В погоне за ихтиозаврами

Иллюстрации М. Туровского, А. Туровского, А. Гети.

Двое и третий, или Первая встреча

История, которую я собираюсь рассказать, началась почти двадцать лет назад.

Закончив работу на Чукотке, мы вдвоем с товарищем возвращались в Петропавловск-Камчатский — на основную базу нашей физико-географической экспедиции. Устроились на небольшом буксирном катере, который перегоняли на Камчатку.

Выйдя из гавани Эммы в бухту Провидения, где расположены поселок и порт Провидения, мы зашли на Пловер за разрешением выйти в море. Стоял август, но на Чукотке лето такое, что редко когда можно ходить без телогрейки или теплого пальто. С Берингова моря дул холодный ветер, моросил мелкий неприятный дождь, но мы не покидали палубы. Над бухтой парили большие полярные чайки, на невысоких волнах покачивались кайры, такие жирные, что не могли даже взлететь, а убегали от катеров по воде, быстро-быстро взмахивая маленькими крылышками. Но мы смотрели не на чаек и кайр, а на стадо зубатых китов — кашалотов, которые как раз вошли в бухту. Они плавали метров за пятьдесят от катера, — мне еще никогда не приходилось видеть их так близко, — и мы хорошо разглядели этих могучих черных зверей с тупыми, словно обрубленными мордами.

Потом мы вышли в море. С погодой нам не повезло. Не то чтобы очень штормило, но вокруг было мрачно, часто моросил дождь, а мертвая волна, немилосердно раскачивая буксир, просто изнуряла.

Неожиданно приветливо встретил нас Тихий океан. Солнце разогнало тучи, как только мы прошли южную границу Берингова моря — невидимую условную линию от Командорских островов до Камчатки.

И сразу мы увидели новых обитателей моря, и, пожалуй, самых грозных — огромных дельфинов-касаток. Их острые спинные плавники, словно перископы подводных лодок, появлялись из воды то впереди, то позади буксира. Когда касатки плыли близко к поверхности, перед их черными, загнутыми к хвосту плавниками вскипали белые бурунчики. Касатки совсем не боялись нашего буксира. Иногда они подплывали вплотную к борту, будто дразня нас и предлагая полюбоваться ими. Конечно, как-то странно говорить это, когда речь идет о животных, которые получили у моряков всего мира славу страшных убийц, но мы все-таки любовались ими.

— У Командорских островов всегда много касаток, — сказал капитан нашего буксира. — На островах есть лежбища тюленей и котиков — драгоценных, почти истребленных пушных зверей, и касатки нападают на них, когда те спускаются с берега в воду.

Но касатки нападают не только на котиков и сравнительно смирных тюленей, но и на моржей, вооруженных крепкими клыками, и даже на крупных, но совсем беззащитных китов. Стаей бросаются касатки на этих морских великанов, вгрызаются в них, отдирают от тела куски мяса, а кит, который ест только мелких рачков, ничего не может сделать — даже спастись бегством, потому что касатки прекрасно плавают и способны развивать огромную скорость.

Не каждая акула бросается на человека, когда он купается в море. Зато наука знает случаи, когда касатки нападали на большие стальные вельботы.

Известный исследователь Антарктиды Роберт Скотт в своем дневнике описал один чрезвычайно интересный случай. Его экспедиционное судно остановилось среди льдов. На одну из льдин спустили собак, а фотограф отправился делать снимки. Тем временем вблизи появились касатки и… перешли в наступление. Они ныряли под льдину, поднимая ее немного спинами с одного края, чтобы сбросить собак и человека в воду!.. К счастью, и фотограф, и собаки остались целы и невредимы.

Что же до нашего буксира, то для него касатки были не страшны, и мы могли рассматривать их сколько угодно. Спины у них темные, почти черные, а нижняя часть тела светлая, чуть ли не белая. Зоологи считают, что эти два цвета имеют маскировочная значение.

Когда касатки подплывали совсем близко к буксиру, мы видели в прозрачной воде их хвосты, поставленные горизонтально, а не вертикально, как у рыб, и тупые, округлые морды с маленькими глазками.

Потом касатки исчезли, исчезли внезапно, и мы даже не заметили, в каком направлении.

Океан снова опустел. Свободные от вахты моряки пошли в кубрик. Я, постояв немного на палубе, тоже сошел вниз.

Непрерывная качка очень утомляет, и во время длительного плавания, часто даже днем, клонит в сон. Проспав часа полтора, я снова выбрался на палубу и прошел на бак. Солнце уже начало склоняться к западу, его косые лучи падали на воду, и казалось, что океан потемнел и загустел. Держась за планшир, я смотрел вперед и ни о чем не думал. Бывает такое состояние: смотришь на океанскую мертвую зыбь, на синее небо немного посветлевшее после полудня, на яркие солнечные блики, чувствуешь, как касается твоего лица прохладный ветер, донося с берега острый и свежий запах зелени, — и ничего тебе в этот миг больше не нужно.

Мое беззаботное настроение было неожиданно нарушено: в каком-нибудь кабельтовом, прямо по курсу судна появился бурун. Глубина под нами была не меньше пяти километров, и вдруг — бурун!

Я вскрикнул, и в ту же минуту резко застопорились машины, а из рулевой рубки на палубу выскочил капитан. Буксир продолжал по инерции плыть к пенящемуся буруну.

— Что за чертовщина! — закричал капитан. — И солнце, будто нарочно, прямо в глаза!

Из воды на секунду показалась словно обрубленная черная морда, и мы в один голос закричали:

— Кашалот!

Да, это был кашалот, и успокоившийся капитан снял фуражку и вытер рукавом лоб. Но где-то рядом был еще кто-то невидимый, и с ним кашалот вел страшную, судя по всему, смертельную борьбу. Мы не сразу поняли: нападение это или защита. Вот из воды взметнулся длинный гибкий хлыст и снова исчез. Буксир был теперь так близко от места ожесточенной схватки, что, несмотря на сумерки, я разглядел в воде неуклюжее, очень большое тело.

— Кальмар! Гигантский кальмар! — воскликнул я.

И не ошибся. Мы были свидетелями одной, надо сказать, довольно обычной трагедии. Гигантские кальмары, которые порой достигают двадцати метров длины, — это, так сказать, постоянный объект промысла для кашалотов. Живут эти кальмары в океанских пучинах, на глубине в несколько сот метров, и даже нескольких километров, однако кашалоты бесстрашно ныряют туда и нападают на свою жертву. Такая охота очень опасна, и на теле многих кашалотов остаются рубцы — следы ран, нанесенных им, как думают зоологи, гигантскими кальмарами, этими близкими родственниками спрутов.

Вода клокотала, и на поверхности появлялся то хвост кашалота, то щупальца кальмара, то чья-то темная спина. А мы стояли и смотрели, как зачарованные, на бой морских гигантов, которые не обращали на нас никакого внимания.

Что заставило меня взглянуть вниз, в воду, — я и до сих пор не могу понять. Но и теперь, хотя уже прошло много лет, вспоминаю тот момент с волнением: он определил мою дальнейшую судьбу как ученого, хотя это и может показаться несколько невероятным.

Тогда я взглянул в воду — и вздрогнул: из зеленой глубины, наискосок, в сторону кашалота и кальмара неслось с бешеной скоростью какое-то животное. Я видел его не более двух секунд, но оно поразило воображение, запечатлелось в памяти с точностью фотографического снимка, и, даже сегодня, мне мерещится это страшное чудовище.

Животное напоминало торпеду. Очень темное, с плавником на спине, оно имело в длину не меньше десяти метров. Хвост чудовища был поставлен вертикально, как у рыб, а удлиненная морда переходила в длинный прямой клюв.

— Касатка! — воскликнул рядом со мной старший механик, но чудище уже исчезло.

И сейчас же прекратилась борьба кашалота с кальмаром, исчез бурун на поверхности океана, а через минуту мы увидели кашалота, вынырнувшего метрах в двухстах от нас. Буксир вошел в широкое кровяное пятно, расходившееся на месте смертельной схватки. Все мы перегнулись через борт и следили, как медленно погружается тело погибшего кальмара. Погружаясь в воду, он все время вздрагивал, словно кто-то кромсал труп снизу.

— Касатка! — повторил старший механик. — Даже кашалоты ее боятся. Вот это, действительно, зверь!

Я, однако, знал, что не касатка прогнала кашалота и захватила его добычу. Это сделал кто-то другой — какой-то неизвестный житель океана, пожалуй, страшнее и сильнее касатки. Там, в глубине, он почуял запах крови и помчался наверх…

Моряки еще долго вспоминали подробности боя, а я отошел в сторону и сел на корме. У меня было такое чувство, будто где-то уже приходилось видеть этот кошмар, но я не мог вспомнить, где именно и когда. И еще мне казалось, что чудовищу, которое промелькнуло передо мной и исчезло, чего-то недоставало. Именно так, не хватало, и это особенно мучило и тревожило меня.

Наконец, я понял, чего ему не хватало: разинутой пасти с острыми зубами.

И моментально в моей памяти возник раскрытый учебник палеонтологии, одна из его страниц, где был нарисован ихтиозавр. Ихтиозавры когда-то населяли моря и океаны, но, как полагают ученые, давно вымерли.

