Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 14. Ничтожество

— Там тараканы!

— Они боятся тебя больше, чем ты их, — кудахтает Инга, пока я корячусь, выколупывая бутылки из-под дивана.

— У меня на них аллергия!

— У тебя аллергия на все, что связано с уборкой.

Я бурчу под нос.

Ползаю по гостиной уже час. Убираем дом к Рождеству. После шести дней праздников гостиная напоминает притон, где сдохла дюжина наркоманов и завелась мусорная барахольщица. Иларий моет полы, гоняет шваброй воду от стенки к стенке. Я собираю хлам. Инга орудует тряпкой (и ускоряющими пинками). Рон якобы нам помогает.

Я мало на что годен в плане уборки: у себя в квартире почти никогда не убирал, раз в месяц вызывал домработницу, а когда появилась Инга, она сама взялась за порядок в моей берлоге. А что теперь? Развлекаюсь в роли пылесоса. Нет, конечно, я могу ничего не делать, послать Ингу к черту, но, во-первых, вылизывание дома здорово фокусирует мысли — оказывается, уборка сродни медитации! — во-вторых, отвлекает от воспоминаний последних дней: откровение о скорой смерти, убийства людей в этой комнате, или скажем, как я сам себя сжег молниями.

Ей-богу, было жесть как больно! Зато теперь я настоящий колдун. Знаю аж одно заклинание!

— Ты заснул там? — вздыхает Инга.

Я выбираюсь уже из-под раковины. Как единственный мужчина, способный починить кран.

— Кто засунул в слив кусок кварца?

— В слив? — переспрашивает Иларий. — Макс вчера крутился здесь. Не знаю за раковину, но видел, как он закапывает камень в кактусе.

— К слову, кактус он наполовину сожрал, — добавляет Рон, понуро восседающий на окне. — Мало я встречал людей, которые жрут буквально все подряд.

— А ты типа помочь не хочешь, жопу там свою поднять, например? — причитаю я, захлопывая дверцу тумбы.

— У меня траур.

— Че?

Рон вытягивает и раскрывает ладонь: в ней засохший паук. Жоржик? Помер? Давно пора. Жаль, на плече Рона сидит Лунтик — тарантул, которого подарила Инга. Неясно, как Рон умудрился его приручить. Удивительно-жуткая связь с пауками. Видимо, это братская связь уродов.

— Всему когда-нибудь приходит конец, верно? — с горечью спрашивает Рон.

— Каждый раз, когда дохнет паук, он философствует, — усмехается Иларий, наливая себе ромашковый чай.

— Конечно, — Инга садится на подоконник, утешающе обнимает Рона. — И знаете, когда-нибудь мы тоже станем свободны.

— Ага. Все, кроме меня. Ибо я скоро сдохну окончательно.

— В смысле? — удивляется Иларий.

Я задумываюсь. Стоит ли рассказывать? Впрочем, какая разница? Решаю, что можно. И начинаю раскачиваться по кухне, словно актер на сцене театра, эмоционально выкладываю балладу о том, сколько мне осталось жить в доме сорок семь. Разглагольствую не хуже Сократа, что демон хочет занять мое тело, что сейчас он в теле моего дедушки, что весь мой род — колдуны, и даже смеюсь, в красках расписывая, как скоро Волаглион будет издеваться над ними в моем совершенно-неотразимом обличии.

— Так вот, почему ты здесь, а не за дверью, — озаряет Рона. — Это многое объясняет.

— Ты умеешь колдовать? — недоверчиво сипит Инга. — Чушь какая-то.

Я усмехаюсь, выставляю руку в сторону корзины с фруктами на столе, сосредотачиваюсь и произношу то единственное заклинание, которому меня научила Сара.

Вспышка молнии. Корзина взрывается. Куски мякоти разлетаются по гостиной. Инга вскрикивает. Рон шлепается задом обратно на подоконник. Иларий — со слов о моей смерти — стоит с лицом, будто ему насильно скормили грейпфрут.

— Теперь верите?

— Охренеть, — синхронно комментируют зрители.

