свой продовольственный склад. Полузатопленный, правда. Жратвы и выпивки ещё довольно.

— Личный состав этой ЧМО?

— Четыре бабы-солдатки из женского добровольческого батальона и одна вольнонаёмная бабка за прачку и кухарку. Командир и начштаба. Вот и вся численность.

— Чьей армии батальон?

— Вашей, российской.

— Э-э! Ты меня в москаляки не записывай, — гордо расправил плечи, вскинул голову и ловко зиганул Ладомир Франько. — Я из украинского добровольческого батальона "Рудольф Гесс — Ваффен-СС". Слава Украине! Героям слава. Украина понад усе!

— Притухни ты, жертва карпатского йододефицита! Прапорщик, каков из себя командир этой ЧМО?

— Капитан Кабанюк? Ворюга из ворюг. В самого уже жратва не лезет, но жрёт в три горла, а другим не даёт. Спирта у него на целую дивизию.

— Дивизий давно нет, прапорщик. Тебе под землёй забыли сообщить. Сейчас бригады.

— Это я так, к слову…

— Так у кого ключи от стратегического склада, уточни? — вернулся к костру Ладомир Франько и помешал прутиком кипящее минеральное масло в сковородке, установленной на камнях.

— Три длинных ключа носит на шее нашчтаба Филонова, ну, лысый такой хиляк, сразу узнаете.

— На семь штыков личного состава теперь даже штаб полагается по уставу? — хмыкнул бывший генерал, который теперь представлялся как Петька.

— "Штабом" Кабанюк и Филонов называют бункер долговременной огневой точки, где ночами они хлещут спирт да дерут солдаток.

— Капитан не знает про древний советский склад и ключи?

— Если бы Кабанюк узнал, Филонов давно бы рыб на дне кормил.

— А зачем ты нам об этом рассказываешь, прапорщик? — спросил бывший генерал, а сейчас попросту Петька Лопин.

— Кто завладеет этим сокровищем, станет властителем на этой земле.

— Где ты землю увидел? — истерично хохотнул Ладомир Франько. Он не только истерически плевался словами, но и дергался весь, как истерик. — Всё Полесье в воде выше крыши.

— Но остались острова. Многие пока ещё обитаемы. Вода со временем спадёт. Новые властители не скоро придут сюда. Соседние территории совсем обезлюдили.

— Ну и на кой тогда натюги лупят по пустым болотам? — спросил генерал.

— Зачистка территории под ноль, я ж говорю. Что поделать, такое вот неприглядное рыло у демографической войны. Есть желающие вернуться на землю давних предков, но без обитаемой двуногой фауны на ней.

— Кто, если не секрет?

— Ну, к примеру, кельты, готы.

— Это надо понимать — немцы и американцы.

— Другим европейцам тоже тесно, а у вас такой простор. Некоторым тюркам тоже, а ещё иудеям.

— Израильтяне никогда не уйдут со Святой земли.

— Погоди ты, монах, колокольная твоя башка. Ты не о том говоришь, — осадил генерала Ладомир Франько. — Скажи, чёрт мордатый, как у этого начштаба Филонова ключи увести? Я запросто смог бы стать владыкой этой земли.

— Уважаемый Ладомир Франько! — прошипел генерал Петька. — Тактические мероприятия мы проведём на месте. Лучше спросить знающего человека, почему нас долбают ракетами тридцать лет подряд, а не захватывают территорию войсками.

— Я вам не пресс-атташе Белого дома. И не лектор-пропагандист от партии власти. Но личное мнение имею.

— Выслушаем внимательно.

— Вас стирают с лица земли более тридцати лет, потому что есть народы, которых исторически не должно быть.

— Вон оно как! И почему?

— Эти народы нарушают священный "орднунг" германской нации.

— Понятно, романо-германской цивилизации. То есть Западной Европы и Америки. Ну и на каком основании всех русских надо вывести под корень?

— Бывшие хозяева Русской равнины хотят вернуться на родные земли, я уже об этом тоже говорил.

— И что за хозяева у земли русской объявились?

— Когда-то северной Евразией владели гордые и очень красивые кельты.

— Надо понимать, предки шотландцев и ирландцев?

— Галлов, гельветов и многих других… Они мирно уживались с финно-уграми, а может быть, даже не замечали друг друга на огромной территории нынешней России. Тех и других было очень мало, потому что охотой и собирательством особо не прокормишься. Жили потом тут и германцы-готы, и иудеи-хазары.

— Ну и на кой ты нам всё это втюхиваешь? — взъерепенился Ладомир Франько.

— Меня спросили — я отвечаю. Когда последние кельты перебрались в более тёплую и уютную Западную Европу, прихватив с собой часть финнов и германских готов, в Евразии расплодились праславяне, в том числе и прибалты, их прежде историки именовали балтийскими славянами. Эти лесовики жили тихо, пока прятались в болотах, и никому горя не чинили. А тем временем в тёплой Западной Европе дикари германцы научились выращивать овёс для лошадей и ячмень на перловку. Их дети перестали вымирать с голодухи за зиму к весне. Германцы стали плодиться и размножаться. Потребовалось "жизненное пространство" для будущей великой германской нации. Для начала они подзакусили кельтами и финно-уграми на севере Европы. Потом на юге расправились с греко-римскими провинциями и самим Римом. Установили первый германский "орднунг".

— Да пошёл ты со своим "орднунгом"! — не унимался Ладомир Франько. — Ты бы научил, как ключи от сокровища добыть. Я, может быть, тут ещё бы лучший порядок навёл, если бы стал властителем при таком богатстве.

— Мне продолжать?

Генерал кивнул.

— Нарушил европейский порядок кудрявый и голубоглазый блондин Аттила с днепровских порогов, с очень неясным происхождением. В красивой сказке красавица Гудрун зарезала пьяного мужа Атли во сне, а орды белобрысых восточных захватчиков удачно переженились с немытыми на то время европейками. И снова наступил порядок — теперь уже полноценный германский "орднунг". Один народ, один рейх, один фюрер — Шарлемань. Готы в Скандинавии и на Альбионе, вестготы в Испании, остготы в Италии и крымские готы, понятно, в Крыму, на украинском юге и Северном Кавказе. Правильная расстановка сил. Германцы владеют всей Европой, как доктор Справедливость предписал.

— Я тебя шлёпну, если не заткнёшься! — нервно передернул затвор автомата Ладомир Франько.

— Попробуй, — спокойно продолжал прапор. — Для Священной Римской империи германской нации, как тогда именовали Западную Европу, угрозу представляла только Византия, которая выбила готов-германцев с северного Причерноморья и Северного Кавказа. Ересь босоногого сирийского проповедника, распятого римлянами в 33 году нашей эры, за полтысячи лет была успешно затёрта канониками-католиками на Западе. Но на землях, подвластных Византии или бывших под её культурным окормлением, она очень глубоко пустила корни в простом народе. Среди генетического мусора на востоке Европы никто не заметил русских, которых просто путали со славянами. Русские землепашцы называли себя крестьянами, то есть христианами.

Генерал Петька вырвал автомат у Ладомира и спокойно сказал:

— Продолжай, прапор, мы тебе якобы верим.

— Ну что такое славяне? Податливый материал для расширения германской нации от Эльбы, Одера до Мемеля и вплоть до Даугавы и Невы. Их судьба быть онемеченными и окультуренными, как писали великий Гитлер и столь же великий Маркс. Северные крестовые походы германцев успешно переварили балтийских славян, правда, часть их под влияние финнов превратилась в эстонцев. Это уж доля такая у славян, нежная, женская или гейская, принимать в себя чужую кровь и называться чужим именем. До этого немцы с аппетитом скушали западных славян. Всех этих сорбов, полабов и померан, лютичей и ободритов, причём даже не подавились. Подавились только русскими.

— И почему же?

— Оказалось, русские вовсе не славяне. Точнее, неправильные славяне. Болгары по всем правилам едва не превратились в турок, чехи и словаки — в немцев и мадьяр, от Польши в свое время осталось только крохотное Краковское воеводство. Всё шло как по писаному. Одного только не учли — русские были просто русскими, а не по-женски или по-гейски нежными славянами. Дали по морде шведам на Неве, чего величавые викинги-берсеркеры и представить себе не могли. Потопили крестоносцев на Чудском озере. Смоляне разбили немцев на поле между Танненбергом, Грюнфельдом и Людвигсдорфом, подарив победу и немецкие земли Польше и даже современной якобы Литве, которая тоже гордится победой под своим собственным Жальгирисом.

— Это любому школьнику известно, — пожал плечами генерал Петька.

— Сейчас уже не любому. После разгрома крестоносцев полудохлая Польша ожила и по-женски или по-гейски нежно отдалась Западной Европе. Как любимая болонка священной германской нации, она благодарно вбирала в себя всех блох с вельможной хозяйки и даже научилась ходить на задних лапках. Но шведы, ходившие в Биармию как в своём лесу по грибы, вдруг обнаружили на её месте русский город Пермь, заслонивший им Уральский кряж. По-женски или по-гейски восприимчивые славяне никогда не подстроили бы мужественным воинам такой пакости. Настоящие славяне нежно любили всех немцев и становились перед ними в любую позу. В душе они все мазохисты и до нежной истомы любят немецкую плеть. Ориентация у них такая — на Запад. Этого нельзя ломать, утверждают психопатологи. Русских же настоящие славяне не любили, чтобы угодить немцам. Такая уж у них ориентация. Сейчас психологи говорят, это генетически обусловленная ориентация. Поэтому там и гей-парады процветают.

— Теперь мне многое понятно, — кивнул генерал.

— А мне не понятно, почему я должен слушать всякую лабуду! — возмутился Ладомир. — Отдай автомат, монах, я его шлёпну!

— Бандеровец с автоматом опасней обезьяны, — отстранил его генерал. — Я тебя внимательно слушаю, прапор из-под земли. Продолжай.

— Германский "орднунг" снова был нарушен, но Священная Римская империя германской нации великодушна. Она долго ожидала, пока русские перебьют себя в междоусобицах, которое потом русские сами же стыдливо назвали Игом, чтобы прикрыть свою дурость наивными дикарями-монголами. А между тем Русь накапливала на ржаном хлебе тонкий жирок в поясе белых ночей почти что на черте Северного Полярного круга. Но как только русские потянулись к чернозёмам, где можно испечь белый хлеб, Европа ради сохранения священного германского "орднунга" начала вести с ней непрерывную войну, которая продолжается и по сей день, но уже в бесконтактном автоматическом режиме.

— Как это?

— Войны с русскими слишком затратны. Поэтому умные люди на Западе решили задёшево отгеноцидить русских. Нет, ни о каких крематориях-концлагерях и речи нет. Холокост и окончательное решение национального вопроса — это заслуженная прерогатива только Израиля, на чём он умно зарабатывает деньги, молодец. Вбомбить русских в каменный век — старо и избито. Решили назвать новый способ ведения боевых действий гибридной войной и гуманитарной реабилитацией русских.

— И что тут человечного?

— Это действительно гуманно. Русских никто не убивает, они вымирают сами. Это прежде Русь была неистребима. Русская печь в тёплом деревянном доме. Дрова в лесу. Вода в колодце. Города — большие деревни. Те же огороды и скотные дворы. Те же колодцы. Теперь в многоэтажной России достаточно точечно бить по линиям электропередач, фекальным колодцам, водокачкам, водонапорным башням и электростанциям. Зимой население вымерзает без отопления, летом вымирает из-за эпидемий без водоснабжения. Дёшево и гуманно. Ведь умирают они сами по себе. Никто их не убивает.

— Да уж, гуманно…

— К тому же есть прекрасная возможность провести натурные испытания новых видов оружия. И ещё можно без затрат утилизировать бездонные запасы старого оружия. Его накопилось в мире столько, что русских можно херачить ещё триста лет за сущие копейки. Заводы по утилизации старых боеприпасов стоили бы на порядок выше.

— Не грех доводить до гибели детей?

— Бесконтактное ведение боевых действий позволяет не брать на душу греха убийства. Если ты запускаешь крылатую ракету за тыщу вёрст от потенциального трупа, ты ни в чём не виноват. Ты же не выстрелил с двух шагов в затылок ребёнку, а только нажал кнопку. Виновата электроника. К тому же почётное право нажать на пусковую кнопку можно предоставить братьям-славянам, чехам, болгарам, сербам и тем более по-пёсьи преданным Европе полякам. С исчезновением последнего русского воцарится новый тысячелетний "орднунг" Священной Римской империи германской нации, которая сейчас называется Европейский Союз. От Лиссабона до Владивостока. Это просто демографическая война. Ну, убедил я вас?

— Убедил, но препохабственно.

— А шо? Тут я согласный, — нервно закивал Любомир Франько. — Всех москалей трэба перебить. Только подари мне сокровище, чёртушка! Склад советского стратегического резерва. Дай мне его зацапать, и я стану ясновельможным магнатом на всю округу.

Юный Ладомир Франько взмахнул руками и плюхнулся навзничь в бурлящую воду протоки после выстрела генерала Петьки.

— Ну, в меня теперь стрельни попробуй! — ухмыльнулся прапорщик в парадно-выходном мундире, новеньком как с иголочки.

— Изыди, нечистый!.. Патрон на тебя ещё тратить — стрелять в пустоту. Но если они в Европе хотят демографической войны, я им её обещаю лично. Так и передай своим холуям.

— Жаль. Мне говорили, на Руси все праведники перевелись.

— Я не праведник, а великий грешник. Ты ещё наших праведников не видел.

Техническое масло ярко полыхнуло на сковородке огненным столпом, на некоторое время ослепив генерала. Когда глаза снова привыкли к темноте, прапорщик исчез, как будто его и не бывало.

Из тростников вышла огромадина с широкой зубастой пастью и на двух ногах. Сзади болтался хвост. У генерала Петьки перестало колотиться сердце, когда он различил в отблесках костра высоченного здоровяка в ошмотьях лагерного бушлата. В двух руках тот держал корзину с трепещущей мелкой рыбой. К плечам его был привязан за жабры сом. Голова рыбины торчала выше макушки человека, а матляющийся маятником хвост доставал до воды.

— Прими корзину, а то руки скоро отвалятся.

Генерал перехватил корзину и поставил её подальше от воды.

— Давай отвяжу сома!

— Не, ты сомов не знаешь. Сначала я лягу на сухое место, потом ты ему башку отчекрыжишь. Смотри, и мне заодно шею не перережь.

Когда обезглавленное тело рыбины перестало выгибаться кольцом, рыбак спросил:

— За что прапор шлёпнул Ладьку?

— Как ты в темноте различил звёздочки?

— Я железнодорожник, машинист поездов дальнего следования. Я и не то могу различить… Павло! — протянул рыбак свою провонявшуюся рыбной слизью лапищу, даже не обтёр её о себя.

— Петька! — без брезгливости протянул свою небольшую руку навстречу бывший генерал.

— Я ясно видел, как прапор из "макарова" выстрелил в гуцулёнка.

— Он говорил, что из лемков.

— Это одно и то же. Про какое такое сокровище Ладька прапору кричал?

— Не было никакого прапора, — сказал генерал.

— А что это было?

— Наваждение.

— Так кто с вами был?

— Искуситель.

— Ты его видел?

— Видел.

— И я его видел. Разве наваждение у двоих случается?

— Бывают даже коллективные галлюцинации у целой толпы.

— Ты психолог или гипнотизёр?

— Да как тебе сказать…

— Тогда лучше не говори… Темнишь ты, парень, но тебе почему-то хочется верить. У тебя лицо доверчивое, доверительное… тьфу-ты… вызывающее доверие. Так что с Ладькой?

— Споткнулся об эту корягу. Упал в воду и захлебнулся.

— Почему ты не кинулся на помощь?

— Не успел. Вишь, какое течение тут бурное!

— А выстрел?

— То масло хлопнуло, когда вспыхнуло на сковородке.

— Ладно, поверю. У тебя лицо доверчивое, доверительное, располагающее к доверию… Ну, не знаю, как точно выразится. У тебя, Петька, оружие есть?

— Пистолет.

— Забирай Ладькин автомат. Я менонит. Вера такая. Нам нельзя из оружия людей убивать. Запрещено даже к нему прикасаться… Я тоже из лагерников. Ты из блатарей, фраеров или просто мужик на зоне, а сел за растрату? — разглядел его промасленную чёрную робу Павло.

— Вынужденное убийство.

— Ну, вы все эти песни поёте. Так куда прапор делся? Островок-то совсем махонький. Он не вернется?

— Сквозь землю провалился, как ему и положено… Сома, Павло, порежем на засолку, у меня пустой мешок и пачка соли в сидоре. Рыбёшку чистить и жарить не будем. Времени нет. У меня есть банка сгущёнки и сухари. Наскоро перекусим с кипяточком и отплывём на твоём плоту.

— Куда?

— На группу островов в северо-западном направлении. Сначала на ближайший, чтоб успеть до рассвета.

— И на кой такая спешка?

— Потом объясню, а пока просто поверь на слово.

— Ладно, поверю.

Павло был мужик необъятных размеров. Захотел бы, как муху раздавил недорослого Петра. Его прямо поставленные глаза, толстый прямой нос и огромный подбородок выдавали в нём нерусского. Лицо, как с древнего плаката, изображающего бесстрашного солдата вермахта. Каски со свастикой только не хватало.

— Ты какого рода-племени?

— Военнопленный немец.

— Захватили или сам сдался?

— Перебежал, когда амерские негры, спецы-советники, захотели меня власовцам под трибунал отдать.

— Расист, что ли?

— Не, убил Соньку-пулемётчицу из Тамбова, командиршу расстрельной зондеркоманды местного карательного батальона "Тамбовский волк".

— Ты же менонит. Вам нельзя к оружию прикасаться.

— Я её без оружия полотенцем удавил.

— Ты сам в ту сторону на своём плоту ходил?

— Ни разу. Скоро Артёмка вернётся, у него спросишь. Он на своём плескоплаве везде побывал. А вот и он!

В тиши послышались плёскающие хлопки по воде, как будто цапли разгуливали по мелководью. На диковинном водном велосипеде подплыл дородный парень. Конопатый, рыжий, аж гнедой.

— Что это за японский робот под ним?

— Артёмка в рембате служил. На всех станках работал. Сварку знает. Вот и соорудил себе водную гаргару… Сегодня не бУхало на островах? — спросил Павло.

— Тихо, как на кладбище, — ответил рыжий Артёмка. — А это кто?

— Петька. Похоже, зэк, но неопасный.

— А Ладька где?

— Петька говорит, что оступился и утонул.

— С чего вдруг зэку верить, дядь Паш? — недоверчиво насторожился веснушчатый паренёк.

— Мне лицо его сразу понравилось. Располагает. Я ему поверил.

— Вы, менониты, и душегубу поверите. Воевал, дядя?

— С двадцати лет призвали, — ответил генерал. — Пятнадцать лет в армии

— А до призыва кем был?

— Иереем.

— Чего-чего?

— Попом.

— Сейчас почему не на фронте?

— А ты, здоровенный лоб лет двадцати пяти, почему не на фронте?

— Так фронта никакого нет. Кругом вода.

— Тогда чего ты мне уши паришь про фронт! Ты бывал в той стороне? На ближнем острове, — спросил генерал Артёмку.

— Там военные. И дети беспризорные.

— Чьи?

— А кто его знает! На разорванной барже к ихнему берегу малышню прошлым годом прибило.

— Я про военных спрашиваю. Чьи подразделения?

— Похоже российские, но какие-то странные. Как и не русские вовсе.

— И чего такого в них странного?

— Сирот не кормят и не доглядывают, а сами пьют и гуляют с бабами напропалую.

— Пить и русские горазды. И на гульбу с бабами охотники найдутся. Пушки или безоткатки у них есть?

— Даже пулемётов не видел.

— Вышки смотровые с прожекторами на острове стоят?

— Ни одной. И собак служебных нет.

— До рассвета дойдём на шестах?

— Течение как раз в их сторону. Даже не вспотеете. Но я стрелять в них не буду, если что.

— Тоже менонит?

— Я в рембате служил. За два года не пульнул ни разу. Просто не умею стрелять. Боюсь, детей задену ненароком. Там их больше, чем военных.

— Погодите, мужики, с плотом! Я тут забавную цацку с военного кунга свинтил на одном острове. Главное, работает ещё. Аккумуляторы не сели.

— Там не аккумуляторы, а кристаллические генераторы электричества, — сказал бывший генерал. — Это приёмник для службы единого времени.

— На кой для времени приёмник?

— Запуски всех ракет и полёты авиации должны быть привязаны к сигналам службы единого времени Гринвичской обсерватории. Без этого не работает даже всемирная система позиционирования для спутникового скрининга земной поверхности.

— А он только эти импульсы ловит?

— Нет, это обычный всеволновый радиоприёмник. Вот тебе панель частот. Вот переключатель диапазонов. Вот наушники в нише. Включай и слушай.

— Эфир пуст. Только шипит и щёлкает.

— А ты попереключай диапазоны. Погоняй по частотам от длинных до коротких волн.

— Не по-нашему говорят.

— Дай мне послушать, — сказал Павло. — У нас в Германке все по-английски шпрехают, скоро рОдный дойч забудут… Есть Австралия!.. Индонезия… Индия… Зимбабве, это Африка… Жив-здоров Китай. На русском языке транслируют "Алеет Восток". Нет Европы и Америки. Нет Москвы. Зато есть Аргентина. Футбол у них там комментируют.

— Значит, больше нет Америки, Европы и Москвы? — испуганно вытаращил глаза рыжий Артёмка.

— Ничего это не значит, — ответил генерал. — Возможно, цивилизованные страны отказались от эфирного вещания и перешли на новые виды связи.

— Какие?

— Я пять лет сидел под землёй. Откуда мне знать? У нас приёмник был покруче этого. И тоже только Индонезию с Малайзией ловил.

— И не знал, что сейчас зэков в подвалах держат. Оно и понятно — чтоб не сбежали при бомбёжке.

Небо затянуло тучами. Ни луны, звёзд, но от воды шло еле различимое свечение.

— К дождю, — сказал Артёмка.

— К удаче. Сверху нас никто не засечёт, — сказал Пётр. — Дрон или спутник.

— Самолёты больше не летают, — ответил Павел. — Беспилотники тоже.

— Знаю. В радиусе пятисот километров в округе нет ни одной примитивной радиолокационной станции даже в аэропорту областного значения.

— Тебе это в тюрьме на политинформашке рассказали? Местной авиации может и не быть, а забугорные ракетоносцы летают только на высоте за десять тысяч метров. Знаю я этих натюг, сам оттудова. Они боятся на огонь зениток и ракет нарваться. Пуляют с безопасной высоты.

— Ты, дядь Паш, железнодорожник, машинист, — хмыкнул Артёмка. — Откуда ты знаешь?

— На войне поезда для самолёта как раз главная мишень. Но русские самолёты меня ни разу не атаковали. И вертолётов не видел. А кто ты по военно-учётной специальности, Петька?

— Будем считать, что ракетчик.

— Зенитчик?

— Постановщик ложных целей и специалист по перехвату телеметрии управляемых летательных аппаратов.

— Ты вообще тут откуда взялся, если без брехни? Вижу, что ты всё-таки не совсем зэк.

— Пока не вспомнил до конца, кто я. Тут как шарахнуло три дня назад, что у меня башку свихнуло, и ноги до сих пор немеют после контузии.

— Неделю назад, а не три дня. Я был километров за четыре до эпицентра взрыва, так мой плот волной так качнуло, что я в воду плюхнулся. Со слухом всё в порядке? А то бывает, барабанные перепонки рвёт.

— Со слухом-то всё в порядке, только вот с памятью… Детства не помню.

— Ну, имя же помнишь!

— Имя помню, фамилию помню.

— Как батьку звали?

Петька задумался.

— Пока не припомню.

— Документы при себе? Загляни в них.

Генерал Петька промолчал.

— Жена и дети есть?

— Холостых в попы не рукополагают, если ты не монах.

— Лет тридцать пять тебе, как и мне.

— Тридцать шесть. Жену не помню. Про детей не помню. И мать свою не помню.

— А что помнишь?

— Координаты этой местности помню. Примерно 52 градуса северной широты, 32 градуса восточной долготы. Мы на стыке бывших незалежных стран — Белоруссии, Украины и Росфедерации.

— Так ты шпион, раз координаты помнишь?