Ихтиозавр! Эта мысль буквально обожгла меня. Я попытался отогнать ее, потому что, и мне самому, она показалась чушью, однако ничего не получилось. Я то смеялся над собой, как над последним тупицей, то чувствовал себя героем, что сделал удивительное научное открытие.

Я пытался вспомнить все, что знал про ихтиозавров, но знал я о них очень мало: только и помнил, что когда-то они жили на земле, а потом вымерли, — как видите, сведения не очень богатые. Но это не останавливало моей фантазии, и я уже представлял себе, как будут удивлены моим сообщением биологи всего мира.

И вдруг я понял, что никакого сообщения не будет, что я не смогу написать даже небольшой заметки, потому что наука не верит беглым наблюдениям. Мне чудовище показалось ихтиозавром, а старшему механику, который стоял рядом, — касаткой… Кто же из нас прав?.. Каждый здравомыслящий человек поверит, конечно, не мне, а старшему механику, потому что касатки встречаются часто, они всем известны, — мы сами видели их совсем недавно, — а ихтиозавры вымерли, и это считают доказанным. А против общепризнанного в науке можно выступать только во всеоружии фактов, фактов точно установленных.

Вот почему я не опубликовал об этой встрече никакой заметки и не сделал ни одного сообщения.

И все же я был уверен, что видел чудовище, очень похоже на ихтиозавра, — вымершего рыбоящера.

Латимерия, или Запомнившийся разговор

Вернувшись из экспедиции в Москву, я в первый же свободный день пошел в библиотеку, взял несколько книг по палеонтологии и внимательно перечитал все, что касалось ихтиозавров…

Жизнь, как вам, конечно, известно, возникла в водах океанов и морей, и очень долго животные и растения населяли лишь бескрайние водоемы, а суша, — та самая суша, где теперь так пышно цветут луга, зеленеют леса, живут тысячи и тысячи видов птиц, зверей, насекомых, — оставалась совершенно пустынной, лишенной жизни. Но постепенно растения и животные начали выбираться из воды на влажные прибрежные низменности и заселили их. Среди этих животных были и какие-то древние существа, близкие к рыбам. Они вышли из моря на сушу, однако навсегда расстаться с водной средой не смогли. От них произошли животные, которых мы называем земноводными: жабы, тритоны, саламандры; их личинки развиваются в воде, но во взрослом состоянии большинство их живет на суше.

От древнейших земноводных, в свою очередь, произошли те животные, которые больше всего меня интересовали, — пресмыкающиеся. Их и теперь много — змеи, черепахи, ящерицы, крокодилы, — а было время, когда пресмыкающиеся безраздельно господствовали на Земле. Период этот так и называют — "эра пресмыкающихся". Среди них встречались и великаны, и крошки; и хищники, и травоядные. Они бегали, прыгали, ползали, они летали над землей и… плавали в морях.

К таковым относятся ихтиозавры, что были когда-то грозными хозяевами океанов. Они появились в тот период истории нашей планеты, который ученые называют триасовым, — примерно 185 миллионов лет назад.

Плохо кончит хищник, неспособный догнать свою добычу, — он неизбежно погибнет от голода. Первые ихтиозавры формой тела напоминали своих наземных родственников и, видимо, были не очень искусны в плавании. Они вымерли. Выжили только те, которые "уподобились" рыбам, приобрели такую же обтекаемую форму, вооружились мощными плавниками и хвостом. Настоящих ихтиозавров по их внешнему виду почти невозможно отличить от рыб: они прекрасно плавали, жили в открытом океане, не испытывая никакой потребности в суше. Позже, нечто подобное произошло с предками касаток, кашалотов, дельфинов, тюленей — настоящих морских млекопитающих: все они произошли от наземных животных.

Но ихтиозавры вымерли почти 100 миллионов лет назад. Так единодушно твердили все просмотренные мною книги. Я, разумеется, и не надеялся найти в них другой информации. И все же мне было как-то обидно. Особенно смущали колоссальные цифры — 100 миллионов лет: ведь вся документированная история человечества насчитывает всего лишь пять тысячелетий!

После этого я надолго перестал интересоваться ихтиозаврами, и мне порой даже казалось, что прав не я, а старший механик, который считал чудовище обычной касаткою. Удлиненная клювообразная морда, вертикально поставленный хвост, темная окраска всего тела, — все это, в конечном счете, могло просто привидеться.

О поисках живых ихтиозавров мне в те годы нечего было и думать: ни один палеонтологический или зоологический музей мира, ни одно, даже самое лучшее, книгохранилище ничего не могли подсказать. Я снова занялся физико-географическими исследованиями Чукотки и Камчатки, однако где-то в глубине души лелеял надежду вернуться когда-нибудь к проблеме, так меня захватившей. В дальних плаваниях по Тихому океану я часами простаивал на палубе у фальшборта, вглядываясь в зеленоватую морскую пучину и тщетно надеясь, что мне еще раз посчастливится увидеть фантастическое чудовище, которое так напоминает ихтиозавра… И сколько раз заходилось у меня сердце, когда где-то поблизости выпрыгивал из воды дельфин или мелькал смутный силуэт касатки!

Однако неповторимое не повторялось.

И когда в душе моей почти стерлась острота пережитого, когда немного затуманились образы прошлого, я рассказал об удивительном событии своему близкому другу и учителю, биологу и океанологу Триполину. У меня было к нему дело, и, когда я приехал на его дачу, мы сначала поработали, а потом пошли подышать свежим воздухом.

Миновав дачный поселок, мы углубились в тихий осенний лес. Шелестели под ногами листья, шумел мелкий дождь в ветвях берез и осин. Не помню уже почему, но речь зашла о море, о его нераскрытых тайны. И я рассказал Триполину все, что видел и помнил, не утаив и версии старшего механика. Я почти не сомневался, что опытный биолог отнесется к моему рассказу более чем скептически, и уже приготовился выслушать какое-нибудь язвительное замечание в мой адрес, но старый ученый молчал, и в темных глазах его не вспыхивали лукавые искорки — верные предвестники близкой атаки.

Триполин остановился и снял шляпу. Осенняя тишина, светлая и немного грустная, обступила нас; легкий шорох дождя почти не нарушал ее. Мелкие дождевые капли бисером оседали на седых волосах Триполина. Серый рябчик, выпорхнув из кустов, пролетел совсем близко от нас и сел на высокую березу.

— Скажите, Багров, — Триполин часто называл меня по фамилии, — много узнали бы мы о жизни леса, если бы поехали изучать его жителей на тракторе, поволокли за собой сети, размахивали сачками и разными ловчими приспособлениями — с лязгом и грохотом?..

На этот вопрос можно было не отвечать, и я только пожал плечами.

— А между тем жизнь морей и океанов мы изучаем именно так, — продолжал Триполин, — все это очень напоминает трактор в лесу. Действительно, отправляется в море такая стальная махина, гудят моторы, бурлит винт за кормой, в воду швыряют металлические грунтозаборники, тралы, сети… Какие уж тут наблюдения за жизнью животных! Ведь любой мало-мальски умный морской зверь спрячется как можно дальше, не даст поймать себя таким примитивным способом. Нет никаких сомнений, что в наши ловчие приспособления попало в десятки раз меньше морских обитателей, особенно глубоководных, свободно плавающих в толще воды, — чем существует их в природе. Над тайнами приподнят лишь край занавеса. Вот почему я не удивился вашему рассказу про ихтиозавра, хоть вы и ждали, что я удивлюсь или начну смеяться над вами. Вряд ли, в самом деле, перед вами промелькнул ихтиозавр, хоть они, вполне возможно, существуют и до сих пор. Дело не только в том, что мы слишком мало знаем о жизни морей и океанов. Есть еще и другая, на мой взгляд, существенная причина, которая дает основание ожидать очень и очень неожиданных открытий.

Триполин помолчал, надел шляпу, и мы вновь медленно побрели по лесу.

— Многие писатели, даже близкие к науке, — продолжал мой друг, — создавали романы, в которых экспедиции попадали на остров или в неизвестную страну, где каким-то образом сохранились животные, всевозможные динозавры, которые везде на земле вымерли сотни миллионов лет назад. Я не против этих романов. Но скажите, Багров, почему вымирали животные прошлых геологических эпох?

— Потому что менялись природные условия, к которым они приспособились, — не задумываясь, ответил я.

— Совершенно верно. Это главная причина, хотя были и другие. Но из этого напрашивается вывод, что древние животные вероятнее всего могут сохраниться там…

— …где условия остаются неизменными, — закончил я его мысль.

— Или относительно неизменными, — уточнил Триполин. — А теперь сравните с этой точки зрения природные условия на суше и в океане…

— Я понял вас. На суше они значительно изменчивее, разнообразнее, и животным все время приходится приспосабливаться к этим изменениям, следовательно, и самим меняться.

— Да. Поэтому выходцев из далекого прошлого, которые благополучно живут себе до сих пор, надо искать не на суше, как это делали авторы научно-фантастических романов, а в океане.

