В городе без дождей

Андрей Кожухов В городе без дождей

Я лечу в аэробусе и, чтобы скоротать время, ненавязчиво разглядываю попутчиков. Вот вошёл старик в туго подпоясанном чёрном плаще, каких давно не носят, и ещё более древней фетровой шляпе. Даже не вошёл, а впрыгнул в салон, ухватился за поручень и театрально пристукнул ногой. Душевно, будто собственных внуков, оглядел всех пассажиров и медленно направился поближе к выходу. Держится не по годам бодро, но лицо выдаёт возраст. Обвислые, как у бульдога, щёки, усталые глаза, на большом бугристом носу — плюсовые очки в старомодной латунной оправе. В левой руке держит резную трость с набалдашником — рычащая львиная морда. Похоже, это изобретатель машины времени, который только что испробовал свой аппарат…

Шутка, конечно. «Нельзя перемещаться ни в будущее, ни в прошлое, потому что времени самого по себе не существует», — часто повторял нам в школе учитель физики. Но старик по виду явно из прошлого, из середины двадцатого века, когда люди ходили с зонтами, чтобы укрываться от дождя. Это сейчас города и зоны отдыха — под куполами, а тогда и дождь, и снег были вполне обычными явлениями. Эх, я никогда не бывал в настоящем дремучем лесу, меня не окатывал ливень с головы до ног, я не видел радуги, не бежал по мокрой от росы траве, голыми пятками ощущая землю… Невероятно захотелось на природу! Ведь сейчас весна, километрах в десяти от границы Москвы дождевые капли усыпают блёстками молодую листву. А может, и не усыпают, не знаю.

Вообще, самое интересное в моем положении — как раз то, что я ничего не знаю. Понятия не имею, почему лечу в аэробусе, куда и зачем? Не помню своего имени, кто я, откуда, где учился. Родителей и друзей тоже забыл. Как будто жизнь моя началась именно в тот момент, когда я сел в аэробус. Но внешний мир я помню. Я неплохо знаю историю, у меня обширные познания в естественных науках, я узнаю город за окнами, его улицы и небоскрёбы. Стёрта (кем? для чего?) только моя личность.

Но я не паникую. Мне даже любопытно. Вдруг я модный писатель или популярный певец? Впрочем, непохоже: на знаменитость обращали бы внимание. Да и нет у меня подобных талантов — в этом я почему-то уверен. Ещё я знаю, что мне тридцать восемь и голова моя наполовину седа. Определённо зарабатывал я на жизнь не сочинительством романов и не пением. Явно чем-то более осязаемым. Уж не тренер ли я? То-то столь хорошо знаю анатомию.

Мы как раз пролетаем мимо яркого голографического памятника известному футболисту. Он набивает мяч и ненатурально улыбается… Нет, я не тренер. Спортом я никогда особо не увлекался, хотя и помню, что к середине нынешнего века Россия наконец-то научилась играть в футбол. Я смотрел тот поистине великий матч, лет восемь мне было. Никто уже не верил в нашу победу, все ждали: вот сейчас прозвучит финальный свисток арбитра, и Золотой кубок Мира окажется в руках соперников. Но последние секунды решили исход игры. Немцы были в шоке. Такого поражения они давно не знали.

Дальше, через два квартала после поворота, я точно знаю, будет ещё один памятник — императору Петру Великому. Его поставили в конце прошлого столетия, он неподвижен и несуразно громаден. На стыке веков исторический облик Москвы исказили до неузнаваемости. Часть уродливых построек той поры аккуратно снесли, но памятники трогать не стали.

В связи с этим вспомнился один поучительный случай. В Нью-Йорке установили голографический памятник одному из бывших президентов, имя я забыл, но помню его фальшивую улыбку, приставку к имени «младший», а также то, что называли его «великим борцом с террористами». Хм… Ну да ладно, дело прошлое. Так вот, какие-то хакеры взломали сеть, и… Наутро изумлённые подданные самой «демократической» империи увидели на постаменте огромную обезьяну, этакого Кинг-Конга в пиджаке и галстуке, но без штанов и рубашки, с чёрной лентой поперёк волосатой груди. Надо ли повторять, что было написано на ленте! Вокруг летали безголовые куры-бройлеры, с тучки над головой капала арабская нефть, а измаранный король приматов махал рукой и улыбался. Кстати, очень похоже… Хакеров не поймали, но заявили, что это были русские. А кому же ещё сотворить такое бесчинство? Скифы, варвары, вандалы…

