Вопрос вероятности

В будущем я очутился первым, изрядно опередив своего компаньона. Перенос не сопровождался болезненными ощущениями, разве что уши заложило, — это, как мне объяснили позже, из-за перепада воздушного давления. В двадцать первом веке я подвергся сканированию мозга — нужно было извлечь из моей памяти все необходимое для реконструкции дома 221-б по Бейкер-стрит. Кое-какие детали я не то что словами выразить, в собственном уме воспроизвести не мог. Но за меня это сделала техника и воссоздала все тютелька в тютельку, до мельчайших подробностей: и обои с ворсистым рисунком, и медвежью шкуру на полу у камина, и ведерко с углем, и плетеные кресло и стул, и даже вид из окна.

В будущем меня любезно принял джентльмен, назвавшийся Майкрофтом Холмсом. Ни в каком родстве с моим партнером он не состоит, это было сказано сразу; однако он признал тот факт, что имя и фамилия повлияли на его выбор основной профессии, каковой стало изучение методов великого сыщика. На вопрос, нет ли у него брата по имени Шерлок, я получил ответ, показавшийся странным: «Мои родители не были столь жестоки».

Паче того, этот Майкрофт Холмс — коротышка с рыжеватыми волосами. Ничуть не похож на дородного темноволосого детину, с которым я приятельствовал двумястами годами ранее.

Здешний Майкрофт настоял на том, чтобы все детали были тщательнейшим образом проверены, прежде чем из прошлого будет перенесен Холмс. Гении, пояснил сей джентльмен, имеют свойство ходить по краю безумия, и пусть я сам с легкостью выдержал перенос, для моего компаньона он может оказаться пагубным потрясением.

Но наконец Майкрофт и Холмса переместил в будущее, и сделал это, надо отдать ему должное, с исключительной точностью: едва мой друг переступил порог настоящего дома 221-б, как очутился в созданном здесь подобии. Вот с лестницы долетел так хорошо знакомый голос, весело делящийся новостями с двойником миссис Хадсон; длинные ноги, по обыкновению, стремительно взнесли Шерлока наверх, в нашу скромную квартиру.

Напрасно я рассчитывал на сердечное приветствие, на радостный возглас «Мой дорогой Ватсон!», на крепкое рукопожатие или иное проявление дружбы. Как вы догадываетесь, ничего подобного я не дождался. Совсем иначе выглядело наше предыдущее воссоединение, после трехлетней разлуки, когда Холмс странствовал по белу свету, а я считал его покойником. Нет, человек, чьи подвиги я имею счастье бытописать, даже не догадывался, сколько времени продлилось расставание на этот раз, и в награду за долготерпение я получил всего лишь рассеянный кивок.

Холмс расположился в кресле и уткнулся в вечернюю газету, но миг спустя раздосадованно хлопнул ею об стол.

— Черт знает что! Я уже читал этот номер. Ватсон, разве сегодня не приносили почту?

Судьба-насмешница не оставила мне иного выбора, кроме как принять столь неподобающую роль. Мы с Шерлоком будто местами поменялись, и теперь я был вынужден открывать ему глаза на происходящее.

— Дорогой мой Холмс, жаль вас расстраивать, но газеты уже давно не печатаются.

На его длинном лице сурово сдвинулись брови, в глазах появился грозный блеск.

— Ватсон, мне почему-то думается, что человек с вашим афганским прошлым должен быть более устойчив к воздействию солнечных лучей. Спору нет, жара нынче ужасная, но не настолько же, чтобы помрачить ваш рассудок.

— Уверяю вас, Холмс, он ничуть не помрачен, — вздохнул я. — Увы, я говорю истинную правду, хотя, признаться, мой отклик на эту новость был в точности таким же. Вот уже семьдесят пять лет как закрылась последняя газета.

— Семьдесят пять лет? Ватсон, помилуйте! Эта газета датирована четырнадцатым августа тысяча восемьсот девяносто девятого. Вчерашним днем!

— Боюсь, Холмс, вы заблуждаетесь. Нынче год две тысячи девяносто шестой от Рождества Христова, пятое июня.

— Две ты…

— Понимаю, дружище, это может показаться абсурдным…

— Это не может показаться абсурдным! Это и есть сущий абсурд, старина… Старина — так я привык обращаться по-дружески, но вам, конечно же, ни в коем случае не дашь двухсот пятидесяти.

— Возможно, я не тот, кто может все объяснить толком, — вздохнул я.

— Верно, — раздался голос в дверях. — А посему предоставьте это мне.

— Вы еще кто такой? — подскочил, как ужаленный, Шерлок.