— Ракетчик я, уже говорил. Артиллеристы и ракетчики без указания координат не стреляют.

— Ладно. У нас хоть в широту хоть в долготу ни одной живой души не найдёшь.

Плот вплыл в протоку, отделявшую остров от бесконечных зарослей тростника. Пётр с Павлом толкали его шестами. Артемка рулил правИлом на корме.

— Сколько лет идёт война, Павло?

— Началась, когда мне было пять. Значит, тридцать

— Когда тебя призвали на фронт?

— Железнодорожников не призывают, а переводят в распоряжение военного командования.

— Значит, оружие тебе выдали, если призвали.

— У машиниста вооруженная охрана, на кой мне оружие? А ты, поп, в армии солдат святой водой кропил перед атакой?

— Я не капеллан, не армейский священник. Любил астрономию и математику в семинарии. Меня призвали, бросили в учебку для зенитных расчётов, оттуда после учебных стрельб направили в военное училище, потом фронт, и снова учёба в военной академии.

— А я думал, там учат кадилом махать.

— Знаешь, в семинарии астрономию, математику и физику так преподают, что любая физико-математическая школа даже рядом с ней не стояла.

— А когда для тебя война закончилась?

— Ты же сам сказал, что неделю назад. Я-то себе думал, что всего три дня.

— А тот прапор из ваших?

— Прапор — бред. Простое наваждение. Галлюцинация. Забудь!

— Галлюники разве убивают?

— Ты про Ладомира?

— Ага.

— Ладьку я шлёпнул. Пока не спрашивай почему, ладно? Всё равно сразу не поймёшь.

— Хоть намекни втёмную.

— Понимаешь, Павло, собака, волк и шакал — всё одно собака для зоологов, canis по латыни. В Сибири охотники отлавливают слепых волчат, чтобы натаскать потом их для охоты. Волк лучше собаки идёт по следу копытной дичи. От него жди лишь одну пакость — порвёт подстреленную добычу, если вовремя не отнимешь. А ручной шакал может незаметно перегрызть глотку спящему хозяину. В слюне у него мощный анестетик, человек не чует боли, когда шакал обдирает шершавым языком кожу до мяса и слизывает кровь. А бандеровцы — всё те же шакалюги.

После этого долго плыли молча, пока Павло не спросил:

— Почему не кончается война, хоть знаешь? Ты военный.

— Думаю, имеем дело с компьютерами. Только машина может так бездумно шлёпать снарядами в белый свет как в копеечку.

— А кто снаряжает ракеты для запуска?

— Ты видел роботы-манипуляторы? Главное, чтобы другие роботы обеспечивали бесперебойное энергообеспечение.

— А кто наводит?

— Спутники. Хорошо, что небо затянуло тучами.

— Откуда пуляют по нам, ракетчик?

— Дай припомнить последние данные, Павло… По нам лупят братья-славяне из Болгарии, Сербии, Польши и православные румыны. Ну, и венгры, что с родом с Поволжья. Да ещё и с Финляндии бьют по русскому Северу до Таймыра.

— Я не славянин, но Поволжье для меня родное. Моя мать родом из поволжских немцев. Поэтому я менонит, как и она.

— А батя?

— Братья, сёстры и батя — православные.

— Отец военный?

— Нет, школьный учитель русского языка.

Плот бесшумно несло течением по протоке. Лишь изредка шестами отталкивали его подальше от берегов.

— Вот тут лучше всего пристать, — тихо сказал Артёмка. — Военные по ту сторону острова. Тут берег пологий и болотистый. Идти трудно, но безопасно.

— Тшш! — приложил палец к губам генерал. — Слушайте.

— А что, подарочек летит? — прошептал Павло.

Явно различимый шелестящий звук в небе то удалялся и стихал, то снова приближался и нарастал.

— Беспилотник-разведчик?

— Крылатая ракета!

— Почему она кружит над нами?

— Глиссада по конической траектории перед тем, как сорваться в пике на наши дурные бОшки.

Взрыв был такой силы, что Петра с Павлом на плоту трёхметровая волна болотной жижи откинула на метров на десять от берега на остров.

— Ты как? — спросил Пётр, прочищая пальцами уши.

— Ну и пирохимия пошла! — Павел отряхивался на карачках, как собака. — Все потроха отбило. Мощная штучка.

— Брось ты… Так себе. Это привет из Польши, не дальше. Тактическая.

— Петька, а где Артёмка?

3

Луч света от сильного фонаря ударил им в глаза:

— Руки в гору!

Смогли разглядеть только древние карабины с примкнутыми штык-ножами.

Когда Петра с Павлом связали, фонарь выключили. Стало ясно при луне в разрыве облаков, что двух мужиков взяли в плен три бабы в военной форме.

— Жаль Артёмку, — прошептал Павел Петру. — Смышленый парнишка.

— Не бухтеть, идти молча! — приказала конвоирша.

Прошлёпали двести метров по притопшей гати, отмеченной вешками. Вышли на твёрдую землю. Островок уже не напоминал обжитый уголок болотной суши. Он весь был покрыт десятиметровым слоем вонючей жижи, которая скользила под ногами. На востоке вдоль горизонта уже прорезалась зеленоватая полоска, предвестница рассвета.

— Что бабка, сильно затопило после взрыва? — спросил связанный генерал Петька у старухи с ведром, когда их вели мимо землянки, просто ямы, крытой тростником.

— Ох, сынок, и не скажи. Как хляби небесные разверзлись.

— Ничего. Ной с сыновьями и невестками во всемирном потопе выжил и род свой расплодил, так и мы род русский люд возродим.

— Поздно мне рожать-то.

— Твое дело роды принимать, а рожать вон эти будут.

— Молчать! — прикрикнула конвоирша и кольнула его штыком в спину.

Девочка-подросток с ведром грязи пояснила в предрассветной полутьме:

— По колено воды в детской землянке было, дяденьки. Только-только последние вёдра вынесли. Всё грязью заляпано. Где вот теперь чистого песку взять, чтобы пол присыпать? И крышу перекрыть надо — провалилась.

— Продукты болотной жижей не попортило?

— Какие там продукты! Снытка, щавель да крапива.

— Там у нас на плоту, девочка, много рыбы для малышей и сухари. Накорми детишек.

— Не смей трогать чужую жратву, сучонка малолетняя, — снова подтолкнула Петра острым штыком конвоирша. — Командование само распорядится трофеями. Ну, пошли!

Замызганные, исхудавшие и продрогшие ребятишки сидели в предрассветной полутьме повыше землянки на расстеленном брезенте, ожидая тёплого солнышка.

— Они у вас, как призраки из концлагеря! — взорвался от негодования связанный великан Павло. — Что за бабы! Детей не могут обиходить, а у самих морды трескаются от жира. Вы что, овчарки-шутцманши?

— Когда тебя будут допрашивать, я тебе первая яйца откручу, если не заткнёшься, — пообещала необъятная в груди и плечах конвоирша высоченного роста.

— Кабанюк! — пробасила одна из военнослужащих баб и стукнула пару раз сапогом в металлическую дверь бетонного бункера. — Прымай шпигунив!

Из-за двери только нечто нечленораздельное, как мычание бугая:

— Приказывал дурам — меня не будить!

— Разведывательно-диверсионную группу в плен споймали, — пояснила на этот раз писклявая конвоирша.

— Хватит вам там дрыхнуть с Манькой, мужики! Солнце встаёт, — зло крикнула третья.

Бронированную дверь широко растворил похмельный капитан в мятой гимнастёрке. За ним в полутьме с кровати поднялся ещё более похмельный плешак в одной нижней рубашке. На шее у него была толстая почерневшая серебряная цепь. Пьяная и по сю пору баба рядом с ним недовольно заворочалась, не размыкая глаз.

— Подождите на пороге, я фонарь запалю.

Капитан Кабанюк опрокинул полстакана спирта, зажёг керосиновый светильник, нацепил портупею с расстёгнутой на всякий случай кобурой.

— Заводите пленных по одному и ставьте лбом к стенке с раздвинутыми ногами. Обыщите их.

Плешивый начштаба навёл на них автомат. Дульный тормоз описывал петли в его трясущихся руках.

— Положь на место! — приказал капитан. — А то в Маньку или меня пульнёшь по пьяни.

Капитан даже при ярком свете фонаря долго вчитывался в документы Павла и Петра. Сравнивал фото с оригиналом.

— Рядовой Пауль Рихард Фладке из бундесвера. Это ты, шкаф? Нехер под немца косить, у тебя рожа метр на метр, как у дюжего сибиряка… Бригадный генерал войск противокосмической обороны Петр Алексеевич Лопин… Такая сопля и генерал? Ищите дурака попроще, он вам поверит.

Капитан хватил ещё полстакана спирта. Начштаба тоже. Руки у обоих перестали трястись.

— Отвечать коротко и ясно! Цель заброски в наш тыл? Род войск? Номер части? Дислокация вашего подразделения. На чем десантировались. Настоящие имена и звания.

— Я военнопленный, — первым ответил Павел. — Добровольно перешёл на сторону русских.

— Русских нет и больше никогда не будет! — рыкнул капитан Кабанюк. — Это слово признано неполиткорректным государственной думой. Есть только российские войска, воюют россияне, а не выродки-русаки… А ты, липовый генерал, почему не в военной форме?

— Мою бригаду разбомбили.

— И так ловко, что генерала в живых оставили, а солдат перебили?

— Ну…

— Не нукай, а доложить по полной форме! Я тебе боевой капитан российской армии!

— Ты ЧМОшник, а не боевой командир, по толстой харе видно, — заступился за генерала Павел.

— А ты вообще заткнись, ты своих предал, если ты на самом деле немчура. А они в Россию свободу и демократию несли.

— Повторяю, я добровольно перешёл на сторону русских.

— Россиян! Попрошу выражайся политкорректно. И почему вдруг немец так чисто говорит по-русски?

— У нас в доме все говорят по-русски. Я из семьи потомственных русских немцев.

— Прекратить! Меня корёжит от одного слова "русский". Скоро ты у меня по-китайски заговоришь, когда перейдём к методам физического воздействия и психического устрашения. У нас и не таким языки на полметра растягивали. Начштаба, ведите протокол допроса!

Лысый хиляк влил в себя ещё полстакана спирта и выдохнул парами алкоголя:

— Да шлёпни ты их без оформления бумажек! А лучше отдай их нашим бабам. Вот уж на пленных душу отведут. Особенно Манька… А, Манька? Просыпайся! — ткнул он кулаком в широкую спину бабы. — Свежей кровушки попьёшь вдоволь… Унтер-офицер Сероштан, подъём!

Ещё пьяная, она еле ворочала языком. Отвернулась носом к стенке:

— А пошёл бы ты! Ванька, дай за меня Филонову в морду…

— Ты, Филонов, живой силой не разбрасывайся. Шлёпнуть их всегда успеем, — сурово сказал капитан. — Пошлём пленных искать по островам местных жителей. Нужны мужики с бабами, чтоб вкалывали на нас.

— Крепостное быдло, — уточнил плешак.

— Они армию кормить обязаны и повинности нести, трудовые и продуктами. Я тут за военного коменданта назначенный. Комендатуре прилагается подчинённый народ, а у нас его нет. Как и связи с командованием.

— Не выдавай военную та-й-ну, — икнул начштаба.

— Слушай, липовый генерал, моё задание. Пойдёшь с этим шкафом двустворчатым и найдешь памятник единению трёх славянских народов — украинского, российского и белорусского. Называется он "Три сестры".

Пётр скривился:

— Три сеструшки-потаскушки прогуляли наследие Великой Матери-Руси со смуглыми, усатыми и горбоносыми мачо-хачо и стали выискивать престарелого богатенького дядю-папика, под которого лечь. Не получилось. Пошли по рукам содержанками у залётных коммерсантов в командировках, потом на панель. Оттуда их профессионалки вытеснили на обочину автотрассы, где плечевые работают за бутерброд с салом и стакан самогонки от доброго дальнобойщика.

— Ты, морда предательская, не марай святого!

— Нас уже замарала с ног до головы болотной дрянью крылатая ракета. Скажи спасибо, что у натовского оператора где-то в Братиславе, Праге или Софии косоглазие по пьяни, как у твоего плешивого начштаба. А если это робот в нас пулял, то у него объективы не отъюстированы. Не смог на экране коллиматорные визиры совместить, а то бы ваш остров разбросало по всему болоту. А всё потому, что какой-то толстый недоумок Ваня Кабанюк расхаживает на открытом месте в фуражке армейского образца с двуглавым орлом на кокарде. Ну как тут не распознать знакомый образ натовскому компьютеру на спутнике? Был бы поумней, ходил бы в мужицкой кепке, а бабам велел платками повязаться.

— У нас боевая армейская единица, а не банда дезертиров. Таких, как вы.

— Нет, капитан Кабанюк, тут у тебя детский дом с дюжиной дошколят и школьников да ещё девчонка на подросте. И четыре бабы с бабкой в придачу. Не боевое подразделение, а ЧМО — часть материального обеспечения. Продуктовый склад, а дети голодные.

— Казённое имущество на байстрюков переводить? Да я бы тебя, сука, собственными руками придушил, если бы мне не нужны были координаты населённых пунктов с живыми крестьянами.

— Я знаю прикидочные координаты.

— Мне нужны точные! Для этого и отправляю вас на топоразведку.

— По воде, аки по суху?

Капитан не ответил, а повернулся к начштаба:

— Развяжи их, Филонов! Пусть свой плот на воду спустят.

— С ума спятил! Это ж криминальный элемент, по зэковским рожам видно. И одёжа, как у лагерников.

— Развяжи. Всё равно они сюда припрутся, как оголодают и обносятся, а у нас склад со жратвой и спиртом. Мужик жив только водкой, теплом и бабой. У нас этого добра навалом. Берите ваш плот, теодолит и мерную рейку и отправляйтесь к монументу!

— Без компаса?

— Вот вам мой компас! Держите чуть к югу, монумент там. Мы где-то в треугольнике Веселовка — Новые Юрковичи — Сеньковка. Возьми мою карту-трехвёрстку и по монументу засеките наше месторасположение. Мы не знаем, на чьей мы территории — Росфедерации, Белоруссии или Украины. Вам нужно отметить на карте деревни с рабсилой, скотом, полями и огородами.

— С холопа-а-ами, — снова икнул перегаром начштаба Филонов и воткнул штык-нож в столешницу. — Подходи по одному — разрежу верёвки.

Первым освободился от пут Павло и долго мял затёкшие запястья. Генерал Петька не торопился подходить к начштаба, лихорадочно осматривая бункер, словно прикидывал в уме какую-то комбинацию.

— Ты особого приглашения ждёшь? — скривился от отрыжки начштаба и долго мучился с путами на руках генерала Петьки, так уж бабы постарались побольше узлов навязать.

Генерал не стал разминать запястья, а левой освободившейся рукой ухватился за серебряную цепочку на шее начштаба, правой вырвал у него штык-нож и пилой на тупой стороне лезвия срезал её с шеи вместе со связкой ключей, успев крикнуть:

— Павло, капитан — твой!

Но расчёты и прикидки генерала не сработали. Пришлось отложить возню с лысым хиляком и помогать Павлу. Начштаба он пока просто отправил в нокаут. Даже вдвоём не так-то легко было сладить с Кабанюком. Его мощный лоб выдержал три удара о бетонную стену, а он даже не потерял сознания. А тут ещё на них повисла проснувшаяся бабёнка, даже с похмелья такая яркая с лица, что бровей, ресниц, губ и щёк косметикой подкрашивать не надо. Её с трудом вытолкали из бункера, когда скрутили по рукам и ногам капитана. Кусалась и царапалась, как рысь.

— Павло, возьми автомат, пока я дверь бункера на засов не закрою.

— Я же тебе, Петька, говорил, мне нельзя. Менонит я.

— А я попом был до войны, ну что с того? Мне тоже — "не убий". Бери автомат. Этих дур с карабинами пугнёшь, если что.

Пугнул Павел их знатно. Весь рожок выпустил в воздух. Солдатки дали деру по грязи к бревенчатой землянке, очевидно, их казарме. Черноокая красотка в ночной рубашке аж чёрными пятками мелькала.

Павел с Петром вышли на вершину острова и огляделись. Неподалёку виднелись ещё два острова. Ближний — очень большой, а дальний — с крутыми обрывистыми берегами из монолита известняка. Тут только генерал Петька всполошился:

— А где плешивый начштаба Филонов?

— Вона где он уже плывет, дяденьки! — показала девчонка, которая до того расчищала от грязи крытую тростником яму с детьми.

Пока Павел с Петром высматривали, щурясь против солнца, брезентовую байдарку с беглецом на сверкающей яркими отблесками воде, босая красотка в одной ночной рубашке под шумок вернулась из землянки-казармы с карабином и штыком пыталась достать девчонку:

— Ах ты, проститень малолетняя, своих выдавать?

Генерал кинулся их разнимать и еле отбился от яркой брюнетки, которая и его пыталась пырнуть штыком древнего карабина. Вырвал из её цепких рук оружие лишь после того, как крепко дал ей по зубам. И с сожалением почувствовал, как жемчужные зубки хрустнули под костяшками его небольшого кулака.

Три солдатки примчались на подмогу. С карабинами наизготовку хотели спасти боевую подругу, которая сидела в грязи, накрывшей остров после взрыва ракеты на болоте, и выплевывала зубы. Но тут же бросили оружие, когда Пётр выстрелил им под ноги:

— Руки вверх и всем стоять, не дыша!

Потом повернулся к испуганной девчонке:

— Девочка, как тебя зовут?

— Светлана.

— Светочка, собери у них оружие.

— Я их, дяденька, боюся. Они бьются больно. Я лучше Димку позову. Дима, беги сюда!

С пологого болотистого конца острова на кручу вскарабкался невысокий крепыш с очень широкими плечами и мускулистой шеей.

— Димуль, помоги дяденькам, ладно? А то гад Филонов уплывёт. Забери у тёток оружие.

Генерал сорвал подсумок с одной из солдаток, вставил новую обойму во встроенный магазин карабина. Долго целился в уплывающую байдарку, потом передал карабин Павлу:

— Паша, у меня руки трясутся! Не попаду.

— Я ж менонит, мне нельзя убивать людей.

— Стреляй по байдарке, пусть его убьёт вода. А то выдаст тайну.

— Какую?

— Стреляй ниже ватерлинии, потом узнаешь.

Павел выпустил весь магазин. Показалось, что промазал. Но вскоре над водой раздался вопль:

— Спасите! Я плавать не умею.

Брезентовая байдарка шла ко дну. Павел отвёл глаза:

— Может, ещё прибьётся к берегу живая душа.

— К берегу Стикса.

Солдатки заголосили по утопшему. Пали на колени, чуть по болотной грязи не катались, которая накрыла весь островок после взрыва ракеты.

— Теперь пойдём Артёмку искать.

— Ну ты, Петька, как и не воевал вовсе.

— Ты о чём?

— Нужно у бункера вооруженную охрану поставить. Эти стервы могут своего хахаля выпустить.

— Меня поставьте охранять, дяденьки! — напросилась девчонка. — Только дайте пистолет. Задумает убежать — я его пристрелю. И злых тёток тоже.

— За что ж ты так его ненавидишь, дитё?

Девчонка обтянула на себе выцветшее ситцевое платьишко, чтобы был виден округляющийся животик.

— Светик, у него были наколки типа фашисткой свастики или стрел СС? — спросил Павел.

— Видела, дядь Паш! — подняла руку, как школьница в классе, девчонка. — Меж грудей у него трызуб, на правой руке выколото "москалив на ножи", на левой — "москаляку ни гиляку", а над… — девчонка замялась.

— На паху, — подсказал Павел.

— Ага, на паху у него татуировка "Рижь русню", а на пузе — нож с капающей кровью.

Вываленные в грязи бабы-солдатки не с ужасом, не с жалостью, а с ревнивой ненавистью выставились на угловатую девчонку-подростка:

— Сука!.. Шалава малолетняя… Сама ему подставила, а винит капитана.

— Держи пистолет, дитё, — сказал генерал. — Осторожно, он взведён. Тебе только курок нажать, если полезут.

— Отдайте его мне, дяденьки, — подскочил паренёк с четырьмя карабинами на плечах. — Я Светку жалею и никому её в обиду не отдам. Любую из тёток пристрелю за неё.

— Ну, тогда, Димон, сложи их карабины у двери и оставайся у бункера за часового.

Солдатки не утихли, а донимали девочку чисто бабским срачем:

— Стервь от рождения!.. Подстилка малолетняя!.. Подставлялка!

— Отставить!

Генерал вытянул правую руку на уровне плеча и заорал на баб в военном и на окровавленную красотку в грязной ночной рубашке:

— Личный состав, общее построение! Ровняйсь! Смирно!

— А кто ты тут нам?

— Вот она вам скажет, когда морду от крови отмоет, — показал он на красатулю, которая утирала рукавом ночной рубашки кровь, бегущую с губ по подбородку.

Четыре солдатки вытянулись в струнку в строю.

— Чо, тётка Манька, теперь щербиной будешь скалиться? — дерзко крикнула девчонка Светка.

Генерал увидел, что выбил красотке пару зубов.

— Я командир 226 бригады войск противокосмической обороны Росфедерации. Объявляю устный приказ о вашей демобилизации. Документально оформим всё потом. Вы теперь не военнослужащие, а простые беженки.

— Ты нам никто, мы в личном подчинении у капитана Кабанюка.

— Кабанюк арестован и под стражей.

— Да мы этого стражника сопливого!

— Приказываю всем раздеться! Исполнять!

— Догола?

— Снять верхнюю одежду, то есть военную форму.

— При тебе не можем, командир. Стесняемся.

— Я отворачиваться не стану.

— У нас нет стиральных порошков. На белье остались менструальные пятна.

— Какая менструация, вы же все беременные на сносях? Вам всем скоро рожать.

— Старые пятна.

— Ладно, идите в расположение вашей части, только не строем, а вразброд, мойтесь и переодевайтесь там в гражданскую одежду.

— А у кого нет гражданки?

— Хоть мешок вместо юбки напяльте, но чтобы телеобъективы на вражеских спутниках фиксировали только мирное население на острове. Разойдись!

Бабы побрели к деревянной землянке.

— Кто у вас командир отделения? — остановил их генерал.

— Манька, старший унтер-офицер. Которой ты зубы вышиб.

— Старший унтер-офицер Манька!

— Марыля, — прошепелявила красотка сквозь выбитые зубы.

— Ваше оружие у мальчика забрать, сложить в ящики и запереть в оружейке! — приказал генерал. — На всё даю пятнадцать минут! Приду и проверю.

— Зря ты их с оружием отпустил, Петька. Бабы народ опасный, что тот шакалюга, о котором ты рассказывал. Исподтишка глотку перегрызут.

— За что ты их так безжалостно костеришь?

— А ты за что с ними цацкаешься?

— Они рожают детей, вот за это.

— Если бы не мужики, такие курвы век бы не рожали, а жили бы лесбухами. Мужик в доме для них — генератор мусора. У двух лесбух в доме всегда образцовая чистота. Или бы за геев замуж выходили. Те тоже чистюли. В очко бы их пёрли. Только не у каждого пидараса на бабу поднимется.

— Ладно тебе злиться на этих дур, Павло. Они просто тупые.

— Злые.

— На войне все злые.

— Я одну такую удавил в Тамбове. И этих бы не пожалел. Жопы отъели, а у деток рёбра, как стиральная доска.

— Всё. Пошли к плоту Артёмку искать.

Детская землянка ещё не просохла после взрыва в протоке. Худые ребятишки шлёпали босиком по грязи, а некоторые лепили из болотного ила замки со стенами и башенками.

— Бабка, почему они у тебя такие худые? — спросил генерал Петька.

— Марьяновна я по батюшке, ещё не бабка. А может, и бабка, если детки мои в Калинковичах ещё живы. Худые потому, что капитан Кабанюк их на довольствие не ставит. В первую очередь паёк для военнослужащих девок и чуток для меня, вольнонаёмной.

— А почему такие обношенные и грязные?

— Не успеваю я, сынки, их доглядать. Я же вольнонаёмная, в первую очередь обстирываю баб-солдаток и двух мужиков-офицеров. А Светочка-девочка одна с малышнёй не управится

— Сколько всего деток?

— Шашнадцать, но трое уже на подросте, а Светка с Димой вообще почти взрослые.

— Марьяновна, у тебя вода в казане кипит для стирки?

