Во славу русскую

Глава 17

«Александр Порфирьевич! Случилось происшествие чрезвычайной важности. Так вышло, что кроме вас мне не к кому обратиться; заклинаю — отложите отъезд и уделите мне время».

Вместо подписи — вензель и латинские буквы FP.

— Епистолию изволите написать али так что передать? — дворцовый сторож Паскевичей Онисим говорил почтительно, чуть ли ни как с самим фельдмаршалом.

Я с лёгким раздражением глянул на сундучок и саквояж, собранные в дорогу. Но отказывать Паскевичу нельзя — слишком многое от него зависит. Да и по пустяку он на подобный шаг не пойдёт, сам горел нетерпением избавиться от «мещанина Трошкина».

— Скажи ему: после заутрени жду его здесь. Ступай.

Фельдмаршал явился к назначенному времени, выглядел он растерянным и смущённым, быть может, ещё больше, нежели в пасхальный день. Промокнув пот на полнеющем лице, муж моей жены извлёк конверт, перед вручением рассказав пренеприятную историю.

— Единственный сын мой Фёдор в Англии обучается, в Королевской военно-морской академии. Должен был прибыть на вакации. Однако получил я такой конверт не из Лондона — из Варшавы. Вы же английским отлично владеете? Прочитайте, прошу вас. Я в смятении, поверьте, в полном расстройстве чувств.

Лист бумаги вместил послание без даты и подписи, начертанное настолько каллиграфическим почерком, что сравнивать его с письмами других людей — заведомо бесплодное дело. Там содержалось приглашение прибыть в Лондон не позднее конца мая сего года. В противном случае отправитель сего послания не может гарантировать, что Фёдор Паскевич летом вернётся в Россию. Заканчивалось письмо категорическим предписанием не предавать историю огласке, иначе судьба Фёдора ещё более осложнится.

— Смею надеяться, никто другой не осведомлён?

— Как можно, Платон Сергеевич!

— Порфирьевич. Сам ещё не привык. Гнусная история, однако же.

Князь, стоявший до этого среди меблированной комнаты и не приглашённый присесть, снял цилиндр и тяжело опустился в кресло.

— Понимаю, моя просьба кажется достаточно неуместной, учитывая деликатный характер наших отношений… Однако я в панике, не буду скрывать! А вы — единственный, кто освоился в Лондоне. И кому я могу довериться. У вас же тоже один сын, граф!

— Не надо взывать к моим чувствам. Лучше скажите, на какое моё участие вы рассчитываете?

— Очевидно же! Сопровождайте меня в Англию!

— Не лучшая идея, князь. В письме недвусмысленная угроза — не предавать дело огласке. Наше совместное появление как раз и есть нарушение сего требования.

— Так что же делать? — всплеснул руками огорчённый отец. — В полицию идти? По российскому Уложению о наказаниях незаконное удержание подданного есть малозначительное деяние, коли нет свидетельств насилия или дурного с ним обращения. Да и Англия — иная страна!

— Вы не поняли, сударь. Я так или иначе собирался в Лондон, там есть неоконченное дело. Выезжайте когда сможете и по прибытии дайте объявление в газетах — русскому князю требуется переводчик. Заодно наши злоумышленники уведомятся, что вы появились.

— Спасибо! Я знаю, знаю, — Паскевич даже подскочил. — Вы ничего не сможете гарантировать. Однако за участие grand merci. Так важно будет ощутить, что я не одинок. Кроме лакея никого с собой не возьму. Александр Порфирьевич, раз уж вы согласились, как вы думаете, что могут затребовать эти негодяи?

— Право не знаю, что вам ответить. Случай, как говорят сами англичане, unprecedented (10). У тех же турок кража мальчиков для обращения в янычары — обычное дело, и девочек для гаремных утех, а также для продажи в рабство. В рыцарские времена британские бизнесмены брали в плен рыцарей и отпускали за выкуп.

(10) Беспрецедентный (англ.)

— Полагаете, будут требовать деньги?

