Джеффри Форд Вихрь сновидений

Каждый год, в неуловимо краткое время, когда лето и осень ночуют в одной постели — первое, загорелое и утомленное, отходит ко сну, а последняя, мягко смахивающая с лица еще немногие пожелтевшие листья, побуждает сверчков стрекотать громче, — с далекого севера слетает Вихрь сновидений и несется куда-то на далекий юг, оставляя после себя неопровержимые доказательства невероятного. Наш городок, как и другие, лежащие на пути великого ветра, не избавлен от причудливых изменений, вызванных его появлением. Мы готовились к этому событию наилучшим образом — укреплялись сердцем и разумом, — ибо не было места, где можно от него спрятаться, даже если заползешь в глубокий погреб и натянешь на голову одеяло. Ни захлопнутые ставни на окнах, ни подоткнутые под дверь полотенца, ни выключенный свет, ни даже освинцованный гроб с плотной крышкой ни чуточки не спасали. Он всегда находил тебя и делал свое безумное дело,

Итак, каждый год, чаще всего ясным днем в конце августа или начале сентября, кто-нибудь вдруг замечал, что листья деревьев начинали суетливо трепетать и тихий шепот среди ветвей понемногу становился журчанием водного потока. Мы знали: надо немедленно предупредить остальных. «Вихрь идет! Вихрь начинается!» — кричали на улицах города, а констебль Хэнк Гаррет взбирался на крышу и вертел рукоятку сирены, подавая сигнал тревоги фермерам на полях, что приближается летучий хаос. Горожане Липары стремглав бросались по домам, бессильные защититься, но полные твердой решимости разделить бремя неестественности с родными и близкими, поддержать молодежь в уверенности, что это не будет длиться вечно.

В биение сердца, в мгновение ока ветер накрывал нас, сгибая молодые деревца, хлопая окнами, поднимая пыльные смерчи на городской площади, словно он всегда был здесь, тянущий жуткий вой сквозь наши жизни. Даже внизу, в подвале, за запертой дубовой дверью, в темноте этот устрашающий звук настигал вас и словно касался лица и загривка, расползался по рукам и ногам, как некое неведомое и невидимое вещество, мягко поглощающее вас в кокон. Знайте: в тот момент Вихрь начинал создавать из вас свои видения.

Его говорящее название — Вихрь сновидений — правдиво указывает на характер ветра гораздо больше, чем можно представить себе изначально. Ведь сновидение — это образ бытия, достаточно прочно основанный на привычных событиях в местах, где они происходят постоянно, чтобы спящий мозг счел событие возможным. Составлены целые фолианты чудес, свидетельств гнетущего ужаса, вызванных необычайным штормом, но я могу перечислить лишь малую долю того, чему был очевидцем за все время наблюдения за этим явлением.

Человеческое тело казалось его любимой игрушкой, и, откликаясь на роковой посыл сверхъестественного катализатора, плоть окрашивалась в любой цвет солнечного спектра, таяла и меняла очертания, так что голова раздувалась до размеров тыквы, а ноги вытягивались, поднимая своего владельца над крышами домов. Языки раздваивались или становились ножами, а глаза испускали пламя, вращались вертушками, лопались или превращались в зеркала, отражающие измененного наблюдателя — меня, — человека-саламандру с головой ибиса или бронзовую скульптуру луны. В год нашей с Лидией свадьбы длинные волосы жены взялись думать и жить самостоятельно, локоны захватывали чашки из буфета и хлопали их об пол. В год, когда мне исполнилось десять, мэр Мерш бежал вниз по Госсин-стрит с задницей на плечах, а из брюк раздавались приглушенные крики.

Глаза соскальзывали с лица на ладони, губы сползали на коленку, менялись местами руки и ноги, локти и ступни, большой палец ноги перемещался на нос, а указательный палец руки покачивался на ухе, грозя всем подряд. Люди становились зелеными обезьянами, ослами и собаками; собаки же обретали головы кошек, их ноги становились ершиками для трубок, а хвосты превращались в пучки сосисок с кусачими мордочками на концах. Однажды три поколения женщин одной семьи, от маленьких девочек до морщинистых матрон, отрастили черные перья и взлетели покружить над церковной колокольней, каркая поэмы на каком-то иностранном языке. Пастор Хинч стал наполовину свиньей, школьная учительница Мэвис Тофф превратилась в стул с высокой спинкой и головой-абажуром. Всё это не составит и сотой доли метаморфоз, ибо нет способа выразить словами неукротимую энергию и безумный гений Вихря сновидений.

