Внуки наших внуков

ПРОЛОГ

Все началось с того, что я в своей работе столкнулся с необходимостью более детально ознакомиться с устройством современного телескопа.

Я в то время занимался ядерными реакциями, подобными тем, что происходят в недрах Солнца. Не найдя в астрономической литературе ответа на один очень важный для меня вопрос, я решил провести некоторые наблюдения за Солнцем самостоятельно. Так я попал в астрономическую обсерваторию к Илье Петровичу Брадову, очаровательному старику, влюбленному в свою астрономию.

Он принял меня как старого знакомого, сказал, что читал мои работы по ядерной физике, пожаловался на погоду — облака мешали его наблюдениям, — провел меня по обсерватории, показал инструменты и пригласил заходить в любую безоблачную ночь.

— Я работаю сейчас ночью. Научу вас проводить наблюдения в темноте, а со своим солнышком вы и сами справитесь.

На мое счастье, следующая ночь оказалась безоблачной, и я поспешил в обсерваторию к Илье Петровичу. До этой ночи мне ни разу не приходилось смотреть в окуляр совершенного телескопа. Илья Петрович сидел рядом в кресле и через специальное приспособление смотрел в тот же телескоп одновременно со мной. Он учил меня обращаться с телескопом и объяснял все, что мы видели.

— Перед вами созвездие Волопаса, — говорил мне Илья Петрович. — Видите самую яркую звезду? Это Арктур, а неподалеку от нее маленькая, едва различимая звезда спектрального класса К. Когда мы исследовали этот район неба с помощью радиотелескопа, то неожиданно столкнулись с загадочным явлением. От какой-то невидимой в телескоп звезды или планеты мы принимали в течение суток через каждые пять часов одинаковые серии радиосигналов. Нам удалось записать их на пленку. Последовательность сигналов настолько периодична, что даже у человека, лишенного всякой фантазии, невольно возникла бы мысль об их искусственном происхождении. Представьте себе: может быть, там, под тусклым оранжевым светом угасающей звезды, тоже живут разумные существа и шлют команды своим межзвездным кораблям или переговариваются по радио с людьми другой планеты. Конечно, такие выводы делать рано. Достоверно установлено лишь одно — это сигналы не земного происхождения. С того дня мы регулярно ведем наблюдения за этим районом неба, но пока безрезультатно: больше никаких сигналов принять не удалось. Вот вам еще одна загадка, которую, по всей вероятности, смогут разгадать только в будущем, когда у людей будут межзвездные корабли или хотя бы более совершенные телескопы. Но это в будущем. А сейчас давайте посмотрим на изученные светила. Хотите взглянуть на Луну?

Я согласился и через минуту уже разглядывал яркий диск Луны, изъеденный, словно оспой, глубокими кратерами цирков с острыми пиками в центрах и с высокими валами колец по краям.

Насмотревшись на нашего спутника, я попросил Илью Петровича показать мне Сатурн. Было около полуночи.

— Сатурн сейчас в созвездии Весов, на юго-западе, низко над горизонтом.

Я хотел было попросить Илью Петровича показать мне другие планеты солнечной системы, как вдруг в поле зрения телескопа пронесся маленький метеорит, оставив за собой в небе небольшой, но яркий след.

— Жаль, что мы не успели его сфотографировать, — сказал Илья Петрович.

— Смотрите, еще один!

— Нажмите на кнопку!

Пока я узнавал, на какую кнопку надо нажимать, метеорит, к немалой досаде Ильи Петровича, исчез.

— Теперь уже не полетят, — сказал он, видя, как я старательно держусь за злополучную кнопку.

Не успел он окончить фразу, как небо снова наискось прорезал огненный след, и перед нами промчался еще один метеорит. На этот раз я успел нажать кнопку и сфотографировать его падение.

— Что-то они не вовремя падают, — удивленно сказал Илья Петрович.

— То есть как не вовремя?

— Чаще всего они падают, когда Земля проходит сквозь большие рои метеоритных тел, которые, как и планеты, вращаются вокруг Солнца по эллиптическим орбитам.

— Взгляните, еще один! Нет, не один — два, три!

Мы прильнули к окулярам. В той стороне неба, куда был направлен телескоп, один за другим появлялись метеориты и, вспыхнув на миг, яркой змейкой исчезали в темноте. Я беспрестанно нажимал кнопку, делая один снимок за другим.

— Подождите, не фотографируйте пока. Побережем пленку. Может быть, сейчас пролетит болид. Очень характерные признаки, — сказал Илья Петрович.

Через секунду снова промелькнула стайка метеоритов, за нею еще одна, поток метеоритов усилился, и вдруг в черноте неба, нарушив звездное спокойствие, ослепительно вспыхнул огромный огненный шар и быстро понесся по небу.

— Снимайте, снимайте! — закричал Илья Петрович, не успев пересесть за пульт управления. — Это болид! Снимайте!

Я нажимал на кнопку так часто, как только мог. Падение болида продолжалось всего несколько секунд. Шар, озарив все вокруг ослепительным светом, с огромной скоростью пронесся с юго-запада на северо-восток и скрылся за горизонтом. Через все небо, отметив путь болида, тянулся огненный след. Илья Петрович, заняв мое место, тщательно заснял этот след на пленку.

— Видали? — закричал он, взволнованно вскакивая с кресла. — Вам, дорогой коллега, просто повезло, впрочем, и мне тоже! Такие болиды падают не чаще одного раза в тысячу лет. В тысячу, поймите! Этакая громадина! Пожалуй, больше, чем Тунгусский и Сихотэ-Алинский метеориты, вместе взятые. Слышите? — он поднял палец и прислушался.

До нас донесся грохот — отзвук пролетевшего над нами небесного гиганта.

— Какая махина! — не унимался он. — Жаль, если он упадет в море… Все это чрезвычайно интересно. И, главное, засняли весь путь! Пойдемте проявлять пленки.

— Но ведь сейчас ночь, в вашей лаборатории, наверное, никого нет.

— Ну и что же? Я всегда сам проявляю наиболее ответственные снимки.

Мы вынули кассеты из телескопа и направились в фотолабораторию.

— Интересно, где упал болид? Взорвался он иди нет? Впрочем, завтра мы все это узнаем подробно. А теперь посмотрим наши снимки.

Илья Петрович взял одну из просохших пленок и подошел к настольной лампе.

— Вот, взгляните, — сказал он, аккуратно держа пленку перед белым абажуром лампы. — Основной болид, а в стороне несколько совсем мелких метеоритов.

На других кадрах мы неожиданно для себя обнаружили интересную деталь. Вслед за огромным первым болидом, почти сливаясь с его огненным хвостом, летел второй такой же болид.

— Черт возьми, действительно второй болид!

— Но почему он не такой яркий, как первый?

— Это понятно. Он и должен нагреваться меньше. Первый врезался в атмосферу, разогнал воздух, образовалось разреженное пространство, вроде мешка. Туда и попал второй болид.

— Но в таком случае оба болида могут столкнуться в воздухе; ведь первый тормозится воздухом, а второй летит с большей скоростью.

— Очень может быть…

Мы просидели над снимками всю ночь.

К десяти часам утра мы уже знали, что болиды ворвались в, атмосферу Земли над Северной Африкой, пронеслись на северо-восток над Средиземным морем, промелькнули над Грецией, озарили ярким светом просторы Западной Сибири и, не долетев немного до Тихого океана, упали где-то в Восточной Сибири. Сила взрыва была огромна: все сейсмические станции мира зафиксировали сотрясение почвы. При расшифровке сейсмограмм выяснилось, что болиды упали между хребтами Черского и Верхоянским.

Данные сейсмических станций подтверждались радиограммами и телефонограммами, полученными из Охотска, Верхоянска, Оймякона и Якутска, где большое число людей наблюдало падение этих метеоритов.

По рассказам очевидцев, падению метеоритов предшествовало нарастание ярко-белого света, от которого рассеялись предрассветные сумерки. Ослепительный свет резал глаза, жег лицо и руки. Люди, наблюдавшие это явление, падали ничком, пряча глаза от невыносимого и неожиданного светового удара. Казалось, что с неба сорвалось солнце и стремительно падает на землю. По небосводу пронесся огромный огненный шар, рассыпая вокруг себя мириады белых искр. За первым шаром сразу же промелькнул второй темно-красный шар, и оба они почти одновременно грохнулись за Верхоянским хребтом.

Некоторое время спустя люди услышали рев и гул, а затем два сильных взрыва. В домах, удаленных на сотни километров от места падения метеоритов, были сорваны с петель двери, выбиты стекла, повалена мебель в комнатах.

Вдали, за Верхоянским хребтом, еще долго виднелось зарево гигантского пожара — горела тайга…

Таковы были первые сведения об этом удивительном событии.

— Вот вам и снимки! — воскликнул Илья Петрович. — Не будь их у нас, мы бы сейчас сомневались, не ошиблись ли очевидцы насчет второго болида. А теперь у нас есть неопровержимые доказательства.

Вскоре выяснилось, что наши снимки уникальны. Ни в одной обсерватории мира не успели так хорошо сфотографировать полет болидов. Утром Илья Петрович распорядился как можно скорее размножить снимки и разослать их всем заинтересованным организациям.

Илью Петровича теребили со всех сторон. Просили прислать снимки, дать справку, сообщить подробности. Вскоре я почувствовал, что Илье Петровичу не до меня. Я попрощался и поспешил уйти из обсерватории. Перед самым моим уходом Илья Петрович дал мне с собой первую серию еще влажных фотографий и обещал позвонить по телефону.

На другой день раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, Александр Александрович! — услышал я голос Брадова. — Вчера вечером Комитет по метеоритам Академии наук принял решение организовать комплексную экспедицию в район Верхоянского хребта. В экспедиции должен принять участие специалист по ядерной физике. Я взял на себя смелость рекомендовать вас…

— Меня?!

— Да, если только вам это интересно. Но можно еще и отказаться. Я, со своей стороны, всячески советую поехать. Экспедиция продлится всего две-три недели, включая дорогу.

Соблазн был слишком велик.

— Поеду! — сказал я, не раздумывая.

— Вот и отлично! Я, собственно, и не сомневался.

Деловым человеком был профессор Брадов. Через несколько минут я имел список телефонов и лиц, к которым надо было обратиться, чтобы оформить свое участие в экспедиции.

Вся наша небольшая группа вместе с грузами разместилась на двух пассажирских самолетах; следовавших до Якутска. В Якутске нас поджидал отряд вертолетов. Вертолеты доставили нас до места. Близко к воронке, образовавшейся от падения метеоритов, подлетать не стали — следовало опасаться повышенной радиоактивности.

Мы быстро выгрузили из вертолетов ящики, палатки, снаряжение, приборы, продукты. К вечеру был оборудован лагерь. Стало прохладно, небо заволокло тучами. Сказывался суровый континентальный климат Якутии.

Мы собрались в палатке и, склонившись над картой, наметили план действий на завтра. Решено было на двух вертолетах облететь район падения болидов, чтобы поточнее определить его границы, а третий вертолет направить прямо к месту их взрыва и заняться сбором осколков. Я должен был лететь на третьем вертолете вместе с Ильей Петровичем. Совещание быстро закончилось, и мы разошлись по палаткам.

— Какая это прелесть, — сказал Илья Петрович, залезая в теплый опальный мешок.

— О чем это вы?

— Да о вертолетах. Сколько бы без них горя хватили, добираясь сюда на лошадях. Я помню, сколько натерпелся Кулик, когда он пробирался несколько раз со своей экспедицией к месту падения Тунгусского метеорита. И лошади у него погибали, и люди выбивались из сил, по реке плыл — лодки течением переворачивало. Неделями шли. А нас за несколько дней из Москвы прямо на место доставили.

Я заснул почти мгновенно, и мне показалось, что проспал я всего лишь несколько минут, когда надо мной раздался бодрый голос Ильи Петровича:

— Вставайте скорее, Александр Александрович! Я метеорит нашел! Вот он, совсем рядом!

— Как нашли? Где?

— Нашел! Нашел! Только вышел из палатки и сразу же нашел. Да поднимайтесь вы скорее! — торопил он меня.

Я вылез из спального мешка, раздвинул полы палатки и замер от неожиданности. Небо было ярко-красным, теплый, розовато-красный свет шел отовсюду, сразу со всех сторон, окрашивая все предметы в какие-то необычные, фантастические цвета. Ни разу прежде не приходилось мне видеть такой красочной картины. Илья Петрович глядел на меня, любуясь произведенным эффектом, словно он был фокусником и вся эта феерическая картина возникла по волшебному мановению его руки.

— Заметьте, — сказал он, — солнце пока еще не взошло над горизонтом…

Я уже догадался, в чем здесь дело, но, чтобы доставить удовольствие Илье Петровичу, спросил:

— Что это? Отчего такое красное небо?

— Это наш метеорит, — сказал он, не замечая подвоха с моей стороны, — вернее, то, что от него осталось в воздухе. Метеорит, пролетая сквозь атмосферу, интенсивно горел, от него отделялись мельчайшие обугленные частицы. Несметное количество этих частиц носится сейчас в воздухе, замутняя его. Такая замутненная атмосфера плохо пропускает синие лучи, но хорошо — красные.

— Закон Релея, — добавил я, — коэффициент рассеивания обратно пропорционален четвертой степени длины волны…

Илья Петрович удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.

— Прошу прощения за популярное объяснение, я и забыл, что вы физик. А вы, оказывается, с перчиком! Но все равно — это очень красиво. Пойдемте разбудим наших кинооператоров. Пусть снимают четвертую степень длины волны…

Лагерь просыпался. Быстро позавтракав, мы разошлись по вертолетам.

Уже через несколько минут полета стали видны первые следы падения метеоритов. Пихты, лиственницы, кедры, сосны, поваленные друг на друга, образовали непроходимый бурелом. Взрывная волна вырвала их из земли вместе с ветвистыми корнями, которые, как растопыренные пальцы рук, тянулись вверх, четко выделяясь на темном фоне земли. Вскоре перед нами предстало еще более ужасное зрелище. Поваленный лес был обожжен. Стволы деревьев напоминали обугленные головешки, только что вынутые из огромного костра.

Мы приближались к месту падения метеоритов. Здесь остались только зола и угли: все было сметено взрывом чудовищной силы. Только самая мощная водородная бомба могла бы причинить такие разрушения. Под нами бежала назад голая, покрытая оплавленной коркой земля.

Наконец мы увидели огромный, диаметром более двух километров, кратер, образовавшийся от взрыва болида. Земля окаймляла кратер высоким валом. Воронка была так глубока, что в ней, пожалуй, свободно уместилось бы высотное здание Московского университета. На дне воронки уже начали скапливаться грунтовые воды.

Мы повисли невысоко над землей.

Не вылезая из вертолета, я измерил дозиметром уровень радиоактивного излучения. Дозиметр показывал ноль. Вредных излучений не было. Можно было спускаться на землю.

Мы распределили обязанности. Илья Петрович остался с одной группой искать осколки в воронке, а я с двумя геодезистами отправился обмерять воронку.

Илья Петрович не по годам бодро бегал по скату воронки, отыскивая миноискателем железные осколки.

— Нашли что-нибудь? — спросил я его спустя полчаса.

Он достал из кармана платок и вытер потный лоб.

— Пока ничего нет.

Люди разбрелись по всей воронке в поисках осколков.

— Илья Петрович! Илья Петрович! Идите скорее сюда! — вдруг еле слышно донеслось до нас из глубины кратера.

— Нашли?

Порыв ветра заглушил ответ.

— Придется идти. А вы шагайте к месту наибольшего выброса породы на северо-восток. Там, видимо, можно скорее найти осколки. У вас рука легкая, попробуйте…

Он быстро пошел по наклонному скату воронки туда, где стояла группа людей. Идти по наклонной плоскости ему было явно неудобно. Он старательно ставил наискось ступня ног, чтобы не соскользнуть вниз к центру воронки. Я не удержался и крикнул ему вслед:

— Илья Петрович! — Он обернулся. — Вы знаете, что сказал бы вам Козьма Прутков?

— Нет, не знаю. А что бы он мог сказать?

— «Не ходи по косогору — сапоги стопчешь!» Поднимайтесь наверх и идите по ровному месту.

Он улыбнулся, поднялся из воронки, помахал мне приветливо рукой и быстро зашагал прочь.

Я стоял на краю воронки и старался представить себе, как произошел взрыв.

…С большой скоростью огромный болид врезался в землю и, мгновенно превратившись в клубок газа, внутри которого развились необычайно высокое давление и температура, разорвался, словно колоссальная бомба, сметая и сжигая все на своем пути. Если действительно все именно так и произошло, то нечего было надеяться найти хотя бы микроскопический кусочек метеорита в этой воронке. Если все же от метеорита остались осколки, то взрывом их должно было разбросать на многие километры вокруг…

Замечательная мысль мелькнула вдруг у меня. Второй болид! Он летел вслед за первым на северо-восток. Первый болид врезался в землю и взорвался. А второй? Он ведь в тот момент был еще в воздухе, и по нему с чудовищной силой ударила встречная взрывная волна от первого болида. От этого удара второй болид должен был разлететься на тысячи мелких осколков, которые, изменив направление своего полета, были отброшены назад, на юго-запад. Назад! Не на северо-восток, а на юго-запад!

Я решил тут же проверить себя и зашагал на юго-запад, внимательно глядя себе под ноги.

Отличить осколки метеорита от простых камней несложно. Осколок должен иметь особый цвет или обладать магнитными свойствами, если он железный; поверхность его часто бывает покрыта небольшими язвочками-регмаглиптами, образующимися от неравномерного нагревания метеорита.

Я помнил все эти приметы и, заметив какой-нибудь камень, не похожий на те, что лежали вокруг, осматривал его, подносил к нему магнит, придирчиво отыскивал язвочки ожогов и… чаще всего выбрасывал. Только некоторые, наиболее подозрительные камни, я складывал в полевую сумку. Когда я прошел несколько километров, ремень сумки так натер мне плечо, что я решил сделать привал и уселся на ствол поваленной пихты. Высыпав камни из сумки, я понял, что зря протащил их на себе несколько километров: ни один из них не был метеоритом.

Я огляделся. Вокруг черные стволы поваленных взрывом деревьев. Сплошные угли. Вдруг на обгоревшем стволе лиственницы я заметил сверкающий ярко-голубой предмет. Я подбежал к дереву и увидел, что в него впился какой-то прозрачный красноватый камень. Через несколько минут камень, вырубленный вместе с куском ствола, лежал у меня на коленях. Он был невелик, примерно в пол-ладони величиной. Его грани были гладкими, как у вара, когда его сильным ударом разбивают на куски. Камень красиво переливался красноватым цветом, но, как только я посмотрел сквозь него на облака, он неожиданно сделался голубым. Камень пропускал сквозь себя только голубые лучи, а отражал красные. Я снова и снова подносил камень к глазам — цвет его все так же менялся.

Мне никогда раньше не приходилось заниматься ни минералогией, ни геологией, и теперь я очень пожалел об этом. Когда-то я случайно попал в минералогический музей и теперь вспомнил, что я видел там один небольшой, с горошину, камень, кажется александрит, который становился то красноватым, то синеватым в зависимости от того, при каком освещении его рассматривали — при естественном или при искусственном. Но это было совсем не то, что я наблюдал сейчас.

Тихонько покачивая камень из стороны в сторону, я извлек его из куска дерева. Метеорит или нет? Если да, то начинает оправдываться моя гипотеза… Неужели не метеорит? Но откуда же еще взяться такому камню в стволе лиственницы, как не от взрыва болида? Камень мог вонзиться в ствол только при падении с неба. Или его вбил в дерево человек? Нет, последнее невероятно — камень, по всей видимости, либо драгоценный, либо полудрагоценный. Найти бы еще такой камень, и ни у кого не оставалось бы сомнений, что это подлинный метеорит. Еще один! Я поймал себя на том, что волнуюсь, как всякий исследователь, когда у него в руках кончик нити — стоит потянуть за него, и клубок распутается.

Я спрятал и осколок и кусок дерева в сумку и решительно направился дальше на юго-запад.

Вслед за сожженным лесом начался тот самый бурелом, который мы сегодня утром наблюдали с вертолета. Значит, я ушел довольно далеко от воронки.

Я с трудом продвигался вперед, пока не подошел к невысокой сопке, у подножья которой, словно спички, были навалены друг на друга деревья.

Под деревьями на склоне сопки я рассмотрел какое-то отверстие в земле. Берлога? Но почему же она находится так высоко? Почти бегом пустился я к загадочному отверстию. Дух захватило у меня от радости, когда я перелез через беспорядочную груду поваленных деревьев. Это было не простое отверстие, — земля вокруг него была оплавлена и обожжена, словно кто-то ткнул в склон сопки толстой раскаленной болванкой. Сомнений быть не могло: сюда врезался большой осколок, и лежит он там, внутри холма.

Цепляясь за сучья, я подобрался к самому отверстию, сунул туда голову и пополз вперед.

Ход резко расширился. Я очутился в небольшой пещере, и тут же у меня вырвался крик восторга.

В глубине пещеры светился, переливаясь всеми цветами радуги, большой камень необычного вида. Колышущиеся волны света — голубого, зеленого, красного — перебегали от одного его края к другому. Чистые тона радужных волн, их медленное колыхание можно было сравнить только с полярным сиянием.

Я стал внимательно рассматривать осколок. Он был величиной с крупную дыню и имел такую же вытянутую форму. Поверхность его была гладкая и блестящая, точно отполированная. Пораженный и очарованный этим невиданным зрелищем, я несколько минут, не отрываясь, любовался камнем. Теперь моя гипотеза была доказана. У меня было два осколка. Я достал из полевой сумки свой первый осколок — странно, он не светился…

Удивленный, я поднес его к сияющему радугой большому камню, и в тот момент, когда они соприкоснулись, по маленькому осколку тоже забегали узкие радужные полоски. Они перебегали так часто, что рябило в глазах. Как только я отодвинул маленький осколок, он перестал светиться, прижал к большому — он засиял вновь.

Так вот в чем дело! Это уже что-то знакомое: для того чтобы осколки болида светились, надо, чтобы их масса была больше какой-то критической. Вроде цепной реакции в куске урана.

Когда, наконец, улеглось волнение, вызванное драгоценной находкой, я почувствовал, что устал. Я отвык от долгой ходьбы. У меня гудели ноги, кровь стучала в висках, смыкались веки. В маленькой пещере было тепло и уютно, радужные полосы света одна за другой перебегали по своду пещеры. Я почувствовал, что должен хоть немного отдохнуть, иначе мне не дойти назад к воронке. Меня одолела сладкая дремота.

Уже засыпая, я подумал, что Илья Петрович, наверное, начал беспокоиться обо мне, что надо бы возвращаться назад, но я не смог побороть усталость и погрузился в сон…

1. ТАЙНА МЕТЕОРИТА

Сон прошел без сновидений. Открыв глаза, я увидел над собой ровный белый потолок. Позади меня кто-то тихо сказал:

— Кажется, проснулся…

Я оглянулся. Два врача в белых халатах и шапочках внимательно следили за каждым моим движением.

Спросонок я не мог сообразить, что произошло. Все тело мучительно ныло, словно я был жестоко избит. Правая рука онемела и не двигалась. Я снова откинулся на подушку.

Врач со смуглым, как у цыгана, лицом нагнулся ко мне и тихо спросил:

— Как вы себя чувствуете, Александр Александрович?

— Ничего. Где я?

— В Верхоянском санатории. Не волнуйтесь, через два-три дня вы будете совсем здоровы…

— Что со мной?

Врач замялся, видимо тщательно подбирая слова для ответа.

— Ничего страшного. Сейчас уже нет никакой опасности. Вам нельзя много говорить.

Второй врач незаметно вышел из комнаты и вскоре вернулся с тарелкой дымящегося бульона на подносе. Только теперь я почувствовал, как я проголодался, и с жадностью съел бульон.

Следующие два дня я был в полузабытьи. Всякий раз, открывая глаза, я видел перед собой врачей, дежуривших возле моей постели. Только на третий день я окончательно пришел в себя.

— Вы сообщили обо мне в экспедицию Брадова? — спросил я врача, похожего на цыгана.

— Нет. Мы не имели такой возможности.

— Странно… Но все же, что со мной случилось?

Врач наложил мне на запястье левой руки небольшую резиновую пластинку, от которой к незнакомому мне прибору тянулись провода, и, глядя на стрелку прибора, ответил:

— Вы очень долго проспали в пещере у осколка метеорита.

— То-то я чувствую, что у меня все тело ломит. Сколько же я спал?

Врач, не отрывая взгляда от стрелки прибора, повторил:

— Долго, очень долго.

— Сколько же? День? Два? Неделю?

Врач покачал головой.

— Неужели больше?

— Да, гораздо больше. Я даже не знаю, поверите ли вы, если я вам скажу, какой сейчас год.

Я почувствовал вдруг волнение и тут же увидел, как стрелка заметалась из стороны в сторону.

— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, — сказал врач. — Вы проспали много десятилетий.

— Что?! Десятилетий?! Не может быть! Какой же сейчас год?

— Две тысячи сто седьмой.

— Какая чепуха! Да знаете ли вы, когда я заснул?

— Знаю. При вас был паспорт и бумаги, удостоверяющие, что вы из экспедиции Брадова. Но вы не волнуйтесь. Мы проведем всестороннее обследование вашего организма и поставим вас на ноги.

До этого ли было мне сейчас! Проспать полтора века! Потерять всех своих родных и близких, остаться одному в чужом, неведомом мире.

— Послушайте, — оказал я, чувствуя, что горло у меня сжало спазмой, — но, может быть, пока я спал, изменилось летоисчисление?

— Нет, летоисчисление осталось прежним. Но вы успокойтесь, все будет хорошо, — повторял врач.

В голове у меня все смешалось. То я думал о своей семье, то вспоминал о радужном свечении осколка в пещере, то вдруг ловил себя на мысли, что мне наверняка предстоит узнать много интересного, нового, то вдруг мне начинало казаться, что я продолжаю спать и вижу сон.

— Сейчас вам лучше всего еще ненадолго уснуть, — решительно сказал врач.

Он достал из кармана своего халата небольшую ампулу с темной жидкостью и, надломив стеклянный отросток, поставил ее на тумбочку рядом с моей постелью.

Из ампулы пополз темный газ. Я почувствовал незнакомый запах и через минуту забылся.

— Ну вот, теперь вам значительно лучше, не правда ли? — сказал врач, когда я открыл глаза. — И мое сообщение уже не кажется вам таким ужасным?

В самом деле мне стало лучше, и я не чувствовал прежнего волнения.

Врач объяснил:

— Это действие газа. Он заглушает любую душевную боль. Теперь можно поговорить. Я многое должен рассказать вам.

— Постойте, доктор. Не можете ли вы показать мне хоть что-нибудь, что подтвердило бы ваши слова? Вы меня простите, но я до сих пор не могу поверить, что все это правда.

— Я прекрасно понимаю вас и прихватил с собою номер газеты, где напечатано сообщение о вашем пробуждении.

Я взял газету, взглянул на дату: действительно, год 2107. Внизу левой колонки была обведена красным карандашом небольшая заметка, подписанная «Кинолу».

— Кинолу — это вы?

— Да.

— Как все это странно! А вы знаете, доктор, что я нашел осколок метеорита?

— Да, знаю. Вот с него и начнем. Болиды, упавшие здесь полтораста лет назад, состояли из вещества, отличающегося особым излучением, которое усыпляет людей. Тот осколок, который вы нашли в пещере, и усыпил вас. К счастью для вас, это излучение не вредит здоровью. Наоборот, оно оказывает целебное воздействие на организм. Оно вызывает радиационный сон и устраняет заболевания, в возникновении и развитии которых особую роль играет перевозбуждение центральной нервной системы.

— Неужели я мот проспать полтораста лет, ничем не питаясь?

— На первый взгляд это действительно кажется странным, но вспомните, что у человека даже во время обычного сна жизнедеятельность организма резко замедляется, уменьшается интенсивность физиологических процессов: газообмена, сокращений сердца и т. д. Во время же радиационного сна, вызванного излучением осколков, деятельность организма ослабевает еще больше. Во много раз больше. Во всех органах наступает сильное торможение их деятельности. Организм как бы застывает, а излучение благоприятно воздействует на тело человека, на его нервную систему. Жизнедеятельность организма поддерживается только за счет тех запасов, которые были накоплены им во время бодрствования. В нашем санатории этим излучением лечат многих больных.

Говоря это, Кинолу в то же время внимательно осматривал меня и проводил какие-то измерения с помощью приборов, стоящих на столике у постели.

— Если хотите, вы можете встать и немного походить.

Мы вместе подошли к большому, почти во всю стену, окну. Перед зданием санатория был разбит парк. Справа от нас виднелось большое круглое озеро.

— Это воронка от Верхоянского метеорита, — сказал Кинолу. — Озеро очень глубокое.

— Кажется, совсем недавно я ходил около этой воронки, — проговорил я задумчиво.

К парку санатория подступала непроходимая тайга. Но от бурелома, через который мне пришлось пробираться в поисках осколков, не осталось и следов. Время успело залечить огромный ожог на поверхности планеты.

Сто пятьдесят лет — срок даже для истории немалый. Я спал, а жизнь в это время шла своим чередом. По-прежнему каждое утро над землей вставало солнце, люди просыпались после недолгого сна и начинали свой обычный трудовой день. Они трудились — и менялось лицо земли, менялась их жизнь, менялись они сами.

— Скажите, — обратился я к Кинолу, — какой же теперь в Советском Союзе общественный строй?

— Коммунизм, — ответил он. — И не только у вас на Родине, а на всем земном шаре.

2. В ВЕРХОЯНСКОМ САНАТОРИИ

Не сразу привык я к мысли о том, что каким-то необыкновенным образом попал в далекое, неведомое будущее. Это было слишком фантастично. Долго не покидало меня ощущение, что я сплю и вижу сон или что я нахожусь под действием гипноза, вызывающего в моем воображении все те необычные картины, которые ежедневно проносились передо мной.

Но время шло, и я постепенно стал привыкать к тому, что все происходящее со мной не соя, не видения, а реальная действительность.

Не могу сказать, чтобы вначале я очень обрадовался. Вокруг шла непонятная для меня жизнь, меня окружали незнакомые люди, хотя и очень внимательные, но все же чужие. Ни родных, ни друзей… Я не знал, что сталось с моей семьей. Для меня эта утрата была неожиданной и преждевременной. Однако приходилось мириться с этим…

Через несколько дней я уже окреп настолько, что мог совершать небольшие прогулки по парку. Врачи взяли с меня слово, что без их ведома я не буду отлучаться из санатория. Но совершенно изолировать меня от внешнего мира им, конечно, не удалось. Молва о моем чудесном сне вызвала бурную сенсацию. Целая армия журналистов, подгоняемая просьбами своих читателей, осаждала Кинолу, требуя, чтобы их допустили ко мне, и он вынужден был в конце концов уступить.

Моя встреча с журналистами произошла в тенистом парке санатория под огромной пихтой, которая была, по всей вероятности, моей ровесницей. На их вопросы я отвечал, поеживаясь под объективами нацеленных на меня фото- и киноаппаратов.

Все обращались ко мне на русском языке. Я нашел вполне естественным то, что журналисты, пожелавшие встретиться со мной, знают мой родной язык, тем более что уже в мое время это был один из международных языков. Но вдруг среди нашей оживленной беседы я услышал непонятную речь. Я повернул голову и увидел, что ко мне обращается, горячо жестикулируя, высокий худой мулат. Он повторил-свой вопрос еще раз. Я оглянулся в поисках переводчика. Выход нашелся неожиданный и чрезвычайно простой. Один из корреспондентов вдруг вынул из кармана и сунул мне в руку небольшой предмет, похожий на портсигар.

— Что это?

— Кибернетический переводчик.

— Вот эта крохотная коробочка? — переспросил я с недоверием.

— Ну, он не такой уж крохотный, — ответил корреспондент.

С любопытством глядя на спасительную коробочку, я произнес неуверенно и робко:

— Что вы спросили? Я не понял вас.

Таким же, вероятно, голосом произнес свою первую просьбу Аладдин, обращаясь к волшебной лампе.

Мулат понимающе закивал головой и стал что-то быстро говорить, все так же горячо жестикулируя. Из коробочки его речь донеслась до меня на чистейшем русском языке:

— Простите, пожалуйста, я не знал, что у вас нет кибернетического переводчика. Я спрашивал, что больше всего поразило вас в нашем обществе, в чем, на ваш взгляд, особенно заметна разница между двадцатым и двадцать вторым веком?

— Мне трудно ответить на ваш вопрос. На меня навалилась столь огромная масса новых впечатлений, что я не могу пока в них разобраться и определить, что тут главное, принципиально новое, а что просто небольшая частность, мелочь. Меня пока одинаково поражает все. Вряд ли я преувеличу, если скажу, что в среднем каждые полчаса обнаруживаю какую-нибудь новинку. Вот и сейчас: мы беседуем с вами всего лишь двадцать минут, а новинка уже у меня в руках. — Я показал на кибернетический переводчик. — В наше время были электронные переводчики, но размером в целую комнату и еще очень несовершенные. Знаете, мне, как малому ребенку, не терпится открыть эту коробочку и посмотреть, что внутри.

— А вы откройте.

Я нажал на указанную мне кнопку, и волшебная коробочка раскрылась. Там была пачка очень тонких прозрачных целлулоидных листков с маленькими золотыми точками, соединенными между собой еле заметными серебряными паутинками.

— Обычная полупроводниковая кибернетическая система, — услышал я. — Все очень просто.

— Для вас, может быть, и просто, — возразил я. — Мне, знаете, тоже кажется, что электрическая лампочка устроена чрезвычайно просто. А человеку средних веков она показалась бы совершенно необъяснимым чудом.

Когда я прощался с журналистами, ко мне протиснулся низкорослый японец, который во время интервью невозмутимо сидел на высоком кедре с киноаппаратом в руках. Сверкая белозубой улыбкой, он протянул мне безукоризненно выполненную цветную фотографию, запечатлевшую меня в тот момент, когда я с недоумением вертел в руках кибернетический переводчик, не зная, что это такое.

Но, пожалуй, еще больше журналистов заинтересовался моей особой медицинский мир. В течение недели крупнейшие ученые самым тщательным образом исследовали меня с помощью новейшей аппаратуры. В конце недели врачебный консилиум установил, что за время длительного сна я почти не постарел. Благодаря чудесному излучению метеорита мой «медицинский» возраст остался неизменным — около шестидесяти лет, в то время как на самом деле мне перевалило за двести.

Я всегда считал, что я неплохо сохранился и для своих лет выгляжу прилично, но медики двадцать второго века заявили, что это заблуждение, и назначили мне трехмесячный курс лечения.

— Очень рекомендуем вам провести курс гериатрии, — убеждали они меня. — Вам это особенно необходимо потому, что никто не может предвидеть, как скажется длительный сон «а вашем здоровье в дальнейшем.

Я не возражал и остался на три месяца в санатории. Когда я познакомился поближе с людьми двадцать второго века, то убедился, что врачи были правы. Изменился уклад жизни, изменился и облик людей.

На теннисном корте санатория я часто любовался игрой румына Ионеску. Глядя на его мускулистую, подтянутую фигуру, на то, с какой завидной легкостью управляется он с мячом в этой подвижной игре, я решил, что ему лет тридцать пять. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что ему около семидесяти. И никакой седины, ни дряблости, ни ожирения, ни одышки не было и в помине.

Придерживаясь строгого распорядка дня, составленного для меня Кинолу, выполняя все процедуры, имевшие целью омоложение организма, я вскоре почувствовал себя значительно лучше. Конечно, я не стал юношей, но все же я значительно «помолодел». Морщины на моем лице разгладились, на щеках появился румянец, исчезла седина.

Лечась в санатории, я не терял времени даром и постепенно знакомился с окружающей жизнью. Вскоре мае разрешили понемножку читать, слушать радио, смотреть телевизионные передачи. Однако жизнь и сама врывалась ко мне со всех сторон.

Я приехал в Сибирь сто пятьдесят лет назад. Мы называли ее тогда страной будущего. И вот теперь я увидел новую Сибирь, преображенную до неузнаваемости.

Был конец октября, когда я проснулся. В Сибири это считалось уже началом зимы. Поэтому меня удивило, что погода стояла сравнительно теплая, лишь по утрам на почве бывали легкие заморозки. Санаторий окружал богатый парк, вернее сад. В нем росли совсем не «сибирские» породы деревьев.

Было ясно, что изменился климат Сибири. Каким образом? Это было первое, чем я заинтересовался. И тогда я узнал, что наши праправнуки осуществили один интересный, давно уже задуманный проект: неглубокий Берингов пролив был перегорожен огромной плотиной длиною более 85 километров. Мощные насосы, установленные на этой плотине, перекачивали из Северного Ледовитого океана в Тихий океан массы холодной воды, а на их место в холодный арктический бассейн устремились теплые воды Гольфстрима. Началось таяние полярных льдов.

Уже через девять лет после постройки этой замечательной плотины в Арктике освободилась ото льдов водная поверхность, равная девяти миллионам квадратных километров. Северный Ледовитый океан стал теперь только Северным и перестал быть Ледовитым. Эффект был поразительный. В наиболее холодных районах Сибири средняя январская температура поднялась более чем на тридцать градусов.

В результате таяния льдов стала заметно прибывать вода в Мировом океане, грозя затоплением многим прибрежным городам и селам. Но для этого избытка воды были уже подготовлены два больших искусственных моря — одно в пустыне Сахаре, другое в Австралии, на месте Большой песчаной пустыни.

Люди переделывали планету по своему усмотрению…

Все было бы очень хорошо, но одна мысль не давала мне покоя. Что я буду делать по истечении трехмесячного курса лечения в санатории? Становиться «пенсионером», как говорилось в наше время, мне не хотелось. Я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы трудиться и приносить пользу людям. Я хотел работать. Вокруг меня ключом била жизнь, и я не хотел оставаться в стороне. Работать, но кем? Кем?

Когда-то я считался крупным специалистом в области атомной физики. Но сто пятьдесят лет — для науки срок колоссальный, наука неудержимо движется вперед, достаточно отстать на несколько лет, чтобы потерять общий язык с нею.

Где же я мог применить свои силы в этом обществе? Менять профессию? Может быть, стать историком и в школе рассказывать ребятишкам о давно минувших буднях социализма? Нет, к этому меня не влекло. И вот после некоторых колебаний я решил попытаться изучить современный университетский курс ядерной физики. Будь что будет! В конце концов не боги же горшки обжигают, а меня никто не торопит. Разберусь как-нибудь.

Подтолкнул меня, сам того не желая, Кинолу. Как-то уже под вечер он вдруг зашел ко мне. По многозначительному выражению его лица я понял, что у него какие-то приятные новости.

— Выкладывайте, с чем пожаловали, — невольно улыбнулся я.

— Нашел! — загадочно ответил он.

— Что именно?

— Родственников ваших нашел.

— Моих родственников? Каких это? У меня их не может быть.

— Ваши прямые потомки — праправнуки.

— В самом деле? Мои праправнуки? А я как-то и не подумал, что их можно найти. Вы уверены, что не ошиблись?

— Совершенно уверен. Могу даже познакомить вас с соответствующими документами. А кроме того, есть еще одно косвенное свидетельство вашего родства. Вы когда-то увлекались филателией, не правда ли?

— Увлекался, ну и что же?

— И у вас был альбом, на титульном листе которого вы написали: «Потомкам моим завещаю эту коллекцию. Лето 1931 года. А.Хромов».

— Так этот альбом у них?

— Да, он хранится у вашей праправнучки Елены Николаевны Хромовой.

Я не знал, как мне благодарить Кинолу.

— Где же она, эта моя праправнучка?

— В Австралии.

— В Австралии? Почему в Австралии? Как она гуда попала?

Кинолу улыбнулся.

— Вот этого я уже не могу сказать. Знаю только, что живет она в новом городе Торитауне, выстроенном не так давно по соседству с месторождением тория, работает в Научно-исследовательском институте атомной физики. Елена Николаевна — крупный ученый-физик, ваш коллега.

«Праправнучка в Институте атомной физики! Вот это кстати!» — с волнением подумал я.

— А можно связаться с нею?

— Конечно. Я уже разговаривал с Еленой Николаевной по радиотелефону. Вот вам ее номер, можете хоть сейчас поговорить.

Я вдруг спохватился.

— А моя праправнучка говорит-то хоть по-русски?

— По-русски, по-русски, — заверил меня Кинолу, рассмеявшись.

— Вы не смейтесь. Знаете, через переводчика не получится настоящего душевного разговора. А как же она с коренными-то жителями разговаривает? С помощью кибернетического переводчика?

— Нет, я думаю, она знает и английский. В наше время редко встретишь человека, который не знал бы по крайней мере двух языков.

Мы прошли в комнату, где висел на стене большой плоский телевизионный экран. Кинолу с помощью кнопок на раме набрал нужный номер, и матовая поверхность экрана загорелась голубым светом. В левом углу экрана вспыхивало и гасло красное пятно вызова абонента.

Внезапно ровный голубой фон исчез, и я увидел перед собой женщину средних лет. С жадностью вглядывался я в ее несколько суховатое лицо с правильным, удлиненным овалом и насмешливым прищуром светло-серых умных глаз. Мне вдруг почему-то захотелось найти в ней какие-нибудь знакомые черты, которые подтвердили бы наше, хоть и очень отдаленное, родство. Мое желание было, конечно, очень наивно, и все же я отыскал едва уловимое сходство между ней и моей женой — в узковатом разрезе широко расставленных глаз, в темно-русых пышных волосах. Впрочем, я не берусь утверждать, что это сходство существовало в действительности, а не было фантазией человека, не успевшего примириться с потерей своей семьи.

Она узнала Кинолу и опросила:

— Ну, где же мой пращур?

— Вот он!

Кинолу подтолкнул меня к экрану.

— О, так вот вы какой! — воскликнула она и уставилась на меня с таким откровенным любопытством, что я смутился.

— Вот так же и вы, Александр Александрович, разглядывали бы современника грозного Аттилы, восставшего из гроба, — рассмеялся Кинолу и заторопился: — Ну, я пойду, а вы тут знакомьтесь, налаживайте родственные отношения.

Елена Николаевна своей непринужденностью, теплотой и искренним интересом ко мне быстро растопила холодок первых минут знакомства. Мы разговорились. Через несколько минут я уже поделился с нею своими планами на будущее. Она задумалась.

— Сколько вы еще пробудете в санатории?

— Три месяца.

— Вот что я вам посоветую, — сразу же перешла она к делу. — Возьмите университетский курс атомной физики профессора Сахарова. Это, на мой взгляд, лучший из учебников, которые сейчас есть. Кроме того, недавно вышли телевизионные записи лекций того же Сахарова. Такое сочетание очень удобно. Вы сможете, прослушав сначала лекцию по телевизору, проработать потом тот же материал по учебнику. Если же что покажется сложным, звоните мне, я всегда буду рада вам помочь.

Мы долго говорили в этот вечер. Елена Николаевна рассказывала мне о своей семье. Ее муж, Ярослав Павлович, был астрономом и работал на Луне. Там были сооружены прекрасно оборудованные астрономические обсерватории. Почти полное отсутствие атмосферы на Луне облегчало наблюдения, поэтому можно было с величайшей точностью определять положение планет, комет и астероидов, предупреждать ракетопланы о возможных столкновениях с крупными метеоритами, сообщать о прохождении метеоритных роев, следить за точностью измерения времени, предсказывать магнитные бури — словом, вести важнейшие научные наблюдения и делать ту огромную вспомогательную работу, без которой нельзя было обойтись ни одной межпланетной экспедиции.

Дочь Елены Николаевны, Аня, работала животноводом на одной австралийской ферме. Был у меня еще один прямой потомок, брат Елены Николаевны. Но он вместе с ее мужем находился на Луне.

— С нетерпением буду ждать вашего приезда, — сказала Елена Николаевна, прощаясь.

Я пообещал.

— Но сначала съезжу хоть ненадолго в Москву. Очень хочется посмотреть, какою она стала теперь. Наверное, и не узнать.

Разговор с Еленой Николаевной, ее горячая, энергичная поддержка сразу вселили в меня уверенность. На следующий же день Кинолу достал мне учебник и телевизионные лекции профессора Сахарова — тридцать небольших пластмассовых коробочек.

— Приступайте, что же с вами поделаешь! Но только помните: работать не более трех-четырех часов в сутки и обязательно с перерывами.

— Конечно, конечно! — заверил я его и, тут же вставив первую коробочку в телевизор, перенесся в большой лекционный зал университета.

Профессор Сахаров читал вводную лекцию. Он рассказывал о бессмертном научном подвиге супругов Кюри, открывших радий и давших человечеству новый мощный источник энергии — атомное ядро. Неожиданно рядом с профессором на экране возникла маленькая светящаяся точка, через мгновение она превратилась в яркий шар, затмивший свет солнца. Шар быстро рос, обволакиваясь черной шапкой дыма и белыми сгустками конденсировавшихся водяных паров. Вслед за ним снизу медленно поднималось черное облако, а по земле неслась, поднимая пыль, взрывная волна чудовищной разрушительной силы. Она выворачивала деревья, дробила огромные камни, сметала многоэтажные дома, сеяла смерть на своем пути. В памяти проснулось что-то страшное, что хотелось забыть навсегда…

— Это было первое, проклятое человечеством применение атомной энергии, — донесся голос Сахарова. — Вы видите перед собою снятый замедленной съемкой взрыв атомной бомбы… Но почти одновременно с изобретением бомбы люди нашли способ мирного использования атомной энергии.

На экране появилось здание первой атомной электростанции, хорошо знакомой мне: когда-то я принимал участие в создании этой станции. Теперь она после ряда реконструкций была превращена в музей.

— Вам, конечно, сейчас странно видеть такие громоздкие электростанции с огромными атомными котлами. Они вам кажутся неуклюжими и примитивными. Но это лишь первые шаги человека в обуздании атома. В то время человек напоминал того мальчика, который, выпустив из бутылки сказочного джинна, стоит, испуганный и беспомощный, боясь, что огромная, но слепая сила этого духа обратится против него самого. Но сила разума неизмеримо могущественнее силы физической, и глупые джинны всегда покоряются своему умному и хитрому освободителю. Могучий человеческий гений разрешил чрезвычайно сложную и важную проблему, найдя наиболее удобный и экономичный способ устранения опасности вредных излучений, неизбежно возникающих при ядерной реакции. И это сделало его подлинным властелином атома…

Легко себе представить, с каким наслаждением прослушал я эту первую лекцию! Вероятно, то же самое почувствовал бы Бетховен, если бы к нему через десять лет полной глухоты вновь вернулся слух и он услышал бы свою гениальную музыку.

С этого дня начались мои ежедневные занятия. Конечно, я занимался отнюдь не три часа в день, а все семь, а то и восемь.

Однако с атомной физикой мне приходилось знакомиться не только по учебникам.

Гуляя как-то по парку санатория, я услышал, что меня зовут откуда-то сверху. Я поднял голову и на крыше здания увидел моего партнера по теннису — Ионеску. Он стоял, облокотившись о перила, и махал мне рукой, приглашая подняться к нему. Быстроходный лифт доставил меня на крышу. Здесь, на площадке под навесом, стояло несколько странных машин, отдаленно напоминавших собой обычные кресла, закрытые прозрачными колпаками. По бокам у машин торчали два коротких блестящих крыла. Это были одноместные и двухместные орнитоптеры — летательные аппараты с машущими крыльями. У них не было ни пропеллеров, ни реактивных двигателей, они перемещались в воздухе подобно птицам или насекомым — за счет движения крыльев. Я уже не раз видел их в полете. Они стали одним из самых распространенных видов транспорта.

— Я делаю профилактический осмотр своей «божьей коровки», — сказал Ионеску. — Хотите помочь мне?

Я охотно согласился. Мы проверили один из блоков мотора.

— Надо бы поставить новые шестерни, — сказал Ионеску. — Вы пока продолжайте разборку, а я мигом принесу новые.

В его отсутствие я попытался добраться до рулевого привода, но мне мешала крышка, покрывавшая весь двигатель. Я поискал болты, крепившие ее к корпусу, — их не было. Заметив с одной стороны крышки выступ, я взял гаечный ключ и, пользуясь им как рычагом, поддел ее. Крышка не поддалась. Я навалился на ключ всем телом. В этот момент появился Ионеску.

— Стойте! — закричал он вдруг не своим голосом. — Вы с ума сошли! Что вы делаете?!

Я выронил ключ, не понимая, что случилось.

— Хорошо, что я вовремя подоспел, — уже успокаиваясь, сказал он. — А то бы вы тут натворили дел!

— Но ведь я только попробовал открыть крышку…

— Крышку трансформаторной оболочки, — сказал он мне таким тоном, как будто этим разъяснил все.

— А что такое трансформаторная оболочка? — спросил я.

Я привык уже к роли маленького Почемучки, который, ничуть не смущаясь, без конца задает взрослым вопросы.

— Как, вы не знаете? О, тогда придется вам рассказать, чтобы с вами не повторялись подобные курьезы.

Прилаживая на место новые шестерни, он стал мне объяснять:

— Под этой крышкой расположен атомный двигатель.

