Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 5. Любви покорны и мерзавцы

На миг я чувствую настоящую радость — до меня доходит смысл Сареных слов. Она завуалировано попросила освободить пленников. Сара! С чего бы? У нее появилась совесть?

Картина передо мной жуткая. Веревки. Выпученные глаза. Серые тряпки во рту. Рыдающая девушка. Лошадинолицый мужчина: весь в крови, стонет и мычит.

— Не дергайтесь, я… я попробую вас освободить, — успокаиваю пленников.

Я дергаю веревки. Крепко связаны. Надо найти нож. И побыстрее! Сколько я не пытаюсь, узлы развязать не могу.

Со лба пленников струится пот. Они моргают и недоверчиво, но с надеждой, смотрят на меня. Я не вынимаю тряпки из их рта. Велика вероятность, что один из них закричит. Шок — состояние непредсказуемое. А если они закричат, прискачет Виса.

Чем же разрезать веревку?

Мужчина с искривленным носом ели-ели бьет меня ступней по колену и кивает влево.

Я оглядываюсь. Дубовый стол с ящиками. Видимо, там что-то есть. Пять бесконечных минут уходит на то, чтобы выпотрошить содержимое стола. И ничего. Склянки, спички, тетрадь, пуговицы, карандаш, ремень, даже чей-то носок. Но мне ведь нужно нечто острое. Или…

Достаю спичку из коробка́. Чиркаю. Застываю, вглядываясь в трепещущий язык пламени. Мне приходит только одно решение. И оно им не понравится. Однако вариантов нет. Надо пробовать.

Возвращаюсь к пленникам. Подношу горящую спичку к веревке. Веревка чернеет. Процесс слишком медленный. Почему она так плохо горит? Обугливается, но не рвется.

Беру новую спичку... обжигаю мизинец… коробок выскальзывает, падает. Черт!

Девушка брыкается. Видимо, надеется, что веревки будет легче разорвать.

Не хочется подпалить на них одежду. Есть подозрение, что черные балахоны, которые на них надеты, из хлопка. Я знаю, как горит этот материал. С жарким интенсивным пламенем. Наблюдал, как рукава одного деда загорелись в тот момент, когда он сковородку переставлял на другую конфорку. Дед вспыхнул, точно одуванчик в печи. Кофта его — из хлопка — сгорела очень быстро. Итог: тяжелые ожоги. Он умер в больнице на следующий день.

Можно будет претендовать на премию Дарвина, если я их не спасу, а сожгу.

Кривоносый мужчина хрипло вопит. Точнее, пытается. Рот-то закрыт. Сложно сосредоточиться в такой обстановке. Времени нет. Я тороплюсь.

Сознание на секунду выключается. Слышу шаги.

Ну конечно! Вероятно, Виса специально меня сюда отправил, чтобы поговорить один на один.

Чувствую дрожь пленников.

На карачках нахожу коробок. Зажигаю новую спичку. Одна веревка рвется. Но вокруг талий путы по-прежнему на месте. В глазах ребят колышется надежда.

Вдруг их зрачки расширяются от ужаса.

Звучными шагами Виса пересекает коридор. Отворяется дверь.

За спиной — манерный кашель. Я представляю, как вампир сейчас запрыгнет на меня и воткнет между ключиц нож, но он, похоже, не осмеливается.

— Так, так… Приступ благородства? Уверен, что этого хочешь?

В полном недоумении я поворачиваюсь.

Голос — женский.

Катерина!

— Не верю, что ты такая же мразь, как они. Помоги освободить их! Это бесчеловечно! Зачем они вам? На ужин Висе?

— Их не Виса привел. А я.

— Что? — запинаюсь. — Зачем?

Катерина подходит к мужчине и развязывает его рот.

— Давай сыграем, милый. Ты расскажешь нашему честолюбивому Рексу, за что ты здесь. А он, так и быть, решит, стоит ли тебя отпускать.

Мужчина сглатывает кровавые слюни.