— Нет, сынки, хочу деткам снытки с крапивой и щавельком наварить.

— Снытки с крапивой, говоришь? Ну и вари, а мы сейчас вернёмся. За мной, Павло.

— Ты куда? Нам же Артёмку отыскать надо.

— Потом. Сначала детей накормим.

Павел с Петром вошли в землянку-казарму для личного состава.

— Стучаться надо, тут женщины! — ойкнула самая писклявая, прикрываясь застиранной до серости штопаной простынёй.

— Почему не выполнили мой приказ, не переоделись в гражданку?

— Так не успели ещё, начальничек! Переодеваемся.

— Дайте мне мешок… Я сказал — большой мешок. Павло, успокой их, пока я делом заниматься буду. Только без синяков и фонарей под глазами, ладно?.. Ага, вот у них наша рыба с плота. Вот мой вещмешок. Спиртягу, конечно, Кабанюку отдали, а то и себе припрятали.

— Нет, вот ещё осталось, — протянула ему пискля фляжку в чехле.

— Где мои сухари и гречка?

Обозлённые бабы на его вопрос только презрительно отвернулись.

— Ладно, суки, найду.

Генерал Петька выгребал из шкафов и тумбочек всё подряд — упаковки галет, сухарей, сахара, конфет, сгущёнки, манной крупы и риса, а Павел тем временем одну за другой укладывал скалящихся, царапающихся фурий разбитыми мордами на пол.

— Наше не бери! Что мы жрать-то будем?

— Снытку будете варить с щавельком и крапивкой, как Марьяновна деткам варит.

— Петька, гля-ка! — присвистнул Павел. — Они и моего сома оприходовали — на балык сушить повесили под потолок.

— А ну, сучары, ещё один мешок мне! И почему у вас полевая кухня в землянке стоит?

— Для отопления зимой.

Павел приподнял крышку котла.

— Запах духовитый… Что в котле?

— Гречка с тушёнкой.

Генерал откинул брезентовый полог кладовки.

— А это кто за занавеской прячется?

— Мы тут прибираемся у тётенек каждый день, — поднялись с пола девочка и мальчик лет девяти-десяти.

— Молодцы, — чисто прибираете! А стирает на них Марьяновна?

— Марьяновна.

— А вы убираете за тётеньками, хорошо… Сухо тут, уютненько даже… Тебя, мальчик, как зовут?

— Тишка.

— Тихон, ты знаешь кто я?

— Слышал уже — генерал.

— Тогда выполняй мой приказ. Бери с собой свою подружку-прибиральщицу…

— Варька её зовут.

— Скажите Марьяновне, чтобы немедленно перевела сюда всех детей до единого. Теперь они тут будут жить.

— А нас куда? — презрительно скривилась щербатая красотка.

— Вам в детской землянке на низком берегу самое место.

— Там сыро и грязно. Яма под дырявой крышей.

— Для таких жаб самое место.

— Ты здесь не командуй! У нас свой командир есть — Манька.

— Собирайте ваши бэхи, шмотки и монатки, как вы их называете по-блатяцки. Матрасы, одеяла, простыни и подушки оставить. Ну, живее! А то мы с Павлом всё ваше бабское богатство наружу выкинем. Где замок от оружейки?.. Ох, ты же глянь! Даже снайперская винтовка… Запираю оружие, продукты и вашу военную форму в оружейную комнату. Ключ отдам Марьяновне. Она у нас пока завхоз. А вы теперь просто гражданские бабёнки.

— Марш в яму, жабы! — шумнул на них Павло.

Четыре бабы в платках и заношенных тряпках засеменили вниз по склону к детской землянке с узлами за спиной, как настоящие беженки. А навстречу им Марьяновна вела ребятню.

— Марьяновна, в этих завязанных мешках еда только для детей. Проследите, чтобы никто из взрослых бабищ и кусочка не взял. Вас я моим приказом назначаю воспитателем.

— Баб же тоже кормить надо.

— Павло им мешок перловки отнесёт. Пусть посидят на диете.

— А они меня не побьют?

Павел как взбеленился:

— Я их сам побью. Ты больше не обстирываешь и не обшиваешь этих стервей, а следишь только за детьми. Ясно? Так тебе генерал приказал.

— Ой, сынки, боюсь. Бабы эти лютые.

— А как вы сами попали сюда, Марьяновна? — спросил Пётр.

— Так с этими же детками на поломатом напополам пароме сюда нас прибило. Капитан меня на службу принял.

— А в Калинковичах кем работали?

— Акушеркой в роддоме.

— Да вам же цены нет! Кобылам толстозадым скоро рожать. Из деток многие умерли?

— Слава богу, все живы и здоровы.

— Спасибо вам!

— Спасибо тебе, сынок! Только, сдаётся мне, ты никак не тянешь на настоящего генерала.

— А что не так?

— Худющий и росточка малого. Придушат тебя бабы, если гурьбой навалятся.

— Фельдмаршал Суворов точной такой комплекции был.

— Петька, что мы с бабами да детьми возимся! Артёмку надо искать.

Не успел он договорить, как что-то грохнуло на уже на самОм острове.

— Ракетная атака! — крикнул генерал, когда они с Павлом выбежали на самую верхушку острова. — Убитые? Раненые?

— Не-е, — ответил перепуганный мальчик Димка, — это Кабанюк своё гнилое нутро по потолку размазал.

В "штабном" бункере от взрыва стальная дверь сорвалась с петель и едва не убила обоих охранников, мальчишку и девчонку Светку. Поднялся бабий вой — весь гарем в крестьянских платках заголосил по отцу своих ещё не рождённых детей. Черноокая красавица с двумя выбитыми зубами заглянула в бункер и отпрянула, давясь рвотой.

Когда отблевалась, прорычала Петру, как простуженная волчица:

— Тебе конец! У него батя — генерал в генштабе.

— Московские паркетные генералы уже давно во Флориде и Калифорнии геморрой свой греют.

— А дед Кабанюка до маршала выслужился.

— Их много таких, какие выслуживаются продажей родины.

— А если что, так я тебе сама глотку перережу. Бойся меня, так и знай. Как волчица тебя буду скрадывать всю жизнь, пока не прикончу.

— Тётка Манька, да заткнись ты! Теперь тебя никто не боится.

— Светочка, не трогай её. Она в состоянии аффекта. Ты и Димка, идите помогать бабушке Марьяновне. Там вы сегодня вкусно покушаете с детками. Моя гречневая каша с тушёнкой… Э, Димон, пистолет-то верни… Айда, Павло, теперь за Артёмкой! Тут всё спокойно.

— А тебя, Павло, как натовского немца, командир Кабанюк обещал сдать бундесверовским органам, как только наши придут, — крикнула им вслед унтер-офицерша Манька. — Я сама тебя выдам. Бойся меня!

— А кто у вас — ваши? — криво усмехнулся Пётр.

— Не твоё дело. Помни, ты — покойник! И ты покойник!

Генерал рявкнул на баб:

— Отставить вой! Всем взять шанцевый инструмент и забросать грязью дот.

— Чего-о-о?

— Лопаты в руки! Это теперь могильник, а не штаб.

— А продукты откуда будем брать?

— У вас будет мешок перловки. Щавеля и крапивы сами соберёте.

— Сам жри эту дратву!

Павло грозно выступил вперёд и прорычал:

— Берите лопаты, коровы, и возводите мавзолей вашему бугаю.

— Кто бы мог подумать, что Кабанюк — психокинестетик! А ведь не раз медкомиссию в армии проходил.

— Попроще можно выражаться, ваше превосходительство господин генерал?

— Есть некоторая категория психически неуравновешенных людей, ну, зэковские паханы, полевые командиры, картёжники и даже политики, которые губят себя, если проиграют или опозорятся на людях.

— Как губят?

— Могут с досады и бессильной злобы башку о стенку разбить. А этот надумал подорвать ящик с гранатами в надежде, что сдетонируют остальные боеприпасы на складе, и нас ещё посечёт.

— Ладно, пусть хахальницы по нём рыдают, а нам Артёмка нужен позарез живой и здоровый. Пошли к плоту. Оттуда поиски начнём. И на кой мы возились с этими дурами, такие же придурки! Заперли бы их вместе Кабанюком. Он бы их тоже с собой забрал в преисподнюю.

— Но-но, не бери греха на душу даже помышлением своим.

— Ты глянь, Павло, твой плот не рассыпался.

— Так я его саморучно вязал. Давай столкнём на воду жердями. Это лёгко! Он подсох за полдня на солнышке. Ходчее на воде будет.

— Заряд ракеты взорвался ровно посередине протоки вон там. По натёкам донного ила на берегах видно. Куда же взрывная волна выкинула Артёмку?

Битый час они обшаривали берег, где их накрывала волна после разрыва.

— А если Артёмку перекинуло на ту сторону протоки?

— Так тростник же показал бы, заметили бы по смятому следу от падения тела.

— Может, волки задрали, когда был без сознания?

— Волки в воду не сунутся без надобности, а тут кругом вода.

— Тшш!

— Ты что услышал?

— Молчи и вслушивайся! — прошептал Павло.

Где-то неподалёку словно бы грудной ребёнок пузыри губами пускал и пытался бормотать.

— Васька будто бы ворчухается.

— Какой ещё Васька?

— Артёмкин лосёнок. Он за ним повсюду таскается… Вась-Вась, иди сюда!

В ответ губной лепет стал громче и даже прорезался резкий жалобный всхлип, похожий на плач грудника.

— Вася-Вася… Кось-кось, выходи!

Зашлёпали шаги по воде и над тростником поднялась голова лосёнка. На рогах два отростка.

— Петька, у тебя чёрные сухари в кармане остались? Достань один.

Пётр поискал по карманам лосиное лакомство.

— Кось-кось, на-ка угостись!

Лосёнок подвижными губами потянулся к сухарю, но вдруг взбрыкнул и поскакал назад.

— Это он к Артёмке нас выводит. Давай за ним.

В воде полоскала ветви плакучая ива.

— Ну, вот тебе и картинка-загадка для дошкольника — отыщи охотника на дереве.

Лосёнок губами отобрал заслуженный сухарь.

Пётр зашипел:

— Мне этот лосяра чуть пальцы не вывернул вместе с сухарём.

— Значит, мы на месте. Осматривай внимательней местность.

— А чего там высматривать? Вон он на стволе плашмя лежит, а рыжая голова в развилке ствола застряла… Артёмка, живой?

Пётр прикоснулся двумя пальцами к сонной артерии.

— Живой!

— Да не дёргай ты его, башку оторвёшь. Тут думать надо.

— А что там думать! На раз-два-три ногами и руками разводим стволы развилки. Ты, Артёмка, нас слышишь?

В ответ еле слышный стон.

— Он в сознании. Ну-ка, раз-два-три!

Артёмка вывалился из ловушки, сел на землю и с гортанным мычанием пытался открыть рот.

— Это у него за полдня от сжатия мышцы свело. Я неделю под завалом пролежал, знаю это состояние. Его сейчас нужно всего промять с ног до головы и спирта в него влить, но только чтобы не задохнулся на выдохе.

— А спирт откуда возьмешь?

— Захватил у баб флягу.

Когда Артёмка пришёл в себя, первым делом спросил:

— Где мой Васька?

— Жив-здоров и тебе кланяется. Вон рядом стоит! А-а-а, ты же шеей не ворочаешь На ноги подняться можешь? Не торопись только, чтобы мышцы спазмами не свело. Это больно, сам знаю.

— Вась-Вась, подойди… — поманил Павло.

Лосёнка заставили опуститься на колени. Артёмка обнял его за шею. Поднявшийся лосёнок поставил на ноги и Артёмку. Пётр и Павел подхватили его под руки с двух сторон.

— Переломов нет, ходить будешь.

— Башку будто бы как клещами сжимает, — просипел Артёмка. — И шею не повернуть.

— Пройдёт ещё до операции.

— А что за операция?

— Высадка и разведка на большом острове.

— Там фашисты.

— Кинушки про войнушку насмотрелся?

— Эмблемы у них фашистские.

— Ты там был?

— Проплывал. В оптический прицел разглядел.

— С фашистами разберёмся. У нас дела поважнее. Нам нужно на следующий остров до темноты добраться.

— Там пусто и обрывисто. Пристать негде.

— Как раз то, что надо.

— Ваську моего с собой на плот обязательно возьмём.

— Лося твоего? Лишняя тяжесть. Да и демаскирует.

— У них сухая часть острова голая и пристреленная. Лучше с болотистого боку заходить. Васька как раз-то нам броды укажет.

— Это лось-то? Да лось любую топь пройдёт и глыбь переплывёт.

— Не, Васька у меня наученный броды искать. Смышлёный зверюга.

— Как бы через год нас твой зверь на рога не поднял подчас гона.

— Не боись, он ещё маленький, да и ручной к тому же.

— Можно мне с вами на плоту, дяденьки? — подскочил к ним Димка.

— Димон, останешься с детьми. Головой за них отвечаешь. Сам же ещё мальчишка.

— Что вы меня с детьми ровняете! Пока нашу школу не разбомбили, я почти что шесть классов закончил.

— Вот и оставайся на хозяйстве. Хозяйство без мужика — бардак со свистопляской с такими осатанелыми бабами. Ты теперь комендант острова, пока нас не будет.

— А мне дозволите на Светке жениться?

— Если она не против.

— Она хоть сейчас готова.

— Дозволь ей сначала родить, а потом я вас обвенчаю.

— А ты разве поп?

— Поп.

— Ты ж, дядь Петь, на войне генералом стал. Ты теперь бывший поп.

— Бывших попов не бывает, если он не распоп. Обвенчаю обязательно.

4

Лосёнок действительно знал своё дело. Шёл впереди плота по мелководью, где шесты легко доставали дна. Иногда баловался. В полдень стало жарко, и он уходил в воду на глубоком месте, только ноздри торчали.

— Васька не балуй! — злился на него Артёмка.

Лосёнок ещё минут пять нежился в водной прохладе, потом послушно выкарабкивался на мелкое место и шлёпал по колено в воде к острову.

— За что ты, Петька, такой молодой, получил генерала? — спросил Павло.

— Маршал Шебаршин представил к внеочередному званию. Когда наши брали устье Дуная с двух берегов, я обеспечил полную блокаду эфира "белым шумом", ложными целями и перехватом управления любых летательных аппаратов. У меня суперкомпьютер был. Ни одна ракета, ни одна бомба с лазерным наведением не упала в зоне наступления.

— А где сейчас маршал?

— Да свои же шлёпнули на месте. За измену родине. Это я точно знаю, потому что тогда ещё была связь с большой землёй. По всем частям и кораблям тогда разослали сообщение про путч русских полководцев против правительства инородцев.

— А кто такие инородцы?

— Люди, которые притворяются русскими, а сами всей душой за бугром и за лужей. И дети у них там, и капиталы, и недвижимость. Инородцы и есть.

— А я думал, вы с евреями боролись, как Гитлер.

— Израильтяне парни что надо. И воюют достойно, и дела ведут честно. Не предадут, не продадут. Я от евреев пакостей не знал. А вот их полукровки, особенно помесь с монголами, кавказерами, неграми и даже с японцами, это совсем не евреи, а что-то с чем-то.

— Ну и чем закончился путч маршалов?

— Закончился тем, что у меня навсегда пропала спецсвязь. По тырнету узнал, что русская армия ушла за Урал и Волгу, чтобы стать заградительным щитом между Китаем и Евросоюзом. Примерно пять лет назад.

— Теперь мне всё понятно. А то мы, Петька, как раз в то время проснулись в лагере под Моршанском без единого охранника. Ни офицеров, ни рядовых вохров. Жрать нечего, отопления нет. Латиносы и негры, военспецы и советники, особенно мёрзли.

— И куда вас?

— А никуда. Все разбежались побираться Христа ради по деревням или мародёрствовать. Тогда же пошло сплошное молотилово ракетами с неба. Натюги били всех без разбора, даже своих прислужников. Я пошёл пешком лесами и полями на запад. Молотили ведь по населенным пунктам. Думал к партизанам прибиться — ни одного не встретил.

— У поколения эпохи развлечений партизан не бывает, Павло. Подпольщиков тоже. Хорошо партизанить, если в тыл врага заброшен вышколенный личный состав, есть надёжная радиосвязь с центром. Раз в неделю Москва сбрасывают отрядам оружие, боеприпасы и мешки с мукой и сахаром. А раз месяц прилетают народные и заслуженные артисты с концертом.

— Неужто такое бывало?

— Во Вторую мировую в лесах на оккупированной врагом территории — как бог свят! Тогда и простые люди поднимались, подполье росло, Родина была. А нынешние патриоты сразу сдаются.

— Некому сдаваться, Петя, — нога европейского солдата на вашу землю не ступала.

— А негры и латиносы в твоём лагере?

— Так то советники при карательных батальонах. Ваши добробаты воевали с мирным населением.

— Чего ты городишь, Павло! За что воевали?

— За право получить побольше ништяков, как им наши натюги обещали. На вашей земле были только натовские дальнобойщики и железнодорожные машинисты. Да охрана железных дорог и охрана автоколонн. А настоящих европейских войск на территории России не было.

— А кто ж нас захватил?

— Только не мы, немцы. Мы награбленное вывозили.

— А что именно?

— Чем загрузят, то и вывезем. В основном цветные металлы и ценную химию. Цистерны с аммиаком, например. Последний цветмет вывозили на тепловозах и даже паровозах, когда контактные линии для электровозов срезали.

— Кто вам дозволял? Армия ведь ещё была у русских.

— Армейские защищали только города, ВИП-городки и охраняемые коттеджные посёлки. За них у армейцев с власовцами бывали стычки. Сам видел. Но воевать они не воевали. Охраняли богатеньких.

— Представляю, что в стране творилось!

— В общем мародёрство шло по старинной европейской заведёнке. Добробат власовцев или казаков захватывал металлургический комбинат, химкобинат, или завод по обогащение урана. Тут же для нас прокладывали железнодорожный спецмаршрут, пока всё не выгребут подчистую.

— А скот, хлеб?

— Говядина у вас низкосортная, зерно не выше второго класса. На сельхозпродукцию наши мародёры не заморачивались.

— Но ты-то сдался ещё действующей российской власти.

— Казацкий добробат "Степан Разин" устроил по Тамбовщине настоящее всесожжение, если выражаться твоим церковным языком. Грабили, жгли, расстреливали и даже не хоронили. Там-то я и удавил Соньку-пулемётчицу, сбежал и сдался охране какого-то ВИП-городка. Оттуда меня в лагерь с обычными зэками. Посидел там три годика, пока всю российскую армию не перебросили за Урал, чтобы она стояла щитом между Европой и Китаем, как ты сказал.

— Докуда власть российская была?

— Покуда все ВИПы не слиняли после твоего путча маршалов. Пять лет назад всё было кончено. Наши натюги сняли все сливки с вашей земли, обобрали подчистую, что плохо и удобно для транспортировки лежало. И занялись глажкой и утюжкой территории ракетами. Так я всё это понимаю. Откуда пуляли — не знаю.

— Со всех сторон, Павло. Турция по всему Кавказу лупила, не разбирая своих и чужых. От финнов летели чемоданы до северного Урала. Ну а братья-славяне и единоверные румыны кошмарили Молдавию и Причерноморье с Крымом. Поляки добросовестно обработали бывшую Белоруссию и Прибалтику. Шавки-лимитрофы своё отработали, русского медведя обкусали, оборвали и облаяли. Теперь они хозяевам не нужны, нужны безлюдные территории. Гробят всех подряд. Зачистка под ноль. Ты, когда сюда из лагеря пробирался, разрушения видел?

— Пешодралом протопал от Моршанска до Брянска. Одни развалины. Мостов нет. Электричества нет, воды нет, людей нет.

— А деревни?

— А что деревни! Я и деревни обходил. Любой клочок земли держит своя банда. Весь урожай выгребут, даже не семена не оставят. Только на Полесье бандюганов нет, потому что взять нечего.

— Ты же мог дальше через Польшу на родину пробираться.

— Побоялся.

— Кого?

— А вдруг у нас то же самое начнётся! Полстраны — цветные, да ещё и мусульмане. Без ножа правоверный на улицу не выйдёт… Вон смотри, на берёзе торчит подарочек с нашей стороны. К ней мы плот и причалим.

Плот привязали надёжно к двум корявым березам, торчавшим из воды. Артёмка силился выдрать из дерева осколок.

— Ты ж сильней, дядь Паш, вырви его. Что там написано?

— "1959". Боеголовка более чем столетней давности.

— Видать, им ещё много чего утилизировать на нашу голову осталось.

Долго шлёпали по болотистой части острова, пока не вышли на высокое сухое место с превосходным сосняком.

— А лосёнок твой где, Артёмка?

— Да тут он, дядь Паш. Совсем недалеко его колокольчик брякал.

— Ты колокольчик-то подвяжи. А то мы уже недалеко от натюг.

Артёмка залился залихватски соловьиным свистом с перещёлкиванием. Пётр почувствовал за спиной горячее дыхание и вздрогнул от неожиданности, когда повернулся и увидел торчавшую из кустов лосиную морду, рога с двумя отростками.

— Так тихо, ну, просто леший!

— То что надо нам в лесу, — усмехнулся Артёмка. — Кося, косенька… Кось-кось! Держи сухарик.

— Детям бы сохранил.

— Он тоже ещё почти что ребёнок.

— Пусти его перед нами. Пусть отвлекает наблюдателей. Кстати, ты три года сортиры чистил в Англии, говорят?

— В Ирландии, дядь Петь.

— Как военнопленный?

— Русская армия не воевала, по казармам отсиживались. Строго держала нейтралитет, как дяденьки из ООН велели. Когда она совсем испарилась, в наш военный городок при рембате вошли каратели из добробата "Кастусь Калиновский". Натюгам потребовалась бесплатная рабочая сила. Каратели нас продавали оптом хедхантерам-нанимателям — и айда в прицепных автофурах, в каких скот перевозят, до самого туннеля под Ла-Маншем. Вкалывали за супчик из растворимого кубика, лапшу мгновенного приготовления для беженцев из Африки и подкрашенную химией газировку, хоть и обещали платить. Но от ирландских рыжих бобиков дождёшься.

— А что делать заставляли?

— Прибирал в солдатской столовке.

— Как же ты вернулся?

— Очень даже просто и комфортно. Ирики подняли бучу против беженцев из Африки и всех прочих загорелых. Погрузили гастарбайтеров на сухогруз и отправили всех в Латвию. Ну, я к чёрным в компанию затесался и доплыл до самой Риги. Оттуда пеши до Брянска, потом дотопал сюда. По болотам реже пуляют, чем по суху.

— Если что, переговоришь с натюгами по-английски.

— Да не было, Петька, на вашей земле никаких европейцев! — взорвался, как паровой котёл, Павел. — Ваши добробаты между собой дрались за наживу. Говорю, а вам хоть кол на голове теши.

— Посмотрим, убедимся, тогда и поверим.

— Дядь Петь, смотри, филин! Или сова… Глаза в дупле блеснули…

— Не шевелись, Артёмка, и покажи мне одними зрачками, где именно.

— Вон там!

— Действительно "сова". Заметил проводок, перекинутый на соседнее дерево? Это её антенна. Теперь мы знаем, в какой стороне искать натюг. Спрячьтесь оба за кустами и не выглядывайте. Я сейчас.

Пётр в обход пополз к дуплистому вязу, где промелькнул совиный взгляд. Забрался на дерево и что-то намудрил со спрятанным в дупле оптическим устройством. Вернулся назад он уже в полный рост.

— Я "посадил" аккумулятор. Такое могло случиться и после дождя. В центре наблюдение не станут волноваться, а просто пришлют настройщика, если им надо. Обычно "сову" ставят за двести метров от лагеря. Нам теперь прямо на север. Ветер в лицо. Собаки не скоро учуют.

За лесом открылось какое-то хозяйство из шести кирпичных домиков и длинного склада с подпирающими стены контрфорсами. Надо всеми строениями бесшумно шелестел лопастями киловаттный ветряк.

— Флаг вроде российский. Может, лесничество?

— Петя, на вывеске над входом вон в тот домик звёздный круг Евросоюза с розой ветров НАТО внутри. Это не лесничёвка, а комендатура. Они там.