— Такой маленький?! А как же вредные излучения, неизбежные при атомном распаде?

— Их устраняет трансформаторная оболочка.

— Она их задерживает?

— Нет, здесь процесс сложнее. Я не специалист, поэтому смогу объяснить вам лишь схематично, что здесь происходит. Но, я думаю, вы поймете. Для человека наибольшую опасность представляют незаряженные частицы, возникающие при распаде атомного горючего, — нейтрон и гамма-частица. Если бы их удалось превратить в частицы, имеющие электрический заряд, то задержать их было бы просто. Такие «обратные» реакции были открыты лет восемь-десять тому назад. В трансформаторной оболочке нейтральные частицы превращаются в заряженные и потом улавливаются. Вам, конечно, интересно, как это делается. Но тут уж я вам не помощник.

— Большое спасибо, — сказал я.

— За что же? За скверное объяснение?

— Нет, за то, что вы спасли меня от лучевой болезни.

Я с опаской и уважением покосился на крышку. Под нею скрывалось одно из самых замечательных чудес техники двадцать второго века — портативный атомный двигатель, который вместе с окутывающей его трансформаторной оболочкой был не больше спортивного чемоданчика. Мне и без слов стало ясно, что появление такого маленького и вместе с тем очень мощного, надежного и неприхотливого двигателя явилось подлинной революцией в технике: его можно было поставить всюду, где только была нужда в каком-нибудь двигателе.

Мне вспомнились атомные реакторы нашего времени: заключенные в огромные толщи свинца и бетона, они могли быть использованы лишь на океанских лайнерах, а лучшие образцы их с трудом можно было втиснуть в крупные подводные лодки.

Но что меня особенно поразило, так это кибернетика. Пожалуй, если бы от меня потребовалось коротко определить главное в технике двадцать второго века, то я, не задумываясь, назвал бы две вещи: атом и кибернетику. Это определение не было бы, конечно, исчерпывающим, но зато наглядно отражало бы главное содержание техники этих дней.

Кибернетика! Как часто потом мне приходилось сталкиваться с этим едва начавшим распространяться в наши дни словом. Без кибернетических машин, во многом подражавшим человеческим действиям, в современном производстве просто нельзя было обойтись, как в наши дни немыслимо было обойтись без электричества. Они стали венцом автоматики, ее триумфом. Они высвободили из производства целые армии людей, заменив их на всех тех операциях, которые можно было производить без участия человека.

Но машина, какой бы «умной» и совершенной она ни была, всегда остается лишь машиной, неспособной к самостоятельному творчеству. Творчество — это то поле деятельности, где человека никогда не заменят никакая сверхсовершенная машина.

3. ЭЛЕКТРОН НЕИСЧЕРПАЕМ

Спустя два с половиной месяца я с удовлетворением сообщил Елене Николаевне, что проштудировал курс атомной физики.

— Теперь выполняйте свое слово, — сказал я.

— Какое?

— Вы обещали рассказать мне о своей работе.

— Обещала, я помню. Но сначала давайте вот как сделаем. Журнал «Атомная физика» печатал регулярные отчеты о нашей работе. Там есть и несколько больших статей, написанных сотрудниками чашей лаборатории. Прочтите сначала все это. А потом уже мы с вами поговорим.

Я прочитал статьи о работе их лаборатории и был поражен грандиозностью проблемы, которую взялись решать эти люди.

Миллиарды лет непрерывно льются на Землю солнечные лучи. Они приносят с собой тепло и свет, а с ними и жизнь. Они дают жизнь всему сущему на Земле, начиная от невидимых глазом бактерий и кончая человеком. Без животворных лучей солнца наша планета была бы мертва и пустынна. Могильный покой, невообразимая тишина, лишь изредка нарушаемая глухим звуком падения метеоритов, царили бы на ее поверхности.

Но солнце слепо раздает свои дары. Его лучи скользят по полюсам нашей планеты, не в силах растопить гигантские пласты векового льда. Огромные пространства, занятые ледяными пустынями, долгое время так и оставались пустынями.

На пороге третьего тысячелетия человек заговорил о том, чтобы улучшить климат в северном полушарии. Но осуществить свою мечту люди смогли лишь тогда, когда стало возможным вести хозяйство Земли в интересах всех народов. Построив гигантские плотины и повернув морские течения, люди улучшили климат северных районов Европы, Азии и Америки…

Антарктида — еще одна огромная ледяная пустыня. Занятые грандиозными преобразованиями в северном полушарии, люди временно как бы забыли об этом «белом пятне» на карте мира. Но вскоре Антарктида потребовала от людей пристального внимания к себе.

Через несколько лет после растопления льдов в северном полушарии было обнаружено, что слой льда на Антарктиде из года в год увеличивается.

Уровень Мирового океана, немного поднявшийся в период таяния льдов в северном полушарии, теперь снова упал. По всей видимости, испарявшиеся с поверхности океана воды конденсировались в новые слои льда на южном материке.

Некоторые предварительные работы ученых говорили о том, что дальнейшее оледенение шестого материка грозит серьезными последствиями. Появились опасения, что в результате образования на Южном полюсе огромных масс льда может измениться наклон земной оси.

Перед учеными мира возникла задача: растопив вновь образовавшиеся наслоения льда, приостановить оледенение Антарктиды.

Группа ученых Торитаунского института атомной физики выдвинула смелую идею: создать искусственное солнце, которое, находясь на расстоянии трехсот-пятисот километров от Земли, излучало бы энергию, достаточную для того, чтобы приостановить новое оледенение Антарктиды.

Возглавила работу ученых Елена Николаевна.

Было ясно, что в недрах микросолнца должны были протекать мощные термоядерные реакции, подобные тем, которые происходят в таинственных глубинах настоящего солнца. Только с помощью таких циклических превращений можно было бы обеспечить длительное существование микросолнца и получить необходимое количество света и тепла. Но это были лишь отправные предпосылки. С самого начала работы перед учеными встал вопрос: как обеспечить устойчивость искусственного микросолнца?

Настоящее солнце не «крошится», не разлетается на части в результате того, что все силы, действующие на него, уравновешиваются. С одной стороны, находящееся под огромным давлением газовое вещество, из которого состоит солнце, стремится расширяться. С другой стороны, этой страшной разрушающей силе противодействует сила тяжести самих газов. Поэтому в течение многих миллиардов, лет солнце существовало и будет существовать, имея устойчивую форму шара.

Каким же способом сделать устойчивым искусственное солнце? Если внутри него будут происходить обычные термоядерные реакции, то за сотые доли секунды там возникнут огромные давления и температуры, то есть появится разрушающая сила, стремящаяся разорвать микросолнце на клочки. Следовательно, в результате простого термоядерного взрыва микросолнце не может быть создано.

Как же найти противодействующую силу? Вес микросолнца будет сравнительно невелик, поэтому сила тяжести, которая спасает от разрушения настоящее солнце, здесь окажется недостаточной. Никакая, даже самая прочная оболочка, если ею окружить микросолнце, не выдержит колоссального давления.

«Найти сдерживающую силу!» — вот задача, которую в первую очередь должна была решить группа Елены Николаевны.

Прошли годы упорных поисков и многочисленных, порой очень опасных опытов. Много раз казалось, что выход уже найден, что проблема в основном решена, но более тщательное исследование сводило на нет всю предыдущую работу. И все же каждый отрицательный результат подводил все ближе и ближе к решению этого необычайно сложного вопроса.

Однажды — это было два года назад — Елене Николаевне удалось искусственно создать в одной новой, очень сложной термоядерной реакции, протекавшей при температуре свыше четырехсот миллионов градусов, совершенно неизвестную атомную частицу. Она обладала чрезвычайно интересными свойствами: ее заряд был отрицательным и в сотни миллионов раз превосходил заряд обычного электрона; масса же отрицательной частицы была в сотни раз больше массы протона. Просуществовав менее секунды, частица исчезла, но точнейшая измерительная аппаратура успела зафиксировать ее существование. Опыт удалось повторить еще три раза.

Открытие Елены Николаевны заинтересовало всех ученых, работающих в области атомной физики. Изучение свойств новой атомной частицы, названной термоэлектроном, было сопряжено с величайшими трудностями. Для получения термоэлектрона требовалось очень точное соблюдение условий реакции и, что самое главное, сверхвысокие температуры, специальные подземные камеры, охлаждаемые потоками жидкого гелия, и уникальные измерительные приборы, которые от высокой температуры часто выходили из строя. Все это чрезвычайно тормозило экспериментальное исследование свойств термоэлектрона. Одновременно торитаунские ученые пытались теоретически доказать возможность длительного существования открытой Еленой Николаевной атомной частицы.

Прошло полгода, и Виктор Платонов, один из ведущих ученых группы Елены Николаевны, доказал, что при определенных условиях термоэлектрон притягивает к себе множество положительно заряженных ядер атомов, потерявших из-за высокой температуры свои электронные оболочки. Эти ядра, словно электроны в обычном атоме, начинают вращаться вокруг термоэлектрона по сложным орбитам. Таким образом, возникает сложный атом, в центре которого находится отрицательный термоэлектрон, а по орбитам вращаются положительные ядра — остатки обычных атомов.

Работа Виктора Платонова, опубликованная в журнале «Атомная физика», наделала много шуму в ученом мире. Обратная модель атома! В центре атома отрицательный заряд! Уже казалось возможным создание нового вещества, состоящего из атомов с атомным номером настолько большим, что ему не находилось места в таблице Менделеева. Какими свойствами будет обладать вещество, созданное из таких атомов? Чем оно будет отличаться от известных нам веществ?

…Задавались вопросы, выдвигались смелые гипотезы, ученые трудились не покладая рук, а в это время в далекой Антарктиде ледяной щит миллиметр за миллиметром, незаметно для глаза, но безостановочно и непрерывно рос…

Прошло еще несколько месяцев, и с новой теоретической работой выступил Чжу Фанши.

Он убедительно показал возможность осуществления новой ядерной реакции, при которой миллионы термоэлектронов должны образовать очень сложные соединения — «политермоэлектроны», как он их назвал.

Политермоэлектроны представляли собой как бы гигантские молекулы, состоящие из термоэлектронов. Они обладали двумя ценными свойствами. Во-первых, политермоэлектроны притягивались друг к другу с колоссальной силой, стремясь сжаться в тугой клубок. Во-вторых, для их существования не требовалось поддерживать вокруг них сверхвысокую температуру: после образования политермоэлектронов температура резко падала, они на какой-то миг отскакивали друг от друга, при этом некоторые политермоэлектроны распадались на отдельные термоэлектроны с выделением огромной порции света и тепла. Под действием вновь возросшей температуры политермоэлектроны стремительно стягивались в плотный клубок. Проходило еще мгновение, температура снова падала, и снова политермоэлектроны, отскакивая друг от друга, выделяли порцию световой и тепловой энергии.

Реакция, которую Чжу Фанши назвал пульсирующей, раз начавшись, могла протекать в течение десятилетий.

«Пульсирующая реакция отличается от прежних атомных реакций тем, что ее коэффициент полезного действия близок к единице, — писал в своей работе Чжу Фанши. — Это означает, что материя в процессе пульсирующей реакции почти целиком превращается в тепло и свет. Если на базе пульсирующей реакции создать микросолнце, то должны пройти годы, прежде чем вся масса политермоэлектронов превратится в тепловую и световую энергию».

Открытия торитаунских ученых сулили огромные перспективы атомной физике. В научной прессе их называли основой атомной физики будущего…

Но это было лишь началом исследований. Предстояла очень трудоемкая, скрупулезная работа, которая всегда лежит на пути от теоретической идеи к ее воплощению.

Когда после долгих месяцев работы группа Елены Николаевны составила, наконец, все уравнения, определявшие закономерности новой реакции, то оказалось, что размер микросолнца не будет постоянным. Оно должно сжиматься и разжиматься, словно сердце, беспрерывно меняя свой объем.

Тревожило сомнение: не разорвется ли оно, как атомная бомба, после первых же пульсаций? Ответ могли дать только длительные и сложные расчеты.

О последнем этапе работы торитаунских ученых писал профессор Джемс Конт. За сухим изложением фактов в его статье я почувствовал, что торитаунские ученые находятся в серьезном затруднении, а сам автор далеко не уверен в успехе эксперимента.

Вот вкратце и все, что я нашел в литературе о работе лаборатории, возглавляемой моей праправнучкой. Последняя статья была написана почти год назад. Больше никаких сообщений в печати не появлялось. Что же могло произойти за этот год? В какой стадии теперь работы по созданию микросолнца? Какие проблемы остались у них нерешенными? На все эти вопросы могла мне ответить только Елена Николаевна. Я связался с ней по радиотелефону.

— Вы еще продолжаете исследовать эту проблему теоретически?

— Не только. Одновременно мы готовим эксперимент, создаем небольшую модель микросолнца. С ее помощью мы надеемся проварить основные закономерности, связанные с пульсациями. Сейчас все наши надежды на этот эксперимент.

— А расчеты?

— С расчетами много сложнее. Скоро год, как мы составили уравнения и отдали их в вычислительный центр, а нам успели посчитать только три пульсации. Через месяц обещают закончить расчет четвертой. Вы представляете, за год — четыре пульсации! И это несмотря на то, что вычислительные машины производят десять миллионов операций в секунду. Настолько сложны оказались расчеты. Нет, этот путь слишком длительный, и мы не можем делать на него основную ставку.

— Зачем же они тогда вообще нужны?

— По ним мы можем, хотя бы приближенно, судить о поведении микросолнца.

— А как обстоит дело с моделью?

— Все подготовительные работы к эксперименту закончены. Через неделю загорится первое микросолнце.

— Через неделю? — воскликнул я. — Елена Николаевна, а как же я? У меня ровно через десять дней кончается срок пребывания в санатории. Мне очень хотелось бы принять участие в этом опыте, хотя бы в качестве простого наблюдателя.

— Вы ознакомитесь с результатами опыта по протоколам наших наблюдений.

— Нет! Я здесь не останусь! Я сейчас же пойду к Кинолу и потребую, чтобы меня отпустили, тем более что я чувствую себя прекрасно. Я обязательно буду на вашем опыте!

— Ну что же, попробуйте. Если удастся уговорить врачей, то сообщите мне, я вас встречу в Торитауне.

— Эх, а в Москву-то я собирался! — спохватился я.

— Еще побываете. Я с удовольствием съезжу туда вместе с вами после опыта.

Я кинулся искать Кинолу. Он сидел в столовой.

— Выписывайте меня из санатория! — сказал я без всякого предисловия.

От неожиданности он даже поперхнулся супом и удивленно спросил:

— Что случилось?

Я передал ему содержание разговора с Еленой Николаевной и добавил:

— Если добром не отпустите — сам сбегу.

Он помолчал, глядя в свою тарелку с супом, помешал его ложкой, внимательно наблюдая за тем, как переливаются золотыми искорками кружки жира, потом сказал:

— Отпустить вас досрочно из санатория, мне кажется, можно.

— Вот спасибо! — воскликнул я.

— Только поедете вы не сегодня, а дня через три-четыре. Вам обязательно надо пройти заключительное обследование.

— Но я же не успею. Ведь ехать-то мне в Австралию!

Кинолу улыбнулся.

— Вы забыли, что теперь век совсем иных скоростей, чем это было сто пятьдесят лет назад.

Вопрос решился неожиданно быстро и просто. На пятый день утром, когда Кинолу пришел за мной в палату, я был уже готов к путешествию.

У подъезда нас ожидал красивый автомобиль каплевидной формы с большим выпуклым смотровым стеклом, тупым, обрывающимся к земле носом, с килем на задней части кузова и с двумя небольшими крыльями по бокам, придававшими машине устойчивость при больших скоростях.

— Ничего не забыли? — спросил меня Кинолу. — Тогда поехали!

4. ИЗ СИБИРИ В АВСТРАЛИЮ

Мы выехали на широкую гладь шоссе. Слева, под откосом, быстро катила свои воды в Яну извилистая сибирская река Дулгалах.

Я внимательно наблюдал, как Кинолу управляет машиной. Перед ним не было ни баранки, ни рычага переключения скоростей, только небольшой пульт с разноцветными рычажками и кнопками. Двигатель в автомобиле был атомный. Трансформаторная оболочка надежно защищала нас от смертельных лучей.

— Вы не против быстрой езды? — спросил меня Кинолу.

— Какой же русский не любит быстрой езды! — невольно вспомнились мне знакомые с детства слова. — Конечно, не против.

Кинолу нажал на пульте управления зеленую кнопку. Тотчас на приборной доске рядом с часами вспыхнула зеленая сигнальная лампочка.

— Вот теперь можно спокойно поговорить, — сказал он удовлетворенно и небрежно облокотился рукой на спинку сиденья.

Я понял, что управление машиной перешло к надежным кибернетическим приборам, но все же внимательно следил за спидометром. Стрелка спидометра переползла через отметку сто километров в час и продолжала ползти вверх. Мне стало как-то не по себе. Автомобиль набирал огромную скорость. Сто сорок километров в час. Сто шестьдесят… Сто восемьдесят… Двести! Стрелка спидометра ползет к цифре «300», а мой спутник не обращает внимания на дорогу.

За окнами мелькали деревья, кусты, образуя однородный сизо-зеленый поток, в котором невозможно было разобрать ни одной детали. Разделенная надвое полосой газона широкая лента дороги, как серебряная струя, била нам навстречу и в последний момент, изгибаясь, уходила под колеса автомобиля…

Вдали на дороге показалась черная точка. Это был встречный автомобиль. Миг — и он с ревом крупного артиллерийского снаряда проносится мимо. Заметив, что я поморщился от этого рева, Кинолу внимательно посмотрел мне в лицо.

— Не слишком ли быстро мы едем, Александр Александрович?

— Да нет, не слишком… Мне нравится, но почему вы все же не следите за управлением? Можно ли так доверяться приборам?

— Ах, вот вы чем обеспокоены! Ну это вы напрасно. Присмотритесь, вдоль дороги тянется сплошной барьер из камня. В автомобиле специальные оптические системы непрерывно следят за ходом этой белой черты. Машина все время идет на определенном, одном и том же удалении от барьера и не сбавит скорости до тех пор, пока дорога не сделает крутого поворота или пока не будет перекрестка.

— Снова кибернетика?

— Конечно. Каждая машина имеет такую систему.

Неожиданно нас сильно качнуло вперед, машина резко сбавила ход и, проехав еще немного, бесшумно остановилась.

— В чем дело? — спросил я. — Почему мы остановились?

— Развилка шоссе. Машина не знает, по какой дороге ехать. — Кинолу свернул на правое шоссе и снова включил автоматическое управление. Мы понеслись с прежней скоростью, а я, совершенно успокоенный, стал смотреть телепередачу на маленьком вмонтированном в панель экране.

Немного не доехав до города, мы свернули в сторону и вскоре подъехали к аэродрому. Перед нами было высокое здание аэропорта с тонким золотым шпилем на башне.

— Приехали, — сказал Кинолу. — Можно выходить. Сейчас отправим назад машину и пойдем к стратоплану. Посадка уже началась. — Он нажал несколько кнопок на пульте управления, вышел из машины и захлопнул дверцу. Автомобиль плавно тронулся с места, развернулся на широкой площади перед зданием аэропорта и понесся назад. Запоминающее устройство надежно управляло им на обратном пути.

Большое ровное поле аэродрома было покрыто огромными шестиугольными бетонными плитами. Мы подошли к стратоплану. Белый, сверкающий на солнце фюзеляж, два этажа окошек в передней части и длинный, точно бивень сказочного единорога, штырь на носу. Крылья большие, от средней части фюзеляжа и до самого хвоста сильно скошенные назад. Стреловидное вертикальное оперение. В хвостовой части несколько сопел реактивных двигателей. Стратоплан лежал горизонтально на большой ажурной эстакаде, которая была почти втрое длиннее его фюзеляжа. Вид стратоплана на этой эстакаде напомнил мне знаменитый гвардейский миномет «катюшу» с ее реактивными снарядами на тонких стальных направляющих для запуска.

Мы поднялись вслед за другими пассажирами внутрь стратоплана по приставной лестнице и заняли свои места. Я, словно любопытный ребенок, попросился к окну, и Кинолу охотно уступил мне это место.

Из окна стратоплана, с высоты эстакады, аэродром казался мозаичным набором шестиугольников. Невдалеке от нас виднелось еще несколько эстакад с серебристыми стратопланами.

Наступило время взлета. Автоматически, как в вагоне метро, закрылась входная дверца. Нос эстакады плавно поднялся вверх. Теперь она, точно ствол зенитного орудия, смотрела в небо. Спинки наших кресел откинулись назад. Мы лежали, вытянувшись во весь рост. Это понятно: человек, лежа на спине, может выдержать значительно большие перегрузки, чем в любом другом положении. Откуда-то сверху донеслась команда: «Пассажирам приготовиться к взлету!» — и спустя несколько секунд: «Взлет!»

Раздался оглушительный рев, невидимая сила вдавила меня в спинку кресла. Руки и ноги налились тяжестью, голова уперлась в мягкую спинку кресла, но через секунду все это прошло. Стратоплан взмыл вверх.

— Ну как, профессор? — обернулся ко мне Кинолу.

— Отлично! Смотрите, мы уже в облаках. Вот это скорость! А сколько времени мы будем лететь до Австралии?

— Двадцать восемь минут с секундами.

— Меньше получаса? — поразился я. — Значит, мы будем лететь со скоростью порядка двадцати тысяч километров в час?

Я снова посмотрел в окно. Стратоплан продолжал стремительно набирать высоту. По мере подъема небо меняло свой цвет. Из нежно-голубого на малых высотах оно стало светло-синим, потом потемнело до синего, потом сделалось темно-синим с фиолетовым оттенком, я, наконец, на высоте свыше двадцати километров оно стало черно-фиолетовым, каким оно бывает в безлунные южные ночи.

Появлялись звезды — сначала крупные, потом более мелкие, и, наконец, все они вспыхнули, яркие, немигающие, горящие спокойным белым огнем. Ровно очерченным огненным диском непривычно рядом со звездами висело солнце, а неподалеку сиял тоненький серп луны.

— Стратосфера…

Кинолу утвердительно кивнул головой. Я снова прильнул к окну. Промелькнули, быстро уходя вниз, странные тонкие белые тени. Вот еще и еще…

— Смотрите скорее! — воскликнул я. — Серебристые облака! Значит, мы на высоте восьмидесяти двух километров!

Прошла еще минута, и уже около трехсот километров отделяло нас от Земли. Снаружи, за стеклом кабины стратоплана, была почти полная пустота — ионосфера.

Вверху сняла тысячами звезд могучая вселенная. В этом кажущемся спокойствии без смены дня я ночи кипела своя волнующая жизнь. Где-то далеко, в глубине темной ночи, сталкивались и разрушалась старые звездные системы. Разрушались, превращаясь в пыль и осколки, чтобы через многие миллиарды лет, смешавшись с пылью и осколками других погибших галактик, вновь возникнуть где-нибудь в другом месте новыми молодыми звездными мирами. Это был бесконечный круговорот жизни.

Мы летели уже пятнадцать минут. Привычные для глаза созвездия северного полушария постепенно уходили назад, а на юге появлялись новые звезды.

Необычно накренился рукояткой вниз ковш Большой Медведицы. Полярная звезда находилась уже не над головой, как обычно, а ниже и сзади, почти у самого горизонта. Белый сверкающий серп убывающей луны на глазах медленно опрокидывался рожками кверху и, наконец, совсем перевернулся на спину, став похожим на одинокий челн без паруса в безбрежном черном океане вселенной.

— Где-то внизу сейчас моя родина, — сказал Кинолу.

Я посмотрел через окно на Землю, стараясь разглядеть очертания полуострова Малакка, но Землю плотно окутывали облака.

Как-то не верилось, что за такое короткое время мы пронеслись над огромными пространствами Восточной Сибири, необъятного Китая, что под нами уже плещут воды южных морей Тихого океана.

Наконец из репродукторов донеслась команда: «Пассажирам занять свои места! Идем на посадку! Австралия!»

Чтобы сбавить скорость, стратоплан начал спускаться по спирали, описывая в воздухе огромные крут. Постепенно небо стало светлеть. Потускнели, а потом и совсем погасли мелкие звезды. Через несколько секунд исчезли и самые яркие из них. Небо принимало свою обычную окраску. Из царства темной ночи мы вновь возвращались в яркий солнечный день.

Внизу сквозь мелкие облачка стала проглядывать земля. Еще один огромный круг, и впереди показалась бетонированная посадочная полоса аэродрома. Стратоплан пронесся низко над аэродромом, так что видна была его тень со скошенными назад (крыльями, и неожиданно взмыл свечой вверх. Теперь реактивные двигатели работали как тормоза, замедляя наш спуск на Землю. Стратоплан садился вертикально.

«Интересно бы посмотреть сейчас на нас со стороны, — мелькнуло у меня в голове. — Наверное, наш стратоплан похож на карандаш, который ставят на стол неотточенной стороной».

Я ощутил небольшой толчок, и тотчас же рев двигателей прекратился. Стратоплан, опираясь на эстакаду, медленно занял горизонтальное положение. Дверь распахнулась: «Можно выходить!»

Мы покинули кабину стратоплана последними и, не спускаясь на Землю, остановились на верху лестницы.

Около стратоплана образовалась толпа. Смешались встречавшие и прилетевшие. Царила обычная веселая сутолока, какая всегда бывает при встречах на вокзалах и в портах.

Елену Николаевну я узнал издали. Она помахала мне ярким букетом цветов, пробралась сквозь толпу, обняла меня, и мы расцеловались. Меня тронула эта простая ласка. Мне было приятно, что и у меня нашелся близкий человек, который пришел встретить меня.

Дорога к городу шла вдоль моря. Это было новое море, образовавшееся в результате растопления льдов в северном полушарии. Широкая водная гладь уходила далеко за горизонт. По другую сторону дороги мелькали проносившиеся навстречу темно-зеленые пальмы с широкими веерными листьями, огромные эвкалипты — гордость Австралии, кусты акации и широколистые бананы с гроздьями сочных продолговатых плодов. Внизу, у подножья возвышенности, по которой спускалось шоссе, раскинулся большой, утопающий в зелени город.

— Вот он, наш Торитаун, — сказала Елена Николаевна.

— А где же знаменитые месторождения тория?

— Километрах в пятидесяти к югу. Вам было бы интересно посмотреть, как добывают силикат тория. Весь процесс полностью механизирован. Торий — основа атомной энергетики. В земной коре его в двадцать семь раз больше, чем урана.

Мы въехали в Торитаун. Широкие, прямые улицы, высокие, светлые здания, объединенные в архитектурные ансамбли, фонтаны на перекрестках улиц — и зелень, масса зелени, за которой порой нельзя разглядеть фасады домов. Воздух Торитауна свеж и напоен ароматами, как цветущий сад.

«Не мудрено, что продолжительность жизни людей увеличилась», — подумал я.

Да, город и в самом деле был чудесным садом. Вдоль улиц, отделяя проезжую часть от жилых домов, тянулись широкие полосы скверов. Живой зеленый забор защищал жителей от шума и пыли. Зелень густо покрывала дома, опоясывая их ярусами снизу доверху. Изменилась соответственно и архитектура. Дома имели специальные выступы, широкие карнизы и небольшие балкончики, предназначенные для зеленых насаждений.

Дом, где жила Елена Николаевна, находился неподалеку от центра города. Мы поднялись на лифте на девятый этаж. Елена Николаевна показала мне мою комнату. Светлая и просторная комната была обставлена красивой мебелью мягкого светло-коричневого тона.

После обеда мы спустились во двор. Здесь также было очень много зелени: цветов, декоративного кустарника, фруктовых деревьев.

— Кто ухаживает за садом? — спросил я.

— Сами жильцы. И вас привлечем, вот подождите.

— О, я с большим удовольствием.

Мы прошлись по неширокой аллейке, в конце которой стояла красивая беседка. Из-за нее раздавался чей-то сердитый высокий дребезжащий голосок. Похоже, он кого-то отчитывал.

— Так вы говорите, с большим удовольствием? — повторила вдруг Елена Николаевна, почему-то лукаво улыбаясь, и потянула меня к самой беседке.

Я услышал:

— Деревья, это вам не палки, молодой человек, — шумел тот же тонкий старческий голос. — Это живые существа. Они все чувствуют: и боль и ласку, они не терпят грубости.

Мы заглянули за беседку. Там спиной к нам стояла седая старушка, высокая, но уже немного согбенная годами. А перед нею с растерянным видом переминался с ноги на ногу тот, кого она называла «молодым человеком», — огромный широкоплечий атлет лет шестидесяти. Он был весь красный, разводил беспомощно руками и смотрел на старушку виноватыми глазами.

— Уходите! Сейчас же уходите отсюда, и чтобы я вас больше здесь не видела! Да, да! По крайней мере раньше чем через месяц лучше и не появляйтесь.

Провинившийся «молодой человек» покорно пошел прочь. Вслед за ним ушла и старушка, все еще что-то ворча себе под нос и тяжело опираясь на палку.

Мы переглянулись с Еленой Николаевной и расхохотались.

— Что это за грозная старушка? — спросил я.

— Она руководит нашими работами в саду. Прежде-то она работала в большом хозяйстве, а теперь нами командует. Видели, какая сердитая! Теперь, наверное, пропало желание помогать нам по саду?

— Нет, наоборот, теперь-то уж ни за что не откажусь.

Когда стемнело, Елена Николаевна предложила:

— Хотите посмотреть и послушать новости?

Мы вернулись в столовую. Елена Николаевна подошла к огромному гобелену, украшавшему одну из стен, и раздвинула его. За ним открылась неглубокая ниша, стены которой образовали собой полукруг. Потолок в ней тоже был не плоский, а полусферический и постепенно переходил в стены.

Елена Николаевна повернула круглый рычажок — и матово-белая полусфера засветилась голубым светом. Я догадался, что вся эта ниша — огромный экран панорамного телевизора.

Елена Николаевна набрала на пульте управления номер программы. Сразу же на экране появилось цветное стереоскопическое изображение, и мне показалось, что комната исчезла. В безоблачном небе над нами кружил, спускаясь, стратоплан. Голос диктора проговорил:

«Сегодня в наш город прилетел из Верхоянского санатория профессор Хромов, проспавший в сибирской тайге почти сто пятьдесят лет. Мы уже рассказывали о нем нашим телезрителям. Его встречала праправнучка Елена Николаевна Хромова».

Справа на экране показалась Елена Николаевна с букетом цветов в руках. Прикрыв глаза ладонью, она следила за тем, как стратоплан, делая в синем небе круги, идет на посадку. Сделав несколько кругов, стратоплан понесся над аэродромом прямо на нас и, сверкнув на солнце крыльями, с ревом скрылся где-то за нашими спинами. Стереоэффект был настолько сильным, что я, как когда-то первые кинозрители при виде паровоза, мчавшегося на них, невольно отпрянул назад.

«Пожелаем нашему гостю успехов, здоровья и еще долгих лет жизни», — этими словами диктор закончил короткий репортаж о моем прибытии.

…Уже засыпая, из всех событий этого хлопотливого дня я вспомнил чудесный телевизор, который за один вечер провел нас по всем странам земного шара, а под конец перенес на Луну. Передача с Луны по традиции закончилась показом Земли, какой она видна с нашего самого старого спутника: большой голубоватый шар, парящий в черном небе, усыпанном звездами; сквозь поля облаков проглядывают знакомые очертания материков и морей; на воде блестит ослепительно яркое пятно: это в Атлантическом океане отражается солнце…

5. МОДЕЛЬ МИКРОСОЛНЦА

На другой день рано утром Кинолу улетел назад в Верхоянск. Мы тепло расстались.

С его отъездом порвались последние ниточки, связывавшие меня с прошлым, кончилась жизнь на положении туриста. Отныне я стал обычным членом общества, меня ждала интересная работа.

— Ну, слава богу, кончилось это лечение. Теперь можно и передохнуть, — сказал я, когда мы остались вдвоем с Еленой Николаевной.

— Передохнули? А теперь на зарядку! — скомандовала она шутливо.

Я только вздохнул в ответ.

— Поторапливайтесь! Мы и так опоздали сегодня.

Мы поднялись на плоскую крышу дома, сели в двухместный орнитоптер и полетели на юг, к морю. Через три минуты мы опустились на песчаный пляж.

— Идите вон к тому домику, — указала мне Елена Николаевна на небольшое строение, прятавшееся в глубине пальмовой рощи. — Это мужская раздевалка.

— А вы?

— А моя группа занимается чуть подальше. Ну, я побежала.

— Постойте, а где же мы встретимся?

— В море! — крикнула Елена Николаевна уже на бегу.

Я скинул верхнюю одежду и присоединился к большой группе на берегу, выполнявшей под руководством плотного загорелого мужчины несложный комплекс утренней гимнастики. Звучала бодрая ритмичная музыка. С моря Тянул легкий свежий ветерок.

Зарядка продолжалась минут пятнадцать. Я чувствовал, как расслабленное после сна тело крепнет, впитывает солнечные лучи, наливается силами.

— Зарядка окончена! — сказал руководитель. — Теперь все в воду!

Все дружной толпой бросились по горячему песку к манящему прохладой морю. Я медленно брел позади, не решаясь окунуться, вздрагивая от холодных брызг, попадавших на мое разгоряченное тело. Неожиданно сильная струя воды окатила мне спину. Я охнул, обернулся и увидел смеющееся лицо своей праправнучки.

— Так-то вы почитаете своего прапрадеда! — упрекнул я ее шутливо.

Елена Николаевна, смеясь, схватила меня за руку и потянула дальше в море.

— Давайте догоним вон ту голову в красной шапке, — предложила она и, бросившись в воду, поплыла кролем, делая по-мужски сильные взмахи руками. Я последовал было за нею, но сразу же безнадежно отстал. Когда Елена Николаевна достигла красной шапки, с берега послышался удар гонга. Пора было возвращаться.

Позавтракали мы в общественной столовой. Устроена она была точно так же, как и столовая в Верхоянском санатории. Белые столики, покрытые светлыми скатертями, на столе набор кнопок, против каждой из них название блюд. Внизу под столовой расположена автоматическая фабрика-кухня. Нажмешь кнопку — и тотчас появляется в центре стола готовое блюдо. Рука человека ни разу не прикоснулась к нему: все сделали машины, настроенные людьми на заданную программу.

В меню я заметил несколько блюд, по-видимому специфически австралийских. Любопытствуя, я заказал себе отварное мясо кенгуру под розовым соусом. Елена Николаевна улыбнулась, когда в центре стола появился мой заказ.

— Приобщаетесь к нашей австралийской кухне? Вы бы хоть со мной посоветовались. Кенгуру — это не самое лучшее, что у нас есть.

— А есть-то можно? — спросил я робко.

— Конечно! Смелее, смелее.

Я отрезал крохотный кусочек. Мясо, нежное, приправленное овощным соусом, понравилось мне.

К столу подошел очень высокий молодой человек с простым добродушным лицом.

— Елена Николаевна, можно к вам присоединиться?

— А-а, Виктор, ну, конечно же, садитесь. Познакомьтесь, Александр Александрович, это Платонов.

— А это ваш знаменитый прапрадед, я уже догадываюсь.

Виктор, сильно щуря глаза, оглядел меня с высоты своего огромного роста и сказал:

— А вы, однако, прекрасно выглядите для своих лет. Я думал, что это только фотографы вас так «подмолаживают».

Я уже успел привыкнуть к подобным приветствиям и ответил:

— Должен сказать, что и я представлял вас гораздо старше. У вас уже такие серьезные научные труды, а на вид вы просто юноша, студент.

…Подземная лаборатория находилась в семидесяти километрах к западу от города.

Елена Николаевна по дороге объясняла мне расположение и назначение зданий в этом научном городке.

— Видите, под нами несколько продолговатых одноэтажных зданий? Это корпуса, в которых установлена регистрирующая аппаратура. Здесь записываются на кинопленки, на магнитные ленты, на бумажные полосы те сигналы, которые поступают из подземной камеры.

— А где же сама подземная камера?

— Она еще дальше к западу, километрах в трех отсюда. Вон белая башенка виднеется вдали — это выход из ствола подземной шахты. А белый дом рядом — это центральный командный пост.

— Камера выстроена специально для вашего опыта?

— Нет. Она сделана для всего института. В ней проводятся наиболее опасные опыты. Мы ее только немного переоборудовали.

Мы приземлились около одного из зданий с измерительной аппаратурой. Было без пяти минут девять. Вокруг здания толпился народ. Без одной минуты девять рядом с нашим орнитоптером приземлились, точнее плюхнулись на землю, один за другим еще три. Из них поспешно выскочили два молодых человека и девушка, которые на бегу поздоровались с Еленой Николаевной и скрылись в здании.

— Все готово, Елена Николаевна, — доложил один из сотрудников. — Аппаратура в исправности.

— Вы связались с Чжу Фанши?

— Да. Он не сможет присутствовать на опыте.

— Жаль. Ну что ж, придется проводить эксперимент без него. Академики еще не прибыли?

— Нет.

Я попал в привычную напряженную атмосферу подготовки эксперимента, когда а короткий срок надо решить массу неотложных вопросов. Елену Николаевну сразу окружили сотрудники, ожидая ее распоряжений.

Я заметил, что она обращается к ним то на русском языке, то на английском, то на немецком. На такой же своеобразной смеси языков отвечали ей и ее коллеги, и, видимо, все здесь прекрасно понимали друг друга. Сказывалась привычка к постоянному общению с представителями разных национальностей.

«Вот оно, начало слияния языков в единый общечеловеческий», — подумал я.

— А где Джемс Конт? — спросила Елена Николаевна.

— Внизу, в шахте, — ответили ей. — Проверяет все в последний раз. Сейчас придет.

— Хорошо. Пойдемте в здание.

Дом из нескольких комнат сплошь занимала измерительная аппаратура. У меня разбежались глаза. Хотелось подольше остановиться около каждого прибора. Елена Николаевна быстро провела меня по комнатам, давая очень сжатые, но точные объяснения.

— Минуточку внимания! — сказала она, когда беглый осмотр приборов был окончен. — Сейчас мы проедем на главный пульт управления. Проведем генеральную репетицию завтрашнего опыта.

В двух километрах от здания с измерительной аппаратурой находилась подземная лаборатория. От нее по проводам передавались все данные к измерительным приборам. Устройство подземной лаборатории Елена Николаевна объяснила мне по схеме.

С поверхности земли ствол шахты спускался вертикально на глубину около километра, затем под прямым углом делал излом и шел горизонтально метров сто, а потом под углом около восьмидесяти градусов снова уходил вглубь на пятьсот метров, где заканчивался большой комнатой, стены которой покрывал толстый слой тугоплавкой керамики. Во время опыта керамическая облицовка будет охлаждаться жидким гелием. В вертикальном стволе шахты размещались охладительные установки, трубопроводы со сжатым воздухом и водой, многочисленные кабели, лестницы, два лифта, компрессоры, вакуум-насосы и другое оборудование.

Главный пульт управления находился у выхода вертикального ствола шахты на поверхности земли. Отсюда на расстоянии можно управлять всеми процессами, происходящими глубоко под землей, и держать постоянную связь со зданием регистрирующей аппаратуры.

Полуторакилометровая толща земли надежно, словно гигантский щит, предохраняла исследователей от непредвиденных случайностей, которые могли произойти во время опыта.

Здесь, в здании главного пульта, уже кто-то был.

— А-а, Конт, вы здесь! — сказала Елена Николаевна.

Конт обернулся, и я, к своему немалому удивлению, узнал в нем того самого загорелого мужчину, который около часу назад проводил зарядку на море. В строгом темно-сером костюме он показался мне теперь, значительно старше, чем там, на пляже.

Заметив мой удивленный взгляд, он сдержанно улыбнулся и доложил Елене Николаевне, не дожидаясь вопроса:

— Внизу все в порядке. Я только что проверил. Можно начинать.

Он двигался и говорил неторопливо, как будто рассчитывал каждый свой жест и каждое слово, и показался мне несколько чопорным.

Атомный заряд еще не установили в подземной камере. Его опустят туда лишь завтра, перед началом опыта. Задача же репетиции состояла в том, чтобы в последний раз проверить все приборы.

Репетиция продолжалась несколько часов. Я про себя восхищался Еленой Николаевной: педантично, шаг за шагом, проверяла она сложную автоматику, не замечая времени, не разрешая никому отвлекаться. Ее минута стоила десяти: так напряженно и сосредоточенно она работала. Наконец репетиция окончилась.

— Все, — решительно сказала Елена Николаевна. — Аппаратура в полном порядке. До завтрашнего утра все свободны. Сбор в восемь часов сорок пять минут. Начало эксперимента в девять.

Мы вернулись в город уже во втором часу. Елена Николаевна зашла на несколько минут в институт, и затем мы вместе пообедали.

— Теперь вы уже окончательно освободились? — спросил я.

— Да, мой рабочий день кончился. И ваш также.

— Разве я работал?

— А разве нет? Так вот понемножку и войдете в курс дела.

Мой рабочий день! Было так приятно услышать эти слова. Все это утро я чувствовал в себе радостное волнение: как будто я вновь возвращался в строй после слишком затянувшейся отлучки.

— Если бы вы знали, Елена Николаевна, как мне надоело зубрить в одиночестве. В семье, как говорится, и каша гуще, а в одиночку и мед покажется горек.

— Со мной вам скучно не будет, вот увидите.

— Я уже вижу.

Отдохнув после обеда, мы пошли в Городской экономический совет. Он помещался в небольшом пятиэтажном здании, расположенном в глубине парка. В широко открытые стеклянные двери дома то и дело входили и выходили люди.

Сектор учета располагался на первом этаже. Мы вошли в почти пустую комнату, вдоль стен которой высились пульты с лампочками. Посредине стоял письменный стол с каким-то аппаратом.

— Здравствуйте! — неожиданно донеслось откуда-то сверху на английском языке. — Вам нужно встать на учет или сняться с учета? — это говорил автоматический секретарь. Вопрос был повторен по-русски и по-китайски.

— Встать на учет, — ответил я. И тут же услышал ответ:

— Подойдите к письменному столу, возьмите чистый бланк и заполните его. — Ответ автомата прозвучал уже только на русском языке.

Я сел за стол, взял бланк. Елена Николаевна села рядом, чтобы помочь мне отвечать на вопросы анкеты.

Когда дело дошло до вопроса: «Какую квартиру вы желаете иметь?» — я вопросительно взглянул на Елену Николаевну.

— Зачем вам квартира? — удивилась она. — Разве вам плохо у меня?

— А я не стесняю вас?

— Александр Александрович! — произнесла она с укором. — Пишите, квартира не нужна.

— Нет, я все же напишу, что нужна квартира из двух комнат. Посмотрю, что на это ответит автомат. Мне интересен сам процесс.

Я пробил на бланке две дырочки в указанном квадратике, положил его в узкую, как у почтового ящика, щель аппарата, стоявшего на столе передо мной. Несколько секунд в комнате царило молчание. По всей вероятности, прибор обрабатывал заполненную карточку и «вдумывался» в нее. Затем внутри прибора что-то щелкнуло, и он произнес:

— Посмотрите на карту города. Горящими лампочками обозначены свободные двухкомнатные квартиры.

Я подошел к карте Торитауна, висевшей на стене. Миниатюрными красными лампочками были обозначены свободные двухкомнатные квартиры.

— Если вам подходит какая-нибудь квартира, — проговорил автомат, — наберите ее номер. Если вы временно отказываетесь, надавите кнопку с соответствующей надписью.

Я надавил кнопку, лампочки погасли. Голос автомата проговорил:

— Спасибо за посещение. Если у вас нет больше вопросов, то вы свободны. До свидания.

Меня поразила четкость организации учета. Точно было известно число жителей города, а следовательно, и запросы города в целом. Все операции в секторе учета производились машинами по заранее намеченной программе. Сюда поступали сведения обо всех израсходованных товарах в магазинах и столовых. Умные, быстродействующие машины сортировали их по группам и направляли в областной экономический центр, где на основании этих данных принималось решение об увеличении или уменьшении производства того или иного продукта потребления.

Данные отдельных областей объединялись в сводках целых стран и затем поступали во Всемирный экономический совет.

— Ну и жара! — воскликнул я, когда мы вышли на улицу. — А почему в помещении так прохладно? Какое-нибудь специальное охладительное устройство?

— Да. В тропиках потолки красят не обычными белилами, а полупроводниковым красителем белого цвета. Стоит пропустить сквозь него слабый ток, и с потолка льются вниз тяжелые струи холодного воздуха.

— Остроумно. Ну, так куда же мы пойдем?

— Пойдемте в Северный парк. Там есть большой искусственный каток и пляж на берегу канала. А попозже можно, если хотите, побродить по городу. Я познакомлю вас с нашим Торитауном.

…Мы вернулись домой уже к ужину.

Быстро темнело. Вечерний город казался еще красивее, чем днем. Каждое здание примерно до второго этажа было окрашено светящейся краской нежно-желтого цвета. Днем под действием солнечных лучей в краске накапливалась энергия, а с наступлением темноты краски начинали светиться неярким, приятным для глаз светом. Каждый дом имел какую-нибудь характерную деталь: на одном вдоль окон второго этажа шла светящаяся ярко-синяя полоса, на другом ярко-красная, дальше фиолетовая, за нею зеленая, оранжевая… Город сиял, точно был иллюминирован к празднику. Разными цветами обозначались указатели переходов через улицы, номера домов и названия улиц. Это было оригинальное и чрезвычайно экономичное решение проблемы уличного освещения, украшавшего вечерний город. Краски светились всю ночь и практически не требовали никакого ухода, так как были нечувствительны к резким переменам температуры и к атмосферным осадкам.

Остаток вечера мы провели дома. Удобно расположившись у окна гостиной, мы с интересом рассматривали мой старый альбом советских марок.

Вот марки первых лет молодой Советской республики. В помощь голодающим Поволжья… Голод… Каким странным и непонятным было для людей нового общества это слово! Вот следующая серия. Первая сельскохозяйственная выставка. На марке изображен трактор с огромными задними колесами. Вот маленькие, но очень выразительные марки с портретом Ленина в траурной рамке.

Теперь я смотрел на свой альбом уже не глазами филателиста, скрупулезно подсчитывающего зубцы на марках, — передо мной была частица прежней жизни, дневник минувших событий.

…Утро следующего дня выдалось очень жаркое. На небе не было ни облачка. Тропическое солнце, несмотря на ранний час, палило так беспощадно, словно хотело сказать участникам эксперимента: «К чему вы готовите мне помощника? Я и так прекрасно справляюсь со своими обязанностями».

К восьми часам все собрались у подземной лаборатория. Участники эксперимента нетерпеливо ждали назначенного часа, волновались.

Без четверти девять прибыли два представителя физической секции Всемирной академии наук. Елена Николаевна отдала распоряжение покинуть подземную лабораторию.

Когда последний человек вышел из подземной лаборатории, Елена Николаевна приказала:

— Начать откачку воздуха!

Тут же, обращаясь к членам Всемирной академии наук, она пояснила:

— В камере, где расположен атомный заряд, в течение пяти минут будет создан почти полный вакуум. Это значительно ослабит действие взрыва на стены подземной камеры.

Из подземной лаборатории доносился равномерный гул. Оставались считанные минуты до взрыва.

— Осмотреть ствол шахты!

Глядя на экран телевизора, мы как бы спускались внутрь шахты. Постепенно мы осмотрели вертикальный ствол, горизонтальный участок и спустились до самой камеры. Там, в центре ее, мы увидели специальную платформу, на которой надо было разместить атомный заряд — шесть блестящих цилиндров разных размеров. В тот момент, когда последний, самый большой цилиндр займет свое место, произойдет взрыв.

Мы наблюдали за расстановкой цилиндров в камере. До этого я уже слышал, что для управления различными процессами на расстоянии используются биотоки, возникающие в мышцах человека по сигналу мозга, но видел это впервые.

Елена Николаевна надела на запястья обеих рук два узких металлических браслета, от которых тянулись к пульту жгуты проводов. Перед ней на столике стояли в разных местах шесть маленьких полых цилиндров. Она взяла один из них и перенесла в центр стола. Тотчас я увидел на экране телевизора, как две большие металлические руки — биоманипуляторы, расположенные глубоко под землей, в точности повторили все движения рук Елены Николаевны. Один за другим вставали в ряд на платформу в подземной камере цилиндры с радиоактивным зарядом.

— Внимание! — предупредила Елена Николаевна. — Ставлю последний цилиндр.

Механические руки аккуратно подхватили шестой цилиндр и приблизили его к остальным. В тот же миг на экране телевизора на месте цилиндров вспыхнуло яркое пятно. Все замерли. Из-под земли до нас донесся приглушенный отзвук взрыва. Механические руки, исковерканные, отлетели прочь.

Огненный клубок, размером с небольшое яблоко, метнулся несколько раз по экрану и замер в центре камеры, медленно сжимаясь и разжимаясь, словно дыша.

— Сколько политермоэлектронов в этой модели микросолнца? — спросил один из академиков, не отрывая взгляда от экрана телевизора.

— Точно можно будет сказать только после обработки данных. Но, по-видимому, не больше четырех-пяти.

Модель микросолнца существовала уже полминуты. Пульсация была равномерна.

