Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 2. Озеро тысячи лотосов

Щиколотки покрываются гусиной кожей, когда я ощущаю порыв сладковатого ветра и прикосновение трав, когда вдыхаю свежего воздуха и когда впервые осознаю, насколько привык к своей тюрьме. К мраку. К ненависти.

Дом нельзя покинуть. Никогда. Дом — моя клетка. Однако... стены исчезли. Потолок сменился на чистое небо. Дверь за спиной захлопнулась, исчезла, и я совершенно не понимаю, что происходит. Где я? Что произошло? Телепортация? Иллюзия? Бессмыслица!

Неподвижный, я стою и прислушиваюсь к шелесту листвы, затем снимаю носки: ступаю в набухшее море сочной зеленой травы, на мягкую землю, чувствую между пальцев крохотные камни. В следующую секунду — смеюсь как ненормальный. Нет, правда. Как полный псих! Задыхаюсь от смеха! Я — вне дома! Я на свободе!

Птицы щебечут в ответ, лягушки с бульканьем скрываются в болотной воде, между цветами.

Я обхожу иву, склоняющую ветви над озером. В тени — на берегу, под салатовой фатой дерева — сидит ведьма. Подтянув к себе колени, она рассматривает золотистую шкатулку.

Я стопорюсь. Сара ведет носом и поворачивает голову. Должно быть, присутствие постороннего в этом волшебном месте ее поражает, она смотрит на меня округленными синими глазами. Завороженный, я молчу.

— Что-то мне подсказывает, — говорит Сара серьезным тоном, — когда я умру, первым, что увижу на том свете, будет твоя саркастичная морда.

— Между нами связь, детка. Она притягивает друг к другу людей, которым суждено быть вместе.

Сара фыркает. Я пытаюсь улыбнуться, но вряд ли моя гримаса выглядит органично.

— Ты прирожденный таракан. Не избавишься: ни ядами, ни атомной бомбой. Везде выживешь. Везде пролезешь. Полезный талант, но вызывает желание прибить тебя.

Она кидает в меня тапочек. Шлепок подошвой об грудь, и я закатываю глаза.

— Значит, я вызываю у тебя желание?

Ослепительно склаблюсь и сажусь рядом, игриво подталкиваю ведьму плечом. Это похоже на флирт? Если нет, то отчаяние вынудит пойти брать уроки у Рона.

— О да, — сексуально шепчет ведьма и наклоняется ко мне. — Хочется взять толстый, длинный, твердый… клинок и воткнуть в тебя.

— Забавно… Мне хочется сделать то же самое... но не клинком.

Сара театрально изображает потерю сознания, после чего шлепает меня по колену. А вот это — флирт. Я ей нравлюсь. Или мои шутки (они кому-то вообще нравятся?), впрочем, процесс родился. Продолжаем.

— Ты неисправим.

— А ты знаешь, что за половое и агрессивное поведение отвечает одна и та же область мозга? Поэтому мальчики дергают девочек за волосы. А ты хочешь меня избить.

Кидаюсь фактами, которые мне ведает Иларий по вечерам. Какой полезный друг!

— Не льсти себе, Рекси. И прекращай подмазываться. Я не буду идти против Волаглиона. Можешь не стараться.

Она смотрит сурово и в то же время сочувственно.

Гляньте, и сделать ничего не успел, а Сара уже раскусила, что к чему. Я настолько бездарный ловелас? Почему она всегда ищет подвох?

— При чем здесь Волаглион? Я хочу общения — не чтобы тебя купить, а потому что узнал секрет.

— Какой же?

— Ты убила меня по приказу.

— Это что-то меняет?

— Слегка. У тебя ведь не было выбора. Ты исполняла приказ. Оправдание так себе, но это лучше, чем ничего и… А, к черту! Расскажи о другом. — По ступне пробегает красный муравей, ныряет под штанину, щекочет ногу. Я нелепо лезу пальцами под одежду. — Что это за место? Ты говорила, что я не могу покинуть дом!

Она молчит, наверное, с минуту, и в течение этого времени мой рот, открывается и закрывается в предвкушении ответа, как двери лифта.

