Воскрешение

Под вечер из пустоши пришёл ветер. Он завывал и тянул пластиковую крышу города с её стальных рёбер. Крыша держалась. Маленький Кир Островский сидел на широком струганом подоконнике и наблюдал за котом.

В тот день полосатый кот Кыш опять убил курицу. Теперь он вспрыгнул на каменную ограду соседского дома, смешно, не по-кошачьи чихнул и принялся облизывать лапу. Потом Кыш улёгся на ограде, подставив потрёпанный бок и спину тусклому вечернему солнцу.

В это время на улице показался Сергей Никитич, номинальный хозяин Кыша. Владельцы задранных котом кур уже не первый месяц требовали от него возместить убытки и принять меры, и вот он решился сделать хотя бы второе. Киру сразу же не понравились его жёсткие брезентовые рукавицы. Сергей Никитич подошёл к Кышу и почесал его за ухом. Кот доверчиво ткнулся в руку хозяина исцарапанной мордой, и Кир отчего-то напрягся. Сергей Никитич улыбнулся и провёл руками в рукавицах по кошачьим бокам. Кыш привстал и выгнул спину навстречу человеческой ласке. Сергей Никитич внезапно схватил его за задние лапы и с размаху ударил котом об ограду.

Короткий вопль убиваемого кота утонул в крике мальчика. Сергей Никитич едва успел ещё раз размахнуться котом, когда Арсений Павлович Островский возник с ним рядом, как посланник Божий, и взял его за локоть.

— Хорош, — сказал он.

Хватка у него была мёртвая. Сергей Никитич недоуменно замигал, но вырываться даже не подумал. Он увидел на подоконнике Кира, смутился и что-то забормотал.

— Отдай кота, — сказал Арсений Павлович.

Сергей Никитич другой рукой протянул ему Кыша. Арсений Павлович взял кота, отпустил локоть Сергея Никитича и ушёл к себе во двор. Кот у него в руках выглядел мёртвым — разбита голова, морда смята, выбит правый глаз. На камнях ограды остались тёмные брызги крови. Сергей Никитич перевёл дух и виновато глянул на Кира, но того уже не было на подоконнике.

По приезде в Черноярск они поселились в длинном пустом сарае. Потом Арсений Павлович построил рядом настоящий каменный дом и переселился туда вместе с Киром. Сарай стал его мастерской. Изнутри он выглядел, как смесь гаража кибермеханика с лабораторией алхимика. К двери на уровне глаз был приколочен железный знак: щит и меч и поверх них серп и молот. В эту мастерскую Арсений Павлович и унёс ещё тёплое тело кота.

В последующие дни и ночи ветер усиливался, а спустя две недели разразилась буря. Как это часто бывало, горсовет накрыл крышу чехлом слишком поздно. Под утро оказалось, что в ряде мест пластик порван, и Арсений Павлович взобрался по столбу с ящиком инструментов, не дожидаясь ни соответствующей просьбы горсовета, ни близкого кислотного дождя. Арсений Павлович каждый раз чинил крышу без напоминаний, и черноярцы уже успели к этому привыкнуть, как и ко многому другому. Было воскресенье, школьный выходной, и Кир помогал отцу. Они ходили по стальной решётке, высоко-высоко над обитаемой частью Черноярска, и клеили прорехи. Кот Кыш сидел на скамейке около мастерской и наблюдал за ними одним старым, кошачьим, и одним новым, кибернетическим глазом.

Вскоре начались летние каникулы. По утрам солнце мягко светило в восточное окно спальни. Кир Островский просыпался раньше отца и нащупывал Кыша, спящего в складках одеяла. Кот медленно дышал, и в его сопении слышался металлический шелест. Кир выбирался из постели и шёл на кухню. Первым делом он кормил Кыша. Кот спокойно жевал полужареный фарш. Кир чесал его за ушами, наливал в чайник свежей воды и заваривал чай.