— Ну что, Конт, — обернулась Елена Николаевна к ученому, — теперь вы верите, что микросолнце будет устойчиво?

— Не знаю, — сдержанно ответил он. — Модель микросолнца, по-видимому, устойчива. Что будет с реальным микросолнцем, сказать трудно…

— Всегда вы со своими сомнениями! — отмахнулась от него Елена Николаевна. — Смотрите-ка, что это?

Маленький огненный комочек стал пульсировать медленнее. Он словно обленился. Все реже и реже стягивался он к центру, оставаясь большую часть периода набухшим, словно футбольный мяч. И, наконец, модель вообще перестала пульсировать. Теперь яркий клубок замер и только напряженно дрожал, сдерживая раздиравшие его изнутри могучие силы.

— Пульсация модели прекратилась! — немедленна донесся голос наблюдателя, следившего за приборами.

— Вижу! — откликнулась Елена Николаевна.

Больше никто не проронил ни слова. Это был критический момент.

От мелко дрожавшего шара во все стороны потянулись короткие языки пламени. Они были такими же яркими, как и сама модель. Микросолнце стало похоже на раскаленную добела головку старинной булавы.

Дальше с ним стали происходить совсем странные вещи. Раскаленный шар, изредка вздрагивая, начал плавно увеличиваться. Вот он стал величиной с арбуз, крупную тыкву и все рос и рос, точно надуваясь изнутри.

— Что это? — воскликнула Елена Николаевна, первая нарушив напряженную тишину на командном пункте. — Что с нашей моделью?

Никто не мог ответить ей на этот вопрос. Если уж она сама, автор модели, не понимала, что происходит, то никто не в силах был ей помочь.

Я покосился на Джемса Конта. Он только что, несколько минут назад, сомневался в исходе опыта. Неужели он может испытывать радость из-за того, что оказался прав, а опыт срывается? Нет! Его лицо застыло, брови напряженно сдвинулись, а глаза, не отрываясь, следили за экраном. Его, как и всех, охватило чувство тревоги.

Огненный шар между тем стал уже таким большим, что почти касался стен подземной лаборатории. Жаропрочные плиты, которыми была выложена изнутри подземная камера, не выдерживали колоссальной температуры. Елена Николаевна увеличила до предела подачу жидкого гелия, но это помогло ненадолго — началось оплавление керамики. Ее поверхность вспучивалась пузырями и тяжелыми каплями стекала вниз.

Вдруг огненный шар вздрогнул в последний раз и, качнувшись, прилип к стенам камеры. Теперь уже на экранах телевизоров перед нами металось сплошное море огня. На командном пункте раздалось несколько резких звонков, и на стенах камеры вспыхнули красные лампы — сигналы неисправности. Это регистрирующие приборы, сгоравшие там, глубоко под землей, посылали человеку свои последние сообщения.

— Пора делать обвал, — сказал Виктор Платонов, наклоняясь к Елене Николаевне.

— Сейчас?

Подземная камера была устроена так, что в случае необходимости весь ее потолок с полуторакилометровой толщей земли над ним мог быть обрушен вниз простым нажатием аварийной кнопки. Камера с моделью микросолнца оказалась бы погребенной под огромным слоем породы.

Пол под нашими ногами вздрогнул. Елена Николаевна встревоженно обернулась к нам.

— Пора!.. — вырвалось у нас одновременно.

Она нажала аварийную кнопку, и тут же сильный толчок потряс все здание. Огромный столб земли рухнул вниз, раздавив модель микросолнца. Два или три слабых толчка докатились из-под земли, и затем все кончилось.

Отряхивая с костюмов белую пудру известки, посыпавшуюся на нас с потолка в момент обвала, мы выходили из командного пункта.

Все окружили Елену Николаевну, ожидая услышать ее мнение об эксперименте.

— Сейчас трудно сказать, что произошло под землей. Это покажет обработка экспериментальных данных и тщательное сопоставление всех замеров. Чего-то мы все-таки не учли, готовя эксперимент.

— А начало? Как вы его расцениваете?

— Вначале модель полностью подтвердила нашу теорию. И это, конечно, удача. Но затем появилась какая-то сила, которую мы заранее не учли.

— Какова же ваша общая оценка сегодняшнего опыта?

— Я ожидала большего. Потрачено столько труда и времени, а полной ясности у нас опять нет… Осталась последняя надежда на расчеты Чжу Фанши. Может быть, ему удастся доказать, что микросолнце будет устойчиво…

6. ЭКЗАМЕН

Лаборатория занялась обработкой данных, полученных во время опыта. Сотни приборов следили за поведением модели микросолнца, и теперь предстояло разобраться в материалах, систематизировать их, сопоставить, выявить основные закономерности и в конце концов дать ответ на вопрос, волновавший всех: в чем причина неудачи?

Каждый человек в лаборатории был на счету. Меня даже и не спросили, хочу ли я помочь в обработке данных: ни у кого и мысли не возникало, что я могу отказаться. Просто меня подозвал Виктор Платонов и попросил помочь ему на полуавтоматическом компараторе замерить пульсации модели микросолнца, зафиксированные кинопленкой.

Вдвоем у нас дело пошло быстро. Через три часа, когда мы устроили перерыв, перед нами лежало уже около полукилометра обработанной пленки, а на бумажной ленте компаратора бесконечно вилась двенадцатигорбая кривая.

— Ого! Уже двенадцать пульсаций! — удовлетворенно воскликнула Елена Николаевна, рассматривая бумажную ленту. — Смотрите, насколько стабилен спектральный состав излучения нашей модели. Линии идут параллельно оси без всяких отклонений. Интересно, что будет дальше.

К концу четвертого дня работы мы с Виктором Платоновым продешифрировали всю кинопленку, включая последнюю запись. Мы получили бумажную ленту, на которой миллионами точек была изображена кривая пульсации модели микросолнца. До сто сорок второй пульсации модель сжималась и разжималась равномерно, как сердце. Потом ее охватила мелкая дрожь, и она стала расти, постепенно раздуваясь в огненный шар.

Появилась какая-то непредвиденная сила, нарушившая нормальный ход эксперимента. Чем больше мы с Виктором Платоновым изучали поведение кривой пульсации, тем сильнее убеждались в том, что если бы этой загадочной силы не было, то модель микросолнца существовала бы в подземной камере и до сих пор.

— Конечно, наше микросолнце должно быть устойчиво! — горячился Виктор. — Я убежден в этом.

— Одного вашего убеждения еще недостаточно, — улыбнулась Елена Николаевна. — Нужны неопровержимые доказательства. Пожалуй, вам следовало бы спуститься в шахту и внимательно осмотреть ее.

Предварительный осмотр ствола шахты несколько разочаровал нас. Взрыв сильно повредил все сооружения. Большие бетонные кольца, окружавшие вертикальный ствол, сдвинулись со своих мест. Перегнувшись через перила, мы заглянули в глубь черного бездонного колодца.

— Темно. Надо включить свет, — сказал Виктор, шаря рукой по стене.

Он повернул выключатель, и тотчас в черном стволе шахты вспыхнула гирлянда электрических ламп. Глубина шахты была так велика, что последних лампочек в этой гирлянде мы не увидели.

Неожиданно в глубине шахты у стены во все стороны брызнули золотые искры и дождем посыпались вниз. Вспыхнуло короткое яркое пламя, и свет в колодце погас.

— Замыкание. Сеть повреждена взрывом. Проверим лифты.

Оба быстроходных лифта не работали. Неподвижные металлические направляющие изогнулись от подземного толчка. Кабины перекосило и заклинило.

Виктор почесал в затылке, задумчиво глядя в бездонную черноту колодца.

— Вы умеете летать на орнитоптере?

— Нет, — признался я.

— Придется научиться. Другого выхода у нас нет. Будем спускаться в колодец на орнитоптерах.

Отдел орнитоптеров располагался в верхнем этаже спортивного магазина, прямо под прозрачной пластмассовой крышей. В большом продолговатом зале стояло десятка три одноместных, двухместных и четырехместных орнитоптеров. Кроме нас, здесь оказалась молодая, нарядно одетая женщина. Она быстро обошла ряды машин и, ничего не выбрав, направилась к выходу. У дверей она остановилась и, выдвинув из стены маленький ящичек, произнесла что-то раздельно и четко то ли по-испански, то ли по-итальянски.

— Что она делает?

— Видимо, не нашла подходящей модели и сделала заказ, — объяснил мне Виктор.

— Какую же ей модель надо? Все орнитоптеры такие красивые…

— Не в красоте дело, — возразил Виктор. — Мало ли для каких целей бывает нужен орнитоптер.

— А мне какой выбрать?

— Возьмите маленький, спортивный, с хорошей маневренностью. Вот, например, «Мотылек», — Виктор подвел меня к изящному орнитоптеру, покрытому блестящим темно-зеленым лаком.

Я открыл дверцу кабины и сел в мягкое кожаное кресло. Сквозь застекленную кабину открывался прекрасный обзор во все стороны и даже вниз. Наверху торчала небольшая штыревая антенна.

— Нравится? — спросил Виктор. — Скорость до четырехсот километров в час. Конечно, не ракета, но вполне достаточно для передвижения.

— Возьму.

— Вот и отлично.

Виктор подошел к висевшему у дверей аппарату, похожему на телефон, и набрал на циферблате номер, который значился в техническом паспорте «Мотылька». Сообщение о нашем выборе пошло в учетный центр.

При свете зажженных фар орнитоптера, прогонявших темноту всего лишь на двадцать метров, вертикальный ствол шахты казался нам бесконечной бездной. Все чудилось, что орнитоптер вот-вот заденет крыльями за выступавшие отовсюду трубы и обрывки электрических кабелей.

Осторожно продвигаясь вниз, мы добрались до второго вертикального ствола, в глубине которого размещалась подземная лаборатория. Нам удалось снизиться еще метров на четыреста. Дальше все было сплошь завалено землей и разрушенными тюбингами.

— Все, — сказал Виктор. — Прилетели.

В этот момент под нами оторвалась от стены огромная глыба бетона и с грохотом обрушилась вниз, а сверху на нас посыпались мелкие камешки и комья земли.

— Осторожнее! — крикнул Виктор. — Держитесь ближе к центру ствола.

В темном подземелье, с разрушенными стенами и остатками оборванных кабелей, мне стало немного жутко. Казалось, что того и гляди придавит сверху комом земли.

— Дальше пути нет, — разочарованно сказал Виктор, осматривая ствол шахты. — А здесь мы вряд ли найдем что-либо интересное. Хотя постойте-ка. Видите, вот там, в самом низу, трещина? Может быть, по ней удастся добраться до камеры?

Перед нами чернела глубокая трещина, уходящая куда-то в глубь земли. Она была достаточно широкой для того, чтобы один человек свободно влетел в нее на орнитоптере. Я заглянул внутрь — и отпрянул назад. Трещина показалась мне ловушкой, готовой захлопнуться в любой момент.

— Вы останетесь здесь, — сказал Виктор, — а я полечу туда.

— Вы с ума сошли! Ведь это же верная гибель!

Но Виктор не дал мне договорить. Подлетев к расщелине боком, он скрылся в ней.

Прошло несколько томительных минут, и я решил уже последовать за Виктором, как вдруг сообразил, что я могу связаться с ним по радиотелефону. Я набрал номер Виктора. Он тут же отозвался, но голос его доносился глухо, а потом и совсем пропал.

Минут через сорок, когда я потерял уже всякую надежду вновь увидеть Виктора, из радиотелефона донесся его голос. Вскоре мы уже поднимались на поверхность.

Четыре дня подряд мы каждое утро опускались в эту полуразрушенную шахту и исследовали ее. Результаты были интересные.

— Кстати, Александр Александрович, — сказала мне Елена Николаевна после того, как мы рассказали ей о наших исследованиях, — вас очень хотел видеть директор нашего института академик Гасул. Пойдемте, я провожу вас к нему.

Академик Гасул принял нас сразу. Это был пожилой негр, высокий, массивный, с иссиня-черными, без малейших признаков седины курчавыми волосами.

— Я могу только приветствовать ваше желание работать в группе Елены Николаевны, — сказал он мне. — Вы, наш «научный дедушка», сами, как ледокол во льдах, прокладывали путь атомной физике. Вот и продолжайте двигать ее вперед. Я слышал, что вы уже приступили к работе? Кажется, осматривали подземную лабораторию?

— Несколько дней работал там вместе с Виктором Платоновым.

— Нашли что-нибудь интересное?

— Да, кое-что есть. Нам удалось через трещину в стене вертикального ствола шахты подобраться к самой подземной лаборатории. Сейчас там царство льда. Трубы, которые подводили жидкий гелий для охлаждения камеры, лопнули от взрыва, жидкий гелий вылился и пропитал всю землю, превратив ее в глыбу льда. Вот это и навело нас на мысль о причине неудачи в опыте.

— Я не совсем понимаю вас.

— Нам кажется, что мы столкнулись с термоэлектрическими явлениями. Внутренние стены камеры и сама модель микросолнца были раскалены до температуры, измеряемой тысячами градусов, а наружные стены камеры и прилегающая к ним порода охлаждались трубами с жидким гелием. Таким образом, система горячая камера — холодная порода образовала огромную термобатарею. Интересно и то, что материал, из которого была выполнена жаропрочная облицовка камеры, оказался полупроводником. Когда этот материал достаточно прогрелся под действием излучения модели микросолнца, к холодному спаю пошел термоток. Вокруг всей камеры возникло вихревое магнитное поле. Оно-то и разрушило модель. Оно растянуло ее во все стороны к стенам камеры. Чем сильнее прогревалась жаропрочная облицовка камеры, тем сильнее становились термотоки, тем сильнее вихревое поле растягивало модель микросолнца. Вот наша гипотеза о причине неблагоприятного исхода этого опыта. Сейчас мы уточняем отдельные детали.

— То, что рассказал профессор, очень интересно, — сказал Гасул, обращаясь к Елене Николаевне. — Надо выделить еще несколько человек им на помощь. Они должны собрать материал, который достоверно подтвердил бы, что распад вашей модели произошел не из-за внутренних процессов, а только из-за взаимодействия с окружающей средой.

— Так и сделаем, — согласилась Елена Николаевна.

— А вас, Александр Александрович, пора уже зачислить в сотрудники нашего института. На какую должность вы претендуете?

— Мне, собственно говоря, не так уж важно, как она будет называться. Мне хотелось бы работать над созданием микросолнца.

— Вы меня не так поняли. Дело в том, что у нас существуют некоторые формальности. Каждый вновь поступающий обязан, независимо от ученого звания, сдать приемный экзамен по той области науки, которой он хочет заниматься. Подобное распределение должностей в зависимости от знаний существует теперь везде. Правда, с вами случай особый, и я думаю, что можно сделать исключение, приняв вас без экзамена…

Я решительно запротестовал против каких бы то ни было исключений и поблажек. Всем так всем. Раз все должны сдавать вступительный экзамен, должен его сдать и я.

— Очень хорошо, — улыбнулся Гасул. — Когда же вы сможете?

— Можно в следующий понедельник, — предложила Елена Николаевна.

Экзамен у меня принимали пятеро: Гасул, Елена Николаевна, Джемс Конт и два старших научных сотрудника.

Мы сидели в кабинете Гасула. Пока я готовился к ответам на вопросы, они вполголоса беседовали. По доносившимся до меня отдельным словам я понял, что речь идет все о том же неудавшемся эксперименте. Только Джемс Конт не принимал участия в разговоре. Он сразу отошел к окну и оставался там, тихонько барабаня пальцами по стеклу.

Недаром я провел над учебниками несколько месяцев: материал был мне хорошо знаком, и я писал ответы, не задумываясь, так, словно передо мной лежала открытая книга.

— Уже готовы? — удивился Гасул, когда я протянул ему листки бумаги, сплошь покрытые формулами.

Мои листки с записями переходили из рук в руки. Я видел, что комиссия вполне удовлетворена моими ответами. Экзамен незаметно превратился в беседу. Со мной разговаривали уже как с коллегой.

— Ну что же, — заключил, наконец, Гасул. — Думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что вы вполне подготовлены для работы в нашем институте. Вы зачисляетесь старшим научным сотрудником в группу Елены Николаевны. Больше ни у кого не будет вопросов?

— Разрешите мне, — сказал молчавший до этого Джемс Конт.

— Да, да, пожалуйста.

— Скажите, профессор, вы твердо решили заниматься проблемой микросолнца?

— Конечно! — удивился я его вопросу.

— Но ведь есть и другие, не менее интересные проблемы, которые разрабатываются у нас. Может быть, прежде чем решить окончательно, вы познакомитесь, в общих чертах конечно, хотя бы с некоторыми из них?

Я посмотрел на него с недоумением и пожал плечами.

— Ну, а если бы я предложил вам заняться проблемой плавающего зеркала?

— Плавающее зеркало? — переспросил я, все еще не понимая, зачем Джемс Конт завел со мной такой разговор. — Я ничего об этом не слышал.

— Кстати, и я тоже, — добавила Елена Николаевна, с удивлением глядя на Конта.

— Оригинальная идея, — вставил Гасул. — Расскажите о ней вкратце, Конт. Я думаю, это всем будет интересно.

Джемс Конт взял чистый лист бумаги и в центре поставил карандашом точку.

— Это Солнце, — пояснил он и для убедительности нарисовал вокруг точки пучок расходящихся лучей. — Вокруг Солнца вращаются по своим орбитам Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер и так далее. — Конт поставил еще несколько точек на листе бумаги. — Солнце посылает свои лучи во все стороны. Только часть из них попадает на планеты. Вы знаете, что на Марс попадает примерно полтора процента от одной миллиардной части энергии, излучаемой Солнцем. То есть, как говорят математики, пренебрежимо малая величина. Немного больше энергии получает наша Земля. А сколько солнечной энергии уходит в космическое пространство? Чудовищное количество! Ее хватило бы для того, чтобы обеспечить жизнь еще на двух миллиардах таких планет, как наша Земля…

Он сделал паузу и внимательно посмотрел на нас, чтобы убедиться, что мы поняли всю серьезность поднятого им вопроса.

— Ну и что же? — нетерпеливо спросила Елена Николаевна. — Это известно людям уже сотни лет.

— Вот именно. Известно сотни лет. Наши предки знали это, но мирились с таким положением дела потому, что ничего не могли изменить. Мы в наш век в состоянии использовать хотя бы частично этот неисчерпаемый запас энергии.

— Но каким же образом? — спросил я, заинтересовавшись словами Конта.

— Речь идет о том, чтобы перехватить часть солнечной энергии, уходящей в космическое пространство, и направить ее туда, где тепла не хватает. Эту энергию можно использовать, в частности, в Антарктиде. Этой энергией можно обогреть и другие планеты. Возьмите, например, Марс. Казалось бы, всем хороша планета: и недалеко от Земли, и атмосфера подходящая, и много полезных ископаемых, есть и растительность, а человеку жить там неудобно. Кислорода мало, ходишь все время в скафандре, словно водолаз. Зимой лютые морозы до восьмидесяти градусов, с ветрами, метели, пурга, и все это длится чуть ли не год по земному времени. Летом тоже не лучше. На экваторе днем в безводных пустынях жара доходит до тридцати градусов, дождей почти не бывает, воздух сухой и душный, а ветер носит смерчи из пыли и песка. Это днем, а ночью — летом! — мороз до пятидесяти градусов. Воды недостает, а ведь она там есть. На полюсах высятся огромные ледяные шапки, как на нашей планете. Если бы этот лед превратить в воду да сделать потеплее климат, то планета ожила бы, покрылась цветущей растительностью, воздух увлажнился бы и пополнился кислородом, пустыни исчезли бы, появились бы озера и зеленые массивы. Вот тогда Марс действительно стал бы подходящей для человека планетой. А для этого вот что надо сделать.

Он пододвинул к себе лист бумаги и над Солнцем, под некоторым углом к нему, начертил небольшую кривую линию и рядом с ней написал: «Плавающее зеркало». Потом провел лучи от Солнца к зеркалу, а от него к той точке, которая на его рисунке изображала Марс.

— Если это плавающее зеркало сделать диаметром километров в четыреста и поместить его на расстоянии тринадцати с половиной миллионов километров от Солнца, то такое зеркало пошлет на Марс дополнительно еще столько тепла и света, сколько он получает сейчас. На Марсе станет вдвое теплее. Два или три таких зеркала пошлют на Марс столько энергии, что климат этой планеты изменится до неузнаваемости…

Я как зачарованный смотрел на этот маленький лист бумаги. Неужели это реально? В наше время никому бы и в голову не пришло выступать с подобной идеей. Но вот прошло всего полтора века, и люди обсуждают эту грандиозную проблему серьезно и деловито, как в наши дни обсуждали бы проект нового автомобиля или паровоза.

— Но ведь для того, чтобы эти плавающие зеркала давали эффект, они должны быть расположены очень близко к Солнцу, ближе, чем Меркурий, — возразила Елена Николаевна. — А там лучи солнца настолько жаркие, что ни один материал не выдержит, сгорит.

— Вы забываете, что теневая сторона зеркала будет иметь температуру космического пространства, — поправил ее Джемс Конт. — По предварительным расчетам температура всего зеркала составит приблизительно минус пятьдесят градусов.

— А почему зеркало названо плавающим? — поинтересовался я.

— Оно будет медленно вращаться вокруг Солнца, как бы плавать вокруг него, все время посылая лучи на намеченную цель. Я уже не говорю о том, что на его каркасе будут установлены атомные реактивные двигатели, которые смогут удерживать его на нужном расстоянии от Солнца и управлять его движением. Само собой разумеется, что их работа будет контролироваться и направляться должным образом, — это, я думаю, ясно.

— Я представляю себе вес этого сооружения! — скептически усмехнулся один из старших научных сотрудников. — Один отражающий слой металла на зеркале будет весить несколько миллионов тонн…

— Зачем же металл? — горячо возразил ему Джемс Конт. — Разве вы ничего не слышали о зеркальной пленке Марты Аугустинас? Взгляните!

Он вынул из кармана небольшой, со спичечный коробок, металлический футляр и, открыв крышку, вытянул оттуда полосу блестящего как зеркало материала. Взмах рукой, и мягкий сверкающий слой, точно серебряная скатерть, накрыл весь стол. В складках непрозрачного материала, как в искривленном зеркале, отражались окна, стулья и наши изуродованные до неузнаваемости лица.

Из коробочки падали все новые и новые метры этого тончайшего гибкого зеркала. Пленка покрыла уже в несколько слоев весь стол пышными складками, сверкая, словно ртуть, упала на пол. Казалось невероятным, что все это количество пленки помещалось в маленькой коробочке. Но это не был трюк фокусника. Пленка действительно помещалась там.

— Пожалуй, достаточно, — сказал Конт. — Если я извлеку все содержимое коробочки, то пленка заполнит всю комнату. Пощупайте, какая она легкая и прочная. Попробуйте разорвать ее!

Я не смог удержаться и, взяв этот едва ощутимый в руках невесомый материал, что есть силы рванул его в разные стороны. Я ожидал, что тут же раздастся треск рвущейся ткани, но не тут-то было: она даже не растянулась. Тончайшая, тоньше паутины, пленка оказалась чрезвычайно прочной.

— Вот этой чудесной пленкой, а не металлом и будет покрыто плавающее зеркало, — добавил Конт.

— Идея интересная, — сказала Елена Николаевна, — хотя сейчас, конечно, трудно предугадать, дадут ли эти плавающие зеркала особенный эффект. По-моему, вряд ли. Ну, а кто же автор этого проекта?

— Я, — сказал Конт.

— Вот как! Так что же, вы, значит, хотите уйти из нашей лаборатории?

— Да, если ученый совет института утвердит мою тему.

— А микросолнце?

— Микросолнце?.. Видите ли, Елена Николаевна, возможно, конечно, что я не прав, но я не верю, что микросолнце может быть практически создано.

После этих слов Конт а в комнате воцарилось молчание. Хотя все понимали, что в такой момент нельзя быть откровенным наполовину, всем стало как-то не по себе. Почувствовав это, Конт заговорил снова:

— Елена Николаевна, я ведь не настаиваю на немедленном уходе из группы. Я могу подождать.

Елена Николаевна ничего не ответила. Я видел, что она расстроена случившимся: от нее уходил один из самых опытных сотрудников, с которым они много лет работали рука об руку.

— Ну что же, Джемс, — прервала, наконец, она молчание, — не скрою, мне очень жаль терять вас. Но задерживать вас не имеет смысла. Не могу же я насильно заставить вас заниматься тем, во что вы не верите.

— Разумеется, — вмешался Гасул. — А главное не это. Конт предлагает иной, интересный путь решения, в сущности, той же проблемы, и если удастся реализовать его идею, то мы получим колоссальное количество дешевой тепловой энергии. Работайте параллельно, делу это не повредит. Ну, а чья идея перспективнее, кто из вас окажется прав в научном споре — об этом можно будет судить только по результатам вашей работы.

Я возвращался домой один. Я шел и думал о том, что вот и у людей двадцать второго века не все идет так уж гладко, без всяких осложнений, как кажется на первый взгляд. И у них тоже бывают разногласия и столкновения, неприятности и трудности. Просто это была самая настоящая жизнь, которая всегда полна внутренних противоречий и сулит человеку не одни только розы.

Спустя несколько дней ученый совет института утвердил тему, предложенную Джемсом Контом. Он ушел работать в новую лабораторию, а я занял его место в группе, исследовавшей проблему микросолнца.

Потянулись дни за днями. Они были похожи и не похожи друг на друга. Похожи потому, что это были обычные трудовые будни. Не похожи потому, что не могут быть одинаковыми дни, наполненные интересной, увлекательной работой.

…Я помню: еще давно, в дни моей молодости, когда я учился на рабфаке при Московском университете, среди моих друзей возник спор о том, как будут жить люди при коммунизме. Мы лежали на нарах в нетопленном бараке, покрытые истрепанными шинелями, оставшимися еще с гражданской войны. Измученные голодом, холодом и постоянным недосыпанием, мы представляли себе райское житье в виде куска чистого ржаного хлеба и теплой комнаты. И вот тогда кто-то из нас задал вопрос: что, если обеспечить человека всем необходимым, захочет ли он тогда трудиться? Мы долго спорили в тот вечер. Не все было правильно и логично в наших словах, но главное мы поняли уже тогда: никогда человек не перестанет трудиться, потому что творить и созидать, постигать и покорять вселенную силою своего разума — это его естественная потребность.

Я жалел, что со мною не было моих старых товарищей. Я сказал бы им: «Посмотрите, какая интересная, увлекательная жизнь у наших потомков! Как грандиозны их дела, как велики их цели и как много, бесконечно много предстоит еще им сделать! Да кто же захочет стоять от всего этого в стороне? Иди выбирай себе любое дело, какое только тебе по душе, и твори, выдумывай, пробуй…»

Правда, вначале меня смущал непривычно короткий рабочий день. По этому поводу мы даже поспорили с Еленой Николаевной. Я как-то хотел после обеда вернуться в лабораторию. Она меня не пустила.

— Зачем? Никакой неотложной работы нет.

— А что же делать-то? Я совсем не устал и с удовольствием поработаю.

— Вы, по-видимому, считаете усталостью только состояние полного отупения.

— Нет, зачем же…

— Не спорьте. Я уже убедилась, что работать вы умеете, а вот отдыхать, извините, нет. Милый мой прадедушка, я вовсе не хочу, чтобы вы через пять-десять лет превратились в инвалида. Я знаю, что в ваше время считалось нормальным, когда люди к шестидесяти годам приобретали кучу разных болезней и наполовину теряли трудоспособность, а то и вовсе выходили из строя. Посудите сами, разве же это не нелепость: человек к шестидесяти годам приобретает уйму полезных знаний, накапливает богатый жизненный опыт, тут бы ему только и творить, а он уже выдохся, и ни к чему ни его знания, ни его опыт.

— Ну что же, поучите меня отдыхать.

— Поучу, обязательно поучу. А когда вы привыкнете к нашим порядкам, то и сами почувствуете, что значит работать всегда с ясной головой и свежими мускулами.

Однако моя «учеба» под началом Елены Николаевны была весьма недолгой. Очень скоро я нашел себе другого «учителя».

Мы с Виктором Платоновым продолжали время от времени посещать разрушенную подземную лабораторию. Как-то по возвращении оттуда Виктор спросил меня, что я собираюсь делать после работы.

— Не знаю, — ответил я. — Елена Николаевна что-нибудь придумает. Сегодня в парке на катке состоится состязание старейших конькобежцев, так моя праправнучка хочет, чтобы я принял в нем участие. Она, кажется, задумала сделать из меня настоящего спортсмена.

— А вечерами что вы делаете?

— Читаю в основном. Ведь пока я только по атомной физике ликвидировал свою отсталость. А в остальных областях у меня еще столько пробелов!

— Ничего, пробелы постепенно заполнятся, вы и не заметите как. С этим спешить не надо. Лучше приходите сегодня вечером в городской Дворец культуры. Там можно увидеть много любопытного. Может быть, и вы чем-нибудь заинтересуетесь.

— А у вас там есть какое-нибудь дело?

— Да. Приходите, я вам покажу.

В тот же вечер я отыскал Виктора Платонова в комнате любителей кибернетической радиотехники.

В комнате было довольно много народу. Пахло расплавленной канифолью и пригоревшей изоляцией.

Здесь собрались любители, паявшие свои схемы. К их услугам было все: и детали, и столы, и небольшие станки, и типичные схемы не раз проверенных в работе отдельных радиоустройств. Консультировал посетителей старик, профессор, как я узнал позднее.

За столиком в углу трудился Виктор. Он собирал какую-то схему. От его паяльника к потолку поднималась струя канифольного дыма.

— Никак не могу его приучить правильно паять, — пожаловался мне на Виктора старик консультант. — Он считает, что чем больше канифоли, тем лучше.

Виктор радостно приветствовал меня.

— Я думал, что вы не придете! — воскликнул он, пододвигая мне стул. — Садитесь.

Он не спеша стал рассказывать мне о приборе, над созданием которого он трудился здесь. Оказалось, что Виктор задался целью создать автоматического художника — аппарат, который бы мог снимать с картин абсолютно точные копии.

— Там, где дрогнула рука у художника, писавшего картину сотни лет назад, дрогнет кисть и у моего прибора, — объяснял мне Виктор. — Цвета и оттенки будут передаваться с математической строгостью. Я уже не говорю о размерах и масштабах. Здесь гарантируется точность в пределах нескольких микрон.

— Приходите на выставку, — продолжал он, — вам понравилась картина. Натягиваете холст, ставите прибор, включаете его, а сами идете дальше осматривать выставку. Через полчаса возвращаетесь в зал, а для вас готова точная копия в требуемом масштабе.

— А с натуры ваш прибор сможет писать картины?

— С неподвижной натуры сможет. Например, натюрморты, портреты. По моим расчетам, любую картину прибор напишет в течение получаса.

Виктор подробно объяснил мне схему своего прибора. В нем были и фотоэлементы, и призмы спектрографов, и объективы, и моторчики для приведения в действие механических рук прибора, и отделение со всевозможными красками, и палитра для их смешивания и подбора.

— Идея мне нравится, — сказал я Виктору.

— Правда? — обрадовался он. — Александр Александрович, у меня к вам просьба. Не могли бы… — Виктор не договорил.

Его перебил тихий, мелодичный звонок, раздавшийся из моих наручных часов: в обычные часы был вмонтирован приемопередатчик, работающий на ультракоротких волнах. Люди, имевшие при себе такие часы, могли свободно переговариваться друг с другом, если их разделяло расстояние не более двадцати километров.

Из часов донесся голос Елены Николаевны:

— Александр Александрович, куда вы запропастились? Где вас искать?

— Я во Дворце культуры, у Виктора.

— Вон вы где! А я звоню вам из театра. Аргентинцы привезли к нам свой национальный балет.

— Елена Николаевна, — вмешался Виктор, — давайте завтра все вместе пойдем. А сегодня мне очень нужен Александр Александрович.

— Ну, хорошо. Тогда я к вам приеду.

Я выключил приемник часов.

— Виктор, а зачем я вам нужен?

— Я хотел бы сегодня испытать свой прибор в действии. Он в основном уже готов. Я его опробовал на натюрморте. Получилось неплохо. Теперь я хочу сделать ваш портрет.

Я согласился и уселся позировать.

— Только сидите совершенно неподвижно, иначе на портрете будут искажения, — предупредил Виктор.

Позировать оказалось не так-то просто. Едва Виктор включил прибор, как у меня зачесалась переносица, потом где-то над бровью. Потом мне вдруг начал давить ворот рубашки, и захотелось расстегнуть его. Неприятное ощущение все усиливалось, становилось нестерпимым, а под конец мне уже казалось, что я вот-вот задохнусь. Кроме того, вокруг ходили и разговаривали люди, и я с трудом удерживался, чтобы не смотреть на них.

В довершение моих страданий под конец сеанса появилась Елена Николаевна и тут же принялась критиковать нашу работу. Она сказала, что Виктор неправильно усадил меня, что поза у меня напряженная, что свет падает нехорошо. К счастью, положенные полчаса истекли, и Виктор выключил прибор. Я тут же вскочил, дернул ворот рубашки, задвигал руками, ногами, головой, отер вспотевшее от напряжения лицо и жадно, глубоко вздохнул несколько раз. Елена Николаевна и Виктор с улыбкой молча наблюдали за мной.

— Подойдите, оцените труд художника, — сказал Виктор.

Я взглянул на холст: там уже был готов мой портрет, написанный масляными красками. Изображение повторяло оригинал с поразительной скрупулезностью: каждую морщинку, каждый волосок на лице. Только глаза были смазаны и получились несколько тускло.

— Вы моргали, — сказал Виктор. — Ничего не поделаешь, полчаса, не мигая, никакой человек не просидит.

— Да, глаза получились хуже. Зато остальное — точная копия, — сказал я. — Ваш прибор — настоящий художник, надо только подбирать ему подходящую натуру.

— Художник, говорите? — вдруг вмешалась в разговор Елена Николаевна. — А ну-ка, Виктор, дайте мне лист бумаги и карандаш.

Она села, взяла бумагу и карандаш и, изредка поглядывая на меня, за пять минут набросала мой портрет и подала нам.

— Ну как, теперь видите разницу между машиной и человеком?

Я взглянул и сразу понял, что хотела этим сказать Елена Николаевна. Машина и она рисовали портрет одного человека, но как различны получились изображения! И совсем не потому, что одно было написано масляными красками, а другое карандашом. В наброске не было такой точности в деталях, как на холсте, он был несколько схематичен, сделан крупными штрихами, в довольно резкой манере, но тем не менее я на нем был более похож на себя, чем на холсте. Елена Николаевна сумела очень тонко схватить характерное выражение моего лица, мою манеру поджимать нижнюю губу и слегка хмурить брови, а на холсте это совершенно терялось во множестве совершенно лишних деталей. Да, человек не просто копирует, он мыслит, отбирает и передает не только предмет, но и свое впечатление от предмета. Он творит.

— А вы, оказывается, прекрасно рисуете, — обратился я к Елене Николаевне.

— О, Елена Николаевна — превосходный график, — сказал Виктор Платонов. — Вышло несколько книг с ее иллюстрациями.

Несмотря на то, что прибор Виктора действительно не был художником, он отлично отвечал своему назначению копииста, и я заинтересовался им и с того вечера принялся помогать Виктору.

Незаметно прошло еще полтора месяца. Я окончательно привык к новому миру, к новому укладу жизни, научился обращаться с новой техникой и перестал, наконец, походить на любопытного ребенка, приехавшего из глухой деревни в большой индустриальный город. Привык я и к смешанному языку, на котором объяснялись мои новые друзья, и, уже не замечая, сам вставлял в свою речь слова и фразы не только на английском языке, который я знал раньше, но и на других языках.

После неудачного опыта в подземной лаборатории вся наша дальнейшая работа зависела от результатов расчета четвертой пульсации. Нам важно было выяснить, совпадут или нет экспериментальные данные с теоретическими. Расчеты производил Чжу Фанши в Филадельфии, где только что установили новую вычислительную машину. Мы с нетерпением ждали от него сообщений.

Но Чжу Фанши что-то тянул, хотя, по нашим подсчетам, результат уже давно должен был быть готов. И вот, наконец, на столе Елены Николаевны зазвонил телефон. На экране появилось лицо Чжу Фанши.

— Наконец-то, Чжу! Говорите скорее, что там у вас получилось? — заторопила его Елена Николаевна.

Чжу Фанши чуть улыбнулся и, немного коверкая русский язык, сказал:

— Здравствуйте, Елена Николаевна! Как у вас дела?

— Все по-старому. Здравствуйте! Что у вас сегодня за невыносимая вежливость?

— Нет, Елена Николаевна, я всегда такой.

— Чжу! — взмолилась Елена Николаевна. — Ради бога, говорите, получили результат? Кончили считать?

Чжу Фанши ответил не сразу:

— Считать мы кончили. Машина замечательная. Работает как молния. Очень хорошая машина.

— Ну, а результаты?

— Сейчас покажу.

Он поднес к экрану лист бумаги, на котором была проведена кривая, напоминавшая очертания зубьев пилы. Каждый следующий зуб был больше предыдущего. Это были пульсации микросолнца. Четвертый зуб, изображавший долгожданную пульсацию, был нанесен только наполовину: у него не хватало острия. Здесь кривая пульсаций делала несколько зигзагов и обрывалась.

— Ничего не понимаю. Вы же говорили, что кончили считать. Где же конец четвертой пульсации? Да что же вы молчите? Чжу! Что с вами сегодня?

— Елена Николаевна, — медленно проговорил Чжу Фанши, — я установил, что расчетным путем четвертую пульсацию микросолнца получить нельзя.

— Как так?

— При расчетах четвертой пульсации получается математическая неопределенность типа ноль, деленный на ноль…

— А вы не пробовали раскрыть эту неопределенность?

— Пробовал, вместе с математиками здешнего института. Ничего не получается.

— Что же теперь делать? А может быть, машина неисправна? Вы проверяли расчеты?

— Конечно; Три раза. Расчеты совпадают цифра в цифру.

— Что же вы предлагаете, Чжу?

— Давайте подумаем вместе, — предложил Чжу Фанши. — Можем ли мы в ближайшее время повторить опыт в подземной лаборатории?

— Нет, — решительно возразила Елена Николаевна. — На это потребуется год, а может быть, и больше. Кто знает, с какими еще трудностями можем мы встретиться на этом пути…

— Значит, экспериментальный путь отпадает, — подытожил Чжу Фанши. — Теперь о теории. Здесь я скажу. Трудность чисто математического характера. Детерминант нашей сложной системы весьма близок к нулю. С такими системами очень неприятно иметь дело. От них всегда можно ожидать разных фокусов. А обойти трудности пока не удалось ни мне, ни тем специалистам-математикам, с которыми я советовался.

— Следовательно, вы считаете… — начала Елена Николаевна.

— Я считаю, — перебил ее Чжу Фанши, — что и на этот теоретический метод исследования нельзя делать ставку в нашей дальнейшей работе.

После его слов наступила долгая пауза. Все с надеждой смотрели на Елену Николаевну, ожидая ее решения.

— Теперь я понимаю и даже до некоторой степени оправдываю уход Джемса Конта из нашей лаборатории, — задумчиво сказала она. — Все мы знали об этих трудностях, но верили, что их удастся обойти. И вот мы зашли в тупик как в экспериментальных, так и в теоретических исследованиях. Другого пути, кроме проведения испытания настоящего микросолнца, я не вижу.

— Правильно, — поддержал ее Чжу Фанши. — Надо создавать настоящее микросолнце и проводить его испытания.

— Да, но для этого потребуется специальное разрешение президиума Всемирной академии наук, так как наш опыт будет чрезвычайно опасным.

— Надо убедить президиум дать такое разрешение, — сказал Виктор Платонов.

— Ну, а если президиум откажет?

— Попробуем еще раз провести теоретический анализ, обратимся ко всем математикам мира за помощью и будем просить разрешения на опытный взрыв! — горячо отозвался Чжу Фанши.

— А если снова отказ?

— Если, если, если… — улыбнулся он.

— А все же, если и потом откажут? — настаивала Елена Николаевна.

— Тогда придется бросить работу. Издадим хорошую книгу, в которой приведем весь наш материал, опишем все трудности, с которыми пришлось встретиться, и завещаем ее нашим потомкам. У них будет более совершенная техника, и, может быть, эту задачу они решат и теоретически и практически в течение нескольких дней.

Порешили на том, что вся наша группа соберется в институте и будет готовить подробный доклад президиуму Всемирной академии наук.

7. ДИСПУТ

У нас наступили горячие дни. Мы спешили закончить доклад к началу очередной сессии президиума Всемирной академии наук, которая собиралась в Москве несколько раз в год для обсуждения наиболее важных проблем.

Очень много дало нам предварительное обсуждение нашего проекта на заседании ученого совета института. Теперь мы в основном знали, какие положения нашего доклада наиболее уязвимы и как нам наилучшим образом защищать свой проект.

После бурных дебатов, длившихся несколько часов, ученый совет вынес решение: ходатайствовать перед президиумом Всемирной академии наук о разрешении опытного взрыва. При этом, по настоянию некоторых членов ученого совета, в решении было записано, что проблема создания микросолнца теоретическим путем полностью не решена и ввиду этого опытный взрыв может оказаться неудачным. Никто из нас не мог с уверенностью сказать, что будет с нашим проектом через несколько часов.

Стратоплан пересек Индийский океан, после непродолжительной остановки в Дели пронесся над Иранским нагорьем, чуть заметным полудужьем промелькнуло внизу Каспийское море, и вот мы уже опускаемся на Внуковском аэродроме, темным пятном выделяющемся на белом фоне одетых в снежный покров подмосковных лесов.

Так вот каким он стал, этот древний аэропорт! Время изменило и его. Когда-то на его грунтовое поле садились только винтомоторные самолеты. Потом, когда он оделся в бетон, с него поднимались реактивные самолеты, а теперь, оборудованный многочисленными эстакадами, аэропорт принимал стратопланы и даже ракетопланы, возвращающиеся на Землю из межпланетных путешествий.

Стояло ясное, чуть морозное утро. С непривычки после жаркой Австралии лицо словно обожгло холодом, но мне было приятно это ощущение. Я вдруг остро почувствовал, что соскучился по настоящей зиме, по родной русской природе. «Надо будет организовать вечером коллективную лыжную прогулку», — решил я про себя.

Наш доклад был назначен на завтра на утреннее заседание физической секции президиума Всемирной академии наук.

Весь остаток дня мы бродили по Москве. Я жадно смотрел вокруг, не узнавая родного города. Только здесь, в Москве, я ощутил по-настоящему бег времени, понял сердцем, что означают для человечества полтора столетия.

Как удивительно хороша была обновленная Москва! Высокие дома, облицованные светлыми плитами, сделали ее действительно «белокаменной». Ее улицы раздвинулись, стало больше света, простора. Появились новые, необычайных конструкций мосты через Москву-реку. Лишь случайно я набрел на несколько уголков «старой» Москвы, заботливо сохраняемых бесценных памятников зодчества.

И только, когда я попал на Красную площадь, я почувствовал себя в прежней Москве. Не могу передать, как меня взволновал вид этой площади, столь дорогой сердцу каждого русского. «Москва, матушка, родная моя», — шептал я, наделяя ее самыми ласковыми именами, какие только приходили мне на память.

Взволнованный свиданием с родиной и новыми впечатлениями, я плохо спал в эту ночь.

На следующее утро мы заблаговременно прибыли в президиум Всемирной академии наук и заняли места в специальной ложе президиума, с нетерпением поглядывая вниз, в зал заседаний, который постепенно заполнялся народом.

За несколько минут до начала обсуждения в зал вошел председатель физической секции президиума Всемирной академии наук индус Джавару. Он поздоровался с нами и быстро поднялся на председательское место. Ровно в назначенное время он встал.

— Все в сборе, — сказал он, просматривая регистрационный листок. — Начнем. Включаю запись заседания.

В зале наступила тишина. Джавару нажал кнопку на своем столе и, взяв один из лежавших перед ним листков, продолжал:

— Мы слушаем доклад ученых Торитаунского института ядерной физики о проблеме создания микросолнца. Наша секция должна вынести решение о возможности проведения опытного термоядерного взрыва. Докладчик профессор Елена Николаевна Хромова.

— На каком языке будете говорить? — обратился он к ней.

— На русском.

— Доклад будет сделан на русском языке, — повторил Джавару.

В зале зашевелились. Те, кто недостаточно хорошо владел русским языком или совсем не знал его, приготовили свои кибернетические переводчики.

Елена Николаевна начала доклад тихим голосом. Она заметно волновалась. Но так было только в первые минуты. Постепенно она увлеклась и заговорила уверенно, убежденно. Виктор Платонов, сидевший рядом со мной за пультом управления, внимательно следил за докладом, вовремя передавая на большой экран с маленьких бумажных форматок необходимые графики и формулы, иллюстрирующие доклад. Внимательно слушая доклад, я вместе с тем незаметно рассматривал одного за другим членов президиума, стараясь понять, какое впечатление производит на них наше сообщение.

Мое внимание привлек щуплый старик с короткими седыми волосами на висках. В отличие от остальных членов президиума он мирно дремал в своем кресле, подпершись маленьким сухим кулачком.

— Сколько ему лет? — тихо спросил я Виктора Платонова, показывая глазами на старика.

— Не знаю, должно быть уже далеко за сто…

— Почему он спит?

Виктор Платонов только пожал плечами в ответ.

Елена Николаевна между тем заканчивала доклад, длившийся уже больше часа. Она прокомментировала кривые пульсаций микросолнца, рассказала о трудностях, возникших перед нашей группой, и в заключение попросила членов президиума высказать свое мнение о целесообразности проведения опытного взрыва или о каком-либо другом пути продолжения наших работ.

Сразу же со всех сторон посыпались вопросы. Некоторые из них были настолько сложны, что мы испугались: сумеет ли Елена Николаевна ответить на них? К счастью, Джавару объявил перерыв.

Елена Николаевна тотчас подошла к нам, и мы обсудили, как лучше всего построить ответы.

Короткий звонок известил о конце перерыва. Елена Николаевна поднялась на трибуну и стала отвечать на вопросы. Пока все шло гладко. Наконец Джавару зачитал решение ученого совета Торитаунского института и попросил членов президиума приступить к обсуждению доклада. Желающих выступить было много. Характерно, что все они говорили очень коротко, останавливаясь только на главных положениях доклада.

— Взрыв можно разрешить, — закончил свое выступление один из академиков, — но только не на Земле. Нет, не на Земле! Согласитесь сами, что успешный исход этого эксперимента слишком слабо обоснован уважаемыми авторами. Не поймите, что я ставлю им это в вину. Нет! Они сделали все, что от них зависело, для обоснования устойчивости микросолнца, но, к сожалению, этого недостаточно. Поэтому я за то, чтобы провести этот взрыв где-либо за пределами Земли, скажем — на Луне.

Несколько человек выступили примерно с таким же мнением, а один, увлекшись, сказал:

— Мне кажется, что следует рекомендовать нашим коллегам осуществить на Луне не один опытный взрыв, а несколько. Причем не все из них должны привести к созданию микросолнца. Пусть некоторые из них будут неудачными, но это позволит нам экспериментальным путем установить возможности создания микросолнца и научит нас управлять им. Итак, я за серию взрывов на Луне.

— Кажется, нам всерьез придется прокатиться на Луну, — шепнул я Чжу Фанши. Тот утвердительно кивнул головой в ответ.

— Все равно, где проводить взрыв. Лишь бы разрешили.

Выступило еще несколько человек. Все они поддержали мнение предыдущих членов президиума. Они отмечали наши заслуги, хвалили группу за остроумную и нужную человечеству идею. По-видимому, это мнение было общим в президиуме и продолжать прения было нецелесообразно.

Джавару предложил закончить обсуждение. Но, к нашему удивлению, в тишине зала раздался чей-то слабый, надтреснутый голос:

— Позвольте мне…

Джавару обернулся к говорившему. Это был тот самый щуплый старик, который мирно дремал в своем кресле, пока Елена Николаевна делала доклад.

— Пожалуйста, Валентин Ильич.

— Прошу прощения, я выскажусь с места. — Он обвел весь зал взглядом неожиданно ясных глаз. Все затихли. По мгновенно наступившей гробовой тишине я понял, что это очень уважаемый всеми ученый.

— Кто он? — шепотом спросил я Елену Николаевну.

— Бывший бессменный председатель физической секции президиума Всемирной академии наук. Он сам шесть лет тому назад по старости отказался от этого почетного поста. Джавару — его ученик. Слушайте! Его мнение очень важно.