В то время как горожане телесно страдали от обрушивающихся на них неисчислимых трансформаций, воя от страха, крича в мучениях, оставаясь самими собой внутри, но чем-то совершенно иным снаружи, ландшафт вокруг них тоже менялся. Мощные шквалы срывали охапки листьев, они вылетали из крон стайками полуголых рыбешек и устремлялись сквозь атмосферу, словно обладали единым разумом; деревья изгибались резиновыми змеями или величаво качались шеями жирафов. Облака медленно падали пухлыми шарами фиолетовой сахарной ваты, упруго отскакивая от дымоходов и крыш, неспешно бежали по земле, словно гигантские перекати-поле. Улицы оживали и уползали прочь, окна моргали, окошки подмигивали, дома становились стеклянными пузырями, которые раскрывались тысячелепестковыми розами с дверями и крышами. Трава никогда не оставалась зеленой, а небо — синим, они всегда выбирали другие цвета, а иногда и саму фактуру — превращались в воду или варенье, а однажды воздух обратился золотистым газом, собирающим наше дыхание в прозрачные силуэты умерших родственников, отплясывающих шаманские танцы на городской площади. И все это сопровождалось какофонией из тысяч звуков: бьющегося стекла, полицейских свистков, чихания, скрипа гвоздодера, вытаскивающего гвозди из зеленой доски, вздохов древних толстокожих животных и струящейся по водостокам воды…

Всеобщая сумятица и хаотичное перемешивание реальности продолжались пару-тройку часов и исчезали так же быстро, как появлялись. Сила ветра постепенно уменьшалась, и вместе с ней пропадали сумасшедшие метаморфозы. Люди медленно трансформировались в самих себя, какими они были до Вихря. Улицы виновато проскальзывали на свои обычные места, дома снова обретали свою домашность, облака выбеливались до своей исконной пушистой белизны и возносились так же важно и степенно, как перед тем опускались. К вечеру ветер уходил разрушать мир и покой добрых жителей городков к югу от Липары.

Кто-то может спросить: «Почему же ваши предки оставались в этом местечке и не уезжали даже после того, как понимали, что это явление было ежегодным?». Ответ прост: приезжайте в Липару и посмотрите сами, что это прекраснейшее место в мире — широкие синие озера, густо-зеленые леса, изобилующие дичью, богатые фермерские угодья с плодородной почвой. В конце концов, уйти с пути Вихря можно к западу, где лежит пустыня, или к востоку, где раскинулся океан. Услышав это, кто-то может заметить: «Все хорошо, что хорошо кончается, и раз уж Вихрь пролетел, все гарантированно становилось на свои места». И да, и нет. Я имею в виду, в большинстве случаев это верно, и в конце концов, несмотря на некоторое потрясение от того, что тебя вытянули, или сжали, или на несколько часов превратили в кошмарное чудовище, все остальное время года жизнь была очень хороша. Помните, я сказал: в большинстве случаев.

Бывали случаи, заметьте, исключительно редкие, когда нанесенный Вихрем сновидений ущерб оставался и после того, как ветер улетал к югу. На окраине города стоял древний дуб, который не терял своей способности в середине лета приносить странный желтый плод в хрупкой фарфоровой скорлупе. Необычный фрукт размером с добрую медовую дыню, созрев, отваливался, разбивался о землю и выпускал стайку маленьких синих летучих мышей, которые жили недели две и охотились на полёвок. А говорящий попугай бабушки Янг по имени Полковник Пудинг, однажды тронутый ветром перемен, навсегда обзавелся головкой пупса ее правнучки, и с милого кукольного личика птицы теперь смотрели большие голубые глаза, которые могли моргать. Птица по-прежнему разговаривала, но предваряла каждое скрипучее высказывание придыханием и механическим исполнением слова «мама».