Собаки учуяли, но не их. Две чёрных немецких овчарки сорвались со двора и помчались в лес. Очевидно, унюхали лосёнка. Генерал бесшумно убрал обеих из снайперской винтовки, найденной в оружейке у баб-солдаток

— Непорядок. У натюг служебные собаки вышколены. На зверя не кинутся. Или там никого нет, или что-то у немчуры не так..

— Ему про Фому, а он про Ерёму. Не было у вас немецких солдат. Только военные советники. Это или литовцы из "Жальгириса", или белорусская "Армия крэсова", или бандеровцы.

Колючей проволоки вокруг военного расположения не было. Пулемётных гнёзд за горой мешков с песком тоже. Странно. Бойцы НАТО в любой стране даже тележного скрипа пугаются, возводят целые крепости на месте дислокации, откуда и нос боятся высунуть.

— Павел, я иду с Артёмкой в лесничёвку, а ты загляни в длинный сарай и пройдись по служебным постройкам. Но осторожно, без пальбы.

— Я же менонит!

Артёмка толкнул ногой дверь, зажал гранату над головой и заорал:

— Halt! Surrender! Hands up! If you make noise, I shall kill you!

Генерал зашёл вслед за ним и сначала подумал, что перед ними французы. Пять солдат в обношенном натовском обмундировании вскочили и подняли руки. У каждого под левым погоном торчала пилотка. Но для французов они были слишком белобрысые.

— Which unit? Which company? Which troop? To which division do you belong? Where is your officer?

Натюги онемели от натуги с поднятыми дрожащими руками. Наконец один заикнулся:

— Ви донт анстэнд! Ви а рашен… Я из Ферзикова с-под Калуги.

— Я из Касимова, Рязань.

— Я из Ефемова, Тула.

— А я из самой Кастромы.

— Сколько вас всего на острове?

— Пятеро.

— Где пятый?

— В сортир пошёл.

— Артёмка, шуруй за ним!

Но никуда идти не пришлось — на пороге стоял пятый с поднятыми руками. Пётр схватил его и заглянул на знаки отличия — красно-сине-былые шевроны и буквы РОА на них.

— А, зигзаг истории. Власовцы.

— Это шутцманы-полицаи, ну, каратели, дядь Петь. Вон у них целая коробка пластиковых наручников, — сказал Артёмка и вставил чеку в гранату.

Генерал бросил пленным эту коробку:

— Гады, связать друг друга и всем сесть на пол. Последнего свяжу я. И проверю наручники на каждом.

Автоматы власовцев стояли в пирамиде. Очевидно, они давно уже не ожидали опасности. Генерал проверил наручники на каждом:

— Добросовестно власовские палачи работают. Артёмка, отведи их в баньку у берега, видел же её, и подопри дверь. Окошко там с ладошку. Не выберутся. А я пока над техникой поколдую.

Павел заглянул в лесничёвку:

— Что тут у вас, Петька?

— Полный порядок, Паша. Я закольцевал виодеосистему наблюдения. Их командование будет наблюдать картинку несения службы личного состава за последнюю неделю. На запрос программы-робота со спутника в штабе будут получать ответ: "123+ТТТ+nothing to report", ничего не случилось.

— Хитро, но напрасно. У них осталось на складе полбочки соляры для генератора. Жратвы и вовсе нет, на пару дней только. Я все домики обошёл — пусто. Натюги своих псов оставили подыхать с голоду, как и всех остальных союзничков лимитрофных.

— Соляру на коганцы возьмём. Лосёнок твой утянет бочку на волокуше до плота, Артёмка?

— Должен. Он уже сейчас посильней любого коняги. Ты, дядь Петь, тяни его за недоуздок чуть сбоку, а то норовистый больно. Бойся быка спереди, коня сзади, а лося со всех сторон. Матерый лось передним копытом волку череп пробивает на раз.

Лосёнок даже не брыкался, а только фыркал, когда его запрягли в оглобли волокуши.

— Погодите бочкой. Павло, отцеди мне в банку немножко соляры.

— Зачем?

— Ты как будто вчера на свет появился, а меня ещё упрекал в беспечности.

Генерал вошёл в баню и облил сидящих на полу связанных предателей. Потом сделал из ситцевой занавески фитиль и долго поджигал его спецназовской спичкой — дизтопливо не вспыхивает, как бензин. Закрыл дверь бани с ревущими и орущими натюгами и подпер её бревном.

— Ты бы хоть сначала молитву за упокой души прочитал, поп называется!

— Иудам всё равно одна дорога. Хватит русским сопли разводить — дозвольте, иноземный панок, переночевать под лавкой в собственной хате.

— А допросить пленных?

— Незачем допрашивать, Паша. Я просмотрел на компьютере историю их связи с большой землёй. Последний приказ они получили пять лет назад. Как только началась сплошная зачистка русской территории. Больше ни одного сообщения с той стороны. Их просто кинули подыхать, как и остальных карателей.

— Может, аппаратура вышла из строя, врёт?

— Всё работает в штатном режиме.

— Дядь Петь, ты только глянь! Пирс.

— Причал?

У деревянных столбов на берегу был зачален армейский мотопаром для переправы солдат. Артёмка со всех ног кинулся к берегу. Пока Пётр с Павлом и лосёнком спустились к воде, уже заревел движок парома.

— Дядь Петь, двигатель в идеальном состоянии!

— Как и аппаратура связи… Каратели добросовестно отрабатывали иудины сребреники. Понятно, почему у них нет припасов — это их склад был на острове с солдатками под командой Кабанюка. Они по надобности плавали на тот островок на случку с сучками да и чтоб затариться жратвой и топливом.

— Хитрожопые русачки-предатели! — засопел от злости Павел. — Одних переодели в русскую форму, другие остались в натовской. Если придут чьи-то войска, можно и за своих заступиться, взять под залог и поручиться.

— Дядь Петь, можно я перенесу на паром электрогенератор и всю натовскую технику.

— Нет, Артёмка, не нужно.

— Так-то ценное имущество ведь!

— И лосяру твоего распрягай. Тут его оставишь. Мы сегодня же перевезём всех баб и детишек на этот остров. Тут сухо. Даже подвалы без воды. Земля годна под огороды и выпас для скотины. Ты видел, сколько власовцы картошки посадили? Свеклы, морковки и огороднины всякой. И борок сосновый есть. Хвойный дух для детишек полезен… Артёмка, держи курс на тот остров, где высокий холм.

— Видел я его, дядь Петь, много раз.

— Правь туда!

— А на кой тебе маскировочная сетка, дядь Петь? У меня для рыболовли настоящие сетки есть.

— Потом узнаешь. Артёмка, давай шибче ходу!

— Дядь Петь, мы уже третий круг вокруг этого острова делаем. Где пристать?

Генерал зло потёр многодневную щетину на подбородке.

— А чёрт его знает!.. Он это точно знает, но не сказал нам, как к пристать… Ты давай-ка на всех парах гони к берегу, потом резко полный поворот кругом, чтоб волна набежала. Смотрите все на ту базальтовую плиту.

Волна накатила на берег и отлегла, обнажив под плитой следующий выступ.

— Так то ж каменная лестница!

— Вот, под ней причал для разгрузочного терминала. Подходи осторожно, прямо к плите, а не сбоку. Под водой наверняка торчат подъёмные механизмы для погрузки. Пробьют днище.

По плите подошли к сплошной стене из растрескавшегося известняка

— Простучите камень. На уровне груди с двух сторон должны быть запломбированы пустоты.

Стучали камнем о камень целый час, пока в одном месте не провалилась гипсовая пустОта.

— Метров за десять от неё должна быть точно такая.

Нашли и вторую дырку.

Пётр снял ключи с груди и один дал Павлу. Они были похожи на буравчики с кольцом. На концах ключей были параллельные нарезки.

— Всё по стандарту… Павло, вставляй в замочную скважину, как только её найдёшь.

— Нашёл и вставил. Дальше что?

— На счёт раз-два-три резко проверни ключ вправо, я — влево, а Артёмка грудью надавит на скалу посерёдке.

Направляющие на тальковой смазке почти бесшумно отвели створки, замаскированные под известняк. Обнажили пещеру, в глубине которой виднелись двустворчатые ворота.

Пётр вставил третий ключ в замок ворот и провернул его на два оборота.

— Да, всё по стандарту. Ну-ка теперь потянули на себя! Ворота открываются наружу. Толщина каждой створки — полметра.

— А что там внутри? — поинтересовался Артёмка.

— Наше будущее.

— Инструменты, гаечные ключи, напильники там есть?

— Там всё есть в полном наборе… Сначала завесим внешние ворота камуфляжной сеткой.

— От спутников?

— А то от комаров, что ли? Внутри за воротами слева и справа на стенках висят газовые фонари. Возьмите по одному каждый.

— Как мы их зажжём? Война с куревом покончила, дядь Петь. Табачку нема. Ни спичек, ни зажигалок, а угольки храним в горшочках.

— Сбоку кнопка пьезоэлемента. Надавите и зажгите газовый фонарь. Но сначала сговоримся молчать об этом схроне.

— Поклянёмся, что ли? — хмыкнул Павло. — Бог не велит говорить с клятвой.

— Он простит… Проведём древний обряд кровного побратимства.

— Это вообще язычество!

— Зато надежно в безбожный час. Пусть наша кровь сольется в триедином братстве.

Генерал слегка полоснул себя по левому и правому запястью.

— Теперь ты, Павло, себе по левому, а ты, Артёмка — по правой руке. Приложим порезы друг к другу, пусть наши крови сольются воедино.

— Петька, древние эсэсовцы, давали новичкам прикладывать к губам кинжал с кровью первой жертвы. Но те-то хоть были свихнутые на всю голову… К лицу ли попу такая дикость?

— Помолчим! Пусть кровное побратимство поможет сохранить нашу тайну. В подземных складах этого острова хранится зёрнышко, из которого прорастёт новый русский народ. Пророк говорил, останется после гнева Господня от леса людского в Израиле столько деревьев, что и ребёнок сможет пересчитать. Так и от нашего народа осталось несколько саженцев.

— Откуда ты про склад узнал?

— Прапор искусил, Павло, богатством.

— Так вот почему ты Ладьку шлёпнул! Бандеровцу захотелось "сокровище" захапать… Шо не зйим, так покусаю…

— И начштаба Филонов из-за этого на дно пошёл. Эта тайна должна умереть с нами.

Все четыре солдатки в опрятной форме с карабинами за спиной радостно махали платочками с берега, даже волосы распустили и нацепили веночки из цветов — для красоты.

— Привет, мальчики!.. Заждались мы вас!.. У нас тут такое было, просто ужас!.. Русские налетели!

Заметив на рифлёной палубе упаковки с банками сгущёнки и сгущенным какао, прозрачные пакеты с рафинадом, коробки печенья, банки с вареньями, конфетами, бабы побросали оружие и кинулись в воду навстречу парому.

— Ой, девочки, наши мальчики нам столько вкусняшек привезли!

— Артёмка, задний ход потиху! — скомандовал генерал, спрыгнул с парома в воду и пошёл им навстречу.

— Суки! Овчарки власовские, под русских солдаток маскировались? Кого ждали? Когда ваши придут? Где ваше командование?

Все четыре отважные бойчихи острова встретили его на берегу карабинами наизготовку с примкнутыми штыками.

— Опять за старое? Я велел вам в гражданку переодеться и оружие запереть. Что с Марьяновной?

— Тута я.

Марьяновна стыдливо прикрывала синяки и царапины на лице.

Прищуренный взгляд серых, почти бесцветных глаз генерала нагнал на баб столбняк.

— Петя, только не убивай их, они же беременные все, — закричал Павел с парома. — Их детки не рождённые ещё здесь при чём?

— "Вавилонская дочь, наш Господь разобьёт младенцы твоя о камень!"… Царь Мыкыта тоже фашистских прихвостней простил, а выблядки полицайские через полвека страну-победительницу в унитаз спустили. Скидайте, стервы, тут же русскую форму, и бегом в расположение части переодеваться в гражданку, как я приказал.

Неровный частокол штыков заколебался.

— Не подходи, вражина, убьём! — крикнула унтер-офицерша Манька с присвистом из-за щербины в зубах.

Генерал дал короткую очередь по песку. Бабы побросали карабины и принялись раздеваться.

— Дым видели на том острове?

— Видели… Лес горел?

— Нет, это я ваших власовцев в бане живьём сжёг.

Бабы не удержались на ногах и плюхнулись на колени, а одна грохнулась мордой в песок и забилась, как припадочная.

— Вова!.. Володенька!.. Вовочка, братик мой родненький!

Генерал собрал их карабины.

— Дядь Петь, они снова деток в грязную землянку кинули, — крикнула издалека девчонка.

— Светочка, девочка, собери их тряпки и отнеси на паром. Потом Марьяновна что-то на детишек перешьёт.

— Дядь Петь, вы же знаете, что я не девочка.

— Не говори глупостей и вообще забудь о дурном.

— Дядь Петь, давайте я отнесу карабины.

— Ты Дима, кажется? Карабины остальное оружие перенесём мы на паром сами. Лучше помоги бабушке Марьяновне накормить ребятишек перед отплытием, — сказал генерал и повернулся к Артёмке. — За одну ходку перебросим всех на остров, где прежде куковали власовцы?

— Должны уместиться, — сказал Артёмка. — Людей мало, барахла и того меньше. На узлах и клунках все усядутся. И ещё полевую кухню закатим.

5

Марьяновна усадила детей на расстеленный брезент и разливала им из ведра какао в консервные банки. Трое мужиков смотрели на это пиршество с какими-то странными, почти придурковатыми улыбками людей не от мира сего. Отвыкли от вида мирной жизни.

— Дядь Петь, они держат банки с какао крохотными лапками, как маленькие бельчата, — хохотнул рыжий Артёмка.

— Точно, и печенье так же хрумкают. Марьяновна, вы уж их не перекормите. А то с голодухи они меры не знают.

— Не бойся, Петя, я прослежу.

Четыре бабы в гражданских обносках подошли и понурили повинные головы, повязанные платочками, выказывая полную покорность. И жадно смотрели, как лакомятся дети.

— Мы переселяемся на остров, где прежде были власовцы. Что, курвы фашистские, оставить вас тут на голодную смерть?

— Мы теперь смирные, товарищ генерал!.. Простите нас… Мы на всё согласные… Только не бросайте.

— Тогда загружайте всё, что у вас есть, на паром. И чтоб вкалывать мне по полной выкладке, как ломовые лошади!

— Мы ж все в положении. Надорвёмся и скинем ненароком.

— Теперь и рожать будете, как в старые времена — прямо на несжатом поле.

Артемка взял большую упаковку печенья, четыре банки сгущёнки и кинул все под ноги самой писклявой из солдаток.

— Помни мою доброту, дура. Дядь Петь, не обижайся на меня. Это фельдшерица. Она нам ещё сгодится, когда дурь из неё выбьем.

Малышня и взрослые ужасно вымотались и вымокли, перетаскивая весь домашний скарб на паром. День был жаркий, как будто не в начале, а на макушке лета. Домашний скарб доставили до парома на лосёнке в три ходки. Козочек перенесли бабы. Пугливая скотинка боялась стучать копытами по стальной палубе. Пришлось держать коз на руках. Связанного козла мужики отнесли на носилках, ношу вонючую и беспокойную. Тяжелей всего пришлось тринадцатилетнему Димке. Тот не угомонился, пока не перетаскал все свои ржавые железки, которые называл "струмент".

На большом острове сгоревшая банька уже не дымилась. На том месте вбили в земли четыре железные трубы и обнесли их сеткой — устроили свалку для мусора. У воды вдали от остальных построек безопаснее сжигать мусор. Все продукты снесли в аппаратную, где наши накрыли власовцев.

— Марьяновна, вы будете жить здесь. Вот замок и ключ. Если будете отлучаться, запирайте домик.

— Сделаю, Петя, только деток куда? У меня тут места совсем мало из-за этих электрических гаргарин.

— С детками разберемся.

Маленький генерал попробовал сорвать бело-сине-красный флаг над бывшим штабом власовцев, но не допрыгнул.

— Павло, сорви эту тряпку!

— Ты в уме, Петька? Это ж флаг Росфедерации.

— Это теперь не флаг России, а власовский триколор.

— Я ж военнопленный. Кто знает, как на войне судьба повернётся. Мне с судьбой играть нельзя.

Павло вырвал древко из держака, аккуратно скатал флаг и ухмыльнулся:

— Прикажете зачехлить боевое знамя, ваше превосходительство?

— А пошёл ты! Тогда разбей табличку с натовской символикой в звёздном круге Евросоюза.

— Вот это мы с полным нашим удовольствием.

Павло с одного удара древком снёс натовский знак над входом.

— Тебе бы в городки играть с такими ручищами.

— Хорошая игра была. Кстати, в городки у вас ещё играют?

— Не помню, не видел… Зови Артёмку с лосёнком мешки с парома перетаскивать.

— Да он своего Ваську потерял. Теперь бегает по лесу и кличет его.

— Ладно. И без лося управимся. Пацан Димка поможет. Он уже в силу входит.

Когда разгрузились на новом острове и, уже без сил, отдыхали на прогретой земле, Димка спросил:

— Дядь Паш, а тебя в немецкой армии готовили на шпиона? Начштаба, который в байдарке утоп, говорил, тебя зовут по-настоящему — Пауль Рихард Фладке.

— Нет, я гражданский железнодорожник. А до того закончил ландвиршафтсшуле — сельхозучилище. Просто я немец по рождению и воспитанию.

— Почему так хорошо говоришь по-русски?

— Так я же из русской немецкой семьи. У нас дома все говорят по-русски и ходят в православную церковь. Кроме нас с матерью. Мы с ней менониты.

— А это кто?

— Вроде русских староверов. Греха сторонятся.

— Мамка русская?

— Нет, немка. Отец тоже немец. И деды, и прадеды тоже.

— Этого мне совсем не понять.

— Вот это уж правда, что вам не понять. Ты слышал о рыцарях-крестоносцах?

— Да, мы ещё смотрели видик и играли на компьютере. Делали латы, шлемы, плели кольчуги и стражались на мечах.

— К чему были призваны крестоносцы?

— Чтоб стражаться на конях.

— Нет, Димон. Их задача была освободить храм Гроба Господня в Иерусалиме и всем языческим странам принести веру в Христа.

— Так там же евреи!

— Когда-то там были только арабы. Крестоносцы взяли Иерусалим, но султан Саладин выбил их.

— А крестоносцы были хорошие?

— Как и все люди, они были и хорошие, и плохие одновременно. В 13 веке они захватили у русских Прибалтику и остались там жить.

— А разве Литва, Латвия и Эстония — русская земля?

— Была русская. Когда-то это были земли Полоцкого княжества и Новгородской республики, и Пскова тоже. Когда в войне со шведами царь Пётр подошел к Прибалтике, немецкие курфюрства-княжества добровольно приняли русское подданство и многое немцы крестились в православие.

— Давно это было?

— Много-много сот лет назад. Теперь ты понял, почему я из православной семьи и хорошо говорю по-русски.

— А почему ты сбежал в Германию?

— Не я, а мой прапрапрадед. И не сбежал он вовсе. Ещё до войны с фашистами всех немцев из Прибалтики просто выгнали в Германию. Мои предки жили в Риге. Теперь понятно?

— Нас этому не учили.

— Заведём школу, научишься. А пока учись труду у дяди Артёма. У тебя золотые руки. У него тоже.

— Я всё запросто смогу сделать, только прикажите. Если что, так Сенька поможет.

Одиннадцатилетний Сенька уже был похож на кряжистого мужичка. Густой пушок на верхней губе обещал стать с годами пышными усами. Подошёл и сказал ломким баском:

— Дядя Петя приказал привести вас на общее собрание.

Павел встал и поднял руки:

— Ну, веди нас, конвоир!

Димка фыркнул:

— А почему мы тебя, малой, должны слушаться?

— Потому что дядя Петя тут самый главный!

— Правда, дядь Паш? — удивленно спросил Димка. — Ты же самый сильный и высокий.

— Правда, Димка. Дядя Петя самый главный, потому что генерал, а мы его солдаты.

— Но ты же немец!

— Русский немец.

Длинное строение, которое генерал сначала принял за казарму, оказалось складом ГСМ с пустыми бочками и банками от смазки.

— Вот здесь у нас будет церковь. Надо только подремонтировать, подчистить и лавки сколотить.

— Сколотим, дядь Петь, — сказал Артёмка. — Доски под навесом не все сгнили. Ну а пока на бочках посидим.

— Рассаживайтесь побыстрей, а то скоро темнеть начнёт, детей пора спать укладывать.

— Управимся.

Генерал вскарабкался на металлический помост, чтобы всех видеть, детей, женщин, и мужиков.

— Сегодня мы будем спать не в землянках, а домах из настоящего кирпича и с целыми стёклами. Женщины, вы снова станете теми, кем должны быть, — хозяйками в доме. Нас теперь спасёт от вымирания только матка русской бабы да ещё и мастеровитые руки русского мужика.

— А если кто не русский? — задиристо выкрикнула красавица Манька.

— Отныне здесь все русские. У Бога нет убогих, а для каждого есть воздаяние, покаяние и искупление. Для вас начинается новая жизнь. Выпал шанс исправиться. Теперь вы не солдатки, а мамки, беженки из разных мест. У нас образовалась ячейка выживания — православная община.

— А если чьи войска придут? — выкрикнула самая крупная телом из бывших солдаток.

— Никаких войск на европейской территории России нет. Только банды грабителей.

— А у Украины?

— Я имею в виду европейскую территорию всей Великой России, включая Прибалтику и Молдавию. На вашей жизни, полагаю, никаких войск тут не будет. Также долго не будет электричества, водопровода, радио и телевизора, автомобилей, кораблей и самолётов, пока мы сами всё это не построим. Дорогие женщины! Вы действительно теперь самое дорогое, что у нас есть. Мы с вами должны восстановить народонаселение.

— Как?

— Я уже говорил. Рожать как можно больше детей, вот так. У нас тринадцать малышей-дошколят и четыре беременные женщины.

— Пять, — подняла руку, как в школе, Светлана.

— Светочка, о тебе отдельный разговор. Три взрослых женщины возьмут себе троих малышей, а четвёртая — четверых. Кого кому брать, решайте сами.

— Петечка, пусть они возьмут по трое детей, а я одну девочку к себе приголублю.

— А потянешь, Марьяновна?

— Да я ещё бы родила и вынянчала, если б ты знал.

— Рожать есть кому.

Ясноглазая беляночка прильнула к Марьяновне:

— Бабушка, а ты меня любить будешь?

— А как же! Ты ж моя родненькая.

— Вот и поладили. Теперь выбирайте себе строения, разбирайте по домам детей и наводите домашний уют. Война для вас кончилась.

— А мужики?

— Мы пока будем жить в этом складе и перестраивать его под церковь.

— А большие пацаны? — обиженно протянул Димку.

— Вы с мужиками, разумеется, будете работать.

— А большие девчонки? — чуть ли не хором крикнули Светочка и Варька-прибиральщица.

— Вы откомандировываетесь в распоряжение Марьяновны. Будете помогать ей по хозяйству.

6

Новый остров был окружён чистой проточной, а не болотной водой. Каждый день дети ужинали рыбой вьюнами, краснопёрками. Сазанов, толстолобиков и белых амуров солили и сушили на балык на зиму. Ловили рыбу, конечно, мальчишки.

Дома и подвалы были сухие. В начале июня ещё не поздно было сажать картошку. К тем соткам, что засадили власовцы, вскопали втрое больше земли и засадили остатками старой картошки, которую те оставили себе на еду. Артём с Димкой и Сенькой в помощниках распахали сухие полоски на трёх ближних островах под рожь и ячмень. Семена взяли из склада госрезерва. Была там и пшеница на семена, но с ней решили не возиться. Урожайность на кислых почвах у неё совсем не та, что на чернозёмах. Фасоли и гороха посадили немного, ну и квадратных бобов совсем чуть-чуть, деткам зубки поточить.

Бабы народ любопытный только по своей женской части бытования. Откуда мужики берут трактора, моторные лодки, соляру для моторов и керосин на освещение, их не интересовало. Кстати, тайна склада госрезерва на дальнем остове так и умерла вместе в Петром, Павлом и Артёмом. Но запасов хватило лет на десять, учитывая всё прибывающее население их уголка Полесского края по мере спада воды.

Первого урожая картошки хватило до первой зелени следующего года, но ржи и ячменя даже с полосок на трёх островах — только до нового года. Чеснок, лук, свеклу и морковку на грядках не тронули, оставили на семена.