— Мне кажется, что мы станем на неверный путь, если разрешим проводить этот взрыв на Луне… — Он еще раз обвел весь зал небольшими проницательными глазами. — Где же логика? — продолжал он своим скрипучим надтреснутым фальцетом. — Где, я спрашиваю, логика? Мы не уверены в исходе эксперимента и потому рекомендуем проводить его не на Земле, а на Луне. Да разве в том дело, где его проводить? Какая разница между Землей и Луной? Ведь взрыв будет произведен на высоте нескольких сот километров. При чем же здесь Луна? Вы думаете, там безопасней? Ничуть не бывало! На Луне, в случае неудачи, разлетевшееся облако газов поднимет с поверхности тучи пыли. Ведь многие из нас были на Луне и знают, что слой легкого как пух, мельчайшего вулканического пепла покрывает ее поверхность. Весь этот пепел, поднятый взрывной волной, смешается с радиоактивными веществами микросолнца и сам явится источником смертоносных лучей. Мало этого. Он будет носиться над Луной, пока не осядет на ее поверхность. Поэтому зараженной может оказаться не только та часть Луны, которая будет обращена к взрыву, но и другие ее участки. А что для нас теперь означает Луна, известно каждому. Это не просто наш спутник. Это трамплин в межпланетное пространство, это наша лучшая астрономическая обсерватория, это наша крупнейшая геологическая лаборатория, где работают и живут тысячи людей. Разве мы можем рисковать ею? Сейчас, мне кажется, речь должна идти не о том, где производить этот взрыв, а о том, производить ли его вообще или не производить. Мое мнение: не производить. Рано еще, ибо мы отнюдь не уверены в успехе.

Он замолчал. Мертвая тишина в зале не нарушалась ни единым вздохом.

— Здесь даже выдвигались предложения провести серию неудачных на первых порах взрывов. Но сейчас не то время, — продолжал Валентин Ильич, — когда люди нащупывали решение проблем только экспериментальным путем. Длительный эдисоновский путь изобретения обычной электрической лампочки, когда для выбора нити накала были вслепую перепробованы сотни самых разнообразных материалов, включая человеческий волос, — этот путь изживает себя в наши дни. Нет, мы не отвергаем экспериментального метода исследования, но мы должны хотя бы грубо в основном предугадать исход эксперимента. Вот этого научного предвидения результата мы и не находим в докладе о микросолнце…

Он сделал паузу, как бы припоминая что-то, потом повернулся к нам лицом и попросил:

— Покажите, пожалуйста, рисунок восемнадцатый и тридцать второй.

— Ого! — удивленно прошептал мне на ухо Виктор Платонов, пока Чжу Фанши отыскивал нужные чертежи и вставлял их в аппарат для передачи на большой экран. — Он, оказывается, только делал вид, что спит…

— Он все доклады слушает с закрытыми глазами, — шепнула нам Елена Николаевна, услышав удивленный шепот Виктора Платонова. — У него феноменальная слуховая память.

Между тем Валентин Ильич, увидев на экране чертежи, продолжал:

— Обратите внимание на эти уравнения. Это основа всех дальнейших выводов. Они относятся к определенному классу. Здесь, на мой взгляд, авторы допустили серьезную ошибку. Да, да, ошибку! Нельзя решать эти уравнения в лоб, как это делали они. Такие сложные системы со многими неизвестными таят в себе острые подводные камни и, как правило, в лоб не решаются. Правда, авторы проекта микросолнца здесь ни при чем. До самого последнего времени, точнее — еще неделю тому назад, не существовало других методов решения этих уравнений. Теперь такой метод есть…

— Какой? — донеслось сразу несколько голосов из зала.

— Неделю тому назад мой аспирант, исключительно одаренный юноша, который еще неоднократно порадует нас своими успехами, закончил свою первую теоретическую работу. В ней он, в частности, изложил метод приближенного решения подобного класса уравнений. Это именно то, что вам нужно, — обратился он к нам. — Ведь вам совершенно все равно, будет ли микросолнце на метр больше или меньше. Вам важно установить только сам факт его устойчивости. Вот это и можно сделать тем методом, о котором я сказал. Кстати, ваш пример явился бы блестящей практической иллюстрацией к теоретической работе моего аспиранта.

— Сколько времени займут вычисления? — спросил кто-то из зала.

— Не более трех недель. Я готов помочь авторам в расчетах силами своей лаборатории.

Он сделал паузу и внес предложение:

— Отложим решение этого вопроса на три недели. К концу этого срока мы будем иметь более надежные данные об устойчивости или неустойчивости микросолнца. Если окажется, что оно будет устойчивым, то взрыв можно будет осуществить, а где именно — это уже несущественно.

Он сел в полной тишине. Раздались аплодисменты. Джавару, улыбаясь, поднялся.

— Видимо, голосование в данном случае излишне, но для соблюдения всех формальностей прошу голосовать. Кто за последнее предложение, прошу нажать красную кнопку.

На экране, стоящем слева от президиума, вспыхнули почти одновременно многочисленные красные кружки — члены президиума голосовали за предложение Валентина Ильича. Одновременно в верхней части экрана вспыхнуло ярко-красное число 156 — количество поданных голосов.

— Кто против, прошу нажать черную кнопку.

На правой стороне на экране не появилось ни одного черного кружка.

Джавару закрыл заседание. Мы, взволнованные, подошли к Валентину Ильичу, чтобы поблагодарить его за совет и помощь. Он склонил голову набок, молча выслушал нас и сказал своим тихим голосом, который не показался мне теперь скрипучим:

— Не будем терять времени! Его у нас мало — всего три недели. Прошу немедленно в мою лабораторию.

Потом обернулся ко мне и сказал:

— А ведь я, Александр Александрович, будучи студентом, пользовался еще вашими трудами. Далеко за это время ушла атомная физика, а?

Три недели… Они промелькнули как один день. С утра до вечера мы все вместе, с помощью сотрудников лаборатории Валентина Ильича, проверяли устойчивость микросолнца. Метод приближенного решения нашей системы уравнений, предложенный молодым аспирантом, был, в сущности, прост, как таблица умножения. За эти три недели мы просчитали — конечно, с помощью кибернетических машин — свыше двух тысяч пульсаций микросолнца и убедились, что постепенно пульсации становятся монотонными, одинаковыми, а микросолнце сохраняет свой максимальный диаметр неизменным.

Это была серьезная победа.

Физическая секция президиума Всемирной академии наук собралась после трехнедельного перерыва и заслушала короткое сообщение Валентина Ильича. Старый ученый долго не соглашался вместо нас делать это сообщение, но нам в конце концов удалось его уговорить.

Он докладывал всего лишь пятнадцать минут. В конце выступления он изложил общий вывод, который мы предварительно обсудили у него в лаборатории.

— Целесообразнее всего провести первый взрыв все-таки не на Земле и не на Луне. Дело в том, что мы не можем поручиться, что учли все случайности, которые могут произойти при проведении опыта. Кроме того, микросолнце сможет существовать очень долго и, если оно будет находиться над Луной, то это, вероятно, помешает астрономическим наблюдениям, которые ведутся с поверхности Луны. Лучше создать это микросолнце там, где оно никому не помешает в течение долгого времени. Мы предлагаем опытный взрыв произвести на Венере.

С его доводами согласились все члены президиума Всемирной академии наук.

— И взрыв проведем и на Венере побываем! — прошептал мне на ухо Виктор Платонов. — Об этом можно было только мечтать. Вы рады?

Я молча кивнул.

Путешествия! Кто из нас не мечтал в детстве о путешествиях! Кто не воображал себя пассажиром межпланетного корабля, уносящего его на Луну, на Марс, на Венеру или еще дальше, в другой звездный мир, туда, где его ждут великие открытия и подвиги! Езда в незнаемое!.. Мечту об этом, зародившуюся в голове любознательного мальчишки, запоем читающего романы Жюля Верна и Уэллса, проносишь через всю свою жизнь, и в зрелом возрасте эта мечта так же свежа и привлекательна, как и в детстве. Я никогда не думал, что на мою долю выпадет такое счастье.

Между тем на секции был поднят вопрос, который взволновал всех присутствующих. Выступал один академик.

— Мы должны смотреть в будущее, — сказал он. — Если мы надеемся с помощью микросолнца остановить новое оледенение Антарктиды, то мы можем говорить и о растоплении — частичном или полном — ее ледяного панциря.

— А вода? Куда деть воду от растопленных льдов? — спросил кто-то с места.

— Да, воды от таяния льдов Антарктиды будет много. Уровень Мирового океана поднимется примерно на сорок пять метров. Но неужели современная наука не в состоянии предложить ничего для борьбы с наводнением, кроме создания искусственных морей?

— Но что мы получим от растопления этих льдов? — снова прозвучал вопрос из зала.

— Человечество получит в свое распоряжение материк по площади лишь немногим меньше Южной Америки, — ответил выступавший. — Огромные месторождения нефти, каменного угля, цветных металлов — вот что представляет собой Антарктида! Но уже сейчас нужно подумать о том, что делать с водой от льдов Антарктиды. И это не единственная трудность. Мы не знаем, как отразится потепление в районе Южного полюса на климате других областей земного шара, как изменятся морские и воздушные течения, как произойдет на земном шаре перераспределение влажности и количества осадков.

…Обсуждение длилось около двух часов. Мы внимательно слушали выступления ученых и все больше убеждались в том, что создание микросолнца перестало быть делом только нашей лаборатории. Проблема вставала все шире, охватывая круг самых разнообразных вопросов. Было очевидно, что для их решения потребуются объединенные усилия различных специалистов.

Наконец с листком бумаги в руках на кафедру взошел Джавару.

— Разрешите подвести итоги, — сказал он. — Прежде всего физическая секция президиума разрешает провести эксперимент с микросолнцем на Венере группе торитаунских ученых.

Зал прервал его дружными аплодисментами.

— Кроме того, — продолжал Джавару, — секция считает целесообразным приступить к работе над вопросом о возможности растопления льдов Антарктиды. Поэтому я ставлю на голосование предложение об организации специального научно-исследовательского института микросолнца. От создателей проекта микросолнца потребуются в кратчайший срок точные данные о его энергетических возможностях. Работа предстоит огромная.

Физическая секция единогласно приняла оба предложения.

На другой день рано утром мы вылетели обратно в Торитаун.

8. ПОДГОТОВКА К ОПЫТУ

— Перед нами сейчас три серьезные задачи, — сказала Елена Николаевна на совещании в лаборатории после нашего возвращения из Москвы. — Первая — разработать проект большого атомного заряда, из которого будет создано микросолнце. Вторая — создать маленькую ракету — носитель атомного заряда. Третья — создать электростатические установки для управления микросолнцем. Для решения этих задач сотрудники лаборатории должны разделиться на три группы. Но наш коллектив составит лишь ядро. Времени у нас очень мало, и поэтому на помощь нам выделены две организации: Мельбурнский ракетостроительный институт и Делийский электроэнергетический завод. Кроме того, мы можем привлекать к работе и другие организации. А теперь подумайте, кто в какой группе будет работать.

— Я бы предпочел заняться конструкцией ракеты-носителя, — сказал Виктор Платонов.

— Я тоже, — быстро добавил я.

— А вы, Чжу?

— А нам с вами придется заняться второй половиной, — ответил тот, улыбаясь. — Я возьму на себя управляющие установки, а вы атомный заряд.

После непродолжительного раздумья были распределены по группам и остальные наши сотрудники. Начался практический период нашей работы: от абстрактных расчетов мы переходили к конкретным размерам, к конструкциям, к металлу…

В глубине залива Порт-Филипп, в устье реки Ярра, расположен один из крупнейших городов Австралии — бывшая ее столица, красивый старинный город Мельбурн. Мы летели туда с Виктором Платоновым и теми сотрудниками нашей лаборатории, которые вызвались работать над конструкцией ракеты-носителя атомного заряда. Город мы увидели еще издали, когда пролетали над низкими плоскогорьями. Река Ярра перерезала его на две части. На левом берегу в садах и парках раскинулись жилые кварталы города.

В воздухе над Мельбурном было не менее оживленно, чем на его улицах. Мимо нас проносились сотни орнитоптеров. Для ориентировки на крышах домов крупными буквами были написаны названия улиц.

— Наш институт на правом берегу реки, — сказал Виктор, — но где именно, я не знаю. Подождите-ка, я сейчас…

Он резко повернул свой орнитоптер и бросился вслед за пролетавшей мимо девушкой. Они поравнялись и неподвижно повисли в воздухе. Девушка показывала рукой в сторону высокого здания. Виктор замахал нам рукой, подзывая к себе.

— Очень удачно получилось, — сказал он, — девушка летит в ту же сторону и проводит нас.

Мы поздоровались. Девушка быстро оглядела меня и моих спутников.

Я решил, что она, должно быть, испанка или мексиканка. Черты ее лица были неправильны, но черные вьющиеся волосы, позолоченная солнцем смуглая кожа, сквозь которую пробивался густой румянец на щеках, блестящие, неожиданно светлые глаза, пунцовые губы крупного упрямого рта делали ее очень привлекательной.

— Стало быть, вы учитесь в этом институте? — спросил ее Виктор Платонов.

— Да, я уже готовлю дипломную работу.

— О, не в нашу ли группу вас включили?

— Нет, я работаю в другой группе и скоро кончу дипломный проект.

Она отвечала на вопросы коротко и, видимо, не была расположена к беседе.

— Вот наш институт, — сказала она, указывая на семиэтажное здание с двумя белыми башенками по бокам. — Это учебный корпус, во дворе учебный завод, там, в глубине, здание дипломного проектирования, рядом с заводом сборочный цех и ангар. Вам куда?

— Нам к директору, института.

— Значит, к учебному корпусу. Садитесь на крышу правой башни, оттуда ближе идти по коридору. Прощайте!

— Спасибо, до свидания!

Директор ждал нас. Он вызвал главного конструктора. Мы объяснили ему идею проекта. Платонов показал чертежи, и в тот же день мы распределили задания между восемью дипломниками, вошедшими в нашу группу.

Раньше, в мое время, студенты-дипломники делали проект только на бумаге, причем многие из этих проектов носили довольно отвлеченный характер. После защиты подавляющее большинство проектов сдавалось в библиотеки институтов, а в дальнейшем, по истечении положенного срока, их уничтожали. Так ежегодно непроизводительно затрачивался труд многих десятков тысяч инженеров, в то время как проектные организации и конструкторские бюро были буквально завалены работой.

Теперь все изменилось.

Каждый дипломник должен был сделать проект, нужный для производства или для науки. Дипломниками руководили опытные инженеры-конструкторы. Если проектируемое устройство было настолько сложным, что один студент не мог выполнить его в срок, то создавалась специальная группа — некоторое подобие конструкторского бюро, где каждый из студентов проектировал лишь часть устройства. Кроме того, при каждом техническом институте имелся завод, где студенты-дипломники сами изготовляли спроектированные ими узлы.

В институты обращались многие организации, и результат бывал всегда один — быстрое и хорошее выполнение заказа. Таким образом, многие тысячи людей еще до окончания учебы приобщались к процессу производства.

Наша задача состояла в том, чтобы совместно с дипломниками создать небольшую ракету-носитель. Доставленная на Венеру, она должна была быть запущена с атомным зарядом и взорвана на определенной высоте.

Как обычно, у дипломников в начале проектирования было много вопросов. Мы долго беседовали с ними.

Только в конце рабочего дня мы вышли из проектного зала и неожиданно лицом к лицу столкнулись с Джемсом Контом.

— Вы здесь? — удивился Виктор Платонов. — Какими судьбами?

— Платонов, Александр Александрович! — обрадовался Джемс Конт. — Я давно уже здесь, мы проектируем наше плавающее зеркало. А вы? Я слышал про ваши успехи. Молодцы! Честное слово, молодцы! Как Елена Николаевна?

Он забросал нас вопросами и вообще был очень оживлен и уже не казался мне чопорным, как в начале нашего знакомства.

Он повел нас длинными коридорами, рассказывая о своей работе.

— Мы сейчас уточняем конструкцию, метод сборки зеркала, проверяем систему управления, совершенствуем всю аппаратуру.

— Вам тоже помогают дипломники?

— Да. Кое-что я уже могу вам показать. Я, собственно говоря, и шел в сборочный.

— Мы уже доказали практически, — продолжал Конт, широко шагая по светлым коридорам института, — что наше параболическое зеркало может быть целиком сделано из тончайшей пленки. Она будет крепиться к трубчатому каркасу из такой же пленки.

— Каркас из пленки? — изумились мы.

— Да. Эту мысль подсказала мне Марта Аугустинас. Оказывается, зеркальная пленка обладает еще одним замечательным свойством: затвердевать и становиться прочной как сталь при отрицательных температурах, характерных для космического пространства. Со студентами-дипломниками мы побывали на Луне и там с помощью маленькой ракеты, управляемой по радио, сделали небольшую модель нашего зеркала. Ракета, управляемая специальным устройством, летала по строго параболической траектории и, словно паук паутину, выпускала из себя пленку. Она развертывалась и… почти мгновенно застывала, становясь прочной как сталь.

— Хорошо получилось?

— Отлично. Вот, взгляните. — Он вынул из внутреннего кармана пиджака пачку цветных фотографий и протянул нам.

На одной из них была снята девушка, державшая в руках небольшую, в половину человеческого роста, ракету.

— Это Челита Бонарда, — сказал Конт, — она сама сделала основной узел этой ракеты.

— Взгляните, профессор, да это наша проводница! — воскликнул Виктор Платонов.

В самом деле это была она: на нас смотрели те же блестящие дерзкие глаза.

— Вы ее знаете? — удивился Джемс Конт.

— Она провожала нас в институт.

— Когда?

— Сегодня.

— Видимо, вы ошиблись. Она плохо себя чувствует и вот уже несколько дней не приходит в институт. Сейчас у нее горячее время, и, если бы ей стало лучше, она бы непременно пришла. Она и так отстала от своих товарищей.

— Странно, — сказал Виктор Платонов, — значит, мы видели ее двойника или сестру. Правда, профессор?

…В сборочном цехе, просторном и светлом, было много народу. Слышался шум станков, сыпались искры, кто-то подпиливал, кто-то подтачивал деталь — словом, шла обычная ручная сборка опытных образцов: при опытном моделировании неизбежен ручной труд.

Джемс Конт подвел нас к внешне неуклюжему устройству из нескольких тупоносых, похожих на ведра, цилиндров.

— Вот одна из наших ракет. Остальные еще не собраны. Вы не смотрите, что ракета такая неказистая на вид. Она предназначена для полета в пустоте, а там вовсе не обязательны обтекаемые формы.

Конт указал на зияющую чернотой внутреннюю полость ракеты.

— Здесь будет расположено основное устройство, с помощью которого пленка станет разматываться, приобретать нужную форму и выходить в пустоту. Эту часть проектирует Челита Бонарда, та самая, которую вы видели на фотографии. Кстати, она была здесь сегодня? — спросил он одного из дипломантов.

— Нет, она еще больна…

Конт повернулся к нам:

— Конечно, вы ошиблись. Челита прекрасно знает, как она сейчас нужна. Из-за того, что она не окончила проекта, мы не можем начать изготовление следующего узла.

— А разве нельзя заменить ее кем-нибудь?

— Не положено. Требуется, чтобы студент без посторонней помощи выполнил дипломную работу.

Громкий звонок известил об окончании рабочего дня.

Студенты засуетились. Они заканчивали неотложные операции, выключали станки, приводили в порядок рабочие места. Трое студентов остались в цехе. Это были дежурные. Они подъезжали на автокарах к каждому станку, подбирали в кузова мусор и стружку и отвозили во двор, где стоял большой грузовой автомобиль с закрытым кузовом. Убрав мусор, они с помощью небольших машин начисто вымыли кафельные полы, протерли вращающимися на длинных палках щетками высокие окна и, выстроившись в одну шеренгу, шутливо доложили девушке с красной повязкой об окончании уборки.

— Дежурный санитар по институту, — показал глазами на девушку с повязкой Джемс Конт.

Девушка придирчиво осмотрела цех, заставила поднять с пола завалившуюся в угол небольшую стружку и только после этого отпустила ребят.

— Пойдемте с нами на море! — позвали они девушку, снимая комбинезоны. — Через час там наши соревнуются по водному поло с сиднейцами.

— Мне надо принять еще два цеха, — ответила она. — Идите в душевую, встретимся у ворот института.

Джемс Конт позвал нас к себе в номер гостиницы. Ему хотелось поговорить о нашей работе, узнать подробности. Несмотря на то, что он ушел из нашей группы, он, конечно, не мог оставаться равнодушным к тому делу, которому отдал несколько лет жизни. Он был искренне рад нашим успехам.

Нашу беседу прервал телефонный звонок. Звонил кто-то из группы Конта.

— Профессор, включайте скорее телевизор на пятнадцатую программу.

— Зачем? — удивился Конт.

— Включайте и все поймете.

Мы, заинтересованные, подсели к телевизору. Конт нашел указанную программу, и на экране появилась широкая гладь озера с плывущими над ним мелкими облаками, пестрая толпа людей на берегу и разноцветные скутеры на старте. Голос диктора объявил условия соревнований, перечислил фамилии участников. «Челита Бонарда…» — услышали мы вдруг знакомую фамилию и увидели на экране девушку, провожавшую нас с Платоновым к институту.

— Ваша дипломница! — воскликнул Платонов.

— Правда, она! Но как она оказалась там? Она же больна…

— Наверное, не больше, чем мы с вами.

— Начинают…

Четыре скутера — белый, желтый, красный и зеленый — готовились к старту. Скутер Челиты Бонарды был желтый. Раздался резкий хлопок стартового пистолета, и скутеры почти одновременно рванулись с места.

«В этой четверке все скутеры имеют какую-нибудь особенность в конструкции, неизвестную другим участникам соревнования, — доносился голос диктора. — Ограничение только одно — скутеры должны иметь вес не свыше заданного. Все четыре скутера удовлетворяют этим условиям».

Красный скутер вдруг вырвался вперед и, разбрызгивая воду, опередил остальных.

— Что-то ваша подопечная отстает, — сказал Платонов Конту.

В это мгновение желтый скутер Челиты неожиданно оторвался от воды, пролетел несколько метров по воздуху и, подняв тучу брызг, под громкие крики и аплодисменты зрителей снова помчался по поверхности озера. Расстояние между красным и желтым скутерами становилось все меньше. Желтый скутер, разогнавшись, сделал большой прыжок и опередил красный.

— Молодец, Челита! — закричал Джемс Конт.

Скутеры сделали разворот и теперь неслись с экрана прямо на нас. Впереди по-прежнему был желтый. Челита управляла им, почти вплотную прижавшись к обтекаемому корпусу. Она сделала еле заметное движение рукой, и ее желтый скутер снова взвился в воздух. Стереоэффект был так силен, что мы невольно отклонились в сторону, — казалось, что Челита пронеслась у нас над головами. «Скорость желтого скутера достигла трехсот километров в час, — сообщил голос диктора, — скутер вышел на последнюю прямую». Скутер пронесся, как снаряд, разбрызгивая воду, и под гром аплодисментов с трибун первым пересек линию финиша.

— Ай да молодчина Челита! — восхищался Конт, забыв, что ему-то как раз и не следует сейчас хвалить ее.

— Смелая девушка! — тотчас отозвался Виктор Платонов. — Честно говоря, я бы не отважился на такой заплыв.

На другой день мы встретились с Челитой в институте. Виктор Платонов шагнул к ней и поздравил с победой. Она холодно взглянула на него, сухо поблагодарила и прошла мимо.

Вечером, когда мы увиделись с Джемсом Контом в гостинице, Платонов спросил его о Челите. Конт нахмурился.

— Она подвела всю группу.

— Как?

— У нее, видите ли, не хватало времени, чтобы построить к сроку скутер, и тогда она совсем забросила дипломный проект и всецело занялась своим суденышком. Возмутительное легкомыслие! Теперь она сильно отстала от своих товарищей, а главное — она задерживает их работу. Сегодня вся группа, очень бурно обсуждала поступок Челиты. Теперь та часть проекта, которая была поручена ей, распределена между остальными дипломантами.

— А что будет с ней?

— Не знаю. Пока что она будет проектировать то же самое. Успеет — будет защищать, не успеет — придется защиту отложить.

— Сколько времени осталось до защиты?

— Полтора месяца.

— Маловато…

После происшествия с Челитой мы внимательно присматривались к каждому студенту нашей группы и тщательно контролировали их работу. Но пожаловаться мы не могли. Молодежь подобралась толковая, трудолюбивая и серьезная, работали с душой, и дело быстро подвигалось вперед.

Как-то раз наши дипломанты пригласили нас в свой клуб на студенческий концерт. Концерт окончился довольно поздно. Возвращаясь, мы прошли по коридору мимо зала, где работала группа Конта, и увидели, что там горит свет.

— Конт задержался, — сказал Виктор Платонов. — Это против правил. Зайдем, вытащим его.

Джемс Конт был не один. Рядом с ним сидела Челита Бонарда. Они склонились над столом, обсуждая какую-то деталь проекта.

— Вы весьма кстати, — обрадовался Конт. — Никак не можем решить одну задачку.

— Ну-ка, ну-ка, — живо отозвался Платонов.

— Челита, объясните, а я пока поговорю с профессором.

Мы отошли в сторону.

— Как у нее дела? — спросил я Джемса Конта.

— Работает, не щадя сил. Если не сдаст темпов, то, пожалуй, успеет защитить.

— Друзья ей помогают?

— Нет. Кто же ей будет помогать? Она ведь отстала из-за собственного легкомыслия, так что пусть до конца несет заслуженное наказание. Хотя вообще-то я должен сказать, она исключительно волевая девушка, упорная, только чрезмерно увлекающаяся…

Челита кончила объяснять. Виктор Платонов взял карандаш и стал что-то писать.

— Вот так, — сказал он через несколько минут, — если эту функцию разложить в ряд, то ваше уравнение должно интегрироваться.

— Спасибо, — обрадовалась Челита, — теперь я справлюсь сама…

— Подождите-ка, — прервал ее Платонов, — я, кажется, немного поднапутал. Давайте проверим.

Они снова стали что-то писать. Прошло минут двадцать. Белый лист бумаги, а за ним второй и третий покрылись формулами. Наконец Платонов отложил карандаш.

— Видите, задача оказалась сложнее, чем мне показалось с первого взгляда. Вы сегодня еще будете работать или пойдете домой?

— Я хотела бы еще посидеть…

— Да, без этого уравнения вам дальше все равно ничего не сделать… Хорошо, давайте вместе решим. Александр Александрович, и вы, Джемс, идите. Я задержусь.

— Нет, что вы, — запротестовала Челита, — уже поздно…

— Ничего, мне самому интересно решить эту задачу.

Уходя, я сказал Челите:

— Вы не сдавайтесь. Кончайте проект в срок во что бы то ни стало. То, что приходится много работать, это ничего. Я помню, в наше время студенты над дипломными работами сидели от утренней зари до вечерней и еще шутили: «У нас с девяти до девяти — девятичасовой рабочий день».

Челита улыбнулась. Ей понравилась старая студенческая поговорка.

В этот вечер Виктор вернулся в гостиницу чуть ли не к полуночи.

— Решили?

— Решил.

— Долго же вы решали.

— М-да… — неопределенно промычал Виктор и, больше ничего не сказав, ушел к себе в комнату.

С того дня Виктор Платонов, хотя это и было «против правил», часто вечерами задерживался в институте, чтобы помочь Челите.

Однажды вечером, вернувшись к себе в гостиницу, мы застали там Елену Николаевну.

— Елена Николаевна, вы? — воскликнули мы в один голос. — Почему не предупредили?

— Решила нагрянуть с неожиданной ревизией, — засмеялась она в ответ. — Рассказывайте, как идут дела.

— Хорошо, Елена Николаевна.

— Ну, ну, расскажите.

Работая в группе Елены Николаевны, узнав поближе ее коллег, я понял, почему именно ее избрали руководителем.

Несомненно, она была талантливым ученым, но не менее одаренными учеными были и Чжу Фанши, и Платонов, и Конт. Но, пожалуй, никто из них не вносил столько страсти в работу, не был столь неутомимо требовательным к себе и другим, как Елена Николаевна.

Наш отчет не потребовал много времени: Елена Николаевна умела сразу, с ходу входить в курс дела и схватывать самую суть его.

— Да, дела у вас действительно идут хорошо, — заметила она, выслушав нас. — А вот у Чжу Фанши… Я только что вернулась из Дели, где он разрабатывает электростатические установки для управления микросолнцем. Еще далеко не все ясно. Предварительные расчеты показывают, что для перевозки на Венеру электростатических установок нужно пять ракетопланов. Это потребует огромных затрат человеческого труда.

— А почему потребовалось так много ракетопланов?

— Опоры. Нас губят металлические опоры для электростатических установок. Для доставки их и требуется пять ракет. Если бы не опоры, наш груз разместился бы в одной ракете.

— А без опор обойтись нельзя?

— Думали уже. Ничего не получается.

— А если их сделать прямо там, на Венере?

— Из чего?

— Скажем, из дерева.

— Может быть, и можно… — неопределенно ответила Елена Николаевна. — Но найдем ли мы достаточно крепкую породу дерева? А кроме того, их придется строить вам и мне, а хватит ли сил? Тем более что опоры должны быть очень высокие, примерно с пятнадцатиэтажный дом…

— А как обстоит дело с атомным зарядом для микросолнца? — спросил Виктор Платонов. — Вы-то не задержите нашу экспедицию?

— С зарядом все благополучно. Произведены его расчеты. Он получается небольшим и займет очень мало места в ракете. Эта работа будет выполнена в срок.

В дверь постучали. Вошел Джемс Конт.

— А, Джемс, здравствуйте! — приветствовала его Елена Николаевна. — Присаживайтесь. Как ваши дела? Говорят, вы делаете успехи?

— Кто же это говорит? — улыбнулся Конт.

— Мой муж. Ведь он теперь у вас в группе.

— Да, нам нужен был опытный астроном, и Ярослав Павлович не отказал мне. Ну, а успехи наши пока не бог весть какие. Расскажите лучше, что нового у вас? — попросил Кбит.

— Да вот у Чжу Фанши не ладится с опорами для электростатических установок… — и она повторила Конту то, что уже говорила нам относительно опор.

Джемс Конт с минуту помолчал, потом как-то особенно посмотрел на Елену Николаевну и сказал:

— А ведь я думал об этом. Когда я узнал, что вам разрешили проводить опыт на Венере, то прежде всего подумала как вы будете перевозить туда весь груз? Ведь для этого потребуется так много ракет, что президиум может отменить этот опыт, как слишком дорогостоящий. Получается, что доставка грузов на Венеру будет стоить значительно дороже самого микросолнца.

— А у вас разве есть какие-то соображения?

— Не знаю, понравится ли вам моя идея…

Мысль его была проста. Он предложил не перевозить опоры внутри ракеты бесполезным грузом, а сделать из этих опор самый каркас ракеты и ее наружные стены. После того как ракета прилетит на Венеру, ее можно будет разобрать и из получившихся частей смонтировать мачты для электростатических установок.

— Если пойти по такому пути, — закончил он, — то из частей ваших опор можно собрать и отдельные узлы двигателя ракеты, и крылья, и корпус, и многое другое. В общем идея сводится к тому, чтобы в самой ракете не было ни грамма бесполезного для вас металла.

От уголков глаз Елены Николаевны побежали веселые морщинки.

— Скажите правду, Джемс, вы не хотите вернуться сейчас в нашу группу? Только по правде, положа руку на сердце?

— Нет, — сказал он так твердо, что не оставалось сомнения, что он говорит правду. — Я действительно увлекая идеей плавающего зеркала. А мысль о ракете, собранной из электростатических установок, пришла мне в голову совершенно случайно. Мне просто хотелось чем-нибудь помочь вам…

Я давно заметил, что в творческой деятельности дни далеко не равноценны. Трудно объяснить почему, но бывают такие дни, а то и часы, когда неожиданно, по какому-то внезапному наитию, решаются самые сложные вопросы. Кажется, если выбросить эти дни, то вся остальная работа пойдет насмарку.

Мы очень долго просидели в тот вечер. Когда расходились спать, то у нас уже были составлены основные технические требования на конструирование разборной ракеты.

Утром Елена Николаевна сказала мне и Виктору Платонову:

— Вам нужно вернуться в Торитаун. Все члены нашей группы, которые полетят на Венеру, должны пройти медицинскую комиссию и специальную подготовку в течение двух месяцев.

— А как же студенты? — удивился я.

— Ничего. Ведь уедете только вы и Виктор. Остальные сотрудники нашей лаборатории не летят на Венеру и могут здесь остаться до конца. А за старшего мы оставим главного конструктора. Где он может быть сейчас? Идемте к нему. Надо договориться с ним обо всем.

— Простите, Елена Николаевна, — сказал вдруг Виктор Платонов, поглядев на часы, — сейчас я никуда не могу идти. Мне надо быть в другом месте.

Он решительно повернулся и вышел из комнаты.

— Куда это он? — спросила Елена Николаевна.

Я тоже взглянул на часы, стараясь сообразить, какие неотложные дела могли быть у Виктора в этот час. И вдруг вспомнил:

— Сегодня защищает свой дипломный проект Челита…

— Челита? Какая Челита?

— Челита Бонарда. Девушка из группы Джемса Конта.

— А какое отношение имеет к ней Виктор?

— Он помогал ей.

— Да? И симпатичная девушка?

— Мне она понравилась.

— Где состоится защита?

— В третьем сборочном цехе.

— Так там, наверное, и главный конструктор?

— Возможно.

— Пойдемте туда.

Женщина и через сто пятьдесят лет останется женщиной. Я поспорил бы на что угодно: моя праправнучка в этот момент интересовалась вовсе не главным конструктором.

Защита дипломных проектов происходила не в зале перед большим столом, накрытым зеленым сукном. Комиссия не сидела чинно на одном месте. Все происходило совершенно иначе. В сборочном цехе около готовых ракет Джемса Конта дипломанты из его группы развесили чертежи. Каждый студент докладывал о проделанной им работе и о спроектированном узле. Члены комиссии не только внимательно изучали чертежи, но и подробно знакомились с реальной конструкцией. Оценка ставилась индивидуально каждому дипломанту.

Мы тихонько вошли в сборочный цех и стали в стороне, смещавшись с толпой студентов младших курсов, которые пришли послушать защиту.

— Вон Челита! — шепнул я Елене Николаевне. — Видите, у стены с Виктором. Наверное, уже защитила.

Я помахал ей рукой. Она заметила нас и, улыбнувшись, подняла вверх руку, растопырив все пять пальцев.

— Пять! Она получила пять! Молодец!

Мы пробрались сквозь толпу к ним.

— Защитила! — шепнула нам Челита. — Не знаю, как мне и благодарить Виктора за помощь.

— Что-нибудь придумаете, — улыбнулась Елена Николаевна, глядя на сияющее лицо Виктора Платонова.

— Я бы, конечно, придумала, — немного с вызовом ответила Челита, — но ведь он завтра уезжает.

— Вовсе нет. Он задержится здесь еще дня на два.

— Как же так, Виктор? — повернулась к нему Челита. — Вы же только что сказали, что уезжаете?

— Он вас не обманул, Челита. Мы сначала думали отправиться все вместе. Но теперь я вижу, что мы сегодня не успеем уладить все дела. — В голосе Елены Николаевны зазвучала мягкая насмешка. — Поэтому мы с профессором и решили оставить здесь Виктора дня на два.

— Да, да, мы так решили, — поспешил я подтвердить ее слова.

Догадался или нет Виктор о хитрости Елены Николаевны, не знаю, но уточнять он не стал, и в этот день ни его, ни Челиты мы больше так и не видели.

9. ВЫШЕ НЕБА

Как на пути в рай перед грешниками, не осужденными на вечные муки в аду, стояло чистилище, так перед нами на пути в космос стояла медицинская комиссия.

Не без трепета переступил я заветный порог. Летная трасса на ближайшие планеты солнечной системы была более или менее освоена, но в космосе могли встретиться всякие непредвиденные случайности, и межпланетные путешествия еще не считались абсолютно безопасными. Кроме того, на чужой планете человека тоже могли ждать всякие невзгоды. Поэтому в космические полеты допускались лишь люди совершенно здоровые, преимущественно молодежь двадцати пяти — сорока лет, и лишь при крайней необходимости разрешались полеты людям старше шестидесяти лет.

Но в моем паспорте стояла фантастическая дата рождения — 1905 год, и врачи наотрез отказались даже говорить о моем полете на Венеру. Представляете мое разочарование! Я был возмущен и решил не сдаваться. Елена Николаевна не узнавала меня. Куда девались недавняя неуверенность и растерянность, с которыми я вступил в этот незнакомый мир! Я добился специального распоряжения президиума Всемирной медицинской академии наук на освидетельствование состояния моего здоровья.

Врачи были вынуждены осмотреть меня. Как я был доволен теперь, что соблюдал правильный режим дня и систематически занимался спортом! Несмотря на придирчивость врачей, я успешно прошел первый тур обследования. Второй тур был более серьезным: предстояла специальная проверка. В ракетоплане на высоте нескольких тысяч километров над землей в течение нескольких дней врачи проверяли деятельность моего организма.

Наконец все испытания остались позади. Результаты обследования оказались вполне удовлетворительными, и врачи были вынуждены выдать мне справку о пригодности к космическому полету.

Нас объединили в специальный класс, обозначенный номером того ракетоплана, на котором предстояло лететь на Венеру. Учебная программа была обширной: нас учили обращаться с оружием, оказывать первую медицинскую помощь пострадавшему, приготовлять пищу, пользоваться целым рядом приборов. Труднее всего было научиться управлять ракетопланом. Но это было необходимо: ведь в случае какого-нибудь несчастья мы могли остаться без пилотов.

Обучали нас этому искусству пилоты нашего ракетоплана — супруги-чукчи — Эрилик и Суори Дарычан. Часами сидели мы в макете машины, изучая ее оборудование.

Через месяц мы уже знали все, что от нас требовалось: как произвести посадку и взлет, как наладить связь с Земле, где расположены неприкосновенные запасы воды и пищи и когда ими можно пользоваться, как встретиться в космосе с ракетой — дозаправщиком горючего — и так далее.

Наконец все было готово.

Наша грузовая ракета, построенная из будущих опор электростатических установок и поэтому сильно отличавшаяся по внешнему виду от обычных ракетопланов, была отправлена на Луну, куда в скором времени должны были прилететь и мы. Внутри этой большой грузовой ракеты находилась и та маленькая ракета — носитель атомного заряда, которую создали студенты мельбурнского института. Сам атомный заряд ввиду опасности обращения с ним был разобран на части и размещен в разных местах грузовой ракеты.

До отлета на Луну оставалось пять дней. Мы заехали в Торитаун, попрощались с Гасулом и со всеми нашими товарищами. Затем Елена Николаевна решила навестить перед отъездом свою дочь Аню и пригласила меня с собою. До сих пор я был знаком с Аней только по радиотелефону. Она часто звонила нам. С экрана на меня смотрело, застенчиво улыбаясь, милое свежее личико. Белокурые, слегка вьющиеся волосы были заплетены в одну толстую длинную косу. Удивительно ясные темно-серые глаза смотрели из-под приспущенных век чуть задумчиво, выдавая нежную, мечтательную натуру.

Мы вылетели ранним утром следующего дня.

Солнце огромным красным полудиском показалось над горизонтом, но его лучи еще не слепили глаза. На орнитоптерах мы направились на северо-восток, туда, где берега Австралии омываются теплым Коралловым морем. Впереди летела Елена Николаевна. У нее была карта, на которой мы вчера вечером проложили маршрут своего перелета протяженностью в тысячу двести километров. По нашим расчетам, мы должны были прибыть на место через четыре часа.

Изредка под нами проносились зароди скрэба — колючего низкорослого кустарника. Непроходимые заросли, которые прежде занимали в Австралии огромные площади, отступили, предоставив место пастбищам и полям, засеянным сельскохозяйственными культурами.

Равнина сменилась холмистыми предгорьями. А впереди на горизонте уже маячили голубоватые очертания Большого Водораздельного хребта — самого протяженного из всех хребтов, образующих Австралийские Кордильеры. Их западные склоны и предгорья, ранее засушливые, теперь орошались искусственными дождями.

Восточные склоны гор не нуждались в искусственном орошении. Они задерживали влажные ветры, дующие с Тихого океана, и были покрыты густой тропической растительностью.

Еще несколько минут полета, и перед нами раскинулось бескрайное голубое пространство — это было Коралловое море.

Елена Николаевна остановила свой орнитоптер и повисла неподвижно в воздухе. Крылья ее орнитоптера описывали в воздухе два блестящих сектора, сверкавших на солнце серебром.

Она показала рукой на восток.

— Вон Большой Барьерный риф, самое грандиозное коралловое сооружение в мире. Он тянется вдоль всего восточного побережья Австралии более чем на две тысячи километров.

Мы видели уходящую далеко в море узкую, окаймленную белой пеной бурунов цепочку островов, протянувшуюся вправо и влево насколько хватает глаз.

— Мы почти у цели. Теперь можно обойтись и без карты. Полетим вдоль берега.

Восточные, обращенные к морю крутые склоны гор были отделены от берега узкой прибрежной равниной, перерезанной неширокими горными речками. Под нами проплывал вечнозеленый тропический лес. Порой высокие мощные деревья совершенно закрывали землю. Увитые лианами гигантские красавцы эвкалипты, огромные дикорастущие фикусы с большими блестящими листьями, высокие пальмы с голыми стволами и с шапкой листьев на самой макушке, густые, труднопроходимые кустарники, сочная темно-зеленая трава — все это образовало непроходимые джунгли. Но вот леса отступили к горам. Вдоль побережья потянулись поля пшеницы, сахарного тростника, виноградники и пастбища овец.

— Это уже Анино хозяйство, — сказала Елена Николаевна, уменьшая скорость и снижаясь. — Вон внизу белеют стада знаменитых мериносовых овец, а там, — она показала рукой на подножье ближайшей горы, — видите, городок? Там живет Аня.

Неподалеку от моря, утопая в зелени, виднелась группа небольших белых зданий. За ними, метрах в пятистах, располагались хозяйственные постройки для скота.

Через несколько минут мы подлетели к группе двух- и трехэтажных коттеджей и опустились во дворе на небольшую цементированную площадку, где в несколько рядов стояли орнитоптеры.

К нам подбежала Аня. Она уже ждала нас.

Мы вошли в ее квартиру. Она была оборудована точно так же, как и наша торитаунская квартира, вплоть до панорамного телеэкрана и охладительной побелки потолков.

Вечером я обошел весь маленький сельский городок. Моим гидом, правда не очень хорошим, была Аня.

— Не знаю даже, что вам и показывать, — говорила она мне. — Обычная животноводческая ферма, каких на Земле десятки, а может быть, и сотни тысяч. Может быть, лучше я вам овец покажу?

— Нет, это после. А сейчас давайте пройдемся по городку.

Мы, не торопясь, прошлись по главной улице.

По дороге Аня скупо поясняла:

— Вот наш клуб, за ним здание управления нашей станции, вот магазин, рядом столовая, там детский сад, больница, вот наши спортивные площадки, атомная электростанция, холодильник… Нет, право, мне нечего здесь вам показывать. Идемте лучше в лаборатории. Они находятся рядом с пастбищами.

Ей казалось, что ничего достопримечательного и достойного внимания в том, что она показывает, нет. Все обычно, как в любом сельском городке, а для меня именно в этом-то и было самое примечательное.

Раньше я, признаться, подумывал, не скучает ли Аня у себя на ферме, отдаленной от больших городов, и все намеревался спросить ее об этом. Теперь я понял всю «несовременность» такого вопроса. Этот сельский городок вовсе не показался мне таким уж провинциальным. Благодаря развитию транспорта и телевидения большие расстояния теперь не замечались. Города, селения, континенты как бы сблизились между собой. Если же возникала необходимость или желание побывать где-то далеко за пределами своего города, то к услугам каждого жителя был удобный и быстрый транспорт.

Я поделился с Аней своими мыслями.

— Вот видите, — ответила она, — вы находите значительное в том, к чему я привыкла с первых дней жизни. А нам кажется, что все еще чего-то не хватает.

— Это всегда так, — заметил я. — Человеку всегда мало того, чего он уже достиг, и это хорошо…

Ознакомившись с работой фермы, я увидел, что сельский труд в основе своей мало чем отличается от труда горожан.

Был примитивный плуг, который тащила за собой лошадь, с ним управлялся малограмотный, а то и вовсе неграмотный крестьянин. Появился трактор — место крестьянина занял работник, прошедший специальную техническую подготовку. Трактор сменился сложным комплексом машин, управляемых на расстоянии, — и на место тракториста пришел инженер.

Преобразился человек, преобразилась наша старая планета. И человеку стало тесно на Земле. Космический корабль поднял его «выше неба», вынес за пределы земной атмосферы в загадочное мировое пространство.

Наступила небывалая эра в истории человечества — эра завоевания нового жизненного пространства не путем истребления одной части человечества ради «свободы» другой, а путем познания, дерзновенного и бесконечного, с помощью науки и техники.

Не без волнения сел я в удобное кресло ракетоплана, ожидая взлета. Пусть не я первый совершал полет на Луну, разве в этом дело? Ведь и в наше время самолеты уже прочно вошли в быт людей, однако каждый, кому приходилось совершать свой первый полет, всегда волновался перед предстоящим испытанием.

Наконец долгожданный момент настал. Послышалась последняя команда, раздался рев включенных двигателей, и наш ракетоплан, стремительно скользнув по вертикальной металлической эстакаде, оторвался от Земли и понесся к Луне.

Люди могут сильно ошибаться, когда не имеют возможности поближе ознакомиться с предметом, о котором они берутся судить. Даже такой великий древнегреческий мыслитель, как Аристотель, был убежден, что Луна представляет собою полированный шар, отражающий очертания материков и морей Земли. Эта мысль была опровергнута сразу после изобретения телескопа, а теперь и подавно казалась смешной.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вышел из ракетоплана, это явственно ощутимые, меньшие по сравнению с Землей размеры Луны. Если на поверхности Земли человек, находящийся на ровной местности, видит горизонт на удалении пяти километров и привык к этому, то на Луне горизонт непривычно близок, всего лишь в двух с половиной километрах. Кое-где из-за горизонта выступают вершины расположенных вне поля зрения гор. Такая близость горизонта создает неприятное ощущение, будто находишься на каком-то крохотном островке, с которого того и гляди упадешь в чернеющую пустоту вселенной.

Удивительно красива наша Земля на лунном небе. Она больше Солнца, хотя и менее яркая. Непривычно на черном небе сверкает раскаленный диск Солнца, заливающий поверхность Луны таким ослепительным светом, что без темных очков скафандра здесь нельзя было бы открыть глаза. Тени резкие, густые, черные. Если встанешь спиной к Солнцу, то своя собственная тень кажется бездонной ямой и с непривычки страшно ступить в это место ногой. Мертвая тишина вокруг. Вода и атмосфера почти целиком исчезли с Луны еще в незапамятные времена, а вместе с ними исчезла и та сила, которая непрерывно изменяет облик нашей Земли. Все на Луне кажется застывшим и неизменным с давних времен.

Но это только первое впечатление. Когда оглядишься по сторонам, видишь, что Луна перестала быть безмолвной пустыней: на ней появился человек.

Мы стояли на небольшой посадочной площадке в нескольких километрах от входа в подземный город. Недалеко от нас направили в небо свои ажурные конструкции эстакады для запуска ракетопланов на Землю. В мягком, точно ковер, буром песке, покрывавшем площадку вокруг, были видны многочисленные отпечатки скафандровых башмаков. Вдалеке делая длинные прыжки, пробежала небольшая группа людей, одетых в защитные скафандры, точно такие же, какие выдали нам перед выходом из ракетоплана.

— Наверное, селенологи, — кивнула в их сторону Елена Николаевна. Она была здесь тоже впервые и оглядывалась по сторонам с не меньшим любопытством, чем я.

— Кто? — не понял я.

— Здешние геологи. Они в отличие от геологов Земли именуют себя не иначе, как селенологами.

Весть о нашем прибытии быстро проникла в подземный город, и не успели мы еще вдоволь налюбоваться лунными пейзажами, как нас окружили наши старые знакомые — трое студентов мельбурнского института, которые должны были помочь нам подготовить полет на Венеру, Челита, работавшая здесь с группой Конта, наконец сам Конт и муж Елены Николаевны — Ярослав Павлович. Они приветствовали нас «по-лунному» — похлопыванием по плечу, так как скафандры мешали объятиям и рукопожатиям. Правда, Елена Николаевна все-таки умудрилась обнять Ярослава Павловича, хотя и довольно неуклюже.

В наушниках своего радиотелефона я слышал восклицания, короткие вопросы и ответы, которые заглушил громкий голос Ярослава Павловича:

— Пойдемте в город. Вам надо отдохнуть после дороги.

Я сделал первый робкий шаг по Луне, потом еще и еще. Ощущение необычной легкости было так приятно, что я не удержался от соблазна и, сильно оттолкнувшись ногами, подпрыгнул вверх. Видели ли вы в цирке гимнастов, которые из-под купола прыгают вниз на сетку? Мой прыжок вверх напоминал полеты этих гимнастов, с той только разницей, что, не рассчитав толчка, я взлетел высоко и неуклюже перевернулся в воздухе. Если бы дело происходило «а Земле, то я неминуемо сильно разбился бы. Однако на Луне, которая притягивала все тела с силой в шесть раз меньшей, чем Земля, все обошлось благополучно. Я почувствовал только слабый удар и сразу поднялся на ноги. Оказывается, для того, чтобы научиться так ловко передвигаться прыжками, как это делали лунные старожилы, нужна была некоторая тренировка.