Скажем, попугай был слегка не в себе, но эти два эпизода никому не причиняли вреда. В то же время глубоко в душах жителей Липары гнездилась навязчивая мысль о возможности остаться превращенными навсегда. Вероятная угроза, представленная этими двумя случаями, постоянно вылезала на поверхность и вырастала до чудовищных размеров в воображении всех горожан, стоило только лету приблизиться к концу. Одно дело быть козлоголовым клоуном с руками-метелками и ногами-морковкам и всего пару часов, и совсем другое — остаться в этом состоянии на всю жизнь. Вихрь сновидений был шаловлив, безумен, хаотичен, но он мог оказаться и опасным. Все-таки некоторые из нас подозревали — и в прошлых поколениях, и на протяжении большей части моей долгой жизни, — что он может быть не тем, чем кажется.

И вот несколько лет назад сумасшедший ветер совершил столь необычную проделку, что она поразила даже нас, седовласых ветеранов его безумной деятельности. Приближался конец долгого ленивого лета, запомнившегося ясными днями и прохладными ночами, и листья на вязах уже начинали подсыхать и сворачиваться, несколько первых ранних сверчков начинали стрекотать свою Зимнюю сказку. Каждый из нас своим личным особенным образом собирался с духом, копил силы противостоять ежегодному бешеному натиску зловредного явления, подбирая подходящие молитвы Господу или убеждая себя через уговаривание других, что неотвратимо прилетевший Вихрь с той же неизбежностью унесется прочь и мы снова будем наслаждаться привычными радостями жизни в Липаре. Констебль Гаррет, как обычно, отобрал троих смышленых ребят и нанял их за гривенник в день после школы ходить к опушке леса и по нескольку часов внимательно прислушиваться, не зазвучит ли журчание ручейков среди шелеста листьев в чуть поредевших кронах. Повсюду родственники строили планы, как они соберутся, когда приключится напасть, в какой комнате будут пережидать бурю, какие песни будут петь вместе чтобы хоть немного утихомирить общий страх.

Конец августа прошел без происшествий, и промедление увеличило страх и добавило мрачных опасений по поводу безумного явления. Старики рассказывали молодым о самом позднем из прилетов Вихря сновидений — в середине второй недели сентября — и напоминали что великому ветру нельзя указывать, потому как у него есть собственное, вполне определенное мнение на этот счет. В те дни от малейшего дуновения легкого бриза, приподнимающего занавеску или рассеивающего прозрачные парашютики одуванчиков, подскакивало кровяное давление и по спине бежали мурашки. В первую неделю сентября четыре раза поднималась ложная тревога, и констебль Гаррет, чье дурное колено начинало все больше беспокоить его после утомительных восхождений на крышу, в шутку сказал, что, возможно ему уже пора перенести наверх спальный мешок.

К концу второй недели сентября нервы были вконец истрепаны взрослые раздражительны сверх всякой меры, а дети беспричинно плаксивы. Аура боязненной тревоги, вызванная мучительным ожиданием, начинала сводить Л ипару с ума даже до прихода Вихря, Однажды на уроке мисс Тофф не могла припомнить, хоть убей, сколько будет 57 деленное на 19, хотя долго размышляла над этим, постукивая линейкой по доске. Ей пришлось послать одну из старших девочек Пегги Фруш, в аптеку на другой стороне площади, чтобы попросить помощи в решении задачи.

Фармацевт Бек Харбут знал верный ответ, но ничем не мог по мочь, потому что по рассеянности отпустил бабушке Янг склянку слабительных пилюль вместо обычных сердечных капель, и ему пришлось проскользнуть мимо Пегги и бегом устремиться по улице, В по гоне за старушкой он столкнулся с Милдред Джонсон, которая везла в передней багажной корзинке яйца на продажу. В результате столь внезапной встречи, сидя на дороге среди яичного месива, битой скор лупы и блестящих гнутых железяк, Харбут долго извинялся перед Милдред за аварию, а она всего-навсего громко ответила с отвращением в голосе: «Не волнуйтесь, Бек, во всем виноват чертов ветер».

