Внутренняя война. Том 2

Глава одиннадцатаяРазворошить улей

Давным-давно Фламора и Амандис наставляли в Последнем Книгохранилище Элгарта. Служительницы Плоти и Духа готовили его, будто предвидя его будущее. Теперь он называл себя главой шпионов короля Бифальта. И занимался тем, что без устали шлифовал свои умения – и всегда ко всему относился с подозрением.

Обычно его обязанности заключались в том, чтобы следить за амиканцами, поселившимися в Отверстой Длани, – дело, которое он не кривя душой выполнял как для своего короля, так и для королевы-консорта, пусть и по разным причинам. Король Бифальт хотел знать, как ведут себя подданные его жены. Его жена хотела знать, как к ним относятся. При незначительных беспорядках или трудностях, например, в случае нечестных отношений между беллегерскими и амиканскими торговцами, он обычно отправлял для решения проблемы одного из состоящих у него на службе воинов. Подобные ситуации возникали повсюду: по их поводу не стоило беспокоить короля и королеву-консорта. Но когда Элгарт обнаруживал бандитов или убийц, агитаторов, целые банды, нападающие на слабых, или людей, чья скрытность предполагала участие в заговоре, он тайно следил за ними и сообщал о том, что узнавал.

Чтобы шпионить в таком громадном городе, как Длань, Элгарт содержал разветвленную сеть информаторов, телохранителей, воинов и временных доносчиков – от девок-служанок и уволившихся со службы стрелков до уличных шарлатанов и представителей мелкой знати. Они работали постоянно: все время дня и ночи. И все же людей не хватало.

К счастью, Элгарту помогали служительницы Плоти. Все они были куртизанками в лучшем смысле этого слова: один их вид заставлял мужчин забыть о любой ссоре. Иногда они использовали в этих же целях свои тела. Но чаще исполняли музыку, обладающую почти колдовской способностью заставлять слышавших ее бросаться в пляс, или пели песни, выбивавшие слезы даже из глаз головорезов, или рассказывали завораживающие всех вокруг сказки. Они не забывали и подслушивать тайны, некоторыми из которых делились с Элгартом.

Так или иначе они делали намного больше, чем просто унимали волнения и предотвращали драки. Они помогали Элгарту выполнять самую тайную и, возможно, самую важную из его обязанностей: охранять ничем не примечательные дома, сараи, подвалы и склады, где были спрятаны пороховые бочки и ящики с пулями.

Хотя у него и не было никаких доказательств, Элгарт полагал, что действительной целью тех, кто замышлял расстроить союз двух королевств, было найти эти склады. Винтовки без пуль и пороха окажутся совершенно бесполезными. Беллегер без них не сможет защитить себя. Сами же винтовки, тысячи винтовок, были заперты глубоко в Кулаке Беллегера, и добраться до них можно было бы только после осады. Солдаты генерала Кламата и гвардейцы принца Джаспида всегда находились в замке – но никто больше не мог туда проникнуть. Запасы пуль были более уязвимы.

Элгарт охранял их с особой тщательностью.

Главе шпионов нравились его обязанности. Они устраивали его пытливый и циничный характер. Ему нравилось раскрывать связи и выявлять тайные цели. Но самым большим для него удовольствием было отслеживать агентов и посланников канцлера, вернее, бывшего канцлера.

Постерн нанял себе несколько человек, и весьма искусных. Если они провоцировали драки или вызывали волнения, то всегда оставались на заднем плане. Если они передавали секреты или добивались поддержки, то всегда держались в тени. Никто из них не носил амиканской одежды. И лишь немногие из них были внешне похожи на амиканцев. Элгарту пришлось усердно потрудиться, чтобы раскрыть их, но он не мог быть уверен, что раскрыл их всех. Когда он не просто подозревал, а точно знал, что нашел шпиона, он не арестовывал его, а только называл королю Бифальту имя. Он позволял себе немного повеселиться: поручал своим подчиненным, тем, кто еще не набрался опыта, следить за ними. Он хотел, чтобы они заметили слежку. Это само по себе усложнит им жизнь. Кроме того, это укрепит их самоуверенность, их веру в то, что беллегерцы слишком тупы для шпионажа. В конце концов слуг Постерна можно было легко задержать, когда бы того ни пожелал король Бифальт.

Но король обычно желал ничего не предпринимать. Мудрое решение, как считал Элгарт. Король не хотел нарушить неустойчивое равновесие союза.

В целом Элгарт дорожил своим положением в Отверстой Длани. Выполняя эту работу, он мог оставаться честным. Если что-то срывалось – не беда, он исправлял ошибки. Благодаря Элгарту король Бифальт знал о состоянии своего королевства больше, чем мог бы предположить любой из тех, кто противостоял ему. Благодаря Элгарту король знал, кому можно доверять, а кому – нет.