Вход в город находился у подножья большой каменной глыбы. Мы спустились по лестнице и очутились перед металлической дверью. Ярослав Павлович нажал кнопку, и дверь автоматически открылась в ярко освещенную камеру. Входная дверь медленно закрылась за нами.

Мы стояли в камере и ждали, когда она наполнится воздухом. Слышался характерный звук работающих насосов: в камеру по трубам подавался воздух. Перед нами автоматически распахнулась вторая дверь внутрь пещеры. Мы прошли в большой, ярко освещенный зал, очень напоминавший по своей отделке вестибюль метро. В глубине зала, как и в настоящем метро, виднелось несколько двигающихся вверх и вниз лестниц-эскалаторов. Они спустили нас еще глубже в лунные недра.

Затем мы прошли еще одну герметическую дверь, и перед нами открылся целый подземный город с такими же улицами и домами, какие строили на Земле. На крышах домов были установлены электролампы, заливающие все вокруг ровным дневным светом. Вдоль улиц тянулись ряды деревьев, на клумбах пестрели цветы.

Так вот каков этот подземный город! Когда видишь все это на телевизионном экране, то невольно воспринимаешь как научно-фантастический фильм.

— Мне кажется, что я попал в мир волшебной сказки, — сказал я.

— Эта пещера тянется на несколько километров, — сообщил Ярослав Павлович. — От нее во все стороны ответвляются длинные узкие коридоры, охватывающие единой системой очень большой район. Пещера имеет много входов, подобных тому, через который прошли мы.

У входа в город находилось большое здание — городская раздевалка. Мы оставили в ней свои скафандры и пошли по улицам этого необыкновенного города. Они были довольно оживленными. Некоторые прохожие, видимо торопясь куда-то, передвигались прыжками. Другие шли почти так, как на Земле, только шагали легче и чуть пошире. Но мы еще не научились ходить так плавно, и нет-нет кто-нибудь из нас вдруг подпрыгивал и вырывался вперед метров на пять. Это выглядело довольно смешно и вызывало общий хохот.

Чаще всех прыгал Виктор Платонов, вероятно, из-за своих длинных ног, а может быть, потому, что не мог сдержать своей радости: рядом была Челита, и он, как все влюбленные, был в том восторженном состоянии, когда просто невозможно не делать глупостей.

— У вас здесь легко ставить рекорды, — сказал Платонов после очередного прыжка.

— Ну, нет, у нас совсем другие спортивные нормы, — возразил Ярослав Павлович. — Я познакомлю вас с нашим чемпионом по прыжкам в длину. Его последний рекорд — пятьдесят один метр шесть сантиметров.

Легкий, теплый ветерок дул нам навстречу: это работали мощные насосные станции, обогащавшие воздух кислородом.

Вдоль улицы тянулась аллея фруктовых деревьев. На них висели спелые плоды. С ветки на ветку перепрыгивали пестро окрашенные птицы, привезенные сюда с Земли.

— Откуда здесь вода? — спросил я у Ярослава Павловича, когда мы проходили мимо озера, в котором плавала большая утиная семья.

— Это подпочвенные лунные воды. Они обнаружены нашими селенологами на больших глубинах. В недрах Луны всегда тепло, и вода не замерзает.

Позади нас послышался веселый смех. Мы обернулись. Виктор и Челита прыгали вверх, срывали спелые яблоки и передавали их Конту.

— Джемс! — крикнул Ярослав Павлович. — Зачем вы разрешили им рвать яблоки?

— А что такое?

— Забыли Федора Николаевича?

— Ярослав, ради старой дружбы не выдавайте меня! — засмеялся Джемс Конт.

— Ваш праправнук Федор Николаевич ведает на Луне питанием, — объяснил мне Ярослав Павлович. — Сейчас он готовит вам пышную встречу и строго-настрого предупредил, чтобы мы не перебивали гостям аппетит. А вот и наша гостиница. — Он показал на четырехэтажный дом.

В вестибюле на первом этаже Джемс Конт подошел к большому стеклянному щиту и повернул выключатель.

— Выбирайте номера! — сказал он, указывая на светящийся план этажей гостиницы, где красным светом горели клеточки свободных номеров.

Наша группа разместилась на третьем этаже. Вскоре все собрались в небольшом зале. Посредине стоял длинный стол, уставленный всевозможными яствами. Около него хлопотал высокий, хорошо сложенный, стройный мужчина средних лет в легком светлом костюме.

Это и был мой праправнук Федор Николаевич. Видимо узнав меня по фотографиям, он подошел ко мне и шутливо представился:

— Потомок славного рода Хромовых, ваш праправнук.

За столам он распоряжался так же властно, как Елена Николаевна у себя в лаборатории, и все, не возражая, подчинялись ему. Быстрый, внимательный, он успевал и оживленно вести беседу и угощать.

— Как у вас с продуктами? — спросил я. — Получаете с Земли?

— Лишь частично. У нас работают две фабрики синтетических продуктов, которые обеспечивают нас хлебом, сахаром, крахмалом, маслом. Кроме того, в подземном городе давно заведено свое большое хозяйство. Мы разводим птицу, кое-какой скот, рыбу. Есть сады, огороды. Но, конечно, проблема питания на Луне еще не разрешена. Нужна атмосфера.

— А я, признаться, думал, что здесь, на Луне, люди питаются космическими пилюлями вроде тех, которые нам дали с собой на Венеру.

— Нет, такие таблетки хороши только при дальних межпланетных перелетах. Они не портятся и занимают совсем мало места. Но долгое время, ими питаться нельзя. Они, во-первых, не удовлетворяют всех потребностей организма, а главное — они не загружают полностью наш желудок, что может привести к его сужению, а в конце концов и к атрофии. Это, в свою очередь, отразится на других органах, вызовет в них изменения. Одним словом, гармония организма, его пропорции будут нарушены.

— Значит, вы считаете, Федор Николаевич, что люди всегда будут добывать себе пищу, используя естественные ресурсы — возделывая поля и откармливая животных?

— Пока мы еще очень слабо используем то, что щедро дает нам природа. Мы еще далеко не исчерпали ее возможностей. Поэтому вопрос об искусственном питании не стоит у нас так уж остро. Но я не могу предсказать, что будет через сотни тысяч лет. Я допускаю, что наши потомки найдут настолько совершенные способы изготовления искусственных продуктов, что они будут иметь абсолютно все достоинства естественных: их питательные свойства, вкус, аромат, — а может быть, и превзойдут их.

За разговором время шло незаметно, и вдруг я с удивлением обнаружил, что за окном стало темнеть.

— Здесь нарочно меняют искусственное освещение в течение суток, чтобы люди чувствовали себя примерно так же, как на Земле, — объяснил Ярослав Павлович.

Мы пробыли на Луне около недели, тщательно готовясь к долгому путешествию.

На третий день вечером к нам в номер пришел Виктор, один, без Челиты. Он сидел долго, рассеянно болтал о разных пустяках и не уходил. Я чувствовал, что он пришел неспроста. И правда. Уже прощаясь с нами, он вдруг сказал, глядя в пол:

— Елена Николаевна, я… то есть мы… я и Челита, решили пожениться.

— Я догадывалась об этом. Вот вернемся…

— Нет, вы не поняли, — перебил ее Виктор. — Мы хотим сейчас.

— Сейчас? Да-а… Ну что же, в таких случаях отговаривать бесполезно. Когда свадьба?

— Завтра.

Елена Николаевна встала, обняла Виктора и поцеловала в лоб.

— Идите готовьтесь. А я скажу Федору. Свадьбу справим не хуже, чем на Земле.

За свадебным столом было немноголюдно, но весело и шумно. Ярослав Павлович сказал Челите:

— Только не берите примера с моей жены. Это совершенно бессердечная женщина. Живу здесь скоро год, сколько раз в гости звал — не ехала. А ради своего микросолнца вмиг собралась не то что на Луну, а прямо на Венеру. Ну, не обидно ли мне как любящему мужу?

— И моя не лучше, — пожаловался Федор Николаевич. — Тоже ни разу не навестила.

Челита весело отвечала на шутки, а Виктор сидел торжественный и смущенный.

…Наступил день отъезда. У нашего ракетоплана собралась большая толпа провожающих. Челита и Виктор стояли в стороне, взявшись за руки и молча глядя друг на друга сквозь шлемы скафандров. Мы понимали, как больно им было сейчас расставаться.

Эрилик Дарычан тронул Елену Николаевну за плечо:

— Пора.

— Хорошо.

Но никто не решался окликнуть Виктора. Тогда Эрилик поднялся в ракетоплан, и я услышал в наушниках шлема настойчивые призывные гудки.

10. НА ВЕНЕРЕ

— Вот это забрались! — воскликнул Чжу Фанши, когда Венера повисла перед нами огромным шаром, заслонив половину угольно-черного неба. — Да, это не на Луну лететь!

Действительно, если перелет на Луну длился всего лишь двое суток, то расстояние до Венеры мы преодолели только за сорок дней пути.

В полете делать особенно было нечего, и каждый занимался чем хотел. Чжу Фанши всю дорогу возился с киноаппаратом, приделывая к нему какое-то приспособление. Виктор Платонов большей частью сидел у себя на койке, и, проходя мимо, я видел, что он все что-то пишет в большую серую тетрадь. Он грустил, был молчалив и еще больше щурил глаза, как будто не желая открывать нам свои сокровенные переживания. Елена Николаевна тоже что-то загрустила.

— Что с вами, Елена Николаевна? — спросил я ее.

— Заскучала немного. Не виделась с Ярославом несколько месяцев и как будто уж и привыкла. А повидалась — и так мало показалось одной недели.

Я воспользовался свободным временем и изучал литературу о Венере.

Известные формы жизни на Земле настолько разнообразны, настолько хорошо приспособлены к самым суровым условиям, в которых, казалось бы, ничто не может существовать, что люди невольно предполагали, что и другие планеты могут быть обитаемы. И они оказались правы. Теперь всем ясно, что живая природа — это неотъемлемое звено в стройной цепи материального единства вселенной, а наша крошечная с астрономической точки зрения Земля совсем не является каким-то чудесным исключением в бесконечно больших просторах мироздания и даже среди планет солнечной системы.

Загадочная Венера, как стыдливая восточная красавица паранджой, скрыта от любопытных взоров плотным слоем облаков. На протяжении веков никто из людей не видел, что происходит на ее поверхности, и вопрос: «Есть ли жизнь на Венере?» — вызывал немало споров. Одни данные говорили за то, что там могла возникнуть жизнь, другие свидетельствовали против этого.

Венера на сорок миллионов километров ближе к Солнцу, чем Земля, и поэтому получает почти вдвое больше тепла и света. Лучи солнца испаряют с ее поверхности огромное количество влаги. Густой слой облаков служит как бы естественным щитом, предохраняющим планету от испепеляющих лучей солнца. Поэтому температура на поверхности Венеры ниже, чем можно было ожидать, но все же здесь довольно жарко. Температура днем в умеренном поясе доходит до плюс 60–70 градусов. Ночью же падает до минус 15 градусов.

Такие резкие скачки объясняются тем, что Венера вращается вокруг своей оси значительно медленнее, чем Земля, и ее сутки длятся почти шесть недель.

Естественно, что за долгий трехнедельный день поверхность Венеры сильно накаляется, а за столь же долгую ночь резко остывает. Можно сказать, что в течение одних суток на Венере происходит смена всех времен года. Ночь — холодная снежная зима, утро — весна с обильными густыми туманами, день — знойное, душное лето, вечер — дождливая сумрачная осень. Кроме того, существует еще смена времен года, обусловленная вращением планеты вокруг Солнца. Вот почему климат на Венере очень своеобразный и меняется по сложному закону. Днем здесь может быть и жарко и прохладно в зависимости от того, как расположена планета относительно Солнца.

Само собою разумеется, что подобный климат неблагоприятен для жизни.

Сильно отличается от земной и атмосфера Венеры. Она бедна кислородом, содержит огромное количество углекислого газа — в пятьсот раз больше, чем атмосфера Земли. В атмосфере Венеры из-за плотного слоя облаков ученые долгое время не могли обнаружить озонового слоя. Такой слой существует в нашей атмосфере на высоте двадцати — двадцати пяти километров и состоит из молекул озона значительной концентрации. Этот слой, словно непроницаемая броня, предохраняет все живое на Земле от губительного действия ультрафиолетовых лучей солнца, почти полностью поглощая их. В конце концов с помощью засылаемых на Венеру ракет ученые обнаружили в ее атмосфере слой спасительного озона на высоте десяти-пятнадцати километров.

Первая научная экспедиция привезла с собой радостную весть: жизнь на Венере существует. Там есть своя флора и своя фауна. Они совсем не похожи на земные, что обусловлено своеобразными условиями их существования.

Большая часть поверхности Венеры покрыта водой. Материки там значительно меньше земных — скорее, это отдельные острова или архипелаги, разбросанные по бескрайному океану Венеры.

Растительный мир на суше скуден, однообразен, но в водной среде он достиг значительного развития и разнообразия форм. Меня поразила та изобретательность, с которой венерианские растения приспособились к кислородному голоданию. Они научились дышать углекислым газом. Кислород, добытый в результате фотосинтеза из углекислого газа, они не полностью выделяют в воздух, как земные растения, а частично сохраняют внутри себя. Ночью растения дышат тем кислородом, который они успели накопить при солнечном свете. У них есть свои хранилища кислорода. Одни накапливают его в специальных мешочках у основания листа, другие прячут свой кислород под землей в корневой системе, третьи — внутри тела в широких межклетниках, четвертые ведут паразитический образ жизни и тонкими щупальцами-присосками прирастают к кислородным мешочкам других растений и пользуются их запасами. Когда растения гибнут, мешочки лопаются и кислород уходит в воздух. Этот процесс образования свободного кислорода в атмосфере Венеры идет непрерывно. Растения можно сравнить с гигантской фабрикой переработки углекислого газа в кислород.

Но еще больше поразила меня фауна Венеры. В теплом океане, у изрезанных берегов или на мелких отмелях, где вода тонким теплым слоем покрывает песчаное дно, обитает большинство животных Венеры. Лишь немногие из них живут на суше. Ученых, естественно, заинтересовало: как они могут существовать при таком недостатке кислорода? Растениям помогла их способность к фотосинтезу. А как же животные? Где они добывают дополнительное количество кислорода, необходимое им для нормальной жизнедеятельности?

После долгих наблюдений и поисков, ученые открыли удивительную вещь: животные Венеры, так же как и растения, способны к фотосинтезу! У них, помимо красной, есть зеленая подкожная система кровообращения. В ней из вдыхаемого животными углекислого газа образуется свободный кислород, поступающий затем в красную кровяную систему. Животные Венеры дышат часто-часто, словно после утомительного долгого бега.

Ничего подобного не существует на Земле. Может быть, очень давно, в далекие геологические периоды, когда на Земле тоже ощущался недостаток кислорода, и имело место что-либо подобное. Но земная атмосфера быстро (в астрономических масштабах времени) обогатилась кислородом в результате жизнедеятельности растений. А на Венере этот процесс чрезвычайно замедлен. Поэтому здесь животный мир мог развиться до высоких форм, только сохранив эту замечательную способность к фотосинтезу.

Таким образом, на Венере граница между растительными и животными организмами гораздо менее резка, и иногда ученые вообще не могли определить, что перед ними — животное или растение.

Интересный, своеобразный живой мир Венеры был еще очень мало исследован. Изучение его задерживалось из-за большой отдаленности Венеры от Земли: каждая экспедиция требовала огромных затрат человеческого труда и длительной подготовки. Нам просто повезло, что мы летели туда.

Наступили решающие дни нашего перелета — предстояла посадка на вторую планету солнечной системы. Следом за нашей, как мы ее называли, легковой ракетой летела вторая — грузовая ракета, управляемая с помощью автоматов.

Дарычан регулярно поддерживал связь с биологической экспедицией, находившейся уже несколько месяцев на Венере. В состав ее входило всего четыре человека: руководитель экспедиции зоолог Анри Ламель, ботаник Иржи Гапек, пилот Леон Шаумян и геолог Станислав Анифер, выполнявший также обязанности второго пилота. По особому распоряжению президиума Всемирной академии наук группа Анри Ламеля должна была помочь нам в опыте с микросолнцем.

Уже чувствовалось притяжение планеты. Обе наши ракеты неслись вокруг Венеры, постепенно сбавляя скорость. По приказу Эрилика Дарычана мы заняли свои места в креслах.

— Шаумян! Шаумян! — непрерывно повторял Эрилик в микрофон. — Дайте ваш пеленг! Дайте ваш пеленг!

Посадка продолжалась больше трех часов. Достаточно было ошибиться на один градус, чтобы отклониться от выбранного места на сто километров. Эрилик по радио направил полет грузовой ракеты по определенной орбите и резко сбавил высоту. Затем он включил носовые реактивные двигатели, которые, уменьшив скорость нашей ракеты, предохранили ее от перегрева. Могучие крылья нашего ракетоплана врезались в атмосферу Венеры и значительно облегчили посадку.

Вскоре мы пробили слой высоких облаков и, прильнув к иллюминаторам, увидели бескрайный океан, покрывавший поверхность Венеры. Кое-где на водной поверхности выделялись желтовато-красные пятна — острова. Далеко впереди, у самого горизонта, показался большой, остров. Ракетоплан летел уже совсем низко. На острове можно было разглядеть большую, ровную, как степь, площадку. Где-то там и стояли радиомаяки Анри Ламеля, на которые нас вывели приборы-автоматы.

Небольшой толчок, ракетоплан подпрыгивает, снова толчок, и мы уже не летим, а быстро катимся по поверхности Венеры. Дарычан с помощью носовых реактивных двигателей быстро останавливает ракетоплан.

— Все! С благополучным прибытием! Венера!

Мы повскакивали со своих мест, бросились к иллюминаторам и увидели перед собой красноватую поверхность планеты. Вдали тянулась цепочка гор. Небо заволокло тучами. По наружным стеклам иллюминаторов небольшие капли дождя прочеркивали косые полосы.

— Наружу! Наружу!

Надеть мягкие легкие скафандры, пройти через тамбур с двойными дверями и спрыгнуть с последней ступеньки приставного трапа на мягкую землю было делом нескольких минут.

Я не удержался, поднял из-под ног небольшой кусок глины, растер его ладонями и стал рассматривать. Крупицы почвы были здесь совсем такие же, как и на нашей родной планете.

— Вот она, плоть вселенной, всюду одинакова, — сказал Чжу Фанши, заглядывая мне через плечо.

— А трава, смотрите, какая трава! — воскликнула Елена Николаевна. Она сорвала пучок сочной оранжевой травы и выдавила из нее несколько капель тягучей жидкости.

К нашему ракетоплану приблизилось четыре орнитоптера — группа Анри Ламеля. У дверей ракетоплана состоялась бурная встреча, как было прежде у зимовщиков, когда к ним после долгой полярной ночи прилетали друзья с Большой земли.

— Подождите! — воскликнул Дарычан, вырываясь из объятий Анри Ламеля и с трудом переводя дух. — Еще не все! Надо посадить грузовую ракету!

Эрилик, Суори, Анифер и Шаумян, пилоты обеих экспедиций, вернулись в нашу ракету к пульту управления. Остальные пошли к ракетоплану Анри Ламеля, стоявшему на ровной площадке, километрах в двух от нас.

— Здесь всегда так сумрачно? — спросил Чжу Фанши.

— Нет. Близится долгая снежная ночь. Поэтому и пасмурно, — ответил Ламель. — А днем здесь довольно много света, но, правда, он не такой яркий, как на Земле. Облака, постоянные облака.

— А почему там клубится дым? — показал я на горный хребет.

— Действующий вулкан. Здесь их довольно много. Насыщают атмосферу углекислым газом. Не будь их, мы с вами могли бы здесь жить без скафандров.

Справа за холмом показалось озеро, окруженное невысоким бурым кустарником. Неподалеку от озера каждые десять секунд взмывала к небу высокая водяная струя — гейзер.

— В этом озере я наловил прекрасных съедобных рыб, — сказал Анри Ламель. — Небось космические пилюли вам порядком надоели? Сейчас устроим пир. Вам повезло: сегодня готовлю я.

Низко над вами пролетела огромная неуклюжая птица темно-зеленого цвета с ярко-красными, как у тритона, пятнами на животе. У нее были изломанные, как у летучей мыши, угловатые крылья и длинный пеликаний, клюв. Следом за ней пролетела вторая, потом третья. Словно сговорившись, они медленно летали вокруг нас, постепенно суживая круги.

— Летающие ящеры, — поморщился Анри Ламель. — Неприятные существа.

— А главное, глупые до чрезвычайности, — добавил Гапек. — Нападают без всякого разбора на любых животных, даже на тех, которые заведомо сильнее их. У, кровопийцы неуклюжие! Вот я вас!

Он выхватил из кобуры, висевшей у него на поясе, небольшой ультразвуковой пистолет, направил его на ближайшего ящера, и тот камнем рухнул вниз. Два других ящера шарахнулись в сторону и взмыли вверх.

Виктор Платонов бросился к упавшему хищнику. Мы поспешили за ним. Нам, новичкам, не терпелось осмотреть этого первого встреченного вами обитателя Венеры.

— Осторожнее! — предупредил нас Ламель. — У них ядовитые зубы.

Вблизи ящер выглядел еще отвратительнее. Тонкая голая шея, огромный зубастый клюв, темно-зеленая, без перьев, кожа, покрытая длинными густыми ворсинками, жадные восьмипалые перепончатые лапы с острыми когтями на пальцах, длинный, как у змеи, хвост — все это не вязалось с нашими привычными представлениями о птицах. Особенно неприятное впечатление производили ярко-красные пятна, разбросанные по тем местам его тела, где не было шерсти.

— Почему он темно-зеленый?

— Это просвечивает зеленая система кровообращения. Под кожей у венерианских животных располагается вещество, близкое к хлорофиллу. Когда животное вдыхает легкими воздух, кислород поступает в красную систему кровообращения, а углекислый газ — в зеленую. Под действием света углекислый газ в зеленой системе расщепляется на углерод и кислород. Это дополнительное количество кислорода поступает затем в красную кровь, обеспечивая животному нормальные условия жизнедеятельности.

С гримасой отвращения Виктор Платонов бросил ящера на землю.

Мы поднялись на невысокий холм и за ним увидели большой серебристый ракетоплан — корабль экспедиции Анри Ламеля. Он стоял на таком же ровном месте, как и наш. Рядом с ракетопланом отливал серебром огромный матовый купол из тонкой, но очень прочной пленки. Это был дом экспедиции биологов. Высота купола в средней части достигала семи метров. Общая площадь, накрытая куполом, была более ста пятидесяти квадратных метров. Внутрь купола непрерывно подавался кислород, и там создавалась привычная для человека атмосфера. В этот большой дом можно было прийти после работы, снять надоевший скафандр и прекрасно отдохнуть.

Под куполом было сделано из той же матовой пленки несколько стен, отделявших одно помещение от другого. Здесь были и лаборатории, и склады для коллекций, и жилые комнаты, и другие помещения. В сложенном виде дом-купол умещался в литровой банке, ничтожно мало весил и был очень удобен для перевозки в ракетоплане. Внутри купола воздух имел небольшое избыточное давление по отношению к атмосфере Венеры и все время надувал его, как оболочку шара.

Мы вошли в дом и сняли скафандры. Анри Ламель провел нас на кухню. Там рядом с высокочастотной электроплитой лежали накрытые пленкой-холодильником большие странные рыбы.

— Подождем здесь немного, — сказал Ламель, переговорив с Дарычаном по радиотелефону. — Минут через тридцать они посадят грузовую ракету. К их приходу уха должна быть готова. Помогите мне чистить рыбу.

— Ну и рыба! — удивился Чжу Фанши, разглядывая улов.

Рыбы имели столь необычный вид, что трудно было поверить, что это живые существа, а не порождения болезненной фантазии. Бросались в глаза неестественно большие головы с торчащей из-под них в несколько слоев бахромой жабр. Казалось, будто это не рыбы, а только одни плавающие головы, к которым просто так, ради забавы, неуклюже прилеплены плавники и хвост.

— Что вы в них будете есть, Анри? — насмешливо спросила Ламеля Елена Николаевна. — Неужели вы так любите обгладывать жареные рыбьи головы?

— Если бы вас заставили жить в такой газированной воде, вы бы отрастили себе не такие жабры. Они приспособились к среде, а жабры у рыбы не где-нибудь, а в голове, через них надо прогонять воду, чтобы добыть кислород, которого здесь мало. Поэтому и рот большой и голова большая, а туловище маленькое.

— После вашего объяснения, Анри, туловища у рыб стали как будто больше! — вставил насмешливо Виктор Платонов.

— Гапек, — обратился к ботанику Анри Ламель, — накопайте картофеля. У нас весь вышел.

— У вас и картошка есть? — поразились мы.

— Все есть. Даже укроп, — улыбнулся Ламель. — Хотите свежей картошки с укропом? Сейчас Гапек пойдет накопает.

— И мы пойдем! — воскликнули в один голос Елена Николаевна, Чжу Фанши и я.

— Идемте, — сказал Гапек, — только держитесь поближе ко мне. Здесь всякое бывает.

Гапек повел нас в сторону леса. Он стоял невдалеке желто-бурым массивом и, казалось, состоял не из деревьев, а из странных гигантских цветов. С любопытством разглядывая все вокруг, мы вошли в заросли. Здесь было сумрачно и душно. Температура воздуха была не меньше сорока градусов.

Сквозь темную завесу листьев лишь кое-где небольшими серыми просветами проглядывало небо. Но внизу было довольно просторно. Мелкая поросль попадалась редко. Листья на деревьях росли уже метрах в полутора от земли. Мясистые, глубоко изрезанные и такие громадные, что в них свободно можно было бы завернуть лошадь, они тянулись прямо от ствола и, закругляясь, образовывали полусвод. Казалось, что находишься в старорусском храме с толстыми колоннами — столбами и низкими сводами. Листья лениво, как опахала, покачивались под легким ветерком. Стволы деревьев были толстые, но не одеревеневшие, а упругие, сочные, насыщенные влагой. Я ткнул кулаком в могучий, в два обхвата, ствол — на нем мелкими капельками проступил темный сок.

Под ногами было много сухой древесины. Она была легкой, как высушенная морская губка. Мы вышли на большую поляну, покрытую сплошным ковром жирной пестрой травы, глухо, лопавшейся под ногами. Посредине рос красноватый кустарник с мелкими листьями, ответвляющимися от ствола попарно.

— Запомните это растение, — сказал нам Гапек. — Мы только в шутку называем его картофелем, потому что он имеет съедобные клубни. На вкус они, конечно, мало напоминают картофель. Они мучнистые и солоноватые. На лесных полянах растет очень много таких кустов.

Он вынул из-за пояса небольшую широкую лопатку и, отойдя от куста метра на два, начал копать землю. Вскоре показались клубни — три штуки. Они были большие и имели неправильную форму: один был загнутый, как серп, другой — с шишкообразными наростами, а третий — двойной.

— Ничего, — сказал Гапек, — все они съедобны. Вот так и надо их искать.

Мы разбрелись вдоль опушки леса и стали выкапывать клубни. Мне попадались клубни причудливой формы. Я набрал их уже полсумки, как вдруг в наушниках моего шлема раздался испуганный крик Чжу Фанши:

— Помогите! Помогите!

Все тотчас бросились к нему. Рядом, на опушке леса, происходила ожесточенная борьба: Чжу Фанши, держа в левой руке лопату, наотмашь рубил обвивавшие его белые щупальца какого-то существа. Правая рука Чжу с ультразвуковым пистолетом была опутана щупальцами. Щупальца, извиваясь, мелькали в воздухе и сжимали все его туловище плотными кольцами. Одно кольцо уже захлестнуло ему горло. Мы не могли пустить в ход пистолеты и, выхватив ножи, бросились к нему на выручку. Вскоре на земле лежало десятка два подергивавшихся в конвульсиях отвратительных отростков. Чжу Фанши, взволнованный, с трудом встал на ноги. К счастью, он отделался лишь синяками.

— Что это такое? — спросил он у Гапека, прядя в себя.

— Не знаю, я сам впервые вижу это чудовище, — ответил тот. — Сейчас исследуем.

Странное существо имело корни, уходившие в землю, и напоминало растение. Но вдруг на наших глазах оно стало быстро выдергивать из земли свои корни и свертываться в тугой клубок. Из обрубленных концов его щупалец капля за каплей сочилась зеленоватая жидкость. «Растение» вытащило из земли последние корни и, отталкиваясь ими, покатилось прочь. Пришлось остановить его с помощью ультразвукового пистолета. Гапек разрезал его пополам. Внутри ствола оказался желудок, а в нем белели чьи-то крупные кости. Видимо, не так давно это «растение» кем-то плотно позавтракало.

Пока мы собирали выкопанные клубни, Чжу Фанши пристально рассматривал останки неожиданно напавшего на него живого существа. Потом сфотографировал его и присоединился к нам.

На обратном пути Гапек нарвал зеленовато-желтой травы.

— Это здешний «укроп», — сказал он, показывая нам острые былинки, — неплохая приправа к картофелю.

Мы вернулись домой. Анри Ламель с нетерпением ожидал нас. В большой кастрюле кипела вода. Когда вернулись наши пилоты, уха уже ждала их.

Ламель бросил в кастрюлю щепотку белого порошка — анализатора яда. Уха не изменила цвета, и Ламель объявил:

— Можно есть. Прошу всех к столу.

То ли после космических пилюль, то ли из-за необычности обстановки, но мне показалось, что я никогда еще не ел такой отличной ухи.

«Старожилы», как величали себя наши новые друзья, наперебой ухаживали за нами, как за самыми дорогими гостями. Больше всех шумел и суетился маленький юркий Иржи Гапек.

— Да уймись ты, непоседа, — останавливал его медлительный, неразговорчивый Анифер.

Красавец Шаумян, высокий, широкоплечий атлет с горячими черными глазами, покрывая все голоса, гудел могучим густым басом. Он очень беспокоился, что мы не наелись, и все порывался приготовить нам какое-то вкусное блюдо из консервов.

— Мне надо всего пять минут, и пальчики оближете, — настаивал он, выразительно жестикулируя. — Анри, почему ты молчишь? Ты же тут главный хозяин. Не стыдно тебе будет, если твои гости встанут из-за стола голодными?

— Скажи лучше, тебе просто не терпится похвастаться своим кулинарным талантом, — возразил ему Ламель, насмешливо улыбаясь веселыми светло-карими глазами, и пояснил нам: — Леон у нас считается лучшим поваром. Если вы хотите завоевать его расположение, то почаще хвалите блюда, которые он готовит, и браните те, которые готовят другие.

На следующий день мы обсудили план дальнейших работ. Собственно, понятие «день» на Венере относительно, потому что к тому времени, когда мы проснулись, здесь не посветлело, а, наоборот, стало еще сумрачнее.

— Надо спешить, — сказал Анри Ламель. — Через триста шестьдесят восемь часов совсем стемнеет, наступит холодная ночь, тогда условия работы значительно осложнятся.

Мы все вместе перелетели к нашей грузовой ракете. Предстояло разобрать ее, вынуть грузы и начать сборку управляющих установок.

Через три дня мы приступили непосредственно к монтажу управляющих установок.

Заметно темнело. Та часть Венеры, где находился остров, погружалась в тень. Стаи летающих ящеров проносились высоко над нами на запад, туда, где низко над горизонтом просвечивал сквозь облака тусклый диск заходящего солнца.

— Потянулись к теплу, — сказал Шаумян, задумчиво глядя вслед стае. — Сейчас у нас в Армении тоже тепло. Весна. Наверное, уже персики цветут…

— Э-э, Леон! Забыл уговор? Сегодня ты будешь за это вне очереди готовить обед.

— Чем же он провинился? — не понял я.

— О! Это самая опасная болезнь астронавтов! — объяснил Анри Ламель. — Диагноз — ностальгия, тоска по родине. Ничего, приготовление одного обеда вне очереди — лучшее лекарство от этого заболевания.

Не переставая, моросил мелкий дождь. Такой же, какой идет у нас на Земле осенью. Наши легкие непромокаемые скафандры оказались незаменимыми для работы в таких условиях.

— Ну что же, Леон, — обратился Анри Ламель к Шаумяну в конце рабочего дня, — идите на охоту. Надо достать к обеду какой-нибудь дичи.

— Возьмите и меня с собой, — попросил я Шаумяна.

— С удовольствием. Пойдемте к орнитоптерам.

Мы полетели на берег океана. От берега, окруженного высокими совершенно отвесными скалами, уходила вдаль неширокая песчаная отмель. По ней расхаживали водоплавающие птицы-ящеры, копаясь длинными клювами в песке в поисках пищи.

Я показал на них Шаумяну.

— Несъедобны, — махнул он пренебрежительно рукой. — Смотрите-ка!

Он указывал вдаль, где спокойная гладь вспенилась белым пятном. Там, на небольшой глубине, происходила ожесточенная борьба. По-видимому, какие-то хищные животные напали на стаю рыб. Белое пенистое пятно быстро приближалось к песчаной косе — рыбы спасались бегством.

— Нам обеспечен прекрасный обед! — радостно воскликнул Шаумян. — Летим к косе.

Пенистое пятно приблизилось к отмели, и на песок одна за другой стали выбрасываться длинные, словно змеи, рыбы. Позади них из воды высовывались жадные, унизанные частыми зубами, разинутые пасти каких-то подводных хищников. Вскоре на песчаную косу выбросилась целая стая змей-рыб.

— Скорее! — торопил меня Шаумян, приземляясь на песок.

На песке рыбы-змеи были беспомощны. Сжимаясь в кольца, они судорожными толчками передвигались от одного берега косы к другому, чтобы уйти от своих преследователей. Им помогали только длинные окостеневшие плавники, расположенные у самой головы. Рыбы передвигались на них, точно да двух ногах, покачиваясь с боку на бок и помогая себе резкими движениями хвоста.

Я выхватил ультразвуковой пистолет, но Шаумян остановил меня.

— Пистолет не поможет! Их кожа отражает ультразвук. Надо бить ножами!

Бросаясь вправо и влево, Шаумян быстро уложил одну за другой нескольких рыб. Я помогал ему. Когда вся стая переползла через косу и скрылась в воде, у нас оказалось около дюжины этих полуметровых рыб.

…Сборка мачт для управляющих установок шла своим чередом. Одну из лих мы установили на высоком каменном утесе, который возвышался над всем островом у берега океана, а две другие — на мелких островах, удаленных примерно на сто километров от нашего острова. Особенно много времени занимала переброска длинных балок на далекие острова. Орнитоптеры заменили нам подъемные краны. Мы подлетали к разобранной грузовой ракете и, зацепив тросом очередную балку, дружно взмывали вверх. Особенно тяжелые балки мы поднимали с помощью шести орнитоптеров. Тогда поднятая на воздух балка напоминала какое-то странное насекомое с двенадцатью сверкающими крыльями.

Анри Ламель, Леон Шаумян и Виктор Платонов были нашими лучшими монтажниками-высотниками. Они работали на головокружительной высоте, собирая подвозимые детали. Работа была трудной и утомительной, несмотря на то, что при разработке конструкций отдельных деталей и управляющих установок в целом инженеры старались предусмотреть все возможное для облегчения сборки.

Работа осложнялась наступившей непогодой. Шли непрерывные осенние дожди. Близилась продолжительная ночь, а с нею и зима. Заметно холодало. Над теплой водой океана поднимался туман. Почву развезло от дождей, и грязь чавкала и хлюпала при каждом шаге, засасывая ноги по щиколотку.

Мы возвращались домой изнуренные, сбрасывали грязные скафандры и башмаки в сушильный шкаф, а сами, заставив себя почти насильно проглотить что-нибудь из съестного, падали от усталости и мгновенно засыпали.

На океане свирепствовали штормы я ураганы. Однажды порывом ветра с мачты управляющей установки сорвало Ламеля. Он уцелел только потому, что был прикреплен к балке. При падении он сильно ударился о мачту и повредил руку. Это был первый сигнал о необходимости временного прекращения работ. Лечением Ламеля занялась Суори Дарычан. Она была по профессии медик, а искусством вождение ракетоплана овладела позднее, когда вышла замуж за Эрилика.

В тот день, когда произошло несчастье с Ламелем, на океане разыгрался невиданной силы шторм. Таких я не видел на Земле. Облака стали свинцово-серыми. Их прорезали огромные цветные полосы света. Казалось, что облака насыщены электричеством, которое не может найти себе выхода. Небо пересекали молнии, сопровождавшиеся оглушительными громовыми раскатами. Гигантские волны, словно озверевшие чудовища, сотрясали остров. Хлопья белой пены, обрывки крупных морских водорослей, трупы рыб и морских животных покрывали весь берег. Все живое попряталось от шторма. Растения, изгибаясь под напором ветра, боролись со стихией.

Океан злобствовал трое суток. Потом шторм утих. От непривычной тишины вначале ломило в ушах.

Мы снова вышли из нашего дома.

Детали грузовой ракеты, которые мы предусмотрительно закрыли прочной водонепроницаемой пленкой, не пострадали. Только кое-где большие валуны, которыми мы придавили к земле защитную пленку, были сдвинуты со своих прежних мест. Собранные нами мачты управляющих установок тоже были целы, но с одной из них сорвало плохо закрепленные детали каркаса.

Все пошли на поиски. К концу дня, так и не найдя пропажи, собрались в ракетоплане.

— Дело плохо, — сказала Елена Николаевна, — детали-то сами по себе незначительные, но без них нельзя продолжать сборку.

— Заменить нечем? — спросил Анифер.

— Нечем.

— Тогда придется делать самим.

— Из чего? Нужен металл.

— Выплавим сами. С геологом не пропадете. Километрах в восьмидесяти к югу мы нашли залежи магнетита, довольно богатые. Содержат до семидесяти процентов железа. Подойдут?

— А выплавить железо сможем?

— Приспособлений у нас для этого нет никаких, но мы можем устроить, как в древности, сыродутный горн. Нам ведь немного надо. За несколько дней управимся.

Иного выхода не было. Пришлось, как три тысячи лет назад, делать простейшую печь и добывать железную руду и уголь. Потом мы приспособили к горну вместо мехов для дутья компрессор от ракетоплана и таким кустарным способом получили несколько десятков килограммов необходимого нам металла.

— Какой контраст! — усмехнулась Елена Николаевна, глядя, как растекается по глиняным формам ярко-желтая струя стали. — Сыродутный горн, люди на Венере и микросолнце. Хорошо еще, что нам не приходится охотиться на мамонтов с каменными топорами!

Злополучные детали получились неровными, шероховатыми, некрасивыми, но все же вполне пригодными для употребления. Сборка мачт для управляющих установок снова пошла своим чередом.

К этому времени температура воздуха упала до плюс пяти градусов. Лучи солнца, висевшего уже над самым горизонтом, плохо обогревали наш остров.

Однажды Анри Ламель, посмотрев на туман, застилавший океан, озабоченно прищелкнул языком.

— Дня два нам придется отсиживаться дома. Завтра или послезавтра здесь не видно будет ни зги.

Ламель оказался прав. Ветер гнал на нас пелену тумана, густевшую с каждым часом. Наконец она стала настолько плотной, что мы не могли различить даже своих рук. Ни о какой работе не могло быть и речи. В эти дни вынужденного безделья мы помогали группе Ламеля разбирать и составлять из собранных ею растений и мелких животных коллекции.

Елена Николаевна решила связаться с Луной.

— Надо узнать, как там у них дела.

Услышав об этом, Виктор Платонов сразу уселся бриться.

— А Челита сейчас, наверное, завивается, — будто мимоходом заметил Ламель.

— Нет, вы только посмотрите на него! — сразу отозвался Шаумян; — Сейчас я тебя разоблачу. Слушайте: когда мы прилетели на Венеру, он заявил, что будет отпускать бороду, а как только услышал, что к нам летят женщины, так сразу побрился.

На третий день туман рассеялся. Мы вышли из дома и увидели, что солнце скрылось за горизонтом. Наступила полуторанедельная ночь.

Более красивого зрелища, чем эта ночь, я никогда не видел. В просветах облаков полыхали, переливаясь всеми цветами радуги, величественные волны света: это было свечение неба, более грандиозное и яркое, чем земные полярные сияния.

Ламель обратил наше внимание на то, что с заходом солнца не наступило резкого похолодания; сказывалась близость теплого океана.

Растения по-разному реагировали на похолодание. Одни обернули свои широкие листья вокруг ствола и стали похожи на высокие бутылки. Другие, имевшие разрезные листья, скатали их в тугие клубки и издали напоминали новогодние елки, обвешанные шарами; с наружной стороны листья покрывал густой слой длинных серебристых ворсинок, предохранявших мякоть листа от холода. У третьих листья совсем поникли и почернели. Были такие растения, которые реагировали на похолодание лишь изменением цвета. Впрочем, цвет изменили все растения: они стали зеленоватыми, а порой даже голубыми.

Но любоваться природой было некогда. Мы спешили закончить монтаж управляющих установок до снегопада.

— Тщательно проверяйте изоляцию, — несколько раз напоминала нам Елена Николаевна, когда мы приступили к укладке сверхвысоковольтных кабелей.

Через несколько дней закружились пушистые снежинки. Температура упала ниже нуля. Снег с каждым часом усиливался, а потом повалил большими рыхлыми хлопьями. За несколько часов он покрыл землю таким слоем, что мы проваливались в него по пояс. Низкорослые растения оказались целиком погребенными под толстым снежным покровом.

Для нас снег был большой помехой в работе. К счастью, сборка подходила к концу.

На двадцатый день нашего пребывания на Венере все было готово к запуску ракеты со специальным атомным зарядом.

— Через полчаса будьте все на командном пункте, — сказала Елена Николаевна после завтрака. Но ее предупреждение было лишним. Все, в том числе и биологи, не сговариваясь, отправились туда.

— Волнуетесь? — спросила меня Елена Николаевна.

— А вы разве нет?

— Я тоже. Пройдет какой-нибудь час — и исчезнут все наши сомнения: будет уже совершенно ясно, ошибались мы или нет. Когда вложишь столько труда в какое-нибудь дело, то невозможно не волноваться за его судьбу.

— Вы правы, — заметил я. — Это, по-моему, испытал каждый исследователь. Помню, был у меня на заре научной деятельности случай. Писал я тогда одну работу по теории атомного ядра. Составил новые уравнения, вывел все формулы, показал специалистам, а они только ухмыляются: дескать, теорий-то много, а вот с практикой они что-то не сходятся. Меня это задело. Молод был тогда, энергии хоть отбавляй, а вот выдержки еще не хватало — горяч был. Ну и повздорил с одним профессором из Академии наук.

Я ему свое, а он мне свое. Я ему говорю: «Все то, что вы сейчас определяете в лаборатории экспериментально, можно получить с карандашом в руках, сидя за столом». Он посмотрел на меня так пристально-пристально, брови нахмурил и спокойно отвечает: «Ну что же, если вы так уверены в своей теории, то попробуйте найти несколько зависимостей со своим карандашом, а я их тем временем получу в лаборатории экспериментально. Нарисуйте то, что у вас получится, на бумажке и приходите ко мне. Мы сравним результаты». И протянул мне четыре листка миллиметровой бумаги. «Вот на этих листках и нарисуйте, здесь уже масштаб указан, легче будет сравнивать».

Взял я у него листки, попрощался и ушел. Вернулся к себе и сразу сел за работу — хотелось раньше профессора результат получить. Вою теорию заново проверил и начал считать. Арифмометр у знакомого студента взял. Тогда еще другие счетные машины в диковинку были. Сижу считаю день, два, три, в глазах от цифр рябить начало. Порой уже забывал всю физику явления, а просто, как автомат, крутил ручку по заранее разработанной схеме до тех пор, пока голова кругом не шла. Через полторы недели на трех листках начертил свои теоретические кривые. Получились они совсем не такие, как я ожидал до расчетов. Вот тут-то я и начал волноваться. Сажусь четвертую, последнюю, кривую считать, а самого сомнения насчет первых трех одолевают. Чувствую, что не могу дальше считать — волнуюсь, в простых вещах начинаю путаться. Как вспомню нахмуренные брови профессора и его пристальный взгляд, ну, думаю, опозорился…

Я помолчал. Передо мной в темноте кружился беспорядочный рой светящихся мошек. Я махнул рукой — рукав скафандра усеяло множество ярких точек, которые тут же погасли.

— Ну, а дальше-то что было? — спросила Елена Николаевна.

— А дальше я не выдержал. Как-то считал, считал, потом взял и позвонил профессору на работу. Прошу его: «Хоть на словах скажите, как выглядят ваши экспериментальные кривые?» Он засмеялся в трубку и говорит: «Ну, нет! В научных опорах никаких поблажек быть не может. Завтра приходите ко мне и все увидите. Захватите те бумажки, которые я вам дал». И повесил трубку. Ночью я спал плохо. Мне мерещилось во сне, что какие-то двугорбые и и трехгорбые кривые ползают по стенам и перепрыгивают со стола на стулья, оттуда ко мне на кровать, обвиваются вокруг моей шеи, как змеи, и душат. Рано утром я был уже у него. «Волнуетесь?» — спрашивает. Весь мой петушиный задор как рукой сняло. «Волнуюсь…» Он говорит: «Кладите на этот край стола свои теоретические кривые, а я на другой край свои экспериментальные. Будем брать по одной и сравнивать». Все сотрудники его лаборатории пришли смотреть, чем кончится наш необычный спор.

— Ну и как, совпали?

— Совпали. Все четыре. Совпали настолько, что он потом сам все мои расчеты проверял, каждую цифру. А я с тех пор научился глубоко верить в правильную теорию…

Наш командный пункт находился в одной из пещер в горе, расположенной километрах в ста пятидесяти от стартовой площадки, с которой должна была взлететь ракета. Установка атомного заряда в ракету, проверка взрывателей, последний осмотр аппаратуры заняли не более часа.

Елена Николаевна велела наладить связь с Землей.

До Земли было так далеко, что радиоволны, излучаемые нашим передатчиком, шли до нее больше двух минут. Странный это был разговор. На Земле люди, переговариваясь по радио, не замечают того, что их разделяет большое расстояние. За вопросом сразу следует ответ. А здесь мы задавали вопрос, и он, уносимый радиоволнами, целых две минуты мчался к Земле, преодолевая расстояние в сорок миллионов километров. Ответ поступал к нам спустя еще две минуты. Так и шла наша беседа — с паузами в четыре минуты после каждого вопроса. Казалось, что на Земле сидит очень медлительный человек, который, прежде чем ответить нам, старательно обдумывает и взвешивает каждое слово.

— Хорошо, что мы только на Венере, а не на Плутоне, — шутил неунывающий Ламель, — а то бы наши вопросы доходили до Земли не за две минуты, а за четыре часа. Еще четыре часа шли бы к нам ответы — в общем восемь часов ожидания. За это время не мудрено и забыть, какой вопрос был задан. Например, наш Виктор спросил бы Челиту: «Ты меня любишь?», а потом сидел бы восемь часов и гадал: «Любит, не любит, любит, не любит…»

Через центр связи с космическими экспедициями мы связались с президиумом Всемирной академии наук и получили от Джавару разрешение начать опыт. Сотни глаз следили на Земле за экранами телевизоров.

Плотный слой облаков затруднял наблюдения за микросолнцем. Предвидя это, мы захватили с собой с Земли аэростат, к которому был подвешен специальный телепередатчик, и запустили его перед началом эксперимента. На наших экранах появилось изображение темного звездного неба. Второй телепередатчик был расположен на поверхности Венеры, невдалеке от ракеты-носителя.

Эксперимент начался.

— Включить электростатические установки! — скомандовала Елена Николаевна.

Из глубины пещеры донеслось:

— Есть! — и через секунду: — Готово!

— Запускаю ракету! — Она нажала красную кнопку на пульте управления.

На экране телевизора мы увидели, как небольшая ракета рванулась с эстакады и взвилась ввысь, унося с собой страшный заряд. Она быстро скрылась в облаках. Мы переключили наши телевизоры на прием изображения с аэростатного передатчика. Вскоре мы вновь увидели нашу ракету. Она вырвалась из облаков и продолжала быстро набирать высоту. Струи раскаленных газов вырывались из ее сопел, ярко выделяясь на фоне черного звездного неба. Ракета приближалась к заданной высоте.

Мы затаили дыхание.

— Раз, два, три, четыре… — отсчитывала вслух секунды Елена Николаевна.

Алое облако метнулось по экрану в том месте, где только что была ракета. Взрыв! Тотчас же вся местность вокруг осветилась светом, показавшимся нам особенно ярким после темноты, которая царила вокруг минуту назад. Огромное облако раскаленных газов, выбросив в пустоту вселенной несколько огненных языков, не разлеталась. По нему метались черные пятна, тут же сменявшиеся ярким светом. Облако бурлило и клокотало внутри, как расплавленная сталь в мартеновских печах.

— Пульсирует или нет? — озабоченно спросила Елена Николаевна.

— Пока не заметно, — отозвался Чжу Фанши.

Я покосился на экран, где застыло лицо Джавару. Он еще не знал, что микросолнце существует: радиоволны еще не добежали до Земли с этим сообщением.