После обеда они уходили за город. Арсений Павлович умел находить в царстве развалин пригодные вещи. В последний год они всё чаще забредали в пустошь. Кир с нетерпением ожидал этих прогулок. Удостоверившись, что их никто не видит, Арсений Павлович учил Кира правильно прятаться, читать чужие следы, заметать свои, ставить и обнаруживать ловушки и стрелять по движущимся целям. Это всегда были трудные, но интересные дни. С наступлением темноты они разводили костёр и пекли на нём то, что удавалось найти или изловить.

Поначалу пустошь немного пугала Кира. В первые несколько ночей, которые они с отцом провели у костра, он то и дело просыпался. К костру пытались подобраться какие-то твари с мёртвыми красными глазами. Глаза муторно светились, гасли и снова загорались в другом месте, всё ближе и ближе к костру. Арсений Павлович давал им подойти довольно близко, а потом делал стремительный шаг в темноту. Оттуда раздавались какие-то звуки, и красные глаза гасли уже насовсем. Арсений Павлович возвращался и подбрасывал в огонь хворост. Утром Кир пытался найти останки ночных чудовищ, но они каждый раз куда-то исчезали. Кир приставал к отцу с вопросами. Арсений Павлович разводил руками.

— Сынок, я их как следует не вижу. Я их просто убиваю.

Один раз он дал Киру пистолет с глушителем и сказал:

— Сегодня будем сторожить по очереди. До двух часов — твоя смена.

Он закутался в плащ и уснул или сделал вид, что уснул. Через некоторое время мертвоглазые твари дали о себе знать. Кир неподвижно сидел и смотрел, как три пары красных точек возникают, гаснут и снова зажигаются — ближе, ближе… Он чуял исходящее от них старое, затхлое зловоние. У этих штук была странная поступь — скребущая, щёлкающая, словно по земле шёл металл или голая кость. В их перемещениях был ритм. За несколько ночей Кир успел его уловить. Он мог почти безошибочно угадать, где они появятся в следующий раз.

Кир решил не будить отца. Когда три пары глаз почти одновременно погасли, он поднял пистолет и трижды выстрелил в ночь. Тьма отозвалась яростным низким хрипом, изломанным, почти бесплотным. Красные точки полыхнули и угасли навсегда.

Кир разбудил Арсения Павловича, когда фосфорно-зелёные стрелки его часов показали два часа две минуты утра. Сам он завернулся в своё одеяло и крепко уснул. Когда пришёл рассвет, он встал и увидел, что именно он застрелил.

Однажды они возвращались домой кружным путём и вышли на дорогу, ведущую из Черноярска к комбинату. На дороге лежала лошадь. Кир хорошо её знал. Это был Бойко, мерин лавочника Тимофея Курко. Кир поначалу подумал, что Бойко просто спит, подобрав ноги, как это делают собаки и кошки. Но что-то здесь было не так. Он подошёл к мерину и увидел, что его морду обсели мухи. Они сидели на закрытых глазах Бойко, на носу, на мягких конских губах.

— Эй! — сказал Кир.

Мухи лениво задвигались. Некоторые взлетели, пожужжали и тут же вернулись на своё место. Кир взмахнул рукой, но мухи больше не реагировали.

Было раннее утро. Червонное солнце едва показалось над горизонтом и светило прямо в глаза. Кир вдруг понял, что было не так. Бока Бойко совсем не шевелились.

Кир сделал шаг назад.

— Папа, Бойко умер, — сказал он.

— Тсс, — сказал Арсений Павлович, приложив палец к губам.

Он подошёл к лошади, нагнулся и положил руку ей на холку.

Бойко вздрогнул, фыркнул и шумно вздохнул. Он помотал головой, совсем как человек, и мухи взлетели с его морды, разочарованно жужжа. Бойко стал подниматься на слабые ещё, шаткие ноги.

— Ну, Бойко, домой! — сказал Арсений Павлович.

Бойко тихо заржал, встряхнулся, словно сбрасывая тяжёлый сон, и трусцой побежал домой.

— Представляете, Бойко вернулся! — радостно рассказывал Тимофей Курко, когда Кир с отцом зашли к нему за продуктами. — Выхожу во двор, а он стоит у ворот!..

— Хорошо, что его ночью не съели, — сказал Арсений Павлович.

— Арсений Павлович, он же издох! Я готов был поклясться, что он издох вчера на дороге…

Арсений Павлович виновато пожал плечами.