В мрачных домиках военного городка власовцев всё ожило. Там смеялись и плакали дети, голосили младенцы. Все бабы благополучно разродились. Девочка Светочка родила здоровенького мальчишку. Марьяновна у всех рожениц принимала роды. Все четыре бывшие шутцманши-зондерши притихли. Старались казаться расторопными хозяйками, но украдкой из-под платочков, повязанных по-деревенски, бросали ненавистные взгляды на пленивших их мужиков, которые до сих пор на всякий случай ходили с оружием.

Прошлой осенью в стае перелетных крякв распознали двух домашних серых уток с селезнем. Мальчишки их поймали без труда, а диких крякв отловили сетью и самым живодёрским способом — на леску с червяком на рыболовном крючке. Диким кряквам подрезали маховые перья на крыльях, чтобы не улетели. Так на столе у детей уже изредка появлялась яичница. На следующий год утиное кряканье и писк утят можно было услышать в каждом доме, где проживали "мамки" с детьми.

В весеннюю полую воду на каком-то заборе на остров приплыли две овечки. Откуда появился старый баран, никто не заметил. Летошную телочку и низкорослую коровёнку с телёнком выбросило в бурю на берег на половинке разорванного плота. ТелОк обещал стать справным бугайком.

У пацана Димки завелась кузница, когда научились в ямах делать древесный уголь. Лопаты, тяпки даже лёгкие плужки Димка ковал первоклассные. Такой плуг легко тянули пять человек.

За год обносились все, взрослые и малые. Униформу советского образца перешивали и красили в бурый цвет красителями из лишайника, коры дуба, ольхи, крушины, травы серпухи и конского щавеля. Всему этому научила Марьяновна — ходячая энциклопедия по выживанию в экстремальных условиях.

Война затаилась где-то вдалеке. Ракеты больше не тревожили полешуков. Самолёты, может, и летали, но так высоко, что их не было видно и слышно. С западной стороны иногда гремело, как раскаты далёкого грома. Похоже, натюги зачищали Волынь и Западную Белоруссию от остатков населения. Погромыхивало порой и на восточной стороне. Добивали последних недочеловеков на Сумщине и Харьковщине. Но их уголок Полесья оставили в покое. Посчитали, тут население зачистила вода.

Пришлых людей со стороны пока не видели. Всего раз проплыл мимо раздутый труп в оранжевом спасательном жилете, но его не стали догонять на лодке-байдарке, которую смастерил из натовской палатки Димон.

И вот на второй год, когда уже отсеялись, а прополкой ещё заниматься рано, суровый генерал Петька собрал в воскресенье всех взрослых мамок в почти отстроенной церкви.

Грудничков оставили с Марьяновной в её "больнице", где она лечила хвори целебными травками, которые сама собирала и сушила. Малышню отправили на другой конец острова, чтобы они на мелководье искупались и позагорали под присмотром Светочки, Димона, Сеньки и Варьки.

В почти готовой церкви ещё стоял едкий запах нефтепродуктов от бывшего склада.

— Ну шо, вражина, ты нас и в воскресенье хочешь на работу погнать? Вкалываем на тебя, как наши предки при большевиках в колхозах, — крикнула щербатая Манька, которая после родов раздалась вширь и ещё больше прежнего похорошела. — Зачем нас собрал?

— Не на работу, Маня, а на учёбу.

— Мы и без тебя все бабские науки прошли.

— Откуда на малых детях синяки?

— Носятся как угорелые, вот и синяки.

— Как бы вам не носится как угорелым под плетью, садюги.

— Ой, напугал!.. Все грехи на нас повесил!.. Где гендерное равенство?

— Бабоньки, мне ли вам напоминать, что нет человека без греха… "Се бо в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя"… Чего глазки опустили? Думали, война всё спишет? Да, спишет. Забудем и не будем поминать вам прошлого, но при одном условии — будьте настоящими женщинами, матерями, хозяйками, а не сучками приблудными.

— Ты нас не сучи!.. На коленях перед тобой ползать не будем… Ты для нас не генерал.

— Я давно уже не генерал, а простой деревенский поп.

— Наши придут, мы сдадим тебя американцам.

— Прощения и искупления заслужит та из вас, кто родит и воспитает ещё пятеро детей.

— От кого рожать? От святого духа, что ли?

— Отпусти нас на волю, сатрап! — заголосили все.

— Уплывайте хоть на корыте. Только спросите у Павла, что осталось от человечества на нашей земле. Он половину России пешком протопал.

— Мы не верим фашистскому ублюдку! — крикнула Манька.

— А не вы ли фашистские сучарки-овчарки? Не твоя ли прапрабабка, Манька, маршировала по Львову с малиновым знаменем со свастикой и зиговала на портрет Гитлера?

— Да у наших баб хватит сил перебить всех вас, мужиков. А тебя, недомерок Петька, я между ног задушу.

— Манька, будешь говорить, когда дам тебе слово.

— Ух ты, генерал сраный!

— Да не генерал он, а председатель колхоза "Шлях до торбы".

— А теперь замолкли. Если надо, расстреляем всех до единой, — постучал Пётр карандашом по столу. — И не посмотрим, что кормящие.

— Мужики! Вам только с бабами воевать.

Пётр надолго замолк. Бабы поворчали и стихли.

— Успокоились? А то я ещё подожду. Хочу напомнить, что сахар мы выдаём вам для детей, а не для бражки, чтобы вы пьянствовали по ночам.

— А ты с нами пил?

— Фельдшерице мы выдали аптечный дистиллятор не для того, чтобы самогонку гнать.

— Слюнки текут, что тебя не угостили?

— Теперь о самом противном. Сексуальные игры с большими мальчишками — развратные действия в отношении несовершеннолетних. Ещё и дрессируете кобелей для сношений с вами. Хоть бы животных пожалели, они-то ведь безгрешные.

— Нам всем по тридцать лет. Нас девчонками на войну призвали. Хочешь превратить нас в старых коблух или подлизух?

— Мы вам простили предательство, службу в расстрельных командах. Подарили вам новую жизнь, а вы её сами же поганите?

— Ты что, сам господь бог, чтобы нам жизни раздаривать! Мы хотим жить и радоваться жизни, а ты из нас сделал крестьянок и воспитательниц над сопливыми рахитиками.

— Повторяю, пусть каждая испытает своё счастье на вёслах. Держать насильно не будем. Попутного ветра ей в спину!

— Ага, чтобы мы в пути с голоду подохли или утопли. Ты нас в Киев или Гомель отвези на катере.

— Нет больше Киева и Гомеля. Артёмка плавал туда и туда. Одни развалины. Людей нет. Бомбардировки длились тридцать лет без передышки.

— Не тризди!

Пётр побледнел, как перед смертью.

— Разговор не получился, а жаль. Придётся приступить к перевоспитанию. Павел!

— Да, Петька.

— Выводи женскую команду на воспитательную экзекуцию.

Гигант Павел щёлкнул кнутом по полу, как из пистолета выстрелил.

— Бабы! Руки за голову и выходи по одному.

— Ты ж менонит, морда твоя фашистская! Вам запрещено убивать и бить людей.

— Зверей и тварей можно, я это уже сам усвоил на опыте.

— Кормящих бить нельзя. Молоко пропадёт.

— Козье молоко дети пьют с года, а все ваши уже годовалые, — не по-доброму оскалился Артёмка. — Выживут и без позорных матёрок, убийц и развратниц.

На дворе ещё вчера мужики водрузили на круглом помосте столб с тележным колесом наверху.

— Карусельку детям соорудили!.. Не мужики, а няньки… Юбки наденьте!

— Нет, это вы юбки снимите, — сказал Артёмка, обычно добряк — ешьте меня мухи с комарами, но сегодня его аж трясло от злобы. — И всё остальное скидайте, а то насильно разденем. Это не карусель, а дыба на лобном месте. Живо раздевайтесь, суки, догола!

Связанные руки баб петлями прикрутили к колесу, а ноги к помосту. Манька укусила Павла и вырвалась, но он догнал.

— Не убежишь от меня, галицайская кровопийца. Я одну такую уже придушил. Протягивай руки, чтобы я связал.

— Повесить нас хотите?

— Есть будет за что, так и повесим, а пока считайте вашу житуху поганую за отсрочку смертного приговора… Артёмка, готов?

— Готов, дядь Паш!

— Тогда поехали!

Артём вертел круглый помост, как детскую карусель. Проворачивалось и колесо на столбе вместе с распяленными бабами. Пётр с Павлом хлестали бичами их жирные спины. Бабёнки оказались идейно стойкими:

— Да здравствует женский батальон смерти имени Марии Бочкарёвой!

— Вечная слава великомученику генералу Власову!

— Славься император наш Иммануил Первый!

— Русскому скоту — плеть, кладь и комбикорм!

После десятого удара они обмякли и замолчали. Заговорили мужики.

— Вот тебе гендерное равноправенство.

— Это тебе за няшный салон автомобиля в велюре.

— А это за кресла в том же салоне в кожаном исполнении с сексуальной подсветкой.

— Вот тебе ночной клуб для голубых и розовых.

— Вот тебе кавказские мальчики по вызову.

— Это тебе кружевные трусики из ЛондОна и ПОрижу.

— А это за талоны на сексобслуживание натюг.

На третьем круге власовские героини скисли, обмякли и завизжали, как свиньи. Полосовали вопящих власовок вдоль и поперёк, пока те не потеряли сознание. Потом их на простынках отнесли в "больницу".

— Марьяновна, через неделю поставь их на ноги. Прополка как раз подойдёт.

— Это блядво удавить мало было, Петя. Моих деток чудь не уморили.

— Удивляюсь тебе. Ты же сама мать, Марьяновна, как ты можешь говорить такое! Мы их перевоспитаем.

— Это не матери, а сучки перебеглые. Не перевоспитаешь, Петя. Горбатого только могила исправит.

— Кто знает, может, эти самые распоследние из последних баб на русской земле остались? Их доля — народить будущий народ. Бабе только дай нормальную жизнь без потреблядства, она на подвиг материнства сподвигнется.

— Из говна, Петя, народ не слепишь. Говняный от них род пойдёт.

— Бог Саваоф из персти земной слепил Адама, попросту из того же говна. Другого материала у нас не будет. Эти убийцы, пьяницы, блудницы смогут родить нормальных детей, если Он благословит.

7

Через неделю мужики окончательно переоборудовали длинный склад из красного кирпича с контрфорсами вдоль стен в церковь. Водрузили деревянный крест над входом. Внутри стояли лавки, как у протестантов, хотя соорудили, как смогли, даже иконостас без икон, царские врата, солею с амвоном. Свечей, конечно, не было.

— Кирха какая-то получилась, а не православная церква, — сказал Павел.

— Или баптистский молельный дом, — добавил яду и Артёмка.

— Не придирайтесь. Настоящий храм — место нисхождения Святого Духа. Люди давно забыли, когда он в последний раз к ним нисходил. Наверное, при святых апостолах. А с тех пор любая церковь — просто молельный дом.

— И ламаистский дацан?

— К ним нисходят демоны, я о христианских церквах говорю.

Выпоротые бабы с зажившими шрамами на спинах не проявляли признаков былого лихачества и блатняцкой задиристости, а сидели смирно, как мышки под метлой, с затуманенным взором. Но это было смирение перед законом уголовника с ножом в кармане, готового в любой момент пырнуть просто так из дурного расположения своего гаденького духа. Глаза их ещё выдавали признаки психической травмы после унижения и боли. Одни смотрели, будто в пустоту, другие блуждали невидящим взором по сторонам, словно никого и нечего не узнавая вокруг.

— Братья и сестры, хотели мы того или нет, а создали-таки общину выживания. С Божьей помощью построили церковь. Отслужили первую заутреню и причастились даров Господних. К нам вернулись наши болезные духом заблудшие овцы, все четыре. Поздравим их с духовным выздоровлением. Да пребудет над ними Благодать Господня! Аминь.

Батюшка Пётр стоял на амвоне в крашеном чёрном подряснике из мешковины и чёрном же колпачке. Иконостас пока был безликими, но уже теплились лампадки по углам. А сосновая живица в кадиле наполняла воздух в церкви почти что духом ладана.

— Мы благополучно перезимовали, слава Богу! Все детки живы и здоровы. В этом году распахали в два раза больше целины под зернобобовые культуры и картофель. Не голодаем, хотя и не едим от пуза. Ходим пока в обносках. Плетём лапти, как научила бабушка Марьяновна. Как будет вдосталь овечек, всех оденем в полушубки, валенки и бурки. Замочили коноплю, учимся её трепать, чтобы из пакли вычесать кудель. Зимними вечерами вы, бабы, будете прясть нить на веретене, чтобы к весне ткать посконь на рубахи и юбки. А там до льна дойдём, если ленок отыщется на других островах.

— Если прежде того не придут немцы. Тогда я тебя саморучно повешу, — не сдавалась одна из всех только упрямая Манька.

— Насчёт войны сведений не имею, но на всякий случай предупреждаю, кто бы ни пришёл на нашу землю, отвечайте, что вы мирные полешуки и ничего о войне не знаете, а живёте в глуши на болотах. И навсегда забудьте про быдловато-хамоватых хохлов, поляковато-подляковатых бульбашей и пьяниц-бездельников русаков. Мы теперь единый народ.

— Какой?

— Наши потомки придумают название. У нас всего мало, во всём нехватка, но есть бесценное сокровище — наша бабушка Марьяновна. Она ещё помнит, как устроены кросны, как вымачивать и трепать коноплю. Конопли по островам — целые заросли.

— Курить дурь предлагаешь?

— За курение дури каждая из вас уже знает, что от меня получит, как получили за самогонку и бражку… Нам нужны рядно для мешков или посконь для одежды. До начала урожайной страды мы должны заготовить достаточно конопли. Артём с мальчишками изготовит прялки и кросны. Повторяю, зимой женщины будут прясть и ткать.

— При лучине по старинке?

— Мимо цели, Маня… Керосиновые лампы есть в каждом доме. Ветряк даёт электричество только для радиоаппаратуры, пока бесполезной. Но для школы на освещение классов его мощности хватит. Человек промыслом Божьим стал венцом творения Господа только потому, что люди непрерывно учились. Добывать огонь, делать пращи и луки, строили дома и плавили металл. И у нас учиться будут не только дети, но взрослые, чтобы мы не озверели и не оскотинились. Наши болезные пока духом сёстры вообще бесценное сокровище. У нас есть химичка, учительница русского языка и литературы, фельдшерица, акушерка Марьяновна и зоотехник Маня.

— Марыля!

— Неважно, пусть Марыля. И мужчины у нас хоть куда! Пацан Димон — слесарь и кузнец. Артём — инженер от бога. Павел — дипломированный агроном. Есть у нас и настоящий поп.

— Кто?

— Тот, кто стоит перед вами.

— Ты такой же поп, как и генерал! — не унималась Манька. — Самозванец.

— Я закончил перед войной православную семинарию и был до призыва на фронт рукоположен в сан.

— Холостых попов не бывает!

— Я был женат, у меня росли дети.

— И где они?

— Об этом я никогда уже не узнаю, время такое… Главная ценность — наши дети, а главное наше сокровище — матка русской женщины. Норма деторождения в далёком прошлом была высокая — 12–15 на одну мать. Создатель завещал: "Плодитесь и размножайтесь". По моей суровой воле, хотите вы того или нет, жить вы будете теперь не в блуде, а законными семьями в своих домах, собираясь по воскресеньям для общей молитвы в эту церковь.

— Силком замуж нас выдашь?

— Мог бы и так. Но в природе среди животных самца всегда выбирает самка. Мы не пойдём против природы, чтобы не выродиться, Маня.

— Марыля!

— Выбор за вами. Самый молодой жених у нас Артём, мастер-золотые руки. Ему двадцать шесть лет. Кто согласен связать с ним свою судьбу по гроб жизни?

Вышла, чуть прихрамывая, писклявая фельдшерица Алла.

— Артём лупцевал меня больнее всех, а бьёт больно — значит любит крепче всех.

Марьяновна связала их руки полотенцем.

— Второй завидный жених у нас Павел. Ему уже тридцать шесть, но он настоящий богатырь. Кто согласен связать с ним свою судьбу?

Тяжело поднялась необъятная химичка. Самая высокая, здоровенная в груди и плечах бабища, "химдым" в войсках, а в миру учительница химии Полина Ивановна.

— Из всех ваших задохликов только один мужик как раз под мою стать. У меня сапоги сорок пятого размера. Только он меня учить по заднице поленом сможет.

Марьяновна связала руки второй паре и поставила их рядом с первой. До призыва на войну Полина была замужем за подполковником-особистом, родила ему близнецов. Потом родила девочку голландцу-военспецу по боевым отравляющим веществам, когда перешла на сторону врага. Предстоящее замужество совсем заморочило её сознание почти до умопомрачения. Ей просто не хотелось думать ни о чём. Она устала от войны и мечтала о тишине и покое. В семейное счастье она уже не верила. Но, может, сживутся ещё ладно без драк и скандалов. На большее она уже не надеялась. Любовь не про неё.

— Третий жених у нас Димон. Ему только пятнадцатый год, но парень вполне взрослый.

— Я согласна за него! — подняла, как в школе, руку учительница Наталья.

— Учительница ученика выбрала! Ему четырнадцать, ей двадцать семь.

Тут же вскочила Светочка и вырвала Димона из рук бывшей учительницы литературы.

— Тётка Натаха, я тебе его не отдам. Навек он мой!

— Тебе ж самой только четырнадцать!

— Зато у меня уже ребёнок есть. Венчай нас, дядь Петь, а без мужа я отсюда не уйду!

Димка заулыбался до ушей.

— Чужого байстрюка берёшь? — сплюнула через щербину в зубах злющая на девчонку Манька.

— Он мне не чужой, потому что Светкин. А скоро мы с ней ещё больше вашего народим.

— Нет, ну а чо вы меня в матери одиночки записали? — взорвалась Наталья с грудником на руках.

— Потерпи, Наташа!

— Ага, "потерпи, Наташа… вот приедет барин, будет свадьба наша". Не хочу терпеть!

Батюшка Пётр задумался.

— Когда-то в Европе тоже была тридцатилетняя война. Земля оскудела на людей. Тогда папа римский разрешил в Германии многоженство. Спроси у баб, может, кто и согласится принять тебя второй женой к своему мужику.

— Ага, знаю я этих жлобих. Они не только своим добром не поделятся, а ещё чужого прихватят. Тогда я назло всем выйду замуж за пацана Сеньку!

— Ему ж только тринадцать!

— Вот-вот четырнадцать, — поправил их сам Сенька, и юношеские щёки залились краской.

— Зато у него болт уже ого-го какой! Всех тёток перепробовал, — бессовестно заявила Наталья. — До войны российские звездихи выходили замуж и за внуков себе по возрасту.

— Будем считать, что мы этого не слышали в храме… "В гресе рождены есьмы…", — покачал головой батюшка Пётр. — Ладно, Натаха, этот грех возьму на себя. Сенька, хочешь тётку Наталью в жены?

— Да ещё как!

— Тогда становитесь рядом.

— А я? — вскочила уже заметно грудастенькая девчонка Варька.

— Тебе ж только одиннадцать, кавалеру твоему двенадцать.

— Да мы с Тишкой уже год как трахаемся как взрослые, — выпалила Варька и спрятала покрасневшую рожицу на груди Тихона. — У меня уже сиськи есть. Волосы растут под мышками и везде, где надо.

— А! — махнул рукой батюшка Пётр. — Одним грехом на душе больше — всё равно мне отвечать за все сразу. Становитесь в ряд с брачующимися!

— Может, и дошколят переженим? — зло прошептал Павло.

— Апостол Павел видел в браке спасение от погибели души. Возраст вступления в брак не указал.

Марьяновна покачала головой:

— Плохой из тебя поп, Петя.

— По-твоему, лучше и дальше поощрять детский блуд?

— В наше время такого не было.

— В ваше время как раз-то и установилось царство свободной любви и педерастии, Марьяновна. А мы теперь пытаемся уничтожить промискуитет.

— Чаво?

— Свободную любовь, дворняжью случку. А теперь — торжественное молчание. Совершается Божье таинство.

Все поднялись со скамей. Поп Пётр, в чёрном колпачке и подряснике из чёрной же крашенины обошёл присутствующих с кропилом и кадилом, искусно выполненным Артёмом и Димоном. Для кадила целый месяц собирали сосновую живицу. Обряд венчания был сокращён до предела.

— Венчается раба божья Наталья рабу божьему Арсению и наоборот… Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится мужа своего… Аминь! Совет вам да любовь! Веди, Наталья, юного мужа в свой дом к вашим детям.

— У меня свой только один. Трое приемышей.

— У вас теперь все дети свои. Объявляю вас мужем и женой и благословляю латунным крестом, отлитым Димоном. Если чистить этот крест каждую неделю землёй, то не отличишь от золотого. Следующая пара у нас…

Поп наскоро всех окрутил, поздравил молодожёнов и отпустил с миром.

— А свадьбы когда? — охнула Марьяновна.

— Свадьбы справим после уборки урожая зимой на святках. Летом и осенью не до гульбы.

Было ли это настоящее церковное таинство? Жизнь покажет.

В церкви остались только Пётр с бывшей власовской унтер-офицершей Манькой и её детьми.

— Ты что, подлюка, меня на смех всем бабам за яловку оставляешь?

Пётр вынул из-за пояска и согнул в руках плётку так, что косточки на кулаке побелели.

— Запугать удумал? Уже пужатая.

— Учить тебя, Маня, я в церкви не стану. Но за сараем снова отделаю так, что чертей своих забудешь, а святых и праведных припомнишь по именам и праздникам.

— По какому праву?

— По праву мужа.

— Ты мне не муж!

— Сейчас окручу и нас с тобой вокруг аналоя, хоть и грех то велий, но на войне без греха и шагу не ступишь.

— Я тебя в свою хату и на порог не пущу.

— А мы с тобой, Маня, будем жить в поповке при церкви, как и положено попу с попадьёй. С твоим новорождённым теперь у нас четверо детей, а потому будет десять, если Бог даст.

— Хто это мы? Я с тобою парой не стану! Глянь на себя и глянь на меня, сопля москальская. Ты шпендрик недорослый, а я файна красуня, слична кобета.

— Горько прошибла ты, Маня. Я не москаль, а донской казак по отцу и матери. И очень благодарен Лейбе Давидовичу, что он моих предков-казаков свёл на нуль, а то бы ещё появилась и кровавая Казакия атамана Петра Николаевича Краснова, превосходного писателя, но гада из гадов в душе. И вместо "трёх братских республик", Белоруссии, Украины и Росфедерации, появилась четвёртая сеструшка-потаскушка Казакия, которая бы сразу легла под дядю Фрица.

— Так тож нимци булы, чоловикы в файной хворме, а ты зрадник свойго народу, москалям запродался.

— А что мы с ними сделали, помнишь, с фашистами?

— Кровью залили и трупами закидали, от шо!

— Тупая ты, Манька, как голое колено.

— Не тебе мои коленки лапать!

— Любила капитана Кабанюка?

— Тож чоловик був справный, голова, руки, ноги и всё, шо причиндалилося, у норме. Но и шо с того, шо хотив ризати москалив? Их и так потрибно знищить пид корень.

— Папа, — дёрнула его за штанину старшая из сироток, отданных Маньке на воспитание. Она держала на руках младенца. — Пусть мамка злая и нас бьёт, зато я тебя любить буду и защищать. Она и немовлёнка своего не любит, а я люблю его и нянчу.

— Наша мамка хоть и злая, — прильнул к нему мальчик, — зато умеет делать петушки на палочке из лакрицы.

У меньшей девочки из носу тянули две полоски зелёных сопелек.

— Ты бы нос ребёнку утёрла, мать называется.

Манька нагнулась и фартуком закрутила нос ребёнку так, что из ноздрей выступила кровь.

— Я не мать клятым кацаплятам!

Пётр так и не понял, что с ним случилось. Даже не заметил, как он левым кулаком врезал в ухо наклонившейся Маньке. Та всей девяностокилограммовой тушей рухнула на пол. Пётр проклял себя, когда ударил Маньку сапогом в живот и ещё раз дал пинка по толстой заднице. Потом сел за стол для записок о здравии или вечной памяти, облокотился и обхватил лицо руками.

