Annotation
Что одному хорошо - для другого зелёная тоска. Юная княжья дочь мечтает о воле и настоящих чувствах, но вместо этого ей предстоит стать невестой незнакомца из страны с чужими и странными обычаями. Подруга княжны, дочь мага, желает власти, приключений и яркой жизни, но её отдают замуж за владельца маленького захолустного поместья. С помощью магии девушкам удаётся поменяться местами. Только так ли "вкусно" чужое счастье? И не придётся ли за него слишком дорого заплатить?
В стране бескрылых
Ольховец
Свет мой, зеркальце
И никто не узнает
Суженый ряженый
Пава в курятне
Во сне и наяву
Утро вечера мудренее?
Разбитое зеркало
Хранитель снов
Шила в мешке не утаишь
Горские церемонии
Что посеешь...
Венсель за работой
Ловушка для Горностая
За решёткой
В стране крылатых
Родня
Игла в стоге сена
Козлиный нрав удачи
Адалетова тайна
Каждому своё
Особый дар
Когда нельзя, но очень хочется
Сила услышит
Тайное становится явным
Говорят...
В стране бескрылых
Ольховец
Вечер в Ольховце наступает рано. Чуть опустится Око за кромку леса — куры торопятся на насест, а люди на боковую. Расходится по домам народ, закрываются лавки, быстро гаснет в окошках свет, и вскорости в городских проулках остаётся лишь ночная стража.
Нести службу в ночь при княжьем дворе — скучища смертная: вздремнуть нельзя ни на миг, да только что проку? Тише места не выдумаешь. Что тут может произойти? Молодой страж томился на своём посту перед лестницей в терем княжны, с трудом гнал прочь зевоту. В галерейке было темно и глухо, казалось, даже комары ушли на покой. Только слышались трели соловья в лесу, да видно было через узенькое оконце, как в небе неспешно сгущается ночь.
Вдруг сонную тишь потревожили чьи-то шаги: то была твёрдая поступь решительного и сильного человека. Заслышав её, страж встрепенулся, приняв подобающий случаю бодрый вид, однако из-за поворота галереи вышла всего лишь Стина, старая* нянька княжны.
По-своему это была выдающаяся особа: лицом и сложением нянюшка напоминала хорошо откормленную веприцу, а ростом не уступала даже самым дюжим из княжьих стрелков, и потому казалось, что, перемещаясь между покоями, она заполняет собой почти весь проём галереи.
Строго сверкнув на стажа маленькими глазками, Стина спросила:— Что Услада Радогостовна?Тот торопливо отозвался:— Выходить не изволила, и у себя никого не принимала.— Ну то-то же, — буркнула нянька, протискиваясь мимо него к лестнице.Уже встав на первую ступень, она обернулась и зло процедила сквозь зубы:— Растопырился тут, глупый лошадь… Ни проехать, ни пройти.
В девичьем тереме было темно, лишь слабо теплилась лампадка в красном углу. Княжна стояла, прильнув к слюдяной оконнице, и грустно смотрела в сад. Едва заметив её, нянька всплеснула руками, кинулась к ней, запричитала ласково:— Усенька, ясочка**, что ж ты у оконца-то стоишь! Сквозняком протянет, комарики обкусают… Дело ли?Услада безропотно позволила увлечь себя вглубь светёлки и усадить на скамеечку. Сняв с девушки богато вышитый плат и повязку*** с жемчужной поднизью, нянюшка выплела из её косы яркие ленты, принялась бережно разбирать и расчёсывать гребнем густые каштановые пряди.— Не мучь себя пустыми думами, — ворковала она при этом нежно. — Помолись Лунной Деве да спать ложись. День-то грядёт какой: завтра кравотынский князь с сыном к нам припожалуют для смотрин. А там и до свадьбы недалече.Вздохнув, Услада прошептала едва слышно:— Боязно мне, нянюшка. Какой он хоть, этот княжич Идрис? Добр ли? Хорош ли собой?— Вот завтра и узнаешь. Не журись****, голубка. Нешто батюшка стал бы тебя за какого татя сговаривать? У кравотынцев дом — полная чаша, княжество их богато и славно. А что князь Адалет нравом крут, так то невелика беда. Свёкр дурной что дождь ночной, пошумит и утихнет. А ты умна будь: знай помалкивай, очи долу опускай, а сама во всём мужа своего держись, так и станешь в дому полной хозяйкой.В ответ княжна только вздохнула ещё горше. Стина нахмурилась, спросила тревожно:— Чего вздыхаешь? Уж не простыла ли?— Нет, я здорова. Только грустно мне очень. И ухокрыл нынче снова пел*****.— Ах он окаянец, горлодёр проклятущий! — возмутилась старуха. — Завёл же твой батюшка себе забаву! Одни хлопоты от энтого зверинцу: вонь, вопёж да кормам перевод. И тебе, душенька, никакого покою.
Говоря всё это, нянька уложила волосы своей воспитанницы в нетугую косу, развязала на девушке тканый поясок, сняла с неё дорогой, нарядный запон и принялась распускать шнурки на вышитых нарукавьях. Привычно подчиняясь порядку вечернего переоблачения, княжна стояла неподвижно.— Ах, нянюшка, не в том дело. Мне даже нравится, как он поёт. Но знаешь, и жаль его, бедолагу. Он ведь мучается и тоскует в клетке. Вот и я так же. Почему всем другим девушкам можно петь, веселиться, танцевать у костра в Щедрец, выбрать милого себе по сердцу, а мне нельзя ничего? Даже просто постоять у окошка и то нельзя.Стина недовольно покачала головой.— Ясочка моя ненаглядная, к чему все эти зубоскальства и бесстыжие плясы? Простецы пускай себе тешатся, а княжна и без того завидная невеста. К тому ж ты у нас уже сговорённая, тебе себя блюсти надо. Вот выйдешь за княжича Идриса…— И окажусь навек запертой в чужом тереме, как батюшкин ухокрыл.По щеке девушки медленно покатилась слеза. Нянька торопливо отёрла её платочком.— Ну, полно, не плачь, глазки опухнут. Тебе, душенька, завтра перед гостями надо такую красу явить, чтоб кравотынцы все зажмурились и рты пораззявили, а ты щёчки слезами портишь.— Кравотынцам до моей красы дела нет. Князь Адалет не сына женит, заложницу в дом берёт, чтоб по границе с Приоградьем был мир, и никто ему в спину не ударил, пока он с полянами грызётся.— Это кто ж тебе такого понаплёл? — сурово поинтересовалась Стина.— Сама не глуха и не слепа, — неожиданно жёстко ответила Услада. — Оставь меня, поди прочь. Спать желаю.
Недовольно поджав губы, Стина поклонилась и вышла за дверь. С суровым видом она протиснулась мимо вжавшегося в стену стража и решительно направилась к кладовым: следовало проверить, всего ли хватает для завтрашнего торжества. На ходу нянька раздумывала про себя: «Это всё Краса, её поганый язык. Вот ведь дрянь, Гардемирово отродье! Знамо дело, на осинке груши не растут! Как по мне, так и вовсе не следовало везти Усеньку в этот беспутный Городец. Чего она там не видала? Танцев элорийских? Вестимо, куда те танцы завели дуру Красу: спасибо хоть князь её приказом замуж выдал, да услал за Ограду, с глаз долой. И правильно, поделом. Вольно ей было самой срамиться и подруг, благонравных девиц, в смуту вводить. Пусть теперь в Диком Лесу мужу рубахи латает да на ракшасов из окна пялится. А Усенька за богатым и знатным княжичем быстро утешится, забудет о дурной вольности тосковать. Вот только ухокрылу надо будет в пойло начать наливать понемножку пива, чтоб ночами спал, не орал зря».
А княжна, едва на лестнице затихли нянькины шаги, вновь поспешила к окну. Распахнув его настежь, Услада облокотилась о широкий подоконник и выглянула в залитый лунным светом сад. Впрочем, что это был за сад? Так, часть внутреннего двора, переделанная по княжьему приказу в место для её прогулок. Станет ли кто поливать здесь кусты и кормить рыбок в пруду, когда она уедет на чужбину? И позволит ли ей новая родня посадить хоть цветок в память об отчем доме?
* * *
Ночь прорезал тоскливый, оглушительный вой. Радим в раздражении швырнул о решётку пустой миской, однако крылатый паршивец и не подумал замолчать.— Вот я ж тебе!
Страж подскочил было к клетке, собираясь треснуть горластого нелюдя древком копья, однако старый Ельмень, смотритель зверинца, удержал его за плечо.— Не тронь. Пускай воет.— Да задолбал уже. Громкий, зараза, — проворчал недовольно Радим, снова усаживаясь на перевёрнутое ведро.— Не только громкий, вдобавок ещё шустрый и злой. Раньше-то он просто в клетке сидел, без цепи. Потом какой-то умник из князевых гостей вздумал его вот так же, как ты, копьём потыкать. Типа чтоб полетал напоказ. А ух ему как дал когтями прямо через решётку…— И что вышло?— А вестимо что: умника — на жальник*****, ухокрыла — на цепь. Только соваться к нему всё едино не советую. Коготочки-то вот они.Радим настороженно покосился на ухокрыла. Тот сидел под самым потолком, глубоко вогнав когти в брёвна стены, и таращился на людей своими жуткими глазищами.— Мда, коготки что надо. Подстричь бы.Ельмень усмехнулся:— Вот и займись на досуге.— Не, я пока на жальник не тороплюсь. Слушай, а как такого вообще поймали?— Это его Стина оприходовала. Он, вишь ли, повадился у княжны из пруда золотых карасиков таскать. Княжна, понятно, расстраивалась, что рыбки пропадают, ну, а нянька и решила подсуетиться, изловить вора. Она думала, видать, что это балует кто-то из наших, стража или дворовые. Оставила у пруда корец с самобулькой, а в неё сонного зелья намешала. Ух прилетел, рыбку слопал, глядь — а тут и запивка… Короче, с утра его взяли сонным и сразу определили в клетку на постой. Князь поперву даже думал, что можно будет его как-нибудь приручить и выпускать на ночь, чтоб мышей по крепости ловил, только из этой затеи ничего не вышло. Жрать с руки или там в клетку уборщика пустить — это ух живо выучился. А чтоб самому по команде к человеку подойти — нет, и всё тут. Сокольничий сказал, это от того, что он уж взрослый. Вот если бы взять совсем маленького нелюдёныша да с малых когтей к послушанию приучать, тогда дело пошло бы на лад. Князь как про то услышал, сразу распорядился поймать живую уху на развод. Хорошую плату обещал, только что-то охотничков на такое дело пока не находится.— Фу, ну к ящеру! — передёрнул плечами Радим. — Лучше б князь кота завёл.— Обычный человек так бы и сделал. Но то ведь — князь, ему желается диковинку у себя иметь, чтоб соседи завидовали… Слышь, идёт кто-то. По местам.
Хлопнула дверь, зазвучали лёгкие шажочки, и у пруда появилась княжна Услада в простом запоне и платке. При виде неё Радим вскочил с ведра, приосанился, расправил плечи, а Ельмень с трудом подавил тяжкий вздох. Он давно уже нёс службу при княжьем зверинце и с княжной познакомился в ту пору, когда она на четвёртом круге жизни вдруг лишилась матери.
Маленькая Усенька любила зверей. Именно в угоду ей князь перестал держать на цепи пойманных для всяких жестоких забав волков, медведей и тигров. Вместо этого во дворе построили крытые вольеры, свирепых хищников сменили робкие лани, барсук, семья белок и старая рысь, а для ухода за ними был приставлен смотритель. Рядом с зверинцем князь велел сделать прудик с берегами из камня и расставить вокруг в кадках живые кусты сиреней и роз. Понемногу ольховецкий зверинец стал одним из чудес Приоградья, а его маленькая хозяйка Усенька так же незаметно превратилась из девчушки во взрослую девушку, Усладу Радогостовну. И вот, уже завтра на княжий двор приедет её жених. Много всякого, не всегда доброго Ельмень слышал о свирепых нравах кравотынцев и о жалкой доле их жён. Оттого на душе у него было тяжко и беспокойно. Разве можно отдать их девочку этим горным волкам? Только ведь тут не поспоришь, отцу видней…
В отличие от Ельменя, молодой Радим совсем недавно был переведен на службу в княжий охранный взвод. Княжну он знал только взрослой славницей, первой девой Приоградья. На самом-то деле Радим полагал, что его невеста куда краше, но княжья дочь ведь обязана если не быть, то хотя бы считаться лучшей во всём. И потому, глядя, как княжна кормит рыбок, склонившись над прудом, он думал ревниво: «Жаль, что такой кусочек достанется кравотынскому неотёску». Княжич Идрис, за которого её прочили, слыл грубым воякой, да верно, им и был. Всем ведь известно, что отец его, князь Адалет, живёт в седле, ест с ножа, сам водит своё войско, и сына везде таскает за собой. И таким-то отдавать их княжну? Однако с князем не спорят, ему видней…
Примечания:
* По тем временам человек лет в 45-48 вполне мог считаться старым. Но в данном случае имеется виду не столько возраст, сколько особое положение Стины при княжьем дворе.** Ясочка - звёздочка. Стина - уроженка Восточной Загриды, и она нередко вставляет в речь слова своего родного языка.*** Девичья повязка - головной убор в виде широкой ленты, завязывающейся на затылке. Переднюю часть (очелье) украшали как можно богаче: вышивкой, бисером, камнями. По нижнему краю повязку могла дополнять спускающаяся на лоб сеть - поднизь и на висках парные подвески - рясны.**** Не журись - не бойся.***** Ухокрыл - лесной нелюдь, разумный потомок гигантских летучих мышей. Среди приоградцев услышать пение ухокрыла считается дурной приметой.****** Жальник - кладбище.
Свет мой, зеркальце
Скормив рыбкам последнюю горсть крупы, княжна отряхнула руки о запон и направилась к клетке ночного летуна. Старый Ельмень подошёл следом, протянул ей ведёрко ухокрыльих лакомств: сырых кроличьих лапок, куриных голов, костей и жил, не годных в людской котёл. Своим собственным ключом Услада отворила решетчатую дверь, зашла внутрь и позвала ласково: «Зубастик!» Ухокрыл проворно спустился к ней со стены. Неторопливой рукой девушка сперва нежно почесала его за перепончатым ухом, погладила вытертую хомутом шерсть на шее, а затем на раскрытой ладони протянула окровавленный обрезок. И чудище аккуратно забрало угощение, поблагодарив тихим урчанием.