Когда они проводили вечера дома, Кир часто читал свою любимую книгу, огромный, тяжёлый том соловьёвской «Истории России с древнейших времён». Это было иллюстрированное издание в кожаном переплёте. Кир осторожно снимал книгу с полки, клал на письменный стол и торжественно открывал, и каждый раз это было как будто открытием целой планеты. Кир читал строки этого мира сверху вниз, как полагалось, а кот Кыш садился на стол напротив него и читал снизу вверх. Кир помнил, как он когда-то впервые, с огромным трудом вытащил эту книгу с полки на кровать, открыл её и бездну времени спустя уснул прямо на ней. Книга была тогда такой большой, что его голова, руки, плечи и грудь полностью уместились на нижней трети страницы. На самом деле это он был тогда таким маленьким, что мог бы полностью спрятаться в этой книге, как яркий осенний лист, и когда-нибудь (думал он) отец нашёл бы его, сухого и тонкого, меж страниц.

Или они сидели все вместе на кухне, слушая, как уютно потрескивают дрова в печи и как падают, падают несчётным татарским сонмом на городскую крышу ядовитые капли дождя. В такие дни Арсений Павлович писал свою книгу воспоминаний, а Кир делал домашние задания или читал. Иногда он читал отцу вслух. Арсений Павлович любил слушать Пушкина и вергилиеву «Энеиду». Кир читал ему эти и другие стихи. Арсений Павлович сидел, закрыв глаза и иногда очень сильно сжимая пальцами ручки деревянного кресла. С течением времени на ручках в этих местах появились вмятины. Кир читал:

Арсений Павлович слушал. Кыш сидел на тёплой печи и глядел своим живым, зелёным оком, и мерцал другим оком, алым, искусственным, полумёртвым.

В их доме почти всё было сделано вручную. Арсений Павлович сам сложил печку из старых кирпичей, которые сам же очистил от радиации и ядов. Он соорудил из металлолома лампу, при свете которой Кир вечером учил уроки, и лампу для чтения перед сном, прикрученную к стенке над кроватью Кира. Арсений Павлович сделал из старых дубовых досок обеденный стол, сколотил стулья, полки и кровати. Почти всю кухонную утварь и многое другое им подарили соседи. На новоселье женщины принесли в подарок полотенца и постельное бельё, ложки и вилки, тарелки и блюдца, стаканы и чашки, не говоря уж о кастрюлях и сковородках, полных домашних блюд. Их всё ещё подкармливали, хотя и Арсений Павлович, и Кир научились неплохо готовить. Соседки тихо жалели одинокого вдовца с маленьким сыном, и Арсений Павлович чуть ли не каждый день находил у себя на крыльце то кастрюлю борща, то поднос пирожков, то свежий хлеб в рушнике. После еды Кир мыл эту посуду и выставлял её обратно на крыльцо.

Его отец всё время что-то делал в мастерской. Ему очень хорошо удавались самовары. Их охотно покупали, как и его самодельные инструменты, электроприборы и ружья. Он использовал материалы, которые находил в развалинах. Арсений Павлович оживлял погибшие приборы и мебель. Однажды Кир услыхал в открытое окно соседский разговор.

— …Сколько б он ни чинил, а того, что поломал, не починит.

— Слушай, ну это несправедливо…

— Справедливо, справедливо. Глядя правде в глаза — нельзя ставить Ленинград в вину Грэю. Он же просто программу свою выполнял.

— Вот с больной головы на здоровую… Зачем всегда обвинять во всём наших?.. Даже после Ленинграда…

— Не с больной. С механической. И наши-ваши тут ни при чём. Я ж тебе книгу давал?.. Этот Грэй был практически робот: его поставили охранять город, он и охранял, нападали враги — он стрелял во врагов. Наши маршалы напали на Сансет Сити, а Грэй, конечно, сдачи дал. Как сумел… А об этике он размышлять не мог. Чего нельзя сказать о нашем, Бог его прости, товарище…

— Ну почему. Всё-таки он был агент. Сам знаешь, как там людей дрессируют… Он — оружие нападения, Грэй — оружие защиты…

— Грэй был не человек. Человек может думать, и в этом вся разница.

