Эдмонд Гамильтон. Вавилон в небе

Эдмонд Гамильтон Вавилон в небе

^{© Edmond Hamilton, Babylon in the Sky, 1963}

^{© Андрей Березуцкий (Stirliz77), перевод, 2025}

Сэм Маклин пробирался между припаркованными машинами. За ним шагал Хоби — высокий, нескладный и полный гордости.

— Там большая толпа, па.

— Ну, день был жаркий, за сотню. Может, пришли охладиться.

— Нет, сэр. Они пришли послушать тебя. Они всегда приходят послушать тебя.

— Похоже, так оно и есть, — Сэм Маклин кивнул и улыбнулся. — Думаю, если говорить людям то, что они хотят услышать, они придут послушать. И, Хоби, я не собираюсь отправлять их домой с пустыми руками.

Машины впереди включили фары, и из-за этого скруглённый голый выступ мыса стал похож на сцену: чёрное небо над ним, тёмный Тихий океан за ним — как задник. Люди сидели на камнях, на клочках жёсткой травы, на крышах, капотах и крыльях автомобилей. Кто-то крикнул:

— Вот он, вот Сэм!

Толпа взорвалась возгласами:

— Эй, Сэм, задай им жару! Сэм, мы с тобой! Сэм!

Маклина поглотила людская масса, каждый норовил обнять его в знак приветствия или похлопать по плечу. Хоби потерял его из виду, но привык к этому и не расстраивался, ведь это было ещё одним поводом гордиться отцом. Он пробирался за спинами толкающихся людей, ощущая странное, острое волнение от звуков женских голосов, кричавших «Сэм! Сэм!» навстречу прохладному морскому ветру. Вскоре он снова увидел отца. Тот махал рукой и перешучивался с толпой. На нём была белая рубаха, оттенявшая его загорелые, жилистые руки и длинную мощную шею. Он был долговязым, с худым лицом, крупным носом, массивной челюстью и голубыми глазами, способными, казалось, своим взглядом прожечь сталь. Он повернулся к толпе, и люди отступили, так что он остался стоять в одиночестве на узком конце мыса — свет фар падал на него, а позади была лишь чёрная ночь. Хоби нашёл камень и сел на него, свесив одну длинную ногу прямо с обрыва, где сотней футов ниже слабый прибой набегал на маленький пляж.

Толпа притихла. Хоби, дрожа, прикусил руку.

— Итак, — тихо начал Маклин, — вы все знаете, о чём я пришёл поговорить. — Голос его был грубым, глубоким и разносился далеко. Те, кто стоял в самых дальних рядах толпы, услышали его и откликнулись одобрительным гулом. — Я всегда говорю об одном и том же, потому что, по-моему, в мире нет ничего важнее. О нас — о вас и обо мне, о наших жёнах и семьях, о том, что с нами происходит и почему.

Толпа заворчала и зашумела.

— Не первый раз в истории, — продолжил Сэм Маклин, — люди отвергают закон и следуют за чуждыми богами, оставляя праведников страдать, до тех пор… — Он сделал паузу, и в этот миг кто-то сдавленно вздохнул, а где-то вскрикнула морская птица. Маклин наклонился вперёд, словно стремясь сделать своё единение с толпой ещё ощутимее. — …До тех пор, друзья мои, пока тех не низвергнут с их высокого места и не растопчут, и тогда, в тот самый день, праведники получат утешение и вознесутся.

Хоби наблюдал за толпой. Казалось, что они были одним телом, с множеством рук и ног, но без головы. Его отец был головой. Его отец был голосом, говорившим от имени всех. Хоби видел их лица в свете фар, и казалось, будто они наблюдают за тем, как их собственные мысли выходят из уст Сэма Маклина и предстают перед ними яснее и отчётливее, чем когда-либо прежде.

— Они пошли дальше, — говорил Маклин. — Они воздвигли себе города не на доброй твёрдой земле, потому что она уже казалась им недостаточно хороша, а прямо в небесах, чтобы летать туда-сюда насмехаясь над всеми своей роскошью и предаваясь распутству…

Хоби подумал, что даже названия, которые они дали своим городам, были насмешкой. Ниневия и Тир. Валгалла. Карфаген, Сибола и Камелот, Лионесс и Вавилон.

—...и Вавилон. Великий город! Но мы оказались за бортом. И почему? Потому что мы оказались недостаточно хороши. Потому что мы не поклоняемся правильным богам, богам машин, не способным ошибаться. Потому что мы говорим не на том языке и не имеем множества изысканных букв после своих имён. Я знаю! Я не Сэм Маклин, Д. Ф.[1], и даже не Сэм Маклин, Б. И.[2] Я нечто лучшее. Я Сэм Маклин, Человек, и я горжусь этим…

Толпа взревела, женщины пронзительно закричали. Лёгкий морской ветер приподнял волосы на голове Хоби, и у корней защекотало. Он украдкой бросил взгляд через плечо — в тёмное небо.