— Меня зовут Майкрофт Холмс!

— Самозванец! — возмутился мой друг.

— Пожалуйста, не спешите с выводами, — возразил Майкрофт. — Хоть я и не являюсь вашим братом и даже завсегдатаем клуба «Диоген», но тоже ношу это имя и фамилию. Я ученый, воспользовавшийся некими научными принципами, дабы изъять вас из вашего прошлого и перенести в мое настоящее.

Сколько лет я знал своего друга — и лишь сейчас впервые увидел его начисто сбитым с толку.

— Он говорит истинную правду, — подтвердил я.

— Но зачем? — развел длинными руками Холмс. — Пусть даже это не безумная фантазия — чего я ни на миг не допускаю, — какой смысл похищать меня и моего доброго приятеля доктора Ватсона?

— Есть причина, Холмс. Как вы любите говорить, игра начинается.

— Что, убийство? — спросил я, радуясь долгожданному объяснению нашего путешествия во времени.

— Ах, если бы просто убийство, — вздохнул Майкрофт. — Возможно, это самая великая загадка, с которой сталкивалось человечество на своем веку. Мы имеем дело с исчезновением, и не одного живого существа, а триллионов. Триллионов, Холмс!

— Ватсон, — обратился ко мне Холмс, — вы, конечно же, умеете распознавать психические патологии. Посмотрите в своем саквояже, не найдется ли там чего-нибудь для этого несчастного. Все население Земли не превышает двух тысяч миллионов.

— Так было в ваше время, а сегодня это восемь миллиардов, — поправил Майкрофт. — Но я повторяю: речь идет об исчезновении триллионов.

— О, я сообразил наконец! — В глазах Холмса затлел огонек уверенности: здравый смысл снова вернул свои позиции. — Мне доводилось читать в «Иллюстрейтед Ландон ньюз» про динозавров — так Оуэн назвал огромных тварей, вымерших давным-давно. Это с их исчезновением я призван разобраться?

Майкрофт отрицательно покачал головой:

— Вам бы прочитать монографию профессора Мориарти «Динамика астероида»…

— Я не захламляю свой мозг бесполезными знаниями! — отчеканил Холмс.

Майкрофт пожал плечами:

— В этом труде Мориарти выдвинул весьма остроумную идею: в нашу планету врезался астероид, и ее на многие месяцы заволокло поднятой при ударе пылью. Примерно через столетие после выхода монографии в свет догадка профессора подтвердилась, в отложениях глины были найдены следы того катастрофического столкновения. Нет, Холмс, задача, о которой вы говорите, давно решена. Та же, что предлагается вам, куда грандиозней.

— Ради бога, перестаньте ходить вокруг да около! — вспылил Холмс.

Майкрофт указал моему другу на кресло, и тот после секундных колебаний сел.

— Она называется парадоксом Ферми, — сообщил рыжеволосый ученый. — В честь итальянского физика Энрико Ферми, который жил в двадцатом веке. Видите ли, нам известно, что в нашей Вселенной существует бесчисленное множество планет, и по логике на многих из них могли бы возникнуть цивилизации разума. Мы даже математически получили приблизительную цифру, воспользовавшись специальным уравнением Дрейка. На протяжении полутора веков при посредстве радио… — для вас будет понятнее термин «беспроволочный телеграф» — мы искали признаки существования этих мыслящих культур в космосе. И никого не нашли! Никого! Посему парадокс Ферми гласит: если во Вселенной должна кишеть жизнь, куда подевались все эти чужаки?

— Чужаки? — переспросил я. — А куда они могли подеваться? Живут себе за границей, в своих суверенных государствах, и в ус не дуют.

— Дорогой доктор, в наши времена слово имеет дополнительные значения. Под чужаками я подразумеваю инопланетян, существ, обитающих на иных планетах.

— Как в романах Верна и Уэллса? — спросил я с притворной серьезностью.

— И это не только планеты, что крутятся вокруг нашего Солнца, — добавил Майкрофт.

Холмс снова встал.

— Я ни бельмеса не смыслю в планетах и вселенных, — раздраженно сказал он. — Подобные сведения не имеют практического применения в моей профессиональной деятельности.

Я кивнул, позволив себе смешок:

— Когда мы с Холмсом только познакомились, он не поверил, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот.

— Шерлок, мне известно о пробелах в вашем образовании, — с улыбкой проговорил Майкрофт, и мой друг аж скривился от такой фамильярности. — Но это дело легко поправимое.