— Мы в доме.

Я иступлено моргаю. Как это? В доме...

Запах застоявшейся воды, сырой земли, белых цветов на водной глади (сладкий, терпкий). Кваканье жаб. Песни птиц. Ветер, ласкающий щеки. Я уверен, что нахожусь где-то далеко от проклятого дома.

Солнце нагревает макушку. Рваные облака плывут беспорядочно, словно ими дирижирует пьяный маэстро, но все очень реально. Это не сон.

— Если это шутка, то неудачная, — хмуро скриплю.

На лице ведьмы вижу смятение. Она сочувствует мне?

— Это иллюзия. Да, реалистичная. Это одна из тайных комнат дома, она заколдована Волаглионом, чтобы транслировать мои воспоминания. Он сделал ее для меня. Ведь… мне тоже не покинуть города. Волаглион найдет меня. Где угодно.

Сара швыряет в сторону озера маленький камень, он пролетает метров шесть над водой — и испаряется.

— Здесь ограниченное пространство?

— Именно, — говорит она, поглаживая резные узоры на шкатулке.

Я протягиваю ладонь к ее игрушке.

— Это музыкальная шкатулка?

— Она уже давно не играет. Сломалась.

Сара открывает крышку. Посередине кружится белоснежный цветок: такими же усыпано озеро.

— Это лотосы? Первый раз вижу их вживую.

— Сейчас их редко встретишь. Когда-то я проводила много времени на этом озере, мы называли его — озеро тысячи лотосов… Да, их от силы штук сто, но нам нравилось так говорить.

— Нам? — уточняю, рассматривая шкатулку.

Сара колеблется, и я продолжаю:

— Это подарок? От кого?

— От мамы.

Слышу приглушенный напев с ее губ. Скорей всего Сара неосознанно имитирует мелодию, которая когда-то лилась из шкатулки.

Ветер носит листья: они танцуют, кружатся, касаются поверхности озера и тонут в зеленоватой воде, где кончается их ритуальный пляс.

Я ныряю пальцами в прохладную грязь. Приятное ощущение...

С каждым днем я все больше становлюсь неодушевленной частью дома, частью стен и смрада, но сейчас чувствую себя живым. Пусть это и фарс.

Подползаю к озеру и смываю грязь в прохладной воде. Ветер орошает каплями лицо. Жирная, склизкая пиявка хочет прицепиться к моему запястью.

Невероятно реалистичное место!

— Твоя мама тоже была ведьмой?

— Нет, мне и сестрам дар передался от бабушки, — пожимает плечами Сара.

— Он передается по наследству? Через поколение?

— Обычно по женской или мужской линии. Чаще — через поколение. Но это не правило. По-разному бывает.

Сара поджимает губы и с любопытством осматривает меня, но быстро переводит взгляд обратно на озеро. Она знает обо мне то, о чем я сам не подозреваю. Возможно — перед тем, как убить — демон изучил весь мой род, и Сара в курсе, как жили мои предки, кем они были. По логике дар мне должен был передаться от деда. Но какого? Отца матери из Англии? Веселый дедушка, но вряд ли… Получается, второй родственник? Я никогда не видел его. И ничего не знаю о нем. Отец вычеркнул его из своей жизни, когда дед бросил их с бабушкой. Он сжег все фотографии. Все его вещи. Всё! Он ненавидел деда… ненавидел своего отца. Как и я — сын — ненавидел его самого. Вот такая у нас цикличность. Сыновья ненавидят отцов.

Я вспотел от собственной проницательности.

Сара заплетает косу и заходит в воду. Срывает лотос. Вдыхая аромат, она возвращается, садится рядом и с нежностью любуется цветком.

— Когда мне было четыре года, мы сидели с ней на берегу озера. Вот как сейчас — с тобой — и мама сказала: если шепнуть в раскрывающийся лотос имя любимого, то он будет рядом всю жизнь.

Улыбка Сары затухает.

Она сдавливает лотос в кулаке. Издает грустный смешок.