Бабушка Янг была лишь в нескольких шагах от столкновения аптекаря и торговки, но поскольку ее слух уже изрядно ослаб, она ничегошеньки не заметила, в отличие от Полковника Пудинга, по обыкновению сидящего на плече своей хозяйки. Попугай взмыл в небо, унося последнюю услышанную фразу — «чертов ветер», — и, как обычно делал, когда звучание слов захватывало его воображение, начал скрипуче повторять тревожные крики, подражая голосу той, что произнесла ее. Констебль Гаррет, сидевший в офисе у распахнутого окна, услышал: «Мама, чертов ветер!», вздохнул, медленно поднялся со стула и начал пятый подъем на крышу.

Так и продолжалась комедия ошибок, вызванная измученным, замутненным рассудком, но никто не смеялся. К становилось всё хуже. К началу октября, когда последние эскадрильи перелетных гусей пронеслись над полями, всеобщее беспокойство жителей Л ипары достигло наивысшей точки, нервы раздергались и завязались узлами, словно клубки в кошачьих лапах, а затем люди впали в подобие усталого опустошения. А Вихря все не было… Несколько недель спустя, когда выпал первый снег, принесенный с севера обычным осенним ветром, мы уверились: Вихрь сновидений совершил то, что нам и не снилось. Осознание, что северный гость не посетит нас, пришло ко всем одновременно, и тут же мы на мгновение застыли с мыслью: что же с нами станет?..

Небо мрачно нависло над головами и дни напролет оставалось серым и мокрым, как водяная крыса, температура упала ниже, чем всегда, и озеро замерзло, словно отсутствие Вихря ввергло весь мир в скорбное уныние. Коровы давали половину обычной нормы молока, петухи не заботились о том, чтобы приветствовать утро, собаки выли посреди дня, а кошки были слишком утомленными, чтобы охотиться на мышей, которые наводнили дома Липары. Горожане всегда полагали, что устранение Вихря сновидений исполнит их чувством облегчения, возможно, граничащего с неким духовным возрождением, теперь же они занимались ежедневными делами, словно в трауре. К подавленности и унынию приплеталось вездесущее глубокое чувство вины, словно нас наказали за то, что недостаточно высоко ценили исключительность летучего безумия, пока оно у нас было.

Зима, укрытая снежным одеялом и скованная льдом, словно показала оборотную сторону произошедшей перемены своим якобы недвижным оцепенением. Бабушка Янг слегла и, будучи прикованной к постели, жаловалась, что у нее нет больше сил. Полковник Пудинг был вне себя из-за состояния хозяйки и целый лень просиживал в ее комнате, расхаживая туда-сюда по изголовью кровати; его неподвижные фарфоровые губы постоянно бормотали слово «мама». Больная коленка констебля Гаррета вела себя хуже, чем обычно, или ему так казалось, и вместо ежедневных обходов, удостоверяющих, что в городе все спокойно, он оставался в офисе за столом, раскладывая бесконечные карточные солитеры и постоянно проигрывая. Как-то в воскресенье, посреди мертвого окоченения города, пастор Хинч читал проповедь, призывающую жителей очнуться ото сна и творить свои собственные перемены, но когда пришло время для паствы отвечать ему молитвой, две трети полученных откликов обернулись бесстыдным храпом. Мы с Лидией сидели на кухне за столом, попивая чаёк, и старались не встречаться взглядами; каждый из нас ждал, что другой начнет разговор, и слушали, как за дверью завывает ветер, который не был Вихрем сновидений.

В конечном счете с весенней оттепелью люди вроде как оттаяли и вернулись к жизни. Хотя по сравнению с прежней жизнью это было пустое, безрадостное, монотонное существование. Всё казалось лишенным интереса и красоты. Думаю, наверняка аптекарь Бек Харбут первым заметил в разговоре с покупателем, что больше не видит снов. Покупатель минутку подумал, затем кивнул и сказал, что тоже не припомнит никаких сновидений с самого конца лета. Наблюдение передавалось из уст в уста по всему городу неделю или две, обсуждалось во всех кругах, и с ним соглашались. В конечном счете мэр Джеймс Мерш Третий назначил чрезвычайное городское собрание в муниципалитете, через неделю, в четверг, в семь часов вечера; тема совещания — эпидемия сна без сновидений.

