Вештица придёт

– Спроси баб Нешу, как тебя зовут.

Плечи подпрыгнули, Нюта едва удержала тарелки. Где-то за Лёниной спиной хихикнула Вика.

– Зачем?

В зале мама сердито спрашивала, куда класть салат. Настраивали караоке: тощий, вытянутый во весь дверной проём Лёня не закрывал и четверти своего отца, а тот сидел на корточках под телевизором, «рас-раская» в микрофон. Нюта быстро моргнула, упёрлась взглядом в пол – Лёнин отец противно свисал из джинсов.

– А ты спроси.

Паучьи пальцы обхватили тарелки, Нюта тут же выпустила их. Волоски на руках вздыбились от липкого, мокрого холода: у Лёни был гипергидроз. Сдержалась, не вытерла о штаны.

Слева, в комнате бабушки Неши, горела настольная лампа. Чудесная дверка – так в детстве Нюта называла дверь с причудливым узорчатым стеклом цвета грецкого орешка – размывала свет, делала его тихим и далёким. Как разум бабушки.

– Ненила Степановна будет кушать? Может, посидит с нами? – осторожно спросила тётя Вера.

Нюта не видела, но мама наверняка махнула рукой: мол, не надо.

– Было бы тебе сто лет, захотелось бы сидеть с шумными родственниками в двенадцатом часу ночи?

Папа перегнулся через подлокотник, высунул голову в коридор:

– Анют, Лёнчик, загляните к бабушке, спит? Может, ей принести чего?

– Как будто она понимает, что сейчас Новый год.

Никто, кроме Нюты, не услышал. Заскрипела чудесная дверка – всегда приоткрытая, стоит только чуть коснуться пальцами, и войдёшь.

Ненила. Была такая сказочная богатырша? Не могла не быть. Так странно: она увидит маму своей бабушки. Обе одинаково старенькие. Они с мамой тоже будут две старушки? Их спутают с сёстрами? Лоб тянуло от вопросов. Нюта прижалась к дребезжащему стеклу. Пруд шелестел от мелкого сентябрьского дождика. Когда подъехали к повороту, папа обернулся:

– Ну что, пойдёшь?

От предвкушения вспотели ладони, и корзиночка с любимыми бабушкиными пирожными норовила ускользнуть. Белый Арлекин из Робина Сдобина на углу. Подошла к деревянной калитке, тонко позвала: «Есть кто дома?». И с крыльца – бабушка, всплеснула руками, будто не угадала, спросила, мол, что это за девочка хорошенькая в гости пришла, неужто Красная шапочка? И потом Нюта заметила маленькую старушку под яблоней. Голубое дачное платье с цветами, белая косынка и зонтик. Не богатырша. Но что-то всё равно было, только Нюта никак не могла ухватить.

Толкнули, Нюта перелетела через порог комнаты, едва не взрыхлила коленками ковёр, упала перед креслом, как старухи с безумными глазами в церкви.

– Ба, – Лёня стоял позади, засунув свои лягушачьи лапы в карманы, – Тебе чё-то надо?

Нюта так и осталась глядеть на баб Нешу снизу вверх. А та смотрела, как дразнят за окном снежинки – медленно-медленно, будто знали, что никогда она их не пощупает.

Шея замурашила. Лёня не дотронулся до неё, но Нюта всей кожей ощутила его мерзость.

– Давай, спрашивай.

Призрачный перелив Викиного смеха – никогда не громче шёпота, но всегда ядовитый.

– Господи, быстрее.

Мамина дрожь – в голосе, в рваных движениях рук, которые слепо шарили по столу над головой – передалась Нюте и стала во сто крат сильнее. Шпатель лежал в сантиметре от маминых мечущихся пальцев, и Нюта знала, что надо подать его – но не могла сделать и шагу. Даже сказать ничего не могла. Мама застонала, голова упала ниже плеч.

– Она же хвост себе отгрызла…

Как пощёчина. Нюта шагнула к столу, смахнула шпатель в мамину ладонь.

Ящерица ещё была жива. Маленький красный ротик открывался и закрывался. Она смотрела на маму, не шевелясь, а окровавленный хвост лежал чуть в сторонке, тоже в клею. Как давно он застыл? Они приехали, и завтракали на веранде, и разбирали шкаф, а ящерица всё это время была с ними, под столом, пригвождённая клеем к куску коробки.

– Ничего, моя хорошая, – мама всхлипнула, отбросила шпатель. Нюта смотрела на картон. Клей, кровь и немного ящерицыной кожи. Мама бежала к прудику на участке, изувеченное тельце в её ладонях не шевелилось.

– Пить хочет, бедная моя, что ж за звери такие, суки…

Она никогда не ругалась. Нюту вдруг обуял такой страх, что сжалось горло. Она ничего не видела сквозь слёзы.

Переливчатый смешок. И звук, с которым Лёня спокойно хлебал компот.

Нюта медленно встала: отчего-то подумалось, что бабушка её просто не заметила и Нюта напугает её, если резко вскочит.

– Бабуль?

Нюта накрыла ладошкой морщинистые, в пятнах пальцы. Баб Неша перевела на неё взгляд.

– Папа спрашивает, тебе что-то принести?

Она всё молчала, и Нюте казалось, что бабушка так и видит медленные снежинки.

– Бабуль, это я, Ню…

– Нет.

Она это сказала? Баб Нешина рука под Нютиной рукой расслабилась, будто и не было этой вспышки. Но глаза… Взгляд стал острее, реальнее. Свет лампы в жёлтом абажуре делал бабушко лицо живым и задумчивым. Как будто размышляла: сказать, не сказать?

Скрипнуло стекло – ветер мазнул голыми ветвями. Фонарь на другой стороне дороги едва заметно мигал. Когда Нюта повернулась к бабушке, она снова глядела на улицу – в зимнюю темноту за фонарём. А может, на огоньки в окнах соседней пятиэтажки.

– Там.

Сквозь сжатые губы, не моргая. Нюта всмотрелась в ночь. Снегопад – медленный, но плотный – чудил, показывал новые тени, скрадывал электрический свет, убаюкивал. Но что-то… Баб Нешины пальцы сжались, едва Нюта перевела взгляд левее, куда не доставало мигание фонаря. Чернели окна панельки: там бабушкины ровесницы давно видели молодые сны. У стен жались разваленные гаражи, где Нюта с дворовыми ребятами часто играли в прятки.