— Я прошептала ее имя. Спустя полгода — она умерла.

Откровение. Сара первый раз сказала нечто личное. Глубокое. Как хороший друг, я обязан посочувствовать, однако... я не умею. Мои соболезнования или комплименты звучат, точно проклятия.

До боли прикусываю щеку изнутри.

В голове трещит электрический туман — он всегда является, когда я вспоминаю о матери. Она бросила меня. Я остался один. А вернее: я попал во власть отца. Мне нравится фантазировать, будто отца не существовало. Вырезаю его из памяти. И наступает облегчение. Но затем — ночами — я вижу сны. И он там. За прутьями решетки во дворе или перед самым лицом: проталкивает мне в рот белые капсулы, они горькие и оставляют привкус надолго, но действуют быстро, заставляют забывать то, что зовет меня за пределы стен, за пределы моей тюрьмы...

«Учись сопротивляться ветру других. Они давно пали. Они глупы. Их ветер тебя поглотит».

Темнота. Решетка. Лицо отца. Черные глаза — такими они становились, когда его зрачок расширялся до невообразимых размеров, или когда отец стоял в тени, а усталые впадины и мешки дополняли образ, превращая отца в чудовище, каким пугают детей. Только вот этот монстр — мой папа. Был им. Последний раз мы виделись в одном кафе на окраине города. И знаете что? Страх не ушел. Однако стал иным.

Передо мной сидел человек, в глазах которого трепыхалась угольная пустота. Шахта. Где тоннели безумия спускаются до самого основания души, где не проникает луч благоразумия, и если кто-то умудрится упасть туда, то увязнет и станет жителем преисподней. Отец ничего не смог мне объяснить. Я умолял рассказать, зачем он так поступал, зачем разрушал мою жизнь, но передо мной продолжала сидеть статуя, которая утратила связь с реальностью, статуя, которой чужды эмоции, статуя, которая считает себя брошенной богом, а окружающих — пешками сатаны. Истинное знание подвластно лишь ему. Иногда отец напоминал мне смертника, который убивает во имя справедливости. Скажем, экологического террориста. Террорист был пойман, но вину не признал и проклял человечество. Ведь он прав. Все еще пожалеют.

И я пожалею…

Я выпадаю из мыслей. Беру ведьму за руку и мрачно выговариваю:

— Сожалею…

— Будь у меня сила, как сейчас, я бы оживила ее.

— В четыре года? — переспрашиваю.

Лицо Сары овеивает тоска. Она опускает голову и удрученно исследует траву под нами. Все ясно. Ей нравится так думать. Кто я, чтобы спорить? Вздыхаю и продолжаю:

— Иногда смерть лучше. Страдают не мертвые, а живые. Ей хорошо там.

Сара закрывает глаза. Я тяну ее за руку и прижимаю к себе. Ведьма не сопротивляется. Разговоры о смерти нагоняют на нас груды беспорядочных мыслей — будто рой пчел они налетают и жужжат в голове, ранят горьким ядом. В таких ситуациях нужно уметь переключаться. Я хочу сблизиться с ведьмой, а не доводить ее до слез. Или именно это мне и нужно? Общее горе. Горе способно объединять даже врагов. Оно разрушает эмоциональные барьеры.

Гладя Сару по спине, замечаю рядом блокнот с потрепанной зеленой обложкой. Сара отстраняется. Я перегибаюсь через нее и шустро хватаю блокнот (который, между прочим, она прятала под задом). Ведьма выдергивает его обратно. Настойчиво. И со злостью? Отлично. Что-то важное.

Открываю и понимаю: это не блокнот.

Альбом. Удивительно, но первые фотографии в нем — не фотографии, а нарисованные маслом портреты.

— Что за дурацкая манера брать чужие вещи? — ругается Сара.

— Не более дурацкая, чем вырезать чужие сердца.

Сара пихается локтем, но я умудряюсь раскрыть альбом и пролистать несколько страниц. В нем фотографии мужчин. Под портретами — их имена. Это убитые ведьмой? Открываю последнюю страницу — по теории ожидаю увидеть свое лицо, — вижу короткостриженого шатена с родимым пятном на скуле. Год — одна тысяча девятьсот двадцать третий.