— Я не стану загромождать свой разум бесполезными сведениями, — повторил Холмс. — В нем хранится исключительно то, что помогает мне в работе. Например, я способен распознать любую из ста сорока разновидностей табачного пепла…

— Ну, эти сведения вам уж точно не пригодятся, Холмс, — перебил Майкрофт. — У нас уже давно никто не курит, ибо доказано, что табак вреден для здоровья.

Я быстро глянул на Шерлока — сколько раз напоминал ему о пагубности самоотравления никотином.

— Вдобавок за минувшие годы мы немало узнали о строении мозга. Ваши опасения насчет того, что постижение литературы, астрономии и философии не оставит места для более важных наук, беспочвенны. Вместимость человеческого разума, его способность хранить и извлекать информацию поистине безгранична.

— Это правда? — спросил Холмс, и по тону я понял, что мой друг изумлен.

— Правда.

— И вы хотите, чтобы я занялся изучением физики, астрономии и так далее?

— Да, — подтвердил Майкрофт.

— Чтобы разобраться с парадоксом Ферми?

— Именно так.

— Но почему я?

— Потому что в вашем лице мы имеем специалиста по решению загадок, равного которому свет не видывал. Эпоха Шерлока Холмса миновала двести лет назад, а его соперник не родился до сих пор.

Майкрофт, наверное, не заметил, но от меня-то не укрылось легчайшее проявление гордости на лице моего давнего компаньона. Однако в следующий миг Холмс помрачнел.

— Но это каким же багажом знаний необходимо обзавестись, чтобы хотя бы подступиться к вашему делу. Понадобятся многие годы…

— Вовсе нет. — Майкрофт взмахнул рукой, и посреди Холмсова стола, как всегда беспорядочно заставленного и заваленного вещами, возникли вертикальный стеклянный прямоугольник и непривычная моему глазу металлическая чаша. — Технологии познания отнюдь не стояли на месте, и мы научились записывать информацию непосредственно в мозг. — Майкрофт подошел к столу. — Вот эта панель называется монитором, она включается от вашего голоса. Надо просто задавать вопросы, и устройство покажет любой интересующий вас предмет. Ежели сочтете какую-либо тему полезной для расследования, просто наденьте на голову шлем. — Он указал на чашу. — Скажите «загрузить», и необходимые сведения будут совершенно безболезненно внедрены в нейронные сети вашего мозга. Уже в следующий миг вам покажется, что эту область науки вы досконально знали всегда.

— Невероятно! — воскликнул Шерлок. — А что потом?

— А потом, мой дорогой Холмс, я надеюсь, что в дело вступит ваша непревзойденная дедукция, вы решите парадокс и мы узнаем в конце концов, что случилось с чужаками.

— Ватсон! Ватсон!

Я вздрогнул, просыпаясь. Холмс, будучи в восторге от новообретенной способности без усилий поглощать информацию, засиделся до глубокой ночи; я же сам не заметил, как уснул в кресле. Похоже, мой друг нашел-таки лекарство от дремлющей кокаиновой зависимости: держа в руках ключи к абсолютному знанию, он не будет маяться от безделья в промежутках между раскрытием детективных тайн.

— А? — У меня пересохло в горле — должно быть, спал с открытым ртом.

— Старина, это куда увлекательнее, чем я себе представлял. Вот послушайте — и вам это покажется ничуть не менее интересным, чем любое из расследованных нами преступлений.

Я встал и плеснул себе шерри — все-таки ночь на дворе, рассвет еще даже не брезжит.

— Слушаю, Холмс.

— Помните наглухо запертую и опечатанную комнату, что сыграла столь важную роль в деле о гигантской крысе с Суматры?

— Такое забудешь! — Холодок, побежавший по спине, заставил меня поежиться. — Если бы не ваша отменная стрельба, моя левая нога чувствовала бы себя нынче не лучше правой.

— О да, — кивнул Шерлок. — Так вот, предлагаю вам другую загадку, связанную с замкнутым пространством. Ее придумал австрийский физик Эрвин Шрёдингер. Вообразите ящик, сделанный из непрозрачного материала. Его стенки идеально подогнаны друг к другу — невозможно подглядеть, чем занимается кот, которого в этом ящике заперли…

— Запирать бедное животное в ящике? — удивился я. — По-вашему, это человечно?

— Ватсон, ваша деликатность и чуткость достойны всяческих похвал, но прошу не отвлекаться. Далее, представьте себе находящееся в ящике пусковое устройство: шансов, что оно сработает, ровно пятьдесят на пятьдесят. Устройство соединено с баллоном, в котором заключен ядовитый газ, и если оно включится, струя отравы убьет кота.