— Сомневаюсь. Но нелишне будет располагать изрядными средствами. В этой стране невозможное сделать за деньги получается за очень большие деньги. Их пословица. Думаю, от вас потребуют особого рода услуг, возможно — в ущерб интересам России. Чисто ради денежного выкупа скорее бы прихватили кого-то из демидовских отпрысков, там богатства не чета нашим. А ещё — будьте готовы к любым, в том числе самым крайним средствам. Они переступили черту дозволенного, сделав один шаг. Вы согласитесь ради спасения сына шагнуть вглубь тьмы десять раз?

— Истребить британских младенцев подобно царю Ироду?

— Надеюсь, до этого не дойдёт. Но вы должны быть настроены по-боевому, а не клянчить снисхождения у бесчестных деятелей. A la guerra com en la guerra — на войне как на войне.

— Только так! Спасибо, Александр Порфирьевич. До встречи в Лондоне.

Очередная смена настроения у мужа и его предстоящий торопливый отъезд вызвали массу вопросов у Аграфены Юрьевны, которые она не решилась задать вполне, ограничившись лишь целью вояжа. Со дня Пасхи князь был сам не свой, особенно тревожило, что старался не подавать виду.

Связано ли это с незнакомцем, о котором с волнением рассказал Володя? Иван Фёдорович только отмахнулся — подумаешь, бродяга из бывших унтеров. Слишком решительно и нервозно отмахнулся.

Потом был сон — Платон, точно такой же, как перед отъездом в Малороссию, сосредоточенный, неунывающий, уверенный в себе. Пахом поведал, что на той артиллерийской батарее у трёхфунтовых пушек все полегли. Выходит, граф мог быть похоронен в общей могиле. Только револьвер его нашли, решив, что одно из обгорелых тел — графское.

А ещё трепыхалась безумная надежда, что жив каким-то невероятным чудом, в плену или в рабстве, не может дать весть.

Она и ждала, только осенью тридцать восьмого уступила мягкому, но настойчивому ухаживанию Паскевича, возведённого в княжеское достоинство за день до отставки.

До сих пор у них отдельные спальни, а ночные визиты редки. Иван Фёдорович старше, скоро превратится в подобие бывшего министра Шишкова, требующего лишь чай с вареньем. Он занял место подле, но не в сердце, это ранит его и тревожит её.

И нет доверия между супругами. Видно, что случилось нечто серьёзное. С Фёдором? Князь молчит. Платон всегда держался открыто, был понятен, даже не размыкая уста.

Но его не вернуть. На пороге ещё не старость — поздняя зрелость. С Паскевичем Аграфена Юрьевна не чувствует себя столь одинокой, дети выросли, подле неё постоянно только Полина, и та скоро уедет в Москву, да две дочки-близняшки Паскевича. Князь к Володе и Полине относится хорошо, по-отцовски. Быть может, не стоит гневить Бога и просить в жизни большего. Только образ покойного графа слишком сильно стал преследовать по ночам. Она сходила в храм, поставила свечку за упокой его души — не помогло.

Всем хорош Гомель, однако расположен несколько на отшибе. Железной дороги нет, да и скоро ли протянут её к уездному городу. Поэтому путь в Европу кружной — сначала на пароходике до Киева, оттуда на поезде до Варшавы. Дальше к Па-де-Кале по-старинному, в экипаже. Невольно сравнивая Россию с другими странами, я в роли мещанина Трошкина радовался за неё. Наверное, на Альбионе рельсы можно встретить чаще, это оттого, что остров невелик. Общая протяжённость путей на российских просторах никак не меньше. В Пруссии и Франции строятся лишь первые линии, турки и не помышляли ещё.

А как выросла скорость! На смену компаундам, памятным по бронеходным экипажам, пришли машины тройного расширения, разгоняющие поезд до невероятных шестидесяти вёрст в час! «Птица тройка, кто тебя выдумал?» — спросил как-то Николай Васильевич Гоголь у Мирона Ефимовича Черепанова. Шучу, не слышал такого и не читал. Хотя, быть может, разговор такой и был, очень уж строки гоголевские в тему попадают: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади».

После русских железных путей Пруссия, столь почитаемая императором Павлом Первым, показались патриархальной. Вагон поменялся на дилижанс, двигающийся медленно и с долгими остановками, из-за чего часты были ночёвки в трактирах, где царят тяжёлые запахи немецкой кухни.