Заседание так и не состоялось, потому как между объявлением даты и собственно мероприятием многие начали понемногу осознавать, что они слишком зацикливаются на предмете, а на самом деле сны они видят. Главная проблема, как сказал Бек Харбут (тот самый, с кого всё началось), заключалась в том, что ничего необычайного в их видениях не происходило. После самоупразднения Вихря люди видели сны самой обывательской природы: они завтракали, ходили на работу, читали вчерашние газеты, стелили постель. В призрачной стране больше не обнаруживалось фантастических существ или диковинных событий.

Второй причиной отмены собрания была кончина бабушки Янг, во вторник, за пару дней до назначенной даты, и хотя она в последние годы сильно сдала, весь город был удивлен и опечален ее уходом. В свои 125 лет она была старейшей жительницей Липары, и все ее любили. Соседки посменно дежурили у постели немощной женщины. Верная серьезному подходу к жизни, бабушка Янг сказала моей жене в свой последний час: «Смерть, должно быть, не так скучна, как Липара в эти дни». Ее похороны были настолько пышными, насколько мы могли себе позволить, а мэр выделил из бюджета сумму, на которую можно было установить ей памятник на городской площади. Когда гроб опускали в землю. Полковник Пудинг, сидевший возле могилы на специально установленном насесте, обливался кукольными слезами и голосил свое надгробное слово: «Мама». Потом он расправил крылья, поднялся высоко в небо и скрылся из виду.

Шел день заднем, и наступило лето, а мы по-прежнему в сновидениях ели горох и стригли ногти. Казалось, ничто не сможет разрушить заклинание скуки, наложенное на наш город. Часами мы сонно бродили по улицам, приветствуя друг друга вялыми полукивками и хилыми полуулыбками. Даже большие перистые облака, проплывающие в синем небе, не принимали образы драконов или пиратских кораблей, как когда-то. Лишь когда застойный покой стал почти непереносимым, однажды вечером кое-что произошло. Немногое, но мы вцепились в событие, как муравьи в плывущую по реке ветку.

Как-то поздно вечером Милдред Джонсон засиделась за чтением новой книги об особенностях яйценоскости золотистых леггорнов. Ее муж уже отправился спать, как и дочка Джессика. Чтение было не слишком захватывающим, и она задремала в кресле. Некоторое время спустя она внезапно проснулась от тихого бормотания, доносящегося из детской. Она встала и подошла к приоткрытой двери убедиться, что все в порядке, но когда заглянула в комнату, то увидела в пятне лунного света, омывающего место действия, как что-то движется по кровати прямо около подушки Джессики. Подумав, что это крыса, женщина вскрикнула. Нечто посмотрело на нее, замерло и выпорхнуло в окно, но Милдред успела заметить бесстрастное выражение гладкого пупсового лица Полковника Пудинга.

Возвращение попугая и необычные подробности происшествия, безусловно, не квалифицировались как экстравагантность, но были достаточно странными для возбуждения легкого любопытства среди населения. Где птица пряталась с самых похорон? Что это за полуночная беседа? Просто попугай заблудился и впорхнул в первое попавшееся открытое окно или в его действиях присутствовала некая тайная цель? Это лишь несколько вопросов, которые заронили пару искорок в некоторые затуманенные умы Липары. В то время как росли и множились домыслы и предположения, появлялось все больше слухов о том, что Полковник Пудинг по ночам прилетает к детям. На воскресной мессе пастор предложил закрывать окна в спальнях, и прихожане покивали, но сделали все наоборот, показывая, что не только дети, но и родители желают быть причастными к тайне.