— О боже! — ахнул я. — Какое изуверство!

— А теперь, Ватсон, скажите вот что: не вскрывая ящика, можно ли сказать, жив кот или нет?

— Гм… Если я правильно вас понял, это зависит от того, сработало ли устройство.

— Замечательно. Продолжайте.

— А значит, есть вероятность, что кот жив. И столь же вероятно, что он мертв.

— Молодцом, дружище! Вы не обманули моих ожиданий, ваш вывод — настоящий образец очевидности. Однако, Ватсон, вы не правы. Совершенно не правы.

— Что вы имеете в виду?

— Это потенциальный кот, нерешенный кот; существование этого кота не более чем вопрос вероятности. Он не жив и не мертв, Ватсон: суть именно в этих двух «не». И до тех пор, пока кто-нибудь умный не додумается вскрыть ящик и заглянуть, кот останется загадкой. Давайте сорвем печать и посмотрим внутрь — и лишь тогда потенциальный кот обернется всамделишным. Его реальность — результат наблюдения.

— Что за чепуха! Такой даже тезка вашего брата не городил.

— Вовсе не чепуха, — замотал головой Холмс. — Именно так устроен мир. Люди многому научились за последние века, очень многому. Но, как сказал Альфонс Карр, «plus ça change, plus c’est la même chos».[1] Даже в столь эзотерической области науки, как высокая физика, ничто не сравнится с могуществом квалифицированного наблюдателя!

Я снова задремал, а проснулся от возгласов Холмса: «Майкрофт! Майкрофт!»

Мне уже доводилось слышать эти крики — когда моему другу изменяло железное здоровье под натиском простуды или когда он пребывал во власти проклятой иглы. Запоздало я сообразил, что на сей раз он зовет не брата, а ученого мужа из двадцать первого века. Через минуту его усилия были вознаграждены: распахнулась дверь и в гостиную вошел наш рыжеволосый знакомец.

— Здравствуйте, Шерлок, — сказал Майкрофт. — Вам нужны мои услуги?

— Нужны, — подтвердил Холмс. — Я основательно разобрался не только в физике, но и в технике, которая позволила вам воссоздать это жилище для меня и нашего славного доктора Ватсона.

Майкрофт кивнул:

— Старался следить за вашими предпочтениями и привычками. Должен заметить, кое-какие нюансы подчас удивляли меня.

— Не вас одного, — вздохнул Холмс. — Что поделать, мой метод основан на пристальном внимании к мелочам. Итак, правильно ли я понял: чтобы реконструировать эту квартиру, вы подвергли сканированию память Ватсона, а затем использовали, если я не путаюсь в терминах, голографию и микроманипулирование силовыми полями?

— Все верно.

— То есть ваши возможности не ограничиваются воссозданием этих комнат — вы способны реконструировать все увиденное нами?

— Безусловно. Если на то пошло, я даже могу поместить вас в картину, воспроизведенную по чужим воспоминаниям. Ну а теперь не угодно ли вам взглянуть на нашу сверхбольшую антенную решетку? Это сеть из множества радиотелескопов, при посредстве которых мы пытаемся услышать голоса…

— Не сомневаюсь, зрелище впечатляющее, — пренебрежительно перебил его мой друг. — А реконструировать место происшествия, столь удачно названного Ватсоном «Последним делом Холмса», вы можете?

— О господи! — явно опешил Майкрофт. — Речь о Рейхенбахском водопаде? Честно говоря, я думал, эту сцену вам захочется воссоздать в самую последнюю очередь.

— Весьма логичное предположение, — похвалил Холмс. — Так можете или нет?

— Разумеется, могу.

— Так чего же мы ждем?

Снова мы с Холмсом прошли сканирование мозга и вскорости оказались в Швейцарии, на горном курорте, в мае 1891-го, — в том краю, где однажды пытались укрыться от головорезов профессора Мориарти. Милая деревенька Мейринген, очаровательная гостиница «Англия». Копия ее владельца, точь-в-точь как некогда оригинал, добилась от нас твердого обещания полюбоваться красотами Рейхенбахского водопада. Туда-то мы и направились с Холмсом, причем мой друг вооружился альпенштоком. Майкрофт же недвусмысленно дал понять, что за происходящим он будет наблюдать лишь издали.

— Не по душе мне ваша затея, — сказал я своему партнеру. — Пережить тот ужасный день заново я хотел бы разве что в кошмарном сне.

— А вот у меня, Ватсон, сохранились куда более теплые воспоминания. Победа над Мориарти — апогей моей карьеры. Я вам и тогда говорил, и сейчас повторю: моя жизнь — не такая уж непомерная плата за возможность положить конец деяниям сего Наполеона преступного мира.