— Мы ждем, — властно заявляет ведьма.

— Я… убил девушку.

Катерина бьет его каблуком по ступне.

— Хорошо, хорошо! Восемь. Я убил восемь девушек.

— По какой причине? — спрашиваю, хотя и знаю, насколько это неважно.

Убийство есть убийство.

Мужчина молчит.

— Потому что ему нравилось, — отвечает Катерина. — Насиловать их, калечить и расчленять. Он делал это, потому что любит причинять боль. Выбирал хрупких. Наивных. Наслаждался тем, как они страдают.

— А она?

Катерина садится перед девушкой на корточки.

— У тебя ведь было двое детей, да? Одному годик. Другому три. И вдруг дети пропали. Так?

Девушка кивает, роняя слезы.

— Ты позвонила в полицию, но дело вскоре закрыли. Детей не нашли. А теперь ответь мне на вопрос: где твои дети? Ты знаешь?

В ответ — отрицательное покачивание головой и взрыд.

— А я знаю. Они в лесу. Под березкой. Метра полтора под землей. Не припоминаешь?

Девушка опускает голову и рыдает громче.

— Итак. Что мы имеем? — Катерина опирается локтем об мое плечо. — Серийный маньяк и леди, убившая собственных детей, потому что любовник не хотел воспитывать чужих. Приговор?

Поджимаю губы. Коробок падает на пол. Спички рассыпаются по паркету. Я выхожу из комнаты.

Катерина догоняет.

— Так и думала, — ухмыляется она.

— Что с ними будет?

— Какая разница? Они убийцы. Хочешь их отпустить? Пожалуйста! Я разрешаю.

Не отвечаю. Мысленно представляю глаза детей, когда их мать замахивалась на них ножом… или душила подушкой.

Господи…

Спокойствие. Надо сохранять спокойствие.

— Он убивал, потому что получал от этого удовольствие, а она убила, чтобы в дальнейшем получать удовольствие. Да, интересный мы вид... человечество.

— Думаю, этот мужчина хотел почувствовать силу. Власть. Самоутверждение. Он просто слабак. Знаешь, не нужно убивать, чтобы тебя боялись. Достаточно, чтобы другие понимали — ты это сделаешь, если потребуется, если тебя заденут. Вот акулы... Они убивают всего пятнадцать человек в год, но любой обыватель, увидев этого хищника, гребет к берегу, что есть сил. Один взгляд может сказать: я сильнее вас. Я опасен. И мне не нужно это доказывать.

Мы заворачиваем за угол, идем к лестнице. Катерина продолжает:

— Ты хочешь понравиться Саре?

Вопрос застает врасплох.

— Я...

— Хочешь?

— Ну, возмо...

— Когда она с тобой говорит, смотри ей только в глаза, — перебивает ведьма. — Спрашивай, как она себя чувствует. Жалей. А чуть позже... перестань обращать на нее внимание. Совсем. И когда она сама придет, а это случится, скажи о своих чувствах.

— Не пойму, — останавливаюсь посреди коридора. — Зачем помогаешь?

— Ты мне нравишься. И ты ей нужен. Как мужчина. Она чувствует это. Но не понимает. Вы с ней... похожи. На самом деле, Саре очень одиноко.

Лицо Катерины меняется — на нем предстает выражение глубочайшей преданности и любви, с нотками грусти, когда она говорит о подруге.

— Если я перестану обращать на Сару внимание, она сама потеряет ко мне интерес.

— Нет, сначала ты покажешь, как ей может быть хорошо с тобой, а потом… уйдешь.

— Не уверен, что так можно кого-то в себя влюбить.

— О, солнышко мое... Влюбленность — утекающая вода, а вот истинная любовь — болото, из которого не выбраться. Чем больше стараешься, тем глубже засосет. Дай ей возможность проявить инициативу.

Катерина целует меня в щеку и с улыбкой шлифует:

— Я в тебя верю, дорогой.