— Однако если продолжить вашу мысль, — сказал я, — то в океане можно выделить зону, где природные условия, хотя и не так резко, как на суше, но все же меняются вслед за изменениями климата, и зону, где они практически остаются неизменными. Я имею в виду верхний, освещенный солнцем, горизонт моря и его глубинную часть, которая называется "абиссаль"[1].

— Вполне с вами согласен. К этому, собственно, я и вел. Мне кажется, что два пути должны привести нас к окончательному познанию морских тайн. Первый из них — это производить за морскими обитателями наблюдения так же, как за лесными животными, то есть тихо, притаившись, не пугая их и не нарушая их жизни; чтобы много увидеть, надо самому оставаться невидимым, незаметным — это правило известно всем зоологам. Второй путь, как вы сами уже, наверное, догадываетесь, — это проникновение в океаническую бездну, на глубину нескольких километров. Известный американский зоолог Уильям Биб, который спустился в батисфере почти на километр, свидетельствует, что, чем глубже, тем больше становилось морских животных. Вы еще молоды, Багров, и многое успеете сделать, если посвятите свою жизнь исследованию океана. Когда решитесь на это, займитесь серьезно абиссалогией — наукой, изучающей океанические глубины. Это еще очень молодая наука, однако будущее у нее большое, грандиозное будущее…

Когда мы в тот день прощались, Триполин спросил меня, слышал ли я что-нибудь о латимерии. К своему стыду, я ничего о ней не слышал.

— Как же так! — удивился Триполин. — Ведь латимерия вызвала настоящую сенсацию среди ученых.

Я только смущенно развел руками и извинился.

— А между тем эта история имеет непосредственную связь с вашим гипотетическим ихтиозавром, точнее, — с вашим предположением, что это был ихтиозавр, — продолжал меня мучить Триполин. — Позапрошлым летом, в 1938 году, в Индийском океане, у побережья Юго-Восточной Африки, совершенно случайно, тралом была поймана эта рыба — латимерия. Она принадлежит к группе кистеперых, а все палеонтологи мира были абсолютно уверены, что кистеперые рыбы, так же как и ихтиозавры, уже давно вымерли.

Триполин победно взглянул на меня. Я молчал. Старик положил руку на мое плечо и ласково проговорил:

— Если, ища ихтиозавра, вы долго не будете получать никаких результатов, если отчаяние закрадется вам в душу, если вы вдруг внимательнее начнете прислушиваться к нашептываниям скептиков, — вспомните о латимерии!

Этот разговор окончательно и определил мою судьбу. Я стал "искателем ихтиозавров", как впоследствии назвал меня в шутку Триполин. Конечно, это была только шутка. Я не забывал о встрече у берегов Камчатки, но моя ежедневная работа была шире, спокойнее, проще: я наблюдал, спускаясь в легком водолазном снаряжении под воду, за морскими обитателями, не убивая и не пугая их. Далеко не сразу мне удалось как следует взяться за абиссалогию, и все же, в конечном счете, я занялся ею. Но начать пришлось с поверхности моря.

Палоло, или Неповторимое повторилось

Во время второй мировой войны, конечно, нечего было и думать о широких систематических исследованиях океанов. Однако некоторые интересные факты океанология все-таки получила, и этим она обязана военным морякам: их сообщения об интересных, зачастую загадочных случаях появлялись и в советской, и в американской, и в английской прессе. Так, с Тихого океана однажды поступило сообщение, что после взрыва бомбы на поверхность всплыло какое-то странное существо с маленькой головой, длинной шеей и массивным туловищем. Рассмотреть это животное как следует моряки, к сожалению, не смогли, потому что в разгаре боя было не до того, а когда бой кончился, животное уже исчезло: то-ли оно погибло и утонуло, то-ли пришло в себя и поплыло себе дальше, а может, его просто не нашли. Там же, на Тихом океане, на военный катер как-то напали два морских великаны, которых моряки сначала приняли за китов. Катер развил наибольшую скорость, и страшилища отстали. Когда они скрылись из глаз, кто-то высказал предположение, что то были не киты, а какие-то неизвестные животные, и с этим, после долгих споров, согласились почти все.

Были еще и другие сообщения, но в целом не очень ценные. Однако все они снова и снова подтверждали, что океанические просторы еще скрывают от человечества множество неразгаданных тайн.

Вскоре после окончания войны, исследования мирового океана возобновились, в них приняли участие ученые Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Англии, Франции, Дании, Швеции, Австралии.

Именно в эти годы, в тропическую область Тихого океана, была отправлена небольшая советскую экспедицию. Мы собирались посетить острова, имеющие одно общее название — Океания, и экспедиция была названа Океанической. Руководить ею предложили мне, и я, хотя и не без колебаний, согласился. Дело в том, что именно тогда абиссалогический отдел Института океанологии Академии наук СССР начал конструировать батискаф — глубинный самоходный корабль, своеобразную подводную лодку, способную погружаться на глубину нескольких километров. Я возглавлял абиссалогический отдел, и мне, естественно, не хотелось надолго оставлять институт.

Однако, на счастье или несчастье, конструкторы подвели нас. Было ясно, что работы по созданию батискафа затянутся, и я принял предложение управлять Океанической экспедицией.

Наша моторно-парусная шхуна "Чайка" имела, конечно, необходимое оборудование для проведения обычных гидробиологических работ, то есть для того, чтобы ловить животных с помощью сетей, грунтозаборников и т. д. И мы собирались проводить такие работы. Но планы наши были шире и интереснее: мы хотели сжиться с океаном, понаблюдать за ним тихо, как советовал мне еще перед войной Триполин, не уподобляясь трактору в лесу.

…Последним крупным портом, куда зашла "Чайка", был Рио-де-Жанейро. Вдоль берегов Южной Америки и Огненной Земли мы спустились к мысу Горн, обогнули его в ясную, хотя и не жаркую погоду и вышли в Тихий океан. В то время, когда в Москве, Киеве или Ленинграде с деревьев опадают листья, а утренние заморозки сковывают тонким льдом лужи, в южном полушарии только начинается весна. Мы, конечно, знали это, и все же, отрывая листы календаря, ставя в своих дневниках число, невольно поглядывали в иллюминатор, как будто надеялись увидеть низкое пасмурное небо, склоненные к земле ветви берез с побуревшими от дождей листьями или пожелтевшие каштаны, — и каждый раз в душе немножечко удивлялись и высокой голубизне неба, и жаркому солнцу, которое в полдень светило с севера, и темно-синему океану, размеренно дышавшему вокруг.

В наши планы не входило быстро пересечь Тихий океан. Нет, мы сознательно не спешили. При хорошем ветре выключали машины, и "Чайка" бесшумно неслась вперед под белоснежными парусами. Часто мы ложились в дрейф. В таких случаях мы вдвоем с ихтиологом Румянцевым спускали на воду легкий плот, отплывали метров на сто от шхуны и "замирали": убирали весла и становились немыми наблюдателями.

Вы, может, думаете, что и с борта "Чайки" мы могли с таким же успехом наблюдать за океаном?.. Как ни странно, но это совсем не так. Борт шхуны возвышался над поверхностью воды метра на два, и все же эти два метра превращали нас в жителей совсем другого мира, в случайных "гостей" океана. На плоту мы чувствовали себя не гостями, а жителями океана, и океан, — порой нам так всерьез казалось, — также "чувствовал" это и относился к нам доверчивее, охотнее раскрывал свои тайны. Стаи тунцов и макрелей легкими тенями проносились под нами, с интересом присматривались к нам акулы, а морская черепаха однажды попыталась вылезти на наш плот. На край его мы ставили иногда ночью фонарь, свет которого привлекало не только летучих рыбок, но и более редких жителей океана. Так мы поймали несколько неизвестных науке рыб, причем самым интересным было то, что эти рыбы, не боясь нас, выпрыгивали из воды на плот. Примерно через месяц после того, как наша шхуна обогнула мыс Горн, ночью на плот забралось какое-то необычное существо размером около метра.

Животное, которое пришло к нам, имело необычайно сильные плавники, похожие одновременно на рыбьи и на ласты тюленя. Это существо, когда мы, вопреки правилам гостеприимства, схватили его, оказало нам ожесточенное сопротивление, и только благодаря счастливой случайности наши пальцы остались целыми. Нам, однако, удалось, отделавшись незначительными царапинами, запихнуть его в цинковый ящик, который гидробиологи зовут "гробом". После этого мы немедленно вызвали ракетами шлюпку, перебрались на шхуну, налили в ящик формалина — и удивительный гость навсегда затих.

Утром мы вскрыли это существо и, к величайшему своему удивлению, обнаружили в нем неоспоримые признаки рыбы, как и следовало ожидать, и такие же несомненные признаки рептилии, чего мы никак не ожидали. Особенно поразило нас то, что у животного, наряду с хорошо развитыми жабрами, были и легкие, правда, крошечные, явно недостаточные для того, чтобы оно могло дышать только ими и жить на суше. Мы с Румянцевым долго спорили, что это за удивительное существо: рыба, которая постепенно превращается в сухопутное животное, или, наоборот, сухопутное животное, которое превратилась в рыбу.