Микросолнце раздулось до предела и напряженно дрожало, не меняя своих размеров. Это был критический момент. Внутри микросолнца боролись две силы: одна разрушающая, другая сдерживающая, и пока ни одна из них не могла взять верх.

Огненный шар трясло как в лихорадке. Неожиданно из его глубин, точно протуберанец, вырвался большой огненный язык и тут же исчез в темноте. Микросолнце метнулось в сторону, но наши электростатические установки вернули его на прежнее место. Шар, выпустив из себя огненный язык, начал медленно уменьшаться в размерах.

— Кажется, начало пульсировать! — радостно воскликнула Елена Николаевна.

Шар сжимался. Скоро он стал совсем маленьким, как детский мячик, и вдруг снова стал резко увеличиваться. У нас опять замерло сердце. Казалось, что шар так быстро увеличивается в размерах, что наверняка лопнет. Но неожиданно он вновь стал сжиматься. Пульсации становились все чаще и чаще, так что все труднее и труднее становилось различать их простым глазом. Прошла минута, другая, и они совершенно слились, как сливается мелькание спиц в быстро вращающемся велосипедном колесе. Казалось, микросолнце перестало пульсировать и светит ровно и спокойно, как круглый плафон уличного фонаря.

— Устойчиво! Микросолнце устойчиво! Ура! — первая закричала Елена Николаевна.

Мы подхватили ее восторженный крик и бросились обниматься, без конца повторяя: «Устойчиво! Устойчиво! Ура!»

Это была победа, настоящая большая научная победа. Нет, ни за какие блага мира не отказался бы я от своей трудной профессии! Как велико было наше счастье, когда холодное, черное небо Венеры осветило наше маленькое искусственное солнце! Оно спокойно светило нам с высоты, чуть заметно вздрагивая, словно поеживаясь от холода. Даже не верилось, что это человеческие руки — наши руки! — зажгли его. С острой радостью ощутили мы в тот момент, что наша работа нужна человечеству.

Теперь нам доставляло величайшее удовольствие следить за лицом Джавару на экране телевизора. Оно отражало, вероятно, те же чувства, что и наши лица, только с опозданием на четыре минуты.

Четыре минуты! Какой маленький срок, а как за это время может измениться лицо человека, сколько оттенков чувств может отразиться на нем! По лицу Джавару мы могли безошибочно определить, что именно видит он сейчас. Вот лицо его стало напряженным — это был момент, когда шар дрожал от натуги; вот глаза его расширились, на лице его мелькнула растерянность — это огненный язык оторвался от шара. Вот оно стало спокойным, потом на нем появилась улыбка, и мы услышали восторженный возглас:

— Поздравляю вас, дорогие мои! Микросолнце устойчиво!

Мы знали об этом уже целых четыре минуты назад, но его поздравление доставило нам искреннюю радость.

Всем хотелось выйти из пещеры наружу и своими глазами увидеть, наконец, микросолнце.

— Минутку терпения, — вдруг строгим голосом сказала Елена Николаевна. — Эксперимент еще не окончен. Какая сейчас радиоактивность на поверхности Венеры? — спросила она Виктора Платонова, наблюдавшего за дозиметром.

— Нормальная, — немедленно отозвался тот. — Незначительно, совсем незначительно увеличилось гамма-излучение. Можно выходить на поверхность.

— Не будем торопиться, — возразила Елена Николаевна. — Надо проверить управляемость микросолнца с помощью электростатических установок.

Она сделала несколько плавных движений небольшим рычагом, посредством которого менялось мощное электростатическое поле наших установок, и огненный шар микросолнца послушно стал перемешаться по небу. Еще одно движение рычагом, и микросолнце стало приближаться к Венере.

— Резко возрастает лучистый поток, — немедленно сообщил Чжу Фанши, следивший за радиацией. — Сейчас освещенность поверхности Венеры вдвое больше, чем на экваторе Земли в полдень.

— Хорошо. Этого достаточно. — Елена Николаевна включила автоматическое управление микросолнцем. — Можно выходить.

Над нашими головами, прямо в зените, просвечивал сквозь облака маленький белый шарик. Наш остров, еще недавно окутанный мраком ночи, теперь был залит ослепительным светом.

Микросолнце уже начало свою работу. Снег, лежавший на больших камнях толстыми рыхлыми шапками, таял у нас на глазах, как сахар в стакане горячего чая. Вот во впадине валуна образовалась небольшая лужица воды и через несколько минут уже испарилась под палящими лучами нового солнца.

Микросолнце взбудоражило электромагнитное поле Венеры. На металлических частях наших скафандров запрыгали маленькие синеватые искорки электрических разрядов.

— Это похоже на электромагнитную бурю, — сказал Чжу Фанши. — Посмотрите-ка, что с волосами Елены Николаевны!

Сквозь прозрачный шлем скафандра Елены Николаевны было видно, как ее каштановые волосы распушились шапкой и поднялись вверх, в направлении микросолнца. Елена Николаевна инстинктивно провела рукой по голове, но, ощутив шлем скафандра, рассмеялась.

— Я вовсе не хочу превратиться в высоковольтную батарею, а лечиться электричеством мне еще рано! Пойдемте в нашу пещеру, продолжим эксперимент.

Она взялась за рычаг управления и стала медленно поворачивать его, приближая микросолнце к Венере. За сорок миллионов километров от нас, на далекой Земле, люди затаив дыхание следили за тем, как огненный шар со скоростью артиллерийского снаряда приближался к поверхности Венеры. Когда он опустился до высоты двухсот километров, небо прорезала ослепительно яркая молния. Управляющие установки работали безотказно. Чем ниже спускалось микросолнце, тем чаще отрывались от него огромные молнии и с грохотом ударяли в почву, Изображение на экране искажалось от помех. Голубые молнии сверкали беспрерывно.

— Может быть, достаточно, Елена Николаевна? — попытался остановить ее осторожный Чжу Фанши.

Но в Елене Николаевне точно проснулся бесенок.

Шестьдесят, пятьдесят, сорок пять километров оставалось до поверхности Венеры, а Елена Николаевна все продолжала поворачивать рычаг. В небе среди облаков образовалась огромная пробоина: облака испарялись от жара микросолнца. Голубые молнии падали уже непрерывным потоком. Из-за помех нарушилась связь с Землей.

— Довольно! Хватит! — закричал Чжу Фанши, хватаясь обеими руками за рычаг и пытаясь повернуть его в обратную сторону. — Управляющие установки могут не выдержать!

В этот момент от микросолнца отделилась уже не молния, а огромный огненный столб, который, ударив в поверхность Венеры, продолжал гореть и извиваться в пространстве, словно колоссальная электрическая дуга между двумя углями.

Чжу Фанши рывком дернул рычаг управления на себя, и микросолнце вначале медленно, словно нехотя, потом все быстрее и быстрее понеслось вверх. Когда оно поднялось на высоту трехсот километров, Чжу Фанши отпустил рычаг и включил автоматическое управление.

— Елена Николаевна, ведь это могло привести к катастрофе! — недовольно сказал он.

Как ни велико было наше уважение к Елене Николаевне, но все мы в этот момент были на его стороне. Она поняла это, но, ничуть не смутившись, ответила:

— Зато мы теперь знаем, что ниже сорока километров микросолнце опускать нельзя. Рано или поздно мы должны были провести такой эксперимент. Сделать это можно было только здесь…

Связь с Землей возобновилась. Джавару взволнованно расспрашивал нас о причине столь интенсивных помех. Там, на Земле, считали, что у нас произошла катастрофа.

— Наладьте передачу всех данных на Землю, — попросил он.

Включить автоматические передатчики и проверить их работу было делом нескольких минут.

Микросолнце по-прежнему ровно светило высоко в небе.

— Что же мы теперь будем делать? — чуть растерянно спросила Елена Николаевна.

— Отвечать на приветствия, — улыбнулся Ламель. — Вон, видите, — показал он на лампочку, мигавшую над экраном телевизора. — Опять кто-то вызывает вас.

На экране возникло лицо Джемса Конта.

— Еле дозвонился к вам, — сказал он. — Вас сейчас, наверное, вся Земля поздравляет. А знаете, где я сейчас нахожусь? В космосе. Наблюдаем из ракетоплана, как наши тупоносые ракеты описывают в безвоздушном пространстве гигантские параболы и выпускают из себя широкие полосы зеркальной пленки.

— О, значит, вас тоже можно поздравить?

— Нет, еще рано. А за вас мы страшно рады. И знаете, мы отсюда даже невооруженным глазом различаем около Венеры ваше микросолнце. Хотите посмотреть, как оно выглядит?

Он направил телепередатчик на Венеру, и мы увидели на экране своего телевизора рядом с пятачком планеты чуть заметную, величиной с булавочную головку, маленькую светящуюся точку.

— Ой, батюшки-светы! — шутливо воскликнул Шаумян, хватаясь обеими руками за голову. — Как же мы далеко от Земли! Где там мой Ереван? Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь, жестокий, черствый человек! — обернулся он к Анри Ламелю. — Ты заставишь меня вне очереди готовить обед! Я сам на это напросился, потому что обед сегодня будет праздничный…

Между тем Виктор Платонов, пользуясь тем, что внимание всех было приковано к микросолнцу, тихо переговаривался с Челитой, которая находилась вместе с группой Джемса Конта в его ракетоплане. Для них двоих успех нашего опыта был вдвойне радостен: он давал им надежду на скорую встречу.

11. ЗЕМЛЯ ЗОВЕТ

С появлением нашего микросолнца, освещавшего площадь диаметром в несколько тысяч километров, все изменилось вокруг. Впервые за всю историю Венеры на теневой стороне планеты наступила весна.

Морозы с обильными снегопадами сменились устойчивой теплой погодой. Недавно выпавший снег бурно таял и стремительными ручьями стекал в озера и реки. Почву так развезло, что трудно было ходить: цепкая, чавкающая грязь прилипала к обуви и отяжеляла ноги так, словно к ним привязали по полупудовой гире. От земли поднимались влажные испарения. Влажность воздуха доходила до девяноста процентов. С гор бежали потоки воды, сливавшиеся в грохочущие водопады.

Растения, приготовившиеся к полуторанедельной спячке, были внезапно разбужены. Все вокруг ожило. Мы стали свидетелями того, как приспособились растения Венеры к короткой весне. Многие из них пробуждались от «зимней спячки настолько быстро, что казалось, будто мы видим все то, что происходит вокруг нас, через волшебную лупу времени. Листья, еще вчера свернутые а тугие жгуты, быстро развертывались и жадно ловили теплые лучи. Почки набухали и лопались в течение одного дня. Повсюду показались желтые и бурые молодые побеги, на наших глазах они поднимались за день сантиметров на тридцать и покрывались нежными листьями. Растения явно спешили. Они ведь не знали, что теперь им не грозит быстрое наступление холодов: микросолнце все время находилось в зените, перемещаясь вместе с планетой.

Наш остров покрыли сказочной красоты луга. Мы словно попали в подводное царство и бродили по дну в роскошном парке самого Посейдона. Желтые, нежно-оранжевые, красноватые листья растений казались кусками янтаря и драгоценными кораллами, а колышущиеся на стеблях пестрые цветы — тропическими рыбками.

После того как мы зажгли микросолнце, Елена Николаевна передала бразды правления Анри Ламелю. Его экспедиция получила сложное и трудоемкое задание: они должны были собрать сведения о растительном и животном мире в отведенном для исследования районе, изучить хотя бы в общих чертах его геологию, составить карту магнитного поля, исследовать структуру облаков, замерить глубины важнейших водоемов. Кроме того, им было поручено произвести аэрофотосъемку поверхности Венеры и привезти на Землю материал для составления подробной карты планеты. Для этого они взяли с собой автоматический фотоаппарат — компактное устройство, установленное на орнитоптере, который самостоятельно летал вокруг Венеры и производил съемки.

Теперь наша экспедиция должна была помочь им завершить эту огромную научную работу.

Мы разбились на три группы: ботаническую, зоологическую и геолого-географическую. Работа в любой из этих групп была интересна, но все-таки каждому хотелось вытащить при жеребьевке самую длинную палочку, чтобы попасть в группу зоологов к Анри Ламелю. Мне повезло, и я попал к нему вместе с Еленой Николаевной и Суори Дарычан.

— Конечно, обе женщины попали к Ламелю. Везет же французам, черт возьми! Наследственное это у них, что ли? — шутил Шаумян.

Ламель объяснил нам наши нехитрые обязанности.

— Возьмите с собой киноаппараты. Снимайте все, что вам покажется интересным. Но не разбрасывайтесь. Лучше соберите о каждом животном побольше наблюдений. Не ленитесь записывать свои наблюдения. На память не полагайтесь. Не забывайте об опасностях. Оружие всегда должно быть при вас. Все.

— Да, — спохватился он, — географических карт у нас еще нет, так что ориентироваться придется с помощью компаса и секстанта по микросолнцу. Оно неподвижно относительно Венеры и служит прекрасным ориентиром. Если попутно увидите что-нибудь интересное для геологов или ботаников, снимайте или записывайте координаты.

Анри отправился на изыскания с Суори, а я с Еленой Николаевной. Ламель поручил нам наблюдения за животными в теплых озерах-болотцах, образовавшихся рядом с гейзерами. Мы подолгу просиживали в прибрежных зарослях. Каких только существ здесь не было!

У самого берега, то и дело касаясь илистого дна, плавали небольшие, с кулак величиной, полупрозрачные комочки. Их было много. Небольшими сачками мы подцепили несколько штук и опустили в банку. Они напоминали наших медуз, но позади имели плавник, а спереди, рядом с чуть заметным ртом, три глаза — два по бокам и один на темени. В желудке просвечивали кусочки пищи — обрывки травы, водорослей, мошки, черви.

— Гадость какая! — брезгливо морщилась Елена Николаевна. — Не поймешь что. Амеба не амеба, студень какой-то!

— Отвезем Анри Ламелю, он разберется.

Здесь же у берега шагали по воде птицы-ящеры на длинных ногах с мосластыми коленными суставами. Они непрерывно рылись своими изогнутыми клювами в иле и с удовольствием глотали белые студенистые комочки.

По всей поверхности озера-болотца плавали большие ярко-оранжевые цветы с толстыми мясистыми лепестками. Они напоминали наши кувшинки, но были значительно больше — величиной с таз. Мы заметили, что птицы-ящеры старательно обходили эти цветы, держась от них на почтительном расстоянии. Но вот на цветок сел крупный жук, и тотчас мясистые лепестки цветка захлопнулись, словно створки капкана, — жук оказался в западне.

Елена Николаевна дотронулась длинной палкой до проплывавшей мимо нас оранжевой кувшинки, и та так крепко вцепилась своими лепестками в палку, что мы вдвоем едва смогли выдернуть ее назад. Эти огромные цветы присосались ко дну длинным стеблем, обладавшим способностью скручиваться в тугую пружину, если цветок пытались вытянуть из воды.

В наши сачки попадалось много разной мелочи: букашки, моллюски, рачки, небольшие пестрые рыбешки. Тихо шелестя сухими листьями, в воду с берега ныряли змеи.

Мы летали с Еленой Николаевной от одного озера к другому и снимали все, что видели: на Земле наши снимки послужат ценнейшим материалом для ученых, и поэтому мы не боялись повторений.

Однажды мы с Еленой Николаевной, изучая жизнь в водоемах на самом дальнем конце нашего большого острова, наткнулись на небольшую поляну, покрытую высокими белыми цветами. На одном стебле каждого из них в несколько этажей-ярусов располагалось до десятка цветков лилий.

— Вы видели в коллекции ботаников что-нибудь подобное? — спросила меня Елена Николаевна.

— Нет, по-моему, таких цветов я у них не видел. Это что-то новое.

— И мне так кажется. Сейчас я срежу несколько стеблей.

Букет получился прекрасный. Елена Николаевна села в орнитоптер, захлопнув за собой герметический колпак кабины. Я увидел, как она, не утерпев, приподняла на секунду прозрачный шлем скафандра и понюхала букет.

— О, Александр Александрович, как чудесно они пахнут! — прозвучал у меня в наушниках ее восторженный голос. — Запах нежный-нежный, чуть горьковатый.

Мы пролетели около ста километров, когда я заметил, что орнитоптер Елены Николаевны стал выделывать в воздухе какие-то странные движения, словно им управлял расшалившийся ребенок. Через минуту в моих наушниках прозвучал хриплый голос Елены Николаевны:

— Сажусь… Не могу лететь… Помогите…

Ее орнитоптер резко пошел на снижение и, если бы не контролирующие полет автоматы, наверняка разбился бы при посадке. Теперь он стоял, накренившись набок, между камней. Обеспокоенный, я поспешил опуститься рядом и вытащил Елену Николаевну из кабины. Сквозь шлемся увидел ее бледное, как бумага, лицо и растерялся. Чем помочь? Я открыл кран усиленной подачи кислорода на скафандре Елены Николаевны и связался с Суори Дарычан.

— Помогите! Елене Николаевне плохо! Она не может лететь домой!

— Что с ней? — испугалась Суори. — Поранилась?

— Нет, скорее обморок… Странный какой-то…

— Лечу к вам.

Суори прилетела через несколько минут. Я торопливо рассказал ей обо всем.

— Цветы? Она нюхала цветы? Где они?

Суори бросилась к орнитоптеру Елены Николаевны, достала из санитарной сумки небольшую ампулу-анализатор и, отломив горлышко, бросила ее внутрь кабины. Жидкость из ампулы растеклась по сиденью. На наших глазах за какую-нибудь минуту жидкость-анализатор окрасилась в ярко-синий цвет.

— Ядовитые фитонциды! — взволнованно воскликнула Суори. — Немедленно помогите мне перенести Елену Николаевну в мой орнитоптер. Выбросьте цветы из ее кабины!

Возле дома столпилась вся наша немногочисленная колония. Нам помогли внести Елену Николаевну в дом, и затем мы все вышли, оставив ее одну с Суори.

— Что произошло? — обступили меня встревоженные товарищи.

— Ядовитые фитонциды, — коротко ответил я.

Все знали, что это значит. Свойством выделять фитонциды — особые летучие вещества — обладают не только венерианские, но и многие земные растения. Одни из них, как, например, у лука, чеснока, хрена, дуба, сосны, полезны для человека, так как они убивают различные бактерии. Однако некоторые растения выделяют вредные летучие вещества, например неопалимая купина, фитонциды которой вызывают ожоги на теле человека. На Венере встречались растения, выделяющие фитонциды, смертельно опасные для человека.

Спустя полчаса Суори вышла из комнаты Елены Николаевны.

— Ну как? — бросились мы к ней.

— Плохо, — ответила она. — Температура поднялась почти до сорока градусов. На теле и на лице появились следы сильных ожогов. Положение ее очень серьезное. Я применила раствор самого сильного иманина, который есть в нашей аптеке. С Земли подтвердили правильность лечения.

С того дня Суори не отходила от Елены Николаевны. Остальные продолжали работу.

Геологам везло меньше, чем биологам и ботаникам. Они долгое время не находили ничего интересного.

— Просто возмутительно, — неизменно восклицал Шаумян, возвращаясь к ракетоплану после рабочего дня. — Столько времени ищем, и ни одной ценной находки. — Он с сердцем вытряхивал на землю содержимое своего мешка.

За несколько дней геологическая группа натаскала к дому порядочную груду камней и минералов. Как-то при очередной разгрузке мешка мое внимание привлекли два больших камня, блеснувшие желтым светом. Я поднял один из камней и повертел его в руках — тяжелый.

— Что это?

— А, ерунда! — сердито отозвался Шаумян. — Самородное золото. Нашел на берегу одного ручья. Вот если бы залежи титана найти или месторождения германия! — Он вздохнул и повернулся к Ламелю. — Кстати, сегодня я наткнулся на одном из островов на целое кладбище животных. Костей там! Не сосчитать! Для вас это просто находка.

Анри Ламель записал координаты, и на другой день мы всей группой вылетели на поиски кладбища. Спустя час мы оказались над тем островом, где оно должно было находиться.

— Все правильно, — сказал Анри Ламель, проверяя координаты. — Очевидно, мы рядом с ущельем.

С высоты нескольких сот метров окрестность хорошо просматривалась.

— Не понимаю! — удивился Ламель. — Где он здесь нашел ущелье? Кругом равнина.

После долгих безрезультатных поисков мы вернулись домой усталые и злые — день пропал даром. Даже уравновешенный Ламель разозлился.

— Что же ты неправильно определяешь координаты? — набросился он на Шаумяна.

— Ну, знаешь ли, если уж я такой простой вещи не могу сделать, то как же мне доверили управление ракетопланом? Может быть, вы сами неверно определяете координаты?

Они спорили довольно долго и под конец порешили на том, что завтра Шаумян полетит вместе с нами на поиски кладбища.

Шаумян уверенно летел впереди, изредка проверяя курс по микросолнцу. Когда мы прилетели на то место, координаты которого он назвал позавчера, то удивились не меньше его: под нами было море.

— Не понимаю, что происходит! — воскликнул Шаумян. — Но ртутное озеро я все-таки найду!

— Какое ртутное озеро?

— Нашу лучшую находку. Я ведь говорил вам о нем. Кладбище животных рядом с ним.

Он поднялся высоко вверх и через несколько минут подал нам команду следовать за ним.

Вскоре мы оказались над маленьким островком и увидели внизу узкую полоску, отливавшую матовым серебром. Координаты этого места отличались и от вчерашних и от позавчерашних на несколько градусов.

— Это невероятно, — прошептал Шаумян, — я никогда так не ошибался.

— Ладно, на первый раз прощается, — сказал Ламель. — Покажи, где кладбище.

Неподалеку от озера протекал ручей. Шаумян полетел вдоль него и в том месте, где ручей вырывался из ущелья на равнину, остановился. По обоим берегам ручья виднелись груды скелетов и отдельных костей.

— Интересно бы выяснить, почему это кладбище именно здесь, а не где-нибудь в другом месте?

Леон Шаумян зачерпнул в пробирку-анализатор воды из ручья. Белый слой в анализаторе сделался ярко-красным.

— Судя по всему, вода в этом ручье отравлена каким-то ртутным соединением. Животные пили воду из этого ручья и тут же падали.

— Ну что же, приступим к делу, — сказал Ламель. — Мы можем найти здесь много интересного.

До конца дня мы помогали Анри Ламелю фотографировать скелеты и кости. Вернувшись домой, мы застали там всю группу ботаников.

— Представьте себе, — сказал нам Гапек, — сегодня мы тоже не смогли найти большой лес быстрорастущих папоротников, хотя еще вчера точно определили его координаты.

— Здесь что-то не так! — воскликнул Шаумян. — Почему вдруг все мы разучились пользоваться секстантом и компасом?

— В самом деле, странно, — покачал головой Чжу Фанши. — Давайте разберемся. Мы ведь определяем все координаты по нашему микросолнцу, предполагая, что оно неподвижно относительно поверхности Венеры…

— А оно двигается! — воскликнул Гапек. — Теперь все ясно! Сегодня мы определяем координаты, а завтра микросолнце сдвигается, и мы, вместо того чтобы прилететь на старое место, прилетаем в другое. Вот в чем разгадка!

— Странно. Ведь наши управляющие установки должны автоматически удерживать микросолнце в строго определенном положении.

— Видно, они не делают этого!

— Да понимаете ли вы, что вы говорите? — голос Чжу Фанши зазвучал резко и тревожно. — Если наши управляющие установки перестали удерживать его в заданном положении, то завтра микросолнце может либо переместиться высоко вверх, либо… либо настолько приблизиться к Венере, что от нас останется только пепел.

Забыв об усталости, мы принялись тщательно определять координаты нашей стоянки. Между прежними и теперешними измерениями были большие расхождения. Да, микросолнце перемещалось по небу!

— Все к установкам! — коротко приказал Чжу Фанши.

Тщательный осмотр их не дал ничего. Они были вполне исправны. Только на пульте управления в пещере один из рычагов оказался чуть смещенным влево.

— Может быть, из-за этого микросолнце и движется по небосводу? — спросил Леон Шаумян, возвращая рычаг в исходное положение.

— Но кто же переместил рычаг? — удивился Чжу Фанши.

Как бы в ответ на его слова из дальнего угла пещеры метнулся ящер и, хлопая перепончатыми крыльями, вылетел наружу. Теперь все стало ясно: этот проклятый ящер и задел крылом рычаг.

Елене Николаевне мы ничего не сказали про этот случай, не желая волновать ее понапрасну.

Она постепенно поправлялась. Температура у нее спала, смертельная бледность исчезла с лица. Суори уже разрешила ей вставать с постели, но к работе пока не допускала.

Прошло еще несколько дней, и однажды, когда мы после восьмичасового сна собрались на очередные исследования, Анифер вдруг показал на восток и воскликнул:

— Смотрите-ка! Всходит настоящее солнце!

Низко над горизонтом сквозь тучи просвечивал одним краем огромный красный диск весеннего солнца.

— Как мы радовались ему, когда не было вашего микросолнца! — сказал Анри Ламель. — Мы знали, что наступает утро-весна и что можно будет снова продолжать работу. До вашего прилета работа ночью шла у нас медленно.

— И все-таки это как будто совсем другое солнце, чем на Земле. Чужое… — задумчиво проговорил Виктор. В его голосе прозвучала затаенная тоска.

Все чаще то один, то другой заговаривал о Земле. Мы уже заскучали здесь, на чужой планете. Виктор же особенно тосковал. Мы видели, что каждый новый день разлуки с Челитой становится для него все тягостнее.

С появлением настоящего солнца наше искусственное микросолнце опять стало перемещаться по небу, и теперь это можно было заметить невооруженным глазом. Порой оно вдруг ни с того ни с сего резко уходило в сторону, потом быстро возвращалось на прежнее место. Каждый из нас высказывал различные предположения о причинах его необычного поведения, но в общем все сошлись на том, что с появлением настоящего солнца в магнитном поле Венеры возникают магнитные бури, которые заставляют наше микросолнце метаться по небу. Однако эта мысль отпала, как только были приведены в действие чувствительные приборы: магнитные бури не обнаруживались, а микросолнце продолжало метаться по небу, возвращаясь всякий раз в нейтральное положение. Нашей группе пришлось серьезно заняться микросолнцем, предоставив членам экспедиции Анри Ламеля одним заниматься их исследованиями.

Дополнительный осмотр нашей пещеры не привел ни к каким результатам. Внутри пещеры не было обнаружено ни одного живого существа. Все приборы работали исправно. Мы терялись в догадках, не зная, что предпринять.

На Земле тоже были взволнованы непонятным поведением микросолнца. К нам через космос неслись вопросы и советы, но положение не менялось. Мы установили на нашем командном пункте в пещере круглосуточное дежурство. Всякий раз, когда микросолнце уходило в сторону, дежурный движением рычагов возвращал его на прежнее место.

Спустя несколько дней мы пришли к выводу, что внезапные скачки микросолнца вызываются, вероятно, техническим несовершенством электростатических управляющих установок.

Теперь наша задача состояла в том, чтобы выяснить, какой именно узел работает плохо. Сама по себе эта задача казалась чрезвычайно простой: достаточно было выключить на некоторое время установки и проверить их блоки. Однако это было слишком опасно. Никто не мог определенно сказать, как это отразится на поведении микросолнца, не приведет ли это к катастрофе. С другой стороны, становилось не менее опасным продолжать наш опыт; раз управляющие установки ненадежны, значит в один прекрасный момент микросолнце может вообще выйти из повиновения.

Между тем оно вело себя все хуже и хуже. Оно висело над нашими головами как дамоклов меч.

Пришлось срочно собрать совещание у Елены Николаевны.

— Напрасно вы не рассказали мне об этом раньше, — упрекнула она нас. — Идемте. Я должна сама увидеть микросолнце.

Мы полетели на командный пункт. Микросолнце по-прежнему металось скачками по небу. Елена Николаевна сразу оценила всю серьезность положения.

— Мое мнение, опыт надо прервать, — сказала она.

Никто не решился возражать. Все понимали, что надвигающаяся катастрофа была бы ужасна не только сама по себе, она зачеркнула бы и наш опыт, так как причина странного поведения микросолнца осталась бы невыясненной, погребенной взрывом страшной силы. Взгляды всех устремились на небо: мы как бы прощались с творением своих рук.

— Вызывайте Землю, — сказал я.

Но мы опоздали. Как раз в этот момент микросолнце резко заметалось из стороны в сторону и вдруг, словно разорвав невидимые цепи, понеслось вниз, приближаясь с бешеной скоростью к поверхности Венеры. Мы знали, чем это грозит. Как только оно спустится до высоты сорока километров, возникнет гигантский огненный столб, все сметающий вокруг. Елена Николаевна схватилась за рычаг управления и до отказа потянула его на себя. Рычаг не действовал.

Мы замерли. На нас со скоростью реактивного снаряда неслась сама смерть. Сердце бешено колотилось в груди, отсчитывая немилосердно короткие секунды.

— Искры! Искры вспыхивают в предусилителе! Где-то пробило изоляцию! — услышал я отчаянный крик Виктора Платонова и, оглянувшись, увидел, что он уже бросился к ближайшему орнитоптеру, вскочил в него и мгновенно взлетел на второй этаж мачты управляющей установки. Отчаяние, сознание смертельной опасности сделало его движения предельно точными. Соскочив с орнитоптера, он, не раздумывая ни секунды, бросился внутрь отсека предусилителя. Зная, насколько это опасно, мы с замиранием сердца, забыв о том, что сами стоим перед лицом смерти, следили за Виктором.

— Что-то он замешкался! — воскликнул Чжу Фанши, бросаясь к орнитоптеру.

Никто не остановил его. Вдруг в отсеке предусилителя вспыхнула длинная голубая искра, через мгновение погасла, и мы увидели, что микросолнце замерло неподвижно в вышине, прекратив свое стремительное падение. Виктор устранил короткое замыкание в электрической схеме.

Елена Николаевна вбежала в пещеру и повернула рычаг управления. Микросолнце стало стремительно подниматься вверх.

Мы молча смотрели друг на друга, еще не придя в себя после пережитого, ужаса. Пот лил градом с наших лиц, руки дрожали.

— Да, если бы не Виктор… — проговорила, наконец, Елена Николаевна. — Виктор! — позвала она его. — Виктор!

В наушниках наших шлемов не прозвучало никакого ответа.

— Что с ним? Виктор, ты слышишь меня?

Ответа не последовало.

— Чжу, — обратилась она к Фанши, подлетевшему на орнитоптере к управляющей установке, — посмотрите, что с ним.

Чжу Фанши заглянул внутрь отсека предусилителя.

— Его здесь нет, Елена Николаевна! — прозвучал у нас в наушниках его голос. — Отсек пуст.

— Как же так? Посмотрите внимательно. Может быть, он ранен или оглушен?

Чжу Фанши не отвечал несколько минут. Потом в наушниках наших шлемов послышалось его учащенное дыхание, неясный возглас, и тут же раздался характерный щелчок.

— Он отключил свой радиотелефон!

Чуя беду, мы тоже поднялись на мачту.

В отсеке предусилителя мы застали Чжу Фанши, стоявшего на коленях около стены. Китаец плакал.

На полу мы увидели небольшую кучку пепла, несгоревшие остатки одежды и осколок прозрачного шлема. Это было все, что осталось от Виктора. Заряд чудовищной силы прошел через него в тот момент, когда он исправлял повреждение.

Никто не произнес ни слова. Все произошло так быстро, что казалось каким-то кошмарным сном. Всего несколько минут назад Виктор стоял рядом с нами — и вот эта ужасная кучка пепла. Мы не верили собственным глазам. Сердце сдавила безмерная боль, усиленная чувством нашей общей вины: опыт с микросолнцем давно уже стал слишком опасным, и его следовало своевременно прекратить. А мы все тянули.

Придя немного в себя после потрясения, Елена Николаевна глухо сказала:

— Идемте. Микросолнце все еще над нами.

Мы молча, с тяжелым чувством последовали за ней в пещеру.

— Землю предупреждать не будем. Приготовьтесь. Сейчас выбросим микросолнце за пределы Венеры.

Елена Николаевна сняла ограничитель с рычага управления и резко до отказа сдвинула его вперед. Казалось, электростатические установки дрогнули от напряжения, работая на предельной мощности. Микросолнце быстро понеслось ввысь, скрылось из виду.

— Все, — сказала Елена Николаевна тем же глухим голосом, выключая электростатические установки. — Наш эксперимент окончен.

Тут же, разрядив мощную батарею конденсаторов, мы сняли защитные кожухи с управляющих установок.

Какова же была наша досада, когда мы поняли причину плохой работы этих устройств. Мощные провода, идущие до самого верха высоких мачт, были покрыты специальным слоем высококачественной изоляции, способной выдержать огромное напряжение. Этой изоляции был не страшен ни пятисотградусный зной, ни двухсотградусный мороз. На Земле она была испытана на химическую стойкость, на трение и показала прекрасные результаты. Конструкторы учли все. Но вот здесь, на Венере (кто же мог это предвидеть?), здесь она стала приманкой для длинных серебристых жуков. Их жадные маленькие челюсти прогрызли изоляцию насквозь, до самого металла. Некоторые жуки переползали с оголенных проводов на соседние, образуя как бы живую перемычку. Мгновенно возникало замыкание, и в ту же секунду микросолнце совершало скачок по небосводу.

— Вот они, проклятые, уже добрались до главных кабелей, — сказал Чжу Фанши. — Это и вызвало катастрофу…

Маленькие букашки… Как часто оказываются они страшнее самых опасных хищников. Недаром негры называют королем джунглей не льва, не буйвола, не слона, а маленького муравья-кочевника — зиафу. Мы остерегались колоссов, а удар нам нанесли жучки размером с булавку.

Погребение праха состоялось в тот же день. Чжу Фанши высек из мягкого камня большую урну, выгравировал на ней дату рождения и гибели Виктора, собрал останки покойного и установил урну на гладкой каменной плите неподалеку от пещеры.

В тяжелом молчании стояли мы вокруг урны. Елена Николаевна вышла вперед и заговорила срывающимся голосом:

— Прощай, дорогой товарищ! О твоем подвиге узнает Земля…

Голос изменил ей, и она зарыдала. Больше никто не проронил ни слова. Да и какие слова могли передать всю глубину горя, переполнявшего наши сердца!

Так закончился наш опыт: нам удалось доказать устойчивость микросолнца, но очень дорогой ценой — ценой жизни одного из наших товарищей.

— Как мы сообщим об этом Челите? — тихо проговорила Елена Николаевна.

Нас всех мучила эта мысль…

Да, вот мне довелось дожить до коммунизма. Я увидел, что жизнь стала иной — светлее, радостнее, богаче. Земля наша очистилась от скверны: от войн, несправедливости, неравенства, нищеты — от всех этих позорных явлений, которые можно объяснить, но с которыми нельзя примириться. Наши правнуки живут полнокровной жизнью. Их дни наполнены трудом, они продолжают великий путь познания и борьбы за совершенствование жизни, начатый их предками. Это путь беспокойный, тут неизбежны трудности, нередки опасности. Пусть в жизни людей будет больше всего радости. Счастлив тот, кто трудится и любит свой труд; счастлив тот, кто имеет большую цель и достигает ее; счастлив жаждущий подвига и свершающий его, счастлив идущий вперед.

Земля звала назад своих сынов. Наша ракета уже второй день подавала условные сигналы, предупреждая нас о том, что через неделю наступит самый благоприятный момент для отлета на Землю. Анри Ламель поручил Аниферу и Шаумяну облететь район, в котором мы работали, и в разных точках его поставить автоматические приборы с атомными батареями, которые должны были на протяжении десятков лет передавать на Землю различные данные о Венере.

До старта оставалось всего четыре дня, когда Анифер и Шаумян случайно наткнулись на лежбище гигантских животных — самых больших из всех, каких мы встречали на Венере.

Они обитали в теплом море, омывающем соседний большой остров с юга. По своему внешнему виду они несколько напоминали исполинских диплодоков, останки которых были обнаружены археологами на Земле. За ними так и укрепилось это прозвище — диплодоки. На Земле мы привыкли поражаться величине слонов, но рядом с диплодоками они выглядели бы карликами. Венерианские диплодоки были вполне безобидные травоядные существа, большую часть времени проводившие в воде. Они не спеша передвигались вдоль берега, с аппетитом пощипывая сочные листья растений и поглощая в огромных количествах водоросли. На берег диплодоки выходили, только когда откладывали в раскаленный песок большие, величиной с огромный валун, пестро окрашенные яйца.

Ламель разрешил Шаумяну и Аниферу побыть в районе лежбища диплодоков, а остальные принялись готовиться в обратный путь.

Это оказалось не простым делом. Места в ракете было мало. Следовало как можно плотнее уложить все собранные нами материалы, коллекции, образцы, отбросить дубликаты. Кроме того, надо было взять с собой достаточный запас воды, предварительно очистив ее от углекислого газа и обезвредив, — лететь предстояло не день, не два, а больше месяца.

Сначала мы занялись ракетой биологов. Перебирая вещи в ракетоплане, Ламель вдруг обнаружил под койкой Гапека туго завязанный мешок из прозрачной пленки. Он был надут, словно воздушный шар. Внутри мешка находились две клетки, а в каждой из них — по одному детенышу летающего ящера. Он позвал Гапека и молча показал ему на клетки. Тот улыбнулся, но оправдываться не стал.

— Знаешь, Анри, — сказал он доверительно, — давай перевезем их на Землю. Ведь никто до нас не делал этого. Места они занимают немного. В конце концов я согласен держать их на своей постели.

— Вот чудак! Да разве дело в этом? Чем они будут дышать в ракетоплане? Ведь у нас земной состав воздуха. Избыток кислорода обожжет им легкие.

— Я предусмотрел это и надул мешок углекислым газом.

— Надолго ли его хватит? День, другой, а там надо менять. Возни с ними не оберешься!

— Что же делать, Анри, а? — жалобно спросил Гапек. — Может, сами полетим в скафандрах, а ракетоплан наполним здешним воздухом?

Он предложил это так просто, будто речь шла о простом прогулочном костюме.

Анри возмутился:

— Ты с ума сошел! Таскать на себе скафандры больше месяца!

— Ну и что! — живо возразил Гапек. — Ради науки можно и потерпеть немного.

— Нет, это невозможно!

— А если поместить их в третий герметический отсек? Наполним его углекислым газом, освободим от лишнего груза, и пусть летят. С собой возьмем несколько запасных баллонов с воздухом Венеры.

— Но тогда придется нам здорово потесниться.

— Э, пустяки какие!

Гапек смотрел на Ламеля так умоляюще, что тот начал колебаться. Кабина ракетоплана была разделена внутри прочными перегородками на отдельные герметические отсеки на случай столкновения с метеоритами. Два из них были заполнены различными вспомогательными грузами. Если перенести их в «жилой» отсек, то там будет тесно и неудобно, но зато в грузовом отсеке действительно освобождалось место для животных.

— А Леон и Станислав? Вдруг они не согласятся? — спросил Анри, уже сдаваясь.

— Это они-то не согласятся? Будто ты их не знаешь!

— Хорошо, оставим твоих ящеров. Только спрячь их куда-нибудь с глаз долой, а то Леон и Станислав тоже найдут, что прихватить на Землю.

Интересная идея быстро обретает себе сторонников. На следующий день мы оказались свидетелями того, как сам Ламель слетал на орнитоптере к ближайшему озеру и вскоре вернулся с большой банкой в руках. В ней извивалось неприятное змееобразное существо — мезозавр. Не обращая внимания на наши лукавые улыбки, он поставил банку в дальний угол багажника ракеты и загородил ее другими вещами.

Не отстали от них и мы. Эрилик принес трех больших, с тарелку величиной, ярких жуков. Я тоже не утерпел и добавил к живой коллекции несколько моллюсков с красивыми раковинами. Заселение ракет обитателями Венеры шло нарастающими темпами.

— Нет, так не годится, — запротестовал, наконец, Ламель. — Этак у нас скоро негде будет повернуться.

— А давайте грузовые отсеки в нашем ракетоплане тоже наполним здешним воздухом, — предложил Эрилик.

— Можно, — неуверенно поддержал его я.

— А вы, Суори, как? Не возражаете? — спросил Чжу Фанши.

— Отчего же? Я согласна.

— А вы, Елена Николаевна?

— Мне все равно.

Так открылся «филиал зоопарка», как мы в шутку прозвали свою ракету. Охота за животными возобновилась.

Одна Елена Николаевна не принимала участия в наших оживленных хлопотах. Потрясенная трагической гибелью Виктора, она снова слегла на несколько дней.

Оставалось два дня до отлета на Землю. Анифер и Шаумян все еще не вернулись из района лежбища диплодоков. Ламель связался с ними по радио и решительно потребовал их возвращения.

Мы увидали их еще издали. Они летели рядом с одинаковой скоростью, а между их орнитоптерами, привязанный самодельными веревками, покачивался какой-то большой предмет. Когда они опустились, мы увидели, что они превзошли всех в своем размахе: в привезенном ими свертке оказалось большое пестрое яйцо диплодока.

— Захотелось натуральной яичницы? — насмешливо спросил их Ламель.

— Делай с нами что хочешь, но мы возьмем его с собой на Землю, — решительно заявили друзья.

— А куда же вы намереваетесь его поместить? Можете посмотреть — наша ракета набита до отказа.

— А у физиков? У них наверняка полно свободного места.

Не обращая ни малейшего внимания на наш протест, они хладнокровно развязали веревки и стали прикидывать, как уложить яйцо в нашей ракете. Мы поняли, что сопротивление бесполезно — такой решительный вид был у обоих друзей, — и сдались.

Было решено оставить на Венере все, что не являлось жизненно необходимым в пути. Экипаж обеих ракет был согласен перенести любые неудобства и тесноту, чтобы доставить на Землю живых обитателей Венеры. Последние два дня перед отлетом творилось что-то невообразимое. Из ракет выносили ящики с приборами, телевизионные установки, часть медикаментов, орнитоптеры, лишние рулоны кинопленки и неизрасходованные химикалии, запасы бумаги, одежды, киноаппараты — словом, «все лишнее».

— Давайте снесем все это в пещеру, где раньше помещался наш командный пункт, — предложил Чжу Фанши. — Следующей экспедиции пригодится.

И вот на Землю послано сообщение о вылете. Впереди трудный путь. Мы забеспокоились: во время резкого толчка при взлете могли погибнуть наши животные.

Были приняты все меры предосторожности. Животных подвесили в клетках на резиновых растяжках; на таких же растяжках повесили и сами клетки; в ящике под яйцом диплодока было сделано целое сооружение из мягких тряпок и резины; банки с рыбами залили свежей водой до краев, наложили туда свежих водорослей и, тщательно закупорив их, тоже подвесили на резинках; грузовые отсеки ракет наполнили углекислым газом.

Настали последние минуты перед взлетом. Все заняли свои места. Контрольная зеленая лампа на центральном пульте управления сигнализировала о том, что обе ракеты готовы к взлету.

Дарычан в последний раз прошел вдоль кабины, осмотрел все придирчивым взглядом, вернулся к себе и нажал кнопку.

Ракетоплан рванулся вверх, на мгновение замер в воздухе и, прорезав толстый слой облаков, вырвался в космическое пространство.

…Никто не вмешивался в управление ракетой. Она летела под контролем точных и надежных приборов, уверенно ведущих ее к Земле по самой короткой траектории. Спустя пятнадцать минут на пульте управления раздался долгожданный звонок, возвестивший о том, что началось обычное путешествие в космосе и что мы можем покинуть свои места.

Мы бросились к животным. Один Чжу Фанши стоически выполнял возложенные на него обязанности кинорепортера и, прильнув к иллюминатору, снимал уходящую вниз жаркую планету.

С этого момента мы стали невесомыми, но никто не кувыркался внутри кабины и не парил в воздухе словно птица. К подошвам наших ботинок были привинчены небольшие металлические пластины. Они притягивались к электромагнитам, расположенным под полом. Благодаря этому нехитрому приспособлению мы могли нормально передвигаться по кабине.

Животные не пострадали. Только треснула одна стеклянная банка с рыбками, которая во время взлета ударилась о стенку ракеты, но рыбы были живы. Кроме того, в первые минуты после взлета мы испугались за одного из ящеров. Клетка с ним сорвалась с резиновых растяжек, а сам он как-то странно подергивал головой и хрипел. Подоспевшая Елена Николаевна впрыснула ему в клюв из пульверизатора струю воды, и ящер довольно быстро пришел в себя.

Яйцо диплодока было цело. Оно в полной сохранности лежало в ящике. Видимо, его прочная известковая скорлупа могла выдержать и не такую нагрузку.

По радиотелефону мы связались с ракетой Анри Ламеля. Они стартовали благополучно и теперь летели позади нас на расстоянии каких-нибудь двух тысяч километров. У них в ракете, так же как и у нас, было тесновато. Каждый прихватил с собой что мог. Впервые с Венеры везли такой интересный груз.

— Надо предупредить Землю, что мы везем зоопарк, — сказал Гапек. — Необходимо, чтобы до нашего прилета для животных было подготовлено специальное большое помещение где-нибудь на берегу теплого моря.

— С атмосферой, насыщенной углекислым газом, — добавил Анри Ламель.

— Где вы предлагаете устроить такое помещение? — спросил Гапек.

— Я знаю где, — вмешалась Елена Николаевна. — В районе Кораллового моря в Австралии. Я знаю эти места, там живет моя дочь. Там много коралловых атоллов. В центре каждого — лагуна, как бы большой готовый аквариум вполне достаточной глубины. Коралловый барьер надежно отделяет лагуну от моря. Достаточно построить над лагуной купол, впустить под него углекислый газ, и уголок Венеры готов.

— Прекрасно! — поддержал ее Анри Ламель.

Когда Анри Ламель сообщил обо всем этом на Землю, то ему сделали серьезный выговор за нарушение дисциплины в космосе. Однако нашему зоопарку обрадовались и обещали в рекордно короткий срок соорудить над одним из коралловых атоллов хорошую прозрачную крышу и приготовить остальное оборудование. Нам разрешили садиться прямо на Землю, без посадки на Луне…

Работы на обратном пути было много. Мы систематизировали данные по эксперименту, приводили в порядок записи, пополняли их по памяти тем, чего не успели записать прямо на Венере, ухаживали за животными, которые с аппетитом поглощали вместо привычной пищи наши космические пилюли.

А ракеты мчались и мчались навстречу Земле, оставляя за собой миллионы километров космического пространства.

Изредка с пульта управления доносился гудок. Это означало, что радиолокаторы ракеты обнаружили метеорит. Специальные вычислительные машины быстро определяли точку пересечения его пути с траекторией ракеты, и в случае угрозы ракетоплан слегка менял направление полета.

Однажды мы услышали резкий гудок, и в ту же секунду ракетоплан дернулся в сторону. Совсем близко от нас, в каких-нибудь сорока километрах, промчалась серая угловатая масса километров двадцати в поперечнике. Это был небольшой астероид — мельчайшая планетка, каких много носится в пределах солнечной системы.

Но самую большую опасность для нас представляли не гигантские астероиды, которые хорошо обнаруживались радиолокаторами, а метеоры-малютки величиной с грецкий орех. Обнаружить их радиолокатором было очень трудно, и тут на помощь радиолокации приходила инфракрасная техника. На ракетоплане было установлено несколько инфракрасных систем, которые издали обнаруживали нагретые лучами солнца мельчайшие частицы космической пыли.

Но даже применение таких совершенных и надежных систем не исключало опасности столкновения с метеоритами. Однажды, когда мы доедали наш космический обед — растворенные в стакане кипятка таблетки, вдруг раздался тревожный прерывающийся рев сирены, предупреждавшей о непредотвратимой опасности. Все вздрогнули.

Рев сирены продолжался. Ракетоплан вдруг резко рвануло в сторону, мы кувырком полетели к противоположной стене. Послышался легкий удар и за ним сильный свист. Суори вдруг схватилась за ногу и упала на пол. На ее скафандре показалась кровь. Елена Николаевна бросилась к ней и осмотрела ногу. Рана была неопасной — мелкий метеорит пробил ногу насквозь, не задев кости. Пока Елена Николаевна перевязывала Суори рану, мы с Эриликом отыскивали в стенках кабины пробоину. Все пространство между двойными стенками ракетоплана было заполнено сжатым воздухом, в котором, точно футбольные мячи, плавали эластичные невесомые пластмассовые шары. Струя воздуха, выходящая наружу в отверстие, пробитое метеоритом, увлекала за собой ближайший из этих шаров, и он, точно пробка, затыкал собой пробоину. Все это устройство надежно сработало и теперь. Через несколько секунд свист выходившего воздуха прекратился — пластмассовые шары закупорили отверстия в стенках.

Как выяснилось позднее, при расшифровке записей автоматов, столкновение с метеоритом случилось потому, что произошло событие, вероятность которого была ничтожно мала. Оказалось, что навстречу ракетоплану летел не один, а одновременно три метеорита с разных сторон. Вычислительные машины быстро определили, что при повороте ракетоплана в любую сторону все равно должно произойти столкновение с одним из них. И здесь проявилось все совершенство приборов ракетоплана. В какие-то доли секунды они изменили путь ракетоплана гак, что он столкнулся с самым маленьким из трех метеоритов.