То была обычная вечерняя забава. Как стемнеет, тайком от няньки княжна частенько приходила в зверинец, прикармливала и ласкала страшного пленника, а Ельмень всякий раз стоял за её плечом, сжимая в руке короткое копьецо, и внимательно следил за каждым движением крылатой твари. Первые разы было особенно жутко, однако запретить княжьей дочери баловаться смотритель не мог, а наябедничать няньке, чтоб запретила та — не позволяла совесть. И так-то не много выпадало Усладе в жизни радостей, потому старый охотник, всё ещё уверенный в меткости своих глаз и твёрдости руки, позволял ей тешиться на свой страх и риск. А заодно порой отвечал на странные девичьи вопросы, не предназначенные для посторонних ушей.
Вот и в этот раз, отдав ухокрылу очередной кус, Услада спросила тихонько:— Дядька Ельмень, кравотынцы — что они за народ?Смотритель чуть заметно пожал плечами:— Люди как люди, две руки, две ноги… Веры нашей, а живут, вроде бы, тивердинским обычаем: бабам своим велят сидеть по домам, выходя же на люди — лицо заслонять покрывалом. Доподлинно-то я про них не знаю, сам в Кравотыни никогда не был. Вот господин Гардемир — тот ездил вместе с твоим батюшкой.— А правду ли говорят, будто в Кравотынское княжество неженатых мужчин не пускают?— Это верно, чужих не пущают, чтоб не вздумали их девок вабить* или, паче того, не затеяли на их земле осесть. И из своих у них только тем есть выход за тын, у кого на родине семья. Чтоб, значит, домой тянуло.— Как же тогда их княжич?— Вот про такое не ведаю. Княжичу, может, и можно. А может, у него уже тамошняя жена имеется, закон ведь дозволяет столько тёток в дому держать, сколь можешь прокормить.Услада насупилась, досадливо прикусила губу.— Значит, как поеду к мужу в дом, никого из наших людей при мне не останется. А что в людской говорят: кого из девушек со мною отправят?Ельмень едва не ляпнул, что чужим бабам в Кравотынь взъезд вообще строго-настрого заказан, да в последний миг осёкся, прикусил язык. Только буркнул, отведя глаза:— Это уж ты у Стины выспрашивай, она лучше знает.Услада кивнула молча и протянула ухокрылу последний кусок.
Вернувшись к себе в терем и закрыв дверь на засов, Услада вынула из сундука круглое зеркальце в золотой оправе. Сев с ним под лампадкой, она глубоко задумалась. Идти с разговорами к господину Гардемиру, магу, ведающему охраной княжьей семьи, совсем не хотелось: неприметное лицо его, вкрадчивые манеры и привычка ходить беззвучно вызывали у девушки безотчётный страх. Стина же скажет только то, что сочтёт нужным, лишь бы дитятко не тревожилось. Ах, как сей миг не хватало Усладе верной подруги рядом! Однако Краса нынче была далеко…
Кажется, ещё совсем недавно, а на деле уж кругов с десять назад Ольховецкая крепость была радостным местом. Галереи и терема полнились смехом, песнями и топотом детских ног. Сама Уся, оба её старших брата, дочь Гардемира, сын ольховецкого кастеляна — все они росли вместе под присмотром строгой Стины и доброго, бесконечно терпеливого господина дэль Ари. Нянюшка следила, чтоб дети были должным образом одеты и сыты, а мастер Мерридин обучал их чтению с письмом и ненастными вечерами забавлял сказками. Всё закончилось, как только отец решил, что мальчиков пора обучать отдельно. Вместе с мастером Мерридином они уехали в Городец, Услада же с Красой остались при нянюшке, и учили их отныне лишь ведению хозяйства да пристойному благородным девицам рукоделию.
Впрочем, и это была неплохая пора. Тихоня Услада и бойкая озорница Краса проводили вместе дни напролёт, скрашивая дружбой невольное затворничество. Когда же случались в Ольховце балы или приёмы гостей, княжна была в тереме своего отца за хозяйку, а подруга её держалась рядом, всегда готовая помочь и советом, и делом, и весёлой шуткой.
Нянюшку дружба девиц совсем не радовала. Ей мнилось, что покладистая и скромная княжна наберётся дурного от оборотничьего отродья, и не так уж она была не права. Пока Услада кормила рыбок в пруду да любовалась цветами, рано созревшая Краса уже во всю морочила головы мальчишкам с поварни, тайком бегала на конюшню целоваться с миловидным младшим конюхом, а за рукоделием распевала жалостливые тормальские песни о безответной любви. Она же первой поведала княжне о всех тайнах отношений между мужчиной и женщиной и приохотила её к слезливым элорийским романам. Но любила Услада свою подругу вовсе не из-за этих причуд. Гардемирова дочь обладала тем, чего княжна не имела сама: книжная наука, вгонявшая Усладу в сон, Красе давалась на диво легко. Стину же не радовали её успехи: Краса знала о себе, что умна, и, к досаде няньки, не собиралась этого скрывать. К тому же к пятнадцати кругам девчонка вдруг сделалась на диво хороша собой: бела, румяна, станом тонка, ловка в движениях, словом, во всём-то она затмевала молчаливую и неяркую собою княжну. «Скорей бы Гардемир свою вертихвостку замуж сбагрил, — ворчала Стина, вроде, тихо, но так, чтоб было слышно всем вокруг, — не то хлебнём мы тут через неё сраму полной ложкой…»
Ворчливая старуха словно в воду глядела. Беда приключилась в Городце, куда вскоре после свадьбы братца Милоша (а вернее сказать, наследного княжича Милослава) княжну вместе с подругой пригласили на бал. Сразу после танцев в княжьем саду Краса исчезла, а Усладу на другое утро под усиленной охраной вернули в Ольховец. Только позже княжне удалось узнать из разговоров челяди, что бедная её подруга решилась сбежать со своим конюшенным милёнком, но вместо счастья нашла на свою буйную голову лишь ворох прохождений, девице на выданье совсем не пристойных.
В Ольховец беглянку вернули под стражей, заперли в девичьей и самым спешным порядком принялись снаряжать замуж. Сенные девушки вздыхали жалостливо и шептались между собой, что жениха ей князь назначил незавидного: какого-то мага жуткой силы, вконец сказившегося** на своей работе. А большего о нём никто и не знал.
Свадьба вышла вовсе скромная: ни гостей, ни выкупа, ни смотрин. Едва приехал жених, жрец провёл в храме при крепости обручальный обряд, а после князь приказом выделил мужу Красы во владение за Оградой подворье с прилежащей землёй. Трудно было понять, награда тут или ссылка: вроде, милость немалая, да зато пожалованное подворье — в самой ракшасьей глуши.
В тот же день молодые отправились в свой надел. Усладе удалось попрощаться с подругой лишь мельком. Только и успели они, что обняться напоследок, да ещё Краса быстро сунула княжне в руки круглое зеркальце из тивердинского стекла и шепнула: «Как соскучишься — поглядись.»
Не сразу Услада догадалась, что слова те следовало понимать впрямую. Лишь пару седмиц спустя заглянула она со скуки в дарёное зеркальце и вздохнула: «Ах, Краса… Где-то ты нынче?» Блестящая поверхность затуманилась, словно от пара, а когда через миг прояснилась вновь, вместо своего отражения Услада увидела в зеркале довольное лицо Красы! Та вовсе не выглядела несчастной изгнанницей: в косы её, уложенные короной вокруг головы, были вдеты золотые гребни, а из-под верхнего ярко-синего платья виднелась богато вышитая шёлковая рубаха. Услада только руками всплеснула:— Ну ты, мать, хороша! Кубелёк***-то какой!— Это называется не кубелёк, а блио, — с улыбкой поправила её Краса. — Чего не заглядываешь? Чуть я со двора — уже и забыла меня, да?Услада вспыхнула от смущения и робко пробормотала:— Да откуда ж мне было знать…— Эх ты, птенчик! Стала бы я тебе просто так дарить дорогущее зеркало, ты же в них никогда не смотришь! Вот, теперь знай: можем болтать через него, сколько душеньке угодно. Как у тебя дела?— Да что у меня может быть нового… Сама ты как?— Всяко лучше, чем в Ольховце, — сверкнула улыбкой Краса. — Я теперь мужатая молодица, куда хочу, туда и хожу.— Куда там у вас ходить? — удивилась Услада. — В лес по грибы?— Скажешь тоже… У нас большой конный рынок прямо у ворот, Задворки называется. Народищу — из всех краёв… Знаешь, как интересно?— И не страшно тебе среди чужинцев?— Не-а. Я же не одна по рынку хожу, беру с собой кого-нибудь из челяди покрепче. Чтоб было кому покупки нести.— Что ж муж, не возражает?Краса скорчила кислую гримаску:— Венселю всё равно, где я и чем занята. Кое-кто, похоже, даже не заметил, что теперь женат. Болтается целыми днями то на пустоши, то в лесу, а как вернётся, идёт на рынок: там его вечно целая толпа больных ждёт. Хорошо, если хоть заполночь домой вернётся.— Так он что, даже не приходит к тебе в опочивальню? — искренне огорчилась Услада.— Нет, отчего же. Приходит. И сразу валится спать, как убитый. А утром проснусь — его уже и след простыл.Княжна призадумалась слегка, потом заметила:— А ведь я, пожалуй, помню твоего мужа, нам его представляли на балу в Дожинки. Симпатичный такой худенький юноша, целитель Нортвуд. Верно?— Да, он и есть.— Как же вышло, что твой Венсель на такую красавицу, как ты, даже не глядит? Может, у него есть милая в лесу? Или он нездоров?— Глупости, этот тип здоров, как три коня. Слушай, княжна, вот что я скажу, — заявила Краса тоном мудреца, — если парень взялся повелевать силой, тут уж всё: с красотками ему надо расстаться! **** Ну его вовсе, лучше расскажи мне, что у вас там новенького в Ольховце…
С той поры Краса с Усладой вновь стали видеться тайком почитай каждый день. И наверняка подруга смогла бы развеять сомнения Услады, рассказав ей многое о Кравотынском княжестве и порядках в нём. Вот только пристойно ли беспокоить её в ночи?
Решившись, Услада поднесла зеркальце к губам и тихонько шепнула:— Краса, душечка! Спишь ли? Отзовись…Зеркало затуманилось и прояснилось вновь. Взъерошенная, недовольная Краса выглянула из-под одеяла. Рядом с нею безмятежно храпел её муж.— Ты чего? — буркнула она сонно, оправляя ночной чепец.— Голубушка, не сердись, — зашептала Услада жалобно. — Беда у меня на пороге.
С глаз Красы мигом слетел весь сон. Подскочив с кровати, она ухватила свечу с поставца, выскользнула из спальни, и уже за дверью, приказав свече гореть, спросила в голос:— Что ещё стряслось?— Меня батюшка замуж сговорил.— Тю на тебя, — Краса выдохнула с явным облегчением. — Я уж думала, действительно беда: помер кто, или враг под стенами…— Вольно тебе рассуждать, а я ведь своего суженого только на свадьбе и увижу.— Так и что? Я тоже аж до храма знать не знала, за кого иду.— Тебе муж попался кроткий, как голубь. И потом всё ж загридинец он, не чужак. А меня отдать хотят в закрытое княжество Кравотынь. И говорят, что порядки там сильно строгие, коль зайду за их тын мужней женой, обратно уж не выйду, и никого из своих больше не увижу. Скажи, милая, верно это или люди зря болтают? Страшно мне, душечка, и правды вызнать неоткуда.Краса чуть усмехнулась и промолвила снисходительно:— Книжки надо читать, а не крестиком вышивать учиться. Кравотынь, говоришь? Ну, слушай сюда, я тебе живо всё обскажу…
Примечания:
* Вабить - приманивать.** Сказиться - сойти с ума.*** Кубелёк - запашное платье с глубоким вырезом и широкими рукавами. Носится с рубахой, ворот, рукава и подол которой видны из-под кубелька.**** Неточная цитата из "Зиты и Гиты": "Слушайте, хозяин, вот что я скажу, – заговорил Чино тоном мудреца, – если девушка взяла в руки иголку с ниткой, тут уж всё, с канатом ей надо расстаться!"
И никто не узнает
Проходя мимо девичьего терема, Стина заглянула в покои княжны через потайной глазок. Услада не спала. Она сидела на лавке под божницей и в тусклом свете лампадки пристально смотрела в маленькое зеркало. «Волнуется, голубушка, — жалостливо подумала нянька. — А всё ж так оно лучше: раз взялась прихорашиваться для жениха, значит, пойдёт дело на лад».
Услада же тем временем напряжённо вслушивалась в то, что из-за стеклянной поверхности говорила ей Краса:
— Если бы ты была повнимательнее на уроках старика дэль Ари, мне бы не пришлось теперь в ночи пересказывать тебе Благолеповы «Хождения за Дикое поле». Ну да ладно, я нынче добрая, слушай и мотай на ус. То, что кравотынцы живут по тивердинскому обычаю, известно всем, да мало кто понимает, что это значит на самом деле. Тивердынь называют «княжеством» только наши дураки. На самом деле у них там нет князя, есть амир — военный вождь, а есть — каан, властитель и смертный сын Маэля. Каана почитают, он — посредник между людьми и богами, от его ходатайств зависит урожай риса, приплод скота и благополучие людей. Но всеми «земными» делами заправляет тот, кто водит за собой войско, то есть амир. Значит, по представлениям тивердинцев единственное достойное занятие для мужчины — быть воином. Любая другая работа — корам, запретна, она — для женщин и рабов. Ты, кстати, знаешь, что по тивердинским верованиям Древний Ящер — вовсе не Ящер, а Ящерица, женщина? А все женщины — её потомки. Так что привыкай, будешь «ящерицей» и «сосудом скверны». Одёжу хранить и стирать — отдельно от мужской, трапезничать — врозь и только из своей, женской посуды, на мужские лавки не садиться, через мужские вещи перешагивать не сметь. Ах да, ещё на верхние поверхи не ходить, а то у женщин с ног скверна стекает.
Услада нахмурилась и спросила чуть обиженно:
— У женщин, значит, стекает, а у мужчин — нет?
— У мужчин тоже. Но меньше.
— Чушь какая-то.
— Ага. Но есть и хорошие новости: если вдруг кому-то из мужиков тётка прилюдно наподдаст по башке своей юбкой или, хуже того, башмаком — всё, ракшец ему. Он считается осквернённым, и пока не очистится, ему никто больше даже руки не подаст! Кстати, бить женщину — тоже корам. И заботиться о женщинах своего дома положено так, чтобы у них не было повода для недовольства, потому что женская покровительница, Древняя Ящерица Наха, не только ведает подземными богатствами, но и решает, какого пола в семье родится ребёнок. Ну, сама понимаешь: мальчик — это наследник и будущий воин, а девки никому даром не нужны. У кого много дочек — тот, значит, обижает своих жён, и Наха его наказывает. Но точно так же, как Наха и Луна подчиняются небесному воину Маэлю, земные жёны должны подчиняться своим мужьям. А непочтительную жену муж должен воспитывать и учить послушанию.
