В тихом парке

Он так и назывался – Тихий Парк.

Планировка его была самая старомодная – кусты, узкие аллеи, цветочные клумбы, удобные покойные скамейки. Не было ни стереомузыки, ни танцевальных кругов, ни спортивных площадок. Только фонтаны на перекрестьях аллей; тонкие струйки воды опрокидывались в бассейны с мягким шелестом, который не нарушал, а наоборот, подчеркивал тишину.

Как и все остальные парки, он был пластмассовый.

Специалист-ботаник не нашел бы в парке ни одного живого растения. И трава на газонах, и цветы на клумбах, и кустарники – все это было искусственное, все было сделано на Заводе декоративного искусства, по эскизам художников-декораторов из специальной, запрограммированной саморастущей пластмассы.

Двойная стена пластмассовых деревьев отгораживала парк от шумящего многомиллионного города.

Из городских жителей только древние старики еще смутно помнили, как выглядели живые цветы. По их мнению, искусственные растения в парке походили на настоящие так же, как мраморная статуя – пусть самая прекрасная! – походит на живого человека. Но таких людей осталось уже мало, и посетителей парка вполне устраивали искусственные растения, которые казались более красивыми, чем настоящие. Там были цветы, которые могли складывать и распускать свои чашечки и даже пахли), ароматные эссенции изготовлял Завод прикладной синтетики… Были цветы, которые распускались только по ночам, лепестки их флюоресцировали в темноте – этого уже не могли делать живые цветы.

Песок на аллеях, конечно, тоже был пластмассовый, из упругого пылеотталкивающего метабистирола.

Даже воздух… Специальные установки кондиционирования увлажняли его, обеспыливали, обогащали кислородом, и уже такой облагороженный воздух подавался на аллеи парка. Громадные насосы, фильтры, увлажнители находились глубоко под землей, шум работающих механизмов не нарушал тишины.

Тишина была самая настоящая. Это признавалось всеми и считалось главной особенностью парка.

То, что он был пластмассовый, – это не удивляло никого.

Садовод такому парку не требовался. Но установки кондиционирования, а также сложная электроника запрограммированной пластмассы нуждалась в уходе и регулировке. Человеку такое занятие показалось бы нетворческим и поэтому скучным.

За всем природоподобным, но искусственным хозяйством парка следили два таких же искусственных, но человекоподобных робота.

Серийный технический робот РТ-120 считался специалистом по электронике и автоматике. В его метапластиковые пальцы были вмонтированы всевозможные датчики, индикаторы, миллиампервольтметры, и он мог обнаружить и устранить повреждение в электрической схеме во много раз быстрее, нежели человек.

Но РТ-120 разбирался только в технике и ничего не смыслил в искусстве. Если почему-либо ветка кустарника или цветок на клумбе начинали нарушать общий рисунок – тут он уже сообразить не мог. Поэтому декоративными работами заведовал другой робот – ЭФА-3, специально сконструированный для этой цели в опытном цехе Института Кибернетики.

В опытном цехе конструкторами работали женщины, и ЭФА-3 в общих чертах походила на РТ-120, но ростом была поменьше и сделана не из черного метапластика, а из более упругого коричневатого полистирола. Она имела две локационные антенны, вместо одной, хотя по электрическим данным этого и не требовалось – конструктором-художником внешнего вида ЭФА-3 тоже была женщина…

В Тихом Парке особенно хорошо было по вечерам.

Когда над грохочущим городом повисало ослепительное зелено-розовое зарево ночных светильников, аллеи парка заполнялись тихими сумерками.

Подсвеченные струи фонтанов бросали вокруг дрожащие голубые сполохи, дальние уголки парка освещались только слабым свечением флюоресцирующих цветов.

К причальной колонке у входа в парк подплывали огромные городские аэробусы.

Высадив пассажиров на площадку лифта, аэробус уносился неслышно дальше, как детский воздушный шарик, гонимый ветром.

Приехавшие спускались в парк и по одному, по двое исчезали в сумерках аллей.

Сюда приезжали не развлекаться – для развлечений имелись другие места, – сюда приезжали просто посидеть и помечтать в тишине и одиночестве, или не спеша поговорить с хорошим товарищем о каких-либо житейских, но душевно необходимых делах.

Заглядывали сюда и влюбленные.

Здесь было где уединиться, спрятаться от чужих глаз, выключиться на время из суматохи громадного города, где на каждом квадратном километре площади, застроенном высотными зданиями, жили полмиллиона человек…

Скамейка ничем не отличалась от настоящей – она даже резалась ножом, но в ней не было ни единой белковой молекулы; скамейку отлили на Заводе Общественного Оборудования из алюмонатрипластика, сырьем для которого служила глина.

На скамейке сидели двое… настоящие люди, сложное сочетание живых клеток, в свое время стихийно синтезированные неживой природой из хаоса белковых молекул; люди, которые – уже не стихийно – создали весь этот окружающий их искусственный мир.