— Боже, согреших пред лицем Твоим! И это я в церкви под крестом… При детях.

Дети смотрели и не плакали. Когда Манька отдышалась, она подползла к Петру, обняла сапог и прижалась щекой к голенищу.

— Петрику, я тебе так кохаты буду, куды скажешь.

— Встань, не срамись перед детьми!.. Господи, прости и помилуй мя грешного! После этого мне и перекреститься зазорно. Таким, как я, надо месяц на ступеньках церкви выстоять, чтобы получить искупление… Лютый зверь я, Господи, а не человек после этого… Ну, встань, Маня!

Он обнял её за спину и за задницу, причём её ягодицы сжимались и разжимались, как под действием тока, когда он крепко и долго целовал её. От его поцелуя она чуть не задохнулась и долго не могла отдышаться.

Поп обвенчал сам себя с Манькой беглой скороговоркой. Новобрачная спросила:

— Что мне делать, Петро?

— Свари детям кашу, а я пойду дров нарублю. А потом перенеси все свои вещи из твоей хаты в нашу поповку.

— А кто в моей хате будет жить?

— Варька с Тишкой.

— Сцыкуха и сопляк?

— Маня, не доводи меня до греха снова.

— А мы с тобой где будем жить? Куда вещи таскать?

— Сбоку от церкви есть пристройка.

— Так то же три кладовки и коридор с кухонькой!

— Зато светлые и с целыми стёклами. И печка там голландская.

8

Шли дни и годы в трудах и заботах о простом выживании. И изматывающей учёбе в школе Жизни. Всё держалось на жестокой воле безжалостного батюшки Петра и палочной дисциплине. Бывшие горожане научились молоть зерно и выпекать хлеб. Ржаного хлеба через тридцать лет уже хватало всем на круглый год. Пшеничная булочка и манка — только детям. Про голод забыли, но курочка осталось вожделенным лакомством на столе. У воды выгодней водить уток и гусей. Зато промышленное рыбоводство поставляло до 70 процентов белка в рацион полешука. Пушное звероводство добавляло на стол мясо бобров и нутрий. Охотничьи угодья давали колбасу и консервы. Не бог весть какой деликатес, но пеллагры и белкового голодания больше не было. Нескладных лошадок и маленьких коровёнок берегли как зеницу ока. Под нож на мясо не пускали. Свиней откармливали только на сало. Лишь баранины и козлятины было вдосталь.

Вода с каждым годом спадала помаленьку. Из-под водной глади появлялись новые острова, а старые сливались в единую земную твердь. К иным дальним островам уже добирались посуху в засушливое лето. Зимой между деревушками на островах прокладывали санный путь. Приплывали на грубых барках-плоскодонках гости из далёких уголков Полесья. Братались, заводили обмен жалкими излишками. Делились семенами, картошкой, репой и скотом с почти вымершими деревушками на сухой земле. Лет через десять после появления церковной общины батюшки Петра стали устраивать первые ярмарки. Торговля шла на медные грошики-шелеги из "монетного двора" мастера Артёма.

Научились выращивать не только коноплю, но и лён, прясть нить, ткать холсты и отбеливать их на солнце. Чесать шерсть и делать из неё вОлну оказалось всего трудней. Но справились. По старинным книжкам научились вязать носки и свитера, а также пуховые платки из вычесов пуха коз. Шерстобиты и шаповалы сбивали войлок на валенки. Тачать сапоги сумели только не сразу, а как только научились обрабатывать кожи.

В открывшихся после спада воды посёлках и городах нашлись цистерны с топливом, угольные склады, даже нетронутые баллоны с газом. Освобождали от метрового слоя ила станки старинных заводов. Подбирали каждый болт, каждую гайку и отмывали от грязи любой инструмент.

Вошли в возраст внуки и правнуки. Они уже не слышали рёв ракет и самолётов в небе, а сами самолёты знали только по картинкам. Учитель, преподаватель и мастер производственного обучения по наказу церкви оставались самыми уважаемыми людьми. Учиться и пополнять знания заставляли каждого до 60 лет, потом дед или бабка передавали знания внукам. Поиск знаний и умений оставался главнейшей целью для всех и каждого. Отовсюду поисковики в первую очередь приносили промокшие книги и альбомы. Их сушили и восстанавливали лист за листиком. Но в них всё больше было непонятного.

Разумеется, община батюшки Петра не могла бы так быстро подняться да и просто выжить, если бы не стратегический склад из древней советской эпохи. Бесценными оказались кирзовые сапоги с высокими голенищами. Совсем недавно научились из серы, угля от ивовых веточек и селитры делать дымный порох. А до этого охотников выручали старинные патроны, которые, правда, всё чаще давали осечку. Но как только химзаводы выдали первый аммиак и нитроцеллюлозу от дымного пороха отказались.

Полешуцкие деревни всё ещё напоминали поселения забытой эпохи царизма — крытые дранкой, тростником или даже соломой срубы с земляным полом. Но в посёлках на высоких сухих местах, уже ставили двухэтажные дома. Не везде было электрическое освещение, зато керосиновая лампа стояла в каждом доме. Монумент "Три сестры" давно смыло, так что о дружбе мертворождённых российского, белорусского и украинского народа юные полешуки уже не помнили.

Круторогих волов тут не заводили, потому что земли были бедные. Пройдись по ним поворотным плугом, так весь песок и глина выверзнутся наружу, а тонкий слой серозёма уйдёт вниз. Поэтому пахали на лошадках лёгкими плужками местной ковки, а кому повезет, тот и мини-трактором разживётся. Хотя древней техники оставалось всё меньше — не было запчастей.

Отстроили и города. Правда, деревянные. Брянск, Клинцы, Мозырь, Коростень, Овруч, Чернигов. Основным средством сообщения между городами оставались моторные, а чаще гребные лодки.

Народу с годами прибывало. Деревушки всё плотнее обжимали обсохшее Полесье. Пришлых чужаков с юга и востока было совсем мало. Всё больше свои полешуки. Дикие, вечно голодные лесовики из сухих мест тоже тянулись на довольно сытое Полесье.

Прежняя дикость землянок и нор у реки ушла. Не было уже деревни без школы, больницы, кузницы и церкви. Церквушки стояли друг от друга на расстоянии слышимости колокольного звона. Без золочённых куполов и икон в серебряных окладах. Внутри поставлены лавки, потому что в церкви не только служили обедни и читали проповеди, но и обсуждали дела местного жизнеустройства. Богослужебные книги были, а вот книг для святочтения на дому не хватало. Научились делать бумагу из тростника и чернолесья, но не хватало легкоплавкого металла для отливки литер и набора текстов. Молитвы переписывали на местной бумаге, которую сто лет назад назвали бы обёрточной.

В небе не видели самолетов, а на автомагистралях — ни грузовиков, ни легковушек. Зимние морозы и летняя жара привели автомагистрали с твёрдым покрытием в жалкое состояние. Железные дороги заросли, рельсы заржавели. Никаких тебе гостей из дальних волостей.

Тридцать лет медленно и трудно продвигался технический прогресс. Электрификацию сдерживало штучное производство турбин для малых гидроэлектростанций. Керосиновые лампы уступили место шаровым. Появились наручные телефоны, но только с чёрно-белыми экранами. В глубинке они были только у деревенских старост и председателей сельсоветов. Зато интерактивные экраны висели на стене в каждой хате. Они показывали выступление художественной самодеятельности, передавали новости любого земства. До художественного кино полешуки ещё не дошли, но пьесы на экранах разыгрывали. По этим же экранам можно было дозвониться до родственников и переговорить с ними. Правда, изображение на них было нечёткое.

Многое и многое не нравилось полешукам. Свирепый митрополит Полесский по-прежнему заставлял учиться старого и малого, проповедуя, что постижение новых знаний — залог выживания народа. Неграмотных давным-давно не осталось. Не очень нравилось и обязательная военная подготовка для мужчин с ежегодными учебными сборами зимой. Армии не было, но каждый военнообязанный держал в доме оружие и боеприпасы. Знал место сбора на случай мобилизации, свой взвод, роту, батальон. Попечителем военной академии был сам митрополит. Офицеры-выпускники сразу уходили в запас, но военное дело им не давали забывать ежегодные сборы и учения.

Военной угрозы не было ни с какой стороны, но всё же вахтовики на угольных копях пустынного Донбасса и Харьковского газового месторождения изредка сообщали о попытках грабительских налётов неизвестных всадников "кызылбашей" — бородачей в красных фесках. Бороды они красили хной. Приходилось обучать военному делу горняков, чтобы каждая вахта могла в случае опасности превратиться в боевую группу быстрого развёртывания.

Полиции на Полесье как таковой не было, но суровый суд общин приговаривал к телесным наказаниям за малейшее нарушение общественного порядка, семейный скандал и тем более за пьянку с дракой. Все понимали, что угроза голода не ушла. Перегонять зерно, картошку или свеклу на самогонку — страшное преступление. Полешуки позволяли себе только бражку и самодельное пиво на праздничных столах.

9

В этом году в начале октября выпали погожие деньки без дождей и ветра с температурой за плюс двадцать в полдень. Настоящий подарок для сельскохозяйственных общин, где из-за недостатка сельхозтехники вечно не хватало рабочих рук, отчего часть урожая уходила под снег.

Совсем старенький и ссохшийся митрополит всего Полесья Пётр в подряснике и чёрном колпачке вместе с мироуладчиком самоуправляемых общин Полесского края Павлом стояли в парке на кованом мостике, перекинутым через декоративный пруд, и любовались радужными карпами и сине-красными вуалехвостыми толстолобиками, выловленными у наполовину затопленного ещё Чернобыля. Павел в чёрном костюме-тройке остался статным седым красавцем даже в преклонных летах. Рядом с ним митрополит в льняном подряснике казался древним старцем, хотя был его сверстником.

— Петька, как другу тебе говорю: у нас тебя не любят. Особенно раздражает твой наказ всем учиться до шестидесяти лет и по телевидению распространять в первую очередь не развлекуху, а новшества вплоть до удобного устройства компостной ямы для органических удобрений. Мало развлечений и удовольствий для населения.

— Нашими удовольствиями нечистый питается.

— Люди хотят видеть скоморохов, хотят почаще смеяться и дурачиться.

— У нас не теократия, а я не папа римский, чтобы самодержавно править прихожанами. Не я определяю политику телевидения. Миром правят советы общин. Но тут я останусь безжалостным и жестоким — без знаний мы вернёмся сначала в античный разврат, потом в каменный век и выродимся в матриархате вплоть до людоедства. Пляски полуголых девок на экране придумали американцы в Великую Депрессию, когда люди мёрли с голоду миллионами. Старались отучить их задумываться над причинами всех бед. И чтобы не догадались, что любой финансовый кризис — верный способ опустошить карманы бедняков и превратить их в нищих. У нас, слава богу, все сыты, хоть и без роскошества.

Митрополит брал из бумажного кулька пропаренные горошины и крошеные сухарики и кидал их здоровенным рыбинам.

— Наши старухи всем нашёптывают, что ты старый кровопийца, только притворяешься смиренником. Власовского капитана Кабанюка превратили чуть ли не в легендарного великомученика. Шепчут старухи, ты его специально взорвал в бункере, чтобы захватить власть над нами.

— Пусть думают что угодно обо мне, Павло. Думать полезно. И ещё полезней позабыть, кем эти почтенные матроны были в молодости. Кыш, бездельники! — крикнул митрополит высоким, чуть ли не детским голоском.

К мосту устремились дикие утки и отпугнули красивых рыб.

— Вот тебе, Павло, и опасный симптом — утки перестали улетать на юг. Этим попрошайкам еды и зимой хватает, их подкармливают до сытости. Значит, дожились мы до скромного достатка. Остался шаг до роскоши.

— Так радуйся, что ты землю русскую на Полесье из грязи болотной поднял, людей накормил и обустроил. Ты, Петька, смертную казнь и телесные наказания на лобном месте не думаешь отменять?

— Нет, такого не будет, пока я жив. И порку у позорного столба оставлю. С годами недовольство подавленных нашим мироустройством самоуправляемых общин лихих индивидУев будет только возрастать. Вплоть до захвата власти психокинестетиками и приматистами. Звериные инстинкты никуда не делись.

— Телесное наказание уже отжило, старо, раздражает людей.

— Зато жива генетическая память о первобытном зверстве. Только отвернись на минутку, вновь появятся рабовладение и прямой грабёж беззащитных, бабы захотят случаться с первым встречным-поперечным, с животным, а про извращенцев и маньяков я уже не говорю.

— Эх, Петя, оттого ты такой женоненавистник, что тебя в молодости девки не любили.

— Я для них был всегда зануда и праведник. Семинаристу и попу не пристало на женскую красу заглядываться.

— И ещё наши старухи тебе власовцев припоминают, которых ты спалил живьём на старом острове.

— Их и так натюги бросили подыхать голодной смертью, а что тех власовцев нашим старухам жаль, так то ещё Христос велел любить врага своего. Пусть их себе любят этих покойников-предателей.

— Твоя Манька тебя люто ненавидит, моя Полина мне сказала. Кабанюкову любовь, видно, не забыла. Она тебе перед смертью даже стакана воды не подаст.

— Знаю. Мы троих приёмных, её байстрюка да пятерых своих детей вырастили. Хорошими людьми стали. И на том ей спасибо. А сама она ветеринарную службу и зоологическую науку так поставила, что миллионы людей голода не знают. Культурное лосеводство — её заслуга. У нас котлеты каждый день на столе. Отдельное спасибо ей за рыбоводство. Десяток десятикилограммовых карпов выкормить дешевле, чем свинью весом за центнер. А питательные и вкусовые свойства у прудовой рыбы выше. И вообще из наших бывших власовок вышли достойные дамы. Кто нам школу, медицину и химию поднимал? По гроб жизни им благодарен буду. А вон и наши красавцы! Смотри, как величаво плывут.

Утки кинулись по сторонам кто куда, когда подплыла пара чёрных лебедей с двумя почти взрослыми, но ещё покрытых грязно-серым пухом птенцами.

— Вот уж точно самые настоящие гадкие утята, — улыбнулся Павел. — Это их родителей привезли из Харькова орнитологи, которых спасли от голода наши газодобытчики?

— Парочка совсем молоденькая. Это правнуки тех привезённых.

— Геройские ребята, эти харьковские орнитологи. Сохранить лебедей, когда на развалинах города даже людей жрут от голода!

10

Высокие берёзки по берегам пруда стояли ещё совсем зелёные, но по воде уже плыли первые жёлтые листики ольхи.

— А вон тритоны красно-зелёные, видишь, Петька? Эти сами собой вывелись.

— Уже не вижу. Подслеповатый стал. А ты, Павло, раз у тебя глаз такой зоркий до сих пор, лучше загляни внутренним взором в наше будущее.

— Ты, Петька, поп, а из меня гадалку хочешь сделать? Грех ведь.

— Я, Павло, не из долгожителей. Как меня не станет, ты не дозволяй городам разрастаться. Сто тысяч — крайний предел. Первый же мегаполис — звоночек о приближении конца цивилизации.

— Большие города порождают большую культуру.

— И потомственных бездельников — угнетателей, кидал и обирал, наркоманов, карманников, тунеядцев, иждивенцев и маньяков-душегубов. Идеальный город — посёлок городского типа при заводе, где живут только созидатели и труженики. Цивилизация пресыщенных развлечений — погибель миру сему, о чем глаголали пророки. Человек должен созидать и творить, а не смеяться и дурачиться, как ты этого не понимаешь? Ты же Главный управитель возрождённой земли русской.

— У нас Полесское содружество самоуправляемых общин, а не государство с легитимным насилием карательных органов в угоду правящей властной вертикали. Управителей больше нет. А я всего-навсего мироуладчик самоуправляемых общин Полесского края.

— Признайся, среди твоих чинуш становится всё больше и больше желающих повелевать и властвовать?

— Прав, Петька. Мне всё трудней становится удерживать столоначальников в сельсоветах от панских замашек.

— Почаще их прилюдно стегай у позорного столба и вздымай на дыбу. Секи безжалостно за взятки. Головы руби самым жадным и властным. Это и есть естественное продолжение эволюции вида гомо сапиенс. Удаление из генофонда генов хищных особей.

— Это не цивилизованные методы мироустройства.

— Ты же учёный, доктор наук. Люди говорят, гены пальцем не заткнёшь. Пока в человеческой среде не выведутся наследственные хищники, от коррупции и уголовщины нам не избавиться.

— В отличие от тебя я знаю, что генетика — лишь частный случай теории наследственности. Среди обычных людей в одной и той же семье рождаются потомки хищников и травоядных. Наши предки были не ангелами, а звероподобными страшилами.

— Согласен, Павло. Нас пока спасает бесплодность нашей земли и страх перед голодом и войной. А если люди забудут этот страх, когда выйдем на пустующие на юге чернозёмы? Появится переизбыток пищи и топлива. Вот тогда твои пресловутые "гены" и скажут: "Хочу пануваты, и шоб мени за то ничого не було!" Разве я тебя не просил все силы академии наук бросить на изучение коллективного и индивидуального бессознательного, массовой и социальной психологии, зоопсихологии?

— Без монографий и просто учебников? У нас и так поисковые группы без дела не сидят. До сих пор со дна повсюду книги вылавливают. Но сам знаешь, разработки по любому разделу психологии ещё сто лет назад засекретили во всех странах.

— Можно научиться выявлять социальных хищников, психокинестетиков и приматистов и опытным путём.

— Ты за психосоциальную сегрегацию? Она практиковалась в давние советские времена. Школа подавляла в детях агрессию и алчность. "Пахану" дворовых мальчишек вдалбливали учителя и взрослые, что дальше сантехника он не продвинется. И чем закончилось? Зоопсихология взяла верх. Волк в овечьей шкуре научился продвигаться по карьерной лестнице. Полуграмотный хитрила становился миллиардером. Двуногие звери захватили собственность и власть.

Митрополит Пётр высыпал почти весь кулёк с горохом и сухариками в воду. Лебеди и лебедята выставили хвосты и красные лапки наружу, а под водой их головы на длинных шеях собирали клювами горох в иле на мелководье, а на уплывающие сухарики лебеди не обратили внимания.

— Царственная птица. Величавая в любой позе.

— Вот про величавость и поговорим. Что у нас, Петька, за митрополит такой, если в заношенном подряснике ходит и разъезжает на двуколке без кучера? Мы же тебе из Чернигова пригнали роскошный лимузин. Полгода его восстанавливали.

— Я отдал его в политехнический музей.

— Ну и зачем?

— Не перевелись ещё жадные до власти и богатства индувидУи. Не хочу распалять их зависть. И мой клир не исключение. Дай им волю, попы снова обирать народ начнут, как в старину. Вот я и подаю им пример скромности и смирения. А не поможет мой пример, так на главной площади пока ещё лобное место стоит для острастки зарвавшихся. И вообще, Павло, зубы мне не заговаривай моим величием. Я не "моё высоко преосвященство", а духовный наставник или просто "батюшка".

Митрополит скомкал бумажный кулёк, сошёл с мостика сунул его под нос своей лошадке, привязанной у дерева:

— На-ка, там ещё и тебе похрумкать осталось. Ты же любишь посолонцевать. Садись, Павло, рядом и расскажи по дороге, почему у нас так туго с техническим прогрессом.

— Не так уж и плохо у нас с техникой, — ответил Павел, когда двуколка застучала по камням мостовой. — Работают и строятся малые гидроэлектростанции, крутятся ветряки, солнечные панели повышают отдачу электроэнергии.

— Как при царе Горохе.

— Ходят поезда.

— На древних паровозах.

— Летает малая авиация.

— Пока двигатели ресурс не выработают.

— Работают заводы.

— Малотоннажные химия и металлургия. Нет металлургических комбинатов и прокатных станов. Нет машино- и приборостроения. Я, Павло, наверное, умру и не дождусь твоих аэрофотоснимков.

— Зря ты так. Мой солнцелёт как раз завершает облёт европейской части русской земли. Вот-вот получим снимки.

Лошадку трусила мелкой рысью вдоль длинного и узкого озера по улице, застроенной стандартными двухэтажными домиками на четыре семьи. От высотного строительства отказались раз и навсегда.

— Надо было ставить на твой солнцелёт нормальные видеокамеры для передачи данных в режиме реального времени.

— У нас есть спутники для передачи изображения или вышки для радиорелейной связи по всей Русской равнине?

— Тогда хотя бы поставил старинные камеры для аэрофотосъемки, чтобы на снимках было высокое разрешение.

— И мой солнцелёт с солнечными батареями на пятидесятиметровых крыльях потянет этот груз на своём электромоторчике? К тому же нам так и не удалось восстановить технологию получения фотобумаги и плёнки.

— Да построй ты примитивный кукурузник с двигателем внутреннего сгорания. Люди на таких бипланах через Северный полюс перелетали. Ты же ещё и президент академии наук, а не только главнуправитель, не забывай.

— Скорей всего ректор учебной академии, а то и сельхозучилища. Ни один кукурузник не пролетает в воздухе целый месяц без дозаправки.

— В конце 19 века буквально из ничего родились кинокамера и автомобиль. А что у нас вылупилось ценного за тридцать лет?

— Кинокамера родилась из часового механизма и подзорной трубы, а автомобиль из кареты и паровой машины. Подшипники, спицы, шины, рессоры — всё уже было. Любые марки стали и проката в любой стране купишь. Осталось поставить двигатель внутреннего сгорания — авто готово. А ты хочешь развить тяжёлую промышленность на пустом месте в болотно-лесной глуши.

— Мы не маленькая сторонушка, нас 16 миллионов, есть харьковский газ, донецкий уголь, полесская нефть, болотная руда.

— 28 миллионов, по последним данным, Петенька. Отстал от жизни, телевизор не смотришь. А с лесовиками, живущими зверским языческим обычаем, все 50, миллионов. Они же к нам тянутся, значит, нашими будут.

— Из истории известно, что когда-то крохотная Северная Корея делала атомные реакторы, строили боевые корабли, запускала спутники.

— И имела под боком две дружественные супердержавы — Россию и Китай. Ну как в тебя, Петька, вдолбить, что после перехода человеческого общества через новую дикость технологии не имеют обратной силы, они не восстанавливаются. Чтобы ковать мечи и кольчуги нужна была страна, покрытая домницами. Посмотри по старым картам, сколько на них деревень под названием Рудня.

— Зато у нас переизбыток металлолома.

— Да у нас есть маленькие сталелитейные заводы. Металлургия, химия высоких температур, не познаётся за десяток лет. Мы пока ещё можем починить старый трактор, запустить его, но сделать самый примитивный двигатель внутреннего сгорания — нам не под силу. Будут у нас и свои технологии металлопроката, но без старинной гигантомании. А двигателям внутреннего сгорания для автотранспорта давно место на свалке… Погодь, Петька, мне звонят… Ага, мой солнцелёт всё-таки сел.

11

Павло раскрыл папку компьютера и показал картинку.

— Ну и что там разберешь? Я же просил тебя, Павло, восстановить хотя бы монитор на старинных светодиодах. А твоя биохимия на экране — размазня соплями по стеклу.

— Погодь, чуток, сейчас снимки пропустят через компьютерные фильтры. Вот видишь, даже поезд с паровозом под Воркутой теперь можешь различить. Значит, русские не перевелись и там.

— Вижу. Зато нечернозёмная полоса России — сплошь девственный лес. Точнее, чернолесье и кусты. А Прибалтика? Что за кошмарные привидения по берегу в Юрмале бродят?

— Думаю, это женщины в парандже.

— Да, точно. Вот одна и просто в чадре. Согласен. Прибалтика — уже мусульманская? Русские иуды, борцы за независимость стран Прибалтики, получили свои тридцать серебряников и сидят в ошейниках на цепи у бабаев. Покажи теперь Киев, Павло.

— Вот тут он был когда-то… А теперь на его месте такую плотину на Днепре отгрохали! Это ж сколько техники надо задействовать.

— Паша, не бульдозеры работали. Просто прошли удачные натуриспытания тектонического оружия. Киев с его холмами и небоскрёбами просто как ножом бульдозера сдвинули на два километра и запрудили Днепр так, что всё Полесье с Припятью и Десной оказались под водой, киевское водохранилище превратилось в целое море.

Помолчали, пока Павел отлаживал резкость изображения.

