Воображалы

Прочёл я однажды у Ницше о тонкой резьбе на чешуйках рептилий — настолько тонкой, что без микроскопа не различишь. Зачем она рептилиям, философ объяснить не берётся, зато утверждает, будто и у нас имеется нечто подобное, правда, в духовном смысле. Якобы все наши моральные качества представляют собой этакий, знаете, узорчик из неуловимо крохотных достоинств и недостатков. Та же, в общем, незримая резьба на чешуйках. Если она и воспринимается нами, то исключительно чутьём.

Спасибо, Фридрих, просветил! А я-то голову ломаю, ничего понять не могу! Вот, скажем, один мой знакомый: внешне опрятен, вежлив, вроде бы ничего дурного ни мне, ни кому-либо другому не сделал, однако раздражает, зараза, и всё тут! Неясно чем, но раздражает. А причина-то, выходит, в том, что, как ни старайся он выглядеть душкой, а узорчик-то на духовных чешуйках — некрасивый, отталкивающий.

Или прямо противоположный случай: мерзавец, а симпатичен (это я про своего друга Петю). Вот у него чешуйки, надо полагать, само совершенство.

Других объяснений я пока просто не вижу.

Лицо у Пети в данный момент сосредоточенное, безукоризненно серьёзное, чего никак не скажешь о физиономии его собеседника, пребывающей в разобранном или даже, если хотите, рассыпанном состоянии. Значит встретились впервые и относительно недавно. Было время, я и сам то и дело с такой физией ходил — с непривычки.

Располагаются они (в смысле — Петя со своим визави) за крайним столиком летнего кафе «Локи». Местечко уютное, насиженное, не шибко дорогое: матерчатый тент, деревянные стулья, кованая оградка и юный официант Митя, светловолосый и светлоглазый.

Вхожу под навес, подсаживаюсь за столик третьим, здороваюсь.

Петя отвечает мне благосклонным кивком, незнакомец — очумелым взором.

— Нет, но… — с запинкой говорит он, снова обращаясь к Пете. — Вы шутите, что ли?

— А вы? — любезно осведомляется тот.

— Но это доказанный факт! — вопит неизвестный (так, кстати, неизвестным и оставшийся — даже имени его не знаю). Могу лишь сказать, что мужчина в годах, дородный, хорошо одетый, мордень — значительная, солидная. Точнее, была таковой до знакомства с Петей.

С соседних столиков на нас оборачиваются, однако приятель мой по-прежнему величествен и невозмутим. Чуть откинутая голова, гордый абрис. Помнится, Марина Цветаева как-то сказала о Пастернаке, будто в профиль тот похож и на араба, и на его лошадь. Вот и Петя тоже.

— Разве я возражаю вам? — неспешно, с важной академической снисходительностью увещевает собеседника этот негодяй. — Я полностью с вами согласен… Вот вы говорите: заговор. Да, несомненно! Всемирный заговор. История сознательно искажается — в угоду нашим недоброхотам. Великую Китайскую стену, вы правы, на самом деле построили древние русичи. А рукопись… Напомните: о какой вы рукописи говорили?

— О Радзивилловой!

— Да-да, конечно, о Радзивилловой… Рукопись подделана.

— Даже знаю, кем именно, — не устояв, встреваю я. — Иваном Семёновичем Барковым, секретарём Ломоносова… Только вот не уверен, что сознательно. Он переводил её в нетрезвом виде. Хотя, по правде сказать, в другом он и не бывал…

Петя смотрит на меня с весёлым любопытством. Так профессор смотрит на извечного прогульщика-студента, давшего вдруг правильный ответ.

— Совершенно верно, — подтверждает он, словно бы дивясь неожиданным моим познаниям, хотя, держу пари, сам впервые обо всём об этом слышит.

— И надо ещё выяснить, — добавляю я. — Не Барков ли сочинил за Ломоносова все его оды. А также сатиры Кантемира…

Незнакомец легонько встряхивает головой, взор его малость проясняется.