Прорубленная в лесу дорожка частично огибала водопад, она как будто для того и предназначалась, чтобы туристы могли хорошенько обозреть достопримечательность. Река питалась талыми снегами; студеный зеленоватый поток с феноменальной скоростью, с яростной мощью низвергался в скальный провал, в черную, как темнейшая из ночей, бездну. Оттуда вздымались огромные тучи брызг, и рев водопада напоминал человеческий вопль.

Несколько мгновений мы стояли и глядели вниз, на водопад; никогда еще на моей памяти лицо Холмса не было таким сосредоточенным и в то же время безмятежным. Затем он вытянул руку, указывая вдоль по дорожке.

— Дорогой Ватсон, заметьте, — ему пришлось кричать, чтобы я услышал в шуме воды, — тропинка упирается в скалу.

Я кивнул, и он повернулся кругом.

— Обратите также внимание, что уйти отсюда можно только по своим собственным следам. У этой ловушки лишь один выход, и он там же, где вход.

И снова я кивнул. А затем, как и в первый раз, когда мы посетили эту роковую сцену, прибежал маленький швейцарец с письмом, адресованным мне. На конверте я увидел штамп гостиницы «Англия». Конечно же, я знал, что́ в записке: поселившаяся в гостинице англичанка кашляет кровью. Жить ей осталось считаные часы, но все же помощь квалифицированного врача способна облегчить ее страдания; не соизволю ли я прибыть как можно скорее?

— Но ведь письмо — всего лишь предлог, — сказал я, поворачиваясь к Холмсу. — Признаю, тогда я клюнул на удочку, в то время как вы сразу заподозрили козни Мориарти.

Пока я это говорил, юный швейцарец стоял истуканом — должно быть, Майкрофт позаботился о том, чтобы мы с Холмсом могли побеседовать без малейших помех, и на время «отключил» мальчишку.

— Но в этот раз я не оставлю вас, Холмс, наедине со смертью.

Шерлок воздел руку:

— Ватсон, ваши сантименты, как всегда, смехотворны. Иль забыли, что все это лишь имитация действительности? Однако вы окажете мне самую что ни на есть реальную помощь, если сделаете все как в прошлый раз. Впрочем, нет нужды повторять трудный путь до «Англии» и обратно. Достаточно пройти лишь до того места, где вы повстречали человека в черном, подождать четверть часа и вернуться.

— Благодарю, что упростили мне задачу, Холмс. Я теперь на восемь лет старше, чем тогда, и трехчасовой поход по горам дался бы мне, прямо скажем, нелегко.

— Пожалуй, вы правы, — кивнул Холмс. — Мы с вами надолго пережили пору своей наибольшей полезности. Однако будьте любезны, сделайте, как я сказал.

— Конечно сделаю, — вздохнул я. — Но должен признаться, я ровным счетом ничего не понимаю. Майкрофту из двадцать первого века вы понадобились для решения проблемы из области натурфилософии, то бишь для поиска запропастившихся инопланетян. Спрашивается, почему мы находимся именно здесь?

— А потому, старина, — ответил Холмс, — что у меня возникли кое-какие предположения. Доверьтесь мне, Ватсон. Доверьтесь и еще раз исполните свою роль в драме, что разыгралась четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года.

Вот так я расстался со своим компаньоном, даже не догадываясь, что у него на уме. Шагая по тропке в сторону отеля «Англия», я увидел человека, который спешил в противоположном направлении. Когда-то, переживая по-настоящему рейхенбахскую трагедию, я не узнал во встречном ее виновника, но теперь-то не могло быть никаких сомнений: это профессор Мориарти. Высокий, худой, весь облаченный в черное, с выпуклым лбом; угловатый силуэт четко очерчен на фоне зелени. Я позволил этой копии злодея пройти мимо, выждал, как было велено, пятнадцать минут и направился к водопаду.

По прибытии увидел прислоненный к камню альпеншток Холмса. Черную землю непрестанно увлажняли долетавшие брызги. На этом грунте я увидел две цепочки следов, обе вели к каскаду — и ни одна не поворачивала назад! То же самое кошмарное зрелище!

— С возвращением, Ватсон!

Я молниеносно повернулся на голос. Опираясь о дерево, Шерлок стоял и улыбался.

— Холмс! Как же вы ухитрились пройти сюда от водопада и не оставить следов?