— А где остальные? Перепись жильцов некачественная у вас, гражданка, — журю раскрасневшуюся Сару, которая отбирает свой драгоценный альбом.

Она запрыгивает на меня. Мы валимся на траву. Смеясь, я обхватываю ее талию и прижимаюсь носом к шее, вдыхаю привычный запах лаванды и шалфея. Откидываю альбом в сторону. Стараюсь подмять ведьму под себя. Она шлепает меня по лбу. Чертыхается. Царапается. Ногти проходят по виску. Кожу щиплет. Видимо, остались порезы.

Мы катаемся по грязи, пока не выдыхаемся. Сара сидит на мне, упирается в траву; и я отмечаю нечто интересное: она повеселела, смотрит на меня совсем иначе, жадно ощупывает взглядом и игриво ластится.

Я стараюсь заискивающе улыбнуться, но есть идиотское ощущение, будто я чужд сам себе. Не романтик я. Чувствую себя глупцом. Однако момент удачный. Пора что-то предпринять.

Вижу свое искаженное лицо в зрачках ведьмы. Расширенных зрачках. Вижу, как вздымается женская грудь под сиреневой кофточкой, облегающей и сексуальной, как Сара любит. И как люблю — я. И штаны у нее: тонкие, подчеркивают изгибы. Ух и ах! Великолепна!

— О чем думаешь? — неожиданно спрашивает ведьма и повисает надо мной.

Нежная ладонь касается моей щетины, гладит. Я сглатываю сухим горлом. Чувствую жар. Не свой. Ее… Да-да, горит фитилем в моих руках. Я огонь. Ведьма — факел, который вспыхивает, когда я к ней прикасаюсь. Что будет, если пламя станет неконтролируемым?

Сара мягко проводит пальцем по моей коже — там, на шее, где бьется пульс. Я приподнимаю край ее кофты, касаюсь гладкого живота, задеваю шрамы, оставленные демоном, провожу выше, к груди. Она вздрагивает, хочет отстраниться, но я удерживаю. На лицо падают рыжие пряди.

— Ты не виновата, — выдыхаю, притягивая Сару.

Мы едва не припадаем друг к другу губами. Стоило бы… Вкус. Мне нужен ее вкус.

— М?

— Не виновата ни в чем.

— Зачем ты это говоришь?

— Мне это важно.

«Учись сопротивляться ветру других… их ветер тебя поглотит».

Есть слова, которые нельзя забыть, отец. Я хочу поглотить чувства ведьмы, но вместо этого — теряю контроль. Хуже всего то, что осознание факта на поверхности, однако выбраться из ловушки не могу. Я обречен сгнить в этом проклятом доме, засохнуть как моль, которая не поборола желания лететь на свет лампочки и оказалась в ловушке четырех стен.

Мысли сменяются одна за другой. Кромсают на части. Одно прикосновение ведьмы — и разум отключается, словно двигатель автомобиля на полном ходу, съезжает с дороги. Прямо в ее сладкий плен. Ближе, ближе… к теплу. Единственный поцелуй — и взрыв. Я забуду обо всем.

— Почему? — пристально разглядывая меня, спрашивает Сара.

Ты — моя жизнь.

Ты — единственный шанс вернуться.

Ты — всё, что у меня есть.

Эти фразы звучат в голове. Я ласкаю женские бедра и чувствую отдачу. Нежеланную моей ведьмой. Но неизбежную.

— Ты — всё, что у меня есть, — повторяю вслух последнюю мысль. — Всё, что у меня будет в течение следующих десятилетий, которые будут тянуться куском смолы. Хочу быть рядом с той, кто не виновата в моей смерти. Кто может стать другом. Кого можно… полюбить.

Сара замирает. Во взгляде читается грусть. И страх. Я и сам боюсь, боюсь, что она вновь убежит. Нельзя допустить. Это он. Тот самый момент...

Я дергаю ее на себя. Припадаю к влажным губам.