Кроме ночных визитов, попугай стал появляться и среди бела дня, порхал тут и там над городскими крышами. Однажды, на первой неделе летних каникул, в полдень понедельника, проследили как он приземлился на левое плечо Мэвис Тофф и удобно там устроился, без умолку наговаривая что-то прямо ей в ухо всю дорогу, пока она шла от дома до банка по берегу озера. Творилось что-то непонятное, мы были в этом уверены, однако никто ничего не понимал. Точнее говоря, нужных сведений не было у взрослых. Со своей стороны, дети Липары постоянно, собираясь группками, о чем-то шептались и возбужденно спорили, пока неподалеку не появлялся взрослый. Даже записные лодыри и прогульщики, как, например, мастер по водяным шарикам Альфред Лессерт, стали вдруг целые дни проводить в школе под предлогом решения занимательных задачек по математике. Многие были уверены: строгая конспирация. Коварные родители хитро пытались уломать детей разгласить хоть каплю информации, но сыновья и дочери смотрели на них удивленными глазами, то ли притворяясь, что не понимают вопросов предков, то ли действительно ничего не зная. Мисс Тофф тоже подвергалась тщательному дознанию, но вместо того, чтобы по-настоящему отвечать на вопросы, она очень много кивала, теребила цепочку для очков и натужно смеялась, когда больше нечего было делать.

Тайна, окружавшая школу и городских ребятишек, оставалась предметом умеренного интереса все лето, но важные задачи бизнеса и домашнего хозяйства вскоре, как обычно, вернули свой приоритет и наконец полностью захватили внимание взрослых, так что они не замечали исчезновения пачки старых газет или пары мер муки. К тому же приближалась первая годовщина упразднения Вихря, и мы пытались обуздать воображение и размышляли, что же произойдет в этом году. Каждый гадал, разметает пролетающий через город ураган нынешнее состояние заброшенности или начало осени пройдет без происшествий, и это станет доказательством, что роковой безумный Вихрь сновидений навсегда улетел своей дорогой и больше никогда не вернется.

На предпоследней неделе августа, утром в пятницу я пошел к почтовому ящику и обнаружил в нем лишь странное послание без конверта. Это был сложенный лист бумаги, выкрашенный в зеленый цвет и вырезанный в форме попугайского пера. Я открыл его и прочел: «Полковник Пудинг приглашает вас на фестиваль Вихря сновидений». Дата — завтрашний день, время — на закате, место — городская площадь. Внизу было примечание: «С собой иметь сновидения и мечты». Я улыбнулся в первый раз с конца прошлого лета, и с непривычки мышцы лица слегка заныли. Со всей возможной скоростью медлительного старика я поспешил в дом и позвал Лидию. Увидев приглашение, она тут же рассмеялась и захлопала в ладоши.

На следующий день, во второй половине, ближе к сумеркам мы вышли из дома и направились к городской площади. Вечер был прекрасен, небо переливалось розовым, оранжевым и пурпурным на западе, где солнце наполовину ушло за горизонт, а в синеве над головой уже начали появляться звезды. Дул легкий прохладный ветерок, достаточный, чтобы разгонять комаров и мошку. Мы держались за руки и молчали. Из всех домов выходили люди и устремлялись в направлении фестиваля.

Городская площадь преобразилась: широкие полосы золотой бумаги драпировали ограды и обвивали фонарные столбы. В южной стороне рядами стояли легкие пластиковые стулья перед невысокой импровизированной сценой, сколоченной из деревянных поддонов, на которых перевозят продукцию городского кирпичного завода. К двум высоким шестам по сторонам помоста крепился лоскутный занавес, старательно собранный из множества старых шейных платков. Вокруг помоста были установлены шесть зажженных факелов, они мягко мерцали, и в то время как небо темнело, их свет становился все более мистическим. Констебль Гаррет, одетый в цветастый балахон, с толстой сигарой во рту и ярким бантом в волосах, изображал билетершу, он заставил нас выстроиться в ряд неподалеку от сидений. Мы хвалили его новую форму, уверяя, что он выглядит чрезвычайно мило, а он кивал с обычной усталой невозмутимостью и отвечал: «А вы как думали?..».