Меня кормили водянистым супом с шишковатыми клёцками и корицей, разварной говядиной, сухой как пробка, с приросшим белым жиром, ослизлым картофелем, пухлой свёклой и жёваным хреном. Пиршество скрашивал посинелый угорь с капорцами и уксусом, жареное с вареньем и неизбежная «mehlspeise», нечто вроде пудинга, с кисловатой красной подливкой. Лучше, чем в османском плену, но не сравнить с домашним, где кухней ведала тёща, потом — Аграфена Юрьевна. Обе держали кухарок на коротком поводке.

Неудивительно, что Франция, предмет обожания нашего дворянства, после скудного германского гостеприимства показалась раем. Но тоже — конный экипаж и скорость движения, неизменная с неторопливого XVIII века. В современность я вернулся, лишь переправившись через Канал и усевшись в лондонский поезд.

Дорога располагает к раздумьям. Например — снова попробовать разобраться в своих чувствах.

С точки зрения чистого разума князя не в чем упрекнуть. Более того, для Аграфены Юрьевны, оставшейся без мужа, Иван Фёдорович — лучшая партия. Он порядочен, умён, заботлив. Наверное, нежен в опочивальне.

При этой мысли кровь приливала к лицу. Представляя главную женщину своей жизни в объятиях другого, я до сих пор сжимаю кулаки. Пусть не пытал к ней возвышенно-романтических чувств и женился на ней с большой долей расчёта, когда уважение к Груше было сильнее романтики, она — моя. Она с детьми — моя семья. Их у меня отняли война, плен и Паскевич.

Князь… Теперь слово чести заставляет выручать человека, коего не за что упрекнуть, но от всей души ненавижу.

Ничего нового не узнав про Гладстона, о гардемарине Паскевиче в Лондоне я смог навести некоторые справки, наняв девицу полусвета. Та заявилась в Королевскую военно-морскую академию и представилась брошенной возлюбленной. Клялась, что русский барчук совратил её, обещав жениться, но сбежал. Узнав об отплытии, установить детали похода корабля не составило труда. Поэтому, прочитав объявление в «Ивнинг пост» о найме переводчика, я пришёл к мужу собственной жены не с пустыми руками.

— И так, господин наниматель, midshipman, то есть гардемарин, по имени Фёдор Паскевич убыл из Портсмута на учебном 38-пушечном фрегате Королевского Флота «Шеннон» под командованием капитана Броука. Корабль проследует до Южно-Африканской колонии и вернётся назад не ранее чем через три недели.

— Не понимаю! — поразился обеспокоенный отец. — Я три дня в Лондоне, угрожавшие мне личности молчат. Ежели я откажусь уступить их требованиям, как они смогут ему навредить на корабле, когда он в плаваньи?

Не ответив князю, я рассмотрел на своё отражение в высоком ростовом зеркале, украшавшем гостиничный номер Паскевича. Глядящий на меня крупный мужчина средних лет выглядел не слишком привлекательно из-за изуродованного лица, но достаточно солидно. В сером английском костюме, отличных ботинках, с цилиндром и тростью я ничем не походил на бродягу с паперти Петропавловского собора в круглой магометанской шапке. Пышные волосы с проседью ухожены не домашним гребнем, а причёсаны дорогим куафёром, оттого укладка превосходна, и с её тщательностью соперничают лишь ногти, каждый из которых был в своём роде совершенством. Густая и седая борода, аккуратно подстриженная, частью спрятала ужасный шрам-ожог, а тёмные стёклышки на глазах скрыли отсутствие одного из них. Я скорее напоминал дельца из Сити, пострадавшего за бизнес на очередной опиумной войне. Появившись в отеле «Браунз» неподалёку от Пикадилли, где каждый швейцар выглядит величественнее дворецкого из лучших английских поместий, мне, носителю простецкой фамилии Трошкин, никак не престало скомпрометировать знатного постояльца.

— Ждём-с, когда они объявятся. На шутку дурного вкуса то анонимное послание не похоже, — я решил сменить тему. — Скажите, князь, вы полагаете, что на борту «Шеннона» мальчик в безопасности, насколько вообще безопасно скакать по реям в пятнадцати ярдах над палубой, рискуя упасть на неё или быть смытым за борт?

— Он грезил о море, я не мог его удержать.