Суори, лежа с перевязанной ногой, шутила:

— Из трех зол мы выбрали меньшее…

Надо было наглухо заделать пробоину снаружи. Елена Николаевна и Эрилик остались в ракетоплане с Суори, а мы с Чжу Фанши надели специальные скафандры, привязались прочными металлическими тросами, взяли с собой металлическую заплату и через специальный люк вышли наружу.

Чжу-Фанши и здесь не расставался с киноаппаратом. Он отпрыгнул от ракетоплана на всю длину троса и заснял наш корабль летящим в космическом пространстве на фоне звездного неба. Я отыскал пробоину и наложил на нее заплату. Вспыхнула заложенная по краям заплаты пиротехническая смесь, во все стороны полетели искры, и заплата прочно приварилась к корпусу ракетоплана.

— Смотрите, Александр Александрович, — сказал Чжу Фанши, — здесь видны сразу и северная и южная части неба.

Трудно было поверить, что мы вместе с ракетопланом несемся с огромной скоростью. Ничто здесь не говорило о нашем движении — не мелькали встречные предметы, не взвивалась пыль на дорогах, не было тряски и шума, а звезды были далеки и неподвижны.

— Пора назад в ракетоплан, — сказал я Чжу Фанши.

— Подождите, Александр Александрович. Еще немного. Кто знает, придется ли еще смотреть на вселенную вот так… Земля, люди, все это так далеко сейчас…

— У вас, Чжу Фанши, от этой феерической картины начинается ностальгия. Пошли в ракетоплан.

Несколько недель мы без всяких происшествий неслись вперед. Обратный путь показался нам значительно длиннее пути на Венеру, хотя на самом деле он был даже несколько короче прежнего, так как относительное расположение обеих планет было теперь более благоприятным для перелета. Оставалась последняя неделя пути. Дарычан доказывал всем, что он уже чувствует могучее притяжение Земли. В доказательство он подбрасывал в воздух пушинку, которая, как ни странно, проплывала к носовой части кабины, обращенной к Земле. Медленно, как последние полчаса в поезде, тянулась эта неделя. То и дело кто-нибудь из экипажа подходил к иллюминатору ракетоплана и подолгу смотрел на Землю.

Нам казалось, что на всем небосводе нет прекраснее и желаннее этой чудесной двойной звезды Земля — Луна.

И вот за несколько дней до прибытия на Землю в кабине ракетоплана послышался сначала громкий скрежет, а потом несколько сильных ударов. Все вздрогнули и взглянули на пульт управления. Ровным светом горела зеленая лампочка, сигнализируя о полной исправности всей аппаратуры.

— Что это? Опять метеоры?

Затаив дыхание мы прислушались.

— Показалось? — спросил Чжу Фанши.

Как бы в ответ на его вопрос, снова послышались удары и сильный треск, словно кто-то рядом ломал перегородку.

— Это в грузовом отсеке! — воскликнула Елена Николаевна.

Мы бросились туда. Удары и треск доносились из шкафа, расположенного в дальнем углу отсека. Мы вытащили из него все, за исключением ящика с яйцом диплодока.

— Будем вытаскивать?

— Конечно!

В мире без тяжести возможны чудеса. Я один легко вытащил ящик, который на Венере мы с трудом поднимали вчетвером. Неожиданно ящик ходуном заходил у меня в руках.

— Держите, а то уроню!

Все подхватили ящик и бережно поставили его на пол. Быстро открыли одну защелку, потом другую, и вдруг крышка ящика слетела, и изнутри показалась голова новорожденного диплодока. Мы остолбенели.

Диплодок доверчиво посмотрел на нас маленькими глазками и, неожиданно разинув рот, жалобно замычал.

Этот звук привел нас в себя.

— Как же он вывелся? — недоумевала Суори. — Ведь ящик охлаждался до двенадцати градусов Цельсия. Не мог же он вывестись при такой низкой температуре!

— Вынем его из ящика.

Ухватившись руками за толстую скорлупу яйца, мы вынули диплодока вместе с яйцом и положили на пол. Диплодок медленно высвободил из скорлупы передние лапы и потянулся вперед. Наверное, так вылезали из скорлупы все новорожденные диплодоки. Но этот двигался в мире без тяжести. В этом мире даже такого легкого движения было достаточно, чтобы он взвился в воздух.

— Держите его! — закричал Чжу Фанши, снимавший эту сцену.

Мы пришли диплодоку на помощь. Скорлупу яйца раскололи, надели диплодоку на ноги небольшие металлические кольца, которые, притягиваясь электромагнитами, удерживали его на полу. Диплодок был жалким и мокрым, что совершенно не вязалось с его большими размерами.

Когда мы сообщили во вторую ракету, что у нас вывелся настоящий диплодок. Ламель чуть не лопнул от зависти.

— Я так и знал, что в вашей ракете будет интереснее! У вас и диплодок вылупился, и метеорит вас пробил, а у нас — ну, хотя бы какое-нибудь событие — ничего!

Его помощь, как опытного зоолога, была очень нужна нам сейчас. Не имея возможности пересадить Ламеля в нашу многострадальную ракету, мы попросили его посоветовать, что нам делать с диплодоком.

— Первым делом его надо просушить, — заявил Ламель так решительно, будто бы он до этого дня только и занимался сушкой выведшихся из яиц диплодоков.

Мы перенесли диплодока в тот угол, куда из иллюминатора падал широкий пучок солнечных лучей. Ламель приказал, подложить под диплодока одеяло и натянуть на стекло иллюминатора белое полотно, чтобы солнечные лучи не повредили его подопечному. Но диплодок, невзирая на все наши заботы, продолжал мычать.

— Чего он хочет? — обратились мы к Ламелю, как к авторитету по новорожденным диплодокам.

Ламель задумался. Мы молча с уважением смотрели на него. Полководцы в такие секунды задумчивости решают судьбы целых сражений.

— Пить! — сказал он решительно. — Он хочет пить.

Елена Николаевна принесла пульверизатор — вода в этом мире без тяжести не выливалась сама из бутылки, ее приходилось выталкивать оттуда с помощью резиновой груши. Диплодок, едва почувствовав воду, действительно стал жадно пить. Он выпил за один присест несколько бутылок и потом спокойно лег на подостланное ему одеяло, греясь под солнечными лучами.

Пока мы возились с диплодоком, Суори продолжала внимательно разглядывать ящик, в котором было упаковано яйцо. Лицо ее было нахмурено, брови сдвинуты — она решала сложную задачу: почему вывелся диплодок.

— Поняла! — воскликнула она наконец.

— Что именно?

— Все просто! В ящике мы установили полупроводниковые холодильники, чтобы поддерживать температуру около двенадцати градусов Цельсия. Так?

— Так.

— Ну, так вот. Я случайно включила холодильник наоборот, перепутала концы проводов, и вместо холодильника получился нагревательный полупроводниковый прибор…

— Иными словами… — начал было Эрилик.

— Иными словами, — закончила свою мысль Суори, — этот ящик превратился в инкубатор.

— Так или иначе, а первый ручной диплодок существует, и ему надо дать имя, — сказал Чжу Фанши.

Мысль всем понравилась, и, как из рога изобилия, посыпались предложения:

— Космос!

— Пилот!

— Нет, Астронавт!

— Турист!

— Астероид!

После непродолжительных споров решено было назвать диплодока «Астронавт».

…Ракетоплан стремительно мчится к Земле. Последние часы полета. Мы садимся в Австралии. Наша родная планета вся как на ладони видна в иллюминатор.

Астронавт съел все наши запасы и выпил всю воду. Второй день мы без пищи и воды.

Перед самой посадкой Чжу Фанши закутал диплодока в наши одеяла и подвесил его на прочных резиновых растяжках посреди грузового отсека. Астронавт мычит и вырывается.

Еще час — и мы на Земле!

12. НА КОРАЛЛОВОМ МОРЕ

Восточный берег Австралии отделен от теплого Кораллового моря длинной цепью коралловых рифов. Этот естественный барьер, созданный на протяжении веков мелкими живыми существами, принимает на себя первые грозные удары океанского прилива.

Днем здесь жарко, солнце печет немилосердно. Воздух влажный и душный; легкие порывы ветра не приносят облегчения. Зато вечером легкий бриз, дующий с берега, доносит до островов ароматы тропических цветов, горьковатый запах моря, а вместе с ним и живительную прохладу.

Над одним из таких коралловых островов, недалеко от животноводческой фермы, где работала Аня, был воздвигнут большой купол, обтянутый полупрозрачной прочной пленкой. На острове соорудили специальную воздуходувную станцию, которая должна была регулировать состав воздуха под куполом, обогащать его углекислым газом, а также автоматически поддерживать определенную температуру и влажность воздуха, уменьшая или увеличивая их по мере надобности.

Неподалеку на материке был построен трехэтажный дом для тех, кто должен был вести наблюдения за животными и растениями с Венеры.

Наконец-то мы сняли скафандры под открытым небом и жадно вдыхали свежий воздух Земли. То ли с непривычки, то ли от радости у нас слегка кружилась голова.

— Эх, до чего же хорошо здесь! — беспрерывно восклицал то один, то другой. — Смотрите, какое солнце! А воздух! Море! Небо!

Только одно обстоятельство омрачало нашу радость: у нас начался десятидневный карантин, и к нам, словно к зачумленным, не допускался ни один человек, не прошедший специальный курс прививок. Приходилось довольствоваться разговорами по телефону, телевизионными передачами, а мы так истосковались по людям, что этого нам было уже недостаточно.

Мы перевезли всех наших животных на атолл, в «уголок Венеры».

Общее внимание было приковано, конечно, к Астронавту. А тот освоился с незнакомой обстановкой довольно быстро. Очутившись под куполом, он принюхался, почуял знакомый запах углекислого газа, чихнул несколько раз, издал протяжное мычание и, повинуясь могучему инстинкту, бегом бросился к воде. Его никто не учил плавать, он никогда не видел, как это делали его родичи на Венере, но сразу же почувствовал себя в родной стихии и, взревев от восторга, окунулся несколько раз с головой в воду и заработал сильным хвостом.

У кромки лагуны мы посадили образцы привезенных нами семян различных растений.

После этого мы вновь разбились на группы, чтобы закончить отчеты о проделанной нами большой работе.

А тем временем под прозрачным колпаком на острове происходили чудеса. Мы не верили своим глазам: посаженные только вчера семена растений за один день проросли, вымахали больше чем на метр в вышину и теперь красовались на краю лагуны, плавно покачивая своими сочными широкими листьями.

— Поразительно! — воскликнул Гапек.

— Факты — упрямая вещь, — возразил ему Анри Ламель. — Наши папоротники показали рекордную скорость роста, в несколько раз большую, чем у бамбука.

Мы внимательно осмотрели молодые растения. Они во всем походили на взрослые, только внутри листьев у них еще не было спор да кислородные мешочки у основания листьев были еще пустыми: на создание кислородных запасов и на образование спор требовалось больше времени, чем на рост самого растения.

Когда на одиннадцатый день нам объявили о конце карантина, все как-то растерялись.

— Куда же идти? — спрашивал в недоумении Гапек.

— А зачем обязательно идти? — возразил Ламель. — Некуда идти — сиди дома.

— Ну, как же так! Карантин снят, а я буду сидеть.

— Поехали все вместе на соседнюю овцеводческую ферму к моей дочери, — вмешалась Елена Николаевна. — Она уже давно нас приглашает.

В сельском городке нас встретили неожиданно торжественно.

Большой зал столовой, где в честь нас был приготовлен праздничный обед, оказался полон. Видя вокруг множество дружески улыбающихся лиц, я вдруг очень ясно понял, чего именно нам не хватало на далекой Венере, почему там, в узком кругу друзей, занятые интереснейшей работой, мы все-таки чувствовали себя одинокими и тянулись сердцем к родной Земле. Я понял, что нам не хватало большого человеческого коллектива, общества тех, для кого мы трудились, не хватало их доброжелательной поддержки, их сочувствия, их радости, их оценки.

После обеда, когда все направились в клуб, чтобы посмотреть фильмы, снятые нами на Венере, ко мне подошла Елена Николаевна:

— Александр Александрович, здесь есть переговорный пункт, откуда можно связаться по радиотелефону с ракетопланом Джемса Конта.

— Вы сейчас идете?

— Сейчас. Я хочу узнать, как у них дела, как Ярослав, как Челита…

— Я с вами…

Группа Джемса Конта добилась несомненных успехов. Работа по испытанию модели плавающего зеркала была почти окончена. Джемс Конт показал нам его. Трудно было поверить, что это огромное пятидесятикилометровое сверкающее сооружение свободно парит в межпланетном пространстве и совершенно невесомо.

Своей вогнутой частью плавающее зеркало было обращено к Луне. Конт медленно поворачивал его. Вдруг на экране промелькнул участок поверхности Луны. В течение нескольких секунд были видны отпечатки человеческих ног в лунном пепле, потом появилась фигура человека, одетого в обычный скафандр и махавшего кому-то рукой. Увеличение было настолько сильным, а изображение настолько четким, что на скафандре незнакомца можно было рассмотреть каждый шов. Это видение исчезло так же быстро, как и возникло.

— Джемс! Джемс! — закричала Елена Николаевна. — Поверните еще раз ваше плавающее зеркало.

— Зачем?

— Оно в сочетании с объективом вашего телепередатчика является непревзойденным телескопом!

Ярослав Павлович и Джемс Конт рассмеялись.

— Правда, поразительно? Мы сами недавно открыли это.

Особенно был доволен произведенным эффектом Ярослав Павлович. Его, как астронома, это открытие интересовало больше всех. Ом уже подсчитал, что угловое увеличение этой оптической системы во много раз больше, чем у самых совершенных телескопов.

На следующий день участники обеих наших экспедиций разъехались. Всем необходимо было отдохнуть после трудного путешествия.

Елена Николаевна, Чжу Фанши и я поехали в Торитаун. Мы спешили прежде всего встретиться с теми, кто вместе с нами создавал первое микросолнце.

Вся наша лаборатория уже перешла во вновь созданный Институт микросолнца. Туда мы и передали материал о результатах испытания микросолнца и сделали специальный доклад. Одновременно мы познакомились с тем, как обстоит дело с подготовкой наступления на льды Антарктиды.

Покончив с делами, я и Елена Николаевна вернулись назад, решив провести свой отпуск у Кораллового моря.

Войдя к Ане, мы неожиданно для себя застали у нее Ламеля.

— Анри? — удивилась Елена Николаевна. — Каким образом вы снова оказались здесь?

— Соскучился по диплодоку, — ответил он и при этом с улыбкой посмотрел на Аню. Та смутилась и опустила глаза.

— Нет, в самом деле, почему вы так скоро вернулись?

Анри перестал улыбаться и уже совершенно серьезно ответил:

— Задумал я, Елена Николаевна, один опыт. Не знаю, получится ли что у меня, но попробовать стоит.

— Какой же опыт?

— Попробую вырастить быстрорастущие папоротники на Земле. Директор фермы говорит, что это прекрасный корм для скота.

— А от этого «прекрасного» корма животные не начнут дохнуть? — заметила недоверчиво Елена Николаевна.

— Нет, дохнуть не будут, это мы уже установили, а вот будут ли они есть папоротники, пока неизвестно. Вот Аня, — добавил он, снова загадочно улыбаясь, — поможет мне как специалист-овцевод.

— А удастся вырастить папоротники? — спросил я. — Почва, воздух, длительность суток — все это очень отлично от того, к чему они привыкли на Венере.

— Почву мы приготовим соответствующим образом. А к нашему воздуху будем приучать растения постепенно. Разумеется, мы допускаем и отрицательный исход нашего опыта, но попробовать все же надо.

— Конечно, конечно! — горячо поддержала его Елена Николаевна.

По соседству с куполом на острове Анри и Аня соорудили небольшой загон с двумя отделениями, в который поместили четырех еще совсем молодых ягнят. Двух ягнят — контрольных — продолжали кормить обычным кормом, а двум другим Аня положила в кормушки мелко нарезанные сочные папоротники.

— Смотрите, смотрите, — волнуясь, сказала она, — сейчас он начнет есть.

Но шустрый ягненок не оправдал Аниных надежд. Он тщательно обнюхал кормушку, заблеял и, помахивая коротким хвостиком, отбежал в сторону. То же самое сделал и второй ягненок. Они бродили по загону и пощипывали траву, не обращая внимания на сочную еду в кормушках.

Анри засмеялся.

— Ваше блюдо им не по вкусу.

— Ничего, привыкнут. Я не буду давать им больше ничего, кроме папоротников.

Через три дня на опытных ягнят жалко было смотреть. Они выщипали всю траву в загоне и теперь, жалобно блея, стояли у загородки, пытаясь просунуть между жердями голову и дотянуться до травы, которая росла совсем рядом, но была недосягаема. Но, несмотря на свои поистине танталовы муки, они даже не смотрели на кормушки, куда Аня и Анри каждый день подкладывали свежие папоротники.

— Еще день — и они подохнут, — сказал Анри. — Так дальше нельзя.

— Да, — печально согласилась Аня, — надо что-то немедленно придумать. А что, если… Ой, как это мне раньше не пришло в голову! Я смешаю молоко с соком папоротников и дам им.

— Умница! — воскликнул Анри. — Тащите молоко.

Уловка с молоком удалась. Голодные ягнята, почуяв знакомый запах, жадно прильнули к бутылкам со смесью.

Через два дня ягнята привыкли к вкусу новой пищи и с аппетитом уничтожали венерианские папоротники уже без молока. Теперь надо было проследить, как подействует на организм ягнят новая пища.

Одновременно с этим Аня и Анри расчистили небольшую делянку рядом с уголком Венеры, вспахали ее, внесли в почву удобрения, а затем натянули над нею купол из пленки и наполнили его воздухом, содержащим несколько больше кислорода, чем воздух на Венере.

Рано утром, едва взошло солнце, они высеяли споры папоротников в землю и стали с волнением ждать, взойдут или не взойдут?

Через несколько часов опытную делянку усеяли мелкие красноватые точки — первые всходы. Но росли они не так бурно, как под большим куполом. Когда в середине дня я пришел на опытную делянку, то увидел, что ростки поднялись всего лишь на 30 сантиметров. Но Аня и Анри сияли: семена все-таки не погибли, и красновато-лиловые слабенькие растения, покрывшие делянку, были их первой победой.

Однако торжествовать было еще рано. Когда мы вечером после ужина пришли взглянуть на молодые всходы, то увидели печальное зрелище. На Венере растения были веками приучены к тому, что с наступлением темноты одновременно резко снижается температура и начинается холодная зима, от которой надо защищаться. Поэтому, как только солнце стало клониться к горизонту, наши папоротники съежились в плотные зеленые клубочки и прижались вплотную к земле.

— Ой, Анри! Что же делать? — жалобно воскликнула Аня.

— Ничего, под большим куполом происходит то же самое каждый вечер. Но второе поколение растений реагирует на наступление ночи уже слабее. Думаю, что и наши папоротники перенесут легко быструю смену дня и ночи.

— Но ведь они гораздо слабее тех. Может быть, здесь устроить искусственное освещение на первое время?

— Нет, подождем. Посмотрим, что покажет следующее утро.

Назавтра с первыми же лучами солнца папоротники порозовели, поднялись за день еще на двадцать сантиметров, а к вечеру вновь сжались в клубок. Растения болели, попав в непривычные условия, но оказались достаточно стойкими, чтобы вынести все невзгоды.

Эти дни Елена Николаевна много работала над неоконченной книгой Виктора Платонова о термоэлектроне, которую она взялась дописать и отредактировать. Однажды Аня, Ламель и я зашли к ней в библиотеку. Она встретила нас радостным известием.

— Читайте! Вот, — указала она на крупный заголовок газеты, набранный красным шрифтом во всю ширину первой полосы: — «Борьба за Антарктиду началась!»

Под ним было напечатано короткое сообщение о том, что над Антарктидой на высоте свыше тысячи километров загорелось первое на Земле микросолнце, призванное остановить новое оледенение у Южного полюса.

— И еще одна приятная новость: испытания модели плавающего зеркала прошли удачно, и скоро Джемс Конт и вся его экспедиция вернутся на Землю.

Прошло еще недели полторы, и вот однажды, вернувшись после обеда домой, мы увидели, что из радиотелефона торчит бумажная лента, очень похожая на телеграфную.

— Кто-то звонил в наше отсутствие, — сказала Елена Николаевна, рассматривая ленту.

На ленте была напечатана лаконичная фраза: «Буду у вас через два часа. Ярослав. 12 час. 40 мин. Мельбурн».

Ярослав Павлович был точен. Ровно в два часа сорок минут он уже входил в квартиру. Аня с разбегу бросилась к отцу на шею.

— Ой, Аня, осторожно! — тяжело крякнул тот, сразу согнувшись. — Забыла про лунную болезнь?

— Забыла… — виновато ответила Аня, сразу отпуская его.

— А что это за лунная болезнь? — заинтересовался я.

Ярослав Павлович удивленно повел бровями.

— Разве вы не знаете?

— Нет.

— Когда с Земли прилетаешь на Луну, то становишься в шесть раз легче, а по привычке первое время двигаешься так же, как и на Земле. Сделаешь обычный шаг, а получается прыжок, поднимешь рывком камень, а он, точно мяч, взлетает вверх… Несколько дней проходит, пока привыкнешь соразмерять свои движения с весом лунных предметов. Это у нас называют земной болезнью. Вы испытали ее на себе. И, наоборот, когда долго пробудешь на Луне и вернешься назад на Землю, то наступает лунная болезнь. Все кажется в несколько раз тяжелее. Организм сразу не успевает перестроиться. Мускулы уже обленились, отвыкли работать в полную силу, руки вялые, как после сна, — не можешь даже кулак крепко сжать, голову трудно держать прямо, тело кажется налитым свинцом, но через два-три дня все это проходит бесследно.

Ярослав Павлович устало опустился в кресло, прикрыл веками глаза и не двигался. А Елена Николаевна и Аня засуетились вокруг него, одна — готовя ванну, другая — накрывая на стол.

Ванна немножко взбодрила Ярослава Павловича, он стал разговорчивее, но двигался по-прежнему медленно, как будто с трудом передвигая ноги. За столом он выпил только несколько глотков черного кофе и съел маленький бутерброд.

— Почему вы ничего не едите? — заметил я. — Так вы остатки сил растеряете.

— Ничего не поделаешь. Приходится есть очень часто, но понемногу. Ведь продукты тоже имеют вес. Я съел кусочек хлеба, а ощущение у меня такое, будто я проглотил камень.

Разговор перешел на «лунные» новости.

— Мы испытали с группой Джемса Конта макет плавающего зеркала, — рассказывал Ярослав Павлович. — Этакая махина! Пятьдесят километров в диаметре, а качество изображения такое, что наши земные оптики могут только позавидовать. Для сверхтелескопа уже сейчас подходит, а вот для обогрева планет, конечно, маловато. Это ведь только модель. Надо создавать зеркала в десять раз большие по размерам и располагать их очень близко к Солнцу. Зеркало перехватывает много солнечных лучей, но все-таки этого слишком мало для того, чтобы изменить климат на целой планете или хотя бы на значительной части ее.

— А как Челита? — спросила Елена Николаевна.

— Челита? Все так же — тоскует. Что и говорить, такая рана быстро не заживает.

— Ты не спрашивал, она сама приедет ко мне за дневниками Виктора или ей их переслать?

— Обещала сама. Да, чуть не забыл, — спохватился вдруг Ярослав Павлович, — знаете, кто прилетал к нам на Луну? Ваш Шаумян.

— Леон? Он же отдыхает.

— Нет. Заболел пилот, который должен был лететь в очередной рейс, и Шаумян вызвался заменить его. Симпатичный молодой человек. Он рассказывал нам о Венере, о Викторе.

— Когда Челита собиралась приехать сюда?

— Я думаю, ее надо ожидать завтра или, во всяком случае, послезавтра.

Ярослав Павлович посидел с нами еще немного, а затем Елена Николаевна отослала его отдыхать: лунная болезнь сказывалась очень сильно в первый день, и под конец беседы он еле ворочал языком и был похож на пьяного.

На другой день приехала Челита в сопровождении Леона Шаумяна. Мы с трудом узнали в ней прежнюю задорную, энергичную девушку. В ней как будто потух огонек, освещавший радостью ее лицо, светлыми точками игравший в ее блестящих глазах, теперь печальных, неулыбчивых. Она казалась старше лет на десять.

Елена Николаевна обняла ее, и Челита вдруг расплакалась, прижавшись к ней лицом. Елена Николаевна сразу увела ее к себе. Шаумян повернулся к Ламелю:

— Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть.

— Я тоже, — ответил тот и спросил: — А что, разве опять кто-нибудь заболел?

Леон нахмурился.

— Не мог же я бросить бедную женщину одну, да еще в таком горе. — И тут же перевел разговор на другое: — Ну, а как дела у тебя, в твоем «уголке Венеры»?

— Неплохо. Я тут провожу один интересный опыт.

— Опыт? Ты что же, так никуда и не поедешь отдыхать?

— Нет, мне и здесь хорошо. А ты?

— Я сначала хотел было отдохнуть на Кавказе, а потом передумал. На днях из Сиднея отправляется пассажирский пароход в кругосветное плавание. По-моему, это будет прекрасным отдыхом.

— Эх ты, вечный странник. А как же Ереван? Помнишь, на Венере ты все время мечтал о нем?

— Помню, но на этот раз я чувствую, что не усижу на одном месте даже в милом Ереване.

— Скажи, сколько ты здесь пробудешь?

— Не знаю. Как Челита.

— Куда она едет?

— К родителям, в Мексику.

Несмотря на наши уговоры погостить еще, Челита и Шаумян уехали вечером того же дня. Мы все вместе проводили их и вернулись домой. Всем вдруг сделалось грустно. Приезд Челиты живо напомнил нам о Викторе.

— Скоро и мы уедем с Кораллового моря, — проговорила Елена Николаевна задумчиво. — Кончается наш отпуск.

13. СЛИЯНИЕ ИДЕЙ

Звонок профессора Брамса из Института физической химии застал нас в тот момент, когда мы с Еленой Николаевной собирались в Институт микросолнца. Там назначено было обсуждение очередного проекта, посвященного борьбе с водами Антарктиды.

— Загляните ко мне в лабораторию, — попросил нас Брамс. — Да, я знаю, что вы торопитесь на заседание, но это очень важно и имеет прямое отношение к проблеме освоения Антарктиды. Минут пятнадцать у вас найдется? Ну, вот и хорошо. Больше я вас не задержу.

Прошла неделя после того, как мы вернулись с Кораллового моря. В Институте микросолнца царила напряженная обстановка. Было установлено, что микросолнце приостановило оледенение Антарктиды.

Но до сих пор оставалось неясным, куда деть огромную массу воды, которая образуется от растопления антарктических льдов. Многие коллективы ученых работали над этой проблемой, но пока ни один проект не был принят.

— Проходите! — распахнул перед нами двери профессор Брамс. — Я попрошу вас прямо в мой рабочий кабинет. Садитесь, — показал он на стулья. — Хотите чаю?

— Нет, мы только что завтракали, — ответила Елена Николаевна, наблюдая за тем, как Брамс пододвинул к себе стакан крепкого чая и осторожно положил в него восемь кусков сахару.

— Это рекомендуется всем тяжелоатлетам или вы просто сластена? — пошутила Елена Николаевна. — Мы торопимся. Если можно, давайте приступим к делу.

— А мы уже приступили! — усмехнулся Брамс, внимательно глядя, как поверхность чая выпуклым куполом выступает над краями стакана. — У меня к вам один вопрос. Скажите, в чем суть проекта, который вы готовитесь сегодня обсуждать?

— Авторы проекта предлагают превратить воду от растопленных льдов в пар высокого давления и выбросить в виде огромной струи за пределы атмосферы.

Брамс покачал головой.

— А других, более конструктивных проектов полного освоения Антарктиды нет?

— Пока нет.

— Спасибо за информацию…

— Вы нас только для того и позвали к себе? — удивилась Елена Николаевна.

Профессор Брамс молча помешивал ложкой в своем стакане, наблюдая, как извиваются в нем густые полосы сахарного раствора.

— Нет, конечно, не только для этого, — ответил он наконец. — У меня тоже возникли кое-какие идеи, и я хотел рассказать вам о них. Посмотрите на этот стакан с чаем. Вы назвали меня сластеной, когда я положил в него восемь кусков сахару. Но я сделал это только для того, чтобы пояснить свою мысль. Вначале куски сахара вытеснили из стакана воду, равную их объему. Теперь же вода в стакане снова опустилась до прежнего уровня. Чем это объясняется, вы можете сказать?

— Вы задаете детские вопросы, Брамс! — усмехнулась Елена Николаевна.

— Не обижайтесь. Мы порой забываем о самых простых, но очень полезных вещах. Ответьте на мой вопрос.

— Извольте. Жидкость имеет молекулярное строение, — ответила Елена Николаевна немного смущенно. — Сахар тоже. Молекулы воды не прижаты вплотную друг к другу, между ними есть промежутки. В эти-то промежутки я попали молекулы растворенного сахара. Поэтому общий объем воды в стакане почти не увеличился. Вы довольны?

Неожиданно улыбка исчезла с лица Елены Николаевны.

— Постойте-ка! Это было бы… Нет, не то. Какое отношение имеет все это к растоплению антарктических льдов? Ведь воду в воде не растворишь? Вода океана не чай, а льды Антарктиды не сахар…

Брамс отодвинул стакан.

— Вижу, заинтересовались. Я так и думал. Пойдемте со мной в соседнюю комнату.

Там размещалась лаборатория. Вдоль стен этого большого помещения были расставлены сложные, незнакомые мне приборы. Брамс надел толстые резиновые перчатки и вынул из штатива закупоренную пробирку с темно-коричневой густой жидкостью. Он потряс пробиркой в воздухе. Темная жидкость вспенилась мелкими пузырьками.

— Это катализатор-примесь, — коротко пояснил Брамс.

Он подошел к большому цилиндрическому прибору, по внешнему виду напоминавшему синхрофазотрон в миниатюре, и вылил в него из пробирки немного жидкости. Затем включил рубильник на мраморном щите. Цилиндрический прибор протяжно загудел. Брамс действовал теперь молча, не давая никаких пояснений. Влил внутрь прибора ведро воды и прибавил напряжение. Затем стремительно закрыл крышку прибора и выжидающе посмотрел на нас. Прошло несколько секунд, и вдруг передняя стенка прибора раздвинулась, и оттуда показалась светло-коричневая мягкая лента с темными прожилками. Она вытекала из прибора непрерывной струей, складывалась в витки. Ее пятнистый узор напоминал не то шкуру леопарда, не то кожу питона.

— Что это? — спросила Елена Николаевна.

— Особая пенопласта. Она получена путем разложения воды на составляющие элементы с помощью нашего катализатора-примеси.

— Твердое вещество из воды?

— Да. В нашем приборе под действием коричневого катализатора-примеси и высокой температуры происходит разложение воды на составные элементы. Их атомы теряют свою электронную оболочку и соединяются в новые молекулы, образуя при этом пенопласту. Твердое тело, которое вы сейчас видите, обладает еще одним чудесным свойством.

Брамс резким движением оторвал кусок ленты пенопласты и подошел к стеклянному сосуду, наполненному водой почти до самых краев.

— Смотрите внимательно, — сказал Брамс. — На образование этого куска пенопласты потрачено почти ведро воды. Сейчас я опущу кусок в сосуд, а вы следите за уровнем воды в нем.

Лента пенопласты, окунувшись в воду, опустилась на дно. Прошло несколько минут, и на наших глазах пенопласта полностью растворилась.

— Вы понимаете? — спросил Брамс. — Ведь, по сути дела, я влил сюда почти ведро воды, а уровень воды в сосуде не повысился.

— Просто не верится! — воскликнула Елена Николаевна. — Покажите нам, как вы делаете вашу пенопласту?

В тот же момент мои ручные часы, снабженные радиотелефоном, тихо зазвонили.

— Александр Александрович, — раздался из циферблата голос Чжу Фанши, — где вы с Еленой Николаевной? Я говорю из зала заседаний. Обсуждение проекта уже началось.

Елена Николаевна и Брамс прислушались к его голосу. Чжу Фанши говорил совсем тихо, видимо стараясь не мешать своим соседям. Елена Николаевна взяла меня за руку и поднесла часы ко рту.

— Чжу, не сердитесь. Мы в Институте физической химии у профессора Брамса. Он показывает нам, как растворять воду в воде.

Я ясно представил себе растерянное лицо Чжу Фанши. Наверное, сейчас он уже не так внимательно слушает доклад, а, потирая по привычке левой рукой правое ухо, старается отгадать, что предложил нам Брамс.

По дороге в институт Елена Николаевна спросила Брамса:

— Скажите, много ли надо вашего катализатора-примеси?

— В миллионы раз меньше, чем воды. Для освоения Антарктиды надо построить примерно восемь заводов для производства катализатора.

— А как действует пенопласта, растворяясь в воде, на живые организмы?

— Полностью я не смогу ответить на этот вопрос. Наша лаборатория провела испытания только на некоторых рыбах, а главное — на планктоне, этом начале всех начал жизни в океане. Планктон не прореагировал на присутствие пенопласты.

Сообщение Брамса вызвало огромный интерес. Его проект был принят единогласно. Теперь можно было приступить к проектированию и строительству установок для выработки пенопласты и катализатора-примеси.

— Вы сможете возглавить подготовительные работы? — спросил Брамса председатель собрания, когда тот кончил отвечать на вопросы.

Брамс несколько растерялся. Выручила его Елена Николаевна. Она предложила выделить в помощь ему пять-шесть физиков, чтобы разработать в течение двух месяцев план практических работ.

Два месяца — срок большой и вместе с тем очень короткий в зависимости от того, что предстоит сделать за это время.

Ихтиологическое отделение Института микросолнца послало несколько экспедиций в район Антарктиды с целью выловить как можно больше разновидностей морских животных и рыб, чтобы исследовать действие на них раствора пенопласты.

Специальная экспедиция привезла пробу льдов из разных районов Антарктиды, для того чтобы определить, в каких пропорциях следует применять катализатор-примесь для получения пенопласты. В Атлантическом, Тихом и Индийском океанах были взяты многочисленные пробы воды с тем, чтобы опытным путем установить, как растворяется пенопласта в этих водах. Все это вместе взятое позволило выяснить, сколько следует построить заводов для производства катализатора-примеси, сколько потребуется времени, чтобы растопить льды Антарктиды, не погибнут ли в океане животные и рыбы и что вообще будет происходить в океане, когда в нем растворится огромное количество пенопласты.

Группа Брамса успела набросать общие схемы будущих установок, названных гидроциклонами.

На схеме гидроциклоны напоминали громадные диски. В один сектор диска непрерывным потоком втекала вода, образующаяся от таяния льдов, а из другого сектора таким же непрерывным потоком лилась река пенопласты. В гидроциклон подавался в строго дозированных количествах катализатор-примесь Брамса. В реакторе гидроциклона, занимающего площадь в десять квадратных километров, необходимо было получить температуру около семи тысяч градусов.

Этот пункт вызвал у нас больше всего споров. Не потому, что этот вопрос был уж очень сложным. Атомная энергетика двадцать второго века позволяла получать и более высокие температуры.

Но тут не годилось усовершенствование старых вариантов, и без того уже достаточно сложных и громоздких. Нужен был принципиально новый проект. Но у нас пока ничего не клеилось.

В начале февраля перед отлетом на Луну к нам зашел проститься Джемс Конт. Он был невесел, о себе ничего не говорил и больше слушал нас. Установки, трансформирующие воду в пенопласту, настолько его заинтересовали, что Елена Николаевна набросала ему схему их устройства.

Потом разговор коснулся других тем, но Конт не принимал в нем никакого участия, а если к нему обращались, отвечал невпопад.

— Вы какой-то странный сегодня, Джемс, — сказала ему Елена Николаевна. — Что с вами?

— Да, да, — рассеянно ответил Конт и вдруг, подняв на Елену Николаевну сразу прояснившиеся глаза, спросил: — Значит, вас больше всего беспокоит сейчас, как создать в центре ваших установок высокую температуру?

— Да, — ответила Елена Николаевна, переглянувшись со мной.

— По-моему, это можно сделать оригинально и вместе с тем просто…

— Как?

— С помощью плавающего зеркала и микросолнца. Вы можете расположить над Антарктидой, там, где это вам нужно, плавающее зеркало, а перед ним поместить микросолнце. Зеркало соберет лучи в одно пятно, внутри которого будет огромная температура.

Елена Николаевна помолчала, взвешивая предложение Конта.

— Идея действительно очень оригинальная, — в раздумье сказала она наконец, — но, к сожалению, мы не можем подтвердить эту идею ничем, кроме теоретических расчетов. У нас нет экспериментального материала.

— Кто же мешает вам провести такой эксперимент? — удивился Джемс Конт.

— Да, но ведь это достаточно сложно, — возразила Елена Николаевна. — Кроме изготовления плавающего зеркала, придется зажечь новое микросолнце. И потом, где мы можем сейчас провести такой эксперимент?

— Проводите на Луне! Теперь вы знаете, что микросолнце никакой опасности не представляет. А в дальнейшем вы сможете использовать это новое микросолнце в Антарктиде.

— А кто сделает плавающее зеркало? — спросила Елена Николаевна.

Джемс Конт молча раскатывал на столе хлебный мякиш. Я знал, что ему предстоит большая работа с плавающим зеркалом, и решил, что он обдумывает, кого сможет выделить для нас из своей группы. Но произошло нечто совершенно неожиданное.

— Вам не придется создавать новое плавающее зеркало. Вы используете то, что находится сейчас на поверхности Луны. Это намного ускорит проведение эксперимента.

— Подождите, Джемс, — взволнованно остановила его Елена Николаевна. — Вы это серьезно предлагаете? А как же ваша работа? Ее придется надолго приостановить, если мы заберем у вас плавающее зеркало.

— Моя работа… Если говорить откровенно, Елена Николаевна, то после появления микросолнца наша работа становится ненужной, во всяком случае, в том аспекте, в каком она была задумана.

— Но вы работаете вовсе не впустую, Конт. Ваше плавающее зеркало астрономы используют как сверхмощный телескоп, а кроме того, оно найдет применение в гелиотехнике.

— Да, но все это так далеко от атомной физики!

Конт резким движением смял хлебный шарик и, отвернувшись в сторону, тихо сказал:

— Елена Николаевна, у меня к вам просьба. Возьмите меня назад в свою группу.

В комнате сразу стало тихо. Несколько минут никто не мог вымолвить ни слова. Потом Елена Николаевна встала, подошла к Конту и положила обе руки ему на плечи.

— Ну, вот вы и вернулись к нам, Джемс!

Тут мы все трое заговорили разом.

— А вы не сгоряча поступаете, Конт? — спросил я осторожно.

— Нет, что вы! — горячо возразил он и, улыбнувшись, добавил: — И потом я же не один, а с плавающим зеркалом.

— А ваша группа? Чем она будет заниматься?

— Прежде всего мы все вместе поможем вам в освоении Антарктиды, это сейчас самое главное. А потом будет видно. Каждый, очевидно, решит сам за себя.

Теплым сентябрьским утром на улицах Торитауна было многолюдно, как в большие праздники.

Люди то и дело взглядывали вверх на яркий тоненький серп Луны: там рядом с нею должна была вспыхнуть нынешним вечером новая звезда — микросолнце. Эксперимент подготовили Чжу Фанши и Джемс Конт.

Вместе с другими сотрудниками Института микросолнца мы тоже вышли на улицу. Из репродукторов раздались предупредительные сигналы. Голос диктора призвал всех к вниманию. Толпа разом стихла. Я ясно представил себе, как сейчас наши друзья на Луне ждут момента запуска ракеты.

Микросолнце вспыхнуло на черном полуночном небе рядом с лунным серпом совершенно неожиданно. Оно было ярче всех звезд и горело ровным белым светом.

— Молодец, Чжу! — сказала Елена Николаевна. — Посмотрим, как они дальше справятся со своей задачей.

Мы вошли в актовый зал института, торопясь увидеть продолжение опыта. На огромном телевизионном экране плавающее зеркало медленно двигалось к шару микросолнца. Оно остановилось над ним, обращенное своей вогнутой параболической поверхностью к Луне.

Джемс Конт комментировал течение опыта:

— Общее управление микросолнцем и плавающим зеркалом ведется с поверхности Луны, но на плавающем зеркале тоже есть свои управляющие установки, которые сейчас будут включены.

Микросолнце вздрогнуло и приблизилось к плавающему зеркалу, которое, как клешнями, ухватило его невидимыми электрическими руками. Одновременно с этим на пустынной поверхности Луны все более четко стало вырисовываться яркое световое пятно. Вначале оно было настолько большое, что трудно было разглядеть его границы. Они терялись из виду где-то у зубчатой, как край почтовой марки, цепочки гор.

— Температура внутри светового пятна сто девяносто градусов, — сообщил Джемс Конт.

Микросолнце еще приблизилось к плавающему зеркалу, и световое пятно плавно уменьшилось. Его граница сползла с гор и теперь занимала большую плоскую равнину.

— Двести двадцать градусов, — сообщил Джемс Конт.

Автоматические приборы, регистрировавшие температуру, почти мгновенно отзывались на ее малейшие колебания. Световое пятно продолжало уменьшаться и становилось все ярче и ярче. Теперь температура внутри него росла еще быстрее, чем раньше.

— Четыреста семьдесят градусов…

Поперечник пятна теперь не превышал нескольких десятков километров. Оно стало настолько ярким, что на него было больно смотреть даже на экране телевизора. Уменьшили яркость. Коричневые вершины гор, видимые вдали, сразу потускнели, световое пятно стало тоже менее ярким и выделялось в темноте большим оранжевым диском. Казалось, что на Луне наступила ночь и кто-то освещает ее поверхность пятном огромного карманного фонаря.

— Девятьсот пятьдесят градусов…

Теперь световое пятно нагревало до красного свечения лунные пеплы, которые продолжали гореть и после того, как пятно сползало с них. Было видно, как поднимаются столбы дыма над равниной. Это начали возгоняться смолы, содержащиеся в лунных пеплах.

— Тысяча триста градусов… Тысяча восемьсот, — почти ежеминутно сообщал теперь о стремительном росте температуры Джемс Конт.

Кое-где внутри светового пятна стали появляться языки пламени, тут же исчезавшие в безвоздушном пространстве. Пятно сияло уже не красным, а ослепительно белым светом.

— Две с половиной тысячи!..

Пеплы и порода в центре светового пятна расплавились. На поверхности Луны, там, где было световое пятно, клокотало и бурлило огромное расплавленное озеро.

— Пять тысяч!..

Поверхность Луны, казалось, кипела, взрываемая изнутри огромными пузырями выходивших газов. Во все стороны и вверх летели брызги кипящей и испаряющейся лавы. Весь район эксперимента был затянут пеленой черной клубящейся гари. Лунная равнина горела, испарялась.

В актовом зале воцарилась глубокая тишина. Все с нетерпением ждали, достигнет ли температура внутри светового пятна требуемой величины.

— Семь тысяч градусов! — донесся голос Джемса Конта. — Семь тысяч пятьсот! Восемь тысяч! Двенадцать тысяч! — выкрикнул Джемс Конт. — Дальнейшее повышение температуры прекращаем.

— Площадь светового пятна с температурой двенадцать тысяч градусов сейчас равна девяти с половиной квадратным километрам, — добавил Чжу Фанши, который вместе с Контом следил за опытом.

Все, не отрываясь, смотрели на экран телевизора. Там бушевало пламя. Казалось, что Луну прожгли до самого центра и теперь из ее таинственных глубин вырывается расплавленная магма.

Во все стороны от расплавленного озера тянулись длинные светящиеся ручьи постепенно остывающей породы. При охлаждении из них вылетали несгоревшие частицы графита и разлетались фонтанами светлых брызг. Это было одновременно и прекрасное и страшное зрелище. Я невольно представил себе, сколько бед могло бы натворить наше микросолнце и плавающее зеркало, если бы их изобрели раньше, в эпоху империалистических войн. Видя, как у меня на глазах превратилась в кипящую жидкость довольно большая возвышенность, я с ужасом подумал, что такая же участь в наши дни могла бы постигнуть крупнейшие города мира с их многомиллионным населением.

Между тем система «плавающее зеркало — микросолнце», послушная воле человека, расфокусировалась. Световое пятно на поверхности Луны быстро росло. Вот его граница добежала до зубчатых гор и вскоре скрылась из виду. На поверхности Луны осталось огромное озеро расплавленной лавы и пепла. Оно еще бурлило и клокотало несколько минут, вздуваясь пузырями, от которых по его поверхности пробегали вязкие волны, но потом стало быстро темнеть. Расплавленные породы не окислялись, как на Земле, кислородом, и поэтому озеро застывало ровным гладким слоем, блестящим, точно идеальное ледяное поле, подготовленное для фигурного катания. Твердая, зеркально гладкая лава продолжала быстро охлаждаться, излучая тепло в холодное космическое пространство. Вдруг всю поверхность озера наискось разорвала глубокая трещина. Спустя несколько минут появилась вторая. Затем третья. Трещины появлялись стремительно, точно быстро ползущие змеи. Еще недавно гладкая поверхность теперь вся была покрыта глубокими трещинами, расположенными в хаотическом беспорядке. Кое-где из трещин еще вырывались языки пламени. Потом и они пропали.

В актовом зале все взволнованно зашумели. Елена Николаевна подошла к микрофону и от имени всех присутствующих поблагодарила коллег за блестящее проведение эксперимента.

— Результаты превзошли все наши ожидания, — сказала она. — Правда, надо учитывать и то, что на Земле придется сжимать световое пятно до меньших размеров, так как наша атмосфера будет сильно ослаблять тепловые лучи, но это уже детали. Я, наверное, выражу общее мнение, если скажу, что гидроциклоны профессора Брамса для выработки пенопласты стали после этого опыта вполне реальной вещью. Материал для их облицовки, выдерживающий температуру в семь тысяч градусов, уже создан. Это знаменитый супертермит. Надо только наладить его промышленное производство. Теперь я окончательно уверена, что мы отвоюем у льдов Антарктиду!

14. БИТВА СО ЛЬДАМИ

Антарктида. Terra incognita. «Эта страна обречена природой на вечный холод», — писал знаменитый английский мореплаватель и исследователь Джемс Кук после неудачной попытки подойти к Южному материку.

Дух исканий, жажда сорвать покров с неведомого и добавить еще одну крупицу знаний в сокровищницу науки заставляли многих отважных исследователей отправляться в невероятно опасные путешествия в Антарктиду. На долю этих смельчаков выпали неслыханные испытания, и немало героев остались навеки погребенными в бесконечных просторах ледяной пустыни. Их имена бессмертны в памяти человечества.

Освобождая открытую ими землю ото льда, внуки этих героев воздвигали им величественный памятник, единственно достойный их мужества, стойкости и упорства: «обреченная» страна возвращалась к жизни.

Никогда еще человечеству не приходилось осуществлять замысел, столь грандиозный.

Любое большое дело начинается с малого. Всемирный экономический совет принял решение на первом этапе построить и опробовать в действии один гидроциклон, освободить ото льдов часть материка — узкую, не более ста километров в ширину, полосу земли, уходящую в глубь материка примерно на тысячу километров. Место для строительства гидроциклона было выбрано с учетом рельефа материка, так, чтобы все воды, образовавшиеся от растопления льдов на этом участке, стекали в долину. Гидроциклон со своими охватывающими крыльями пересекал выход долины в океан, преграждая путь воде, как большая плотина. Весь поток воды должен был пройти сквозь горловину гидроциклона и превратиться в пенопласту.

Ноябрь — это разгар весны в южном полушарии, начало самого лучшего сезона для работ в Антарктиде.

Наша группа вместе с геодезистами и географами высадилась на тот берег Антарктиды, где намечалась постройка первого гидроциклона. Здесь земля находилась под пятисотметровым слоем льда. Первые грузовые вертолеты привезли нам разборные полярные дома и необходимое оборудование.

В небе Антарктиды сияло два солнца: одно большое, настоящее, низко над горизонтом, другое ярким маленьким кружком стояло прямо в зените — микросолнце. На весенне-летний период микросолнце было поднято на максимальную высоту, чтобы предотвратить возможное бурное таяние льдов.

Необозримые ледяные просторы тянутся до самого горизонта насколько хватает глаз. На чистой голубизне неба резко обрисовываются ослепительно белые контуры ледяных вершин и редкие темные пятна свободных ото льда скал. Кажется, все вокруг замерло в вечном оцепенении. Рыхлый снег, в котором то и дело вязнут ноги, мешает передвижению. Белый наряд Антарктиды так сияет под лучами двух солнц, что даже темные очки не спасают: режет от нестерпимого света глаза. Выдыхаемый людьми воздух клубится белым паром. Тишина почти неправдоподобная. В этом царстве белого безмолвия человек кажется беспомощным существом, подавленным жестокой природой…

Нам предстояло точно наметить район, где должен быть построен первый гидроциклон, и с помощью микросолнца и плавающего зеркала расчистить ото льда площадку в несколько десятков квадратных километров.

К тому времени, когда мы услышали позывные ракетоплана Джемса Конта, сопровождавшего от Луны до Земли первую готовую систему «микросолнце — плавающее зеркало», у нас была готова вся аппаратура для управления ею.