Через семь остановок будет конечная. Старик, всю дорогу вертевший трость, вышел на Синусоидальной возвышенности. За ней последует спуск до второго яруса и снова подъём на седьмой. Я идеально знаю этот маршрут. Что-то странное сотворили с моей памятью. Здесь — помню, а там — нет… Как в одном недавнем американском фильме, «Хакеры фортуны» называется. Известный под ником Профессор главарь хакерской группы из четырёх человек якобы потерял память, а на самом деле это был клон, руководимый службой безопасности компьютерной фирмы, из которой похитили… М-да, не силён я в компьютерных программах, но похитили они что-то очень важное и дорогое… Интересно, чем же я занимался в прошлой жизни?

Повторяю, я не паникую. Но та неизвестная жизнь уже получила ярлык «из прошлого», о котором, судя по всему, я неплохо осведомлён. Может, я историк? Столетняя война, Французская революция, Августовский путч, Крестовые походы, Ледовое побоище, Великий нефтяной кризис, Наполеон, Ленин, Кирилл Туровский… Нет, все эти имена и названия мне знакомы, но не более того. В городе, где я родился, стояло два каменных изваяния Ленину, но родился я не в Москве. Новосибирск, Краснодар, Волгоград, Хабаровск? Я был в этих городах, но где появился на свет — не помню.

Что делать, когда аэробус прибудет на конечную станцию? Билет у меня не разовый, на много поездок, могу кататься еще долго, но проблему это не решит. Замаячила на потолке бегущая реклама: «Телефон доверия для молодёжи». Я не годен по возрасту, к сожалению. Зато молодёжь годна по возрасту служить в армии, а я уже нет. Но ведь я служил? Наверное, нет, потому что учился. Следующая реклама веселее: «Купите три пары женских колгот от целлюлита и получите в подарок мужские согревающие носки». Это американцы придумали такие носки. Они связаны из пряжи, поглощающей пот. Очень полезная вещь, продукт нанотехнологий. А если не нужны даме мужские носки? Отказаться от такого великолепного подарка с намеком: станьте красивой, и у вас появится муж, которому вы сделаете сюрприз? Правда, сюрприз может оказаться с душком: мол, дорогой, что-то у тебя ноги попахивают…

У меня не было жены. Или была? Напрягаю память. Господи! Она же умерла пятнадцать лет назад, при родах, после трех лет совместной жизни. Лучше бы мне об этом не вспоминать никогда, но почему-то именно это я не забыл окончательно. Жена, супруга, как принято писать в некрологах. Женщин лучше её я больше не встречал.

Так, кажется, подсознание мне подыграло. Когда умирают жены простых людей, некрологи не печатают. Неужели в той жизни, до моего беспамятства, я был важною персоной? Нет, не публичной личностью, иначе меня узнавали бы, но человеком нерядовым?

Тогда почему же я уверен, что каждый день на этом самом маршруте ездил, то есть летал на работу? Кто же я?

На мне стандартный тёмно-серый комбинезон служащего, в кармане только проездной, больше ничего. Я не помню, как входил в аэробус, будто родился уже здесь.

Как всё это похоже на человеческую жизнь! Мы садимся в транспорт на остановке «День рождения» и выходим на остановке «Смерть». Старуха с косой хорошо поставленным голосом водителя командует: «Выходите, конечная станция!». Городской маршрут — это наша жизнь, от и до. Мы видим других пассажиров, тут наши знакомые и родные, мы встречаем здесь свою вторую половинку, некоторые по несколько раз встречают, так как люди выходят иногда раньше положенного, а вторые половинки имеют обыкновение менять маршрут. Кто-то входит в нашу жизнь, одни — ярко, другие — незаметно, кто-то из неё удаляется. Из окон мы замечаем разные события, познаём новое и необычное. И ждём конечной остановки, что я сейчас и делаю. Это наш последний день, последний смысл, последняя воля, вздох, вопль…

Наверняка такие же мысли посещали многих с давних времён, только вместо аэробуса были карета или автомобиль, поезд или самолёт. И уж точно какой-нибудь известный писатель прошлого использовал этот образ в своём произведении.

Вот вошла женщина. Я не вижу её лица, но фигура хороша, и я чувствую: она должна мне понравиться. Сейчас она повернётся ко мне лицом и… Да! Она мне очень нравится. Стройная, чуть ниже меня ростом, в шёлковой белой блузке, в чёрной юбке до колен. Роскошные длинные волосы, голубые глаза, точеный носик, на подбородке ямочка… Мне кажется, так должен выглядеть мой идеал.