—...людьми, каждым из нас. И почему нас смели в сторону, словно сор, заставив жить на те крохи, что они соизволят нам кинуть? Можете вы ответить мне на это?

— Скажи нам, Сэм!

— Я скажу вам. Это потому, что Бог помогает лишь тем, кто имеет смелость помочь себе сам. Как мы наконец-то поможем себе! У нас ещё есть право голоса. Мы всё ещё можем избирать людей, которые будут говорить за нас…

— Сэм! Сэм! Сэм!

— Решать вам. Но будь то я или кто-то другой — однажды, неважно, сколько времени это займёт…

Он отвернулся от толпы, поднял голову — и словно вырос на фоне звёзд, став выше любого человека. Хоби замер, перестав дышать. Воцарилась внезапная, напряжённая тишина.

В наступившей тишине Сэм Маклин громко произнёс:

— Мы никогда не вернём свою работу, мы никогда не станем вновь мужчинами, пока не сделаем этого, пока не протянем руки туда, вверх…

Звезда, стремительная и яркая, взмыла далеко на западе.

—...и не стащим вас вниз! — вскричал Сэм Маклин. — Ты, Вавилон! Ты, великий город! Ты, там, наверху, насмехаешься над нами! Мы стащим тебя вниз — тебя и все твои города-сёстры!

Его руки взметнулись ввысь, хватая падающую звезду.

На один головокружительный миг Хоби показалось, что отец поймал её. Но звезда пронеслась дальше — дразнящая и надменная оставив Сэма Маклина, его сына и всех остальных на их мысу, вопящих от гнева и боли. И стыд этого был так велик, что Хоби заплакал. Он молча стоял на краю толпы, со слезами, катящимися по щекам и сжатыми в бессильной ярости кулаками.

Затем он убежал. Он, споткнувшись, забрался в машину и остался сидеть один, ошеломлённый и одурманенный блеском этой рукотворной звезды.

Через какое-то время Сэм Маклин сел за руль и они уехали.

— Сколько времени это займёт, па? — спросил Хоби. — Стащить их вниз.

Сэм Маклин заговорил о выборах, речах и принятии законов.

Хоби сказал:

— Слишком долго.

Прохладно-солёный запах моря уступил место пыли, остаткам дневного зноя, сухой сладости выжженной травы. Машина свернула с шоссе в лабиринт тёмных улиц, вившихся по склонам невысоких холмов. Бесконечно латанное асфальтовое покрытие заставляло шины шуметь и подпрыгивать. Хоби смотрел на небо и молчал.

Дом Маклинов простоял уже восемьдесят четыре года. Фасад из декоративных досок был выкрашен в синий цвет, а стены, покрытые штукатуркой, — в белый; и то, и другое выцвело на солнце и покрылось пятнами от зимних дождей, причём на штукатурке виднелись неровные заплатки ремонтов. Внутри ощущался слабый запах осыпающейся штукатурки. Полы просели. Розовая керамическая плитка в ванной была вся в трещинах, а встроенная духовка на кухне накренилась так, что противни, поставленные в неё, съезжали вбок. Телевизор так долго висел криво, что теперь ровный экран казался им странным.

Хоби прошёл по узкому коридору в комнату, которую делил с двумя младшими братьями. Джоани Энн имела собственную комнату — потому что она девочка, — и Хоби завидовал ей, хотя переоборудованная кладовка едва превышала размеры, нужные, чтоб там развернуться. Казалось, у него не бывает ни минуты наедине с собой, ни минуты, чтобы просто помолчать и подумать. Даже сейчас малыши сопели и всхрапывали, нарушая тишину. Хоби не хотел спать. В глубине живота сидела тошнота, не дававшая покоя. Он полежал на кровати несколько минут, а потом снова выбрался наружу — на задний дворик. Он сел в старое кресло у мангала, уставился в небо, смотрел и дрожал, вспоминая, как руки отца взметнулись к убегающей дерзкой звезде — и будто бы схватили её.

Он совершенно ясно понял, что ему нужно сделать. Наверное, он знал это уже давно — с тех пор, как бросил школу, а может, и раньше, — но не был готов, поэтому отгонял эту мысль, позволяя ей тихонько лежать и расти. Теперь он был готов.

Он ничего не взял с собой. Брать было нечего, разве что его зимнюю куртку, но она ему не понадобится. Та небольшая сумма, скоплённая, как он знал, его матерью, не помогла бы ему, даже если бы он решился её украсть, а вытащить её из глубины ящика комода, не разбудив мать и отца, было невозможно. Всё, что сделал Хоби, — это подошёл к задней двери и на минуту приложил ладонь к стене рядом с ней. Затем он ушёл.