Очевидным исключением, конечно же, был орден Великого бога Риля. Элгарт до сих пор не нашел способа проникнуть в тайны этих жрецов. Но он не забывал об их существовании. Их очередь приближалась. Они пришли в Беллегер через территорию Амики, и их учение было невероятно убедительным. Так или иначе, Элгарт намеревался узнать о них больше.

Но вдруг ситуация изменилась. Отверстая Длань замерла, в ней установилась непривычная тишина, если не считать случайных уличных драк. Агенты и посланники Постерна опустились на дно, словно обложенные охотниками звери. Сразу после признания канцлера на королевском общественном совете и отъезда королевы-консорта в Амику – полное затишье. Все равно что вытащить занозу из-под лошадиного седла. Зверь все еще раздражителен. Закатывает глаза, пятится. Но уже не брыкается, не пытается сбросить своего наездника. А со временем становится послушным.

Элгарту все это показалось очень подозрительным. Он сделал очевидные выводы, но не знал, что делать дальше. Он не мог самолично допросить Постерна. И не думал, что пришло время начинать аресты амиканских шпионов, такую тактику подданные королевы-консорта могли в ее отсутствие легко истолковать неверно. Он уже помог Эстии, попросив служительницу Духа сопровождать ее. Кроме того, ее защищали воины капитана Раута, пока она ехала через Беллегер. В Амике королева возьмет своих гвардейцев. Также с ней была магистр Фасиль. О безопасности Эстии можно было не беспокоиться.

И Элгарт пытался разобраться в своих подозрениях.

Поскольку он был одновременно любопытным и настойчивым, он узнал, что к закату того же дня через несколько часов после признания Постерна Отверстую Длань покинули трое верховых, поскакавших, подгоняя лошадей, в направлении Амики. Интересная деталь, по мысли Элгарта, но не обязательно существенная. Этой спешке могло быть много возможных объяснений. Только следующим утром он узнал, что эти трое были амиканцами, но и тогда Элгарту было не более чем просто любопытно. Однако во второй половине дня он услышал, что один из этих троих был младшим сыном знатного амиканца, выступавшего против правления королевы Эстии. Элгарт заинтересовался еще больше. Задавая нужным людям правильные вопросы, он обнаружил, что те амиканцы провели день до своего отъезда, выпивая в пивной под названием «Осажденный орел».

По случайному или нет совпадению, «Осажденный орел» был любимой таверной принца Лоума. Принц проводил там иногда всю вторую половину дня и чуть ли не каждый вечер, заглушая свои обиды не самым лучшим элем и совсем уж отвратительным вином.

Бывает. Сам Элгарт, человек, разделенный надвое, понимал горечь принца. До краткого обучения у Фламоры и Амандис собственные противоречия Элгарта часто вызывали у него такое же чувство: он отпускал колкости в адрес товарищей и был резок в суждениях. Он знал, куда могут завести страдания, преследовавшие младшего сына короля Аббатора.

Кроме того, он знал, что принц Лоум хотел, чтобы архижрец великого бога Риля Мах был включен в тайный совет короля Бифальта. С этим фактом не было никакой очевидной связи. И среди шпионов и посланников, опознанных Элгартом, не числился ни один из трех заинтересовавших его амиканцев. Впрочем, Элгарт никогда не колебался, если требовалось поторопиться с выводами.

Он сообщил королю Бифальту, что кто-то неизвестный в Амике вдруг заинтересовался падением канцлера Постерна и, возможно, реакцией на это королевы-консорта. Но ничего большего, к своему сожалению, Элгарт не мог сказать. Он решил повременить и подождать возвращения генерала Кламата или каких-то шагов со стороны короля Бифальта. А тем временем сосредоточиться на других задачах, пока один из его помощников не упомянул, что у «Осажденного орла» был не один необычный завсегдатай. Некий жрец ордена тоже любил пропустить стаканчик-другой дрянного вина в грязной таверне.

Криво усмехнувшись – полуулыбнувшись и полускривившись, – Элгарт решил, что пришло время узнать больше об ордене и его великом боге. Он хотел встретиться с архижрецом. У Элгарта было к нему несколько вопросов.

Но на встречу он пошел не один. И там магистр Фасиль дала ему понять, что что-то здесь нечисто. Бронзовый крест со статуей обнаженного мужчины, стоящего за ним, тоже послужил предупреждением. Но что было делать, если его личные охранники, Флакс и Хауэл, как и сам Элгарт, не обладали ни малейшим даром к магии? А магистра Фасиль он уже не мог попросить составить ему компанию, и тогда Элгарт решил пригласить магистра Пильона.

Дар Пильона был Казнью Землетрясения. По приказу короля он и его многочисленная семья жили в скромном доме неподалеку от стен Кулака Беллегера. Фактически король Бифальт подарил всем теургам Землетрясения Беллегера – всем трем – по дому возле укреплений Кулака. Он держал их неподалеку, чтобы они могли защитить стены, если его крепости когда-либо будут угрожать теурги, подобные им. Но после двадцати лет мира война, которой он боялся, стала для большинства его подданных не больше чем плодом королевской фантазии. И лишь немногие беллегерцы верили в то, что Кулак – или Отверстая Длань – когда-либо подвергнется нападению.