В середине ноября мы приблизились к архипелагу Туамоту. Первыми оповестили нас об островах птицы, а потом мы заметили на горизонте неподвижные облака — днем они почти всегда стоят над океаническими островами. Прошла ночь, а утром мы разглядели на западе малюсенький зеленый куполок, — как будто краешек темно-зеленого месяца выглянул из-за горизонта, — и поняли, что подходим к острову. Цвет воды вокруг нас изменился — из темно-синей она стала зеленоватой; под куполком появилась белая черточка — полоса прибоя. А через два часа "Чайка" уже осторожно шла вдоль коралловых рифов, и мы все любовались прибоем и радужным веером брызг над островком.

Мы обогнули архипелаг Туамоту с севера и бросили якорь в тихой лагуне атолла Тикехау, что входит в группу островов Россиян. Они были открыты и описаны российскими мореплавателями: Коцебу, Беллинсгаузеном, Лазаревым, и многие из этих островов, кроме туземных названий, имели еще и другие, российские: атолл Таэнга назывался островом Ермолова, атолл Макемо — островом Кутузова, атолл Такапото — островом Спиридова, а атолл Тикехау носил имя Крузенштерна. Мы были первыми советскими людьми, которые посетили острова Россиян, и, видимо, поэтому, а также потому, что чувствовали мы себя продолжателями замечательных морских традиций России, настроение у всех было праздничное.

Я забыл сказать, что атоллами называют коралловые островки, которые имеют форму подковы; с внешней стороны они омываются океаном, а внутри "подков" находятся тихие, неглубокие лагуны. Все атоллы очень похожи друг на друга, и поэтому говорят, что человек, который видел один из них, видел все атоллы. Тикехау, где мы решили базироваться, ничем не отличался от множества других подобных островков.

Нет ни одного мореплавателя, который, посетив Тихий океан, не описал бы коралловых островов. Да это и понятно. Никто из нас, участников советской океанской экспедиции, не мог сдержать радости, когда мы впервые увидели разноцветные коралловые рифы, зеленые кусты кокосовых пальм, легкие островерхие хижины полинезийцев — жителей тихоокеанских островов. И даже потом, когда мы уже полностью освоились на атолле Тикехау, а наши новые друзья во главе со своим вождем Покатепитена так же хорошо ознакомились с "Чайкой", как мы с их деревушкой, — все равно у всех нас вызывали восхищение и большие душистые цветы, и белые птицы среди резных пальмовых листьев, и бабочки, такие же крупные, как птицы.

Во время отлива мы бродили по коралловым рифам, ловили омаров, крабов, рыб. Прогулки эти не всегда были безопасны, потому что среди рифов прячутся ядовитые морские хищники — мурены, а вокруг рифов стаями шныряют похожие на гигантских щук хищные барракуды. И все же мы опускались в легких водолазных костюмах вглубь, наблюдали, как настойчиво загребают воду щупальцами полипы — похожие на невзрачные цветочки строители великолепных коралловых рифов. Если бы не полипы, Тихий океан был бы пустынным, потому что только небольшое количество его островов имеет вулканическое происхождение. Полипы выделяют из морской воды известь и "сооружают" из нее своеобразный домик, напоминающий раковину моллюска. Домик каждого полипа очень мал, но эти животные образуют огромные скопления — колонии. Так возникают коралловые рифы и коралловые острова.

В узких подводных расщелинах попадались нам осьминоги; рыбы-попугаи на наших глазах дробили крепкими челюстями известковую скорлупу кораллов и лакомились полипами, морские звезды и похожие на них офиуры ползали по дну, а гигантские моллюски тридакни, потревоженные нами, торопливо закрывали створки и потом уже не открывали их в течение нескольких часов, терпеливо пережидая опасность; благодаря такой исключительной осторожности тридакни, пожалуй, и доживают до столетнего возраста.[2]

Утром 21 ноября мы сошли на берег. Наши друзья — полинезийцы были крайне возбуждены. Сначала мы объясняли их приподнятое настроение удачной ловлей крабов, которых называют — и не случайно — "пальмовыми ворами". Эти большие крабы вооруженны необыкновенно сильными клешнями, которыми легко раскалывают кокосовый орех и без каких-либо усилий могут отрезать у человека палец. Крабы взбираются на верхушки пальм, сбрасывают оттуда орехи, а потом лакомятся ими; они так отъедаются на этом корме, что полинезийцы из них самих… вытапливают сало, получая по килограмму, даже полтора с одного краба. "Пальмовые воры", как всякие настоящие воришки, считают ночные часы удобными для набегов, и поэтому поймать их совсем не легко.

Однако оказалось, что это событие не такое уж значительное в жизни полинезийцев и не оно является причиной возбуждения. Вождь племени Покатепитена, встретив нас у входа в свою хижину и, угостив прохладным кокосовым молоком, рассказал, что, по расчетам старых людей, сегодня ночью начнется роение палоло и весь поселок, от мала до велика, готовится выйти на промысел.

Эта новость взволновала нас, пожалуй, не меньше, чем полинезийцев, ибо все мы читали об этом необычном явлении в жизни океана, однако никому из нас не приходилось наблюдать его. Только из литературы мы знали, что в узких расселинах коралловых островов тропической части Тихого океана обитают удивительные черви, которых полинезийцы называют палоло.

Эти черви достигают полуметровой длиной, живут очень скрытно, не показываясь на поверхности рифов. Там, на глубине, с ними происходят не совсем обычные преобразования: у каждого червя отрастает длинный "хвост", который состоит из отдельных члеников, начиненных икрой или молоками. А дальше, по неизвестной науке причине, палоло начинает вести себя совершенно загадочно.

Ежегодно, в октябре и ноябре, во время полнолуния, в "хвостах" палоло заканчивается созревание икры и молок. Далее, по мере уменьшения луны, скрытников-палоло охватывает трепетное, все растущее "волнение", в их организме происходят еще более резкие изменения: палоло начинают подчиняться таинственному, странному призыву луны, и чем сильнее становится этот призыв, тем больший "страх" охватывает переднюю часть палоло. Тогда они забиваются поглубже в расселины, а задняя, хвостовая, их часть так же неудержимо начинает рваться из расщелины на волю, в открытое море, к лунному свету.

Дважды в год, в октябре и ноябре, но обязательно за день до наступления последней четверти луны, напряжение среди палоло достигает предела, и тела их разрываются на две части: передняя съеживается в расщелине, а задняя вырывается на волю и всплывает к поверхности. Здесь членики "хвоста" лопаются, молоки смешиваются с икрой, а чехольчики тонут. Это происходит сразу со всеми палоло и называется их роением.

Для полинезийцев палоло — настоящее лакомство; они едят их сырыми прямо во время ловли, жарят, завернув в пальмовые листья, солят, делают запасы. Заранее готовясь к этому торжественному событию, полинезийцы выпарили в огромных раковинах тридакни морскую соль и, конечно, позаботились о пальмовом вине.

Следует сказать, что палоло весьма по вкусу также и многочисленным коренным обитателям моря; поэтому мы надеялись стать свидетелями интересных сцен.

…Всю ночь на берегу атолла Тикехау полинезийцы жгли костры, и девушки в венках из белых цветов вели вокруг них свои танцы. Протяжные мелодии песен сливались с равномерным рокотом прибоя, который то усиливался, то стихал, и с шумом пальм, которые гнулись под порывами пассата.

На "Чайке" никто не спал. Мы ждали выхода полинезийцев в море. Случилось это совершенно неожиданно. Нам по крайней мере показалось, что ничего не изменилось в природе, но вот одна пирога с балансиром, а дальше вторая, третья, четвертая, бесшумно проскользнули мимо нас и вышли из лагуны в океан. А те, кому не хватило места в пирогах, с песнями и смехом направились к внешнему краю атолла, на подветренную сторону, и каждый нес в руках красивую плетеную корзиночку, украшенную цветами и устланную пальмовыми листьями.

Мы тоже торопливо спустились в шлюпку и вышли из лагуны в океан вслед за пирогами. Вскоре на востоке появилась красноватое зарево, а дальше выглянул омытый океаническими валами оранжевый край щербатой луны. Сначала он то появлялся, то исчезал в высоких волнах, но потом выкатился на темный небосвод, потеснил звезды, и желтоватый свет его залил океан. От полного диска осталось чуть больше половины, и именно такой вид луны почему-то особенно устраивал палоло.

Полинезийцы поставили паруса, и пироги, словно легкокрылые бабочки, понеслись по темному океану, оставляя за собой зеленоватый фосфоресцирующий след. Чтобы не отстать, мы включили мотор, но шум его как-то не гармонировал с праздничной тишиной ночи, с зеленоватыми искрами в черной морской глубине, с низко нависшим над океаном созвездием Южного Креста, с величественной, хоть и ущербной луной…

Я приказал остановить мотор. Крепчал ветер, и поэтому море светилось все сильнее: это вспыхивали потревоженные волнением микроскопические организмы-светлячки.