— Да, я восхитителен. Но все это не имеет значения, поскольку скоро меня не станет.

— Не знаю, что и сказать, — мнется Рон, почесывая затылок. — Ну, по поводу твоей кончины. Че не скажи, будет звучать отстойно, да?

— Это ужасно, — пищит Инга.

— А что обычно говорят и желают неизлечимо больным раком? — чешется Рон. — Вот желаю тебе того же. Хреновый ты был мужик, но подобного не заслужил.

— Больные раком просто умирают, а я вообще перестану существовать. Демон сожрет мою душу!

— Должен быть выход, — мямлит Инга, ошеломленно разглядывая то меня, то остатки фруктов.

— Увы и ах. Выходом пока не пахнет.

— Ты уверен? — хмурится Рон. — Если нашел лазейку, то выкладывай. Мы здесь в одной лодке.

Я вскидываю бровь.

— Разве ты не рад моей кончине, Мирошка? — улыбаюсь.

Инга пихается локтем.

— Если есть хоть малейший шанс на спасение, мы должны его использовать, — восклицает она.

— Да, Рекс! Не молчи, — умоляет вышедший из транса Иларий. — Мы поможем.

В сердце теплится приятное стайное чувство поддержки.

— Я очень благодарен, ребят, — вздыхаю. — Но вы мне не поможете. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь вы действительно выберетесь отсюда. — Перевожу взгляд на Рона. — И сделай то, чего не смог сделать я, Ронни. Сделай Ингу хоть немного счастливее. Пусть она будет в надежных руках.

Инга в слезах бросается мне на шею.

— Сколько времени осталось? — уточняет Рон, подступая вплотную.

— До полнолуния.

— Твою мать, — шипит он.

— Оставим обиды в прошлом? — спрашиваю Ингу.

— Конечно, — всхлипывает она. — Мне так жаль. Я не верю! Все это! Дом, ведьмы, смерть... это страшный сон! Я так хочу проснуться, так хочу...

Целую Ингу в макушку и передаю в огромные лапища Рона, который сочувственно хлопает меня по спине. Пока она плачет у Рона на груди, Иларий под локоть отводит меня к панорамному окну в другом конце гостиной.

— Мы словно в дырявой лодке посреди океана, — говорит он. — Вода медленно наполняет ее и тащит ко дну, а нас... к неминуемой смерти.

— Звучит романтично.

Я раздвигаю занавески. Небо пасмурно и серо. Скоро сумрак. Перебрасываю из ладони в ладонь черный кварц, который нашел в раковине: он теплый, что кажется мне странным.

— Можно я скажу, что чувствую?

Иларий бледнеет, смеживает веки в ожидании ответа.

— Все эти разговоры о чувствах... — усмехаюсь. — Почему вы их так любите?

Златовласый никнет, и я вздергиваю пальцем его нос.

— Что ты хотел сказать?

— Я не знаю, как теперь здесь жить без тебя, честное слово, не знаю. Весь этот проклятый дом будет напоминать о тебе.

— Эй, — кладу ладонь на его плечо. — Все будет хорошо. А если станет невмоготу, попросишь Сару стереть тебе память. Уверен, в ее арсенале найдется что-нибудь такое.

Иларий смотрит в глаза. Я делаю шаг назад. Это не его мимика. Это Илари-я. Опять она рвется из него. Слишком много романтики во взгляде, но что взять с влюбленного? У них всех крыша перевернута. Если ей настолько в тягость скрывать свои чувства и надо целый день о них мне рассказывать, пусть рассказывает. Главное, чтобы Иларий ко мне не лез. Я нервный. Могу и треснуть по инерции. Потом буду мучиться до самой смерти (смерти, ха-ха!), что ударил девушку (которая просто меня любит и хочет ласки). Ей-богу, почему кроме меня и Сары, никто не знает, кто на самом деле Иларий?

— Морион?

Ага, явилась, не запылилась. Материализовалась за спиной, как ядерная бомба — Сара обожает вызывать у людей панические атаки своими волшебными появлениями. Вот посмотрели вы в сторону — никого. Посмотрели через секунду — рыжая бестия режет вас взглядом.