— И как же, хотелось бы знать? Ударить-то нельзя, — резонно заметила Услада.
— Ну ты точно не ушами слушала тивердинские сказки, которыми нас потчевал по вечерам дэль Ари. Помнишь, как Небесный Воин наказал злую Наху за неверность? Запер под землёй и перестал одаривать пищей, водой и своим обществом. Так-то.
— Хм… Чем больше я от тебя узнаю, тем меньше мне всё это нравится. Жаль, от свадьбы уже не отвертеться: завтра смотрины.
— Ну и что? У тивердинцев смотрины — совсем не то же самое, что у тормалов. Это у нас смотрят приданное перед самым обручальным обрядом, а у них во время смотрин жениху невесту показывают. Если не понравилась, он ещё может от свадьбы отказаться, заплатив семье невесты отступное. В твоём случае, правда, не понравиться жениху — это придётся очень постараться, ему нужна не ты, а мир с Приоградьем. Хотя… Слушай, а почему ты не хочешь хоть посмотреть на этого своего жениха? Вдруг там вполне годный парень?
— И быть запертой у него в доме без возможности хоть словом перемолвиться с родными? Да в добавок ещё оказаться младшей женой? Благодарю покорно!
— Вот это как раз самая плёвая из твоих забот. У них какая жена любимая, та в доме и главная. Ты новенькая, значит, у любого нормального мужика первое время будешь любимой. А если родишь сына, вообще станешь не просто жена, а мать наследника. Это уже особое положение, все прочие жёны должны будут тебе подчиняться. Станешь вторым в доме человеком после мужа. А муж — он что? Сегодня дома, завтра — в походе. Усекла? Подсуетишься — так и в княжестве всем будешь заправлять, пока твой князь с дружиной полян по Дикому полю гоняет. По тивердинским порядкам тётка — вполне себе человек, не то что по лесной правде!
Дивясь азартному блеску в глазах Красы, Услада покачала головой:
— Ни к чему мне всё это. Я бы лучше пошла замуж за хорошего человека из своих, приоградских, чтоб заботился обо мне и о доме пёкся, а не смерти себе в чужом краю искал. Я б его чтила и уважала, хозяйство бы ему вела, за порядком бы следила во всём…
— Тьфу… Да как можно быть такой курицей? Мне бы твои возможности, а я прозябаю тут, в захолустье, подсчитывая мешки репы в кладовой да следя, чтоб мой малахольный муженёк ночью с лежанки не свалился!
— Счастливая ты, Краса, — горько вздохнула Услада.
— Счастливая, говоришь? А что, хотела б ты себе такого счастья?
— Век бы Небесных Помощников благодарила…
— Ну так всё ещё можно устроить. Знаешь, где кабинет моего отца?
— Господина Гардемира? — переспросила Услада, невольно вздрогнув.
— Ну не Пресветлого же Маэля, — недовольно поморщилась Краса. — Ту комнатушку, где он бумаги хранит, знаешь? Так вот, рядом с ней есть дверка в малую каморку. Там зеркало имеется в полный рост. Ты как станешь наряжаться для смотрин, требуй, чтобы тебя отвели к этому зеркалу, а потом придумай что-нибудь, чтобы хоть на миг остаться перед ним одной. Поняла? Да зеркальце моё с собой взять не забудь.
В день приезда гостей княжий замок пробудился с первыми лучами Ока. В галереях и залах закипела работа, кругом с самым озабоченным видом засновала челядь. На поварне дым стоял коромыслом: готовился праздничный пир. Стина, казалось, успевала быть повсюду одновременно, грозная, громогласная, похожая на полководца, уверенно направляющего свою рать. Не забыла она распорядиться и насчёт княжны.
С самого утра две девушки хлопотали, помогая Усладе наводить красоту: вымыли, высушили и расчесали частым гребнем ей волосы, вплели в косу множество ярких шёлковых лент, от чего та сделалась втрое толще и тяжелее обычного. Затем принялись наряжать саму княжну. Сперва вздели на голое тело тонкую нижнюю рубаху из нежной кисеи, затем верхнюю, да не ту, что надевалась во всякий день, а куда наряднее, изукрашенную вышивкой, с златотканной лентой по стоячему берестяному воротнику. Опястья к ней тоже полагались особые, расшитые ярким шёлком и золотой канителью, а сверху на неё накинули не понёву с запоном, пусть даже узорчатым, а новый, с иголочки, парчовый кубелёк с агатовыми пуговками на груди и алыми жар-птицами по подолу. Подпоясывалась вся эта красота позолоченным татауром*, а на голову полагалось надеть венец — коруну с самоцветами и кружевной плат.
До поры Услада подчинялась всему безропотно, лишь вздыхала украдкой. Но едва облачение было завершено, она окинула себя недовольным взором и сказала строго:
— Не больно-то баско**.
— Да в чём же, госпожа? — робко спросила старшая из её девушек, Янина.
— Краше и быть нельзя, - закивала поспешно младшая, Маля.
— Кубелёк неладно сел: вот здесь морщит, и по подолу крив. И пояс несите-ка лучше бархатный, этот не годится.
Сенные девушки переглянулись с удивлением: обычно княжна не была столь придирчива. Однако, списав всё на волнение перед встречей с женихом, девушки в один голос принялись уверять госпожу, что наряд хорош и ей весьма к лицу. Маля схватила зеркало с поставца, подняла его, чтоб княжне было лучше видно себя, а Янина заговорила ласково:
— Гляньте только: сидит кубелёк, как влитой, ни морщиночки. А бархатный кушачок сюда по расцветке не гож, его бы с васильковым кубельком носить.
— Ну-ка, поворотись, выше зеркало держи… Не видно! — княжна капризно притопнула по полу сапожком. — Да ты держишь криво!
Маля в испуге поправилась и отрицательно замотала головой.
— Значит, подол криво подрублен!
Янина, накануне подшивавшая этот самый подол, вспыхнула, как маков цвет.
— Зря вы так, госпожа Услада. Пойдёмте хоть в Гардемиров угол, — сказала она. — В малой каморке, что рядом с ним, есть зеркало в рост: поглядитесь и враз увидите, в порядке ли подол.
Несмотря на общую суету, в Гардемировом приделе было тихо и пустынно. Словно там и не жил никто: шатёрного наряда*** на стенах вовсе не было, а плотничий был крайне прост. Никогда княжна не заглядывала сюда по доброй воле, а о каморке с зеркалом и знать не знала. Каморочка же та была совсем маленькой, в три стены, одна из которых оказалась сделанной сплошь из тивердинского стекла.
Страсть как стыдно было мучить девушек, разыгрывая перед ними из себя вздорную баловницу, однако чтоб остаться перед зеркалом одной, княжна, чуть полюбовавшись своим отражением, заявила, что вместо коруны желает надеть венец с яхонтами, и услала за ним Янину. Но едва та скрылась из виду, беспокойная госпожа тут же захотела примерить ещё и ожерелье из этловых слёз, и Маля со всех ног бросилась за ним.
Спровадив девушек, Услада заглянула в своё малое зеркальце и позвала негромко:
— Краса! Я на месте, дальше что делать?
— Дверь прикрой. Повернись к большому зеркалу, а малое возьми в руки и поверни от себя лицом, — тут же отозвалось ей отражение. Услада исполнила всё веленное без промедления.
Зеркало в её руках вдруг вспыхнуло по оправе светом полуденного Ока, но ещё ярче полыхнул живой свет в зеркале большом! Услада зажмурилась на миг, спасаясь от слепящих лучей, а когда вновь открыла глаза, за тонкой поверхностью стекла перед ней вместо малой каморки возникла новенькая чистая горница, посреди которой стояла её подруга, сосредоточенная и серьёзная, как никогда.
— Скорее, — сказала она, — сила убегает. Клади обе ладони на зеркало, смотри мне в глаза.
Услада торопливо шагнула вперёд, положила руки на волшебное зеркало, и Краса со своей стороны сделала то же самое. Теперь их ладони разделяла лишь тонкая поверхность дивного тивердинского стекла, и на миг Усладе даже показалось, что она чувствует сквозь него живое тепло. Краса же, поймав её взгляд, произнесла:
— Луна уша, поарта луи Маэл, десчизэ, ласа сэ тяка карэ ну сэ скуфунда ши ну ардэ! ****
Услада ждала, что сей же миг произойдёт что-то значительное или даже ужасное, но вместо этого по зеркалу пошла мелкая рябь, словно по реке на ветру, потом стекло вновь разгладилось, посветлело, и в нём, словно в обычном зеркале, отразилась малая каморка и посреди неё княжна, бледная, растерянная, в своём парадном кубельке и съехавшей набок коруне.
— Не вышло? — спросила Услада, одновременно чуть огорчаясь, что чуда не случилось, и радуясь заодно, что не сотворилась какая-нибудь беда. И тут же поняла, что голос раздался совсем не тот, что она привыкла считать своим.
Её собственное отражение дерзко усмехнулось в ответ и, насмешливо изогнув бровь, ответило её, Усладиным голосом:
— Всё вышло, и превосходно. Теперь, подруга, ты вольна поиграться в мужатую тётку при хозяйстве, а я пока схожу за тебя на смотрины, заценю, на что может сгодится твой кравотынский женишок. Ну, довольна?
Опустив взгляд, Услада увидела вместо богато вышитого подола своей праздничной рубахи синее блио Красы. Ахнув, она уставилась на свои руки, поднесла их к лицу, и поняла, что руки — тоже не её.
— Краса, постой! Как же…
— Не бойся, никто ничего не заметит. У папаши портал хорошо упакован, утечек силы при закрытой двери быть не должно. Да и вообще, перенос тонкого тела…
— Краса, дай хоть слово молвить! Неужто ты не понимаешь, что так делать не годится? Это обман!
— Да ну, брось. Какой обман? Так, небольшая шутка. Чтобы всё вернуть на место, надо всего лишь нам обеим снова отразиться в зеркале и произнести формулу открытия Лунной двери. Ты, главное, зеркало моё не разбей, а то как я тебя сюда отражу?
Вопреки мнению няньки, Услада вовсе не была ни излишне доверчивой, ни слишком наивной. Она мигом сообразила, что теперь её возвращение домой целиком и полностью во власти Красы. А ведь та совершенно не представляет себе всей серьёзности положения княжьей дочери, не знает, как много может значить любой её неловкий поступок, неосторожное слово… Даже не желая подруге зла, она вполне может заиграться, проявить, где не надо, свой горячий и непокорный нрав, и тогда кто угадает, чем обернётся для всего Приоградья её озорство.
— Ну знаешь, — воскликнула княжна строго, — я на такое согласия не давала! Верни всё назад.
Решительно вытянув вперёд руки, она шагнула было к волшебной двери, но Краса с хитрой улыбкой отвернулась от неё. В тот же миг стеклянная гладь между ними истончилась, поблекла, и на её месте осталась ничем не примечательная стена, у которой, пристроенное в посудный поставец, блестело круглое связное зеркальце Красы. Услада заглянула в него, но увидела в нём лишь прекрасное, словно у лесной этлы, лицо своей подруги. Отныне — своё новое лицо.
Примечания:
* Татаур - поясок из соединённых между собой серебряных или позолоченных металлических звеньев, с кубельком надевался обычно выше талии.
** Баско - красиво.
*** Шатёрный наряд - украшение стен ткаными обоями.
**** Примерный перевод заклинания: Лунная дверь, Маэлевы врата, отворитесь, дайте пройти тому, что не тонет и не горит!
Суженый ряженый
Краса не стала дожидаться возвращения девушек. Выскочив из каморки с зеркалом, она плотно прикрыла за собой дверь и оглянулась по сторонам. Меньше всего ей хотелось попасть на глаза Гардемиру: он-то в два счёта сообразит, что здесь произошло, и тогда придётся не только расхлёбывать отцов гнев, но и объяснять, откуда она знает о портале да как сумела им воспользоваться. Однако в этот раз Небесные Помощники улыбнулись Красе, галерея была пуста. Самозваная княжна хихикнула в кулачок, подхватила подол и бегом устремилась обратно в свой терем. Путь она выбрала совсем не тот, каким пришла в Гардемиров придел. Вместо того, чтобы идти галереей через все приёмные, а затем и покоевые хоромы*, она просто спустилась с малого крылечка во двор, пересекла его и взбежала на противоположное крыльцо, весьма удивив стражу столь несолидной прытью. Ко входу в девичий терем Краса взлетела, весьма запыхавшись: княжна, в чьём обличье она пребывала, к подобным пробежкам оказалась не привычна, да и телом была подороднее подруги.
Захлопнув за собой дверь, Краса поскорее стянула с головы плат и коруну, скинула парчовый кубелёк, стряхнула с ног сапоги и налегке устремилась выбирать себе новый наряд. Когда Маля с Яниной, не обнаружив своей подопечной у зеркала, прибежали искать её в терем, их глазам предстал умопомрачительный разгром: княжна устелила весь пол светлицы разноцветными ворохами платьев и, стоя среди них в нижней рубахе, увлечённо прикладывала к себе то одно, то другое, то третье. Коса её растрепалась, щёки горели румянцем, а на губах играла радостная улыбка.— Госпожа Услада, да что ж это деется! — жалобно запричитала Янина прямо с порога. — Вестовой уж прискакал, гости на дворе, а вы неприбраны! Стина всем нам головы оторвёт!
Словно в ответ на её слова на лестнице раздалось шумное сопение, ступеньки застонали под тяжёлыми шагами, и в терем вплыла сама Стина в своём парадном уборе: сизо-серой рубахе, кичке с платком и праздничном запоне, пестрящем обережной вышивкой. В светёлке разом стало тесно.— Это ещё что за разгардаш? — сказала она, уперев строгий взгляд в лицо своей воспитанницы.Вовремя спохватившись о том, что ей следует изображать княжну, Краса опустила очи долу и ответила как можно мягче:— Наряжаюсь для жениха, нянюшка.Взгляд Стины чуть потеплел, но голос был по-прежнему строг:— Больно долго. Что сваты подумают, коли ты их ждать заставишь?— Пусть тобою пока полюбуются, — не удержала язык насмешница Краса. — Ты у нас с самого утра готова, хоть сей миг к обручению веди.Одёрнув на себе запон, Стина ответила ей серьёзно и строго:— Я людей зря ждать не заставлю, потому как во всём знаю место и время. И в одёже за пустой красой не гонюсь. На меня глядючи, каждый враз поймёт, что перед ним не растелёпа бессмысленная, а честная вдова, давшая роду Вепря пятерых сынов.— Так ведь хочется, чтоб сразу суженому по сердцу прийтись, — ответила Краса всё ещё тихо и сдержанно. А потом вдруг, кинувшись к няньке на шею, обняла её и воскликнула горячо и смело: — Нянюшка, милая, не серчай на меня, я ведь жениха порадовать хочу, а не насмешить. Ты, поди, тоже старалась принарядиться, когда со своим милым на свиданки ходила?