— Мой дорогой Ватсон, разве вы забыли, что здесь лишь мы с вами состоим из плоти и крови, все же прочее — имитация. Я попросил Майкрофта позаботиться о том, чтобы мои ноги не делали отпечатков. — Он демонстративно прошелся вперед-назад — туфли не оставили ни единой ямки, не пригнули ни одной былинки. — А еще, разумеется, я попросил обездвижить Мориарти, как ранее был обездвижен швейцарский мальчонка, — не дожидаясь, когда мы с моим заклятым врагом сойдемся в смертельном поединке.

— Поразительно, — восхитился я.

— Ваша правда, старина. А теперь осмотритесь как следует. Что вы видите?

— Да все то же, что и в тот ужасный день, когда вы якобы погибли: к водопаду ведут следы двух человек, но обратно никто не шел.

Возглас Холмса «вот именно!» посостязался с ревом водопада.

— Вам известно, что одни следы принадлежат мне, а другие англичанину в черном, этому сущему Наполеону криминального мира.

— Ну да.

— Увидев, что к водопаду ведут две цепочки следов, но ни одна не возвращается, вы подбежали к самой кромке и обнаружили… Что вы обнаружили, Ватсон?

— Следы борьбы на самом краю утеса, под которым бежал поток.

— И какой сделали вывод из увиденного?

— Вы и Мориарти полетели вниз, держа друг друга мертвой хваткой, и разбились.

— Превосходно, Ватсон! К такому же точно заключению пришел бы и я, если бы полагался на те наблюдения.

— К великому счастью, я оказался неправ.

— Так уж и неправы?

— Ну да… Ваше присутствие — подтверждение тому.

— Возможно, — улыбнулся краем рта Холмс. — Но я полагаю иначе. Подумайте, Ватсон! Вы побывали на месте события, поняли, что случилось, и три года — целых три года! — не сомневались в моей гибели. А ведь до того мы с вами десять лет были друзьями и коллегами. Да разве тот Холмс, которого вы знали, позволил бы вам скорбеть по нему так долго? Да разве тот Холмс не прислал бы весточку? Уж вы-то должны знать, что вам я доверяю почти как моему брату Майкрофту, которому я сказал: не будь тебя, мне пришлось бы раскрыть тайну своего существования Ватсону.

— Что ж, — буркнул я, — раз уж вы подняли эту тему, замечу: было немного обидно, пока вы не объяснили причину своего молчания.

— Ватсон, приятно сознавать, что ваши обиды сошли на нет. Но что, если вы избавились от них абсолютно без моей помощи?

— Как прикажете понимать?

— Вы получили несомненные доказательства моей смерти и, как подобает верному хроникеру, цветисто описали их в рассказе со столь подходящим названием «Последнее дело Холмса».

— Да, описал. Знали бы вы, чего мне стоили эти три слова.

— А когда отчет был опубликован в «Стрэнде», как отреагировали ваши читатели?

Припоминая, я покачал головой:

— Для меня это явилось настоящим сюрпризом. Я-то рассчитывал получить пару-тройку писем от незнакомых людей, со сдержанными соболезнованиями. Публика довольно тепло встречала истории о ваших подвигах, но чтобы обрушить на меня такую лавину гнева и возмущения… Читатели требовали новых приключений Шерлока Холмса.

— Каковую задачу, конечно же, вы сочли невыполнимой, поскольку видели, как я погиб.

— Именно так. Должен сказать, читатели вели себя весьма и весьма нетипично. Все это оставило глубокий отпечаток в моей душе.

— Но вскоре страсти улеглись, — подсказал Холмс.

— Вы же прекрасно знаете, что нет. Я вам описывал тот град письменных и устных претензий — он ничуть не ослабевал с годами. Пришлось даже порыться в памяти и изложить одно из ваших второстепенных дел — прежде я не считал его заслуживающим интереса. А читателям все мало! Но тут вдруг, к великому моему изумлению и восторгу…

— К великому вашему изумлению и восторгу, после трехлетнего отсутствия я очутился у вас кабинете, переодетый и загримированный, — если не ошибаюсь, изображал тогда малоимущего библиофила. И вскоре вы получили свежие материалы для хроник, и прежде всего — дело с участием печально известного полковника Себастьяна Морана и графа Рональда Адэра.

— Да, — кивнул я. — Ваше нежданное возвращение потрясло меня до глубины души.

— А давайте-ка, Ватсон, обдумаем случившееся четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года на Рейхенбахском водопаде. Вы, лично побывав на месте происшествия, получили доказательства гибели вашего покорного слуги, и вдобавок кромку того обрыва потом тщательно исследовали многочисленные специалисты — об этом вы тоже упомянули в «Последнем деле». Вывод был единодушен: мы с Мориарти расстались с жизнью на дне пропасти.