Магистр Пильон уж точно не верил. Это был маленький, скромный человек со скудным воображением и без видимых амбиций, за исключением своей несчастной любви к садоводству: несчастной, потому что большинство его овощей, трав и цветов регулярно погибали. Но Элгарту он нравился, отчасти потому, что, в отличие от многих других магистров, он позволял себе быть обходительным. Действительно, только его грифельно-серое одеяние и выдавало в нем теурга. А вот чувства превосходства, чувства собственной важности у него, в отличие от большинства других заклинателей, не было. Обычно теурги никогда не забывали о том, на что были способны. Напротив, Пильон, казалось, забыл тот факт, что он может мыслью расколоть землю и отшвырнуть ее в сторону. Он любил свой сад и свою семью и не понимал, почему король Бифальт считает его важной персоной.

Элгарт был знаком с этим человеком много лет, прежде чем понял, что магистр Пильон гораздо больше интересовался своей Казнью, чем казалось. Его разоблачила страсть к садоводству. Элгарт не раз подмечал радость на лице Пильона, когда тот прорезал борозды и водоотводы, даже не притронувшись к лопате, или когда выгребал грязь из канав, даже не запачкавшись.

Детей у магистра было больше, чем Элгарт удосужился сосчитать, а его жена была вдвое крупнее обычной женщины и выглядела так, словно могла отбить нападение банды головорезов или перекричать раскат грома. Но она управляла своим выводком с неизменной любовью, никого не выделяя и не обделяя, а к своему мужу относилась так, будто он был сделан из хрупкого фарфора. Хрупкого и драгоценного. Элгарт никогда не слышал, чтобы она повышала голос, может быть, только когда звала Пильона из сада.

Магистр присоединился к Элгарту охотно, с обычной для него непритязательной улыбкой. В течение многих лет шпион со шрамом встречался с ним примерно один раз в сезон, в тех редких случаях, когда не был в настроении шпионить, и достаточно часто, чтобы дружба с ним стала привычной для Пильона, но не слишком часто, чтобы нарушить избранный магистром стиль жизни. Они обычно выходили из дома вечером, когда многочисленный выводок садовода-заклинателя был уже накормлен ужином, и шли в уединенную пивную выпить кружки по две или три и поговорить о самых несущественных предметах, которые в тот момент приходили им в головы. По большей части магистр Пильон рассказывал о садоводстве и о своих детях. Элгарт ценил проведенные с ним часы за то, что они позволяли ему отдохнуть от подозрений и любопытства.

Очевидно, Пильон предполагал, что и этот раз не будет отличаться от всех остальных. Отвлеченный размышлениями, он, казалось, не замечал даже времени суток, пока путь, которым его вел Элгарт, не отклонился от их обычного маршрута. Тогда он поднял голову, огляделся вокруг и удивился:

– Сейчас полдень, Элгарт. Что мы делаем?

Элгарт ответил, улыбаясь своей двойной улыбкой.

– Ты, магистр, хороший друг. И я полагаюсь на твою щедрость.

Брови маленького человека нахмурились, будто он задавался вопросом, должен ли он забеспокоиться.

– А для чего она тебе сдалась?

– Ответ прост, мой друг, – сказал Элгарт, – все дело в том, что мне понадобился свидетель. – Он говорил об этом тем же тоном, как и обо всем, что они с Пильоном обычно обсуждали. – Я хочу, чтобы ты сопровождал меня, смотрел, слушал и ничего не говорил. Я только не хочу говорить тебе почему. – Он широко улыбнулся. – Нам может помешать наша дружба. Узнав мои мысли, ты будешь склонен выдать их за свои. Но когда все закончится, я захочу услышать именно твой взгляд, а не отражение моего. Тогда я и объяснюсь.

Магистр Пильон, бегло улыбнувшись, кивнул, как кивает тот, кто не страдает любопытством. Но тут вдруг его лицо исказила гримаса ужаса, он уставился на Элгарта и спросил:

– А ты, случаем, не ведешь меня к королю?

– Конечно же, нет! – заверил его Элгарт. – Даже моя наглость имеет пределы. Если бы король Бифальт вызвал тебя, у тебя было бы время подготовиться. И ты бы говорил, а не молчал. Я прошу тебя стать свидетелем, чтобы удовлетворить мое любопытство, не более того.

– Вот и ладно, – заклинатель расслабился. – Если это все. Мы же друзья. Я могу довериться другу на несколько часов.

Элгарт похлопал его по плечу.

– Конечно, можешь.

В это мгновение шпион презирал себя. Он вел себя как магистр Марроу, архивариус Последнего Книгохранилища, он использовал невинного человека, не объяснившись с ним и не получив его согласия – уже после объяснения.