И Стина растаяла. Губы её тронула едва заметная улыбка, а мысли на миг вернулись в ту далёкую пору, когда княжий стрелок Званко Вепрь простаивал вечера под воротами ольховецкого маслодела в надежде перекинуться хоть словцом с его дочкой, румяной улыбчивой Стинкой… Но только на миг. Вновь напустив на себя суровый вид, она тут же проворчала:— Ладно, будет нежничать. Собирайся, чтоб как позовут к столу, была готова. Да женихов подарок надеть не забудь: тем и гостей уважим, и пристойность соблюдём.Краса сперва кивнула, и только потом спросила с подозрением:— Какой подарок?— Янка, принеси, — отозвалась Стина уже с лестницы, — да поворачивайся живее, некогда спать на ходу…
Вскоре Янина вместе с Малей развернули перед княжной огромный полукруг из плотной, но лёгкой ткани брусничного цвета с золотым тиснением по обрезу.— Хм, — сказала Краса, насмешливо скривив губы. — Это что?— Женихов подарок.— И что я должна с этим сделать? Поставить шатёр и поселиться в нём?Девушки переглянулись между собой. Маля хихикнула, а Янина терпеливо пояснила:— Это чадыра, такая тивердинская девичья накидка. Её надо на себя сверху повесить и смотреть через дырку…Краса не дала ей договорить.— Да знаю я, как носят чадру. Просто если залезть под неё, то больше можно вообще ничего не надевать, а остаться прямо в нижней рубахе, какая к ящеру разница… Хотя… Раз всё равно никто не увидит… А ну-ка, Янка, тащи сюда вон ту персиковую камизу. И гребень. А ленты и рубахи эти аляповатые — обратно, в сундук!
Снова поднявшись в Усладин терем, Стина застала свою подопечную при полном параде: яркий кокон из брусничного шёлка скрыл девушку с головы до пят, и только в специальную прорезь можно было видеть её лукаво блестящие глаза. С трудом подавив недоброе предчувствие, Стина кивнула ей и со вздохом сказала:— Пора. Батюшка князь Радогост велел тебе выйти к гостям.Вместе они спустились в галерею, миновали каминную горницу, круглый зальчик перед лестницей в княжий терем, и наконец, вышли в прихожий зал. Там их ждали три младшие няньки — почтенные жёны Радогостовых ближников, которым выпала честь сопровождать княжну при выходах, заслонять её собой от излишнего людского любопытства и нескромных взглядов. Что и говорить, к этому делу они подготовились от души: на каждой была и свободная рубаха, и расшитый узорочьем запон, и высокая кика, и широченный платок… Обступив девушку с трёх сторон, няньки почти полностью скрыли её от белого света, а белый свет — от неё. Впрочем, Краса была этим не слишком расстроена: из-за дурацкой чадры она всё равно не могла видеть, что делается вокруг, а впереди ей надёжно заслоняла обзор широкая спина Стины.
Так, в кольце тормальских нянек, она почти вслепую миновала красные сени, вышла в просторную встречную залу, а потом перед ними распахнули высокие двери в большую приёмную, где уже во всю шёл пир, и распорядитель звучно объявил: «Госпожа Услада Радогостовна, княжна Ольховецкая и всего Приоградья». Вот теперь Красе действительно стало жаль, что из-под чадры так мало видно. Чувствовалось, что народу вокруг довольно, но притом гости вели себя на редкость тихо, не так, как бывает иной раз на пирах. Накрытые столы, как всегда, тянулись вдоль стен, пол усыпали ароматные травы, играла музыка, но было и кое-что необычное: посреди зала зачем-то соорудили помост с балдахином. Именно к нему няньки подвели княжну. Затем Стина с поклоном отступила в сторону и едва заметно подтолкнула Красу вперёд. Одолев три крытые ковром ступеньки, та оказалась посреди квадратной площадочки, как раз перед приподнятым над остальными княжьим столом. Расстояние от помоста позволяло сидящим рядом с князем видеть девушку в полный рост.
Остановившись, Краса привычно низко поклонилась и только после сообразила, что она теперь — княжна, а значит, это ей должны кланяться все, кроме самого князя. Вот тогда она поняла, что за странные шорохи сопровождали её перемещение по залу: это гости поднимались с мест и кланялись, приветствуя княжну. Обычно весьма приветливый, на этот раз Радогост ничего не сказал своей дочери, только отозвался на её поклон снисходительным кивком. А сидевший рядом с ним гость, едва скользнув по девушке равнодушным взглядом, повернулся к хозяину и сказал:— Твоя дочь скромна и почтительна, как подобает достойной невесте. То, что она согласилась украсить наш вечер, большая честь для меня и моих людей.
И пир продолжился, как ни в чём не бывало, а Краса осталась стоять посреди зала на возвышении, словно сахарная куколка на свадебном пироге. «Ракш подери, — подумала она досадливо, — кто же знал, что у этих дикарей до сих пор в ходу обряд любования невестой. Спасибо хоть ведро с молоком не всучили.** Надо было поесть заранее и смотаться в отхожее место… Одно радует: из-под чадры я смогу сколько угодно разглядывать Уськиных будущих родственничков. Интересно, который из них Идрис?»
Видно Красе было не многое, наблюдать она могла только за княжьим столом да ближними к нему краями столов гостевых. На первый взгляд кравотынские гости показались ей похожими между собой, словно родные братья: все, как на подбор, поджарые и крепкие, в дорогих, но тёмных полукафтанах, смуглые и носатые, словно стая ворон. И среди них совсем не было женщин. Зато мужчины, в отличие от приоградцев, вели себя сдержано, в еде соблюдали умеренность, а хмельного не брали в рот вовсе. Огорчало, правда, то, что все сидевшие за столами были уже в зрелом возрасте. Молодые парни стояли позади, по мере надобности прислуживая своим старшим, а в остальное время неподвижно замирая за их спинами. Сидевший за княжьим столом неприятный дядька с резкими, хищными чертами и волосами, серебряными от седины, как видно, был сам Адалет. Краса невзлюбила его с первого же взгляда: уж больно самоуверенное выражение красовалось на лице амира, словно тот своим присутствием делал всем великое одолжение. «Если таков папаша, то каков же тогда сынок? — размышляла Краса, изо всех сил стараясь соблюсти пристойную неподвижность и не вертеть головой. — И неужели он ещё старше моего Венселя? *** А что, вполне возможно. Этому противному Адалету, судя по всему, накапало за пятьдесят, так что его старший сын вполне мог разменять четвёртый десяток хлябей. Вот ужас-то… А если он ещё и с виду такой же ракшас сушёный?»
Стоять пришлось долго. К концу пира любопытство схлынуло без следа, и только упрямство пополам с вредностью держали Красу на ногах. Ей уже очень хотелось поскорее увидеть заранее ненавистного Усладиного жениха и устроить ему такие смотрины, чтобы навсегда отвадить от приоградских невест. Наконец, Адалет отодвинулся от стола и сказал князю:— Благодарствую, хозяин. Хорошо твоё угощение, и дочь хороша, как Дева Луна. Но теперь хочу говорить с тобой о деле. Позволишь ли моему сыну взглянуть твоей дочери в глаза?— Пусть придёт и убедится, что дева достойна его, — ответил князь положенной фразой.
В тот же миг слуги опустили шёлковые занавески балдахина. Краса оказалась в уютной комнатке, со всех сторон закрытой от посторонних глаз. Правда, осмотревшись, она заметила, что фонарь, поставленный чьей-то заботливой рукой у её ног, делает возможным для находящихся снаружи видеть её тень. Поэтому девушка осталась стоять неподвижно, даже не откинув с лица чадру. Это неожиданно понравилось Адалету: обострившимся слухом оборотня Краса уловила, как он одобрительно прищёлкнул языком. Потом раздались чьи-то неровные шаги, одна из штор слегка приоткрылась, и на помост вошёл парень по виду не старше самой княжны. Этого юнца Краса видела в зале, но приняла скорее за оруженосца: во время пира он прислуживал Адалету, стоя у того за спиной.— Ты Идрис? — удивлённо спросила она, поднимая чадру.— А ты ждёшь кого-то другого? — едко поинтересовался он, а потом, разглядев её наряд, замер с широко распахнутыми глазами. И пожалуй, было от чего: тончайшая камиза с глубоким вырезом красиво обрисовывала пышные формы девушки вместо того, чтобы скрывать их, а густые, тяжёлые каштановые пряди, не уложенные в косу, свободно рассыпались по плечам.— Чего уставился? — прошипела Краса, торопливо прикрываясь краем накидки.— Так я, вроде, и должен смотреть, — ответил жених. По губам его невольно расползлась глупая улыбка. А вот Краса от увиденного вовсе не пришла в восторг. Усладин суженый, без сомнения, был похож на своего отца: то же резкое, носатое лицо, близко посаженные чёрные глаза, жёсткие волосы, собранные на затылке в хвост… Разве что мастью он был малость светлее прочих кравотынцев, да ещё по сравнению с Адалетом, старым воином, телом похожим на тонкий, но прочный клинок, Идрис был слегка рыхловат. И на ходу заметно прихрамывал.— Посмотрел? Свободен, готовь отступное!Понимая, что шёлковые занавески — плохая преграда для звуков, Краса выкрикнула эти слова сдавленным шёпотом, однако парень и не подумал послушаться. Наоборот, бездумное восхищение в его взгляде сменилось явно осмысленным интересом.— Ты не хочешь замуж?— Хочу. Но за того, кто сумеет мне понравиться, а не за каждого, кому не жаль двух аршин шёлку!Идрис не обиделся. Он кивнул и очень серьёзно ответил:— Я постараюсь, — а потом коротко поклонился Красе и вышел за занавеску.
В тот же день поздним вечером наследник амира был зван в гостевые покои, выделенные его отцу. Хоть Идрис явился на зов незамедлительно, ему пришлось довольно долго ждать, пока на него обратят внимание: господин Адалет изучал доставленные ему документы. Наконец, он соизволил отложить бумаги в сторону и поднять глаза на сына, терпеливой безмолвной тенью стоящего у двери.— Обручение через седмицу, дольше откладывать не имеет смысла, — сказал он решительно и сухо, словно речь шла об обычной торговой сделке. — Можешь ознакомиться с описью приданого. После разделимся: возьмёшь с собой десяток Захида и отвезёшь девчонку в Корданак. Оставишь её на попечение Асхата и догонишь меня на караванном пути. Ты меня слышишь?Последнюю фразу Адалет произнёс резко, не повысив голос, но так, что стоявший перед ним невольно вздрогнул. Однако ответил он вполне твёрдо, хоть и соблюдая должную почтительность:— Отец, не стоит делить шкуру не убитого медведя. Свадьба может и не состояться.— Глупости. Князь Радогост уже дал согласие.— Но согласится ли сама девушка?— Не имеет значения.— Мне не нужна женщина, которая не желает быть моей женой.— Значит, тебе придётся за оставшееся время внушить княжне устраивающие тебя желания. Как ты этого добьёшся, мне плевать, но имей виду, обручение состоится через седмицу. Нам нужен Радогост, нужны его связи с Загридой. Благодаря его поддержке я смогу без оглядки выйти в Дикое поле и очистить предгорья от кочевого сброда: Акхаладская долина снова будет принадлежать Кравотынскому амирату, как это уже было при Арслане Мудром.Идрис отвёл глаза и сказал устало:— Дикое поле — бесполезная обуза, кусок земли, жить на котором способны разве что поляне со своими овцами. И они не покинут привычных пастбищ добровольно, придётся круг за кругом гоняться за ними, не снимая кольчуг. Кому это надо? Воины и так уже начинают ворчать, что забыли дорогу в собственные дома.Глаза Адалета опасно блеснули. Стремительным, гибким движением он вскочил с лавки, сгрёб своего сына за ворот и хотел было наградить пощёчиной, но в последний миг передумал и просто оттолкнул от себя, приложив спиной о дверной косяк.— Жалкий, трусливый слизняк, — зло процедил он сквозь зубы. — За что только Наха покарала меня, не послав других сыновей? Воины чувствуют в тебе заячью душу, вот и болтают дерзости, но ни один из них не посмеет повторить те же слова мне в глаза. Ты в любом случае исполнишь то, что я тебе велел. Пошёл вон.
И Идрис пошёл. Вернее, похромал: три седмицы в седле и так довольно скверно отразились на его здоровье, да к тому же нога ныла уже второй день подряд, предвещая смену погоды. Место для постоя ему, как и всем младшим в отряде, отвели при казарме местного гарнизона, но прежде, чем отправиться на ночлег, Идрис решил позволить себе маленькое баловство, предаться пороку, который, как он заметил, не осуждался среди приоградцев, но неизменно приводил в ярость его отца. Спустившись с крылечка на покоевом краю, он оперся спиной о стену княжьей хоромины, достал из кошеля кисет с табаком, раскурил трубочку, пустил пару ароматных колечек дыма в ночное небо… Вдруг где-то рядом скрипнула отворяющаяся рама. Идрис посмотрел вверх — и увидел свою невесту. Свесившись из теремного окна, она возмущённо сверкнула глазами, заявила: «Курить вредно!» и выплеснула ему на голову содержимое ночного горшка.
Примечания:
* Хоромы князя Радогоста имеют два крыла: покоевое (жилое) и приёмное (предназначенное для приёмов, пиров, тожественных собраний). Гардемиров придел находится на самом дальнем краю приёмного крыла. Соединяют оба крыла просторные красные сени, в которые так же ведёт вход с парадного, красного крыльца. В каждом крыле нижний поверх (подклет) занимают службы (ледники, кладовые, "грязная" часть поварни, прачечная, всевозможные склады, в жилом крыле - мыльни), второй - горницы, залы, спальные помещения для челяди, слуг и гостей. Из него по лесенкам можно подняться в личные покои хозяев, находящиеся в отдельных башенках-чердаках: это терем князя и девичий терем. Кроме основного (красного) крыльца, с которого через сени и приёмный покой можно попасть в парадные горницы, у хором есть малое крылечко в дальней части нежилого крыла и девичье - в дальней части крыла жилого.** Любование невестой - обычай горных кравотынцев, заключающийся в том, что после принятия сватовства девушку показывают будущим родственникам: во время общей трапезы она должна молча и неподвижно стоять на видном месте, демонстрируя скромность, терпение и умение достойно держаться перед роднёй жениха. В некоторых высокогорных селениях невесте так же предписывалось показать свою силу и выносливость: весь праздничный пир она должна была держать на голове кувшин с молоком.*** Красе шестнадцать лет, а её мужу около двадцати.