— И тем не менее вывод оказался ошибочным.

Холмс расплылся в хитрой улыбке.

— Нет, дорогой мой Ватсон. Он оказался неприемлемым… для ваших преданных читателей. Вот где кроется корень всех проблем. Давайте-ка вспомним кота Шрёдингера в глухом ящике. Мы с Мориарти как будто проделали одно и то же: дошли по тропинке до тупика и оставили на влажной почве следы. Из той ситуации у меня было лишь два выхода: либо выжить, либо умереть. До тех пор, пока кто-нибудь не увидел, как я возвращаюсь по дорожке, итог поединка оставался неизвестным. Я одновременно был и живым и мертвым, то есть представлял собой набор вероятностей. Когда же на месте события появились вы, этот набор вероятностей сократился до одного реального факта. Вы не увидели следов в обратном направлении, а это означало, что мы с Мориарти боролись, пока не сорвались и не рухнули в ледяную стремнину. Засвидетельствовав результаты схватки, вы исключили вторую альтернативу, вынудили событие прийти к единственному результату. Мой добрый друг, вы тем самым убили меня, я это говорю в самом прямом смысле.

У меня заколотилось сердце.

— Помилуйте, Холмс! Ничто в жизни не сделало меня счастливее, чем известие о вашем спасении.

— В этом, Ватсон, я нисколько не сомневаюсь, но тогда, четвертого мая, вы могли увидеть либо один результат, либо другой. Не оба одновременно. А увидев, вы сообщили о своих выводах. Сначала швейцарской полиции, потом репортеру из «Журналь де Женев», и, наконец, изложили подробный отчет на страницах «Стрэнда».

Я кивнул.

— Но Шрёдингер не учел кое-чего, когда задумывал свой эксперимент. Предположим, мы вскрыли ящик и обнаружили, что бедный кот испустил дух, и вы через некоторое время рассказали о том соседу, однако сосед наотрез отказывается верить: кот жив, и все тут! Что произойдет, если вы вернетесь и снова заглянете в ящик?

— Разумеется, увижу мертвого кота.

— Допустим. Но что, если тысячи, да что там, миллионы откажутся верить первому очевидцу? Что, если откажутся принимать его доказательства? А, Ватсон? Что тогда?

— Гм… Не знаю.

— Одним своим упрямством они переформируют реальность, вот что тогда случится, мой друг. Истина окажется подменена вымыслом. Они оживят кота. Паче того, они попытаются уверовать, что кот вовсе и не умирал.

— А дальше?

— А дальше мир, который прежде зиждился на твердой реальности, перейдет в состояние нерешенности, неопределенности; он «поплывет». Вы первый очевидец события на Рейхенбахском водопаде, ваше наблюдение должно было стать прецедентом. Но легендарная строптивость рода человеческого сыграла свою роль. Ватсон, это тупое упрямство, это нежелание верить в элементарное превратило наш мир в волновой фронт нереализованных вероятностей. Мы существуем в вероятностном потоке… весь мир существует в этом потоке, а по какой причине? Да из-за конфликта между тем наблюдением, которое было сделано вами, очевидцем, на Рейхенбахском водопаде, и тем, которое устроило бы мир.

— Холмс, все это слишком фантастично.

— Отбросьте все невозможное; то, что останется, — и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Этот постулат подводит нас к задаче, которую задал здешний аватар моего брата Майкрофта. То бишь к парадоксу Ферми. Где инопланетные существа?

— Хотите сказать, что вы разгадали головоломку?

— Да, Ватсон, я ее разгадал. Дело в способе поиска этих инопланетян, которым пользуется человечество.

— Беспроводная связь? Попытки подслушать чужую болтовню в эфире?

— Совершенно верно! А теперь ответьте, Ватсон: когда я воскрес из мертвых?

— В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого.

— А в котором году тот талантливый итальянец, Гульельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?

— Не вспомню, хоть убейте.

— В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Ватсон. Уже через год! И все то время, пока человечество пользуется радио, наш мир представляет собой нерешенную загадку! Неослабевающий волновой фронт вероятностей!

— К чему вы клоните, Холмс?

— А к тому, Ватсон, что инопланетяне здесь. Это не мы их найти не можем, а они потеряли. Наш мир взаимодействует с остальной вселенной асинхронно. Вы и ваши читатели, не сумев принять горькую правду, сами себя сделали потенциальными, вместо того чтобы быть реальными.

Я никогда не подозревал своего компаньона в недостатке самомнения, но на этот раз он явно хватил через край.