Но он быстро уверил себя в том, что искренне желает узнать бесстрастное суждение Пильона. И не может представить, что этот поход как-то навредит его другу. В этом отношении действия Элгарта были совершенно не похожи на действия магистра Марроу. Ведь судя по всему, орден Великого бога Риля был безопасным местом. Фактически, его наличие в Беллегере зависело от этого «судя по всему». Его пристанище было, вероятно, даже безопаснее, чем улицы Длани.

Чувствовала ли магистр Фасиль теургию в здании ордена? Свалила ли Элгарта нехарактерная для него сонливость? Да. Но он и на миг не предположил, что этот неожиданный сон был вызван магией. Это было невозможно. Все остальные посетители храма не спали. Ни один магистр в Беллегере или Амике не мог оказать влияние только на одного человека из толпы.

Пока он и Пильон шли, к Элгарту вернулась его невозмутимость, восстановилось равновесие между двумя противостоящими друг другу сторонами его характера.

Когда они достигли храма ордена Великого бога Риля, Элгарт постучал в дверь, но ответа не последовало. Хотя лампа над притолокой была зажжена, на его вежливый стук дверь отозвалась глухим эхом пустой комнаты. Сама она, наспех сбитая из досок, как и остальная часть здания, задребезжала в раме: знак того, как решил Элгарт, что она не заперта. Возможно, она никогда не была заперта. Что могли защищать или скрывать жрецы, служившие великому богу?

Поманив бровями магистра Пильона – Элгарт надеялся этим обещанием чего-то интересного успокоить друга, – он растворил дверь и вошел с улицы, освещенной послеполуденным солнцем, во мрак святилища.

В зале действительно было пусто, но не совсем темно. Когда заклинатель затворил за собой дверь, Элгарт еще мог разглядеть ряды скамей для молящихся и высокий помост в конце зала. На стенах у двери горели несколько ламп. В их тусклом свете были видны размытые очертания кафедры слева на помосте. С большим трудом глава шпионов различил и очертания высокого креста и статуи справа за ним.

Почему-то шепотом Пильон спросил:

– Это храм? Почему он открыт и освещен, если не используется?

Элгарт приложил палец к губам: напоминание. Тоже шепотом он ответил:

– Я подозреваю, что орден хочет, чтобы мы знали, что можем войти в любое время. Его жрецам нечего бояться.

Магистр открыл рот, чтобы задать еще вопрос, но вдруг погрустнел, пожал плечами и промолчал.

Одобрительно кивнув, Элгарт снова похлопал своего друга по плечу. Вместе они двинулись между скамьями к возвышению.

Элгарт уже собирался позвать жреца или слугу. Но когда он и Пильон приблизились к помосту, из тьмы за кафедрой воплотилась фигура в мантии.

Жрец. Собственно говоря, он выглядел совершенно так же, как тот человек, который читал писание и разговаривал с посетителями, когда Элгарт был здесь в прошлый раз. Черная ряса его была перевязана черной веревкой, на ногах были черные сандалии, лицо окаймляла черная борода, брови прочертили черные полосы на лбу. Стоило ему заговорить, как Элгарт понял, что он тот же самый человек и есть.

– Добро пожаловать в храм Великого бога Риля. – Тот же звучный голос, глубокий и дородный. – Все нуждающиеся приветствуются здесь. – Голос властный, печальный, добрый. – Всем, кто страдает, всем, кто задается вопросами, всем, кто просто любопытен, – мы говорим добро пожаловать.

Вы необычные посетители, магистр и рабочий. Такие люди, как правило, избегают друг друга. Но великий бог не видит внешних различий. Он видит вас изнури. Как его орден может служить вам?

Кривая улыбка исказила лицо Элгарта.

– Благодарю, – ответил он, стараясь говорить кротко. – Мы пришли с определенной целью, как вы уже догадались. Ваша вежливость заслуживает ответной вежливости. Как я могу обращаться к вам?

В тусклом свете задней части зала казалось, что у жреца нет глаз или что они скрыты под черными бровями. Если он улыбался или усмехался, то его борода не позволяла этого разглядеть.

– Можете называть меня отцом, сын мой.

– Благодарю, – повторил Элгарт, – отец. Мой собеседник решил просто послушать. Я буду говорить за него. – Надеясь поймать жреца врасплох, он сразу же спросил. – Я имею честь говорить с архижрецом Махом?

Жрец никак не отреагировал на этот вопрос.

– Нет, сын мой. Я отец Скурн.

В ответ Элгарт изобразил смущение.

– Простите мое предположение. Мы слышали ваше чтение отрывка из писания и ваши объяснения, и у нас появились вопросы. Нам сказали, что архижрец сможет ответить на них. Можем ли мы поговорить с ним?

– Не сейчас, сын мой, – ответил жрец. – Его сейчас нет в Отверстой Длани. Есть много областей в Беллегере, жители которых не слышали вести о великом боге Риле. Он отправился освятить новый храм, – жрец неопределенным взмахом руки обвел пространство, – в другом месте. Он вернется где-то недели через две.

Но могу ли я быть вам полезен?..