Пава в курятне
Оказавшись одна в совершенно незнакомой горнице, Услада сперва оробела, однако после, собравшись с мыслями, подумала так: нет нужды бояться и переживать, если этим всё равно ничего не изменишь. В конце концов, попала она не в Дикий лес, а в дом своей подруги, в посад, где живут такие же люди, как в Ольховце. Не сама ли она ещё недавно мечтала побывать за пределами княжьих хором, погулять среди людей вольной пташкой, без нянькиного надзора? Вот и надо пользоваться выпавшим на её долю чудом, а не пугаться зря. Она только потешится чуть, а потом сразу пойдёт за помощью к мужу Красы: столь могучий маг непременно придумает способ вернуть её домой.
Ну, а пока следовало начать с малого: переодеться. Туго зашнурованное блио непривычно стесняло движения, да и жаль было дорогого сукна.
Горница, в которой очутилась Услада, была совсем невелика по размеру, в ней только и помещалось, что кровать за пологом да старый сундук. Влезши на его крышку, Услада распахнула окно и выглянула во двор. В палисадничке цвёл куст чубушника, наполняя воздух медовым ароматом. Сбоку виднелся пристроенный к дому навес, под ним дровница. Рядом, на чурбаке для колки дров, сидел молодой кучерявый мужик, курил цигарку. Заметив в окошке Усладу, он улыбнулся и спросил приветливо:— Ну что, хозяйка, на торг-то идём?Почему-то взгляд его показался княжне не слишком почтительным.— Чуть позже, — ответила она вежливо, но сдержанно. — Не нужно меня ждать, можешь возвращаться к своим делам.Мужик глянул малость озадаченно, почесал в затылке, затем кивнул, загасил цигарку и ушёл куда-то. А Услада слезла с сундука и направилась в дом.
Толкнув дверь, она через высокий порог перешагнула в комнату, которую про себя нарекла поварней: сюда открывался зев большой хлебной печи, на поставцах вдоль стен теснилась простая посуда, а стол в углу под божницей украшал завёрнутый в рушник каравай. У печи возилась тётка в сером обыденном запоне и домашнем волоснике*.— Маэль в помощь, — окликнула её Услада. — Будь добра, подай мне простую рубаху и запон.Тётка обернулась, и сей же миг на её доброе и миловидное лицо словно набежала тень.— Зачем это? Велела же давеча в ларь убрать, — сказала она, недовольно насупившись.— Мне нужна одежда, подходящая для домашней работы.Тётка хмыкнула, отодвинулась от шестка, наскоро отёрла руки о запон и полезла в запечный кут, бурча себе под нос:— От ить… То подай, то убери… Сама не знаить, чего надо…Услада проводила её удивлённым взглядом. С челядью отца княжна всегда была ровна и приветлива, и привыкла, что прислуга отвечает ей тем же. А тут вдруг такое…— Не бери к сердцу, — вдруг раздался тихий голос откуда-то сзади. — Радка отходчива, поворчит чуток, да и забудет.Едва не подскочив от неожиданности, Услада обернулась и увидела на конике** у входной двери седенького старичка в затёртой душегрейке. Руки его словно сами плели лапоток, а мастер смотрел перед собой, подслеповато щурясь, и улыбался так светло и ласково, что у Услады сразу полегчало на душе.— Дедушка, а за что Радка на меня сердита? — спросила Услада простодушно.— Это уж тебе, Краса Гардемировна, самой лучше знать, что вы там с утреца не поделили. Но ежели хочешь моё мнение, скажу так: ты, голубка, будь с Ладом построже, глядишь, тогда и Радка к тебе помягчеет.— Вот оно, значит, как… — задумчиво проговорила Услада и потянулась было привычно накрутить на палец кончик косы. И не нашла ничего. Её волосы нынче были уложены пышным венцом вокруг головы. Раздражённо вздохнув, княжна пощупала причёску под платком из тонкой паволоки*** и подумала, что недурно бы приодеть что-нибудь поприличнее. Интересно, у Красы вообще есть кика и нормальный, не прозрачный платок?
Между тем Радка выплыла из-за печи с целым ворохом одёжи в руках. Довольно бесцеремонно пихнув вещи в руки Усладе, она уже собралась было вернуться к своим делам, но княжна окликнула её:— Разве ты не поможешь мне переодеться?Радка недовольно буркнула что-то себе под нос, но перечить не стала, забрала одёжу и понесла в горницу Красы. Там, в тишине, в дали от посторонних глаз и ушей, Услада произнесла уверенно и твёрдо:— Рада. Тебя ведь так зовут, верно? Возможно, тебе покажутся странными мои слова, но выслушай. Я прошу у тебя прощения и предлагаю забыть всё дурное, что было между нами прежде. Что скажешь?Радка, возившаяся в это время с шнурками на корсаже блио, вздохнула виновато:— Хозяйка… А ведь я ж тебя поутру нарочно варенцом облила. Прости дуру.«Э, — подумала княжна, — а тут дело, оказывается, не так-то просто… Похоже, не все размолвки можно списать на дурной норов Красы.» А вслух сказала:— Я тебя прощаю. Но впредь не чуди.Радка шмыгнула носом и пробубнила смущённо:— Радость я…— Что?— Радостью меня отец с матерью нарекли.Услада улыбнулась и невольно прочла по памяти первые строки благодарственной песни из «Благочестивых Поучений»:— Радость в доме — удел избранных, лад в семье — дороже богатств…— Шутить изволишь, — снова насупилась Радка. — А я-то, дура, тебе поверила. Всё, запон напялишь сама.Грозно сверкнув очами, тормалка развернулась и вышла вон. А Услада, оставшись в горнице одна, крепко задумалась: что же она сказала не так?
Сквозь неплотно затворённое окно Услада услыхала, как хлопнула входная дверь, а потом на дворе раздался недовольный голос Радки:— Лад, зараза! Опять тютюн жжёшь? Зад-то ещё не намял себе без дела сидеть? Когда коз в лес погонишь?— Мой зад — не твоя забота, — отозвался голос мужика, с которым Услада нынче беседовала через окно. — В лес пойду, когда хозяйка скажет. А то ведь чуть свалю — ей вдруг на торг приспичит, или ещё что…— Тю на тя, лагодник**** бесстыжий! На торг с хозяйкой и дед Мирош стаскается, а для ещё чего — у неё свой муж есть!— Ну и дела! — подумала Услада.
Прикрыв поплотнее окошко, она осторожно выскользнула из горницы на пустую поварню, а оттуда — в просторные тёмные сени. Там остановилась, прислушиваясь. За дверью, ведшей в скотный двор, стояла тишина, а снаружи, под навесом у дровницы, продолжали браниться Лад с Радостью. Услада вздохнула и пошла к скотине.
Поветь по раннетравоставной поре была ещё пуста. Под ней в низком загоне пожёвывали берёзовые веники четыре козы. Дальше виднелось просторное конское стойло, сей миг пустое, а за ним дверца в куриный закуток. Услада погладила коз, полюбовалась ими малость, а потом захотела взглянуть и на кур.
Курятник встретил её прохладой и приятным полумраком. Леток был открыт, и куры, как видно, гуляли на заднем дворе. Только одна клушка сидела в углу в лукошке с соломой. Княжна решила поглядеть, нет ли в гнезде яйца: подошла, протянула руку. Но клушка не пустила её под себя, а тревожно затянула:"Ко-о-о!» и уставилась на незваную гостью круглым оранжевым глазом. «Кыш!» — нерешительно сказала княжна. Курица в ответ долбанула её клювом по руке. Услада отпрянула, но спастись не успела. В тот же миг в леток вбежал большой пёстрый петух с алым гребнем и иссиня-зелёными переливчатыми перьями в хвосте. Он отважно напал на пришелицу, защищая гнездо от разорения, принялся клевать княжну, с наскоку бить крыльями и острыми шпорами… Та кинулась было прочь, но петух не отставал. Услада вскрикнула и вжалась в угол, заслоняя лицо рукавом, но тут пришло неожиданное спасение. Кто-то мягко отпихнул её в сторону и прикрикнул чуть надтреснутым старческим тенорком: «А ну геть, окаянный!»
Петух исчез. Услада с опаской убрала рукав от лица и увидела своего избавителя. Им оказался тот самый старичок, что плёл лапти на поварне. Грозного петуха он ловко вытолкал в леток метлой, приговаривая: «Ишь, раздухарился! Ты кто такой есть, чтоб на старого Мироша клюв раззевать? Птах ты сущеглупый, и нечего больше…»
Закончив воспитывать петуха, Мирош аккуратно вытащил из-под квочки яйцо, протянул Усладе и сказал:— Держи, тёпленькое.— Спаси тя Маэль, — искренне поблагодарила та.Мирош удивлённо вскинул седые брови:— Да ты што, девонька? Никак, петуха испужалась? Ты его вдругорядь лаптем, чтоб знал своё место! Ну, пойдём, милая, в дом, пойдём, неча тут стоять.
Словоохотливый дед утащил Усладу обратно на поварню, напоил мятным взваром с баранками, а заодно понарассказал много всякого о жизни на Венселевом подворье. Сам Мирош, как уяснила княжна из его болтовни, прежде служил в Приоградном гарнизоне, но был по старости освобождён от строевой службы и переведен сперва в кашевары, а позже — в денщики при гарнизонном целителе Венселе. Вместе с ним он и прибыл на Задворки. Лад же с Радостью оказались из местных: их Краса в первые дни по приезде наняла для разных домашних работ. Но если Радка была тёткой в хозяйстве полезной, шустрой и рукастой, то муж её больше ошивался вокруг молодой хозяйки, чем занимался делами. Хозяина подворья Мирош предпочёл не обсуждать, сама же Услада постеснялась спросить, где мастер Венсель пропадает целыми днями: как-то странно жене не знать, где носит её мужа.
Пока Услада с дедом Мирошем беседовали за взваром, Радка выперла-таки за ворота коз вместе со своим нерадивым мужем, а сама вернулась в дом. Пошуршав малость в сенях, она вошла на поварню. Услада увидела на ней поверх волосника кичку и большой тёмный плат, сообразила, что работница собралась за ворота, и поспешила напроситься пойти вместе с ней. Радка весьма удивилась, однако возражать не стала, просто молча протянула Усладе коромысло и два весьма внушительных по размеру ведра. Точно так же она снарядилась и сама, только вёдра взяла ещё побольше: предстояло натаскать в дом воды для питья, хозяйственных нужд и поения скотины. Узнав об этом, Услада тут же увидела перед мысленным взором насупленную няньку, грозно выговаривающую ей: «Грязной работой княжей дочери мараться невместно. Тут без тебя есть кому.» «А вот хочу и буду, — упрямо подумала княжна. — Я, может, желаю знать, чем в моём княжестве простой люд живёт.» И, подхватив свои вёдра, она решительно двинулась следом за Радкой.
За воротами, Услада сразу принялась с любопытством оглядываться по сторонам. Ощутить себя простой девчонкой с коромыслом на плечах казалось ей так занятно, и вместе с тем немного боязно. Всё вокруг словно сделалось ярче и громче обычного, жизнь вокруг потекла полноводной рекой. На другой стороне проулка были видны знаменитые Задворки. Там за деревянным пряслом рядами тянулись крытые камышом навесы, а под ними точно гигантский улей гудел многолюдный торг. В проулке тоже было оживлённо: сновали тётки, до глаз завёрнутые в разноцветные платки, копошились в пыли куры, мальчишка гнал куда-то чёрную козу с колокольцем на шее… Повеселев и взбодрившись, Услада поправила коромысло на плече и поспешила вслед за Радкой окунуться в бурлящий вокруг незнакомый, но такой увлекательный мир.
Козий колодец находился позади торга, у самой опушки леса. Множество едва заметных стёжек сбегались к нему из чащи, а со стороны торга и прилепившегося к нему Задворного посада туда вела хорошо натоптанная тропа. У криницы толпились тётки с вёдрами: многим надо было напоить скотину, но вода прибывала медленно, приходилось терпеливо ждать своей очереди, стоя на припёке. Тётки разбавляли скуку болтовнёй, сплетнями и перебранками между собой.— Ишь, понаехали! — вещала в полный голос рослая тормалка из рода Лося*****. — Пока не было здесь толпы пришлых, воды всем хватало, и не надо было ничего ждать, приходи да черпай.— Ну да, — насмешливо откликнулась пухленькая черноокая девка, судя по цветам на понёве, родом с другого берега Ночь-реки, — тебя послушать, так раньше тут и вода была водее, и трава травее. От чего ж вы, мымры****** занорские, сами себе коней не растите да железо не варите, на торг прётесь?— Вестимо, от чего, — спокойно сказала полянка в пёстрых шароварах и фиолетовом кубельке. — Прежде сидели по норам, ракшасов трусили. А как полянские да приоградские мужики нелюдь приструнили, эти из кустов повылезли и давай тявкать: воды им для наших коней жаль.Лосиха грозно засопела, уперев руки в бока. Вокруг зашептались и захихикали, предвкушая забаву. Но тут кто-то заметил подошедших к хвосту очереди Радку с Усладой.— Ведьма! — громко, зло бросила одна из тёток.Тут же все голоса смолкли, все глаза обратились к Усладе, все взгляды упёрлись в неё с неприкрытой враждебностью. Наконец, кто-то промолвил:— Радка, ты пошто сюда оборотницу привела?И тут же все загалдели наперебой:— Пёсья выродка!— Порченная!— Гнать проклятущую!— Геть отседа, ракшасья кровь!— Пошла вон, не смей воды поганить!— Бей её, бабоньки! Бей!Бросив вёдра, все тётки, без разбору рода и племени, похватали из-под ног комья земли. Глазам своим не веря, Услада воскликнула:— Да вы что? Люди добрые, я как вы, за водой пришла!Вместо ответа первый ком шмякнулся у её ног. Услада обернулась к Радке, надеясь найти поддержку хоть у неё, но та смотрела спокойно и насмешливо, не спеша вмешиваться в назревающую драку. Вот тогда Усладе впервые в жизни сделалось по-настоящему страшно. И княжна совершила то, за что после долго корила себя: она, дочь мудрого правителя и смелого воина, подобрав подол, кинулась наутёк, провожаемая свистом, смехом и комьями грязи.
Её никто не преследовал, но всю дорогу до дома она бежала, не чуя под собою ног. Лёгкий плат давно слетел с головы, растрепались косы. С размаху врезавшись в ворота Венселева подворья, Услада изо всех сил застучала в калитку кулаками. Почти сразу дверь поддалась. За ней стоял дед Мирош. Увидев перед собой заплаканную, простоволосую хозяйку, он не стал спрашивать ни о чём, просто втащил её внутрь, запер дверь и, обняв дрожащую девушку за плечи, увёл её в дом.