Соседи разошлись. Один из них нёс в мастерскую Арсения Павловича сломанное радио, другой уносил починенный телевизор.

В северо-восточном углу мастерской был иконостас, перед которым горели свечи. Кир подозревал, что эти иконы написал его отец, как написал он, по слухам, чудотворную икону Богоматери Ленинградской. Кир один раз видел эту икону в газете и потом видел её во сне. Богоматерь проступала из пламени, яростная и скорбная, с бездонными суровыми очами. Она укрывала ладонями крохотных людей, а мир пылал, огненный демон пожирал город, и Кир сказал Ей: не бойся, настанет день, и я найду его и убью; — и вдруг оказалось, что он стоит перед иконой в соборе Василия Блаженного, а икона закрыта чистым толстым стеклом, и в стекле Кир увидел своё отражение.

Кир открыл холодильник, и кот Кыш тут же сунул туда нос. Кир отодвинул кота ногой и вытащил из холодильника колбасу. Он собирался делать бутерброды. Отрезав один круг колбасы, он начал резать другой, но внезапно остановился, отложил нож и осторожно разломил колбасу по срезу.

В колбасе открылась влажная полость, а в ней, словно желток в яйце, сидела маленькая лягушка. Кир чуть-чуть подвинул её мизинцем. Лягушка шевельнулась. Кир взял с полки пустую пол-литровую банку, налил на дно немножко воды и аккуратно столкнул лягушечку в банку. Он залез на табуретку и поставил банку на полку повыше, чтобы Кыш до неё не добрался.

Кир слез с табуретки и принялся медленно, осторожно резать колбасу. Через некоторое время что-то маленькое и лёгкое попало ему по спине. Кир повернулся, но недостаточно быстро. Это была их игра: Арсений Павлович неожиданно бросал в него бумажные шарики, а Кир старался увернуться. Игра должна был закончиться, когда ему удастся увернуться от трёх шариков кряду. Кир умел ловить мышей за хвост и мух за крыло, но от бумажного шарика он ещё не увернулся ни разу.

— Заждался я тебя. А это что? — спросил Арсений Павлович, указывая на дырку в кружке колбасы.

— Там лягушка была, — ответил Кир и показал отцу пол-литровую банку.

Вечером Кир обнаружил такую же лягушку в умывальнике. Она таинственно глядела на него из эмалированной раковины. Кир посадил её в ту же банку. Обе лягушечки были маленькие, в полмизинца от головы до хвоста, и вроде бы зелёные, но их влажная кожа переливалась скрытыми цветами — оранжевым, пурпурным, синим.

— Папа, а что они едят? — спросил Кир, глядя на крышку от молочной бутылки, на которой так и лежали насыпанные им хлебные крошки.

— Ряску, — ответил Арсений Павлович. — Они едят ряску.

— Обыкновенную?

— Обыкновенную ряску. Она есть во всех реках мира.

И он почему-то помрачнел. Кир побежал на речку Черноярку и набрал трёхлитровую банку воды с ряской. Стоял тихий августовский вечер. Над Чернояркой царило безмолвие, и Кир не сразу заметил, что в реке полно лягушек.

Потом к ним зашла соседка Мария Васильевна, красивая молодуха в пышном цветном сарафане, увидела лягушек в банке и ахнула.

— Я их сегодня в кухне обнаружила, представляете? В холодильнике, в мусорном ведре… А Галка их у себя нашла в уборной. Сидят на стульчаке и квакают. Говорят, они уже на комбинате завелись.

С кваканьем это Мария Васильевна выдумала. Лягушки словно воды в рот набрали.

На следующее утро явился Митя Подёнкин.

— Кир, к тебе товарищ пришёл, — позвал Арсений Павлович из-за утренней газеты.

— Арсений Павлович, я к Вам, — несмело сказал Митя. — Понимаете, отцу плохо.

Арсений Павлович отложил газету.

— А почему ко мне?

— Так… Максим Андреич не идёт. Не верит. Говорит, белая горячка…

— Чему не верит?