Отстав от полинезийских пирог и не стараясь их догнать, мы обсушили весла и спустили в воду фонарь. Вода была прозрачная, чистая, и ничто не указывало на присутствие палоло. В душу мне закралось сомнение. "А не выдумка ли все это? — подумал я и, помню, как сегодня, недоверчиво посмотрел на бестрепетную, равнодушную к земным делам луну. — Ведь невозможно, чтобы эти палоло все вместе заполнили целый океан!"

А сомневался я зря. Властный призыв луны уже был услышан в глубине коралловых рифов, и в освещенном фонарем пространстве показалась короткая, сантиметров в пятнадцать длиной, извилистая лента, за ней появилась вторая, третья, четвертая, пятая, а дальше мы сбились со счета: произошло почти невероятное — началось массовое роение палоло, и море вокруг нас буквально загустело. Нам показалось, что даже волны стали ниже, хотя, может, это действительно только показалось.

Океан забурлил. Вспыхнули факелы на пирогах — это полинезийцы сачками ловили палоло. С берега доносились восторженные возгласы, которые, наконец, стихли: ловцы, видимо, не устояли и принялись дегустировать пераую партию лакомства. Зеленые струи то там, то здесь прочеркивали океан — это какие-то большие рыбы или морские животные всплыли на поверхность, чтобы отведать палоло… А "цепочки" палоло на наших глазах распадались на отдельные членики, и становилось их все больше.

Мы с трудом верили своим глазам. Нам казалось, что здесь из ничего творится жизнь, что мы являемся свидетелями ее таинственного обновления. И мы снова и снова мысленно спрашивали себя, чем же объяснить, что все палоло в одну и ту же ночь, подчиняясь призыву луны, покидают свои уютные жилища… Однако, хотя мы и не могли объяснить, как доходит этот призыв до палоло, и почему они откликаются на него именно за день до наступления последней четверти луны, биологическая целесообразность того, что здесь происходило, не вызвала у нас никакого сомнения: роение палоло обеспечивало продолжение их рода и широкое расселение.

И, будто осознавая, что на наших глазах происходит что-то необычайное, грандиозное, мы все молчали, словно боялись неуместным словом помешать природе.

Пальцы Румянцева с неожиданной силой впились в мое плечо. Я оглянулся. Метров за семьдесяти-восемьдесяти от нас, прямо на поверхности океана, плыло огромное животное. Над водой был виден только высокий спинной плавник и часть спины. Животное неторопливо плыло, но не по прямой линии, а по кругу, все приближаясь к нам. На мгновение из воды показался вертикально поставленный хвост, а затем в призрачном зеленоватом освещении мы увидели длинное торпедообразное тело и морду с вытянутым клювом. Чудовище, видно, лакомилось палоло. Тот же фосфоресцирующий свет морских организмов, который давал нам возможность рассмотреть общие очертания животного, мешал рассмотреть его в подробностях. Румянцев быстро нацелился фотоаппаратом с очень чувствительной пленкой и несколько раз щелкнул…

А чудовище медленно плыло себе дальше, описывая широкую дугу. И вдруг его не стало. Все это было бы очень похоже на галлюцинацию, если бы еще долго не виднелся в воде оставленный животным зеленоватый след исчезавший в глубине.

И снова мое сознание обожгла мысль: "Ихтиозавр!"

Однако я не решался произнести это слово вслух и ждал, что скажет опытный ихтиолог Румянцев. Но и он молчал, недоуменно пожимая плечами.

— Что за удивительное существо! — проговорил он наконец. — Никогда такого не видел.

— Пожалуй, касатка, — ответил я не без умысла: в глубине души я надеялся, что Румянцев меня опровергнет.

И он не замедлил это сделать.

— Да что вы! Ничего похожего! — возразил Румянцев, даже не подозревая, как я обрадовался его ответу. Румянцев начал подробно описывать мне внешний вид касаток, а я слушал его и ликовал. Кажется, неповторимое повторилось!

Жаль только, что зрелище было почти таким же кратковременным, как и в первый раз. Я скептически посмотрел на фотоаппарат Румянцева и поинтересовался, есть ли надежда, что снимки получатся.

— Надежда, конечно, есть, — ответил он. — Но вы же сами видите, какое освещение…

Скоро должно было взойти солнце; мелкие звездочки еже погасли. Роение палоло не прекращалось, все больше цепочек всплывало на поверхность океана, но мы неожиданно потеряли интерес к этому явлению, хотя и знали, что наибольшая интенсивность роения палоло приходится на восход солнца; загадочные обитатели темных расщелин начинают свою брачную карусель в призрачном лунном свете, а заканчивают под яркими лучами солнца.

Наверное, из-за того, что на рассвете похолодало, меня начало знобить. Я взялся за весла и молча повернул в сторону лагуны. Когда на востоке, предвещая близкий день, появилась пепельная полоса, до нас донеслась веселая песня. Это возвращались с богатым уловом полинезийцы.

Внезапно, словно кто-то вытолкнул его из океана, над горизонтом взошло солнце. И когда лучи его упали на зеленые, влажные от обильной росы кроны кокосовых пальм, а белый коралловый песок на берегу снова ослепительно засверкал, наша шлюпка достигла входа в лагуну. Я в последний раз оглянулся на океан: от огромного количества икры и молок он стал опаловым.

Вслед за пирогами полинезийцев наша шлюпка вошла в лагуну и пришвартовалась к борту "Чайки".

Ни вполне законное желание отдохнуть после утомительной, бессонной ночи, ни приглашение на праздник в селение (а нам сообщили, что организаторы торжества уже разлили в ракушки тридакни пальмовое вино), — ничто не смогло остановить нас с Румянцевым. Не сговариваясь и не отвечая на вопросы изумленных участников экспедиции, мы бросились в фотолабораторию и закрылись там.

Надежды наши не оправдались. Вернее, то, что могло получиться на фотографии, — вышло: это были зыбкое, в светлых фосфоресцирующий полосах, море и черная спина неизвестного чудовища с острым плавником.

Румянцев расстроился не меньше, чем я.

— Нет, это, бесспорно, не касатка, — доказывал он мне. — Да разве на таком снимке разберешь, кто это?

А я думал, что это ихтиозавр, хотя так и не решился поделиться своими соображениями с Румянцевым.

Еще у меня было такое предчувствие, что вскоре я снова встречусь с таинственным обитателем океана. Почему оно вдруг возникло, объяснить не могу, но предчувствие сбылось. Правда, не так, как рисовала мне фантазия, увидеть ихтиозавра собственными глазами, в тот раз мне не довелось.

Тогда я, в первый и последний раз в жизни, позавидовал людям, корабль которых был разбит и которые чуть не погибли в океане.

Амок, или Сплетение неожиданностей

Не приходилось ли вам слышать про странную и страшную болезнь — амок? Этот неизлечимый приступ безумного бешенства, безотчетная жажда убийства поражает жителей Малайского архипелага, но, к счастью, достаточно редко. Человек, больной амоком, выхватывает из-за пояса длинный нож и, теряя всякий контроль над собой, несется по улице деревни или города, убивая и калеча всех встречных — мужчин, женщин, стариков и детей. Спастись от несчастного больного можно, только убив его.

Вас может заинтересовать, почему я, рассказывая о встрече с таинственным чудовищем, похожим на ихтиозавра, вспомнил про эту редкую и малоизвестную у нас болезнь.

Вспомнил я о ней, конечно, не случайно. Дело в том, что и у обитателей океанов бывают приступы, похожие своим внешним проявлением на амок. Но что это: болезнь или необъяснимый взрыв ярости, — науке, как и многое другое из жизни океана, пока неизвестно.

Совершенно точно установлено, что такие непонятные приступы бывают у меч-рыбы. Эта большая, нередко до пяти метров длиной, рыба, вооруженная длинным, острым и чрезвычайно прочным "мечом", вдруг начинает вести себя как-то странно: перестает охотиться и, развивая скорость до девяноста километров в час (это скорость торпедного катера!), мчится по поверхности океана. Подобно человеку, больному амоком, меч-рыба нападает на все, что встречается на ее пути — пусть это будет акула, кит, шлюпка, рыбацкий баркас или даже корабль, с которым ей явно не справиться. Встретив беззащитного кита, эта рыба с разгона втыкает в исполинскую тушу свой меч и часто плывет дальше, а иногда, хоть сама она и не ест китового мяса, осатанело орудует мечом, пока жертва не истечет кровью и не погибнет. Хищник без труда пробивает дно деревянной шлюпки или даже сразу оба борта навылет и при этом калечит рыбаков. Без колебаний бросается меч-рыба также на корабли, причем нередко так глубоко вгоняет меч в корпус корабля, что потом не может его вытащить и обламывает. Как-то меч-рыба напала на английское китобойное судно. Когда судно вернулось на родину и стало в док на ремонт, оказалось, что меч-рыба нанесла удар такой силы, что пробила двухсантиметровую медную обшивку, семисантиметровую доску под ней, дубовую балку в тридцать сантиметров толщиной и днище бочки с ворванью!

Вскоре мы убедились, что приступы необъяснимой, подобной амоку, ярости свойственны не только меч-рыбе.