— А Санкт-Петербургский Морской кадетский корпус не подошёл? Ладно, об этом поздно сожалеть. И так, некоторое время ни мы, ни наш невидимый противник не в состоянии на что-то повлиять. Имея ковёр-самолёт и перехватив фрегат где-нибудь, скажем, у Канарских островов, мы не сможем уговорить капитана отпустить мидшипмана Паскевича в объятия батюшки. Кэп принял команду и обязан вернуть её в Портсмут-Харбор, кроме разве что представившихся в походе. Даже если капитан в сговоре со злоумышленниками, он никак не сможет получить от них весть, что делать с Фёдором.

— Стало быть, Александр Порфирьевич, самый опасный и тонкий момент — прибытия корабля в Портсмутскую гавань.

— Да! Его могут не только похитить, но и пробовать убить на месте.

Паскевич вздрогнул. Он нервно поправил жёсткий галстук, удачно подобранный под синий сюртук. Впрочем, собственный внешний вид его интересовал сейчас в наименьшей мере.

— Может, заранее добиться аудиенции к одному из Лордов Адмиралтейства и получить приказ на списание гардемарина с корабля? После чего нанять какую-нибудь посудину на южном побережье и срочно двигаться навстречу «Шеннону». Полагаю, его не сложно перехватить.

— Даже если мы снимем Фёдора с борта фрегата, проблема не решена.

— Почему вы так считаете?

— Слишком хорошо знаю англичан. Они понимают язык силы и денег. Сбежав, мы покажем слабость. Пусть увезём Фёдора домой, разве они не смогут там его достать? Вас, девочек, Аграфену Юрьевну?

— Не могу поверить… Безумие какое-то. Первобытная дикость!

— Нет, князь. По мнению островитян, это business. Джентльмены соблюдают приличия только между собой. Мы, китайцы, османы — расходный материал для них, не слишком ценный, так как сам произрастает. Поэтому подставить другую щёку после удара по первой — это только одна сторона Божественного учения. На Востоке я узнал иную: убей неверного. В истинном смысле, а не в извращённом шахами, султанами и пишущими на заказ учёными-теологами, под неверным понимается безбожник. Угроза расправы над отпрыском ради получения выгоды от отца есть преступление против Бога. Давайте же объявим антихристам священную войну — газават.

Паскевич растерянно моргнул. Мой европейский вид никак не вязался с азиатской жестокостью слов.

— Но как бы Фёдору не стать первой жертвой войны, затеянной вами?

— Нельзя давать им слабины. Пустое письмо, пара угроз — и вы готовы буквально выкрасть чадо с корабля? Они должны страшиться одной мысли обидеть русского, — я улыбнулся половинкой рта, зная, что из-за шрама моя кривая улыбка выглядит зловеще. — Вы малоросс? Не важно. Пусть принимают нас как единое и грозное. На сём разрешите откланяться. Оставляю свой адрес. И последнее, князь, извольте бывать в обществе, посещайте приёмы. Словом — те места, где вам не сложно передать приглашение наведаться куда-то. Пусть дичь проявится, считая себя охотником.

После ухода Руцкого князь без сил упал на кушетку и рванул галстук, стягивающий ворот сорочки. Роскошный номер отеля «Браунз» показался вдруг тюремным казематом. В одном увечный граф не ошибается — надобно выяснить, кто стоит за угрозой. А далее страшно представить, какие он предложит меры. Судя по зловещему огоньку в единственном глазу, тот готов в одиночку объявить войну Англии подобно барону Мюнхгаузену, вовсе не рассчитывая, что империя сдастся без боя. А ведь не за этим сюда примчался снедаемый тревогой отец — только выручить сына из западни. Мальчик, став жертвой высокого положения фельдмаршала, может пострадать и от графских безумств.

С этого дня Иван Фёдорович не пропустил ни одного приёма, устраиваемого русской дипломатической миссией или с участием русских господ, сказываясь о причине приезда в Лондон приглядыванием недвижимости. Он даже шутить изволил: основать, мол, хочу традицию, согласно которой обеспеченные российские подданные, отошедшие от государевых или торговых дел, предпочтут купить особняк в Лондоне и жить вдали от беспокойной Родины, вкушая блага передовой цивилизации. Обрастая знакомыми, а тем паче — желающими выгодно продать лондонский дом или усадьбу в пригороде, Паскевич был приглашён в клубы джентльменов, где его особенно тяготила неприятная обязанность изображать неуча, не освоившего язык Шекспира и чаще других повторять слова «Ай донт андерстэнд», намекая на необходимость серьёзных разговоров только через переводчика.