— Смотрите! Смотрите! — радостно закричала Елена Николаевна, первая увидевшая микросолнце далеко на западе.

Еле заметная светящаяся точка передвигалась по ясному небу. Постепенно от горизонта она поднялась вверх и по команде Елены Николаевны остановилась над нами. Если бы я не видел своими глазами, как с помощью этой маленькой звездочки были расплавлены прочные породы во время опыта на Луне, то усомнился бы, что она сможет оказать хоть какое-нибудь действие на огромный слой льда, на котором мы стояли.

Как только микросолнце остановилось в зените, Елена Николаевна приказала, чтобы все люди, находившиеся в радиусе двухсот километров от нашего командного пункта, ушли в укрытие. Ледоколам и кораблям также было ведено отойти от берега на безопасное расстояние. Вертолетам с грузами запрещалось совершать очередные рейсы. Когда все эти приказания были выполнены, сотни сирен, расположенных вдоль всего побережья, отчаянно завыли. Начался спуск микросолнца.

Мы находились на командном пункте. Елена Николаевна сидела за пультом и поддерживала непрерывную связь с ракетопланом Джемса Конта.

— Опускайте еще ниже, — говорила она ему. — Микросолнце сейчас над районом строительства. Внимание! Пробую взять на себя управление системой!

Она периодически включала радиоаппаратуру.

— Опустите на триста километров ниже! Еще на сто! Стоп! Наши установки захватили микросолнце!

Теперь поворотом рычага мы могли заставить всю систему приблизиться или удалиться, сдвинуться в любую сторону, изменить фокусировку светового пятна — нашего главного оружия против антарктических льдов.

Елена Николаевна включила автоматическое управление микросолнцем.

Мы поднялись с командного пункта на вертолете, чтобы еще раз осмотреть район работ, и облетели весь отведенный нам прибрежный участок. Он был большой: в ширину километров двадцать, а вдоль побережья километров восемьдесят. По данным геологов и географов, толщина льда на этой площади колебалась от пятисот метров до километра.

День оказался на редкость хорош: ни пурги, ни тумана. На небе у самого горизонта притулилось несколько небольших облачков. Воздух радовал кристальной чистотой и прозрачностью. Под нами расстилалась сплошная ледяная пустыня. Только маленькими точками чернели на берегу группы пингвинов.

— Давайте прогоним их в воду, — предложила Елена Николаевна. — Жалко ведь. Сгорят они в нашем световом пятне.

— Всех все равно не прогоним, — возразил ей главный инженер.

— Ну хотя бы вон тех.

Мы подлетели к самому берегу и стали пугать пингвинов, стараясь согнать их в воду, но эти потешные птицы только переваливались с ноги на ногу и вовсе не боялись нас.

— Что ж, пеняйте на себя! — сказала с досадой Елена Николаевна. — Смотрите-ка, вон тюлени! Они-то нас наверняка испугаются.

И верно. Как только мы подлетели к лежбищу, тюлени зашевелились и один за другим стали нырять в воду. Довольные тем, что нам удалось спасти хоть их, мы вернулись на свой командный пункт.

Вокруг всего района, который мы только что осмотрели, были установлены вышки с телевизионными передатчиками. У нас на большом экране весь район был виден как на ладони.

В воздух взлетело несколько сигнальных ракет, взвыли в последний раз сирены, и микросолнце медленно поползло к Земле.

Вскоре приборы, установленные на поверхности льда, стали отмечать повышение температуры.

— Глядите-ка, Елена Николаевна! — сказал главный инженер. — Ваши подопечные заволновались.

На экране телевизора мы увидели, как на берегу, у самой кромки воды, передвигаются черные пятнышки. Я увеличил изображение, и перед нами предстали пингвины. Птицы были явно встревожены. Судя по их быстро раскрывавшимся клювам, они, видимо, отчаянно галдели, обмениваясь впечатлениями, и, как руками, размахивали короткими крыльями. Некоторые из них отбегали метров на десять от берега, но потом снова возвращались к своей группе, смешно переваливаясь на коротких лапах. Когда приборы показали, что температура на поверхности льда поднялась до тридцати градусов тепла, пингвины один за другим стали подбегать к крутому ледяному обрыву и бросаться в воду.

— Вот видите, а вы беспокоились, — обратился главный инженер к Елене Николаевне. — Великая сила — инстинкт самосохранения.

Елена Николаевна утвердительно кивнула головой и сказала:

— Начинаю фокусировать пятно!

По мере того как пятно суживалось, ото льда все сильнее и сильнее валил пар. Наконец, когда диаметр пятна достиг двадцати километров, а температура внутри него перевалила за тысячу градусов, послышался сильный треск: лед лопался, как раскаленное стекло, на которое плеснули холодной водой. Слышались шипение и бульканье испарявшейся воды. Елена Николаевна еще немного сузила пятно и довела температуру внутри него до трех тысяч градусов. Внезапно лед вспыхнул. Языки пламени поднимались кверху и тут же гасли, уступая место новым. Под действием огромной температуры молекулы воды распадались на кислород и водород, которые, вступая в реакцию, образовали пламя. Горящий лед! Теоретически это можно было объяснить, но на деле это производило странное впечатление.

Поворотом рычага Елена Николаевна заставила световое пятно перемещаться вдоль всей прибрежной полосы будущего района строительства. Восемьдесят километров было пройдено почти за одну минуту. Во льду осталось ясно различимое углубление шириной около двадцати километров и глубиной более десяти сантиметров. Будто кто-то провел по ледяному полю огромным горячим утюгом.

Елена Николаевна направила световое пятно обратно по той же полосе. Она проделала это дважды, а затем включила автоматическое запоминающее устройство, которое начало само повторять все движения рычага, производившиеся Еленой Николаевной. Теперь световое пятно металось из конца в конец ледяной полосы, как челнок в ткацком станке, каждый раз углубляя ледяную канавку на десять сантиметров.

— За Одну минуту десять сантиметров, — подсчитывал я. — Значит, за неделю круглосуточной работы эта прибрежная полоса льда будет растоплена. Вас устраивают такие темпы?

— Вполне! — улыбнулся главный инженер. — Мы попытаемся не отстать от вас в строительстве.

На другой день погода резко ухудшилась. Неожиданно подул холодный ветер и поднял к небу тучи снега. На море разыгрался сильный шторм, температура резко упала. Казалось, все злые силы обрушились на людей, пытавшихся отвоевать у них ледяное царство.

Вьюга неистовствовала днем и ночью, не стихая ни на минуту. Шум ураганного ветра был так силен, что даже в помещении приходилось говорить очень громко, почти кричать. Густая снежная пелена совершенно скрыла от нас микросолнце; регистрирующие приборы, расположенные в районе котлована, показывали, что температура в световом пятне упала до четырехсот градусов. Пришлось опускать систему ниже и фокусировать пятно так, чтобы восстановить прежнюю температуру.

Воздух уже не мог впитать в себя водяных паров, образовавшихся при таянии льда. Весь район строительства окутался снегом и непроглядным туманом. Изредка со стороны моря доносились оглушительные взрывы, похожие на пушечные выстрелы: это отрывались от ледяного барьера и обрушивались в море айсберги.

Рано утром — это был шестой день после начала пурги — меня разбудила Елена Николаевна. Я быстро оделся и подбежал к окну. Пурга кончилась. Полный штиль. В ушах звенело от непривычной тишины. В голубом небе ярко сверкало наше микросолнце, продолжавшее свою однообразную работу. Люди повеселели. За завтраком то и дело раздавались шутки, смех, все чувствовали, что приближается начало долгожданных работ.

Световое пятно, как и прежде, равномерно металось из стороны в сторону, но посылало свое тепло не на поверхность льда, как несколько дней назад, а глубоко внутрь котлована, протянувшегося до самого горизонта.

На побережье освободилась ото льда огромная полоса. Только кое-где в углублениях еще виднелись отдельные белые пятна, от которых валил пар. Где-то у самого горизонта возвышалась почти вертикальная стена льда, ясно отделяющая границу той зоны, в которой действовало световое пятно. Там, за бирюзовой стеной, слой векового льда по-прежнему покрывал материк. Пожалуй, только теперь мы до конца осознали, какую могучую силу мы вызвали к жизни. За несколько дней работы микросолнце прорыло во льдах такую долину, на дне которой могли бы свободно разместиться Париж, Нью-Йорк, Москва, Лондон, вместе взятые.

Главный инженер подсчитал, что освободившийся ото льда участок суши поднялся по сравнению с прежним уровнем метров на пять-семь.

Спустя двое суток дно долины стало совершенно сухим. Теперь осталось только устранить на нем неровности.

Главный инженер строительства неожиданно обратился к нам со смелым предложением: выровнять дно котлована, расплавив грунт с помощью микросолнца.

— Дно потом, при остывании, потрескается, — возразил ему Джемс Конт. — Мы уже пробовали проводить подобный опыт на Луне.

— Там у вас происходило очень резкое остывание почвы, а здесь мы можем понижать температуру постепенно, медленно удаляя световое пятно…

И снова система «микросолнце — плавающее зеркало» приблизилась к Земле. Световое пятно было сфокусировано еще больше. Медленно, словно куски сливочного масла на раскаленной сковороде, стали расползаться во все стороны и таять, заполняя впадины, небольшие бугры и возвышенности. Со дна долины к небу поднимался теперь темный столб дыма, оседавшего вокруг толстым черным слоем.

Мы прошлись по дну долины нашим световым утюгом несколько раз, и этого оказалось достаточно, чтобы оно стало идеально ровным. Теперь расфокусированное световое пятно медленно двигалось вдоль по побережью.

— Уже готово? — удивился главный инженер. — Замечательно! Только, пожалуйста, не спешите с охлаждением грунта.

— То торопили нас, а теперь «не спешите». Уж лучше признайтесь, хитрый человек: у вас, наверное, не все готово для начала строительных работ? — смеялась Елена Николаевна.

Спустя три дня мы закончили остужение грунта и, расфокусировав систему до предела, подняли ее высоко в небо. Теперь микросолнце освещало своими лучами огромный район, вызывая лишь слабое таяние льдов.

В двух местах дно долины все-таки лопнуло при остывании. Трещины залили цементным раствором. Ничто больше не мешало началу работ. И они начались…

На призыв Всемирного экономического совета принять участие в освоении нового материка откликнулись десятки тысяч людей разных национальностей и разных специальностей. Никого не пугали трудности. Конечно, на стройках в Антарктиде требовался не ручной труд. Вся богатейшая современная техника была брошена туда. Но природа этой суровой страны еще не была покорена. Здесь по-прежнему царствовал холод, свирепствовали лютые морозы, неистовствовали ураганные ветры страшной силы. Было ясно, что работать придется в чрезвычайно сложных условиях, что победа придет после упорной, полной опасности борьбы, которая потребует от человека предельного напряжения сил. Но трудности не могут остановить тех, кто идет к большой цели. Ежедневно к побережью причаливали один за другим ледоколы. Они привозили людей и грузы со всех концов света. На освободившемся ото льда побережье выросли поселки строителей.

Через неделю побережье уже нельзя было узнать. На дне котлована появились большие шагающие механизмы. Они свободно перемещали и устанавливали части будущего гидроциклона величиной с четырехэтажный дом. Дно котлована светилось десятками тысяч огней сварки, грохотало и дышало, словно гигантское живое существо.

Казалось, что там, на дне, царят невообразимый хаос и неразбериха. Так всегда кажется несведущему человеку, когда он впервые наблюдает большую стройку. На самом же деле все было подчинено заранее продуманному стройному плану.

…Давно уже кончилось антарктическое лето и началась долгая полярная зима, но по-прежнему здесь царил вечный день: лучи микросолнца равномерно заливали светом всю ледяную пустыню.

Работы на побережье подходили к концу. Крылья-плотины гидроциклона сдерживали теперь огромное озеро воды, накопившейся за лето от таяния льдов. Приближался день пуска гидроциклона.

…Мы поднялись на вертолете на высоту нескольких километров. Гидроциклон был хорошо виден. Облицованный черными плитами из супертермита, он резко выделялся на фоне ярко-белых льдов. Высоко в небе висело микросолнце с плавающим зеркалом — составная часть всей этой громадной установки.

Световое пятно стало медленно сужаться, все ярче и ярче освещая среднюю часть гидроциклона. Черный супертермит стал темно-вишневым, потом белым. Края светового пятна расходились далеко за пределы гидроциклона, освещая лед. Там температура была гораздо ниже, чем в центре пятна, но все-таки достаточно высокой, — и вот на наших глазах началось таяние льда.

Первые струи воды потекли с высокого ледяного обрыва котлована. Поток воды полноводной рекой хлынул во входные ворота гидроциклона. Прошло всего лишь несколько минут, и из той части гидроциклона, которая была обращена к морю, показалась узкая лента пенопласты.

Возглас восторга вырвался из наших уст. Непрерывная лента пенопласты, подхваченная мощными стальными руками передач, словно бесконечно длинная змея, стала погружаться в воду. Гидроциклон начал свою работу.

Вода от растаявших льдов прибывала с каждым часом. Теперь это была уже не река, а бурный водопад, низвергавшийся с ледяного барьера котлована. Вода пенилась миллиардами брызг, клубилась водоворотами и стремительно врывалась внутрь гидроциклона.

Весть о запуске первого гидроциклона облетела весь мир.

Прошло двести лет с того момента, когда экспедиция Руаля Амундсена достигла Южного полюса, одержав первую победу в схватке с жестокой природой Антарктиды. И вот люди, овладевшие новой техникой, вступили в единоборство с неприступными льдами. Битва за Антарктиду началась.

15. ВЕСТЬ ИЗДАЛЕКА

Прошло полгода. На побережье Антарктиды освободилась ото льда большая территория.

Сотни ученых прибыли на эту загадочную землю. Антарктида открывала перед людьми свои несметные богатства: она была похожа на сундук с драгоценностями.

Голубые горы льда, как сказочные стражи, тысячелетиями скрывали от человечества несметные богатства, таящиеся под ними.

«Топить можно и ассигнациями», — с горечью говорил Дмитрий Иванович Менделеев, видя, с какой варварской расточительностью используют люди каменный уголь и нефть, сжигая эти драгоценные сокровища в качестве топлива. Теперь ценные органические соединения стали сырьем для химической промышленности. Из нефти и каменного угля изготовляли детали машин, подшипники, шестерни, волокно, стекло с новыми оптическими свойствами, пластмассы, резину, изоляторы, пружины, искусственную кожу, заменители свинца, фюзеляжи стратопланов, мебель и многие другие материалы, одно только перечисление которых заняло бы несколько десятков страниц.

В Антарктиде были найдены остатки давно вымерших растений и животных и, что самое интересное, следы древнейшей человеческой культуры. Не было сомнений, что когда-то очень давно эта земля была обитаема и населена людьми. Как произошло великое оледенение ее? В результате какой катастрофы исчезли люди? Погибли они или расселились по всему свету? Какая раса людей обитала здесь в незапамятные времена? Ученых ждали величайшие открытия…

Мы изучали действие микросолнца, которое по-прежнему непрерывно светило над нами. Пожалуй, основным недостатком нашего микросолнца было то, что оно не заходило за горизонт. Люди ложились спать и вставали при свете солнца; это раздражало и мешало работать.

Наша группа разрабатывала такую схему автоматического управления микросолнцем, при котором оно, передвигаясь по небосводу, заходило бы за горизонт вечером, а утром в положенное время появлялось бы на небе. При желании можно было создать сложную кибернетическую систему управления, и тогда на материке сменялись бы не только день и ночь, но и времена года. Но задача осложнялась тем, что надо было тщательно наметить траекторию движения микросолнца, чтобы оно не мешало обычному чередованию дня и ночи у жителей прилегающих к Антарктиде материков.

Когда под лучами солнца растаяли льды в центре Антарктиды, там обнажилось большое отверстие, уходившее на несколько сот метров в глубь почвы. В эту открывшуюся пещеру стекала вода. Напор ее был так силен, что на поверхности образовалась огромная воронка, жадно, со свистом втягивавшая в себя огромные массы воды.

Каждый, кто приезжал в Антарктиду, непременно стремился увидеть это небывалое зрелище. Мы сами подолгу наблюдали за тем, как большие и маленькие льдины начинают медленно кружить вдалеке от воронки, потом, описывая спираль за спиралью, притягиваются все ближе к ее центру и здесь, подхваченные водоворотом, делают еще несколько стремительных кругов и скрываются под землей. Видимо, где-то в глубине вода попадала на слой расплавленной магмы и, соприкоснувшись с нею, немедленно превращалась в пар. Кое-где в нескольких километрах от воронки из трещин в земле начали бить горячие водяные и паровые гейзеры, благодаря которым таяние льдов в этом районе усилилось. Из-за горячих гейзеров (уже через несколько месяцев после образования воронки их насчитывалось несколько сотен) к этому району вскоре привилось название: Южная Исландия.

Многие географы и геологи исследовали эту площадь. На ней обнажились высокие горы, усыпанные огромными валунами, сглаженными в свое время льдом, и глубокие, наполненные водой долины. Кое-где в ложбинах сохранились остатки древней доисторической почвы, которая чрезвычайно заинтересовала ученых-почвоведов. Весь антарктический ландшафт был пустынен. Нигде не было ни кустарника, ни травинки, ни деревца. И все же древняя, внезапно исчезнувшая жизнь чувствовалась повсюду среди этого однообразного пейзажа. В почве находили раздавленные льдами кости вымерших животных, перья птиц, останки первобытных людей и их примитивные каменные орудия труда. Кое-где были найдены прекрасно сохранившиеся, полузанесенные песком трупы мамонтов, саблезубых тигров, исполинских носорогов, диких лошадей, бизонов и жирафов. Их смерть, как и смерть доисторических животных северного полушария, наступила, по всей вероятности, внезапно, в результате какой-то загадочной катастрофы, изменившей весь облик Земли. Было над чем поразмыслить ученым.

Однажды, когда наша группа производила в районе огромной воронки обычные замеры светового потока микросолнца, к нам с бешеной скоростью подлетел на орнитоптере палеонтолог Инагос. Мы заметили, что палеонтолог сильно возбужден: он размахивал руками и, забыв, что у него есть портативный радиопередатчик, что-то громко кричал нам. Этот энтузиаст своего дела неутомимо колесил по Антарктиде, делая одну находку за другой. Это он нашел того огромного хорошо сохранившегося замерзшего носорога с двумя гигантскими рогами на носу, которого тут же увезли в Зоологический музей Всемирной академии наук и хранят теперь в замороженном виде.

— Опять что-то нашел, — сказал Чжу Фанши, отрываясь от прибора. — Везет человеку! Вот мы еще ничего не нашли, кроме скелета вымершей рыбы, а он просто волшебник какой-то.

— У него особый нюх на находки, — улыбнулась Елена Николаевна, — я давно говорила об этом. Природный дар. Я не удивлюсь, если он найдет подо льдами нашу еще не изданную книгу о микросолнце.

Инагос стремительно спустился к нам на площадку, усеянную большими валунами.

— Летим со мной! Скорее!

— Ну, ясно! Нашел! Вы хоть объясните толком, что вы нашли? — попросила Елена Николаевна.

— Сам не знаю еще. Вы поможете разобраться. Там какое-то волшебство. Я просто не смею верить своим глазам.

— Оставьте, Инагос, нам не до волшебства. Мы делаем замеры. Нам некогда.

— Бросайте ваши замеры, потом сделаете. Летим!

— В таком возбужденном состоянии мы не видели вас даже тогда, когда вы нашли своего знаменитого носорога, — улыбнулся Джемс Конт. — Неужели вы нашли еще одного?

— Сами вы носорог, — сердито проворчал палеонтолог. — Вам дело говорят, а вы… То, что я нашел, вообще неизвестно науке. Если не хотите лететь, пеняйте потом на себя, я позову еще кого-нибудь.

— Давайте полетим, — попросил Чжу Фанши. — Видимо, там что-то действительно интересное.

Оставив приборы, мы поднялись в воздух и быстро понеслись вслед за Инагосом.

— Знаете что, — сказала нам Елена Николаевна, — давайте попробуем сами обнаружить то, что он нашел. Не все же ему находить!

Под нами был все тот же пустынный антарктический пейзаж — сглаженные ледниками отроги гор с оставшимися в глубоких ущельях полосками льда, скалы с глубокими шрамами ото льда, мелкие и крупные озера, горячие струи гейзеров, взлетавшие высоко над землей, и горные хребты с шапками так и не растаявших снегов на высоких вершинах.

Всю дорогу мы летели молча, внимательно глядя вниз. Каждому хотелось открыть находку Инагоса. Но никто ничего не находил. Вдруг Чжу Фанши крикнул:

— Вижу!

— Что? — раздалось сразу несколько голосов.

— Вон то озеро!

— Что в нем необычного?

— Ничего…

— Так почему же вы кричите?

— Просто так, — лукаво сказал Чжу Фанши. — Досада взяла…

Все расхохотались.

— Да будет вам, — торопил нас Инагос. — Летим скорее. Я вам подскажу немного. Взгляните вон на те камни.

Там, куда он показывал рукой, не было ничего, кроме больших, гладко обтесанных льдами валунов, каких было великое множество повсюду.

— Ну, видите что-нибудь?

— Нет…

Инагос пренебрежительно махнул рукой и спустился к высокой скале. Мы последовали за ним.

В глубокой нише под нависшей скалой лежало, покрытое вековой грязью, большое овальное кольцо. В нескольких местах, где грязь отпала от него, кольцо тускло поблескивало серебристым цветом. Диаметр кольца составлял около метра. В передней части его было хорошо заметное расширение, как у перстня в том месте, где в него вставляется драгоценный камень. В обе стороны от этого утолщения отходили два довольно длинных заострявшихся к концам стержня. В средней части, на утолщении, кольцо было уже очищено от грязи. Тут виднелось гладкое углубление эллиптической формы с хорошо отполированной поверхностью. Углубление окаймлял сложный, замысловатый рисунок, изображавший, по-видимому, листья какого-то растения. Под рисунком шла длинная цепочка непонятных знаков, представлявших собой сочетание пересекавшихся черточек, запутанных зигзагов и волнистых линий.

Мы не вытерпели и стали счищать грязь с кольца, стараясь рассмотреть его поверхность.

— Осторожнее, — попросил Инагос. — Чжу, что напоминают вам эти знаки?

— Арабские письмена, — ответил Чжу, — но весьма отдаленно.

— Как оно попало сюда? — удивлялась Елена Николаевна. — Ведь совершенно невозможно предположить, что такое кольцо могло быть сделано первобытными людьми каменного века. Тем более, что металл, из которого сделано кольцо, мне тоже неизвестен.

— Мне кажется, что это не металл, — возразил ей Джемс Конт, — скорее это напоминает пластмассу.

— Что вы хотите с ним делать, Инагос?

— У меня к вам просьба. Прежде всего помогите мне осторожно смыть грязь с кольца. Его надо немедленно, сейчас же сфотографировать во всех деталях, каждый иероглиф!

— К чему такая спешка? — удивилась Елена Николаевна.

Инагос очень серьезно посмотрел на нее и спокойно ответил:

— Каких только досадных случайностей не происходило с научными находками! Давайте лучше сфотографируем его немедленно.

До ближайшего озера было совсем недалеко. Мы слетали туда, набрали в резиновые ведра воду и стали потихоньку лить ее на загадочное кольцо. Инагос бережно оттирал грязь. Он тщательно промывал каждый вновь открывающийся значок, а их появлялось все больше и больше. Древние надписи совсем не пострадали от времени. Они были четкими и глубокими. Одежда на Инагосе совсем промокла, а он все тер и тер кольцо. Наконец оно было отмыто до блеска. Теперь Инагос обхватил влажной тряпкой стержень, выступавший с правой стороны кольца, и стер с него грязь. К нашему удивлению, стержень, очищенный от грязи, оказался темно-фиолетового цвета. Яркой полоской, растянутой вдоль его оси, отражалось микросолнце. Инагос провел тряпкой по левому стержню, прижав его рукой. Неожиданно раздался тихий, еле слышный щелчок, вслед за которым послышалось ровное, монотонное гудение, исходившее, казалось, от всего кольца.

Инагос отдернул руку от стержня.

— Что это? Фотографируйте его скорее!

Мы в страхе попятились. Чжу Фанши быстро сделал несколько снимков и тоже отпрянул назад.

— Бежим! — крикнул он. — Скорее, вон за тот валун!

Но убежать нам уже не удалось. В центре кольца, там, где находилась эллиптическая впадина, появилось какое-то мутное белое пятно. Оно быстро, словно выползший изнутри кольца туман, обволакивало нас со всех сторон. Кольцо постепенно исчезло из виду. Перед нами появились неясные очертания каких-то расплывчатых предметов, от которых мы, словно загипнотизированные, уже не могли оторвать взгляда. Меня охватило непонятное, гнетущее чувство беспокойства и приближающейся беды. Мысли мешались в голове. Послышалась тихая звенящая мелодия. Туман прояснился, появились очертания высоких гор, густо покрытых зеленой растительностью.

Я увидел, что стою на ровной площадке. Передо мной два необыкновенно высоких человека странного, почти пирамидального телосложения. Толстые, сильные ноги с огромными расплющенными ступнями как бы с трудом держат этих четырехметровых гигантов. Тело их плотно окутано прозрачной желтоватой материей, сквозь которую просвечивает темная одежда. Голые, без волос, черепа увенчаны кольцами с двумя фиолетовыми стержнями. Большие, узко посаженные голубые глаза великанов смотрят на меня с белых как мел лиц в упор, не мигая, с ласковой снисходительностью.

Только теперь я заметил вокруг себя толпу черных, совершенно голых людей маленького роста, коренастых, покрытых коричневыми волосами. Их небольшие испуганные глаза смотрят на великанов из-под низко нависших бровей с непередаваемым страхом и надеждой. Короткая шея и скошенный назад подбородок делают их похожими на обезьян.

Но вот великаны подняли вверх руки, и вся толпа первобытных людей рухнула на колени, отбросив в сторону свои палицы и каменные топоры.

Я вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила, могучая и необоримая, как волшебство, овладевает моим разумом, заставляя безропотно и тупо исполнять ее повеления.

Пожалуй, никто из ученых не мог бы похвастаться тем, что он понимает зачаточный язык первобытных людей. А я, находясь в этом удивительном состоянии, понимал. Я бы не смог точно передать содержание этого странного мычания, но общий смысл его сводился к тому, что первобытные люди, упав на колени, просили великанов не покидать их, умоляли остаться и, как прежде, помогать им в охоте и рыбной ловле. Племя первобытных людей обещало великанам, что отдаст им своих лучших девушек и достанет их любимого черного камня столько, сколько великаны пожелают. В состоянии экстаза они с силой били лбом о землю и с мольбой заламывали руки.

На белых лицах великанов появилась снисходительная улыбка.

— Чезонкл… — тихо произнес один из них, видимо старший, и отрицательно покачал головой.

Я понял, что он сказал: «Прощайте!» Из глоток стоявших на коленях людей вырвался отчаянный рев. Одновременно я почувствовал в душе непонятное отчаяние. Один из великанов сделал несколько шагов вперед, снял у себя с головы кольцо с двумя темно-фиолетовыми стержнями, положил на землю, отошел на шаг и сказал:

— Ийрго-энес-вья-полуно-шерпни-дхаа. Ролго-дхаа-кесл.

Каким-то образом в моем сознании безотчетно возник перевод этой фразы: «Там, где светит оранжевое солнце, внуки ваших внуков найдут нас. Храните это!»

Потом он подхватил с земли под мышки коренастого вождя племени, поднял его сильными руками и что-то тихо сказал на ухо, указывая глазами на загадочное кольцо. Опустив трепетавшего от страха вождя на землю, великан снова поднял вверх руки и вместе со своим товарищем стал медленно пятиться, не сводя с первобытных людей пристальных голубых глаз. Так, пятясь, оба они отошли метров на четыреста, потом повернулись спиной, большими прыжками побежали к лежавшему далеко в долине большому продолговатому предмету и скрылись в нем. В томительно безмолвном ожидании прошла минута, другая, потом из одного конца продолговатого предмета вырвалась ослепительная, белая струя света, ударившая в отвесную скалу, стоявшую напротив. Продолговатый предмет взмыл в воздух, описал в небе большую спиральную кривую и исчез из виду.

Первобытные люди вскочили с земли. Они горестно кричали, словно жалея о безвозвратной утрате. Некоторые из них острыми ногтями царапали до крови свое лицо. Снова послышалась тихая звенящая мелодия. Постепенно толпа мечущихся от горя первобытных людей расплылась перед глазами и затем исчезла. В белом тумане, который снова обволакивал меня со всех сторон, я на несколько секунд увидел темный участок неба с сиявшими на нем яркими звездами. Неподалеку от одной из звезд виднелось загадочное кольцо с двумя стержнями. Картина звездного неба исчезла так же внезапно, как и возникла. Я очнулся и осмотрелся вокруг.

Рядом со мной были Елена Николаевна, Джемс Конт, Чжу Фанши и Инагос. Они так же недоуменно, как и я, осматривались по сторонам. Перед нами лежало серебристое кольцо с двумя стержнями по бокам.

— Дьявольщина какая! — воскликнул Инагос. — Вы что-нибудь видели, или это мне одному почудилось?

Оказалось, что каждый из нас видел одну и ту же сцену прощания великанов с первобытными людьми и понимал все, о чем они говорили между собой.

— Интересно, что же здесь произошло? — спросила Елена Николаевна и вопросительно посмотрела на нас.

Все молчали, не зная, что ответить.

— Там, где светит оранжевое солнце, ваши потомки найдут нас… — задумчиво повторил Джемс Конт. — Что бы это могло означать?

— Да, этот орешек сразу не раскусишь, — отозвался Инагос. — Интересно то, что какая-то таинственная сила, заключенная в этом кольце, вызвала в представлении разных людей одну и ту же сцену. Более того, она каким-то непостижимым образом внушила нашему сознанию смысл тех слов, которыми обменивались великаны и первобытные люди.

— Что же это за сила? — спросил Чжу Фанши.

— Мне кажется, — сказала Елена Николаевна, — что в этом кольце заложена неизвестная нам, но очень совершенная система памяти, которая воспроизвела перед нами события, происшедшие многие тысячи лет назад на Земле.

— Так вы считаете, что все, что мы сейчас видели, происходило на самом деле? — удивился я.

— Да, я думаю, что когда-то, еще до оледенения Антарктиды, на Землю из другого мира прилетали белые гиганты и оставили здесь свое кольцо, надеясь, может быть, что потомки этих дикарей разгадают загадку.

— Это похоже на миф, — покачал головой Джемс Конт.

— Почему? — горячо возразил ему Инагос. — А по-моему, если отказаться от предположения Елены Николаевны, то тогда этому явлению вообще нельзя дать никакого научного объяснения. Посудите сами. Мы нашли кольцо, которое, без сомнения, находилось долгое время под слоем льда и грязи. Кто его мог сделать? Дикие люди каменного века? Нет, конечно. Наши современники? Нет. Мы не в состоянии создать такой совершенной системы памяти.

— Вообще нечто подобное я видела год тому назад в Ванкувере, в Канаде, — сказала Елена Николаевна. — Там один профессор разрабатывал новую схему электронной памяти. Сути своих работ он подробно не излагал, но я знала, что их лаборатория имеет дело с токами разных частот, от самых низких до самых высоких. Однажды во время опыта он сам и все его сотрудники неожиданно погрузились в глубокий сон. Спали они весь день до вечера и проснулись только оттого, что во всем институте в конце рабочего дня выключили электрический ток, как это принято во многих учреждениях. Позднее им удалось установить, что их сон был вызван определенной комбинацией электромагнитных излучений разной частоты, с которыми они в этот момент производили эксперимент. Интересно, что эта комбинация электромагнитных колебаний разных частот не только усыпила людей, но и вызвала определенные сновидения: во время сна все они видели несуразные видения — извивающиеся полосы разных цветов, яркие шары и блуждающие точки. Многие говорили, что передвижение этих ярких предметов ассоциировалось у них с тихой мелодичной музыкой. Характерно, что никто из сотрудников не видел связного сна. Это говорит о том, что с помощью электромагнитных колебаний можно заставить человека видеть определенные сновидения. Вот я и думаю, что, возможно, это загадочное кольцо является очень совершенной схемой электронной памяти, пути к созданию которой еще только нащупывают наши современники.

— А белые великаны более ста тысяч лет назад уже имели такую высокоразвитую технику! — воскликнул Инагос. — Представляете себе, какая должна быть у них жизнь сейчас там, на планете, летающей вокруг оранжевого солнца!

— Хорошо бы найти еще какие-нибудь следы, подтверждающие, что белые великаны действительно побывали когда-то на Земле, — сказал я.

— Что вы! С тех пор прошли тысячи лет, так что никакой след просто физически не мог сохраниться, — возразил мне Инагос.

— И это говорите вы, палеонтолог! — сказал Чжу Фанши, отходя на несколько шагов в сторону от кольца и поднимая с земли какой-то белый предмет. — Например, вот это вам ничего не напоминает?

Не надо было быть опытным палеонтологом, чтобы, бросив беглый взгляд на белый кусок твердого кварца, установить, что он обработан рукой человека.

Инагос выхватил обломок кварца из рук Чжу Фанши и начал пристально его разглядывать.

— Похоже на каменный топор, который держал в руках вождь первобытного племени. Смотрите! В нем проделано даже отверстие для рукоятки!

— Вот вам и первый след! — удовлетворенно сказала Елена Николаевна.

— Нет, этот камень хоть и неплохая находка, но он не может служить доказательством того, что белые великаны действительно побывали на Земле. Камень принадлежит дикарю, а не великанам.

— Я знаю, где мог остаться след от великанов! — воскликнула неожиданно Елена Николаевна.

— Где? — отозвались мы разом.

— Помните, когда великаны улетали с Земли, из их ракеты вырвался яркий сноп света и ударил в скалу?.. Что, если нам попробовать найти ту скалу?

Мы с энтузиазмом приняли предложение Елены Николаевны. Чжу Фанши заторопил нас. Только Инагос отказался лететь с нами. Он остался возле кольца, чтобы еще раз самым тщательным образом заснять его.

— Вы заметили, — спросил я своих товарищей, — что не только мы с вами, но и первобытные люди понимали то, о чем говорили великаны. Помните, как они завопили, когда великаны отказались остаться на Земле? По-видимому, эти пришельцы могут каждому человеческому существу внушать свои мысли. Чужой язык они, по-видимому, понимают так же хорошо, как и свой.

— Для этого, вероятно, необходимо проникнуть в тайны самого процесса мышления, — заметила Елена Николаевна.

— Эх, если бы с нами был ваш муж! — проговорил Джемс Конт. — Он бы сразу определил, какую часть звездного неба мы видели в самом конце этой странной сцены, перед тем как видение исчезло.

— Боюсь, что это не так уж просто. Ведь за сто тысячелетий звезды должны были в какой-то мере изменить свое расположение, — возразила Елена Николаевна.

— А помните слова того великана, который положил на землю это кольцо: «Там, где светит оранжевое солнце, внуки ваших внуков найдут нас». Он явно рассчитывал на то, что его кольцо будет найдено последующими поколениями людей, которые сумеют тем или иным образом установить с ними связь. Жаль, что он не догадался сказать что-либо еще.

— Одно, мне кажется, не может ни у кого вызывать сомнений, — сказал я, — это то, что планета, на которой обитают великаны, значительно больше нашей Земли.

— Почему?

— Потому что сразу видно, что они чувствовали себя на Земле значительно более легкими, чем на своей планете. Вы обратили внимание, какими огромными прыжками они побежали к ракете? Как мы на Луне… Ясно, что их планета больше.

Неизвестно, сколько еще времени делились бы мы впечатлениями, если бы Чжу Фанши не заметил скалу, чем-то напоминавшую ту, о которую ударился сноп лучей от ракеты. Мы подлетели к ней. К нашему великому огорчению, на скале не было никаких следов, говорящих, что некогда здесь произошло столь важное событие. Нам не хотелось верить в это. Мы самым тщательным образом осмотрели всю скалу. Ничего! Ни малейшей вмятины или оплавленного камня на ней не было.

— Ну что ж, — вздохнул после долгих поисков Джемс Конт. — В конце концов само по себе кольцо является достаточно веским доказательством.

— Подождите! — прервала его Елена Николаевна. — Посмотрите-ка на нашу площадку с валуном, ведь ее отсюда не видно! Это же говорит о том, что мы исследовали совсем не ту скалу. Вон соседняя скала, оттуда площадка с кольцом будет видна. Полетим к ней!

Не надо было долго осматривать поверхность соседней скалы, чтобы обнаружить на ней огромную впадину в форме правильного круга с оплавленными ровными краями. Впадина была настолько необычной, что сразу же появлялась мысль о ее искусственном происхождении. Она была высотой в три человеческих роста. Кто-то высказал мысль, что по этой отметине можно достаточно точно определить размеры фотонной ракеты великанов.

— Занятно, очень занятно… — бормотал Чжу Фанши, поглаживая рукой гладкую стену впадины. — Это уже не гипноз, не внушение, а ощутимый предмет, который можно не только потрогать рукой, но и сфотографировать. Сейчас я это сделаю. — Он снял нас на фоне впадины, потом отдельно саму впадину под разными углами.

Некоторое время мы осматривали местность вокруг скалы, пытаясь найти еще какой-нибудь след пребывания на нашей Земле таинственных белых великанов. Но больше нам ничего не удалось обнаружить.

Мы вернулись назад к площадке, где лежало кольцо, и застали там странную сцену: Инагос стоял, покачиваясь, приложив ладони к вискам.

— Инагос! — окликнула его Елена Николаевна.

Он даже не обернулся на оклик. Мы висели в воздухе по другую сторону кольца и с удивлением смотрели на нашего палеонтолога.

— Уж не сошел ли он с ума от радости? — спросил Чжу Фанши.

В это время Инагос, пошатываясь, шагнул вперед, протер глаза руками. Мы поняли, в чем дело.

— Зачем вы снова включили кольцо? — спросила его Елена Николаевна.

— Мне без вас пришло вдруг в голову, что оно не будет больше работать, и я решил проверить…

— Что же получилось?

— Я видел ту же самую картину…

Мы подробно рассказали Инагосу о впадине в скале. Он был вне себя от радости.

— Надо немедленно сообщить о нашей находке. Я чувствую, что она задаст работы палеонтологам, лингвистам, астрономам, этнографам астронавтам, конструкторам ракет и ученым многих других специальностей. Перед нами открывается возможность заглянуть краешком глаза в очень далекое будущее. Вы успели сделать снимок впадины на скале?

ЭПИЛОГ

…Костер догорал. Языки пламени все реже и реже появлялись на покрытых белым пеплом сучках хвороста. Мигая красными точками, еле теплились угли. Наступила ночь. Она окутала нас черным негреющим покровом. С моря потянул прохладный ветерок, опьяняя свежестью и запахом водорослей. В небе зажглись яркие звезды, и только на западе, за горами, все еще разливался багровый закат: это микросолнце посылало свои последние в этот день лучи перед тем, как полностью скрыться за горизонтом.

Было тихо вокруг. Лишь слабый плеск волн нарушал торжественную ночную тишину. Я подобрал вокруг костра несгоревшие ветки и бросил их на угли. К небу побежала, клубясь, легкая струйка прозрачного дыма, по хворосту заплясали маленькие огоньки, и снова на несколько минут яркое пламя озарило все вокруг.

Вечный огонь… Когда-то, сотни тысяч лет назад, вокруг впервые зажженного костра сидели первобытные люди. Они с испугом и удивлением подолгу смотрели на непонятное, таинственное пламя, которое сразу сделало их могущественнее всех остальных обитателей планеты. О чем они думали? Какие мысли зажигали их глаза радостным блеском? Трудно ответить на это. Конечно, они и не предполагали тогда, что от простого костра люди спустя тысячелетия придут к невиданному могуществу над природой, сделаются повелителями не только своей планеты, но и других миров.

Я глядел на угасающий огонь, и рука сама тянулась за очередной хворостинкой, которая могла хоть ненадолго продлить жизнь маленького костра.

Что же будет, дальше с человечеством? Предсказать с уверенностью, какого технического прогресса оно достигнет, пока просто невозможно. На моих глазах произошли такие грандиозные перемены, о которых раньше я даже не мог и мечтать.

Я повертел в рука» спелый банан, неторопливо очищая его от желтой мясистой кожи, и усмехнулся про себя. Ничего особенного не было в этом самом обыкновенном банане. И все же, если бы сто или двести лет назад людям сказали, что они будут есть бананы, выращенные в Антарктиде, то любого, даже самого авторитетного, ученого просто подняли бы на смех. И, однако, это стало реальностью.

Теперь, спустя несколько лет после того, как над Антарктидой зажглось микросолнце, лед остался лишь на высоких горах, которые по-прежнему сверкали своими ослепительно белыми шапками под лучами искусственного солнца, как в знойной Африке сверкает своей серебряной короной гора Килиманджаро.

Климат Антарктиды стал настолько хорош, берега ее внутренних пресноводных морей покрылись такой буйной живописной растительностью, что сюда стали переезжать люди из других стран. В первые же годы здесь выросли города. Антарктиду пересекли из конца в конец широкие автострады, около многочисленных богатых месторождений полезных ископаемых возникли большие автоматизированные комбинаты. Люди привезли с собой птиц и животных. Теперь уже никто не замечал, что жизнь цветет здесь только благодаря микросолнцу. Оно с неизменной закономерностью, подчиняясь сигналам электростатических установок, так же регулярно всходило и заходило, как и настоящее солнце.

Люди, заселившие Антарктиду, стремились увеличить полезную площадь земли, пригодную для возделывания сельскохозяйственных культур. После таяния ледников в Антарктиде были обнаружены остатки прежней, доисторической почвы: многочисленные песчаные покровы, суглинки, а кое-где и чернозем. Но огромные площади были заняты безжизненными скалами и валунами. В Антарктиде началось строительство нескольких гигантских комбинатов, на которых из камней и валунов изготовляли почву, пригодную для посевов. В эту искусственную почву добавляли специальные химические вещества, микроорганизмы и удобрения, способствовавшие быстрейшему образованию перегноя из растений.

Интересное предложение выдвинул Анри Ламель. Он привез в Антарктиду быстрорастущие папоротники и засадил ими опытный участок. Эффект получился неожиданный. Эти неприхотливые растения могли развиваться в самых неблагоприятных условиях и давали в течение года несколько обильных урожаев зеленой массы, что способствовало обогащению почвы.

Но не только на нашей Земле произошли резкие изменения.

Далеко в необозримых просторах вселенной вспыхнули еще два микросолнца. Соединенные с плавающими зеркалами, они посылали свои лучи на Марс, обогревая его своим теплом. Автоматические приборы, установленные на этой планете, сообщали о резком потеплении, наступившем на ее поверхности. Быстро таяли шапки льдов на полюсах, перестали бушевать снежные бури, появились новые моря, воздух Марса увлажнился, ускорился рост растительности. Предполагалось, что на Марсе будет построено несколько баз для дозаправки ракетопланов топливом при дальних перелетах. Решено было также начать на Марсе добычу наиболее редких ископаемых. Первые колонисты уже отправились туда, чтобы обосноваться на более или менее длительный срок. Начало было положено: при желании Марс мог быть заселен людьми в любое время. Гений человека вырвался за пределы Земли и покорил вторую планету в солнечной системе!

Границы наших знаний раздвинулись, но по-прежнему на Земле оставалось еще много неразгаданных тайн. Одной из них было то кольцо, которое палеонтолог Инагос нашел под растаявшими льдами Антарктиды. Теперь оно хранилось в специальном отделении музея Всемирной академии наук.

Крупнейшие ученые всего мира исследовали эту таинственную находку. Они не пришли к единому мнению относительно его устройства. Трудность заключалась в том, что кольцо нельзя было как следует изучить, не разобрав его. На это ученые не решались, опасаясь, что кольцо будет испорчено.

Загадочное кольцо оставили на Земле пришельцы с другой планеты. Откуда появились эти белые великаны? С какой-нибудь планеты солнечной системы?

«Нет!» — единодушно отвечали ученые.

Экспедиции на планеты нашей солнечной системы показали, что в этом маленьком участке вселенной человечество одиноко.

Вывод напрашивался сам собой: те разумные существа, которые создали это кольцо, прилетели к нам из другого звездного мира. Основная задача, которую надо было решить, чтобы хоть немного приподнять завесу над тайной, состояла в том, чтобы по изображению участка звездного неба, возникавшему всякий раз, когда включалось кольцо, определить положение в Галактике той планеты, откуда они прилетели, и попытаться установить с ними связь.

«Там, где светит оранжевое солнце, внуки ваших внуков найдут нас!» Не к людям каменного века, а к нам, их далеким потомкам, были обращены эти слова белых великанов. «Ищите, и вы познаете множество тайн, над которыми вы теперь ломаете голову! — как бы говорили они нам. — Ищите, и перед вами откроется ваше будущее!»

Будущее! Оно зовет нас вперед, как самая прекрасная мечта. Оно всегда — далекое и близкое, как огонек в ночи: идти до него далеко, но свет его указывает путникам дорогу и согревает их радостным предчувствием близкой и желанной цели. Ради него идут они на тяжелые испытания, на подвиги, даже на смерть.

В поиски далекой планеты белых великанов включились не только ученые, но и все, кто хоть немного разбирался в астрономии.

Я тоже не мог теперь глядеть на небо, не думая об оранжевом солнце и белых великанах. И однажды мой мозг молнией прорезало воспоминание… Я вспомнил старика астронома Илью Петровича Брадова, сыгравшего неведомо для себя удивительную роль в моей жизни, и ту ночь, когда мы встретились с ним в его обсерватории.

«Перед вами созвездие Волопаса, — прозвучали вновь у меня в ушах его слова. — В центре вы видите яркую звезду Арктур, а неподалеку от нее маленькую, едва различимую звезду спектрального класса К. Когда мы исследовали этот район неба с помощью радиотелескопа, то неожиданно столкнулись с загадочным явлением. От какой-то невидимой в телескоп звезды или планеты мы принимали в течение суток через каждые пять часов одинаковые серии радиосигналов. Нам удалось записать их на пленку. Последовательность сигналов настолько периодична, что даже у человека, лишенного всякой фантазии, невольно возникла бы мысль об их искусственном происхождении. Представьте себе: может быть, там, в тусклом оранжевом свете угасающей звезды, тоже живут разумные существа и шлют команды своим межзвездным кораблям или переговариваются по радио с людьми другой планеты…»

Я немедленно поделился своими воспоминаниями с Ярославом Павловичем, который наблюдал за звездным небом при помощи нового сверхтелескопа, созданного на базе плавающего зеркала. Это была парящая в межзвездном пространстве большая астрономическая станция.

— Брадов? — переспросил меня Ярослав Павлович. — Припоминаю. Я читал его труды. Но, помнится, в них ничего не было сказано о загадочных радиосигналах. Вы говорите, в созвездии Волопаса? Хорошо, мы проверим.

Несколько дней спустя Ярослав Павлович позвонил ко мне на Землю.

— Кажется, Брадов был прав. Нам действительно удалось обнаружить около едва различимой звезды спектрального класса К несколько планет. Одна из них большая. Больше Земли. Правда, карта звездного неба не вполне совпадает с той, что появляется в загадочном кольце, но и этому есть объяснение. С тех пор, как неведомые пришельцы побывали на Земле, прошло столько тысячелетий, что звезды успели изменить свое расположение… Как знать, может быть, белые великаны и в самом деле живут на одной из планет неподалеку от Арктура…

…Костер догорал. Я глядел на тлеющие угли и думал о вечности. Я прожил необычайно долгую жизнь и был свидетелем огромных перемен на Земле. А что значит жизнь одного человека в сравнении с вечностью?

Жизнь существует на Земле около двух миллиардов лет. Человеческое общество насчитывает около миллиона лет. История цивилизации охватывает всего лишь несколько тысячелетий. Жизнь человека длится сто — сто пятьдесят лет. Это микроскопически мало в сравнении с бескрайной вечностью. И все же она не подавляет нас. Жизнь каждого человека ярка, своеобразна и неповторима, наполнена великим смыслом и всегда оставляет по себе след.

Человек преображает континенты, разрушает горы, создает моря, осушает болота и орошает пустыни, не дожидаясь, когда это сделает время.

Пройдут века, и само время станет подвластно человеку.

Время может разрушить нашу маленькую планету, погасить наше солнце. Но человек не погибнет. Он заселит другие миры или создаст новые планеты из материала вселенной; он оживит наше солнце, если оно станет гаснуть, или зажжет новое светило, перед которым наше микросолнце будет не более как детской игрушкой, примитивной, упрощенной моделью.

Человечеству жить еще миллионы и миллиарды лет, и невозможно сейчас предугадать, какого технического и культурного прогресса достигнут люди, какие проблемы будут волновать тогда их беспокойные умы и сердца.

Предугадать невозможно. А узнать…

Если мы сумеем наладить связь с тем далеким миром, весточку из которого мы получили в виде загадочного кольца, мы сможем узнать кое-что и о будущем людей Земли.

А пока — за работу, чтобы хоть немного, хоть на один шаг приблизить приход грядущего — далекой прекрасной мечты.