Он шёл не останавливаясь — сквозь оставшуюся часть ночи и до первых лучей утра. Незадолго до восхода солнца он снова увидел звезду: она безмятежно плыла в вышине с запада на восток. Он видел её всю жизнь. Иногда на небе появлялись и другие города, но орбита Вавилона была такова, что он был видим чаще других. Хоби смотрел на него.

— Ты ограбил меня, — прошептал он, с интимностью ненависти. А потом добавил: — Не только меня. Ты нас всех ограбил.

Он шёл дальше по широким потрескавшимся улицам, мимо бесконечных рядов маленьких приземистых домиков с облезлыми фасадами и разваливающимися патио — домов, в которых были все немощи старости, но не было ни капли её достоинства. Они были созданы для молодости и веселья, а те дни давно прошли. Семьи, жившие в них, были похожи на семью Сэма Маклина: они жили частично на пособия, частично за счёт подработки, редко за счёт честной работы, появлявшейся обычно во время каких-нибудь чрезвычайных ситуаций, когда старомодный человеческий труд оказывался лучше машин. «Всех нас!» — подумал Хоби и, движимый твёрдой решимостью, зашевелил быстрее своими длинными загорелыми ногами.

К середине утра, когда стало невыносимо жарко, он добрался до шоссе и поймал попутку — местный грузовик, направлявшийся на север.

Небоскрёбы поднимались стеной вдоль изогнутого берега залива. За ними виднелись горы, но Хоби мог разглядеть их лишь мельком, когда сквозь одну из широких авеню открывался подходящий вид. Люди жили, работали, рожали детей и умирали в этом лабиринте из камня и пластика, стекла и металла. Им даже не нужно было выходить из зданий — разве что ради удовольствия. У этих людей были деньги и настоящие работы, и народ Хоби им завидовал — но без злобы. Они тоже были привязаны к Земле, и они были нужны. Они поддерживали жизнь: снабжали едой, обеспечивали коммунальные услуги, вели дела. Хоби уже бывал здесь раньше. Он привык к маленьким приземистым домам с крошечными двориками, а здесь он чувствовал себя в западне. Высота зданий не производила на него впечатления. Когда он пытался представить, каково это — жить в одном из этих хрустальных гнёзд с видом на море, он мог думать лишь о том, насколько выше были крыши Вавилона.

Космопорт находился у самой кромки воды, огромный и круглый, как гигантский барабан, установленный посреди небоскрёбов, с одним высоким пилоном, возвышавшимся над всеми остальными башнями, как взрослый возвышается над детьми. Когда Хоби добрался до него, уже близился вечер. Он устал и сильно проголодался, но это его не беспокоило. Он поднялся по движущейся винтовой лестнице на смотровую площадку пилона и оглядел посадочное поле. Грациозные и бесшумные, как птицы, огромные корабли опускались навстречу закату или взмывали ввысь, описывая великолепные дуги, устремляясь навстречу сиянию первых звёзд. С появлением антигравитационных полей ракеты ушли в прошлое. Драматизм пламени, грохота и риска уступил место спокойной и тихой силе.

Силе, что удерживала города в небе.

Во времена деда Хоби города ещё садились здесь для обслуживания и пополнения запасов. Но тогда они были маленькими. Они были экспериментальными станциями, обсерваториями, исследовательскими лабораториями, и никто не представлял, чем они станут потом. Теперь города редко опускались на землю, предпочитая пользоваться челноками-тендерами. «Они боятся,» — подумал Хоби, — «боятся того, что люди могут с ними сделать, если они позволят поймать себя на земле.»

Он нашёл пассажирский выход на тендер до Вавилона и увидел, что у него есть без шести минут час, чтобы придумать, как на него попасть.

Ему не понадобилось и половины этого времени.

Грузовые погрузочные трапы находились уровнем ниже, и Хоби видел, как в открытые нижние люки тендера уже поступает груз. Осматриваясь с напускной беспечностью среди толпы зевак, Хоби обнаружил служебные зоны пилона, предназначенные для персонала космопорта. Ему удалось незамеченным проскользнуть через противопожарную дверь в служебный коридор. Дважды его чуть не заметили проходящие мимо люди — но всё же не заметили. Во второй раз он укрылся в комнате, где хранились различные приспособления для уборки. Он нашёл обычный портативный пылесос, взял его и вышел. Затем спустился по служебной лестнице — и никто не обратил на него внимания.