С надеждой, что Пильон не забудет своего обещания держать рот на замке, Элгарт изобразил легкое воодушевление.

– Конечно, отец. – Он без труда скрыл свое разочарование. В конце концов его интерес к архижрецу был не более чем подозрением. Оно основывалось только на просьбе принца Лоума к королю Бифальту. Более конкретная задача шпиона заключалась в том, чтобы разузнать, что напугало магистра Фасиль.

– Если вас не оскорбляют невежественные расспросы людей, ничего не знающих о богах, мы будем рады вашему духовному руководству.

Отец Скурн с достоинством кивнул.

– Тогда, сыновья мои, подождите немного.

Словно превратившись в туман, жрец растворился во тьме за кафедрой. Однако почти сразу же часть стены за помостом сместилась, открыв дверь. Свет лампы из внутреннего коридора вырисовывал темный силуэт жреца.

– Следуйте за мной, сыновья мои.

Элгарт двинулся вперед, потянув за собой магистра Пильона и вновь призвав его к молчанию.

Проследовав за жрецом дюжину шагов по коридору, они подошли к маленькой комнате без дверей, которая, должно быть, принадлежала писцу или секретарю. Комната была хорошо освещена лампами, в ней стоял обычный стол для письма, но на нем не было видно бумаг, свитков, книг и даже письменных принадлежностей. Одна табуретка стояла с той стороны стола. Несколько других – ближе ко входу.

Отец Скурн вошел в комнату первым и сразу уселся на табурет за столом. Затем он жестом пригласил Элгарта и магистра Пильона подойти и занять свободные места.

Теперь Элгарт мог разглядеть глаза жреца. Глубоко посаженные, в окружении морщин, словно в гнездах, они будто говорили, что этот человек видел много горя.

– Спасибо, отец, – снова поблагодарил шпион после того, как он и его друг уселись. – У вас, должно быть, много обязанностей. Спасибо, что уделили нам свое время.

Гулким, подобно огромному колоколу, но приглушенным и добродушным голосом жрец ответил:

– Я здесь, чтобы свидетельствовать от имени великого бога Риля. У вас есть вопросы, сыновья мои? Я отвечу на них, если это будет в моих силах. Разве может найтись для меня более насущное занятие?

Элгарт кивнул.

– Как скажете, отец мой. И все же вы очень добры. Надеюсь, наше невежество не превысит ваше терпение.

Он так, чтобы не заметил отец Скурн, положил руку на колено магистра Пильона и осторожно сжал: еще одно напоминание.

– Вы знаете, почему мы невежественны, – начал Элгарт. – У нас нет историй верований, которые напоминали бы ваши. – Вновь надеясь застать жреца врасплох, Элгарт неожиданно, без паузы сменил тему. – Вы же пришли к нам со стороны Амики?

– Да, это так.

– А в Амику с еще более северных земель?

– Да, сын мой.

– Через земли нуури? – продолжал свой допрос Элгарт. Ему было любопытно, а не подготовили ли жрецы, проходя этой дорогой, почву для враждебного отношения нуури.

– Мы путешествуем с миром, куда бы мы ни пошли, – ответил отец Скурн. – Но это не тот вопрос, который ты хотел задать, сын мой. Вы вошли в церковь не затем, чтобы узнать о наших путешествиях.

– Конечно, отец. – Элгарт сосредоточился на том, чтобы казаться кротким. – Я только любопытствую. Совет, который мы хотим от вас получить, более личного характера.

Мы слышали ваше писание, – продолжил он. – Мы слышали вашу проповедь. Мы были тронуты. Но я должен признаться, отец, что мы нашли некоторые ваши мысли запутанными. Для вас существует четкое различие между «знанием» и «истиной», но мы этого не понимаем. Как же они могут быть различны?

Поза отца Скурна не изменилась. Ни одна мышца не дрогнула. Он сидел на стуле прямо, откинув плечи назад и сложив руки на груди. Тем не менее Элгарту было трудно встретиться с ним взглядом. Свет, казалось, становился все ярче. Он освещал жреца, делая его как будто больше или более внушительным. Элгарту пришлось подавить зевоту.

Рядом с ним сгорбился магистр Пильон: согнутыми в локтях руками он уперся в колени, а ноги поставил на подножку своего табурета. Голова его была опущена, как у человека, который внимательно слушает и не хочет отвлекаться на то, что может увидеть, если поднимет глаза.

– Подумайте о различии, сыновья мои, – сказал отец Скурн. – Знание – внешнее. Оно касается материалов и использования вещей. – Он на мгновение опустил одну руку, постучав костяшками пальцев по столу. – Это знание. Лампы – это знание. Масло, которое горит, изготовление вместилища для его удержания, возгорание пламени. Использование таких вещей – это знание. Винтовки – это знание. Пушки – это знание. Какой бы ни была его форма, знание касается материалов и использованиявещей.