Примечания:
* Волосы замужней женщины не полагалось видеть никому, кроме её мужа. Обычной женской причёской были две косы, уложенные короной вокруг головы. Дома носили полотняную шапочку-волосник, а для выхода на улицу сверху надевали кику и платок.** Коник - мужская лавка, представляющая собой большой рундук с плоской крышкой, располагалась она обычно справа от входной двери и украшалась с торца конской головой. В конике хранили инструмент, сидя на нём, обычно выполняли мелкие мужские работы: шорничали, вили верёвки, плели лапти и корзины...*** Паволокой тормалы называли дорогую ткань (часто очень тонкую, почти прозрачную), привезённую из Заизенья и доставленную в Приоградье по Долгому волоку.**** Лагодник - лентяй.***** Принадлежность к роду, положение и старшинство в нём, количество детей - всё это знающий человек мог понять по узорам на запоне и очелье кики, а так же цвету клеток понёвы.****** Мымра - домосед, любитель жить замкнуто. (Ребята, это правда, я ничего не выдумала!)
Во сне и наяву
Дед Мирош сперва помог Усладе умыться, отряхнуть от грязи платье и заново прибрать волосы, напоил горячим взваром из каких-то пахучих трав, и только потом, убедившись, что она перестала дрожать и лить слёзы, принялся выспрашивать, что стряслось. Услада рассказала, как могла, о случившемся у колодца. Выслушав её, старый страж только вздохнул одновременно и грустно, и с облегчением:— Эх… Ну да… Тётки, что с них взять. А ты, голубушка, тоже хороша. Сколько раз говорил тебе честью: не ходи одна за ворота? Лад хоть балбес, а всё ж при нём люди поостерегутся тебя задевать. Тут, вишь, не стольный град Городец, а Задворки, самый ракшасий край. Сторожится народ тех кто с силой играет. Венсель наш вдобавок повадился что ни день на Пустошь ездить. А вокруг-то уж шепчутся. Каждый раз, как его затемно дома нет, думаю: не было б беды. А тут ещё и ты вздумала одна за ворота идти.— Так я ведь не одна, а с Радкой.— Тоже мне, нашла оборону. Радке самой через раз нахлобучить норовят за то, что к магу в услужение пошла. Только того не помнят, как они с Ладом, погоревши о прошлый круг, тут с воды на мякину перебивались да горе мыкали, и никто, кроме вас с Венселем, им не помог. Так что ты того, больше без Лада на проулок не ходи. Радка, понятно дело, дуться будет, но тут уж ничего не попишешь: Лад из себя мужик видный, на него вечно девки с тётками таращатся.
Остаток дня Услада провела в собственной горнице, даже вечерять на поварню не пошла. А чтобы не томиться зря без дела, спросила у деда Мироша, где взять кудель, и засела за пряжу. Привычная работа легко спорилась, нить тянулась из-под пальцев ровно и тонко, а мысли свободно текли своим чередом. «Да, теперь ясно, что здесь так не занравилось Красе, — думала княжна печально. — Только выходит как-то не по-дружески: себя она выручила, а мне весьма подкузьмила… А может, и не было у неё в мыслях зла… А мне, неразумной, впредь наука. Куда полезла, кем себя возомнила? Взлась не за своё дело, да не сдюжила, лишь стыдобы хлебнула. Верно Стина говорит: у всякого своя сноровка. А не умеючи — и ложку мимо рта пронесёшь… Знать бы, что-то там поделывает моя Краса? Вдруг уже опять замуж угодила, за кравотынского княжича? Помоги тогда ему Пресветлый Маэль, бедолаге.» Отложив веретено, Услада заглянула в связное зеркальце, но оно не осветилось волшебным золотом, показало лишь то, что было б видно и в обычном серебрёном стекле.
Уже поздним вечером, совсем в потёмках, княжна услыхала тихий скрип отворяющихся ворот. Встревожившись, она бросила пряжу и подошла к окну. Дед Мирош с Ладом впускали на двор всадника на светло-сером коне. Издали неизвестный сперва показался Усладе похожим на принца из книг, что любила читать Краса: полянский полукафтан очень ладно сидел на его стройной фигуре, а густые тёмные локоны ниже плеч украсили бы любую девицу. Но, понаблюдав за незнакомцем чуть дольше, Услада поняла, что с ним что-то сильно не так. Слишком уж прямо и неподвижно держался он в седле, слишком безучастно замер на месте, когда Лад помог ему спуститься с конской спины. Не заговорил с встречавшими, не погладил коня, даже не переступил с ноги на ногу, пока Лад не потянул его за руки в дом. Словно человек этот был безвольной куклой или прямо на ходу спал зачарованным сном.
Услада соскочила с сундука, подбежала к двери, прижалась к ней ухом и услышала, как на поварне скрипнула входная дверь, зазвучали шаги.— Воды нагрела? — раздался голос Лада. — Поди сюда, помоги мне с хозяина сапоги стащить…Голос откликнувшейся ему Радки прямо-таки сочился едкой насмешкой:— Хозяйку позови. Пусть хоть разок понюхает, чем пахнут мужнины портянки.— Цыц ты, сорока! — одёрнул её дед Мирош. — Не стыдно чушь болтать?Однако Радку уже понесло. Нимало не стесняясь тем, что её могут слышать хозяева подворья, она выдала:— Мне-то чего стыдиться? Я как все добрые люди живу: работу свою исполняю честно, и чужих мужей притом не ваблю. Да только тут уж скажу прямо, Красу можно понять. Что у ней за муж такой, если ему ракшасья Пустошь милее собственного дома? Врать не стану, господин Венсель посаду много пользы делает: воду в колодцах чистит, народ лечит без платы… Да только от Маэля ли его сила? Пошто он кажинный день до ракшасов таскается? Мне б с таким было боязно в одну постель лечь!Дед Мирош, видать, понял, что урезонить разошедшуюся бабу не выйдет.— Слышь, Лад, веди-ка ужо свою дурищу домой. Я хозяина сам обихожу.В ответ Радка громко хмыкнула, резко хлопнула входная дверь, и Лад проговорил виновато:— Звиняй, дед…— Да что уж там. Кой в чём твоя Радка права. Князь, вишь, чаял лучше сделать, когда отправлял Венселя в отпуск на целый круг, да ещё и жениться велел. Думал, видать: отдохнёт человек, поживёт людскими радостями, глядишь, к земному прилепится… А вышло-то совсем наоборот.— А хозяин что, правда ни ракша не слышит и никогда ни с кем не разговаривает?— Нет, ну почему ж? Слышит. Но только когда сам хочет. А что до разговоров… С конём же договориться смог, да и людишки со своими болячками как-то до него достукиваются. Но за то, что твоя Радка наболтала, не боись. Сей миг он вроде как спит, хоть и не по-настоящему: тело тут, а душа где-то по своим делам бродит.— Мне бы так: сам на печи, а душа — в поле, с бороной.— Тю на тебя, дурень, нашёл, на что завидовать! Ты вот, скажем, для чего на Маэлеву ночь к реке идёшь? И на Дожинки, поди, красоваться вместе с женой на люди выходишь? Зачем?— Дык как ещё? Положено.— Кем?— Самим Творцом.— Вот то-то же. Так и сон. Он живым тварям не спроста даден, самим Творцом учинён. Во сне всяка душа Благие Земли посещает, чтоб найти себе там что ей надобно: кому утешение, кому наставления, кому и указания свыше. Те ж, кто сим даром пренебрегают, суть дурни самонадеянные. Я уже раз такое видал, когда служил денщиком при целителе Итане. Тот тоже по молодости чудил, всё мир на свой лад переделывать пытался. Из-за того сперва спать толком перестал, потом и человеческую пищу есть забросил, чтоб не мешала к силе тянуться… Ну так его вовремя вразумили Небесные Помощники.— Ишь ты… Это как же?Лад явно рассчитывал услыхать удивительную историю, но дед Мирош ответил просто:— Как-как… Как всех людей: через болезни и житейские невзгоды. А Венселево вразумление ещё, видать, впереди. Лишь бы не вышло оно слишком сурово. Да ты сам-то иди давай домой спать, иди. Чего здесь прилип?— Ну, добро. Покойной ночи, — со вздохом согласился Лад.— И тебе тож, — мягко ответил ему старик, а потом дверь затворилась снова, на сей раз уже бережно, без хлопка.
На поварне сделалось очень тихо, только слышно было, как дед Мирош шаркает по полу домашними чунями*. Чуть толкнув свою дверь, Услада выглянула в щёлочку. На полу у печи стояло здоровенное корыто, полное мыльной пены и горячей воды. Венсель сидел рядом на лавке, уже без сапог и полукафтана, и неподвижным взглядом равнодушно смотрел в пол перед собой, а дед Мирош хлопотал вокруг него, как, бывало, нянюшка Стина — вокруг самой княжны, собирая ту к купанию.— Эт ничего, — приговаривал он тихонько себе под нос, — эт всё мелочи. Мало ли, что разные малахольные тётки болтают… Вот мы с тобой сей миг вымоемся — и баиньки…«Странно, — подумала Услада. — Почему господин Венсель сидит вот так, словно неживой? Может, перебрал хмельного?» Подсматривать дальше ей показалось неудобным: дед Мирош уже стаскивал со своего подопечного исподнюю рубаху.
А между тем у Услады начали слипаться глаза. С трудом отыскав в сундуке чистую ночную рубаху, княжна переоделась в неё, переплела на ночь косу и поскорее забилась в постель. Кровать оказалась меньше, чем хотелось бы, и уж точно куда жёстче той, к которой она привыкла. К тому же в горнице было прохладно. Кутась в тонкое, колючее одеяло, Услада ворочалась с боку на бок и никак не могла уснуть: всё казалось, будто кто-то её кусает, и слышалась мышиная возня в темноте по углам. Наконец едва слышно скрипнула дверь в горницу. И только тогда Услада вдруг сообразила: а ведь кровать эта предназначена не ей одной! А ну как Венселю взбредёт пожелать от неё то, что причитается супругу? Не чаяла ведь, не гадала, а придётся провести ночь с почти незнакомым мужчиной… Заранее сгорая от стыда, Услада отползла на самый дальний край постели, прижалась к стенке, с головой завернулась в одеяло, сжалась в комок и зажмурилась, чутко вслушиваясь в приближающиеся к кровати шаги: короткие, шаркающие — деда Мироша, и тяжёлые, неловкие — Венселя.
Собравшись с духом, Услада приоткрыла один глаз и выглянула в маленькую щелочку из-под одеяла. Дед Мирош со свечным огарком в руке подвёл своего безмолвного и безучастного ко всему хозяина на кровати, помог ему улечься, задёрнул полог и ушёл. Настала ночь.
Сперва, затаившись в кромешной темноте, Услада чутко прислушивалась к дыханию Венселя. Тот спал беспокойно: вздыхал, ворочался, затем вдруг принялся храпеть… Вот это и сделалось последней каплей. Быстро растеряв терпение, Услада протянула руку, нащупала лежащего рядом и повернула со спины на бок. Храп прекратился. Однако девушка успела заметить, что ничем не укрытый, в тонкой исподней рубахе, её невольный сосед изрядно продрог. «Простудится ещё, чего доброго», — подумала она и накинула на него край одеяла. Правда, оно было не настолько велико, чтобы укрыть двоих, и очень скоро ей самой тоже сделалось холодно. «Ладно уж, — решила она, придвигаясь к спящему вплотную, — Нет тут ничего стыдного, просто будем вместе от холода спасаться.»
Вдвоём, действительно, сразу стало теплее. Венсель, чуть пригревшись, завозился, зачем-то протиснул одну руку Усладе под голову, а другой обнял её за талию. Хоть так лежать было гораздо удобнее, Услада замерла, словно мышь под веником, боясь даже представить себе, что может случиться дальше. «Ой, что же будет-то?» — думала она, боясь даже дышать в полную грудь и вместе с тем сгорая от любопытства: в романах, которые они с Красой тайком от няньки читали вечерами, утверждалось, что ночь в постели с мужчиной таит в себе какие-то невозможные удовольствия. Однако время шло, но совершенно ничего не происходило. Усладе даже сделалось немного обидно: она, молодая и красивая, лежит в обнимку с почти голым мужчиной, а тому вовсе нет до неё дела… А ещё — Усладе стало его жаль. Пожалуй, и впрямь расхочешь возвращаться домой, если никто, кроме старого Мироша, тебя там не любит и не ждёт. И даже одеяло нормальное дать не могут. Вздохнув тихонечко от этой мысли, Услада осторожно, чтобы не разбудить, погладила Венселя ладошкой по груди. А он вдруг шепнул ей: «Спи, птаха. Никто тебя здесь не обидит». Вместо того, чтобы испугаться, Услада почему-то поверила в его слова. Веки её как-то сразу отяжелели, а тело наоборот стало лёгким и невесомым…
Открыв глаза, она вздрогнула от неожиданности. Вокруг не было ни тёмной горенки с тесной кроватью, ни Венселева подворья, ни Задворок с их торгом и людным посадом. Услада лежала посреди полянки в густой траве, а вокруг дышал прохладной свежестью и галдел птичьими голосами предутренний лес. Венсель сидел рядом у костра и помешивал угли. Только костёр был какой-то странный: зелёное пламя почти не давало жара, а дым пах скошенной травой.— Ой, что это? — спросила княжна, осторожно ощупывая свои плечи: исподняя рубаха казалась ей не самым подходящим нарядом для прогулок в лесу, однако холодно почему-то не было. — Я сплю?— Нет, птаха, это я сплю. А ты у меня в гостях, — совершенно спокойно объяснил ей Венсель. — Тебе нравится?— Здесь хорошо. Только… Я бы хотела одеться.Венсель посмотрел на неё, будто впервые увидел, рассеянно моргнул длинными ресницами, потом вдруг улыбнулся и сказал:— Ах да, извини.Из своего волшебного костра он зачерпнул в ладонь немного зелёного пламени и мягким движением бросил его в сторону Услады. На девушку словно набежал порыв тёплого ветра. Ночная рубаха исчезла, уступив место синему блио Красы. Услада чуть нахмурилась, ощупывая плотно затянутые шнурки на корсаже. Венсель заметил.— Не то? — спросил он доброжелательно. — Тогда, может, так?Новое лёгкое движение руки — и блио сменил пышный наряд из элорийской парчи.Услада невольно ахнула, любуясь собой, и Венсель ответил ей одобрительным кивком.— Очень красиво, — сказала княжна смущённо, — но мне привычнее простая тормальская рубаха.— Легко, — ответил Венсель и ещё одним порывом волшебного ветра превратил бальное платье в скромную рубаху с цветочной вышивкой по вороту. — Тебе идёт. Однако нам предстоит поездка верхом, поэтому лучше будет вот так…И уже через миг вместо рубахи на Усладе оказался укороченный полянский кубелёк с шароварами. А Венсель, больше уже не интересуясь её нарядом, обернулся к кустам и позвал:— Ико, Аэлина!Ветви зашевелились, застучали копыта. На поляну вышли две невысокие очень хорошенькие лошадки, золотисто-рыжая и вороная. На лесных скакунах не было ни сёдел, ни уздечек, но Венсель совершенно спокойно запрыгнул на спину одного из них, а второй конёк подошёл к Усладе и слегка подтолкнул её носом.— Я не умею ездить без седла, — сказала Услада жалобно.— Это не страшно, ты научишься, — уверенно заявил Венсель. — Просто делай то, что тебе велит Ико. Он очень умный и добрый конь.Между тем рыжий конёк, предназначенный Усладе, улёгся на землю и приглашающе посмотрел на девушку. «Почему бы и не попробовать? — подумала она. — Это же во сне. Даже если упаду — просто проснусь.»Как только она села на спину Ико, тот поднялся на ноги и мягким шагом подошёл к своему собрату.— А в твоём сне люди есть? — спросила Услада, совсем осмелев.— Конечно. И мы обязательно их посетим. Но сначала надо побывать совсем других местах…
Утром, распахнув дверь в поварню, Лад засунул внутрь свою кучерявую голову и громко спросил:— Эй, дед! А чего это у нас Талисманчик нынче в стойле?— Тише ты, лужёная глотка, — шёпотом прикрикнул на него дед Мирош, с улыбкой кивая на закрытую дверь в хозяйскую горницу. — Не буди.