Они впервые приехали в Тихий Парк, Впервые выключились из толчеи городской жизни, где всегда нужно было что-то делать, где что-то ежеминутно владело их вниманием, управляло их поступками. Впервые они очутились наедине, в темной тишине аллеи, предоставленные только самим себе. Почувствовали себя растерянно и никак не могли начать разговор.

Ветви искусственного кустарника нависали над их головами. Она протянула руку, подергала за листок, хотела оторвать и не смогла.

И сказала тихо:

– Прочная…

Он тоже потрогал листок и сказал еще тише:

– Да, полимерная пролиллаза… предел разрыва шестьдесят кг на квадратный миллиметр.

– Это не пропиллаза, – робко возразила она. – Это – дексиллаза. Пропиллаза гладкая, а эта – бархатистая.

Он не понял:

– Какая?

И смутился.

– Бархатистая, – повторила она. – Ткань была такая – бархат, мягкая и пушистая.

Он не хотел спорить, но и согласиться не мог. И сказал расстроенно: пропиллаза тоже бывает пушистой… когда в основе дихлор-карболеновая кислота.

Она посмотрела на него с робким сомнением. Потупилась и сказала:

– Ща карболене… пропиллазу не запрограммируешь… – и тут же добавила радостно: – Хотя, можно поставить усилитель Клапки-Федорова…

Он тоже обрадовался:

– Конечно! – сказал он. – И пустить токи в релаксации…

– И программу записать на пленку, – добавила она.

Они исчерпали тему и говорить опять стало не о чем.

Он долго и мучительно раздумывал и наконец спросил:

– Ты что делала вчера?

Она оживилась.

– Вечером, в двадцать ноль-пять ходила в зал концертов цветомузыки. Играли желто-розовую симфонию в инфра-красном ключе Саввы Ременкина.

– Хорошо?

– Не знаю… Видимо, у меня спектр зрения сдвинут в сторону фиолетового восприятия, за четыреста миллимикрон… Я ничего не поняла. Люди вокруг улыбались, а мне было грустно… Я думала, что ты придешь.

Он заволновался.

– Я хотел… только задержался. В лаборатории установили новый диполятор, и вчера мы свертывали пространство.

– Почему вы свертывали его вечером?

– Мы начали днем, свернули почти кубометр, а потом в диполяторе лопнул мезодатчик и мы никак не могли раскрутить пространство обратно.

– Оставили бы так.

– Ты же знаешь, что пространство держать свернутым нельзя. Может произойти временной парадокс.

– Пусть происходит.

– Что ты! Потеряется целый кубометр…

– Подумаешь, один кубометр у бесконечности. Никто бы и не заметил.

– Конечно, никто бы не заметил. Только наш профессор заявил, что мы не имеем права так бесхозяйственно обращаться с бесконечностью. Пришлось раскручивать пространство вручную, вот мы и крутили до вечера. Хорошо, что потом Бинель нашла в утиле старый мезодатчик.

– Значит, Бинель тоже… раскручивала…

– Разумеется. Она же наш мезопрограммист.

– Так я и знала…

– Послушай… ты не права. Мы с ней работаем вместе и только…

Она отвернулась. Он беспокойно задвигался на скамейке.

– Я же тебе верю… – сказал он. – Я не спрашиваю, с кем ты тогда была в автомате. Что это за молодой человек?

– Это… это не молодой человек. Это мой отец.

– Вот как? Я думал, у тебя нет отца.

– Он недавно вернулся из экспедиции к Большой Медведице.

– Сколько же времени его не было?

– Восемнадцать земных лет.

– Он такой молодой.

– Они летели на субсветовой скорости. Сейчас он моложе меня на один год.

Легкий, но холодный ветерок – настоящий, далекий гость с семидесятой параллели – проник за деревья, зашелестел искусственными листьями.

На ней было легкое платье без рукавов. Она невольно поежилась.

– Тебе холодно?

– Немножко. Мама говорит, что у меня плохо усваивается витамин группы «В», поэтому нечетко работает центр теплорегуляции, и я мерзну чаще других.

Он продолжал беспокоиться.

– На самом деле, холодный ветер. Не понимаю, почему здесь не устроили би-поле над скамейками, для микроклимата.

– Вероятно, много потребуется энергии.

– Подумаешь, над каждой скамейкой полусфера в десять квадратов. По восемь на десять в пятой джоулей на квадрат.

– Ты забываешь про деревья, их тоже придется накрывать би-полем.

Тут он наконец вспомнил про свою куртку. Снял ее, накинул на ее плечи.

– Спасибо, – сказала она. – А ты?

– Мне не холодно.

Но он подвинулся ближе, она прижалась к его плечу, и они закрылись вместе одной полой и притихли.

Ее щека коснулась его щеки. Время остановилось для него, как останавливалось оно в днполяторе, когда свертывали пространство. Ему хотелось сидеть так вечно…

Она думала о другом и спросила:

– Ты меня любишь?