На грузовом уровне стоял оглушительный шум. Лифты, сортировщики, подъёмники, толкатели и конвейерные ленты хлопали, грохотали, лязгали, дребезжали, пыхтели, скрипели и визжали. Потоки коробок, ящиков и посылок кружили в безумном водовороте, двигаясь во все стороны без остановки. Стараясь придать лицу максимально тупое и безучастное выражение, Хоби пробирался вдоль стен. На этаже было несколько человек — они присматривали за машинами, но были заняты и поначалу не замечали Хоби, неплохо скрываемого движущимися лентами. Хоби искал нужный ему погрузочный шлюз и нашёл его. Тот был разделён на две секции. Через большую проходила конвейерная лента. В меньшей, помеченной как «скоропорт», ленты не было. Зато рядом выстроились полдюжины моторизованных тележек, гружённых продуктами, лекарствами и жидкостями, не выдерживающими заморозки или вакуума. Хоби улыбнулся. Это было то, что он искал. Он знал всё о городах, о том, как их снабжают, охраняют и обслуживают. Не было почти ничего, чего бы он не знал о городах.

— Что ты тут делаешь? — раздался за спиной мужской голос.

Внутри у Хоби всё сжалось, как от резкой боли. Но он заставил себя обернуться и с укором ответить:

— Ничего, чувак, — он указал на пылесос. — Мне велели его отнести в ремонт.

— Ну так неси, — сказал мужчина. — Нечего торчать тут.

Глаза Хоби были пустыми и безразличными, как у камбалы.

— Я просто смотрел.

— Иди смотри в другом месте. Знаешь, что будет, если тебя затянет в механизмы?

— Что?

— Весь этот чёртов космодром остановят на два часа, пока мы будем выскребать оттуда твои останки. Давай, проваливай.

Хоби, ссутулившись, неспешно побрёл прочь. Когда он оглянулся, мужчина уже исчез. Хоби осмотрелся вокруг. Он боялся рисковать, ведь шанс был только один, но и промедление не сулило ничего хорошего. Сердце бешено колотилось, и он чувствовал на губах солёный привкус текущих по лицу капель пота. Внезапно он швырнул пылесос на грохочущую рядом с ним конвейерную ленту, а сам рванул вперёд — быстрый и проворный в своих парусиновых туфлях. Прыгнул на одну из моторизованных тележек, зарылся среди мешков и коробок, свернулся клубочком, стараясь занять как можно меньше места.

Спустя полчаса, в тесной темноте обогреваемого и герметичного трюма, Хоби начал своё восхождение к орбите города Вавилона.

Он задумался, кому достанется пылесос.

Хоби стоял в хрустальном отсеке, и под ногами, и над головой у него не было ничего, кроме пустоты, так что казалось, будто он висит в самом центре небосвода. Куда бы он ни посмотрел — вверх, вперёд или по сторонам — он видел чёрную бездну, усыпанную звёздами. И звёзды здесь были объёмными, они горели так, как и должны гореть звёзды — ярко, ослепительно, переливаясь всеми цветами, а не так, как он видел их всегда, будто приклеенных на плоский лист, — но даже тогда они захватывали дух.

Если же он смотрел вниз, то видел Землю — круглую, проплывающую у него под ногами. Ночь ускользала прочь. Золотой серп утра изгибался над миром, и вдруг ослепительная солнечная вспышка ударила его по глазам — лавина света, заставившая его вздрогнуть и отшатнуться. На мгновение он подумал, что она убила его, но какая-то автоматическая система затемнила отсек. Теперь он мог выносить этот свет.

Он видел облака, вспыхивающие ослепительным серебром над синевой океана. Облаков стало больше, а затем зелёными и коричневыми тонами начал проступать континент, очень размытый и до странности нереальный. Хоби попытался определить, что это за континент, сопоставляя увиденное с теми немногими картами, что помнил из школы. Европа, подумал он, и Атлантика, но уверенности не было, и это вызвало вспышку гнева, разрушившую овладевшее им восхищение и испортившую всё впечатление.

Хоби вспомнил, зачем он здесь.

Он повернулся, чтобы покинуть отсек, и увидел девушку, стоявшую и смотревшую на него.

— Со мной тоже так было в первый раз, — сказала она, — когда я это увидела.

— Что было? — спросил Хоби.

— Как будто под дых ударили.

Она улыбнулась. Девушка была хорошенькой, с чёткими, правильными чертами лица. На ней была тёмная юбка, сандалии и белая блузка, всё очень чистое и аккуратное. Её волосы слегка вились — тёмно-каштановые, с искорками света там, где их тронуло солнце. Хоби возненавидел её. И смертельно испугался.

Она смотрела на его одежду, выцветшие на солнце шорты и кричащей расцветки рубашку.

— Вы, должно быть, совсем недавно здесь.

— Да.

Он хотел убежать, но не осмелился.