Сара выскакивает из-за спины и забирает у меня черный кварц.

— Кто? — переспрашиваю.

— Откуда он?

Ведьма рассматривает камень, нюхает, чуть ли не облизывает.

Иларий бросает томный взгляд и уходит: судя по скрипу половицы, в подвал. Я успел запомнить, какие звуки издают предметы в доме: дверь в подвал скрипит протяжным визгом. Одновременно мусолю странную мысль. Может, Саре тоже нравятся разговоры о чувствах? Попробовать, что ли?

— Макс приходил вчера, пока ты была в городе. Хуедрысил по кухне. Не понимаю, что он там ищет.

— Кто ж его знает. Керолиди — человек-психушка. Больше нигде не ходил?

— Вроде нет. Только подарки к Рождеству оставил. Тебе подарил кубик Рубика со шрифтом Брайля.

Жестом «одну минуту» я прошу Сару подождать, отправляюсь доставать из-под елки подарки, возвращаюсь с двумя коробками.

— А как ты узнал, что внутри, если коробка запечатана оберткой?

— Это я запечатал. Своими ловкими, золотыми руками. Макс не посчитал нужным.

— А тебе что подарил? — смеется ведьма.

— Кольцо. — Достаю из кармана. — Каменное. Из булыжника, видимо. Хрень, конечно, но главное внимание. Ведь так говорят?

— А это что? — кивает на вторую коробку в моих руках.

— О, это тебе от меня. Прости. Не могу ждать. Хочу, чтобы ты открыла сейчас.

Сара ухмыляется и настороженно принимает подарок. Распечатывает.

— Моя музыкальная шкатулка? — удивляется она и открывает крышку. Из шкатулки льется мелодия. — О дьявол! — восклицает она восторженно. — Ты ее починил!

— И подписал, — гордо показываю надпись с обратной стороны крышки.

— Повелительнице моего сердца и души, хозяйке моей судьбы, той, кто дарит мне надежды о спасении, сегодня я склоняюсь и молю лишь о прощении, — читает Сара вслух.

— «Повелительнице» я случайно высек с ошибкой, но...

— Спасибо, — смеется и обнимает меня.

Я слегка ошеломлен, а ведьма вздыхает и бредет в сторону коридора.

— Убегаешь? — спохватываюсь, хватая ее за локоть.

— Я хочу помедитировать в оранжерее.

— А как насчет провести время со мной? В качестве моего рождественского подарка?

— Какая часть словосочетания «я хочу помедитировать» тебе непонятна? Местоимение или глаголы?

— Неужели я не заслужил хоть немного благосклонности?

— Прости, — ехидничает она. — Я еще зла на тебя. За разгром еще постараюсь простить, но за то, что ты сожрал мой пирог с грушами на завтрак... никогда.

— Я спас тебя. Это был благородный поступок!

— Спас от чего?

— От целлюлита.

Она презрительно щурится, взмахивает волосами и уходит. Я бегу следом.

— Да ладно тебе. Давай накидаем подушек на окно, присядем за кружечкой какао с зефиром. Ты мне обещала.

— Во сне?

— На Новый год. Я запомнил! Ну же, — выскакиваю перед ней, преграждая путь, строю лицо скулящего щенка, — рождественский подарок. Пожалуйста.

Она качает головой.

— Ладно, тогда я с тобой, — подхватываю ее за колени, закидываю на плечо. — Вперед.

— Отпусти сейчас же! — орет она.

Ведьма выворачивается, пинает меня, да так усердно, что на очередном пируете неудачно дергается, и мы оба слышим хруст ее позвоночника.

— О демоны! Трещу, скриплю, как старый велосипед, — сокрушенно выдает Сара и повисает на мне мертвым грузом.

— Не переживай, детка, — подмигиваю. — Я с радостью тебя увлажню и смажу.

— Придурок! — шлепает меня по затылку.

— О, прости, ты ждала что-то вроде: нет, нет, ты не старая, ты молода и прекрасна? Конечно. Прости, ради бога. Ты не старая, ты древняя. Как пирамиды. Ты мое восьмое чудо света, сохранившееся ради нашей любви, неподвластной времени.