Мы уже собирались покинуть гостеприимный атолл Тикехау, когда совсем неожиданно радист "Чайки" принял сигнал бедствия со шхуны "Диана", которая возвращалась на Таити с грузом копры. Эта подсушенная на солнце мякоть кокосовых орехов является для большинства маленьких тихоокеанских островков единственным предметом экспорта. На атолле Тикехау туземцы тоже заготавливали копру, и это обстоятельство немного портило наше, вообще-то замечательное, впечатление от коралловых островов, и, в частности, от атолла Тикехау. Дело в том, что, просушиваясь на солнце, копра немного подгнивает и от нее идет сладковатый запах, который иногда чувствуешь даже в океане, еще задолго до того, как из воды вынырнет низкий коралловый островок; к тому же, над копрой всегда носится множество жирных мух, что также не украшает остров.

Однако для полинезийцев копра имеет безусловное экономическое значение, хотя скупщики копры жестоко обманывают их. Раз или два в год скупщики посещают коралловые островки и забирают копру, приготовленную к их приезду. На специальных заводах из копры получают кокосовое масло.

Приняв сигнал бедствия с "Дианы", мы, конечно, не стали морализировать по поводу взаимоотношений между купцами и туземцами: в океане гибли люди, и надо было немедленно отправляться на помощь. "Чайка" развила предельную скорость, и атолл Тикехау вскоре скрылся из глаз. Где-то в полдень в сильный морской бинокль мы увидели сначала мачты, а затем и корпус небольшой шхуны, значительно меньшей чем наша "Чайка". Видимо, "Диана" наскочила на риф, хотя на навигационную карту этого района подводные рифы нанесены не были.

За один кабельтов от "Дианы" "Чайка" легла в дрейф и стала постепенно сближаться с поврежденной шхуной. Мы думали, что пострадавшие немедленно завезут к нам на шхуну буксирный трос, но темнокожие матросы только энергично размахивали руками, что-то пытаясь объяснить, а шлюпки не высылали. Наконец, капитан "Дианы" на английском языке прокричал в рупор, что весельных судов на шхуне нет.

Мы были немного удивлены этим, однако сейчас же спустили свою шлюпку и через минуты три уже поднимались по трапу на "Диану". Нас встретил капитан и владелец шхуны — рыжеватый англичанин Джонсон, который бросился пожимать нам руки и благодарить за согласие оказать ему помощь. Джонсон был явно напуган и растерян. Как ни странно, но и привычные ко всему матросы-таитяне тоже имели такой вид, будто только что пережили смертельную опасность. Вряд ли их так напугал риф, на который они наскочили.

Далеко не сразу мы поняли, что именно произошло с "Дианой". Капитан Джонсон начал с жалоб на судьбу, он говорил нам, что совершенно разорен, что "Диане" больше не плавать, что она годится только на дрова и что сам он, капитан Джонсон, сожалеет, что не погиб во время этого ужасного случая. Наконец, из его сбивчивого рассказа мы поняли, что "Диана" плыть не сможет и не затонула только потому, что сидит на мели, вернее, на рифе. Мы прошли на корму и убедились, что капитан говорит чистейшую правду — кормовая часть "Дианы" была пробита насквозь, словно тараном.

Ничего не понимая, мы глянули на Джонсона, но бедняга был так расстроен, что донимать его вопросами мы просто не решились.

Я поручил капитану "Чайки" обо всем договориться с Джонсоном, а сам подошел к матросам, поговорить. То, что я услышал, привело меня в такое состояние, что я невольно схватился за голову и застонал.

— Где оно? Где? — закричал я и бросился к Джонсону, требуя, чтобы он немедленно сказал мне, куда они дели тело животного.

Джонсон выразительно показал пальцем за борт, и я снова схватился за голову.

— Что вы натворили! Как вы могли! — крикнул я совсем растерявшемуся Джонсону и бросился в шлюпку. Через несколько минут я вскарабкался на борт "Чайки", а спустя четверть часа мы с Румянцевым в легких водолазных костюмах-аквалангах уже погрузились в океан под кормой "Дианы".

А впрочем, если я буду рассказывать так путано, вы, видимо, не поймете меня. Поэтому попробую сначала описать обстоятельства гибели "Дианы", как сам их представляю.

Капитан Джонсон вел "Диану" маршрутом, которым проходил уже не раз, и всегда благополучно. Может, в этот раз он немного уклонился от привычного курса, а может, за год изменилась конфигурация дна (и такое бывает), но вдруг послышался отчаянный крик матроса, который случайно оказался на носу, и Джонсон увидел, что вода впереди зеленая, как это, часто, бывает на мелких местах. "Риф!" мелькнуло у него в мозгу, и через несколько мгновений сильный удар потряс корпус "Дианы", и все явственно услышали, как захрустел под днищем шхуны раздавленный полипняк. К счастью, скорость "Дианы" была небольшая, и днище шхуны не проломилось от удара. Матросы-таитяне, — прекрасные пловцы, как и все полинезийцы, — немедленно бросились за борт и установили, что форштевень шхуны врезался в риф, а корма зависла над бездной океанической впадины.

Так первая роковая случайность поставила "Диану" в затруднительное положение, однако опасность была не слишком велика: капитану Джонсону, бывалому моряку, приходилось и раньше садиться на рифы и благополучно сходить с них. Он знал, что неминуемая гибель ждет того, кто наскочит на риф с наветренной стороны атолла; океанский прибой, наверняка, разобьет судно. Джонсону везло в прошлом, повезло и теперь: на востоке от того места, где он наскочил на риф, тянулась цепочка низких островков, о которые дробились океанские валы; а здесь невысокие волны лишь немного поднимали и опускали "Диану".

Убедившись, что задний ход не поможет сняться с рифа, капитан послал одного из матросов на марс, и тот сверху заметил, что поблизости находится еще один риф. Это вполне устраивало Джонсона. Он приказал спустить шлюпку и завезти на ней якорь с тросом на риф, чтобы затем при помощи лебедки стащить шхуну на глубокую воду. Шлюпка благополучно достигла второго рифа, матросы сбросили якорь и, убедившись, что он крепко застрял в расселинах, поплыли обратно.

То, что случилось дальше, никак нельзя было предугадать.

Примерно за пару кабельтовых от шлюпки на поверхность вынырнуло какое-то морское животное темного цвета с высоким спинным плавником и с огромной скоростью помчалось прямо к шлюпке. Таитяне налегли на весла, торопясь освободить дорогу животному, но почти сразу же поняли, что неизвестный зверь нападает на них. Уже сами размеры животного говорили о том, что от удара шлюпка неминуемо разобьется. Не обращая внимания на крики со шхуны, таитяне бросили весла. В следующее мгновение от шлюпки остались одни щепки, а чудовище с разгона промчалось дальше. Оно не нанесло таитянам почти никакого вреда, — только у одного из них, задев его боком, животное ободрала кожу на ноге. Но на такую мелочь никто и внимания не обратил. Через полминуты моряки уже вскарабкались на борт шхуны.

Едва они успели обсудить произошедшее и только-только начали ремонтировать оборванный страшилищем крепкий манильский трос, когда вдруг пострадавший матрос, сидевший поблизости и перевязывавший ногу, вскрикнул: чудовище, немного отплыв и развив почти невероятную для живого существа скорость, неслась прямо на "Диану", явно собираясь таранить ее.

Белый бурун вскипала на ультрамариновой поверхности океана перед черным плавником существа, и моряки, объятые ужасом, бросились с кормы на бак и ухватились кто за что успел.

Страшный удар, по сравнению с которым удар о риф показался легким щелчком, сотряс "Диану", и борта ее затрещали так, будто их проломили тараном. Трое матросов свалились от толчка в море; вынырнув на поверхность, они с ужасом закричали что-то Джонсону. Никто не обратил на них внимания. Капитан ждал, что шхуна сейчас же пойдет на дно, и мысленно прощался со всем на свете, но шхуна при ударе еще крепче села на риф — и это спасло ее. Немного придя в себя, капитан вместе с матросами бросился на корму и увидел, что ее разбило, словно снарядом. И больше всего поразило капитана застрявшее в корпусе шхуны чудовище (именно об этом кричали матросы, которые упали в океан): с левого борта торчал вертикально поставленный хвост, а из правого — вытянутая морда с длинным клювом. Кошмарное существо рвалось на волю, сотрясая шхуну, неожиданно пленившее его, но разъяренные матросы выпустили ему в череп всю обойму из боевой винтовки, и чудовище навсегда затихло.

Вот если бы на "Диане" был в то время хоть один ученый или человек, который хоть немного понимал бы в биологии! Какими ценными сведениями обогатилась бы тогда наука! К сожалению, проблемы океанологии не интересовали ни капитана Джонсона, ни его отважных спутников-таитян. Они распилили и рассекли тушу чудовища на куски и все это бросили за борт, радуясь, что отомстили за свою беду.

Когда я выслушал матросов, мне, конечно, прежде всего вспомнилась огромная меч-рыба с присущими ей приступами ярости; я почти не сомневался, что именно она напала на шлюпку и шхуну. Но меч-рыба имеет очень характерную окраску, связанную с ее образом жизни: спина у нее голубая, с красноватым оттенком, а брюхо синее; меч-рыба всегда держится у поверхности океана, и такая маскировочная окраска имеет важное значение. Однако и таитяне и капитан в один голос твердили, что чудовище, которое напало на них, было темное, почти черное, а верхняя и нижняя клювообразные челюсти имели одинаковую длину, тогда как у меч-рыбы верхняя челюсть значительно длиннее нижней; именно она и образует меч. Таитяне говорили также, что меч-рыбу они хорошо знают, а такого страшилища никогда раньше не видели и даже не слышали о нем.