— У кого вы стажируетесь?

— Извините, — сказал Хоби. — Мне нужно идти.

Он распрямился и прошёл мимо неё, стараясь не торопиться.

— Не ходите на первое занятие в таком виде, — сказала она. — Поднимитесь на Третий и предъявите карту. Вам помогут.

Она говорила доброжелательно. Хоби не поблагодарил её. Он зашагал прочь, в коридор, служивший улицей. При первой возможности свернул в боковой проход, скрывшись из её поля зрения. И вот теперь он заторопился. Удача уже одарила его куда щедрее, чем он заслуживал. Па сказал бы, что это потому, что правда на его стороне, и он верил в это. Вот только казалось кощунственным испытывать судьбу ещё сильнее.

В Вавилоне проживало около двух тысяч человек — достаточно, чтобы незнакомец мог какое-то время оставаться незамеченным. Однако рано или поздно кто-нибудь начнёт задавать вопросы — и от этого человека уже не удастся просто уйти, как от той девушки.

Ждать дальше не имело никакого смысла. Собственно, не было смысла ждать и эти пару часов — разве что ему хотелось немного посмотреть город, чтобы полнее насладиться тем, что он собрался совершить.

Это был жилой уровень. Жилые дома располагались на овоидной окружности города, так чтобы по крайней мере из одной комнаты открывался вид на облака и проплывающую внизу Землю. Внутреннее пространство было отдано общественным помещениям, театру, зоне отдыха, игровой площадке и школе для маленьких детей. Хоби искал глазами те самые роскошь и распутство, о которых говорил его отец. Должно быть, они находились на другом уровне, потому что здесь он видел лишь людей, в основном женщин и детей, занятых повседневными делами, а то, что он мог разглядеть в жилищах через открытую дверь или в общественных помещениях, выглядело чисто и уютно, лучше, лучше, чем у народа Хоби, но далеко не так роскошно, как в небоскрёбах внизу, на Земле.

Он смотрел на женщин и детей, и на мгновение его охватили тошнота и слабость при мысли о том, что он собирается сделать. Но он ожесточил своё сердце. Невинные иногда вынуждены страдать вместе с виновными. Он думал о своём отце и всех других таких же, как он, людях, о себе, своих младших братьях и Джоани Энн, о всех лишённых своего законного наследия, влачащих жалкое существование на пособия и подачки — и всё из-за этих людей и им подобных в других городах.

Он пошёл дальше. И дважды, пересекая соединительные коридоры, ему казалось, будто вдалеке мелькает белая рубашка. Каждый раз он останавливался, вглядывался — и приходил к выводу, что ошибся.

Он нашёл лифт, доставивший его из большого шлюзового отсека, где пришвартовался тендер.

Хоби вошёл в него и нажал кнопку самого верхнего уровня. Странно, но теперь, на последнем этапе пути, он ощущал спокойствие и твёрдость. В трюме тендера он вскрыл несколько упаковок с едой и утолил голод, и у него даже было время поспать. Так что он находился в хорошей форме и был готов совершить задуманное.

Самый верхний уровень Вавилона был покрыт таким же хрустальным куполом, что и смотровой отсек. Его заливал ослепительный, не прошедший через фильтры свет Солнца. Здесь не было ничего, кроме лабораторий, обсерваторий, и запертых дверей с табличками: «ОПАСНО! НЕЭКРАНИРОВАННАЯ ЗОНА», «ОПАСНО! ВАКУУМНАЯ КАМЕРА», «СТЕРИЛЬНАЯ ЗОНА. ТОЛЬКО ДЛЯ УПОЛНОМОЧЕННОГО ПЕРСОНАЛА». Сквозь стеклянные перегородки Хоби мог видеть комнаты, полные всевозможных вещей, назначение которых он не понимал. Мужчины, женщины и молодые люди вроде него, одетые в белые халаты или защитные костюмы, занимались своей непостижимой работой. Греховной работой, как говорил па, отбирающей хлеб у честных людей своими новомодными методами, тратящие миллионы долларов на возню с чем-то, что звучало громко и важно, но никогда не превращалось ни во что, что можно купить, продать или съесть. Многое из этого не приводило ни к чему и было греховной растратой, в то время, как были люди, нуждавшиеся в элементарных вещах. Хоби крался по коридорам, с яростной и ужасающей гордостью вглядываясь через перегородки в людей, не подозревавших, что он здесь, и он чувствовал, что сейчас он не просто Хоби Маклин, а воплощение всех тех мужчин, женщин и детей, которых он знал, слитых воедино, восставших и готовых разить в своём праведном гневе. Он чувствовал собственное величие. Он чувствовал себя таким же великим и могущественным, как Бог.