— Ты невыносим, — она нервно трет переносицу. — Как ты себя терпишь?

Я опускаю ее на диван в оранжерее.

— О, это замечательный вопрос, — улыбаюсь и сажусь рядом, вальяжно закинув руку на спинку дивана. — Как принять самого себя? Как заставить себя не убегать от мыслей о прошлом, о собственных слабостях, страхах? Как найти в себе силы?

— Я не это имела....

— Как разрешить себе то, что сделать боишься? Как принять то, что причиняет боль? Как жить в согласии с собой? Как простить самого себя?

— Ты чокнулся?

— У нас ведь конкурс риторических вопросов, — подмигиваю бровями. — Разве нет?

— Лучше заткнись.

— А то что? — рывком подгребаю Сару под себя, упираюсь руками по обе стороны от ее головы. — Канделябров здесь нет.

— Для тебя найдется лопата.

— М-м-м... обожаю страстных девушек, — шепчу в карминовые губы.

Сара щелкает пальцами, и меня скидывает с дивана в цветочные горшки, глина раскалывается под моим весом. Я хохочу, вынимая из волос листья.

Ведьма закатывает глаза, но едва не смеется. Пусть она всеми силами показывает псевдозлость, мы оба знаем, что наслаждаемся минутами вместе. Особенно я. Когда мы развлекаемся, готовим зелья или играем в шахматы, я погружаюсь в ее мысли и чувства, ощущаю, что мы одни на всем свете.

Сара достает из кармана черный кварц и рассматривает его у стеклянной стены, хотя света там особо нет (разве что лунный). Я выглядываю из-за плеча.

— Так и что за камень? Ты, кажется, назвала его морион?

— Магический ритуальный камень. Собирает темную энергию.

— И зачем Максу распихивать его по углам кухни?

— Если бы я знала... Подозреваю, что он хочет активировать какой-то портал. Макс обожает порталы.

— Это я уже понял.

— Рекс...

— М?

— Что ты делаешь?

— Слушаю, как мое сердце бьется в такт с твоим, — воркую, вжимая ее в свое тело.

— Прекрати.

— А ты не слышишь?

Прикладываю ее пальцы к своему пульсу под горлом и шепчу в ухо:

— Мы словно инь и ян, жизнь и смерть...

— Ты пил с утра?

— Пьян от чувств.

— Хватит меня сжимать, — выговаривает она сквозь зубы, пока я впиваюсь пальцами в ее бедра, обтянутые черными легинсами.

— К той, кому не нужен...

— Какой же ты позер, — злится она.

— А ведь поддайся, и все изменится. — Чуть подталкиваю, и ведьма упирается ладонями в подоконник, обхватываю ее шею одной рукой, другой — внаглую глажу ягодицы. — Мир взорвут краски, океаны выйдут из берегов...

— Потому что мы переспим? — смеется Сара, вырываясь из объятий, что лестно: не очень настойчиво.

— Нет, кое-кто поймет, что счастье существует. И этой кому-то нужно лишь шагнуть навстречу.

— Хватит кривляться, Рекс.

— Кривляться? Это так ты называешь мои чувства?!

— Сейчас же убери руки с моего зада!

— Разве тебе не нравится?

— Нет! — стонет она, отчего мне потешно и горячо одновременно.

— Почему?

— Потому что ты меня раздражаешь!

— Неужели? Я ли?

— Молчи!

— Или твоя любовь ко мне?

— Я. Тебя. Не люблю! — кричит она, резко выкручивается и отталкивает. — Очнись!

— Да прекращай! Хватит! Признай, что я прав. И ты хочешь помочь. Но боишься.

— Ты для меня ничто, Рекс! Меньше, чем пустое место, ибо тебя вообще не существует. Да, возможно, меня привлекает твоя внешность. Это нормально. Но как человек, ты жалкое ничтожество, ради которого я и пальцем не пошевелю, ясно?

Она нервно сглатывает и уходит, оставляя меня в одиночестве. И тишине.