Истина – внутренняя. Ваше заблуждение – это истина. Ваша неспособность понять разницу – это истина. Она заключается в вас самих. Она описывает вас или часть вас. Истина касается того, кем и чем вы являетесь в своих сердцах, в своих мыслях, в своих желаниях. Она может определять использование вами вещей, но она не есть использование этих вещей.

Мир, который предлагает великий бог Риль, возникает из истины, а не из знания.

Элгарт попытался кивнуть. Он хотел сохранить самообладание, атмосферу спокойного интереса и сомнения. Но теперь он понял, что сильно устал.

Сколько ночей он провел, недосыпая? Очень много. Когда он кивнул один раз, его голова, казалось, продолжала кивать сама по себе.

Одной рукой он ущипнул мягкую кожу внутри бедра. Ему нужно было почувствовать боль, чтобы совладать с собой.

– Я понимаю, отец. – Его голос звучал приглушенно, но он и не пытался говорить громче. – То есть я думаю, что понимаю. Ваше объяснение смущает меня уже по-другому.

Если различие столь четкое, как вы говорите – если знание просто внешнее, – оно вряд ли может угрожать истине. И все же Беллегеру что-то угрожает. Это очевидно. Наш союз с Амикой длился двадцать лет, но напряжение между нами остается. – Элгарт вовремя остановился, чтобы не спросить, проповедуете ли вы против нашего союза? Вместо этого он спросил: – Считаете ли вы знание угрозой? Когда вы проповедовали, вы, кажется, осуждали его. – Во время службы Элгарт слышал, как отец Скурн провозгласил: «В своей основе знание существует, чтобы питать жадность одних за счет других». – Вы красноречиво доказывали это. – «Стремиться к знаниям – значит жить в страхе». – Я не понимаю, как знание может быть препятствием для истины. Или для мира между Беллегером и Амикой.

Жрец сидел неподвижно.

– Опять же, сын мой, ты неправильно меня понял. – Его интонация не изменилась. – Я не осуждаю знание. Понимание вещей не угрожает ни истине, ни Беллегеру. Раздор здесь – в действиях короля Бифальта. С каждым годом становится все более очевидным, что его подготовка к войне не имеет смысла. Врага нет. Войны не будет. Естественно, обида растет. Я никогда не высказывался против знания. Скорее я говорю против стремления к знаниям, как если бы знание было истиной.

Само по себе знание – это мелочь. Как и все мелочи, оно может быть полезным, когда необходимо. И, как и все мелочи, оно становится ловушкой и заблуждением, когда его принимают за что-то большее. Тогда жажда знаний становится просто похотью. Как и любая другая похоть, она дитя Гордыни и Безумия. Тяга к нему только коварнее других желаний. Оно не мудрее.

Первый шаг в любом стремлении к миру, гармонии и истинной силе, к силе, которая стала возможной благодаря прекращению войны внутри вас, – этот первый шаг – признание истины и только ее.

Элгарту пришлось подавить еще один зевок. Мысли в его голове теряли свои очертания, расплывались в полусне, в необходимости выспаться. С вялостью пьяного или одурманенного он понял, что здесь действует магия. Не иначе. Слишком не похоже на него, чтобы начало клонить в сон от света ламп или от гулкого голоса.

И все же во время службы посетители не засыпали. Магистр Пильон тоже сейчас не зевал. Элгарт не мог понять.

Но он понимал, что подверг своего друга опасности.

Он подверг своего друга опасности.

Подгоняемый разочарованием, Элгарт боролся со сном. Его собственное высокомерие ужаснуло его. Как он мог поверить, что Пильон останется в безопасности там, где магистр Фасиль чувствовала угрозу? С усилием он дотянулся до кинжала, спрятанного в рукаве. Но он не стал вытаскивать его. Он не был готов заявить о своих намерениях. Вместо этого он попытался определить, что происходит с его спутником.

Когда он снова дотронулся до ноги магистра, он обнаружил, что мускулы Пильона от бедра до колена напряглись. Слегка подвинувшись на стуле, Элгарт смог как бы невзначай коснуться плеча друга. Все тело заклинателя было жестким, сжатым, как если бы он сопротивлялся давлению, незаметному для Элгарта.

Проклиная себя, Элгарт боролся с зевотой, со слипающимися глазами и желанием завалиться набок – и заснуть. Он хотел задать жрецу новые вопросы, но сомневался в своей способности логично выстраивать предложения.

Сам отец Скурн продолжал говорить – все тем же глубоким, добродушным голосом.

– Вы просили духовного руководства. Я могу только описать то, что вижу в вас. Сыновья мои, вы так же различны внутренне, как и внешне.

Он посмотрел на спутника Элгарта.

– Вы, магистр, несете в себе истину. Вы знаете, кто и что вы есть, и вы цепляетесь за эту истину. Для вас нет пути вперед, кроме веры. Когда вы научитесь полагаться на великого бога Риля, вы обнаружите, что все пути стали ясными.