Примечания:
* Чуни - лапти, вязаные из пеньковой верёвки.
Утро вечера мудренее?
Идрис осторожно понюхал мокрый рукав — и вздохнул с облегчением. То, что княжна сгоряча выплеснула ему на голову, оказалось самой обычной водой. Но теперь уж точно оставалось только идти спать: трубка погасла, табак отсырел, да ещё и промокшая рубаха прилипла к спине, заставляя ёжиться от ночной прохлады. Недовольно цокнув языком, Идрис завернул трубку в платок (тоже мокрый) и двинулся было к казарме. Вдруг тёмная фигура отделилась от противоположного, малого теремного крыльца, и весёлый молодой голос окликнул его:— Эй, горец! Ты чего это у нашей княжны под окошком ошиваешься?
«Ну прямо по пословице: не было у дурня забот, вышел покурить, — невольно напрягшись, подумал Идрис. — Кто их знает, этих тормалов… Старый Якун говорил, они только с виду мирные, а чуть сунься к их бабам — сразу в ножи. Но если просто хай поднимут и поволокут к своему князю, выйдет ещё хуже. Отец мне такого позора век не простит.»
Между тем неизвестный тормал довольно ходко пересёк внутренний дворик, приблизился и оказался одним из стражей, стоявших у крепостных ворот в день прибытия в Ольховец кравотынских гостей. Узнав Идриса, он сверкнул белозубой улыбкой и воскликнул вполне доброжелательно:— А, так это ж жених! — а потом, заметив мокрый кафтан, добавил хитро: — Эк тебя княжна уважила… Приглянулся, не иначе.
От парня неприятно тянуло ржаной самобулькой, однако Идрис старательно подавил приступ брезгливости. Он рассудил, что хмельной охотнее, чем трезвый, расскажет всё, что ему следует знать о местных обычаях. И возможно, даже поможет найти дорожку к сердцу княжны. Следовало признать: девушка внешне оказалась довольно мила, а её строптивый нрав скорее позабавил Идриса, чем возмутил. Поэтому он выдавил из себя бледную улыбку и сказал:— Не знал я, что приоградские девы выражают свою приязнь потоками воды.— Э, — махнул рукой приоградец, — это всё ещё так, пустяки. Княжна у нас нраву тихого, голубиного. Вот то ли дело моя Забавка… Слышь, жених, а тебя как вообще звать?— Идрис Адалетаэн.— Идрис, значит? Ну, а меня мамаша Радимом зовёт. Слышь, горец Идрис, а пошли-ка я тебя угощу? За ради знакомства.
Помня из рассказов старших, что для тормала отказ от угощения — худшая из обид, Идрис покладисто кивнул, но добавил:— Мне сперва следует переодеться. Благосклонность княжны была несколько… хм… неожиданной.
Радим ничуть не огорчился. Обняв нового знакомого за плечи, он повлёк того к казарме, приговаривая на ходу:— Ну, это-то нам по пути. Сперва хлопнем по маленькой ради сугреву, потом причепуришься, и пойдём, споём твоей ладе для вящей радости. Глядишь, она тебя не только миской воды, но и ещё чем добрым одарит.— Вот как? А в моём краю обычно поступают наоборот: девам подносят дары.— Э, братец, да вы там, у себя в горах… Как, по-твоему, девка показывает парню, что он ей мил? Не ведаешь? Вот то-то. А я тебя научу. Ежели просто морду от тебя воротит или там треснет веретеном по хребту — это всё так, ерунда. А вот когда прям при всех крикнет: «Дурак ты, Радька!» да влепит пощёчину — это значит уж точно любит.
И Радим расплылся в счастливой улыбке. А Идрис подумал: «Прав отец, то, что пьют эти люди, нельзя даже пробовать, если не хочешь лишиться разума.»
В казарме свободный от службы народ веселился, празднуя помолвку княжны. А какой же праздник без самобульки? Конечно, Идрису тоже налили. По вкусу пойло оказалось прегадким, но на душе от него сразу заметно полегчало, а тело разогрелось так, что мокрая одёжа совершенно перестала беспокоить. Пять чарок были выпиты одна за другой, потом Радим притащил откуда-то инструмент со смешным названием «гусль» и заявил, что Идрис просто обязан исполнить для своей невесты величальную. А он, Радим, обещает всячески тому помочь.
Спустя ещё пять чарок Идрис с Радимом и его гуслью стояли под окном девичьего терема со стороны зверинца (Радим сказал, так подальше от окон зловредной няньки). Старому Ельменю они разъяснили, как могли, что собираются спеть для княжны, потому как это особый горский обычай. Смотритель хоть и хмыкнул неодобрительно, гнать парней в шею не стал. Предупредил только, что в случае чего выгораживать их не будет.
А ещё пару мгновений спустя Красу разбудила песня. Кто-то нетвёрдой рукой наигрывал на гуслях прихотливый чужеземный мотив и пел голосом, не лишённым приятности:
— Очи девичьи похитили, играя,Сердце бедное. Я от любви сгораюИ мечтаю видеть хоть на мигТвой прекрасный, ненаглядный лик…
— Да что же это такое, — пробормотала Краса, засовывая голову под подушку.Однако певец не унимался, продолжал выводить жалобно и нежно:
— Звёзды, падая, качают ветви сада.Здесь живёт моя душа, моя услада.Я под окнами стою один в ночи…— Выглянь, милая, не то не замолчим! — закончил куплет другой голос, стоило первому в нерешительности подзатянуть паузу.
— Убью придурков, — проворчала Краса, натягивая на себя сверху второе одеяло.Но тут к ночным музыкантам подоспело подкрепление: в зверинце завыл ухокрыл. То ли он рассердился на поднятый людьми шум, то ли наоборот решил поддержать песню…
Вскочив с постели, Краса ругнулась совсем не по-благородному, распахнула настежь окно и с криком: «Пшли вон!» запустила в темноту первым попавшимся под руки предметом. Это был её собственный сапог. Поймав его в полувершке от своего носа, Идрис весьма удивился.
Но тут на девичьем крыльце распахнулась дверь и во дворик вылетела Стина с метлой наперевес. Удирать от неё пришлось со всех ног. К счастью, Радим знал закоулки княжьего двора, как свои пять пальцев, к тому же дородность няньки мешала ей двигаться с должной прытью. Так что истинным возмутителям спокойствия удалось-таки скрыться, а нагоняй от разъярённой Стины обрушился на головы старого Ельменя, стража, дежурившего в эту ночь при зверинце, и бедняги-ухокрыла, которые по понятным причинам сбежать не могли.
Уже в казарме, рассмотрев со всей тщательностью добычу Идриса, Радим удовлетворённо кивнул и вынес вердикт:— Оценила. А что, айда завтра к моей Забавке под окно петь?
Утро принесло совсем другие планы. Вполне протрезвев и уяснив себе, что творил в ночи, Радим не знал, куда глаза девать от стыда перед иноземным гостем, и напросился на службу в город. Сам же гость с рассветом был весьма немилосердно выдернут из постели сородичами и представлен грозным очам своего отца.
Едва за воинами, сопровождавшими Идриса, закрылась дверь, Адалет сделал то, на что у него давно уже чесалась рука: залепил своему отпрыску увесистую пощёчину. После, хорошенько встряхнув за шиворот, он подтащил Идриса к себе и зло прошипел:— Паршивец. Мало того, что ты пьёшь с чужаками всякую дикарскую дрянь, ты ещё и позоришь свой народ недостойным воина поведением.
Зная нрав отца, Идрис даже не пытался возражать, так что очень скоро амир, остыв слегка, оттолкнул его от себя и энергично зашагал по горнице взад и вперёд, выговаривая при этом резко и тихо:— Отныне будешь находиться при мне неотлучно. Но пока — ступай к себе, готовься: тебе предстоит утренняя трапеза с невестой. И потрудись, чтобы всё прошло, как надо. Ты понял? Пошёл!
Идрис почтительно поклонился и с весьма задумчивым видом поплёлся назад, в казарму.
В это же самое время в девичьем тереме нянька ласково, но непреклонно выковыривала из постели полусонную Красу.— О Маэль, ну почему так рано? — жалобно стонала та, пытаясь отпихнуть от себя мису с холодной водой для умывания. — Какой смысл иметь пуховую перину, если тебе всё едино не дают на ней выспаться всласть?Однако Стина знала своё дело. Ловко ухватив воспитанницу за корень косы, она макнула её в воду лицом и сказала назидательно:— Кто рано встаёт — все грибки соберёт. А сонливый да ленивый разживутся лишь крапивой.— Холодно же! — возмутилась Краса.— Зато для личика полезно, — отрезала Стина. — Давай-ка, ясочка моя, одеваться. Да поешь чуток: тебе батюшка велел к утренней трапезе явиться.— Что? Опять любование? — так и подскочила Краса.— Нет, голубка, нынче тебя княжич Идрис угостить по-своему пожелал.— Вот и поем.— Ты мне это брось, — тут же нахмурилась нянька. — В зале тебе надо будет с княжичем беседовать умно и любезно, а не лопать, аки порося.И на столешницу перед носом лже-княжны опустилась полная миска каши.
Управившись с едой, Краса довольно безропотно позволила упаковать себя в парадную одёжу и дарёную женихом чадру. Нынче у неё были планы поважнее, чем браниться со Стиной по пустякам: Краса спешила увидеться с Идрисом, чтобы высказать ему всё, что думает о ночных песнопениях. По пути в большую приёмную залу она сочинила целую речь, пристойную её положению, но в то же время грозную и остроумную, и была твёрдо намерена её произнести.
Едва сопровождавшие княжну няньки расступились, Краса обнаружила, что ждёт её отнюдь не только жених. Зал снова был полон гостей, и посреди него красовался такой знакомый помост с занавесками. Правда, в этот раз почётную «клетку» украсил низенький столик с парой подушек для сидения. Княжич Идрис вышел навстречу и с поклоном произнёс:— Окажи мне честь, прекраснейшая, позволь угостить тебя по обычаю моей родины.Несколько удивлённая и всё ещё настороженная, Краса протянула ему руку и взошла на помост. Усадив княжну на одну из подушек, Идрис зажёг фонарь, а няньки задёрнули занавески.— Чадру можно снять, — шепнул Идрис с улыбкой. — Полог опускают специально для того, чтобы девушка не стеснялась открыть лицо.Краса охотно освободилась от шёлковой накидки и положила её позади себя. Обернувшись обратно к столику, она увидела, что Идрис протягивает ей чашу с водой, в которой плавают лепестки роз. «Мило, — подумала Краса, опуская в чашу руки. — Надеюсь, взамен мне не придётся снимать с него сапоги?» Дождавшись, чтобы княжна стряхнула с пальцев воду, Идрис бережно вытер своей гостье руки рушничком, а затем отдал и его, и чашу за занавес.
На столике уже красовались два прибора: глиняные чашечки и странные деревянные дощечки. На каждую дощечку Идрис положил по тонкому листу хлебного теста, а сверху — ломтики белого сыра, щедро присыпанные зеленью. Листы он свернул в аккуратные свитки, а чашечки наполнил из узкогорлого кувшина каким-то сладко и пряно пахнущим отваром. Наблюдая за его неторопливыми движениями, Краса отметила, как красива на первый взгляд простая посуда, и с каким достоинством и заботой юноша исполняет обязанности хозяина застолья. Приняв из рук Идриса чашечку, она чуть заметно улыбнулась, но тут же в мыслях одёрнула себя: «Горская учтивость… Да много ли в ней правды?»— В сердце моей госпожи нет радости? — вежливо спросил Идрис.— Госпожа жестоко не выспалась, — прошептала Краса по-тивердински, — и мы оба знаем, чья в этом вина.Идрис покосился на неё с любопытством.— Ты говоришь по-тивердински? — спросил он уже безо всяких церемоний, но тихо, так, чтобы не было слышно за занавесками.— Было бы чему удивляться. Половина книг по практическому силодвижению написана на нём.
Интерес в глазах Идриса живо сменился настороженностью. Краса поняла, что сболтнула лишнее, и поспешила исправиться:— Подруга, вместе с которой я росла, имеет дар силы. Наставник обучал нас тивердинскому, чтобы она могла читать нужные ей книги, а я — беседовать с иноземными гостями без толмача.— А полянский? Ты его тоже понимаешь? — спросил Идрис на языке Дикого поля.— Конечно. А ещё я свободно говорю на языке высокогорья, — ответила Краса на родном наречии Идриса. — А так же кое-что знаю о ваших обычаях. Например, то, что пить хмельное — корам.— Не мог же я отказаться от угощения, — смущённо буркнул Идрис. — Обидеть того, кто оказал тебе гостеприимство — ещё больший корам.Только теперь Краса заметила красный след у парня на скуле.— Это откуда? — спросила она, нахмурившись.— Вчера ударился, — вздохнул Идрис грустно. — Пустяки.— Ну да, — сказала Краса, не поверив ни единому слову. — И кстати: ты почему так сильно хромаешь?Идрис вдруг смутился ещё сильнее. Но всё же ответил:— С лошади неудачно упал. Давно, четыре круга назад.Краса уставилась на него с возмущением.— У вас что, ни магов, ни нормальных лекарей не водится?— Из-за подобного пустяка не нужно обращаться к лекарю.— Но ведь нога болит, ты хромаешь!— Говори тише, моя госпожа. Те, кто за занавеской, могут подумать, будто я посмел тебя обидеть.Краса быстрым взглядом скользнула по тканым стенам вокруг себя и убавила тон.— Это не правильно. Хочешь, я прикажу мастеру Гардемиру осмотреть тебя?Теперь уже Идрис уставился на Красу с возмущением, почти с испугом.— Ни в коем случае. Воину не пристало жаловаться.«Этот гордый дурень скорее без ноги останется, чем обратится к лекарю, — подумала Краса. — Посмотрю-ка я сама, что с ним не так.» Девушка сосредоточилась, потянулась в мыслях к Идрису, и сразу же поняла, что в теле подруги потоки силы не подвластны ей. Пришлось просто спросить:— Что случилось с твоей ногой? Сломал, да?Идрис неохотно кивнул.— И как лечили?— Мы тогда были в походе. Перетянули плотно, обложили кусками коры — и всё. Но ведь на лошади — не пешком.— Понятно, — сказала Краса хмуро. — Знаешь что, воин? Приходи-ка нынче ночью опять ко мне под окно. Я тебе скину то, что надо прикладывать к больному месту. Смотри, откажешься — обижусь. Придёшь?Идрис неуверенно кивнул. Краса улыбнулась ему спокойно и открыто, взяла с дощечки свёрточек из горского хлеба с сыром и надкусила угощение.