Эта история заставила меня очертя голову броситься в шлюпку, а потом поспешно погрузиться в глубину.

Однако дальше мы вели себя очень осторожно. Прежде всего мы осмотрели все вокруг и убедились, что матросы не ошиблись: нос "Дианы" прочно сидел на бледно-розовом коралловом рифе, а корма зависала над темно-зеленой бездной. О том, чтобы достичь здесь дна, нечего было и мечтать. Оставалось надеяться, что хоть какая-то часть туловища неизвестного чудовища застряла среди веток кораллов на доступной для нас глубине. В спешке мы не взяли с собой подводных ружей, и все наше вооружение состояло лишь из коротких ножей.

В легком водолазном костюме-акваланге можно пробыть под водой более получаса. Нам повезло: минут за десять на сравнительно небольшой глубине мы нашли обрубленный хвост существа. Потом мы погружались еще много раз; этим капитан Джонсон, который считал, что мы занимаемся ерундой, был очень недоволен. Мы рисковали, достигая глубины, где уже возможно "опьянения морем": оно манит все глубже, в таинственную бездну, откуда уже никогда не выбраться. И все-таки ничего, кроме хвоста, мы не нашли.

Уже позже, когда "Чайка", взяв на борт экипаж "Дианы", направлялась к Таити, мы с Румянцевым старательно ознакомились с нашим единственным трофеем. Детали этого исследования могут заинтересовать только специалиста, и я на них не буду останавливаться. Скажу сразу о главном.

У большинства крупных морских рыб скелет в хвостовом плавнике загибается в верхнюю лопасть; у мелких он у основания этого плавника заканчивается. В хвостовом же плавнике неизвестного существа он загибался в нижнюю лопасть. Нас с Румянцевым это открытие так поразило, что некоторое время мы от удивления не могли вымолвить ни слова. Дело в том, что такое строение хвоста свойственно ихтиозаврам.

И я рассказал Румянцеву о своих догадки и предположения.

В Москве мы вместе опубликовали небольшую заметку с длинным и скучным названием: "К вопросу о некоторых особенностях строения разнолопастного (гетероцеркального) хвостового плавника…" и т. д. Лишь в конце заметки, не делая никаких выводов, мы указали, что аналогичное строение имели хвостовые плавники ихтиозавров.

В луче света, или Тайна остается нераскрытой

Около двух лет провела советская Океаническая экспедиция на просторах Тихого океана. Работа была очень интересная, захватывающая, мы узнали много нового и, следовательно, принесли, — пусть небольшую, — пользу науке.

Как ни приятно путешествовать по Тихому океану, настал день, когда всех нас неудержимо потянуло на Родину. Жители севера, мы соскучились по осенними пронзительными холодами, по снежными зимами, когда только ели и сосны решаются зеленеть наперекор метелям, по нашими холодными, но дорогими сердцу веснами… Ведь ничего этого не было вокруг нас: вечное лето царит на тропических островах Тихого океана; целый год пестрят роскошные душистые цветы, порхают изнеженные теплом птицы, плодоносят кокосовые пальмы. Так, только там мы по-настоящему поняли всю прелесть жизни с быстрой сменой явлений и событий. И когда, миновав экватор, мы увидели на севере Большую Медведицу, на палубе "Чайки" раздалось восторженное "ура". Серебряный ковш висел низко над водой, и ручка его купалась в черных океанских волнах, и все же он появился, а Южный Крест, которым мы любовались последние два года, утонул в океане — и мы искренне радовались этому!

Прошу простить меня за это, возможно, не совсем уместное отступление. Ведь дело совсем не в наших переживаниях и настроениях. Все это тем более лишнее, что, начиная рассказ про последний эпизод, я чувствую глубокое недовольство собой и — признаю честно — некоторую неловкость перед теми, у кого хватило терпения ознакомиться с моими записками. В чем причина этой неловкости и недовольства, вы поймете, когда дочитаете до конца.

Вернувшись в Москву, я первым делом поинтересовался, насколько подвинулись вперед работы по созданию подводного корабля — батискафа. Не без сожаления товарищи сообщили мне, что это дело несколько затягивается.

Меня это, конечно, расстроило. Но, взяв на себя после короткого отдыха руководство абиссалогическим отделом Института океанологии, я понял, что есть объективные причины для задержки, и нет оснований подозревать своих товарищей в лености и нерасторопности. Я знал, что, кроме нас, советских ученых, батискафы конструируют также французские, бельгийские, итальянские ученые и что они тоже встретились с трудностями. К сожалению, в те годы контакты между учеными разных стран еще не были достаточно прочными и деловыми, мы не имели возможности обмениваться опытом, и это нанесло немалой вред науке.

Я пишу эти строки ясным октябрьским утром 195… года. Наша абиссалогическая экспедиция уже закончила работу. Погружение батискафа в бездну Курильской глубоководной впадины прошло успешно. И мне кажется, что, прежде чем перейти к рассказу про нашу экспедицию, я должен отдать должное героям, которые начали исследования океанических глубин задолго до нас.

Первыми победителями воздушных пространств были спортсмены-прыгуны. Они установили ту грань, до которой человек способен подняться вверх без летательных аппаратов.

Оказалось, что "взлететь" человек может более чем на два метра, а продержаться в воздухе — всего несколько секунд.

Первыми покорителями океанических глубин были ныряльщики. Они тоже установили предел погружения человека в океан, и время, в течение которого он может там пробыть. Их результаты посолиднее: нырнуть человек может метров на двадцать, и изредка даже на тридцать, а пробыть под водой — минут две.

И хотя эти результаты в спортивных хрониках звучат гордо, люди давно поняли, что такими примитивными средствами ни воздуха, ни океана не покорить, что эти стихии могут стать подвластными лишь человеку, вооруженному особыми аппаратами. И люди начали мечтать о крыльях, чтобы завоевать воздушные просторы, и о водолазных костюмах, чтобы достичь глубин океана.

Сейчас воздушные просторы уже покорены. Но этого нельзя сказать про глубины океанов. Воздухоплаватели опередили подводников. А когда-то, на заре человеческой культуры, подводники шли впереди.

По легенде, первым исследователем подводного мира был знаменитый полководец древних времен Александр Македонский. По просьбе своего учителя Аристотеля он якобы опускался на дно в особом прозрачном колоколе, чтобы наблюдать жизнь рыб. Легенда уверяет, что Александру Македонскому посчастливилось увидеть чудовище, которое целых три дня плыло мимо него и никак не могло проплыть — такой оно было величины! И пусть создатели легенды немного преувеличили, но разве не свидетельствует эта выдумка, что даже в древности люди надеялись встретить в подводном царстве фантастических существ!

Немало людей спускалось под воду и после Александра Македонского. А развернутое наступление на океанические глубины начался совсем недавно — всего несколько десятилетий назад.

Если представить себе океан разрезанным от поверхности до дна, то его можно сравнить со стаканом густого черного кофе, на поверхности которой плавает тонкая молочная пленка. Она символически изображает так называемую зону фотосинтеза, то есть верхний, освещенный солнечными лучами и населенный зелеными водорослями слой океана, а кофе — остальной океан, его темную часть. Зона света заканчивается на глубине ста пятидесяти — двухсот метров, а максимальная глубина океана достигает почти одиннадцати тысяч метров.

Добираться в зону света люди научились и на подводных лодках, и в металлических скафандрах, и даже в легких водолазных костюмах. Однако вся темная часть океана до последнего времени оставалась неприступной. Человек умел опускать на большие глубины различные приборы и добывать со дна различных животных, колонки грунта. Но этого было недостаточно: люди мечтали сами побывать в океанической бездне. Это долго оставалось только мечтой потому, что на больших глубинах давление воды в сотни раз больше давления воздуха на поверхности суши и может, как скорлупку, раздавить стальной корпус корабля.

Впервые люди спустились в океан на километровую глубину только в 1934 году. Это сделал в особом шаре (батисфере) американский биолог Уильям Биб. Значение этого подвига для науки трудно переоценить, но уже тогда ученые поняли, что батисфера — неподвижный металлический шар, который висит на тросе — именно из-за своей недвижимости не очень удобен для глубоководных исследований. Мысль ученых и конструкторов начала работать над созданием батискафы — самоходного глубоководного корабля.

И батискафы были созданы одновременно в Италии, по проекту бельгийца Шкара, и во Франции, инженером Вильмом и его товарищами. Один из батискафов опустился в Атлантическом океане у западных берегов Африки на глубину, казавшуюся ранее недостижимой: более чем на три тысячи метров!

