Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 12. Раны прошлого

Пароль в башню, к счастью, не изменился.

— Dum spiro, spero...

И вскоре я стою у пьедестала.

Гримуар. В нем должны быть ответы. Я уверен! Хоть что-то! Или я за себя не ручаюсь. Я зол. Очень-очень зол! И готов стены сносить до основания, только бы понять, что на самом деле меня ждет.

Книга светится зеленым в полутьме, хотя страницы у нее кроваво-красные, а обложка из черной кожи (есть подозрение, что человеческой). Она лежит открытой. Тянет запахом сухой бумаги и серы, подобно хозяину.

Страница триста один. Так-так. Текст на латыни, но судя по картинкам — мертвое тело с вырезанным сердцем — это тот самый ритуал, который ожидает мое бедное тельце.

— Твоя наглость не имеет границ. — Сара захлопывает талмуд, резко появляясь из-за спины. — Какого дьявола ты здесь забыл?

Рыжие локоны растрепаны; на шее торопливо бьется жилка; сияющее красное платье слегка перекручено — соблазнительный вырез бедра переместился ближе к другому соблазнительному месту, заставляя мой взгляд опускаться туда снова и снова.

Паскудство! Ну почему мое тело так феерично реагирует на ведьму?

Проклятая Сара! Ненавижу!

Махаю головой. Не о том я думаю.

— Как ты могла не сказать, что моя душа будет уничтожена?! — без прелюдий ору.

Сара впадает в ступор, затем как ни в чем не бывало спрашивает:

— А что бы это изменило? Сказать и смотреть, как ты крушишь дом? Мне оно надо? Не надо.

Задыхаюсь от возмущения.

— Серьезно?! Меня хотят стереть с лица реальности! Душу сожрать! Это охренеть, сколько бы изменило в моей голове!

— Вот именно, что только в голове. Ты бессилен, Рекси.

Сара высоко задирает подбородок, окидывая меня ледяным взглядом.

— Не лги мне! Неужели ты сама не хочешь избавиться от этого ублюдка?! Ты могущественная ведьма!

Медальон с когтями изумрудно-пульсирует в такт книге. Сара закатывает глаза, выдавая свое любимое:

— Ты не поймешь, Рекс. — Поправляет платье, замечая мой щупающий взгляд ниже пояса. — Не настолько могущественная. Не могу я помочь. Не могу! И сколько еще ты будешь уничтожать мои вещи? — Глаза Сары плавятся, она в невероятно падшем состоянии. — Что тебе картина-то сделала? Когда ты успокоишься? Смирись! Тебе не спастись. Никому не спастись.

Только сейчас замечаю в ее руке сломанную рамку с изображением трех девочек.

— Смирись? Ты предлагаешь мне сдаться? Вот как? Ох, да ты совсем меня не знаешь, детка. Говоришь, следила за мной с рождения? Какая ложь! Ты появлялась всего несколько раз, чтобы убедиться, что я жив. Не хотела наблюдать, как я росту, да? Хотела сохранить равнодушие. Чтобы потом не страдать муками совести, когда меня кокнешь.

— Не начинай.

— Да, речь не об этом. Ты ведь не знаешь и о том, что творил мой отец, верно? Не знаешь, как я сбежал из дома. Ты ни черта обо мне не знаешь. А я тебе расскажу... почему нет? Давай садись поудобнее, крошка.

— Может, успокоишься, наконец-то?

Злость одолевает одновременно с потребностью прижать ведьму к стене и сорвать с нее гребаное платье.

— Мой отец был монстром, — выдыхаю я. — Настолько отвратительным, что напугать меня Волаглионом тебе не удастся. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить и увидеть. Он издевался не только надо мной; у себя в сарае он карал атеистов, подбирал всяких наркоманов и алкоголиков и издевался над ними, возможно, кто-то из них этого и не пережил. Так что поверь: не демоны самые страшные чудовища, а те, кто считают себя святыми, кто в глубине души жаждет могущества и получает его, унижая других.