— Ещё и нашим правнукам придётся по болоту хлюпать, пока Днепр новые русла пробьёт, — покачал седенькой бородкой митрополит. — А что в Одессе, покажи? Какие-то круглые дома. Я такие видел в молодости на Кавказе у православных турок.

— Нет, ваше высокопреосвященство, это африканские хижины.

— Я же запретил средневековые иерархические величания. Любой священник — просто батюшка.

— Что, и пошутить нельзя, Петя? А африканские хижины потому, что африканка на снимке несёт канистру с водой на голове. Это что, чисто одесситские штучки?

— Согласен. Наверное, на южнорусские земли когда-то перевезли беженцев из Чёрной Африки.

— Как и арабов в Прибалтику. Разгрузили старушку Европу. Интересно, что у них теперь творится.

— Ностальгия по священным камням Европы?

— У меня там родня осталась, между прочим.

— Ну и быстродействие у твоего компьютера на живой нейроткани!

— У нас нет элементной базы для производства полупроводников, Петя.

— Давай-ка левее по карте. Что за бизоны по молдавским степям бродят?

— Судя по рогам, Петя, это туры.

— Они же вымерли! То есть их выбили одновременно с бизонами.

— Видать, не всех. А вон тарпаны настоящие. Это не домашние лошади.

— Природа лучше знает селекцию. Умеет возрождать вымершие виды… Павло, когда думаешь сделать облёт Западной Европы?

— Куда ты, Петя, нас торопишь? Солнцелёт мы ещё месяц будем ремонтировать, солнечные панели до ума доводить. Зато у деда Артёма пацаны обещали на этой неделе спустить на воду девять крытых моторок с каютой. На магнитоиндукционных водомётах со струйными рулями под парусами из солнечных панелей. Пусть сначала попробуют пройти по Неману, Западной Двине, Дону и Волге.

— Под парусами. Он ещё ветряную мельницу не обещал тебе построить на солнечных панелях, Паша?

— Зря смеёшься. Идея перспективная. Первый вертолёт был детской игрушкой, как и конная повозка.

— Вот ты обещался на следующий год спутник на орбиту запустить. Разве твоя компьютерная бионика выдержит жёсткое космическое излучение и ускорение 15g?

— Нейроткань, например, на базе микрогрибов к проникающему излучению почти что нечувствительна. А ускорение нам ни к чему. Нам нужен компактный и ёмкий химический или космоэнергетический реактор для антигравитатора. Загляни к нашим физикам. У них в лаборатории уже год как четырёхтонная скала в воздухе висит. Правда, антигравитатор сжигает энергию целой районной гидроэлектростанции. Вот закончим разработку компактного спин-генератора, тогда запустим первый спутник. Старые технологии теряются безвозвратно — это аксиома технического прогресса, Петя. Нам ничего не оставили древние финикийцы, индусы и американские индейцы. А умели они больше нашего. Нужно изобретать своё.

— Дед Артёмка вот так запросто пустит почти безоружных парнишек в плавание по рекам? За одно твоим академикам скажу спасибо — вашу дальнюю пситехносвязь ни с чем не сравнить. Но психоиндукционное оружие — просто смех. Гарантирует поражение живой силы противника на расстоянии до пятидесяти метров.

— Первые пистоли били на десять метров, поэтому и дуэлянты сходились на десять шагов. Ты, Петя, не только духовную семинарию, но и две военных академии закончил. Неужели тебе не понять, что автоматам, пулям, боевым ракетам и пушкам уже сто лет в обед, точнее, две тысячи лет. Этим технологиям место на свалке истории

— А лазеры почему игнорируете?

— Лазер — оружие только для космоса. В атмосфере не действует. На перспективу можно разрабатывать гравитационный разрыв боевой техники при микросдвиге массива пространства-времени. В результате получаем мгновенный разогрев твёрдого тела или пространства до двух тысяч градусов и в результате — неугасимый пожар. И наши плазменные решётки с двойным смещением для отражения атаки с воздуха весьма даже эффективны.

— Только вот нет внешнего врага, чтобы провести натурные испытания. Тридцать лет как ни одна ракета на нас не упала. А транспорт так и остался на четырёх колесах, как в Древнем Риме. Нам он не годится на болоте. Вертолёты и самолёты канули в прошлое — опасны и жрут много топлива. Машина-кузнечик вашей разработки — просто смех.

— Скаколёт? Зря ты так. Импульсный движитель обещает нам дать перспективный вид транспорта. Импульсная переброска грузов наземным способом — как раз то, что надо на наших просторах. Дороги с твёрдым покрытием мы не скоро проложим.

— С этим, Паша, ещё могу согласиться — как легковушка ваш скаколёт может пригодиться. Но ваша установка для переброски многотонных грузов — это же настоящая царь-пушка. Как вы затормозите летящий вагон с гигантской кинетической энергией в месте назначения?

— Точно так же, как мы останавливаем любую боевую ракету и даже гаубичный снаряд на излёте. Это уже вопрос не техники, а технологии. Торможение силовым полем.

— Вам бы сначала создать полноценный станочный парк да систему профтехобразования.

— Это, Петечка, задача не на одно десятилетие. Нам бы рабочих рук и мудрых голов побольше, ну, хотя бы миллионов сто.

— Будет и сто, но не при нашей жизни. Так когда обещаешь показать мне Западную Европу?

— Ты думаешь, я не хочу взглянуть на родную Германию хоть одним глазком? У меня там жена, дети, а наверняка уже и внуки с правнуками.

— Ты никогда не говорил, что был женат до Полины.

— К чему ковырять незаживающие раны! Может, и Германии давно нет. Чума много раз делала из Европы пустыню. А если эти натюги сдуру применили боевые вирусы против России и сами передохли от них? А мы отсиделись в болоте, выжили.

— Не будем гадать, Павло, куда делись европейцы и американцы. Получишь аэрофотоснимки, тогда поговорим. Возможно, целая историческая эпоха мимо нашего болота прошла.

12

Детский оздоровительный городок на берегу лесного озерка в сосновом бору уже месяц как опустел — летние каникулы закончились. Теперь это замысловатое сооружение с его расписными теремами и купальнями отражалось в неподвижной глади воды. Отражение было куда красивей, насыщенней цветами и точнее, чем сам городок наяву. Митрополит остановил лошадку и пристально всматривался в каждую чёрточку опрокинутой картины теремков и башенок на озёрной глади.

— Смотри и любуйся, досточтимый батюшка, как чётко природа умеет отображать любую картину. С начала войны, прошло уже шестьдесят лет, а наши историки в твоей любимой военной академии не могут досконально изобразить даже карты военных действий.

— Досконально никто не сможет, уважаемый академик Паша. Для этого нужна работа в архивах, а их, наверное, уже и нет в природе. Все документы, думаю, уничтожены.

— Я, Петя, был на войне простым машинистом и видел перед собой только разбегающиеся железнодорожные пути. Ты был офицером, стал генералом. Тебе наверняка по сообщениям секретной связи и в приказах военачальников могла предстать перед глазами реальная картина войны.

— Секретная связь и шифрованные донесения для того и созданы, чтобы сбивать с толку. Никакой Третьей мировой войны не было. Никто её не объявлял. Было просто избиение младенцев.

— Петя, мы не на диспуте теологов. Можно обойтись без библейской лексики?

— Можно.

— Так что это было?

— Широкомасштабные, можно сказать всеобъемлющие, даже глобальные мероприятия по окончательному решению русского вопроса. Это Европа, где всё просто, как три рубля. Не Восток, где дело тонкое. Не Китай, где дело тёмное. "Если англосакс что-либо захочет, он берёт без спросу", говорят англичане. "Путь германскому плугу прокладывает германский меч", говорят немцы. Вот и вся подноготная последней войны. Мы с тобой даже не знаем, закончилась ли она и чем закончилась. Из нашего болота ничего не видно.

— Но у любого процесса, помимо причины, должно быть начало, точка кристаллизации, если хочешь.

— Точка кристаллизации зародилась в Прибалтике. Русские жлобы, в том числе и Кёнигсберге, хитровато смекнули, что если побольнее пнуть Москву заодно со всей руснёй, то Берлин, Париж и Вашингтон отвалит им пряников полный подол и с распахнутыми объятьями примет в дружную семью европейских народов. А остальным русским покажет фигу с маслом. Каждому из вырусей достанется свой кусочек вкусняшки. И всей широтой русской души эти русачки поддержали борьбу за независимость прибалтов и Восточной Пруссии.

— Ну а дальше пошла цепная реакция, как всегда при кристаллизации?

— Конечно. Русские на юго-западе удумали, если перейдут на местечковую мову галицаев, ворота в Европейский Союз для них распахнутся сами собой. Особенно, если взять оружие и побольше перещёлкать русских родственничков. На виду у иностранных видоеоператоров, чтоб зафиксировать их геройство. Тут целый орден "Виртути милитари" от Варшавы светит. Ну и побили родню, насколько силёнок хватило. Последними поднялись братки-белорусы, потомки москалей, которых завезли восстанавливать Минск из руин, потому что коренные белорусы хорошо обустроились в России, где были в эвакуации, и возвращаться на развалины не захотели. Остались только коренные жители из деревень на дальних болотах. И отродье фашистских коллаборантов.

— Но почему не было официального объявления войны, Петя?

— Не кипятись. Когда поляки в Смуту захватили московский кремль, Россия и Речь Посполитая находились в прекрасных дипломатических отношениях. Тогда против русских воевали казаки и вооруженных сброд из босоногой шляхты. И на этот раз никто никому войны не объявлял, потому что её закрутили вооруженные бандформирования — добровольческие батальоны. Прибалтийский ландсвер с крутыми латышскими айзсаргами, литовскими добробатами "Альгирдас" и "Миндаугас", хотя ни Хельгард, ни Миндвег никакого отношения к жемойтам не имели. И наконец эстонские "Лесные братья"-метсавеннады из Нарвы, где леса и эстонцев нужно ещё и поискать с фонарём надо. Этот добробат состоял из русских, как и все остальные. От Прибалтики до Украины русские пошли на русских. Им на братание с востока шли российские власовцы, ряженые белогвардейцы и казаки. Солдаты во всех добробатах были русские, только офицеры и военспецы были из натюг.

— Не представляю, как один карательный батальон может захватить оперативный простор.

— Я под землёй в бункере получал сведения по каждому направлению. Прибалтийский ладсвер захватил Псков и Новгород. "Карелы" — Заонежье и большие пространства за Ладогой. Карельские бойцы, стремящиеся в Архангельску, разумеется, ни слова не знали по-фински. Все они тоже были русские. Белорусские соединения "Армия крэсова", добробаты "Кастусь Калиновский", "Погоня" и "Войско литвинове" тоже отдавали приказы только по-русски. Они оттяпали Смоленщину и Брянск по самый Можайск и Калугу, бывшую отчину Ольгерда, которого былые белорусы не хотели признавать за литовского Альгирдаса. Украинские добробаты прошили без сопротивления весь Северный Кавказ вплоть до устья Урала-реки, который им не дали форсировать русскоязычные казахстанцы, те, что восстановили семиреченское казачество.

— А доблестные войска Российской Федерации?

— Сохраняли полный нейтралитет, когда добробаты сносили с лица земли города и сжигали русских обывателей. Охраняли потомственную партаристократию, родом из компартии Советского Союза, в их дворцах. Власовцы, каких ты увидел сразу после нашего знакомства, вдруг вылупились, как из-под крапивного куста, во Владимире, Рязани и Нижнем. Сдуру схлестнулись с татарами и башкирами. И те им здорово наваляли, за что тюркам большое спасибо.

— А верховный главнокомандующий?

— Президент Росфедерации уморительно острил на пресс-конференциях с иностранными журналистами, называя бесчинствующие банды "потешными войсками", а боевые действия на фронтах — локальными стычками гопников-переростков. Дескать, стоит президенту щёлкнуть пальцами, и бандиты разбегутся. Но маленьких трогать низ-з-зя! Демократия, понимаешь, гуманизм и самоопределение наций. Министр иностранных дел Петров, у которого папа был чистокровный грузин, а мама — чистокровная армянка, не уступал президенту в остроумии и с ловким вывертом срезАл каждого журналиста, который затронет тему "агрессии России" против самопровоглашенных стран, стремящихся в Европу. А независимыми республиками вдруг, как по команде извне, объявили себя все области и края России.

— А пресловутый "путч маршалов"?

— Добробаты разного пошиба заняли европейскую часть России всего за два месяца, а российские солдаты продолжали отсиживаться в казармах при ВИП-городках по приказу верховного главнокомандующего. Страна пылала и изнывала от мародёров. Натюги вывозили самое ценное сырьё, ты сам это видел. Президент продолжал отжигать шутки на публике, премьер заразительно смеялся, когда журналюги задавали вопросы о войне, министр иностранных дел просто цвёл от счастья, когда ему удавалось к месту ввернуть матерное словечко.

— Кто был при путче у вас министром обороны?

— Какая-то молодая фигуристая бабёнка, по образованию воспитатель детского садика. Она и передавала приказы главнокомандующего.

— Ты расскажи про момент, когда русские ракеты среднего радиуса действия с конвенциональной начинкой посыпались на европейские столицы. Кто отдал приказ атаковать городскую инфраструктуру стран Евросоюза?

— Это и есть путч маршалов, Павло. Часть генералитета на свой страх и риск решила дать отпор беспредельщикам и запугать их подстрекателей. По именам их не могу назвать, сам не знаю. Помню только, когда маршал Шебаршин отбросил румын от устья Дуная, выгнал украинские добобраты и белорусскую "Армию Крэсову" в Польшу, а прибалтийский ландсвер шведы и немцы чудом вывезли на круизных паромах, в ООН приняли резолюцию о необходимости мирных переговоров в Белостоке. Президент России проявил стальную волю. Россия отвела войска за Волгу и Уральский кряж. Ни один русский самолёт, ни один вертолёт больше не поднялся в воздух, ни одна ракета не стартовала.

— И чем закончились переговоры ваших с нашими?

— Мирные переговоры "Белосток 1–2 — 3–4" не помешали неизвестным подразделениям запускать с территории славянских стран, Румынии и Финляндии в сторону Большой России крылатые ракеты, равно как и баллистические со средним радиусом действия. Причем, президент России неукоснительно соблюдал каждый пункт мирных переговоров в Белостоке — войска ПВО, ПКО и авиация послушно бездействовали, когда русские города, за исключением Москвы и Питера, поражали высокоточные ракеты. Ракетные войска стратегического назначения и атомные электростанции перешли под мониторинг МАГАТЭ и ООН с помощью американских спецов с генеральскими погонами.

— Постой, Петя! Получается, мы вас лупенздрили вдоль и поперёк, а вам сказали: не моги сопротивляться и бойся?

— Примерно так.

— И вы хороши. Мы за мир — бейте нас в морду, жгите наших детишек? И одновременно ведите бесконечные мирные переговоры и сладострастно причмокивайте губами на видеролики с разорванными детьми.

— Натюги били по электростанциям, водозаборам, очистным сооружениям, молокозаводам, мясокомбинатам и пекарням. Ну и по мостам. В нашем климате с морозной зимой многоэтажный дом без отопления распадается за десять лет. Грибки и плесень выедают содержимое бетонных стен, а березки превращают многоэтажку в холмик. Население вымерзает зимой без отопления, летом вымирает от кишечных инфекций без очищенной воды. Проклятый русский вопрос решили только высокоточным оружием, без химии и ядреных взрывов.

— А ваша элита? Звёздный мир? Цвет общества? Олигархи?

— Последним этапом войны стало применение тектонического оружия, ты же видел это на картинке Киева. Думаю, это случилось после того, как лучшие люди покинули "эту страну", сдвинутые холмы и многоэтажки перекрыли Днепр, Москву-реку, Волгу в Нижнем Новгороде, Казани, Саратове и Самаре. Вот и вся тебе история Третьей Мировой.

— Судьбу мятежных маршалов не знаешь?

— Только по тырнету, а это для историка недостоверная информация. Писали про повальные расстрелы на месте генералов, полковников и вообще всех асов-лётчиков, командиров надводных и подводных кораблей. Особенно досталось ракетчикам из РВСН, ядерным физикам и математикам. Их отстреливали, как бешеных собак по всей России.

— А кто расстреливал?

— Спецназ госбезопасности, конечно. Под его прикрытием натюговские спецы навсегда вывели из строя управление ядерной триады, боевую орбитальную группировку и все системы спецсвязи между родами войск. Потом СМИ смонтировали мультяшный судебный процесс и показали ролик публике, чтоб все знали, кто был настоящий поджигатель Третьей мировой войны — маршал Шебаршин. Обычная практика. Меня удивляет только, почему натюги бросили подыхать от голода власовцев, которых я сжёг? Добробаты националистов всех мастей за рубежом остались без финансирования. Бандеровцев гоняли, как зайцев, в Польше и Румынии. Их тупо кинули в криминальный мир и в бомжи.

— А меня это не удивляет. Менониты всегда знали, что война это предательство.

— Есть более важный повод для удивления, Павло. Понятно, что на нашей территории они ещё лет десять утилизировали старые запасы взрывчатых веществ на устаревших ракетах. Так сказать, заполировали то, что содрали раньше. И вдруг умолкли. Что случилось с вашими натюгами? Куда исчезли вещающие спутники? Почему молчит эфир? За все пять лет, что провёл на площадке под землёй я не сделал ни одного радиоперехвата переговоров моряков или лётчиков.

— А что стало с президентом России, премьером, министрами?

— Вот уж это меня меньше всего интересует. С ними ничего плохого не случилось. Что мы знаем о спасителях Москвы от поляков князе Пожарском и гражданине Минине?

— Им памятник на Красной площади поставили.

— Через много-много лет, когда они уже были не опасны. Мы достоверно не знаем, чем их наградили при жизни. История стерла все данные о них, оставив выдумки и сказки. Зато мы знаем из проверенных источников, как процветали после освобождения Москвы от поляков предатели, князья да бояре, целовавшие крест на царствование королевичу Владиславу. Они и их потомки цвели и пахли вплоть до революции 1917 года. Так что ты за судьбу президента и премьера не беспокойся.

— Но ведь говорят же, что "Рим предателям не платит".

— А зачем платить, если у предателей денежки на чёрный день припрятаны?

— Ты бы тоже призадумался, Петя, по этому поводу.

— Не пойму, к чему ты клонишь.

— К тому я клоню, что не бери грех на душу.

— Какой?

— Грех самоубийства.

— И не помышлял об этом.

— Твоё решение остаться до конца жизни митрополитом — самоубийство. Да у нас наверняка половина населения — потомки бандеровцев, власовцев или фашистских прихвостней. Многим деткам бабушки нашептывают, что их род идёт от польских князей и высокородных шляхтичей. Могут взбунтоваться и скинуть престарелого тирана.

— Запросто могут. Когда появляется достаток и сытость, гадом вползает в души людские князь мира сего, и всё древнее, допотопное, запретное снова становится общепринятым, общедоступным и заманчивым. Обычно нечистый начинает с чревоугодия, ночных гулянок и однополой любви. Хотя могут быть и вариации. Но заканчивается всегда одинаково — войной всех против всех. Включается механизм самоуничтожения, и цивилизация исчезает бесследно, оставив загадочные сооружения и изображения. Нам-то с тобой тому удивляться незачем — своими глазами всё видели.

— Рано или поздно, Петя, придёт сюда российский многонационал из возрождённой Москвы и с тебя спросит, почему ты на стыке Украины, Белоруссии и России не развивал национальные языки и самобытную культуру трёх братских народов? Почему не строил мечети и синагоги? За дацаны, наверное, всё-таки не спросят. Школы у тебя сплошь на русском языке, вывески тоже. А главное, почему у тебя лишь русские в руководстве? В многонациональной России как раз было наоборот — многонациональные начальники руководят русскими.

— И это самый большой грех? Ты же чистокровный немец, а я тебя поставил руководить всем Полесьем.

— В том-то и дело, что чистокровный. Российским многонационалам нужен полукровка-русоед на посту руководителя. И ещё, ты, Петя, хоть и русский, а с немецкой педантичностью записываешь расходы на нужды населения.

— Это преступление?

— Вот именно эти записи тебе предъявят в качестве обвинения в суде. Мотовилихинская нефтебаза кому принадлежит?

— А чёрт его знает!

— Очень корректный ответ для священника! Вот тебя и обвинят в краже нефти для нефтеперегонного заводика, где мы получаем бензин, растворители и моторное масло. Газ, которым ты отапливаешь дома, ты берёшь из подземного хранилища, которое наверняка принадлежит харьковскому газовому месторождению. Нефть у тебя мозырская.

— Согласен, беру чужое, но бесхозное, для людей же!

— Этим никто не проникнется. Мы живём на землях, у которых когда-то был хозяин. Где-то остались документы. Это захват чужой территории, согласно международному праву. Тебя посадят, дай только капитализму вернуться.

— За мной криминала нет.

— Самое криминальное — ты чеканишь свою монету, которая ходит за пределами Полесья у лесовиков.

— Медный рубль!

— А хоть и деревянный. Валюта — прерогатива государства, а мы всего лишь Полесский край. К тому же мы против государственной формы правление с легитимным насилием карательных органов. У нас сообщество самоуправляемых общин. Ты уже наработал себе на пожизненное заключение по российскому законодательству, это ещё не считая "русской статьи".

— И к чему ты меня смущаешь?

— Бежать тебе надо, Петя! Я кто? Агроном, директор сельхозучилища, которое мы назвали Академией наук. Как повелося от века вовеки — полешуки мы, а не человеки. С меня как с гуся вода. А ты — владыка церковный, на пустом месте обжитое пространство обустроил. Людям надежду подарил, накормил, одел, но чужого в карман не положил. Чиновники из многонациональной России такого не прощают. Уйди странником в любой монастырь, а не найдёшь монастыря, так построй в глуши на болотах Петрову пустынь, прими постриг и смени имя на монашеское. Тебя там и с собаками не сыщут до самой смерти.

— Я один остался на посту на подземной базе. И этого поста тоже не покину. Главное, посёлки и деревни вечерами гудят от игрищ молодёжи. Школы переполнены. Роддомов не хватает. Род русский не перевёлся пока. Хочу, чтобы бабы почаще рожали и деток послаще кормили. Вот что для меня главное.

У митрополита Петра защемило в левом виске — вызов на связь. Он надел непроницаемые чёрные очки, чтобы лучше увидеть воображаемое изображение детской рожицы. Последнее изобретение академии связи деда Артёмыча.

— Да, Петенька, помню про твой день рождения. Скоро буду дома, а бабушка… бабушка всегда на меня сердится. Мне не привыкать. — Митрополит снял чёрные очки. — Павло, заглянешь к нам с Манькой в поповку? У внука день рождения. А по пути полюбуемся на новую дамбу.

— Без вопросов.

— Тогда поскакали.

13

Лошадка сама по себе остановилась у лобного места.

— К завтрашнему постараются успеть? — спросил митрополит.

Павло молча кивнул.

Плотники не стали отвлекаться на их приветствие, а усердно стучали молотками, заменяя подгнившие доски на новые. Рядом стояли две железные клетки с ручными медведями. Их использовали для натаски собак. Не то чтобы медведи особенно наседали на деревни, но дети пугались их в лесу, когда шли по ягоды или грибы. Приходилось время от времени отстреливать самых осмелевших зверей, которые не сторонились человеческого жилья.

За клеткой с медведями простирался огромный вольер — просто огороженный железной сеткой кусок леса с дикими кабанами. Они стали настоящей бедой для полей и огородов, столько их развелось. Кабанятина — не самая вкусная дичина, но в колбасе пополам с жирной свининой она хороша к столу.

Впритык к вольеру с кабанами тянулся куда больший вольер с волками. Их так манил домашний скот, что зимой серый заскакивал с голодухи в катух или хлев, чтобы урвать хоть что-то, пока собаки не налетели. Порой их сбегалось с соседних запустевших краёв столько, что приходилось обучать грибников, ягодников, сборщиков веточного опада и просто любителей прогуляться по лесу охоте на волков, а на прогулку обязали каждого брать с собой карабин.

Если кабаны и медведи были спокойны за свою жизнь — их не убивали при натаске собак, то обучение охоты по волку всегда заканчивалось летальным выстрелом. Волчий вольер был похож на лабиринт. Охотник в конце концов обязательно загонял волка в тупик. Чтобы спасти свою шкуру, серый иногда мог кинуться на охотника. На случай, если обучающийся охоте промажет, рядом с вольером всегда стоял опытный егерь с ружьём, который и добивал зверя в прыжке на человека.