По всей территории фестиваля деловито и целенаправленно сновали городские ребятишки, а в центре суетливой деятельности стояла мисс Тофф с выкрашенной в синий цвет кожей и в парике из резиновых змей. Она шептала последние указания и низко наклонялась к малышам, чтобы внимательно выслушать предложения и вопросы своих учеников. Внезапно все стихло и замерло, кроме мерцающих огней факелов. «Пожалуйста, приготовьте билеты», — потребовал Гаррет и махнул рукой, предлагая проходить. Перед тем как мы заняли места в «зрительном зале», нас направили к трем длинным столам, на которых лежали раскрашенные маски из папье-маше в виде голов животных, предметов домашнего обихода, ракушек и всего остального, что только можно себе представить. Длинные загнутые отрезки толстой проволоки крепились к краям каждой маски, чтобы можно было надеть ее, как очки. Тут же вперемешку лежали свернутые из газет шляпы, а с краю на каждом столе высилась стопка вееров, склеенных из тонких палочек и картонных полукружий.

Я нацепил маску, превратившую мою голову в жестянку фасоли, а моя жена обрела облик забавного цыпленка. Лицо Милдред Джонсон обратилось медвежьей лапой, а ее муж стал ярким желтым солнышком. Бек Харбут выбрал маску собаки, а мэр Джеймс Мерш Третий взял со стола личину зеленой обезьяны. Когда каждый превратился во что-то иное, мы взяли по вееру и пошли рассаживаться перед сценой. Действо началось немедленно. Мисс Тофф появилась из-за занавеса и поставила на сцене вешалку для шляп. Она нас поприветствовала, поблагодарила за то, что пришли, представила Полковника Пудинга — создателя и основателя Фестиваля Вихря сновидений — и ушла со cцены. Через мгновение над нашими головами раздался звук хлопающих крыльев, и Полковник Пудинг приземлился на верхушку шляпной вешалки. Он вскрикнул три раза, поднял крылья, дважды кивнул головой и сказал: «Мама, сказание о Вихре сновидений. Давным-давно…» и улетел. Джессика Джонсон выбежала из-за занавеса, утащила со сцены импровизированный насест, и пьеса началась.

Пьеса рассказывала о великом чародее, который жил в замке в северных горах с женой и дочерью. Он был добрым волшебником, использовал только белую магию и исполнял любое желание того, кто I одолеет нелегкий путь до замка, однако при условии, что желание предназначалось кому-то другому. Лишь две просьбы он не выполнял — о власти и богатстве. Первоклашки хором пели песни, повествующие о подробностях жизни в горах. Белое конфетти сыпалось сверху, изображая снег и течение времени.

Жена волшебника, которую он очень любил, простудилась и слегла с воспалением легких. Вскоре стало ясно, что она умирает, и никакие чары и заклинании не могли исцелить ее. Когда она скончалась, чародей с дочерью долго и безутешно скорбели. Волшебник понял: не все в мире подвластно его магии. Он стал еще внимательнее ограждать малышку от опасностей, чтобы ее не постигла та же жестокая судьба. Жене он обещал, что всегда будет любить дочь и заботиться о ней. Ответственность превратилась в навязчивую идею и заслонила собой разум — любая царапина на коленке или порез на пальце девочки причиняли отцу душевные страдания.

Время шло, девушка подрастала и обзаводилась собственными суждениями. Она хотела сойти с гор и познакомиться с другими людьми. Но волшебник знал, что во внешнем мире ее поджидает сонм разнообразных опасностей. И прежде чем его дочь достигла того возраста, когда он не смог бы остановить ее, чародей произнес заклинание, погрузившее девушку в глубокий сон. Чтобы ничто ее не беспокоило, отец поместил дочь в ларец с окошком, и часто смотрел на ее прекрасное лицо. Дочь спала и не взрослела, и волшебник наконец ощутил некоторое облегчение.

Через год после погружения девушки в «защитительный» сон, волшебник обратил внимание, что дочери определенно снятся сны, поскольку в окошке мелькали и кружились различные образы ее сновидений. Чародей понял, что если не найдет способа извлекать видения, то они заполнят ларец и взорвут его изнутри, поэтому он прочел заклинание, и сверху на ларце появился раструб с краном. Раз в год, в конце лета, волшебник поднимался по лестнице, открывал вентиль и выпускал накопленные сны. Они фонтаном выплескивались вверх, собирались в подобие облака и вылетали в окно. Горные ветры подхватывали видения и несли их к югу, и чего бы они ни касались, все оживало под воздействием их магической силы.