Наконец он нашёл дверь с надписью: «ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ УСТАНОВКА. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН. ТОЛЬКО ДЛЯ УПОЛНОМОЧЕННЫХ ЛИЦ».

И вошёл.

Над прозрачным куполом простирались огромные золотистые лопасти — они улавливали солнечный свет и извлекали из него энергию, направляя её в гигантские батареи, питавшие город: антигравитационное поле, насосные системы, аппараты создающие свет, воздух и тепло. Всё это оборудование занимало примерно три четверти просторного помещения с металлическим полом — исполинские формы из тусклого металла и пластика, рядом с которыми люди, обслуживающие их, казались крошечными. Оставшуюся четверть комнаты заполняла чудовищная панель управления.

Люди ходили вдоль неё взад-вперёд или сидели в металлических креслах перед этой панелью, наблюдая за тысячами циферблатов и мириадами лампочек, поддерживая жизнь города. Они обернулись, когда дверь открылась и посмотрели на Хоби. Их было пятеро: двое стояли, трое сидели; ещё два прочных, массивных кресла оставались свободными. Хоби бросился к панели управления. Он двигался так, как иногда двигался во сне — легко и стремительно, мощно и неудержимо. Лица людей обратились к нему в изумлённом недоумении. Он улыбнулся и протянул руки к ближайшему креслу, чтобы поднять его, бить им, крушить. «И велико, — подумал он, — велико было падение его.»[3]

Внезапно, без всякого предупреждения, вспышка и удар обрушились на мозг Хоби одновременно, возникнув из ниоткуда. В одно мгновение он просто перестал существовать.

Девушка смотрела на него.

— …что-то было в его глазах, — сказала она. — Я не могла не последовать за ним. Я думала, что, возможно, смогу ему помочь… А потом я увидела, что он направляется не на Третий и не в учебные классы, и решила, что лучше предупредить вас.

В комнате, рядом с девушкой, стояли трое мужчин. Они смотрели на Хоби сверху вниз, их лица были мрачны и серьёзны. Залитая стерильным светом комната была очень маленькой и почти пустой. Хоби лежал на кровати. Слева от него стена у кровати была сделана из хрусталя. Он легко мог смотреть сквозь неё и видеть тень Вавилона — резкую и чёрную — протянувшуюся через сияние Солнца, словно длинный перст, указующий на серебристо-голубой край Земли.

— Это было нечестно, — произнёс Хоби.

Один из мужчин коснулся плеча девушки и улыбнулся.

— Спасибо, Эллен. Теперь ты можешь идти на занятия.

Девушка кивнула. Ещё раз взглянула на Хоби. Ему показалось, что она очень хочет что-то сказать, но она отвернулась и вышла. Мужчина облокотился на спинку кровати. Он был невысокого роста и довольно хрупкого телосложения. Хоби понимал, что будет возвышаться над ним, если встанет, но это было бы его единственным преимуществом. Этот мужчина обладал силой лидера, как и его па, только совсем в другом роде.

— Итак, Хоби, — сказал мужчина. — Что было нечестно?

— Я думал, что знаю о городах всё. Но вы кое-что скрыли.

Он всё ещё чувствовал себя странно, тело было вялым, мысли — затуманенными. Прошло пара минут, прежде чем он осознал: он жив, цел, в плену — и нет никаких сомнений в том, что он пытался сделать.

Странно, но, похоже, он не чувствовал разочарования от того, что у него ничего не вышло.

Он посмотрел на мужчину.

— Почему вы не убили меня?

— В этом не было нужды. И да, мы кое-что скрываем, как ты говоришь, — ради собственной защиты. Меня зовут Тодд. Я отвечаю за безопасность. — Он указал сначала на мужчину справа от себя, а затем на того, кто стоял слева. — Это мистер Чоудхури, наш координатор — что-то вроде мэра — и мистер Лекайо.

Он не стал объяснять, кем именно был мистер Лекайо. Он показал карточку, в которой Хоби узнал своё удостоверение личности для определения места работы и распределения излишков продуктов.

— Джентльмены, — сказал Тодд, — это Хоби Маклин. Сын Сэма Маклина.

Хоби был поражён.

— Вы знаете о моём па? Я не...

— Мы знаем о нём, — сказал мистер Лекайо и покачал головой. — Твой отец превращается в одного из самых опасных смутьянов, с которыми нам приходилось иметь дело.

— Смутьянов!? — воскликнул Хоби и резко приподнялся на постели. — Мой па…

— Он послал тебя? — спокойно спросил Тодд.

— Нет, — ответил Хоби, начиная тревожиться. — Нет, сэр, он не посылал. Это была моя собственная идея.

— Зачем ты хотел это сделать?