Стоп, нельзя столь бесцеремонно глазеть на людей! Поздно, она заметила и подходит ко мне.

— Извините, я доеду… то есть, долечу до пятой больницы?

Я быстро киваю головой, а потом задумываюсь. Я ведь точно знаю, где это. От конечной до пятой больницы путь неблизкий, но это единственный маршрут. Дальше только пешком. Наверное, она не привыкла ходить пешком и обязательно заблудится! А город я знаю превосходно, будто сам его конструировал.

— Нам по пути, — без зазрения совести вру я. Хотя, почему вру? Нам действительно по пути: мне лучше всего сейчас посетить больницу. Там разберутся, что с моей памятью. Можно бы еще в милицию обратиться, но туда — только за смертью и только по повестке. Может, нам было предначертано встретиться с… Как её зовут?

Хм, я собственного имени не знаю, вот это проблема. А её зовут…

— Варвара, — представилась она и засмущалась, даже покраснела.

Теперь я должен назвать свое имя. Так принято. Эй, не молчи, еще подумает, что испугался её воинственного имени. Придумай себе любое, это же так просто, у тебя богатый выбор.

— Красивое у вас имя. А у меня самое простое: Евгений, — я встаю и улыбаюсь. — Вот и наша остановка. Мне тоже в больницу надо, к доктору. А вам зачем?

— Я по направлению, медсестра.

— Да? А я думал, что направлений давно не дают.

— А мне вот дали… — растерянно и виновато улыбнулась она.

Так мы и познакомились. Около часа не спеша, будто гуляем по бульвару, шли в больницу. Беседовали. Дважды спускались на нижние ярусы, она зачем-то брала мою руку и крепко ее сжимала. Неужели боялась? Я оказался довольно разговорчивым субъектом, о таких говорят: «с дамами он неробкого десятка». Сочинил о себе какую-то ерунду, а в конце признался, что потерял память и не знаю собственного имени. На мое удивление, Варвара отреагировала спокойно, как подобает настоящему медику, и сказала, что обязательно мне поможет. Видимо, выглядел я в этот момент очень жалким и побитым, как распоследний дворовый пёс, да и слова её о помощи немного испугали меня. Столь уверенно, без тени сомнения, оглашают приговор в суде. А мой приговор — отнюдь не оправдательный.

Но паниковать не надо. Поздно паниковать.

Две недели пролетели как в сказке. В больнице мне понравилось. Ухаживали достойно, комната оказалась уютной, светлой, соседи — покладистыми, но самое главное — от меня почти не отходила медсестра Варенька. Раз она привела меня, то ей и поручили обо мне заботиться. А я старался казаться ещё более беспомощным и нуждающимся в утешении, чем был на самом деле. Она мне всё больше нравилась, эта милая и добрая девушка с таким грозным, но благозвучным именем. Что-то в нём есть, что-то до боли близкое и родное… Может, потом пойму, когда всё вспомню. Кажется, я могу в нее влюбиться.

Единственный минус — так до сих пор не выяснили, кто же я такой. Вот и хваленая их биометрика! Сканирование радужной оболочки глаза, дактилоскопия — все оказалось бесполезным. Я ж говорю, милицию только за смертью посылать. Интересно, откуда во мне такая нелюбовь к этой структуре?

Как сказал главврач, у меня несвойственная потеря памяти. Бредово звучит, на мой взгляд, но с врачами спорить себе дороже.

Мне делали всевозможные анализы, я оказался «богатым на здоровье», как звонким голосом сообщила мне терапевт, толстая тётенька чуть старше меня. Также обнаружились следы операции по удалению аппендикса, перелом ноги и двух рёбер. Конечно же, я понятия не имел, кто мне их пересчитал.

— Подождите, — остановила меня терапевт, когда я уже выходил из ее кабинета. — А анализ на БВИ делали?

Память — странная штука. До этой секунды я ничего не знал о БВИ. А тут сразу всё вспомнил.

Болезнь водяного истощения, самая страшная из людских напастей, появилась в середине двадцать первого века. Уже несколько десятилетий учёные пытаются найти лекарство, но пока даже на миллиметр не приблизились к цели. Человек живёт, всё нормально, а потом в одну ночь в адских муках скукоживается и умирает.