Наблюдая за развитием действия, я был поражен качеством постановки и изобретательностью декораторов. Ларец, в котором спала дочь волшебника, смастерили из большого чемодана: обклеили блестками и прорезали окошко, чтобы было видно лицо девушки. Чтобы показать кружащиеся вокруг ее лица сны, из цветной бумаги вырезали фигурки людей, животных, различных предметов и прикрепили на тонкие палочки, а «дочка волшебника», блестяще сыгранная красавицей Пегги Фруш, ловко вертела ими в окошке, постоянно меняя. Когда сновидения выпускали из ларца, они «превращались» в малышей в костюмчиках, сначала резво носившихся по сцене, а потом собиравшихся вместе перед тем, как быть «сдутыми» на юг. А самым удивительным оказалась игра рыжего веснушчатого прогульщика Альфреда Лессерта, который представил взволнованного волшебника с таким чувством, что тот словно вышел из спектакля и ступил в реальный мир.

Представление продолжалось. На далекий север за исполнением желания пришел смелый юноша, обнаружил девушку, вызволил ее из ларца, принял бой с волшебником и чуть не погиб; чародей собрался прочесть смертельное заклинание, но внял мольбам дочери и пощадил храбреца, а после позволил молодой паре спуститься с гор навстречу свободе. Я наблюдал за развитием действия и видел свои собственные голы в Липаре, разворачивающиеся на воображаемом деревянном помосте в моей голове. Когда я очнулся от наваждения, пьеса почти закончилась, и волшебник произносил свой финальный монолог, благословляя пару посреди кружащейся снежной метели. «Там, в большом внешнем мире, моя дорогая, — говорил он, взывая к дочери и стараясь заглянуть в глаза каждому в зрительном зале, — дует ветер прекрасный и горький, и никому не известно, каким он будет когда станут гнуться деревья и беспокойно шелестеть листва. Не у меня в этом уверенности, но и уверенности в этой неуверенности то же нет. Держитесь друг друга и ничего не бойтесь, если когда-нибудь самой темной ночью, этот ветер навеет вам грезы».

После представления актеры поклонились под громовые аплодисменты. Нам предложили поднять веера и махать ими так сильно, как только возможно. Каждый в «зрительном зале» и на сиене взбивал воздух всем, чем только можно, создавая две сотни маленьких ветер ков, которые объединялись в великий вихрь, дарующий поддержку и утешение и никого не оставляющий неизменным. После некоторые отплясывали шаманские пляски под звуки губной гармошки констебля Гаррета, а дети играли в прятки в темноте. Мы пили пунш, болтали и смеялись до поздней ночи, пока не догорел последний факел.

По пути домой при свете звезд Лидия рассказала, как, убираясь вместе с соседками в доме бабушки Янг, чтобы продать жилище новой паре, переезжающей в город, она обнаружила завалившуюся за кровать стопку исписанной бумаги, где и содержались проект фестиваля и наброски пьесы. «С той поры Полковник воплощал в жизнь план которому его обучила бабушка, а я держала всё в секрете от всех, что бы не испортить сюрприз», — призналась она. Я сказал ей, что ужас но благодарен ей за это. Мы как раз проходили мимо скамейки в тени странного старого дуба, порождающего синих летучих мышей, и заметили целующихся Альфреда Лессерта и Пегги Фруш. «Кое-что остается неизменным», — прошептал я.

В тот вечер мы очень устали и сразу улеглись спать, но я долго не мог уснуть, а лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к размерен ному дыханию Лидии и тихому шелесту ветра, проникающего сквозь сетку от насекомых в открытое окно. В голове вертелись образы и звуки фестиваля: мерцание факелов, хоровод масок, веселый смех — и в конце концов эти образы привели мое воображение к старому чародею, одиноко живущему в северных горах. Сквозь падающий снег увидел его длинную седую бороду и испещренное морщинами лицо. Он поднял волшебный посох и проговорил какое-то заклинание. Потом он кивнул, исполняя мое желание, и я понял, что, возможно, уже вижу сон.

Загрузка...