— Ну, пойдёмте, а? — Митя умоляюще смотрел на Арсения Павловича. — Он Вам сам всё расскажет…

Запойный автомеханик Подёнкин лежал у себя на дворе на топчане, под виноградом. Он то и дело чесал свой покрасневший живот.

— Дело вот в чём, — сказал он, отводя глаза. — Короче говоря… я сегодня всё утро лягушками сру.

Арсений Павлович внимательно посмотрел на Подёнкина, прикидывая, пьян тот или нет. По всем признакам выходило, что Подёнкин не пьян. Арсений Павлович посмотрел на сортир. Дверь белого кирпичного домика была открыта настежь. Виден был стульчак. Напротив двери на тропинке сидела лягушка.

К вечеру такая же напасть обнаружилась ещё у пятерых черноярцев. Арсений Павлович расспросил всех их, начиная с Подёнкина, что они ели в последние дни и что пили, откуда брали воду и чем мыли посуду. Он осмотрел содержимое их холодильников, начиная с подёнкинского (холодное пюре, пиво, горчица и колбаса).

— Пап, это колбаса, — сказал Кир. Он сопровождал отца из дома в дом.

Арсений Павлович взял острый нож и очень тонко нарезал найденные в холодильниках куски колбасы. Лягушек в колбасе не обнаружилось, но обнаружились какие-то розоватые шарики около миллиметра в диаметре. Их было очень трудно заметить, если специально не искать. Арсений Павлович поковырял шарики ножом, помрачнел и посмотрел в сторону мясомолочного комбината.

На комбинат отправились вдвоём: Арсений Павлович и Егор Выщенко, зампредседателя горсовета.

— Вы что такое в колбасу кладёте? — накинулся Выщенко на начальника смены. — У вас личинки в колбасе. Люди её едят, а потом лягушками гадят!

— Какие-такие личинки? — опешил начальник смены.

— Лягушачьи!

— Как? Они в колбасе?!

Подтвердился слух о том, что комбинат страдает от непонятного нашествия лягушек. Начальник смены клялся и божился, что никто здесь не кладёт ничего необычного в колбасу. Арсений Павлович выслушал объяснения, порезал на ломтики палку свежей колбасы и пошёл прямо в сырьехранилище, где висели доставленные из соседнего колхоза туши. Там он внимательно осмотрел первую попавшуюся говяжью тушу, достал нож и ковырнул мясо. На пол упала крошечная лягушка.

Арсений Павлович молча ушёл домой. Он выпил стакан чая, съел кусок картофельного пирога, надел плащ и взял пистолет с глушителем. Кир вытащил из банки лягушечку, положил её в карман и увязался за отцом.

В колхоз они поехали на мотоцикле с коляской. Ночь упала внезапно и была как дёготь. Свет фар вырывал из темноты небольшой участок дороги, а по обочинам шевелились, щёлкали, скрежетали обитатели черноты. Один раз что-то поравнялось с мотоциклом и бежало рядом метров триста, пока не отстало. Кир сидел позади отца, а в коляске трясся сильно обеспокоенный Выщенко. Выщенко не привык никуда ездить по ночам, и его отчего-то не утешал тот факт, что Арсений Павлович вооружён.

Колхоз «Злато» обитал в здании бывшего красильного завода. От корпусов за километр несло навозом. Когда гости слезли с мотоцикла, было уже темно. Фонарь над воротами не горел, но сторожка была освещена изнутри. Арсений Павлович нашёл звонок, но тот не работал, и он постучал в ворота рукоятью пистолета. Из сторожки раздалось:

— Это кто?

— Выщенко, — сказал зампредседателя горсовета. — Из Черноярска.

— Егор Максимович? Сейчас открою. Звонок у нас неисправен, — пояснил сторож, возясь с замком. Он распахнул ворота, включил фонарик и уставился на Арсения Павловича.

— А это кто?

— Это шофёр, — ответил Выщенко. — Председатель случайно не здесь?

— Хазреулов? Ха-ха… Дома он давно, где ж ему быть. Зачем он вам в это время?

— Надо бы обсудить колбасу, — сказал Арсений Павлович.

— Какую? — опешил сторож.