Больше чем наполовину мы состоим из воды. И вот она, по непонятным причинам, начинает испаряться. И ничего с этим поделать нельзя. Но что ещё более ужасно — не установлен способ передачи этой болезни. Можно пожать кому-нибудь руку, поцеловать давнюю знакомую, выпить отфильтрованной воды, зайти в музей, да просто проехаться в аэробусе — и подцепишь заразу. Ты — заразишься, а твой постоянный спутник, который был там же и делал то же самое, — останется здоровым. Проводились масштабные исследования, ставились многочисленные эксперименты, но все впустую.

Со временем люди привыкли, устали бояться, перестали избегать контактов. Одни говорили: на все Божья воля. Другие доказывали, что это происки инопланетян. Третьи обвиняли военных с их секретными технологиями. Помните СПИД, который научились-таки лечить? С ним была примерно та же история. В семидесятых годах прошлого века человечество избавилось от оспы, через десять лет объявили о победе над ней. И как раз тогда люди столкнулись с новой бедой, названной СПИДом. Когда же его победили, ему на смену тотчас пришла болезнь водяное истощения. Скорее всего, тут обычное совпадение, каких немало в природе. Но многие видели в этом происки недобрых сил.

С момента заболевания водяным истощением до последнего дня, когда тело, в буквальном смысле, испаряется, проходит от нескольких месяцев до трёх лет. Число умерших от истощения велико, учитывая, что вирус распространяется любым способом, но заражает не всех. Каждый год людей становится почти на один процент меньше.

В любой момент все желающие могут бесплатно узнать, больны они или нет, хотя большинство предпочитает оставаться в неведении — просто ждать последнего вздоха, последнего вопля. Ходить на работу, читать книжки, заниматься спортом, играть в шахматы…

Никакая изоляция не помогает. Один миллионер заключил себя в герметичный кокон, но все равно заразился. Он не пользовался даже глобальной сетью, так как наивно верил, будто вирус, на манер компьютерного, может передаваться по ней; пил проверенную родниковую воду, истово молился; он обезопасил себя по максимуму, как думал. Тщетно.

Меньше всего страдают от БВИ сельские жители, но удалённость от городов — тоже не панацея.

Каждый день у меня брали кровь, подсоединяли присоски к телу, снимали какие-то графики, проверяли количество микроэлементов и витаминов, вливали разные растворы. Подопытный кролик под условным именем Евгений ждал результата. Не хотелось говорить Варваре о моем возможном заболевании водяным истощением, но она догадалась, что со мной непорядок. Я всё рассказал, ожидая больше её не увидеть.

— Даже если бы я точно могла от тебя заразиться, я бы всё равно осталась с тобой, — ответила Варвара.

— Почему? — спросил я.

— Потому что… я тебя люблю, — искренне засмущалась она и опустила глаза.

Вместо того чтобы сказать: «Я тоже тебя люблю», я повторил свой дурацкий вопрос, сохраняя при этом самое серьёзное выражение лица:

— Почему?

— Не знаю, — пожала плечиками Варя. — Просто люблю.

— И я тебя тоже люблю. Но не хочу, чтобы ты страдала. Вдруг я смертельно болен? Ведь ничего неизвестно обо мне. Может, я преступник? Маньяк? А если у меня и впрямь БВИ? Да, ты можешь не заразиться, и, скорее всего, так и будет, но… я ведь умру. Зачем я тебе нужен мёртвый?

Она только собиралась ответить, как её срочно вызвали в операционную. И хорошо, что так случилось. Лучше не знать ответы на некоторые вопросы. И Варваре лучше не слышать этих вопросов: вдруг не найдет, что ответить, и оставит меня. Даже если я окажусь больным, мне все равно хочется быть с ней, до последнего вздоха.

Прошла ещё неделя. Я занимался на беговой дорожке, играл в нарды (кстати говоря, получалось это у меня превосходно), по чуть-чуть вспоминал произведения советских и постсоветских классиков: Шолохова, Фадеева, Булгакова, Астафьева, Солженицына… Открывал для себя увлекательный мир художественной литературы заново. Листал труды великих русских историков: Карамзина, Соловьева, Ключевского…

Мы с Варей пришли к выводу, что был я, скорее всего, все-таки историком. Очень увлекают меня события двадцатого века в России, СССР, потом снова России, но от политики я далёк. Как далёк и от её крайностей — войн и революций, в которых гибнут большей частью безвинные люди. Также выяснилось, что неплохо разбираюсь я в медицине, биологии, химии и ещё кое в каких естественных науках. Весьма образованным оказался.