— Сочувствую твоему детству, но если тебе просто хочется поорать, то в другой раз, — она отмахивается, но я хватаю ее за локоть.

— Волаглион, Платановый бульвар, ты — это возвращение к прошлому. К истокам. Я спасся от отца, спасусь и от демона. Пусть ты давно сдалась, но меня никто здесь не удержит.

— Это не одно и то же.

— Я сбегал из дома одиннадцать раз. Отец всегда ловил меня, вплоть до того раза, когда я все-таки удрал. Но присядь-ка и представь. — Обхватываю ее предплечья и силой сажу на пьедестал. — Представь девятилетнего мальчика, сбежавшего из дома, ночующего на улице, пешком идущего на вокзал в соседний город, в страхе, что отец поймает его. Он бежит, чтобы сесть там на автобус и уехать к человеку, который может его спасти. К дяде. Пять дней он добирается к нему. К единственной надежде. Добирается только для того, чтобы его вернули отцу. Ведь дяде его не отдадут. Для всех — его отец святой. Для всех, кроме него. И как бы мальчик ни умолял, никто не поможет. Дядя смог вырвать его из рук отца в шестнадцать. Мальчик добился своего. Выжил. И морально, и физически.

— К чему...

— Мой единственный шанс на спасение — это ты, Сара. Ты моя надежда. И как когда-то в детстве, я не остановлюсь. Как лишил отца родительских прав, так и лишу демона власти надо мной. Дай мне немного поддержки. Пойди навстречу. И мы справимся.

Одной рукой держу ее, прижимаю к пьедесталу, другой... мечтаю задрать красное платье и выпустить жар, сжигающий меня до основания. Хочу, чтобы она ударила меня. Тогда я освобожусь. Выпущу ярость. А потом и жажду разнести этот дом. Скручу ведьму и заставлю делать то, что мне нужно. Всё! Мне нужно всё!

— Я. Уже. Сказала, что...

— Так скажи снова! И в этот раз будь со мной, а не против. Я тут из кожи вон лезу в попытках добиться твоей помощи, и ради чего? Убийцы неспособны понять страдания других!

— Я могу сказать, что происходит с тобой на самом деле. Знаешь, как ты себя ведешь? — Она толкает меня в грудь. — Привет, я Рекс. У меня был отец-деспот, который разрушил мое детство и теперь я латаю раны, трепая нервы близким, доказываю свою силу через агрессию и доминирование, ни во что ни ставлю других, потому что мои детские травмы куда важнее и главная цель в жизни — доказать, что никто не смеет мне указывать.

— Сказала девушка, которая меня убила.

— А кто еще тебе скажет правду, как не я?

— Мне нужна свобода, а не правда!

— Свобода? А ты был свободен? Ты уверен?

— Это еще что значит?

Сжимаю руку на ее шее, надавливаю большим пальцем на гортань. Сара дергается. Шаг вперед. Сажу ее обратно. Синие радужки темнеют, превращаются в ночной океан.

— На фундаменте детских травм ты построил себе тюрьму, — менторским тоном заявляет она. — Ты хочешь мести. Всем! Мести за украденное детство, за одиночество, за непонимание, за страх, за свою смерть. Ты кипишь от ненависти к миру. И к себе. Ты заперт в клетке, которую сам и соорудил, хочешь всех наказать и идешь всю жизнь напролом, но очнись, наконец-то, и оглянись. Твоя жажда доказать миру свою силу и достижение этой цели не уничтожат чувство несправедливости, которое ты в себя зашил. Ты всегда был несчастен. Потому что бежал куда-то, забывая жить настоящим, застрял в прошлом и бесконечно жалеешь себя, повторяя: «Если бы отец был другим, я бы не страдал сейчас», «Если я уничтожу врагов, то успокоюсь», «Если Сара мне поможет, то я возрожусь и стану счастливым». Нет, не станешь. Ты вновь будешь приходить домой и бухать в одиночестве каждый вечер. Ты будешь таким же несчастным, как и сейчас. Потому что даже после смерти ты так ни черта и не понял. Ну и к чему мне возвращать твою никчемную жизнь?