Всё это время сидящие за главным столом приёмного зала внимательно наблюдали за тенями на занавесках. Увидев, как молодые люди, придвинувшись друг к другу, дружно принялись за еду, князь Радогост с удовольствием отметил:— Похоже, наши дети сумели поладить меж собой.Амир без тени улыбки кивнул ему в ответ.
Разбитое зеркало
Вернув княжну в терем, Стина помогла своей воспитаннице переодеться в обыденное и оставила её за рукоделием одну.
Едва затихли на лестнице нянькины шаги, пяльцы с вышивкой были мигом отброшены в сторону, а сама вышивальщица проворно подбежала к двери и закрыла её на засов. После, вернувшись на прежнее место, она опустилась на четвереньки и выдвинула из-под лавки короб с нитками и лоскутами. Но вовсе не рукодельная мелочь понадобилось нынче Красе. Наклонившись пониже, она запустила руку ещё глубже под лавку, нащупала дверцу тайничка, отворила её и вздохнула с облегчением: секретная шкатулка стояла на прежнем месте.
Тайник этот был устроен подругами очень давно. Сперва в нём прятались от нянькиных глаз лакомства, похищенные с поварни, потом — дарёные поклонниками Красы леденцы и дешёвые перстеньки. Позже их место заняли книжки, якобы вредные для девичьей скромности, и тайком умыкнутые из Гардемирова ларя пузырьки с зельями. Их содержимое использовалось девушками для гаданий, а так же изготовления помад, белил и румян. Хранился там так же и приготовленный самой Красой бальзам, которым не раз втихаря лечились ушибы и ссадины, полученные во время детских проказ.
Откупорив коробочку, Краса понюхала её содержимое и горько вздохнула. Снадобье не утратило силы. В бальзам этот было вложено столько старания и целительных чар, что хватило бы вылечить даже нечто более сложное, чем битые коленки или некстати разболевшийся зуб. В пору его изготовления Краса ещё только почуяла в себе пробуждение дара силы и училась тайнам магии со всем наивным рвением новичка. И верила: придёт миг, когда мастер Мерридин станет гордиться тем, что был её первым наставником, а князь Радогост предложит поступить к нему на службу. В самых же смелых своих мечтах она воображала, как однажды сменит на посту старшего мага княжьей охраны собственного отца… Глупые мечты рассыпались прахом из-за одного-единственного не ко времени подслушанного разговора.
В тот вечер Красе случилось слегка задержаться на поварне в обществе одного из своих ухажёров. Ближе к полночи, пробираясь по тёмной галерее к своей светёлке, она заметила, что в читальне горит свет. Тут бы ей прошмыгнуть тихой мышкой мимо да порадоваться, что никто её не заметил, но дурное любопытство заставило подкрасться к двери и осторожно заглянуть внутрь.
В читальне ярко горели свечи. Княжий маг Гардемир и наставник Мерридин, склонившись над каким-то свитком, негромко переговаривались между собой. Прислушавшись к их словам, Краса вдруг поняла, что речь идёт о ней. Отец спросил о чём-то, а наставник ответил, мягко пожав плечами:— Сожалею, друг мой. Уровень способностей у девочки весьма посредственный: внешний силовой поток нестабилен, а внутренний почти полностью расходуется на телесные трансформации. Такое положение дел вполне обычно для оборотня. Однако Краса старательна и прилежна, при должном упорстве она смогла бы освоить искусство трансформации тела на более высоком уровне.— Внешний поток всё же есть, — не то спросил, не то заверил Гардемир.— Да, и притом открывается он в весьма выгодной области тонкого тела, на уровне колодца Прямого знания, так что будь она юношей…— Краса — девушка, и потому всё это не имеет значения, — отозвался Гардемир чуть раздражённо. — Женщины почти никогда не достигают высокого уровня владения потоком, так что нет смысла зря тратить время на её обучение. От тебя, уважаемый, мне нужно только письменное подтверждение того, что моя дочь имеет активный дар силы. Этого будет вполне достаточно для заключения союза с одним из семейств, заинтересованных в развитии магических способностей у потомков.— О, подобное заключение я могу дать без колебаний хоть сей миг, — сказал Мерридин. Взяв перо, он поставил на свитке замысловатую подпись и заверил её оттиском одного из своих перстней. — В конце концов, по материнской линии передаётся обычно лишь само наличие дара, а не сила его проявления, так что, я уверен, найдётся достаточно желающих…
Слушать дальше Краса не стала. Слишком сложно ей сделалось стоять неподвижно, сохраняя дыхание ровным и держа при себе рвущийся наружу гнев. Увы, те, кому она верила всей душой и кем искренне восхищалась, видели в ней лишь годный к размножению скот. «Ах вот как, уважаемый папочка? — думала она по пути к своей спальне, кусая от обиды губы. — Значит, я для тебя не достаточно хороша только потому, что не родилась парнем? И ты с самого начала растил меня, надеясь выгодно продать. А обучение у мастера Мерридина, получается, понадобилось лишь для того, чтобы можно было заломить цену повыше. Никто вовсе и не собирался всерьёз ничему меня учить. Ну что же… В таком случае боюсь, что тебя ждёт неприятный сюрприз.»
С того дня Краса предпочла всему учиться сама, тайком штудируя книги отца и упражняясь в управлении потоками силы во время, отведённое для обучения рукоделию. От уроков же мастера Мерридина она старательно отлынивала, делая вид, что глупа, бездарна, непонятлива, а то и вовсе больна. И тут мало было простого притворства: чтобы обмануть старого мага, приходилось действительно становиться тем, кого бралась изображать, изменяя течение потоков силы в собственном теле. О, эти «уроки» развили её врождённый дар лучше любых книг! К пятнадцати кругам Краса без усилий могла, не меняя сверх меры собственного облика, заставить окружающих увидеть её именно такой, какой ей хотелось им показаться: красивой или отталкивающей, умной или непроходимо тупой, зелёной девочкой или женщиной в расцвете зрелости, больной и усталой или, наоборот, полной сил и лучащейся здоровьем… Это было удобно и позволяло ловко управлять людьми. Почти всеми. Исключение представлял собой её собственный отец. Единственное, чего Краса сумела достигнуть — научилась отгораживаться от его взгляда в силе непроницаемой стеной.
Пока Гардемир строил хитрые планы о том, как поудачнее и повыгоднее выдать замуж единственную дочь, Краса успела сама распорядиться собственной судьбой. Она коротко сошлась с служившим при конюшне юным оборотнем Яруном Воронёнком и условилась тайно обручиться с ним после ближайших Дожинок*. Жить молодая пара рассчитывала в лесу, попросив приюта у Яруновой родни. Как же это было глупо и наивно… Побывав на хуторе Старого Ворона, Краса убедилась в том, что лесные оборотни во многом ещё более костны и твердолобы, чем люди, а жизнь в Торме даже для обладателя дара силы тяжела и полна забот. И уж если ты тётка, то будь хоть семи пядей во лбу — проведёшь весь век бесправной рабой при хозяйстве мужа.
К добру или к худу, лесное приключение закончилось для Красы возвратом в Ольховец и замужеством по приказу. Нельзя сказать, что выбор князя оказался сильно плох: назначенный им муж, целитель Венсель, был не беден, уважаем людьми и весьма сведущ в управлении потоками силы. К тому же характером он обладал спокойным и мягким. Вот только Красе рядом с ним было непроходимо скучно. Да и не так уж много времени Венсель уделял своей жене. Его страстью был мир силы, а того, что происходит в мире людей, он предпочитал просто не замечать. Затеяв поменяться местами с Усладой, Краса думала всего лишь развлечься, развеять тоску. Но теперь она вынуждена была признать, что завидует подруге: её спокойному, беззаботному житью, богатству, безмолвному почтению челяди… Усладе ни к чему лезть из кожи вон, ломать и скрывать свою суть, добиваясь любви и уважения от других: она и так княжна, она — выше всех. И жених её пусть сопляк, да и внешне не слишком хорош, но ведь сын правителя горной страны! А главное — он смотрел нынче на Красу глазами, полными живого интереса. И за завтраком, и позже, когда под конвоем нянек они вместе гуляли в саду. Именно ей, пусть даже скрытой в неловком и скромном внешне теле княжны, Идрис дарил своё внимание, слушал её слова. Был терпелив и совсем не заносчив. Забавлял рассказами о своей стране и осторожно выспрашивал о порядках в её родном Приоградье. Пожалуй, с таким можно было бы и поладить. Но — он принадлежит Усладке, которая едва услышав о сватовстве, даже взглянуть на него не захотела, сразу затряслась, как овечий хвост. «Вот где справедливость? — сказала Краса сама себе, задвигая на место потайную шкатулку. — Почему одним всё, а другим ничего?»
Между тем до вечера оставалось ещё достаточно времени. Красе подумалось, что хоть горская лепёшка с козьим сыром и была хороша, но для полноценного завтрака вышла маловата. Перед теми, кто сидел за столами в зале, явно ставили угощение побогаче. А значит, в самый раз ей наведаться на поварню: уж там-то не пожалеют свежей булочки для своей княжны, а заодно расскажут ей и все свежие сплетни. Решив так, Краса отбросила грустные мысли, поправила на себе узорчатый запон, распахнула настежь дверь и бодро побежала по лестнице вниз.
В галерее перед входом в её терем прохаживался один из молодых стражей. Краса узнала его и тихонько окликнула:— Эй, Изок! Поди-ка сюда.Парень обернулся и с удивлением поглядел на княжну: обычно та, проходя мимо, едва удостаивала его кивком. Опомнившись, он поприветствовал госпожу почтительным поклоном. А она, хитро улыбнувшись, сказала:— Что, правду ли девушки говорят, будто моего жениха разместили не в гостевых покоях, а при казарме?— Да, госпожа Услада, так и есть. У кравотынцев такое в обычае: младших, даже если они знатного рода, держать среди простых воинов.— По-твоему это разумно? — лукаво спросила княжна.Изок слегка растерялся, не зная, как ей лучше ответить, но девушка тут же задала ему другой вопрос:— Расскажи-ка мне про амираэна** Идриса. Что он по-твоему за человек? Да не бойся, говори, как сам думаешь. Каковы они вообще, эти кравотынцы?Помявшись немного, Изок сперва промолвил неуверенно:— Княжич Идрис? Парень как парень. Тихий, вежливый. Горские говорят о нём, что благоразумен и почтителен к старшим, — а потом добавил, решившись: — Да что уж там, говорят тишком, будто даже через чур он терпелив: амир Адалет его иной раз и поколачивает, и хворым по полям за собой тягает… Но тут любой поперёк слова не сказал бы: отец ведь. А так-то горцы эти ребята ничего, не дикари какие. Ну там, разве, молятся все вместе Небесному воину по три раза на день… Зато уж и повеселиться они мастаки. Как песни свои запоют — заслушаешься. Вот только хмельное пить вовсе не умеют и по бабам не ходят. Им ихняя вера не велит. Говорят, корам, мол, и всё тут.— Хм… — задумчиво протянула княжна. — Ну ладно. Булочку хочешь?Изок испуганно замотал головой.— Как хочешь. Ладно, бывай. Если вдруг нянька что будет спрашивать, я в саду.
К вечеру Стина просто сбилась с ног. Давненько воспитаница не задавала ей столько хлопот. Словно подменили её или муха какая куснула! Вместо того, чтобы сидеть себе в тереме с рукодельем, самовольно вздумала бродить по хоромам, заявилась на поварню, перепробовала все наготовленные к вечеру сласти и умяла целую горку оладий со сметаной. А потом нет чтоб чинно вернуться в терем, возжелала вдруг кататься верхом! И ведь князь батюшка даже не подумал запретить, напротив, выделил смирного коня и пару стражей в сопровождение! Вернувшись же, вместо того, чтоб устроиться на отдых или почитать что благочестивое, Услада побежала в сад и затеяла там играть на калюке***! И откуда только взяла эту дрянь? Не иначе, старый пенёк Ельмень удружил! Ухокрыл от того шума проснулся, давай орать дурниной, а княжна знай смеётся: «Ты мне ночью песни пел, а я тебе днём музыку играть буду!» А за обедом? Каша ей, видите ли, не сладка! Пошла Стина в кладовую за медком, вернулась, а княжны в трапезной уж и след простыл. Насилу нянька её в читальне отыскала.
Когда на закате после всех этих проказ баловница безропотно согласилась идти к себе, Стина вмиг заподозрила неладное. Приготовив, как положено, княжну ко сну, она не пошла к себе, а устроилась тихонько у оконца в галерее, откуда хорошо был виден сад. Ждать пришлось не слишком-то долго. Едва сгустились потёмки, меж кустами в кадках проскользнул какой-то парень. Почти в то же время в покоях княжны тихонько скрипнула дверь, и лёгкие шажочки прозвучали сперва на лестнице, а потом в галерее, ведущей к девичьему крыльцу. Девушка в тёмной накидке выбежала к ожидающему её у кустов и тут же кинулась к нему на шею. «Ну, так и есть! Вот я ужо вам покажу, как тайком миловаться», — подумала Стина. Быстро спустившись на нижний поверх, она вышла наружу через малую дверцу, ведущую к вольерам зверей, прикрыла свечу и тихо двинулась через сад. Беззвучно, словно охотник, подбирающийся к осторожной дичи, подкралась нянька к легкомысленной парочке, резко сдёрнула со свечи колпак… Взору её предстали перепуганные лица младшего стража Радима и сенной девки Забавки.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