— Черноярскую. Которая из вашего мяса.

— А… что не так?

— Вы чем скотину кормите? — спросил Выщенко.

— Комбикормом, а чем же… — и тут сторож замолчал. Он узнал Арсения Павловича.

Воцарилась тишина. Из чёрной пустоши вдоль дороги доносились вкрадчивые звуки. Кое-где вспыхивали шаловливые огоньки. Сторож поёжился и сказал:

— Вам правда лучше поговорить с председателем.

— Вызывай.

Арсений Павлович прошёл в ворота.

Пруд находился в подвальном помещении. Он был закрыт частой сеткой. Высоко над прудом на железной решётке стояли Арсений Павлович, Кир, Выщенко и дежурный по этажу. Кир облокотился на перила, держа в ладони лягушечку. Свет был очень тусклым, но тёмная масса под сеткой заметно шевелилась.

— Учтите, это была не наша идея, — сказал Арсению Павловичу дежурный.

— А чья?

— Самого председателя… кстати, вот он идёт. Здравствуйте, Константин Сергеевич… — Дежурный поспешно отошёл к стене.

— Я, — сказал председатель, спускаясь по лестнице. — Что стряслось?

Он увидел гостей, и его улыбка потускнела.

— Вы председатель Хазреулов? — спросил Арсений Павлович.

— Он самый… Егор Максимович, а что так поздно?

— Вот эти жабки не на своём месте, — ответил Выщенко.

Кир повернулся и показал Хазреулову лягушку.

— Они страшно плодятся, — рассказывал Хазреулов. — Корм — какая-то ряска, всего ничего. Тоже почти что сама растёт. Мутанты, понимаете? Размножаются, как саранча, — Он то и дело поглядывал на Арсения Павловича. — Пару раз в день черпаем их ковшом — и в мясорубку, в мелкий фарш.

— Живыми, что ли? — спросил Кир.

— Разумеется. Не будешь же каждую лягушку душить, — Хазреулов улыбнулся.

— Действительно, — сказал Арсений Павлович, глядя на живую массу в пруду.

Они были по-своему очень красивы: маленькие тельца, изящные лапки и нежная зелёная кожа с оттенками потусторонних цветов. Сверху, с галереи, их ад казался массой переливчатого шёлка, замоченного в красильном бассейне. Живые существа в этом аду сидели друг на друге. Когда их не успевали вовремя вычерпать ковшом, верхние слои живой массы давили нижние своим весом, и тогда без счёта гибли головастики и молодняк. Лягушки шевелились. Они бессмысленно перебирали лапками, пытаясь куда-то плыть, уставали, уходили под воду и под другие живые тела, опять выбирались с бездумной настойчивостью наверх, опять гребли лапками, опять тонули, погибали, давили друг друга и не издавали ни звука. Они рождались здесь, существовали в душной тьме, не видя солнца и небес, и гибли в мясорубке, поколение за поколением.

— Ну вот. Фарш сушим, добавляем в корм скоту. Вы б видели, как свиньи набирают вес! А как телята растут… — похвастался Хазреулов. — Нам этот метод сэкономит миллионы рублей в год на одних только кормах.

— Кормить сельскохозяйственный скот нетрадиционной животной пищей запрещено, не так ли? — спросил Арсений Павлович.

— Пока что, товарищ Островский. Пока ещё запрещено. Мои лягушки войдут в сельское хозяйство.

Выщенко нервно хихикнул.

— Мы лягушек проверяли, не думайте, — возмутился Хазреулов. — Ни радиации, ни тебе ядов каких. На выходе — качественное мясо.

— Хазреулов, — сказал Арсений Павлович. — Вам известно, что коровы в природе лягушек не едят? Они травоядные.

— Как раз в природе, дорогой Арсений Павлович, они их с удовольствием едят. Мышку, лягушку там, перепелиное гнездо — что в траве ухватят, то и съедят, и облизнутся, — возразил председатель. — Мои лягушки ведь практически — естественный прикорм.

— Хазреулов, — ровно сказал Арсений Павлович, — Вы знаете, откуда взялись эти лягушки?

Председатель смутился.