— А что насчет тебя? — перебиваю я. — Ты другая крайность. Тебе на все плевать. Сколько человек убьет демон, придется ли всю жизнь ему прислуживать, не убьет ли он тебя саму, когда ты ему надоешь... Откуда столько безразличия?

— Проживи мою жизнь, пройди через годы, когда ведьм сжигали на кострах и, возможно, ты научишься не высовываться и вести себя тихо, Рекси. Хотя сомневаюсь. Для этого нужны мозги, а не тестостероновый сироп, вместо них.

— Это у меня-то? Ты душу демону продала, детка! Только конченная дура могла на подобное пойти.

Сара дает мне пощечину.

— Пошел вон!

Она шипит заклинание, взмахивает рукой, и я отлетаю в стену. С верхней полки падает веревка: змеей закручивается на шее и сжимает горло.

Пока я задыхаюсь, Сара поднимает выпавший из рук холст и сокрушенно осматривает его.

Каким-то чудом мне удается справиться с удушкой и завопить:

— Я знаю, что Волаглион хочет занять мое тело в полнолуние! Осталось две недели. И ты мне поможешь!

— Иди к черту, Рекс, — вздыхает она.

И уходит, но я хватаю ее запястье, да так жестко, что пугаюсь, не сломал ли кость. Сара бьет кулаком мне в челюсть.

Кулаком, твою мать!

Я падаю на деревянные стеллажи, задницей проламываю нижние полки. Сверху сыпятся пробирки. Разбиваются о голову. На лицо сползает горчичная, болотная жижа.

Я окончательно взрываюсь, теряю все источники самообладания, и мы с Сарой орем друг на дружку. Она кричит, что я невыносимое мурло, обещает отпраздновать, когда я, наконец-то, сдохну, и еще десятки других отвратительных фраз, которые я стараюсь пропускать мимо ушей, ведь в ответ покрываю ее не меньше. Мы швыряемся всем, что попадает под руку. В основном я. Но она от злости поджигает на мне рубашку, которую я сбрасываю и тушу ногой. Мне не причинить сильной боли Саре. Не смогу. Так что в ответ — хватаюсь за шкаф и переворачиваю его. Травы, зелья, книги, кости, флаконы — все валится на пол. Звон. Хруст. Треск. Мешанина запахов.

— Немедленно прекрати! — орет Сара. — Иначе я...

— Что? Что ты сделаешь? — ору в ответ. — Убьешь меня?!

— Брось сейчас же! — визжит она, отбирая топор, который я уже давненько приметил.

— Значит так, — твердо чеканю я, — медальон твой больше на меня не действует, убивай меня хоть до бесконечности, я буду возвращаться. И разгромлю эту богадельню до фундамента, если не начнешь отвечать на вопросы. Терять мне, видишь ли, нечего. — Размахиваюсь. Вонзаю топор в стену. — Знаешь, в этой комнате не хватает окон. Добавлю парочку.

Жду ответного удара. А его нет.

Сара иступлено моргает, напряженно замирает, глядя на меня, потом скрещивает руки на груди и бесцветно выдает:

— Знаешь что? Валяй. Надоело. Сходи с ума. Мне плевать.

Я перевожу взгляд на пьедестал. Плевать? Хорошо.

Сейчас проверим.

Подскакиваю, раскрываю гримуар и выдираю жменю страниц: точнее, пытаюсь, но лишь режу о них пальцы. Из чего они сделаны, проклятый случай? Краем глаза замечаю Сару рядом. В ее руках канделябр.

Тупая боль у виска.

Успеваю сообразить, что меня долбанули по голове, успеваю даже осознать, что падаю.

Мир гаснет.