Мои анализы терялись дважды, каким-то мистическим образом, так что ждать пришлось дольше обычного. Эта неделя наверняка была самой мучительной в моей жизни: и настоящей короткой, и прошлой длинной. Я уже был готов выслушать, что болен, потому что не раз себя хоронил. Лишь бы скорее узнать правду. Сны изматывали; есть ничего не хотелось. Если бы не Варя, я бы сошел с ума. Наступило бы истощение мозгов намного раньше, чем водяное истощение тела.

— Пошли к Петру Семёновичу, — Варя нежно взяла меня за руку и повела к главврачу.

— У вас всё в порядке, — спокойно сказал он нам. Понятно, что для него это обыденная работа, рутина, но никто не знал, насколько это было важно для меня. — Водяного истощения нет.

— Я здоров! Здоров! Я здоров!

Обнял Варвару и закружился с ней в танце.

— Давай поженимся! — предложил я. Само вырвалось.

— Давай… — не раздумывая, ответила она.

Еще неделю я оставался в больнице под наблюдением врачей, сдавал бесконечные анализы, но с памятью так ничего и не выяснилось. Хотя теперь меня это совершенно не волновало. Возможно, я всё забыл как раз для того, чтобы это «всё» не помнить больше никогда. Хотя врачи уверяли, что память ко мне должна вернуться.

Завтра меня выписывают, я переезжаю к Варваре. Мне назначили неплохое денежное пособие, и я уже привык к имени Евгений. Жизнь наладится, я уверен!

Может быть, мне просто дали второй шанс в жизни. Бог ли, судьба ли, случай, или сильные мира сего — не важно. Каждый достоин второго шанса. Даже если он совершил ужасный поступок — человека можно и нужно простить. Выход есть всегда. И обязательно нужно верить, надеяться и любить.

Варя ждала меня в холле, уже переоделась.

— Зайди напоследок к главврачу, он тебе должен что-то сказать.

— Что?

— Не знаю, Жень, он не отчитывается перед медсестрами. Просто зайди к нему, я тебя подожду.

— Хорошо, — поцеловал ее в носик. — Я быстро.

Постучал и вошел. На месте Петра Семеновича сидел какой-то старик, я не сразу его узнал. Первый человек, которого я запомнил в аэробусе! — он был тогда в плаще и шляпе, в очках и с длинной тростью. А сейчас — в привычной современной одежде, без древних вычурностей.

— Лев Уланский, — представился он и прищурился. — Рад видеть тебя, Трофим.

— Я не Трофим, я…

И запнулся. Этот старик знает, кто я. Меня зовут Трофим?

— Да, тебя зовут Трофим, — широко заулыбался он.

Мысли читает?

— Нет, конечно, мысли читать я не умею, — всё ещё улыбался он.

— А как?..

— Очень просто, — перебил он меня. — Ты это сам написал, сам придумал.

— Что?

— Всё, от начала и до конца, включая эти мои слова приветствия.

Я ничего не понимал, но происходящее мне определённо не нравилось.

— Я объясню, присядь.

— Внимательно слушаю.

Уланский медленно рассказывал, каким-то особенно успокаивающим мерным голосом, за которым слышалось: «Всё в порядке, всё хорошо, расслабься». Тик-так, тик-так…

Я не перебивал.

— Ты — учёный, автор множества научных книг. Придумал, как найти способ лечения людей от всех болезней. В самом человеке есть для этого всё необходимое. Не нужны никакие лекарства, сам человек для себя — лучшее лекарство. Но добиться результата очень сложно. Запустить в себе самом механизм излечения, подавить болезнь — мы почти не умеем. И еще сложнее во всё это поверить. Сейчас ты ничего не помнишь, но скоро память к тебе полностью вернётся. Ты принял препарат, который ввел тебя в состояние частичной потери памяти. И забыл ты именно то, что тебе нельзя было знать для чистоты эксперимента. Повторю: разработал и распланировал всё ты, до мельчайших подробностей. Аэробус, незнакомка, больница, соседи в палате, нарды, какие читать книги… Помнишь меня, с тростью, я ей картинно размахивал?

Я кивнул. Конечно же, помню, трудно было не заметить такого уникума.

— Да, ты придумал, как я должен выглядеть и что делать, чтобы ты непременно обратил на меня внимание. Если бы ты узнал меня, то встрепенулся бы, направился ко мне за помощью, позвал. Это была первая проверка того, как сработал препарат. Потом вошла девушка, которая представилась Варей. Это ты её так назвал, и ты же её отбирал, она актриса из Красноярска. Ты должен был в неё влюбиться. И, кажется, ты идеально сыграл по собственному сценарию.