Кабаны спокойно хрумкали жёлуди, медведи дремали в своих клетках на последнем тёплом солнышке. Волки прятались в зарослях кустарника. Только в клетке по другую сторону эшафота бесновалось, выло и орало существо в рванине из мешковины, мало похожее на человека.

— Твой доктор исторических наук так и не перебесился за год?

— Петя, ты меня укоряешь? Когда я принимал голодного беженца из Киева на кафедру истории, это был вменяемый человек.

— Павло, никого я не виню. В Киеве всегда было полным-полно кликуш и одержимых. Хоть бы укололи снотворного или успокоительного за день до казни.

— Сам не хочет. Гордый. Нас презирает. Такова его стальная воля.

— Мученического венца у чёрта не выслужишь.

— Эй, русские рабы! — крикнул узник. — Особенно ты, поп. Гляньте на свободного человека и позавидуйте силе духа расово чистого арийца, вы, кацапомонголы недоделанные.

— А ведь ты чисто русский по отцу и матери, — покачал бородкой седенькой митрополит.

— Да, русский без единой капли татарской или финской крови. Наш род из дворян от скандинавов Рюриковичей. А вы плоскомордая мразь из чухны и монголов. Вас надо давить, как клопов.

— Я это уже читал у Бунина.

— Почему меня не пытали на дыбе? Я бы высказал всё, что я думаю о вас.

— Зачем? — пожал узкими плечиками митрополит. — У нас в истории было столько предателей из чисто русских, что противно записывать ещё одну словесную блевотину. Скажите, профессор, лишь одно — с чего это у вас прорвался антирусский гнойник? Вы производили впечатление культурного человека.

— Дети…

— Что — дети?

— У вас дети повсюду, будто вы — страна детей. Куда ни пойдёшь, везде детский сад или школа. Дворы меж домов просто кишат детьми, как змеёнышами. В каждой семье по десять-пятнадцать душ. За детьми и взрослых на улице не заметишь. И все как один монголокацапы.

— Пророк сказал, что между народами, будет то же, что бывает при обивании маслин, при обирании винограда, когда кончена уборка — останутся редкие ягоды на ветвях. Вот эти редкие ягоды — наши дети, которым заселять запустевшие русские земли. Разве плохо?

— Это ужасно, поп! Тридцать лет вас вдалбливали в землю, а вы плодитесь, множитесь и возрождаетесь. Детский смех повсюду. Дети сводят меня с ума. Третья мировая война не уничтожила русскую заразу, как не уничтожил её даже Гитлер. Не будет у планеты будущего, пока не сдохнет последний русский. А вы размножаетесь и восстанавливаете популяцию врагов западной цивилизации столь же быстро, как крысы после санитарной обработки обжитой ими территории.

— Да, дети — наше всё. Так Богу угодно.

— Наш бог на Западе! Русские должны были слиться с европейцами пусть даже на положении рабов, как когда-то ирландцы. А мы по дурости своей возомнили себя великим народом. Мы — пигмеи против европейцев и американцев.

Митрополит осенил одержимого крестным знамением. У того начались корчи и рвота. Но он устоял на ногах, держась за толстые прутья медвежьей клетки.

— Стой, поп, не смей уезжать! На эшафоте вы мне не дадите произнести пламенную речь, чтобы ваши детки не узнали правды о своём народе.

— Почему же? Все ваши проклятия и клевету на русских мы давно записали из ваших лекций в университете. У каждого школьника есть тоненькая чёрная книжка, где кровавыми буквами на обложке напечатано: "ТАК ТЕБЕ СКАЖЕТ ВРАГ!"

— Пусть даже так, русские подлюки. Но ты, поп, не по годам состарился, хилый и слабый. Если бы мне вырваться из клетки, я бы тебя удавил своими сильными руками, но сначала бы зубами рвал твои промежности, пока всего тебя бы всего не изгрыз! Пусть мои праведные проклятия приблизят твою кончину. Пусть она будет ужасной!

— Зачем это вам, пан профессор?

— Без тебя полешуки разбегутся по лесам и превратятся в полузверей в землянках. От врождённой злобы перережут друг друга, а высокая детская смёртность окончательно добьёт этот последний рассадник русской заразы.

— Что ж, жгите глаголом наши сердца, пан профессор. Мы послушаем.

— Так знайте же великую тайну: вы, русские, — рабы на всём протяжении вашей поганой истории, а Русь — всегда была чьей-то колонией. Ни одного дня не прожила независимой. До вас дошла величайшая тайна русской истории, открытая мною?

— Я слушаю вас, профессор, очень внимательно. На стуки молотков не обращайте внимания. Мастеровые знают своё дело. Извините, я сижу на бричке, а не стою перед вами. Варикоз, знаете ли. Мы с вами ровесники, президент академии наук тоже, но я совсем развалился по сравнению с вами обоими. Вы как раз об этом говорили, что ваша предсмертная речь приблизит мою смерть. Так говорите же, если это вас утешит.

— Начну с того, что русских вообще никогда не было в истории. Они сами себя придумали, воруя чужую историю. Благодатный юг на заре евроцивилизации был доступен с севера по разным водным путям "из варяг в греки" — по Мемелю-Неману, Западной Двине и Днепру, Дону и Волге. Византийские ромеи и хазарские иудеи нуждались в рабах, мёде, воске, щетине, мехах, пеньке и лесе и прочем сырье. Дешевое сырьё только в колониях, вот они и выкачивали его из диких племён Восточной Европы.

— Весьма разумное объяснение, пан профессор.

— Головорезы из варяг, чухны и словен устроили на Неве и юге Ладоги нечто вроде Ладожской сечи. Биржа труда для разбойников. Ромеи и иудеи нанимали этих душегубов обирать местных лесных жителей и охранять добычу, которую купцы сплавляли к Каспию, Меотийскому озеру и Понту Эвксинскому. На волоках и каменных заторах дежурили по году вахты воинов-русичей, чтобы охранять товар во время перегрузки и перевалки. И этот сброд, который именовал себя Русью, изначально был колонией Византии и Хазарии, логично?

— Ну, если так утверждает выпускник Киевского национального университета…

— В любом уголовном сообществе не прекращается грызня за власть. Бандюган Рюрик перебил русских урок из числа конкурентов на днепровской заставе в Киеве и провозгласил себя князем. Все остальные вожаки, то есть князьки, должны подчиняться только ему и отстёгивать награбленное. Византия и Хазария с этим согласились. Какая разница, душегубы из какой банды будут охранять их сырьевые потоки? К тому же из-за единоначалия возросла эффективность сбора дани с беззащитных славян в лесах. Судьба князя Игоря Рюриковича тому свидетельство — за жадность древляне из Коростеня разорвали его меж двух наклоненных берёз.

— Тпрру! — попридержал важжами митрополит застоявшуюся лошадёнку, которой хотелось размять ноги. — Я прошу прощения, продолжайте.

Вдохновлённый вниманием слушателей профессор в клетке возвысил голос:

— Но рано или поздно в любой колонии появляется вождь туземцев, которому мало платы колонизаторов за продажу в рабство своих соплеменников и сырья. Он хочет присвоить себе богатства факторий белых хозяев. И князь Святослав Игоревич совершает на ладьях целый ряд бандитских рейдов на Хазарию. Еврейские купцы и менялы бегут к кровно родственным арабам из халифата аж до самой Испании. Византия только радуется — русские рабы остались в их полном колониальном владении. Но рано радовались… Хазарские иудеи держали в узде тюрок с Востока, а теперь тюрки вышли к Итилю и осели там. Путь "из варяг в греки" по Волге перестал существовать.

Президент академии наук Пауль Рихард Фладке выразительно посмотрел на митрополита Петра, но тот ещё более выразительным взглядом пресёк его попытку возразить вдохновлённому оратору.

— Византия позволяла русским туземцам мелкие шалости в виде набегов на лодках грабежей ради, даже расплачивалась с ними мелкой деньгой, чтобы слишком не шалили. И, главное, позволила им создать "игрушечную" колониальную империю русичей от Мурмана до Тьмутаракани-Кубани и Дуная. Мол, как угодно называйте себя, недочеловеки, но платите вовремя дань. Новгородско-Киевская Русь возомнила себя независимым европейским государством. И вот неумытая и безграмотная Анна Ярославна, дочь первого русского "императора" от брака с принцессой Ингегердой Шведской — уже якобы супруга высокопросвещенного французского короля Генриха I и королева Франции! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты… Какие мы европейцы, полюбуйтесь!

Митрополит Пётр в ответ только пожал худыми плечикам и развёл руками:

— Исторический факт.

— В мире около 200 государств, но лишь полдюжины с небольшим из них являются суверенными, ещё какая-то часть — частично независимы. Но основная масса стран — это котёл с питательным бульоном для сильных государств. Вот-вот, все вы понимаете, что доля русских — быть добычей, а не охотниками. А когда от удара турецкого ятагана в самое сердце скончалась старая развратница Византия, Русь примерила на себя герб династии Палеологов и провозгласила себя правопреемницей Византии, Третьим Римом. Смешно до коликов в животике! В то время, когда сотни миллионов монголов хозяйничали в центре русской земли, русский мир объявил себя охотником, а не добычей. Скажите спасибо, что немцы спасли от монголов прибалтийские земли, а Польша сохранила расовую чистоту восточных арийцев — украинцев и белорусов. Ха-ха-ха, Третий Рим, густо населённый монголами!

От припадочного хохота профессора истории завыли волки в своём вольере.

— Простите, профессор, но Русь тогда была свободной от Ига, — не сдержался Павел.

Узник крепче ухватился за прутья клетки и по-сумасшедшему вылупил глаза:

— Да, это исторический факт. За полвека до кончины Византии Хромой Тимур разбил Золотую Орду, но монголы так на русской земле и остались. Они никуда не ушли, а обустроились в Казани, Рязани, Астрахани, Диком Поле и Крыму. Самой Русью Тамерлан побрезговал — пошёл завоёвывать Юг. Третий Рим пустился во все тяжкие, чтобы лечь под нового колонизатора.

— А зачем? — не сдержался Павел.

— Сами-то русские вообще ничего не умели. Стекло им варили венецианцы, ювелирные украшения делали византийцы, Киев строили всё те же ромеи, московский кремль строили итальянцы, ткани ткали на Востоке, оружие и доспехи ковали арабы, пушки и пищали делали немцы. Пашню пахали трудолюбивые греки на северном побережье Чёрного моря. Русские не сумели даже скопировать у них железный плуг, а царапали землю деревянной сохой аж до 20 века. Потому что способны только лапти плести и избы кривые с соломенными крышами ставить да на печи весь день валяться. Русский ленив и криворук от роду. Да и пьяница в придачу. И вот чтобы заполучить богатых колонизаторов в хозяева, два царя Ивана, дед и внук, затеяли войну с Европой.

Павел уже открыл было рот, чтобы возразить, но митрополит Пётр легонько пристукнул его ручкой кнута по руке.

— Ведь с оставшихся колонизаторов — крымских, казанских и астраханских татар — много не возьмёшь. Они и сами были под тяжёлой лапой Блистательной Порты. План двух царей Иванов удался, они проиграли войну европейцам. Хотели наверняка попасть в новое ярмо, чтобы выпрашивать подачки у богатеньких хозяев. Тут надо бы отметить, что поляки смогли-таки утереть сопливый нос некоторым вшивым русским, превратив их в умелых и трудолюбивых белорусов и украинцев. Они уже были почти как европейцы. Вот им-то и надо было в своё время завоевать Москву. Но вернёмся к течению истории. Вовремя и весьма удачно скончался кровожадный восточный деспот Иван Грозный, последний рюрикович из царей. Руси выпал выигрышный билет — она легла бы под расово чистую Польшу, и протянулась бы Европа тогда от Лиссабона до Владивостока. Вся Евразия стала бы Священной Римской империей германской нации, вековая мечта европейцев!

Митрополит ещё раз пристукнул по руке президента академии наук, заметив, что горячий богатырь Павел тяжело задышал и стал презрительно фыркать.

— Но и тут чёрт русского дурака под руку толкнул! Какое-то ополчение дикарей из провинции выбило цивилизованных польских рыцарей из кремля. И Русь на полвека погрузилась во мрак. Он начал рассеиваться лишь при царе Алексее Михайловиче, который приглашал расово чистых арийцев — немцев в качестве офицеров для армии, белорусов для ремесла, украинцев для гуманитарных наук, чтобы они за русских бездельников работу делали. Нельзя же всю историю только лапти плести да на печи валяться! Его сын Петр Великий оказал Европе услугу — поставил на место зарвавшихся шведов, оттяпавших изрядный кусок европейских земель. Взамен за это Англия разрешила ему построить Санкт-Петербург на Неве и русским торговым кораблям плавать по Балтийскому морю. Голландия выделила специалистов и денег заняла в придачу на развитие флота и промышленности. Так Русь надолго стала англо-голландской колонией, задешево снабжая своих благодетелей сырьём — лесом, пенькой для канатов, ворванью для смазки и много ещё чем.

Медведи заворочались в соседних клетках, когда к ним подъехал смотритель на телеге и принялся выставлять в кормушки вёдра с кашей и швырять им потроха. Учуяв это, завизжали от нетерпения кабаны, зарычали волки, затявкали волчата. Профессору истории пришлось почти что кричать, чтобы его услышали.

— И с тех пор судьба России была решена раз и навсегда — быть колонией Запада, каковой она была для Византии и Хазарии когда-то. Царица Анна Иоанновна наводнила страну немецкими менеджерами, юристами и врачами, Елизавета Петровна — немецкими учёными и инженерами. С воцарения Екатерины Великой в жилах у всех русских царей текла исключительно немецкая кровь. Александр Первый подтвердил готовность России исполнять любой чих Европы, поставлять пушечное мясо в любом количестве и обещал поставить поляков на все главные посты в государстве. Николай Первый уже с потрохами был в кошельке у Ротшильдов, но переборщил с польским восстанием, и его круто осадили войной в Крыму и угрозой интервенции по всем портам России. Александр Второй отменил крепостное право, ввёл европейский суд и капитализм по европейским стандартам, но зарвался, когда едва не захватил Стамбул. Таких ошибок история не прощает — он получил бомбу от революционеров. Александр Третий был уже выдрессированным туземным царьком, ни с кем не воевал, ввёл "власовский" триколор, распродал сокровища земных недр России за смешные копейки.

Волки занудно выли, напоминая смотрителю о себе, но это не мешало профессору просвещать непонятливых.

— С 17 века Россия была безмозглой англо-голландской колонией. Всего через век уже немецкие, шведские, бельгийские и французские колонизаторы кое-как обтесали русских дуболомов. И наконец в 20 веке щедрые на благотворительность европейцы построили заводы и железные дороги, завели электрические фонари на улицах, чтобы русские ночью не утопали по уши в грязи. Русский мужик уже не только лапти плёл, а мог выслужиться до должности стрелочника на железной дороге. При Николае Втором зазвенели по рельсам трамваи, сигналили автомобили, в воздухе делали петли Нестерова заморские самолёты. Тот самый Нобель, дух которого раздаёт нобелевские премии западным ученым и писателям для извращенцев, подарил русской деревне керосиновую лампу для освещения и керосинку для приготовления пищи. У мужиков и баб появился английский ситец на рубахи и сарафаны. Дикая Россия стала походить местами на европейскую страну как полноценная колония Европы. От России хозяева просили только побольше любого сырья и солдат на убой в европейских войнах. Просто смешная цена за благотворительность Европы!

Медведи наелись и снова заснули, дикие кабаны смачно чавкали картошкой и топинамбуром, но когда дело дошло до драки волков за кости, тут уж хоть святых вон выноси! Но ораторский запал профессора истории в клетке только возрос. Он уже не говорил, а декламировал драматическим баритоном, как певец в опере.

— Передел колоний — норма для цивилизованного общества. В начале 20 века США почувствовали в себе достаточную силу, чтобы отобрать у Европы её самую большую колонию — Россию. Они руками своих марионеток устроили коммунистическую революцию. После неё новая Россия под кодовым обозначением СССР принадлежала США. Целиком и полностью. С кожей, костями и с потрохами. Какие-то доли достались американским союзникам — Великобритании, Нидерландам, под конец что-то разрешили поиметь немцам, австриякам, шведам и прочей шушере. Потому что вся промышленность СССР была построена американцами и отчасти европейцами. Металлургия, машиностроение, автомобильная отрасль, нефтедобыча и нефтехимия, радиоэлектроника, авиационная индустрия, моторостроение и так далее практически по всем отраслям. Сам Советский Союз ничего ровным счетом не изобрёл и не сделал. Да и сделать не мог, как и царская Россия была беспомощна без руководства немецких царей из династии Гольштейн-Готторпов под псевдонимом Романовы и помощи немецких управителей на местах.

Уже и волки поделил все спорные кости, набили брюхо и попрятались под кустами, плотники перестали стучать молотками на лобном месте и сели перекусить, а профессор истории продолжал свой оперный речитатив на полной громкости.

— Советская колониальная Россия-СССР нужна была американцам, чтобы держать под страхом собственный народ, где были сильны антиолигархические и прокоммунистические настроения среди белых. Они под шумок вооружали СССР, чтобы напугать этим жупелом своих же граждан. Война с фашистами явила миру истину — Россия не может самостоятельно развивать свою промышленность, науку, социальную защиту. Это факт. За всю историю русские не смогли создать винтовку, пушку, автомат или атомную бомбу. Воевали с фашистами американским оружием. Питались американской тушёнкой и белым хлебом из Оклахомы. Везде им помогали американцы и европейцы купить или украсть технологии, или же сами стояли рядом и носом тыкали русских простодыр в недоделки. Сталинскую индустриализацию сдали русским под ключ американцы и частично немцы. Не верите?

— Мы верим вам, пан профессор, — успокоил выступающего митрополит Пётр, сильно сжав запястье Павла.

— Американцы передали русским лучший в мире танк Т-34 и "катюши". Сделали автомат ППШ, а потом и "калашников". Американцы разбили Гитлера по всем фронтам, но позволили русским взять Берлин. Чтобы пугать своих же — глядите, русская угроза грядёт, они и до нас доберутся, если вы не сплотитесь вокруг Белого Дома. Американцы втихаря сделали советским атомную и водородную бомбы, запустили в космос все их космические корабли. Как по мановению руки появлялись новые отрасли — атомная энергетика, микроэлектроника, компьютеры и всё такое прочее. Все было вывезенное с того же Запада с документацией и часто учеными, инженерами и даже рабочими, но в тайне от рядовых совков.

Профессор захлебнулся набегающей слюной и долго не мог откашляться.

— В эпоху рок-н-ролла американские обыватели переняли культуру и мышление афроамериканцев и окончательно потеряли интерес к политике. Призрак коммунизма в Америке растаял в воздухе. Угроза миновала. А у американских лидеров пропал интерес к советской промышленности где-то после 1975 года, когда уже закончилась "сексуальная революция" и обывателям стали до лампочки все три принципа Великой Французской революции. Развитие индустрии в Советской России было признано бессмысленным. Так начались "годы застоя", а затем пришла "перестройка" и разнесла этого неполноценного уродца, Рашку, на куски. Русские вернулись к своим лаптям.

Профессор обвёл пространство перед собой внимательным взглядом, словно рассматривал плотно забитую слушателями аудиторию.

— Никаких шансов у "государств" из бывших колоний сравняться с их бывшими угнетателями нет. Никогда в Бразилии не будут производить станки лучше швейцарских или австрийских, а в Китае лучше немецких. Никогда Индия не произведёт авиалайнер. Индонезия не построит авианосец. Но тамошним недочеловекам хоть тепло, можно переночевать под кустиком. Удел русских — вымерзать от холода, вымирать от голода или же работать на цивилизованный Запад на рудниках и буровых установках. А лучше бы русских вообще никогда больше не было. Для этого Запад гуманитарными и "чистыми" бомбардировками тридцать вспахивал поле под "пар", которое потом он засеет для себя расово полноценными народами. Каждая русская баба должна пойти в наложницы к немцу, голландцу, шотландцу, чтобы её дети стали европейцами. Русских мужчин — принудительно стерилизовать, как сумасшедших и генетических неполноценных. Это будет окончательное решение русского вопроса.

— Конец лекции, пан профессор? — спросил митрополит.

— Да! — выкрикнул узник и сник, словно из надутого шарика вышел весь воздух.

— Скажу честно, первый раз слышу такую откровенную позицию со стороны русского человека. Спасибо! Получил удовольствие. Все эти придуманные Чацкие и реальные Чаадаевы всё-таки немножечко недоговаривали, лукавили, а Герцен с Солженицыным так вообще нагло врали, что якобы заботились о том, "как бы нам обустроить Россию". А вы рубите свой народ под корень. Смело.

— Мне завтра сразу без допросов и суда отрубят голову?

— Ну уж, не сразу, конечно. Сначала тебя, покойничек в отгуле, посадят на кол. Потом отсекут одну ногу, затем другую. Правую руку, левую… И лишь потом голову. Твою поганую мертвечину, сожгут, истолкут, забьют пепел в мортиру и выстрелят в сторону твоего любимого Запада. Процедура экзекуции для предателей нации у нас не меняется веками.

— Это средневековщина!

— Что тут поделать! Твои хозяева, заказчики или подрядчики собирались вбомбить нас в каменный век. Силёнок, видно, не хватило. Вбомбили только в Средневековье. Кстати, покойничек в рассрочку, а ты не подскажешь, куда делись все эти расово чистые арийцы за бугром и лужей? О них ничего не слышно, их не видно в наших краях. В воздухе не гудят их самолеты, на звёздном небе не видно спутников-разведчиков.

— Если б и знал, то всё равно бы не сказал вам, унтерменшам. Наверное, хозяева мира хотят выждать двести-триста лет, чтобы земля очистилась от русской нечисти и выветрилась от русского духа. Лишь потом они придут сюда.

— Что ж, достойно встретим их лет через двести-триста. Нам не привыкать.

Митрополит слегка хлестнул послушную лошадку вожжами. Двуколка покатилась к дамбе, которую недавно вымостили брусчаткой. Вслед за ними тянулся дикий, ну просто нечеловеческий рёв одержимого, подхваченный воем стаи волков в вольере. Эта дамба далась полешукам нелегко, зато через два года у них появилась целая тысяча гектаров прекрасного выпасного луга.

— Батюшка Пётр, разве не видно, что мы столкнулись с типичным случаем психической неадекватности. Таких бы лечить, а не казнить надо.

— Да, Павло, дела… Ну, представь себе, скольким студентам твой профессор истории извилины заплёл. Ты его сам деканом истфака поставил. Сколько у нас теперь тайных волчат из его почитателей взрастает?

Президент академии наук помолчал и вдруг вспомнил:

— Кстати, Петя, что ответить на письмо грузинской общины из Ростова?

— Напомни мне, Павло. Я забыл, чего они просят?

— Поселиться у нас отдельной общиной и жить по законам гор.

— По законам гор, говоришь? Это может быть и целый клан абреков… Из Ростова-на-Дону или Ростова Великого?

— На Дону.

— Павло, ответь им как можно мягче, что мы свято исповедуем принцип: "У Бога несть еллинъ и жидъ". Мы станем, как сейчас китайцы, самыми яростными приверженцами веротерпимости, братского интернационализма и всяческого мульти-культи, будем выделять средства на развитие языка и культуры любого малого народа, но не ранее чем на русской земле от Белостока до Владивостока будет жить миллиард русских, управляемых исключительно русскими начальниками и руководителями. А примем к себе лишь того, кто захочет стать русским и жить русским обычаем.

— Отказать?

— Вежливо так им откажи. Православные единоверцы всё-таки. Для житья по своим традициям и по законам гор у них под боком Кавказ, большой и тёплый. И ужасно, аж жуть как страшно гостеприимный. Пусть возвращаются на свою покинутую родину Сакартвело. Там мандарины, виноград и персики, а мы пока ещё хлебушек чёрный жуём… А вообще, господин президент академии наук, ты бы всерьёз подумал о разработке научной программы отделении овнов от козлищ и выявлении волков в овечьей шкуре.

— Ты опять о психосоциальной сегрегации?

— О ней, родимой.

— Грех это, батюшка. Все люди — твари божии, тебе ли не знать.

— Так ты бы этих тварей научился хотя бы метить, чтобы с добрыми людьми не перепутать.

Конец