— Вы не возражаете, — несколько даже заискивающе спрашивает он, — если я закажу… э-э… на троих…

Петя не возражает. Собственно к этому он и вёл.

И, что поразительно, никогда ни с кем не спорит. Чем несуразнее мысль, тем с бóльшим жаром он соглашается с нею, подхватывает, развивает — и так до тех пор, пока идиотизм отстаиваемой идеи не проступит окончательно, а носитель её не впадёт в ступор. А то и в бешенство.

У меня, к сожалению, всё наоборот. Видимо, забыл повзрослеть. Как был заводным, так заводным и остался. Любая мелочь, любая глупость срывает меня с болтов — кидаюсь опровергать. Яростно, самозабвенно, до изнеможения.

Допустим, так:

— Вот вы электронную сигарету курите… — замечает благообразный сосед по купе. — А ведь это ещё вреднее, чем настоящую…

Тон — надменно-снисходительный. Чувствуется, что человек владеет истиной в последней инстанции.

Немедля ощетиниваюсь:

— Чем вреднее?

— Вреднее.

— Чем именно?

— Точно вам говорю.

— Вот и давайте точно: чем вреднее?

— Вреднее.

Минута такого разговора — и можно показываться психиатру.

То ли дело Петечка!

— Это вы ещё не всё знаете… — горько усмехнулся бы он в ответ. — Представьте, с каждой затяжкой… — Выдохнул бы в доказательство клуб пара. — …озоновая дыра увеличивается… над полюсами… на ноль целых ноль-ноль тысячных…

— Да ладно вам…

— Ну вот вам и ладно!

— Так бросать надо!

— Не могу… — ещё более скорбно признался бы Петя. — Видите колбочку? Там внутри наркотик. Синтетический. Затянешься разок — и всё. И подсел…

— Вот как?..

— И если бы только это!

— А что ещё?

Интересно, что бы он наплёл ему ещё? Возможно, шепнул бы по секрету, будто хитрое устройство передаёт каждое их слово через спутники прямиком в Госдеп США. А потом бы, наверное, прибавил, дескать, к страгегическим объектам с этой штуковиной лучше не подходить — взорвётся. Слышали, небось? Взрываются…

Сколько раз я пытался перенять у Петечки это удивительное умение приумножать высказанную собеседником дурь, однако тщетно. Видимо, качество сие врождённое и с помощью упражнений его не разовьёшь.

— Единственная ваша ошибка, — отечески ласково внушает Пётр (к тому времени мы уже приняли на троих и закусили), — на мой взгляд, заключается в том, что вы… эм… необоснованно сужаете рамки заговора, ограничиваясь только одной научной дисциплиной. В то время как рамки эти гораздо шире. Вы же сами сказали, что заговор — всемирный, всеобщий… То есть география тоже искажена, причём, ничуть не меньше, чем история. Вспомните! Вот вам с детства внушали совершенно нелепую мысль о существовании Атлантического океана…

Тут уже не только незнакомец, но и я вместе с ним приоткрываю рот и всматриваюсь с недоверием и тревогой в безукоризненно серьёзное лицо Пети.

— Опять шутите?

— Опять не шучу.

— Я, между прочим, летел над ним однажды, — с уличающей улыбкой роняет собеседник. — Над Атлантическим океаном.

— Летели, согласен… Только вот над чем? Надо полагать, над бескрайними морскими просторами, так?.. И что? Там, внизу, на них было написано большими белыми буквами: «Атлантический океан»?

— Н-нет, но на картах-то…

— Карты подделаны.

— Кем?!

— Ну, естественно, географами.

Незнакомец смеётся, однако смех его звучит несколько натянуто. Видно, что он из последних сил пытается сообразить, кто перед ним: шутник или сумасшедший.

Не удерживаюсь и вновь влезаю в беседу:

— А как же открытие Америки древними русичами? — задорно вопрошаю я. — Которое потом приписали викингам!..