— Из рек…

— Они не просто из рек, — спокойно сказал Островский. — Они из Ленинграда. Это мутанты из вод Ленинграда.

Повисло молчание.

— А Вы не думали о том, что, если на этих жабках скот набирает вес, то это и на людях может отразиться? На тех, которые ваше мясо едят? — спросил Выщенко.

Хазреулов развёл руками.

— Так ведь не отражается пока что…

— Не отражается, говоришь? — нехорошим тоном сказал Арсений Павлович, вытащил пистолет и поднёс дуло к переносице Хазреулова.

Хазреулов ужасно побледнел. Его мир сузился к диаметру пистолетного дула. Сердце Выщенко ушло в пятки.

— …Не надо, — выдавил он.

— Почему?

Выщенко лихорадочно соображал. В самом деле, почему? Из-за мальчика? Выщенко посмотрел на Кира. Кир спокойно наблюдал за отцом. В его глазах нельзя было прочесть ничего.

— Стойте, Арсений Павлович, — сказал Выщенко. — Вы же не можете просто так застрелить кого хотите.

— Почему это я не могу застрелить кого хочу? — спросил Арсений Павлович.

— Потому что… закон такой, — нашёлся Выщенко. — Такой закон. Его надо судить.

Островский немного подумал и посмотрел на сына. Кир молчал. В ладони у него неподвижно сидела лягушечка.

— Ладно, — сказал Арсений Павлович.

Он убрал пистолет. Хазреулов шумно выдохнул и прислонился к стене. Ноги у него сделались ватные.

— Только это сейчас так оставить нельзя, — сказал Арсений Павлович. — Дежурный, убирай сетку.

Дежурный кинулся к настенному пульту и передвинул рычаг. Сетка над прудом разъехалась. Арсений Павлович глянул на лягушачью преисподнюю, взял Хазреулова за плечо и выбросил его через перила.

Раздался глухой всплеск, и председатель исчез в кишащей массе живых существ. Лягушечка Кира Островского неожиданно спрыгнула с его ладони и тоже плюхнулась в пруд. Хазреулова было не видать.

Дежурный в оцепенении дождался ухода гостей и объявил тревогу.

Председателя колхоза «Злато» в лягушачьем пруду не нашли — ни мёртвого, ни живого. Пруд вычерпали до дна, лягушек перебрали чуть ли не по одной, но Хазреулова среди них не оказалось. Ясно было, что незаметно вылезти из пруда он не мог, как не мог и провалиться в канализационную трубу: все трубы были не только забраны сетками, но и закрыты практически наглухо, не говоря уж о том, что для Хазреулова они были бы слишком узки. Колхозники до самого утра искали своего председателя по всей территории завода и заглянули даже в стойла, но так его и не нашли.

К утру в колхозе собралось всё младшее начальство. Наконец оповестили милицию, и злосчастный секретарь «Злата» сел писать доклад в областной совет. В это время труп Хазреулова уже искали в реке. Река была та самая Черноярка, что двадцатью километрами дальше протекала мимо дома Арсения Павловича.

К Выщенко милиция приехала в полдень, и он рассказал всё как было. Милиция отправилась к Арсению Павловичу.

— Ну к чему эти шутки, товарищ Островский? Где этот прохиндей Хазреулов?

Арсений Павлович указал в сторону реки.

На реке их оглушило кваканье лягушек. Маленькие зелёные существа тысячей тысяч обсели берега Черноярки и выводили радостные симфонии. В их пении чудились церковные хоры. Посреди этой ликующей музыки в ряске у берега сидел председатель Хазреулов. Он был гол, как будто только что появился на свет. На лице у него было бессмысленное выражение. Увидев милиционеров, Хазреулов встрепенулся, протянул к ним руку и тут же посмотрел на эту свою руку с каким-то детским, чистым изумлением.

Стояла сухая жара, небеса были бездонны и до прозрачности сини — присмотрись, и откроются светлые россыпи галактик. Зелёными брызгами жизни из-под ног прыгали лягушки. Милиционеры подняли председателя на ноги, усадили в машину и дали ему рюмку водки. Хазреулов выпил водку, улыбнулся и счастливо крякнул.