А ты, сын мой, – усталый взгляд жреца повернулся к Элгарту. – Ты чувствуешь большую потребность во сне, не так ли? Твои глаза слипаются. Свет кажется тебе слишком ярким. Это потому, что ты находишься в состоянии войны с самим собой. Ты знаешь правду, но ты борешься с ней. Мои слова звучат внутри тебя. Они поражают духом признания, которое стремится стать музыкой. Но ты отказываешься слышать их. Пока твое сердце пытается взлететь, твой разум сдерживает его. Ты цепляешься не за истину о том, кто и что ты есть, а за неуместную веру в то, что ты должен быть кем-то другим. Борьба истощает тебя.

Открой себе истину, сын мой, если ты не можешь признаться в ней мне. Ты не тот человек, которым пытаешься быть.

Между одним и другим подавленным зевком одна сторона натуры Элгарта сардонически насмехалась. Другая страдала от боли.

Но это противоречие было ему знакомо, так же знакомо, как и дыхание. И в этом противоречии скрывалась какая-то сила. Она позволила ему собраться. Быстро моргая, Элгарт заставил себя смотреть сквозь невыносимый блеск ламп. Обеими руками он схватился за край стола. И постепенно он смог сосредоточить взгляд на жреце.

– Скажи мне одну из своих истин, отец, – прохрипел он. – Ваш великий бог придет сюда?

Лицо отца Скурна впервые изменилось. Мышцы вокруг глаз едва напряглись, хотя он почти не щурился. Руки на груди сжались.

– Придет? – переспросил он тоном, острым, как осколок гранита. – Он не приходит и не уходит. Он здесь. Он везде и нигде, во всех землях сразу и ни в одной.

Он один из богов.

Это было слишком для Элгарта. Он никогда не простит себя, если его друг пострадает. Собрав в кулак остатки своего неповиновения, он произнес:

– А если он «один из» богов, то должны быть и другие. Возможно, они тоже достойны почитания.

На этом силы его иссякли. Зловещий дым накрыл его сознание. Элгарт не мог сопротивляться ему. Сосредоточенность покинула его, как если бы была рассеяна чарами. Вероятно, он уснул.

Элгарт не мог вспомнить, как он и магистр Пильон покинули храм. Извинился ли он? Поблагодарил ли жреца? Пообещал ли зайти снова? Или отец Скурн отпустил их? Элгарт не имел ни малейшего понятия. Он стал самим собой не раньше, чем очутился на улице под светом послеполуденного солнца и вдохнул чистый, непротиворечивый воздух.

«Пока твое сердце пытается взлететь наверх, твой разум сдерживает его». Неужели это так? После всего, что он узнал от Амандис и Фламоры давным-давно? Да и от короля Бифальта позже? После всего, что он видел, делал, после всей его многолетней службы?

Нет, он не мог в это поверить. Не тогда, когда он, наконец, чувствовал солнечное тепло на своем лице и дышал честным воздухом. Отец Скурн говорил искренне. То, что он сказал, было похоже на правду. Но в этом заключалась его теургия: тот ее вид, с которым Элгарт никогда раньше не сталкивался. К счастью, Элгарт привык к своей собственной разделенной природе. И не просто привык: он был обучен. Он мог принять любое утверждение, одновременно с этим подвергнув его сомнению.

Он научился выбирать. И он любил свою жизнь.

Во всяком случае, у Элгарта сейчас были и более важные проблемы. Он и магистр шли рядом. Пильон направлялся домой. Элгарт провожал его. Почти незаметно поодаль следовали Хауэл и Флакс: Флакс шла на некотором расстоянии впереди, Хауэл – позади.

Когда туман в голове Элгарта рассеялся, он вспомнил, что ему и его другу нужно было поговорить.

Магистр шел быстро, быстрее, чем обычно, когда бесцельно прогуливался. Он шагал вперед, опустив голову и плотно сжав губы. Каждая грань его маленькой фигуры была напряжена до предела. Элгарт почти чувствовал узлы мускулов под его серой мантией.

«Вот черт!» – пробормотал шпион про себя. Что он сделал со своим другом?

Осторожно, стараясь подстроиться под темп шагов Пильона, он позвал:

– Магистр?

– Как ты мог? – Тот даже не взглянул на Элгарта. Уставившись на дорогу под своими ногами, он негодующе прорычал. – Я называл тебя своим другом. Как ты мог сделать это со мной? Не сказав ни единого слова, чтобы предупредить меня?

– Я и сейчас твой друг, – ответил Элгарт. Внезапно он понял, что подошел к краю той самой тайны, что напугала магистра Фасиль. – Ради тебя я взял с собой нож. Что я сделал с тобой?

– Вот это, – отрезал Пильон.

– У этого есть имя? – спросил Элгарт. Когда его спутник не ответил, он продолжил:

– Тебя обидело то, как жрец провел границу между знанием и истиной?