И сам чувствую, что сфальшивил: вопрос мой звучит чересчур язвительно, чуть ли не ёрнически, портит всё впечатление. Далеко мне, конечно, до Пети. Надо полагать, незримый узор на моих духовных чешуйках доверия публике не внушает, не завораживает как-то. Или же секрет заключается в том, что Петенька, в отличие от меня, отнюдь не морочит голову окружающим — они сами себе её морочат, а он лишь всемерно способствует им в этом благородном занятии.

Наш оппонент смекает, что его попросту дурачат, готов понимающе осклабиться, и мой друг немедленно принимает меры — оделяет меня загадочным взглядом.

— А вот за это благодарите историков, — тихо-многозначительно произносит он, обращаясь ко мне, причём, заметьте, на «вы». — У них, кстати, с географами тесный контакт… полное взаимопонимание… Такая вот история с географией.

Слово, однако, не воробей — жертва сориентировалась, приняла правила игры и настроена теперь вполне иронически. Глядя на неё, я даже ощущаю чувство лёгкой зависти: быстро стервец смикитил. Чуткий. Я бы вот так не смог — давно бы уже сорвался.

— Значит, вы говорите: заговор?

— Это не я говорю, — холодно поправляет его Петя. — Это вы говорите.

— Нет, я насчёт Атлантического океана…

— Я понимаю. Что вас в данном случае смущает?

— Заговор — против кого?

Это типичная Петечкина комбинация, наигранная не сегодня и не вчера: сейчас конспиролог начнёт сам себе возражать, думая, что возражает нам. Петя не спешит с ответом — для начала оглядывает ближайшие столики. Убедившись, что никто на нас не смотрит, вновь поворачивается к собеседнику.

— Против вас, — негромко сообщает он.

Тот от неожиданности давится остатком бутерброда.

— Против меня лично?

— Да, — печально подтверждает Петя. — Против вас лично.

Незнакомец хмыкает и, размяв зачем-то мочку правого уха, повторяет заказ. Дурацкий наш разговор представляется бедняге всё более забавным.

— Ну хорошо, — бодро соглашается он, пока светловолосый и светлоглазый официант Митя идёт к стойке. — А кто тогда заговорщики?

— Все.

— Как это все? А я?

— Все, кроме вас.

— То есть и вы тоже в сговоре?

— Да, разумеется.

— Та-ак… — Он откидывается на деревянную спинку стула и с удовольствием нас созерцает. — Это уже интересно… То есть по-вашему выходит, что все люди… и вы, кстати, тоже… с чего-то вдруг решили заморочить мне голову?

— Ну, не совсем с чего-то… И не совсем вдруг…

— Нет, погодите! Вот учил я в школе географию… по картам…

— Так.

— А вы представляете, сколько это стоит — подделать и отпечатать одну-единственную географическую карту?

Блестяще! Значит, карту, по его мнению, изготовить — слишком сложно, а Радзивиллову летопись — запросто!

— Прекрасно представляю. Добавьте сюда зарплату педагогам, учёным, пилотам лайнера, на котором вы летели…

— И всё это только для того, чтобы убедить меня в существовании Атлантического океана?

— Да что океан!.. — морщится Петя. — Океан — так… деталь, мелочь…

Обрывает фразу, лицо его становится замкнутым, словно бы он и не говорил ничего. Это вернулся официант с тремя стопками и закуской. Пётр выжидает, пока блондинистый Митя поставит принесённое на столик и удалится. Потом оживает вновь.

— Убедить вас в существовании мира в целом — вот задача.

Незнакомец смотрит на него с восхищением.

— Значит, вся экономика страны…

— Мира, — тихонько уточняет Петя.

— Ах даже мира? То есть вся мировая экономика задействована ради моей скромной персоны?

— А с чего вы решили, что ваша персона такая уж скромная?