— Потому что путь па слишком медленный. Он верит в законы и разговоры. Я не мог ждать. — Он с горечью посмотрел на них. — Но вы отняли у меня даже это.

— Сколько тебе лет, Хоби? — спросил Лекайо.

— В следующем месяце будет восемнадцать.

— Какое у тебя образование?

— Восемь классов.

— Ты гордишься этим?

— Конечно. Больше никому и не нужно. Помню, раньше в районе были ребята, учившиеся в старших классах. Но таких давненько уже нет.

— Им пришлось тяжело, да?

— Тяжело, — сказал Хоби. — Ещё бы не тяжело. В конце концов старую среднюю школу переделали в больницу. Понимаете, мы не витаем в облаках, мистер Лекайо. Мы хотим, чтобы вещи приносили реальную пользу.

— Тебе тоже пришлось непросто, Хоби?

— Непросто?

— Наверное, было трудно скрывать.

— Что скрывать?

— Тот факт, что ты очень умный мальчик.

Сердце Хоби учащённо забилось. Его прошиб пот. Он отвёл взгляд от Лекайо и быстро, сердито сказал:

— Конечно, умный. Вот из-за этого па и наводит смуту. Мы ничуть не хуже вас. Мы имеем право на работу, на хорошую работу. Мы имеем право...

— И всё же ты побоялся идти дальше восьмого класса.

Хоби невидящим взглядом смотрел сквозь стеклянную стену, вспоминая то, что ему не хотелось вспоминать. Вспоминая два разных случая, один в пятом классе, другой в седьмом, когда ребята избили его за то, что он был «умником». Вспоминая, как он сам присоединился к злобной, ехидной, глумящейся толпе, чтобы поколотить другого мальчишку — «чертового всезнайку». У него пересохло во рту.

— Па говорит...

Голос Чоудхури был мягким.

— Па говорит, что во всём виноваты мы, и если города исчезнут, всё станет хорошо.

— Вы отобрали у нас работу — своими машинами и всякими штуками, которые придумали. Вы поставили себя выше нас. Вы сидите тут… — Хоби хотел заговорить о роскоши и распутстве, но слова вдруг показались ему пустыми и не шли с языка.

— Города стали для вас символом всех ваших разочарований, — сказал Лекайо. — На самом же деле они остались тем, чем и были всегда, — центрами знаний. Они просто стали больше и изменились, вот и всё. Мы можем проводить здесь исследования, которые невозможны на Земле, да и условия здесь благоприятнее. Мы чувствуем себя свободнее.

— Вы отняли у нас работу, — упрямо сказал Хоби. — Мы никогда её не вернём, никогда снова не станем мужчинами, пока...

— Вы хотите работу, — сказал Чоудхури. — Но что вы умеете делать? Работать мотыгой? Киркой и лопатой? Управляться с простыми машинами? — Он покачал головой. — Хоби, твой народ — это роскошь, как лошади. Наши исследования позволяют находить новые и более дешёвые способы производства предметов первой необходимости, чтобы страна могла позволить себе содержать вас — кормить, одевать, давать жильё. А вместо того чтобы делать то, что в ваших силах, чтобы помочь самим себе, вы с каждым годом только крепче затягиваете петлю своего положения на собственной шее.

В мягком, ласковом голосе внезапно послышались потрясающе гневные нотки.

— С по-настоящему тупыми ничего нельзя поделать. Во все времена они страдали, и, думаю, их нельзя винить за то, что они делают добродетель из тупости — всё равно они с ней рождены. Но твой отец и другие, такие же как он, вполне способные учиться, и при этом отказывающиеся учиться из лени и озлобленности, а затем возводящие невежество — именно невежество, Хоби, а не тупость — в общественную добродетель, заставляя таких молодых, как ты, стыдиться и подавлять свой ум… Эти люди не дураки. Эти люди — преступники.

Хоби с несчастным видом смотрел на них с кровати. В голове у него крутилось множество слов па. Только одно пришло ему на ум.

— Умники… — произнёс он. — Умники.

Тодд ухмыльнулся.

— О, нет. Те, кого вы считаете умниками, никогда сюда не попадают. Мы работаем по принципу «Думай и делай». Они же только думают.

— Ответь мне на один вопрос, — сказал Лекайо. — Честно. Ты пытался уничтожить Вавилон потому, что искренне его ненавидел, или потому, что желал его больше всего на свете — и не мог получить?

Повисла долгая тишина.

Наконец Хоби тихо произнёс:

— Что вы со мной сделаете?

Чоудхури сказал:

— Ты не ответил мистеру Лекайо.

— Он ответил, — сказал Лекайо.

Он выглядел довольным и кивнул Тодду.