— Холмс, вы намекаете, что своей нереалистичностью мир обязан вашей персональной судьбе?

— Конечно же! Ваши читатели не позволили мне улететь на дно пропасти, пусть даже ценой своей гибели я добился того, чего желал больше всего на свете, а именно уничтожения Мориарти. В этом безумном мире наблюдатель утратил контроль над наблюдаемым! Если до того нелепого воскрешения, упомянутого вами в рассказе «Пустой дом», мое существование имело под собой какую-то почву, то этой почвой была логика! Рациональность! Приверженность фактам, доступным для анализа! Но от всего этого человечество отказалось. Наш мир сошел с пути, Ватсон. В результате мы отгорожены невидимой стеной от цивилизаций, существующих где-то еще. Вот вы говорите, в мое отсутствие вас завалили требованиями читатели, но если бы они на самом деле понимали меня, понимали бы, что собой представляет моя жизнь, то знали бы: единственной достойной данью моей памяти могло быть только принятие случившегося. Оставить меня мертвым — вот он, единственно правильный ответ.

Майкрофт отправил нас в прошлое, но не в 1899-й, из которого забрал, — Холмс изъявил желание перенестись на восемь лет раньше, в май 1891-го. Разумеется, тогда еще жили другие мы, более молодые, но Майкрофт переместил их в будущее; там они проведут остаток своих дней в реконструированной по нашим с Холмсом воспоминаниям обстановке. И хотя мы теперь были на восемь лет старше тех джентльменов, которые тогда сбежали в горы от Мориарти, в Швейцарии у нас не было знакомых, и возрастные изменения на наших лицах остались незамеченными.

В третий раз мне пришлось пережить рот роковой день на Рейхенбахском водопаде. И этот третий раз был похож на первый и не похож на второй. Все происходило по-настоящему.

Вот показался мальчишка-посыльный, и мое сердце неистово заколотилось. Повернувшись к Холмсу, я проговорил:

— В этот раз я не смогу вас оставить.

— Сможете, Ватсон. Вы еще ни разу меня не подвели. Сыграете свою роль до конца и сегодня, я уверен. — Он помолчал немного, а когда снова заговорил, в голосе появилась грусть. — Я способен выявлять факты, но менять их мне не по силам.

А затем Холмс с мрачным видом протянул руку. Я ее крепко пожал своими двумя.

В следующий миг появился мальчик, которого подослал Мориарти. Я разыграл святую простоту и оставил Холмса одного возле водопада. Как же трудно было не оглянуться, идя к гостинице «Англия», где меня ждал несуществующий пациент! А вот и человек в черном шествует навстречу. Сейчас бы достать револьвер и всадить пулю в сердце негодяя, но если лишу Холмса возможности поквитаться с преступным профессором, это будет воспринято как непростительное предательство.

За час я спустился к гостинице. Там я, как полагается, поинтересовался состоянием чахоточной англичанки, чем ожидаемо вверг в крайнюю растерянность герра Штайлера-старшего. Без малейшего вдохновения отыграв свою роль, я направился к водопаду. Путь в гору занял два часа; признаться, я напрочь выбился из сил, хоть и не слышал свое тяжелое дыхание в шуме стихии.

И снова я увидел следы двух человек: обе цепочки заканчивались у обрыва. Нашел я и альпеншток Холмса, и, конечно же, адресованную мне записку. Она слово в слово повторяла ту, первую. Мой друг сообщал, что они с Мориарти вот-вот вступят в последний поединок и профессор любезно разрешил написать несколько слов. Но на сей раз у послания был постскриптум.

Я возвратился в Лондон, и там горечь утраты до поры оставила меня — в последние месяцы жизни моей супруги я разделял ее печали и радости. Признаки старения на лице я объяснил ей глубоким шоком из-за гибели друга. В следующем году, точно в положенный день, Маркони изобрел беспроволочный телеграф. Читатели с прежней настойчивостью просили новых приключений Шерлока Холмса, но я отмалчивался, хотя душевная боль была чудовищной; снова и снова моя вера в увиденное на Рейхенбахском водопаде подвергалась жестокому испытанию. О, как я был бы счастлив, если бы вдруг услышал голос человека, порядочнее и мудрее которого не встречал никогда в жизни!

В 1907 году, в конце июня, «Таймс» сообщила о пойманных устройствами беспроводной связи сигналах разумной жизни — они прилетели со стороны Альтаира. И в этот день, когда весь мир ликовал и праздновал, я, не буду скрывать, обронил слезу и поднял одинокий тост за моего славного друга, покойного мистера Шерлока Холмса.