Возможно, опасная цель поездки тому виной, заставившая глядеть на британскую столицу не в самом оптимистическом свете, но Лондон князю весьма не понравился. Во-первых, дым и копоть. Доки и причалы заполнили практически всё побережье Темзы, исключая небольшой кусок центральной части. Угольные буксиры сновали там без устали, смешивая выхлоп паровых машин с речным туманом, серо-чёрной слизью оседавшем на улицах. Свою лепту внесли камины, единственное средство борьбы с вечной сыростью.

Ни в Париже, ни в Берлине, ни в других европейских столицах фабричные кварталы не бывают столь близко к центру. Это соседство не только в дурной атмосфере, но и в изобилии повозок, железнодорожных путей, перечеркнувших город стальными шрамами. Поезд ходил даже по Сити, останавливаясь на станции «Финчерч стрит».

Кажется, сами лондонцы не замечали сей нелепости. Более того, вознамерились строить подземную железную дорогу, где угольный дым не будет уноситься ветром, а скапливаться в огромных мышиных норах — tunnels, отравляя локомотивные команды и пассажиров.

Во-вторых, в центре столицы чрезвычайно мало зелени. Если московские дворцы и особняки непременно окружены деревьями и газонами, здесь тротуар от самых богатых зданий отделён лишь скупым палисадником. В других местах прямо от стен начинается булыжная мостовая. На узких улицах повозки едва разъезжаются, а смерть зеваки, случайно попавшего под лошадь кэбмена — обычное дело.

Лондон к тому же — торговая столица Западной Европы. Чтобы торговать, нужны товары, а для их хранения выстроено несметное количество складов. Так что скопища тёмных кирпичных и дощатых пакгаузов, бараков, депо, доковых и прочих складских сооружений, открытых хранилищ с бесчисленными рядами бочек, ящиков и мешков, придающих городу тоскливый вид чрезвычайно полезного для бизнеса и очень скучного места, наложили особый отпечаток на лондонских обитателей.

Англичане и одеваются так же — скучно и серо. Мужчины не носят фраки, сменив их на рединготы. Короткие сюртуки предпочитают клерки и мелкие буржуа. Кажется, что знаменитая английская шерстяная ткань бывает только чёрного и тёмно-серого цвета, мужские костюмы оживляются лишь шёлковыми жилетами.

Одежда для прогулок и верховой езды, включающая бриджи под высокие сапоги или ботинки, недавно дополнилась безвкусным головным убором — широкой шерстяной кепкой. Сомнений быть не может — она удобнее цилиндра, однако джентльмены с блинчиками на голове выглядят комично и не солидно.

И прекрасная половина не радует глаз. Вернулась мода на туго затянутые корсеты. К сожалению, британские леди в них выглядят не стройно, а задавленно. Их походка стеснённая, не грациозная, талия и тело над ней напоминают букву V, противоестественную в геометрической правильности. Ежели прохладная и сырая погода заставит надеть пальто поверх платья и жакета, дамская верхняя одежда созвучна тем же сюртукам; цвета преобладают тёмные и не маркие.

Только на балах и приёмах британские леди изволят одеть яркое, воздушное и даже становятся немного похожими на женщин, но всё равно страдают в корсетных тисках, не в силах нормально дышать и двигаться, говорить или отведать что-то из лёгких закусок. Как же у них должен от этого портиться характер, не без содроганья представил Паскевич.

Леди и джентльмены, передвигаясь по лондонским улицам вне экипажа, не гуляли — шествовали. Либо торопились по самым важным в мире делам. Даже выходцы из среднего класса, более того — из черни Вест-Энда, держались с высокомерным достоинством. Как же, они сплошь англичане, владельцы четверти планеты.

Однако фельдмаршал приехал сюда не ради изучения нравов, любованья высшим светом и покупки ненужного дома. Через неделю визиты принесли плоды. Некий джентльмен передал приглашение встретиться по чрезвычайно деликатному и щепетильному делу.