Собеседник моргает. Он озадачен, но, пожалуй, что и польщён. Приятно, согласитесь, слышать о себе столь грандиозную ложь, пусть даже и высказанную не всерьёз.

— Давайте выпьем, — предлагает он наконец.

— Только не залпом, — ставлю я условие. — А то надерёмся — так и не услышим всей правды до конца.

На сей раз фраза у меня выпекается удачно, поскольку первая её половина произнесена вполне искренне. Действительно, на спиртное сейчас лучше особо не налегать.

Мы ополовиниваем стопки, берём каждый со своей тарелочки крохотный многослойный бутербродик и, откусив, отправляем обратно. Снаружи под навес слетает жёлтый лист ясеня, подобием эполета присаживается на правое Петино плечо (мой друг, как всегда, в белом приталенном пиджаке с морозной синтетической искоркой), после чего планирует на наш столик.

— Ну так и в чём же, по-вашему, заключается роль моей… эм… нескромной персоны?

— Как у вас с нервами? — неожиданно осведомляется Петя.

— Вы же видите… нормально.

Тем не менее мой приятель поглядывает на него с сомнением. Оценивает. Решается.

— Хорошо! — отрывисто говорит Петя. — Мир, в котором мы живём, создан вашим воображением… Только держите себя в руках! — озабоченно добавляет он.

Физиономия незнакомца расплывается в восторженно-изумлённой улыбке. Я же стискиваю зубы, чтобы, упаси боже, не прыснуть.

— И как же это вам удалось выяснить? — вкрадчиво спрашивает он.

— Никак. Это было известно с самого начала.

— С какого, простите, начала?

— С начала возникновения этого мира. В том виде, в каком мы его знаем.

— И возник он в моём воображении?

— Именно так.

— Со всеми-всеми подробностями? С этими… листиками… столиками… официантом?..

Петя молча кивает.

Незнакомец берёт со стола ясеневый листок и выразительно изучает хитросплетение его прожилок. Потом поднимает на нас насмешливо-укоризненный взгляд. Дескать, опомнитесь, господа! Кому ж такое под силу?

На Петю это, однако, не производит ни малейшего впечатления, и листок снова отправляется на стол.

— И когда же я его, извините, вообразил? Весь этот мир!.. В младенчестве?

— Да не было у вас никакого младенчества! Детства, отрочества, юности — ничего не было. Биография ваша вами же и придумана.

— Придумана мною, а я об этом ничего не знаю?

— А вы ничего этого и не можете знать… Всё произошло на уровне подсознания.

С каждым словом мой друг Петя становится всё угрюмее. Не шутка, чай, — страшную тайну выдаёт. Глядя на него, помаленьку хмурится и незнакомец. Хватает свою стопку, чокается с нашими, даже не дождавшись, когда мы тоже их поднимем, и приканчивает остаток водки единым глотком.

— Хорош беспредельничать, пацаны!.. — Стопка со стуком ставится на стол, голос становится хрипловат. — Ваше счастье, что сейчас не девяностые. Тогда за свои слова принято было отвечать.

Угроза, сами понимаете, насмешливая, и всё равно звучит несколько зловеще. Всполошившись, присматриваюсь к собеседнику попристальнее. Чёрт его знает, вдруг он и впрямь в ту пору руководил какой-нибудь преступной группировкой!

— Да и девяностых никаких не было… — утомлённо отзывается Пётр.

На этот раз улыбка даётся нашему визави нелегко и не сразу. Но ничего, оттаивает помаленьку, возвращается в игру.

— Н-ну ладно… — соглашается он. — Предположим… Значит, насколько я вас понял, заговорщикам нужно, чтобы я представлял себе мир именно таким… э-э…

— Да-да. Именно таким, каким бы его хотелось видеть нашим главарям. Хотя бы в общих чертах…

— С Атлантическим океаном?

— Именно.

— На кой он им чёрт сдался?

— Понятия не имею. Могу лишь предполагать…

— А кто они, эти главари?