– Что? – удивился магистр. Это удивление было искренним, в нем не скрывалось насмешки. – Это же абсурд. «Истина» того, кем и чем я являюсь, – самопознание. «Знание» о лампах и винтовках – это истина о том, что они из себя представляют и что с ними можно сделать. Каждое слово, вылетавшее из уст этого человека, не более чем шелуха.

И ты сам знаешь это. – Пильон так и не поднял головы. – Эти слова усыпили тебя. – Он сжал кулаки, бесполезно размахивая ими в воздухе. – Почему ты выбрал меня, чтобы услышать их?

Осторожно пытаясь нащупать ответ, Элгарт настаивал:

– Я твой друг. Я бы достал нож ради тебя. А ты – мой друг. Ни одного другого магистра я не могу назвать своим другом. Ни один другой магистр не назвал бы меня своим.

Вдруг низенький человечек повернулся к Элгарту и уставился на него, выставив перед собой кулаки.

– Поэтому ты выбрал меня? Потому что я магистр?

– Да, – лучшего ответа у Элгарта не нашлось.

Внезапно гнев Пильона пошел на убыль. С лица его сошло напряжение. Плечи поникли. Взгляд его опустился в землю. Разжав ладони, он положил их на грудь Элгарта.

– Прости меня, мой друг, – пробормотал он. – Я обидел тебя. Ты выбрал меня, потому что я магистр, а ты – нет. Не будь мантии, – губы его скривились, – и нашего обычного презрения, ты бы не смог отличить заклинателя от простого человека. Ты не видишь разницы между тем, кто владеет даром, и тем, кто не владеет им. Тебе нужен был свидетель, чтобы дать тебе совет.

Этот человек оскорбил меня. Я винил тебя. Я находился в опасности… – Он взглянул в лицо Элгарта, затем снова опустил взгляд. – Я должен был доверять тебе, раз уж я сказал, что доверяю.

Элгарт схватил товарища за плечи, чтобы тот услышал его.

– Не надо просить прощения. Я не подготовил тебя. – Он был слишком уверен в себе. Он не отнесся к ордену достаточно серьезно. – Расскажи мне, что ты заметил там.

– Вот что я заметил, – выдавил Пильон. Впервые в его голосе прозвучало обычное презрение, которое большинство теургов испытывают к тем, кто не обладает даром. – Этот человек не заклинатель. В нем нет ни капли таланта.

И так же неожиданно он отвернулся, быстро двинувшись вперед. Плечи подняты, сжатые в кулаки руки раскачиваются в такт шагам.

Элгарт тотчас же присоединился к нему. Он должен был услышать секрет, ради которого рискнул их дружбой.

Он осторожно спросил:

– Чем же тебе угрожали?

– В той комнате была магия. – В голосе магистра Пильона звучала горечь. – Этот человек никакой не заклинатель, но он владеет магией. Он берет ее или крадет из какого-то источника. Я не знал раньше, что такое возможно. Теперь знаю.

Прежде чем Элгарт смог сформулировать еще один вопрос, его друг добавил:

– Это не Казнь. Это я точно знаю. Он не может использовать свою теургию, чтобы вызвать эпидемию или чтобы дождем загасить пожар. Но это… – На мгновение он словно споткнулся. Содрогнувшись всем телом, заклинатель продолжил:

– Элгарт, от этого сложно отказаться. Пока ты дремал, я боролся за свою жизнь. Жрец показал мне меня самого. Не таким, какой я есть. А каким мог бы стать. Каким он хотел бы, чтобы я был. Уважаемым. Почтенным. Способным обрушать горы. Известным как самый могущественный среди обладателей Казни Землетрясения.

Он хотел, чтобы я поверил, что могу стать таким магистром, если отдам себя его великому богу.

Элгарт почувствовал острую боль, что-то вроде глубокого ужаса. Жрецы использовали магию, чтобы завоевывать новообращенных? Их теургия была убеждением? Власть навязывать свою волю? Потрясенный, он спросил:

– Но ты сопротивлялся? Как?

– У меня есть дети, – ответил Пильон так, словно сдерживался, чтобы не выругаться. – Я их отец. У меня есть жена. Я ее муж. Их не заберут у меня. Я не отдам их.

И, помолчав, добавил:

– Ни один магистр не может обрушать горы.

Пильон больше не произнес ни слова – всю дорогу до своего дома он молчал. Он молчал и когда входил в свой дом и закрывал дверь. Элгарт тоже молчал. У него не нашлось слов, которые он мог бы произнести.

Пытался ли отец Скурн уговорить магистра Пильона с помощью магии? Именно таким образом жрец овладел сознанием Элгарта. У шпиона не было той целостности, которая защитила Пильона. Со своим обычным безрассудством он предположил, что у него больше силы воли, чем у его друга. Теперь он знал, что меньше.

Но он понял и кое-что еще, нечто гораздо более важное, чем его изменившаяся самооценка. Он знал, что ни при никаких обстоятельствах нельзя допускать встречи короля Бифальта с архижрецом Махом. Теургия архижреца уничтожит мир короля и Элгарта. Она уничтожит Беллегер.