Мы немного отстали от своих зарубежных коллег, однако в абиссалогии столько нерешенных проблем, такое количество загадок скрыто в темноте океанических глубин, что особенно сокрушаться никому из нас не приходило в голову. Гоняясь за рекордами, наука редко обогащается великими открытиями. Меня и моих сотрудников значительно больше привлекала спокойная, планомерная работа, которая — в этом никто из нас не сомневался — обязательно должна была привести нас к решению многих важных проблем абиссалогии.

Вот как обстояло дело в год выезда на Дальний Восток первой советской абиссалогической экспедиции.

При выборе района исследования у нас не возникло особых сомнений и колебаний: все сразу высказались за Тихий океан, за Курильскую глубоководную впадину. Район этот удобен по многим причинам. Во-первых, это ближайшая к Советскому Союзу океаническая впадина, во-вторых, работы в батискафе трудно проводить без береговой базы, и мы решили организовать такую базу на одном из Курильских островов. Была и еще одна важная причина, которая заставила нас избрать именно этот район. Дело в том, что все ученые-абиссологи единодушно утверждают, что проводить наблюдения на больших глубинах, в условиях полной темноты чрезвычайно трудно: только некоторых животных удается хорошо рассмотреть, частые случаи обмана зрения. Бывало даже так, что один из наблюдателей вполне отчетливо видит животное, показывает его другому наблюдателю, а тот ничего не может рассмотреть! Здесь важно знать, с какими животными можно встретиться в глубине океана — это поможет определить их. В исследовании Курильской впадины на экспедиционном судне пришлось участвовать и мне и моим помощникам, следовательно, животный мир впадины был нам отчасти известен.

Ясный погожий день 18 августа 195… навсегда остался в памяти всех участников экспедиции. В этот день рано утром экспедиционное судно, на котором был батискаф, оставило береговую зону и через три часа легло в дрейф над Курильской впадиной. Эхолот подтвердил показания карты: глубина океана под нами достигала 8560 метров…

Наш батискаф уже прошел предварительные испытания без пассажиров, и теперь мы с Румянцевым заняли свои места в его тесной кабине. Стрела вынесла нас за борт и опустила на воду. Батискаф погрузился на несколько метров, и сразу из солнечно-синего мира мы попали в другой мир — зеленоватый. Потом мы ненадолго всплыли и опять погрузились. Когда рассеялись пузырьки воздуха возле иллюминаторов, я взглянул вверх и увидел зеленовато-прозрачную "кровлю", размеренно покачивающуюся над нами…

Проверив показания приборов и убедившись, что в батискафе все в порядке, мы начали медленно погружаться. Сначала света было достаточно — батискаф проходил через пронизанную солнечными лучами зону фотосинтеза, и за стеклом проплывали кусты зеленых водорослей, стаи мелких рыбок. Батиметр — прибор, который показывает глубину погружения, — подтверждал, что глубина постепенно увеличивается: пятьдесят, восемьдесят, сто метров, сто пятьдесят… Нам казалось, будто еще довольно светло, но когда я попытался писать, то убедился, что уже ничего не видно; мы приближались к границе зоны фотосинтеза. Ниже этой границы еще можно заметить солнечный свет, но он уже такой слабый, что зеленые растения здесь жить не могут.

Мимо иллюминатора батискафа, как и раньше, стайками и поодиночке проносились рыбы, медленно проползла большая оранжевая медуза, чуть не задев стекло бахромой длинных щупалец.

Сумерки все густели, и это затрудняло наблюдение, а нам не хотелось включать прожекторы; мы сделали это только на глубине семисот метров.

Надо сказать, что проблемы абиссалогии совсем не исчерпываются изучением животного мира океанических глубин. Нет, абиссалогия — наука комплексная, и ее интересует все, что скрыто в глубинах океана и изменение давления с глубиной, и последовательность снижения температуры, и то, как все это сказывается на характере химических реакций, как меняются свойства воды при низкой температуре и высоком давлении, как живые организмы взаимодействуют с внешней средой и между собой, как распределяются они в глубинах и чем питаются, какова роль бактерий в жизни абиссали (там она, пожалуй, больше, чем в верхних горизонтах), что происходит в донном иле, как влияют на жизнь процессы радиоактивного распада, какова судьба космических лучей, достигающих океана, и многое другое.

Естественно, что путем непосредственных наблюдений и киносъемок можно решить только очень незначительную часть этих проблем. Поэтому, снаружи, наш батискаф был оснащен различными приборами для фиксации всех изменений в окружающей среде и передачи сведений к нам в кабину.

Я на мгновение отвернулся от иллюминатора, чтобы взглянуть на счетчик внешнего термометра, а когда снова посмотрел в него, успел заметить, как на дальнем конце прожекторного луча мелькнула длинная тень. Я подумал, что этому неизвестному жителю должно быть, не очень тепло здесь (за бортом было всего плюс два градуса), и погасил свет. На довольно большом расстоянии от батискафа медленно двигались две цепочки огней — будто ночью у самого горизонта по морю шел пароход. Огни были видны вполне отчетливо, но они не освещали окружающего пространства. Я направил батискаф к этим огням, но в тот же миг они исчезли. Судя по огненным цепочкам, владелец имел в длину по крайней мере три метра.

В отличие от поверхности, в глубине океана никогда не бывает бурь: вода здесь почти неподвижная, инертная, и поэтому я очень удивился, когда почувствовал, что батискаф слегка закачался. Батиметр показывал глубину около девятисот метров. Я включил прожектор и невольно отшатнулся от иллюминатора: яркий луч уперся прямо в тупорылое существо с мощной верхней и маленькой нижней челюстями. Я узнал кашалота и догадался, что это первый акт трагедии, конец которой, много лет назад, мне довелось видеть вблизи берегов Камчатки. Видимо, кашалот погрузился на эту глубину, преследуя гигантского кальмара. Что было дальше, я так и не увидел.

Минут через сорок я выключил прожектор и попросил Румянцева сделать то же самое. Мы были почти на двухкилометровой глубине и оба одновременно подумали, что никогда до сих пор, даже приблизительно, не представляли себе, что такое тьма! "Темно, как ночью", говорят там, на земле, — смеялись мы вслух. Но, по сравнению с тем, что окружало нас, ночью на земле все видно! Я даже не могу сказать, что вокруг нас была чернота. Нет, эта темнота не имела цвета, это был настоящий мрак — густой, непроглядный, однообразный — ведь никогда за всю историю нашей планеты не проникал сюда луч света!

В глубине этого мрака перемещались какие-то светлые пятнышки; их можно было бы сравнить со звездами в ночном августовском небе, но звезды озаряют небо, а свет пятнышек не распространялся за их пределы.

Продолговатая красная полоска приблизилась почти вплотную к иллюминатору, и вдруг поблизости взорвался небольшой огненный шар. Я сразу же включил прожектор — и не опоздал: мне удалось рассмотреть, что полоска только украшает длинную и гибкую рыбу, вернее, является приманкой на кончике ее хвоста. На этот "крючок" попалась вторая, рыба, чуть поменьше размером, и первая немедленно проглотила ее.

На глубине около трех километров мимо иллюминатора батискафа проплыли какие-то странные рыбы, похожие на известных науке "удильщиков". У каждой из них было плоское, сжатое с боков тело, а от головы, словно антенны, отходило вверх два тонких длинных уса со светящимися шариками на концах.

"Удильщики" вдруг исчезли, как показалось мне, без всякой на то причины; и сейчас же сквозь луч прожектора промчалось веретенообразное существо, разглядеть которое я не успел. Очевидно, усики-антенны "удильщиков" улавливают колебания воды и помогают ориентироваться в темноте: если колебания сильные, — значит, приближается большое животное — враг, и надо спасаться; если же колебания слабые, — вблизи добыча, и можно нападать самому…

…Через четыре часа после погружения батискаф достиг дна на глубине 8470 метров, и мы начали медленно всплывать. Сильное нервное напряжение притупило нашу наблюдательность, и мы мечтали только об одном: поскорее вернуться на палубу судна и отдохнуть. Однако мы и дальше продолжали механически следить за показаниями приборов, смотреть в иллюминаторы. Когда до поверхности осталось около трех километров, в темноте снова появились две огненные полоски. Неожиданно они метнулись в сторону батискафа. Я включил прожектор — и огромное веретенообразное чудовище, на моих глазах перекусило владельца двух огненных цепочек.

— Он! — словно от боли вскрикнул я, и прежде чем Румянцев успел глянуть в мой иллюминатор, чудовище и его жертва исчезли.

— Кто — "он"? — спросил Румянцев, напуганный моим криком.

— Он, — слабым голосом повторил я. — Он… На ихтиозавра похож…

Румянцев еще раз взглянул в иллюминатор и пожал плечами.

— Может, померещилось?

Я ничего не ответил. У меня уже не было сил доказывать и спорить…

И тогда я решил рассказать про свои наблюдения и догадки всем. Если этой тайной океана заинтересуются тысячи людей в разных уголках земного шара, можно не сомневаться: скоро она перестанет быть загадкой.

Вот почему, вернувшись в Москву, я отложил на некоторое время экспедиционный отчет и научные статьи и написал то, что вы прочитали, хотя тайна так и осталась нераскрытой.

Сетевой перевод Семена Гоголина.[3]

Иллюстрации М. Туровского, А. Туровского, А. Гети.