– Что? – переспросил он. – Ах, ты в том смысле?.. Кажется, люблю.

– Почему – кажется?

Он замялся.

– Ну… это слово, как я помню, выражает общее состояние…

Она нетерпеливо завозилась у его плеча.

– Вот и вырази свое общее состояние.

– Я не знаю, как сказать.

– Ты же читаешь художественную литературу.

– Там нет таких слов. Разве только в старинных романах. Но кто же сейчас говорит теми словами.

Она вздохнула легонько.

– Старинными словами тебе говорить не хочется. А своих у тебя нет. Мне так захотелось, чтобы ты сказал какие-нибудь старые слова.

– Зачем?

– Не знаю, – сказала она грустно. – Наверное, такие слова приятно слышать…

Он разволновался, задвигался, растерянно поморгал.

– Хорошо! Я скажу. Подожди, сейчас… – он помедлил, потом заговорил быстро и сбивчиво: – Мне всегда скучно без тебя… всегда трудно без тебя… Я всегда хочу тебя видеть. Я, кажется…

– Кажется…

– Нет, просто… я не хочу без тебя жить!.. Хорошо?

– Хорошо, – сказала она и улыбнулась чуть. – Почти так же, как у Диккенса…

Незаметные в темноте, по соседней аллее прошли два робота.

РТ-120 шагал методично и размеренно, каждый шаг его был равен метру и делал он один шаг в секунду.

ЭФА-3 была ниже его, зато ножки ее двигались быстрее, и она не отставала от своего спутника.

Она остановилась первая.

Повернула в сторону сидящих на скамейке хорошенькие решетчатые ушки очень похожие на кухонные шумовки, но ничего не поняла.

– Ты слышишь, что они говорят?

Слуховые локаторы РТ-120 были несравнимо чувствительнее. Он отрегулировал усиление и без труда разобрал все слова.

– Он сказал, что, кажется, любит ее. Что такое «любит», ты не знаешь?

– Конечно, знаю, – ответила ЭФА-3.

– Объясни мне.

– Ты не поймешь.

– Я попробую понять.

РТ-120 подключил к киберлогике схему сложных понятий. Он еще ни разу ею не пользовался, и схема работала нечетко. Тогда он увеличил напряжение питания. На предохранителе защелкали голубые искорки.

Запахло озоном и изоляцией.

– Ну тебя! – сказала ЭФА-3. – Выключись, а то сгоришь. Я прочитала про. любовь в справочнике.

– И поняла?

– Поняла. Почти все… – ЭФА-3 пощелкала переключателями эмоции, просто так, без надобности. Что они еще говорят?

РТ-120 прислушался.

– Он сказал, что не хочет без нее жить. Как это так?

– Помолчи! – тихо сказала ЭФА-3. – А что он делает?

РТ-120 включил инфракрасные видеоанализаторы.

– Он обхватил ее руками за плечи, будто она падает.

– Как интересно! – сказала ЭФА-3. – Покажи, как он это сделал.

РТ-120 обхватил ЭФА-3 стальными руками.

– Тише, тише! – воскликнула ЭФА-3. – Отпусти, сейчас же.

Она отступила на шаг.

– Посмотри, что наделал. Смял правый локатор. Теперь я потеряю слуховую ориентировку. Разве так можно!

– Я не знал, что ты такая непрочная, – оправдывался РТ-120. – Ничего, в институте тебе поставят новый локатор.

– Для меня нет запасных деталей. Я же экспериментальная модель, не то, что ты.

– Локатор помялся совсем немного, – сказал РТ-120. – Я его выправлю сам.

Он щелкнул переключателем, и на его пальце появилась отвертка. Осторожнее! – сказала ЭФА-3. – Не поломай.

Но повреждение на самом деле оказалось невелико.

Да и локатор был не таким уж сложным, чтобы в нем не мог разобраться ремонтный робот РТ-120, запрограммированный талантливыми инженерами Завода Высшей Кибернетики…

Маленькая девочка шла за мамой к остановке аэробуса. Возле цветочной клумбы девочка остановилась.

– Мама! – сказала она. – Можно мне сорвать вон тот цветочек?

– Что ты, разве его сорвешь. Он там крепко держится.

– А как же раньше рвали цветы?

– Кто тебе это сказал?

– Дедушка Дим, который учил меня спектромузыке.

– Дедушке Диму уже сто пять лет. Он рвал цветы, когда был маленький, как ты. Сейчас таких цветов нет. Даже я никогда не рвала цветы.

Девочка расстроилась. Пока дожидались аэробуса, она стояла молчаливая и печальная. Вокруг нее было множество цветов, но она не хотела на них смотреть.

– Когда я вырасту большая, – сказала она, – я обязательно найду цветы, которые можно будет рвать.

– Не выдумывай глупости! – ответила мама.