— Всё засекречено.

— Ловко… — хмыкает он, явно прикидывая, на чём бы нас ещё поймать. — Послушайте! — внезапно осеняет его. — А почему вы тогда всё это мне выкладываете? Вас ведь за такое по головке, как я понимаю, не погладят… Я имею в виду: ваши сообщники…

Петя роняет плечи, породистое, как у арабского жеребца, лицо становится смертельно усталым. Он дотягивается до моей ополовиненной стопки и медленно её выцеживает. Свою он успел выцедить раньше.

— А нам уже терять нечего, — осипнув, кается он. — Так уже проштрафились, что грехом меньше, грехом больше…

— Месть главарям? — с интересом спрашивает собеседник.

— Да не совсем… — признаётся мой друг и вдруг вскидывает глаза. — Скажите… — В голосе его надежда, почти мольба. — Мы вам понравились?

Незнакомец озадачен.

— Н-ну… — растерянно тянет он. — В общем… д-да…

И Петя вокресает.

— Ну и всё! — торжествующе объявляет он и толкает меня локтем. — Ничего они теперь с нами не сделают…

А Ницше-то — прав. Сколь же очарователен незримый узор на духовных чешуйках Пети, если ему сходят с рук подобные выверты и закидоны!

Незнакомец смотрит на нас и лыбится.

— Красавцы! — говорит он. — Куда там, к лешему, «Камеди клаб»! Вам, пацаны, на телевидении выступать надо… Только вот… — с сожалением продолжает он. — Доказательная база у вас хилая… Ну хоть бы мелочишку какую-нибудь… для подтверждения… Вот, скажем, официант… Что мне стоит вообразить его не блондином, а брюнетом?

Усомнившись, мы смотрим на светлоглазого светловолосого Митю, принимающего очередной заказ.

— Боюсь, не выйдет… — сокрушённо вздыхает Петя. — Я ж говорю, всё происходит на подсознательном уровне. Хотя… Сознание, подсознание… Иной раз они так перепутаются, что… Нет! — решившись, обрывает он сам себя. — Скорее всего, нет…

— Жаль, — звучно выговаривает наш собеседник. — Так мне хотелось оказаться творцом всего сущего, а у вас, пацаны, получается, ни одного козыря в рукаве… Да и с Атлантическим океаном вы как-то, знаете… перемудрили. А вот относительно истории… — спохватывается и уточняет: — Того, что нам выдают за историю… — Он снова мрачнеет и начинает медленно грозить пальцем неизвестно кому. — Тут уже не домыслы — тут факты… тут заговор налицо…

Внезапно перст его замирает, и незнакомец, судорожно смахнув со стола ясеневый листок, встаёт — то ли поражённый внезапной мыслью, то ли что-то увидев.

Мы смотрим на него вопросительно. А он отбрасывает стул и, пошатываясь, идёт к выходу. На пороге оборачивается. В глазах смятение. Всё. Ушёл.

— Ты что натворил, Петя! — ору я, тоже вскакивая. — Расплачиваться-то теперь — нам!

Пётр смущён. Действительно, кажется, переборщил. И хорошо, если так. Хуже, если неизвестный проходимец терпеливо нас выслушал — и оставил в дураках.

— Ну… за первую-то выпивку рассчитался… — виновато бормочет Пётр.

К нам уже летит официант Митя, и его можно понять: один клиент сбежал, двое других тоже ведут себя как-то странно.

Скрипнув зубами, лезу за бумажником (на Петю надежды мало) — и тоже цепенею. Я вижу то, что минуту назад увидел наш визави.

Митя — брюнет. И глаза у него — карие.

Страх и оторопь.

— Митя, что там с Атлантикой?! — вырывается у меня.

— С чем?

— С Атлантическим океаном!

— А разве есть такой океан? — недоумённо переспрашивает официант.

Бакалда — Волгоград

Август — сентябрь 2019