— Мы отправим тебя домой, — произнёс Тодд. — А теперь слушай меня очень внимательно, Хоби. Если однажды ты решишь попробовать вернуться сюда — через парадную дверь, с высоко поднятой головой, — иди в Образовательный Фонд. Ты знаешь, где он находится: на площади в пяти кварталах к северу от космодрома. Скажи им, кто ты, и о тебе позаботятся. Много времени упущено, и тебе придётся невероятно упорно трудиться, так что хорошенько подумай, готов ли ты пройти этот путь. Если решишь остаться с отцом — это твой выбор. Но, Хоби…

Он пристально посмотрел на Хоби, и тот вздрогнул.

— Не пытайся повторить это снова, — подытожил Тодд.

Хоби опустил голову.

Спустя некоторое время его отвели на нижний уровень, где ждал тендер. Проходя через шлюзовую камеру, он увидел в отдалении девушку Эллен, наблюдавшую за ним. Он посмотрел на неё, и теперь ему захотелось что-то сказать, но он не смог. Он проследовал за Тоддом и остальными в тендер.

Перед самым их уходом Лекайо сказал:

— В мире нет ничего важнее правды. Её часто больно и трудно найти, особенно когда она касается тебя самого, а иногда она даже опасна. Всегда — в любой день — легче и приятнее просто плыть по течению и никогда не задаваться вопросами. Ты можешь вернуться и снова стать частью своей группы. Или можешь начать становиться личностью. Выбор за тобой.

Хоби не ответил. Трое мужчин вышли из тендера. Хоби сидел неподвижно, как камень, пока тендер отсоединялся от Вавилона и по длинной спирали устремлялся к сияющей Земле.

Хоби добирался домой два дня. Тодд дал ему немного денег — можно было сесть на автобус, но он предпочёл идти пешком вдоль прибрежной дороги, останавливаясь, чтобы посидеть и посмотреть на океан. Ночью он сворачивался калачиком на холодном песке, дрожал и смотрел, как плывут по небу бледные звёзды — тусклые огоньки на плоской чёрной поверхности. Всё это время он отчаянно хотел вернуться домой — и всё же не мог заставить себя сделать это. Он отчаянно пытался думать — и не мог. Его разум оставался запертым, словно железная коробка. Он смотрел, как яркая звезда Вавилона скользит по небесам, — и ничего не чувствовал. Вот что было самым странным. Ненависть ушла, но железная коробка его разума не предлагал ничего, что могло бы её заменить.

К концу второго дня он понял, что пора идти домой, хотя и не знал почему.

Когда он подошёл к дому, уже стемнело. Он крался, как вор, по выжженной солнцем траве двора к окнам, из которых пробивался тусклый свет. Осторожно заглянул в гостиную. Мама и братья смотрели телевизор. Лиц он не видел, но мама сидела как-то понуро — и Хоби вдруг осознал, как, должно быть, она переволновалась, когда он исчез, не сказав ни слова. Ему захотелось вбежать внутрь, броситься к ней и повторять: «Я дома, я дома», — и по-настоящему оказаться дома. Но он не двинулся с места. Па он не увидел. Затем он услышал, как открылась и закрылась входная дверь, и понял, что па стоит на крыльце. Хоби повернулся и медленными, неловкими шагами направился к крыльцу.

— Па…

Сэм Маклин возвышался над ним, высокий, тёмный, внушительный.

— Дай мне минутку, Хоби. Минутку решить, обнять мне тебя или отлупить ремнём до полусмерти.

— Па, — снова произнёс Хоби и поднял глаза, вспоминая любовь и наполнявшую его гордость.

— Где ты был? Что заставило тебя сбежать?

— Па, это не города ограбили меня.

— О чём ты говоришь? — Сэм Маклин спустился по двум потрескавшимся невысоким ступенькам.

Хоби попятился.

— Это был ты, — сказал он. — Это ты ограбил меня.

Он попятился ещё дальше, боясь этого высокого человека, своего отца, боясь, потому что любовь и гордость всё ещё были с ним, а железная коробка в его разуме распахнулась настежь, и всё вокруг погрузилось в тёмную мешанину боли и чувства утраты. А слова всё ещё рвались наружу:

— Я ухожу от тебя. Я должен уйти и стать тем, кто я есть. Я почти… — Он замолчал и попытался снова. — Потому что ты сделал из меня кого-то другого, я…

Внезапно он повернулся и, всхлипывая, со слезами на глазах, побежал прочь по тёмной улице.

Голос Сэма Маклина гремел ему вслед:

— Хоби! Хоби!

Но Хоби затерялся в путанице дворов, заборов и извилистых кварталов, и голос стал слабеть.

Наконец он затих.

Прямо перед рассветом в небе проплыла ослепительная звезда. Хоби протянул к ней руки и улыбнулся.