— Замолчите, — грозно прорычал я, готовый разорвать этого мерзкого лживого старикашку. Но взял себя в руки, успокоился. — Это всё неправда! Она любит меня. Я не мог всё это придумать.

Уланский тяжело вздохнул и погрустнел.

— Трофим, поверь, — сочувственно продолжил он, — ты всё это придумал, а я помогал.

— Я хочу её видеть.

— Нет, это невозможно, — жёстко отрезал старик. — Она только что уехала. Она не любила тебя.

— Я верил ей.

— Талантливая актриса, хороший сценарий, умелый режиссёр. Я думал, ты сильнее обозлишься, но ты меня уверил тогда, что…

— Зачем всё это? — перебил я и уставился на Уланского.

Я ведь просто хотел обычного человеческого счастья. И действительно поверил в его возможность.

— Как я уже сказал, человек — это лучшее лекарство для самого себя, — снова начал Лев мерным голосом: тик-так, тик-так. — Очень сложно открыть в себе способность к излечению, но организм на подсознательном уровне может выработать средство от любой болезни. Ты придумал, как получить антивирус от БВИ. Кандидатуру подопытного искать не пришлось: девять месяцев тому назад у тебя обнаружился вирус водяного истощения. Идеальный вариант, ведь кто лучше тебя самого знает, как ты поступишь в той или иной ситуации? Мы долго и тщательно разрабатывали детали эксперимента. Сомневались, получится ли… Получилось! — старик вдруг приподнялся в кресле. Он был явно взволнован и смотрел на меня с восхищением.

Я же не хотел ни говорить, ни слышать, ни помнить… Упасть бы на больничную теплую койку, укрыться одеялом, спрятаться и никогда больше никого не видеть! Но не было даже сил, чтобы заткнуть уши.

— Ты попал в больницу, мы тебя досконально обследовали и проверяли по несколько раз на дню. Ты был болен БВИ. Времени оставалось все меньше и меньше. У нас была только одна попытка. И всё удалось! Когда ты ждал неделю результата анализов и томился, весь измучился, ты ещё был болен. До того, как пойти к главврачу и узнать, что здоров, ты тоже был ещё болен, вирус мы обнаружили. А потом, сразу после того, как прокричал, что здоров и предложил Варваре пожениться, ты уже полностью излечился. Понимаешь?

— С трудом.

— Ничего, всё вспомнишь и поймёшь. У тебя появился смысл жизни, ты очень хотел выздороветь, и организм сам себя излечил. Самое главное, у нас есть, грубо говоря, «ты» больной и «ты» выздоровевший. Когда к тебе вернётся память и все знания, мы сможем получить с помощью этих данных антивирус. Ведь механизм лечения, который сработал в тебе, связан с определенными биологическими процессами в организме… Черт, я с удовольствием рассказал бы тебе сейчас на языке медицины, но ты можешь не понять. По крайней мере, в своём сценарии ты просил меня объяснять всё как можно проще, на самом обыденном уровне.

— Я не желаю ничего понимать. Я устал и хочу уйти от вас.

Старик осунулся и подозрительно на меня посмотрел. Как на предателя. Наверное, я им и был. Предал свою идею, свой план, свой сценарий. Перечеркнул всё ради того, чтобы любить и быть любимым.

— Трофим, ты уверял меня, что воспримешь расставание с Варварой спокойно, как должное.

— Значит, это был не идеальный сценарий. Имей я возможность, я бы остался с Варей, сделал бы так, чтобы всё было правдой, она — медсестрой, мы бы с ней жили вместе.

— И тебя не волнует то, что люди могут исчезнуть из-за БВИ? Только потому, что тебе хочется быть любимым? Хочется счастья?

На эти вопросы я не хотел отвечать.

— А почему её назвали Варварой?

Уланский не ожидал вопроса, но ответил тотчас:

— Твою жену так звали. Она умерла, прости.

— Надеюсь, вы… мы в том не виноваты, и она умерла не по моему сценарию?

Наверное, это должно было означать шутку, но Лев не улыбнулся. Я вдруг вспомнил кое-что.

— Мои родители любили старину? И поэтому назвали меня таким именем? И я тоже любил старину, только совсем недавнюю. История же — это всего лишь мое хобби, да?

— Да, Трофим, так и есть. Прости, у нас действительно очень мало времени. Нужно много чего сравнить, опробовать, проанализировать, прежде чем мы получим препарат, который убьёт вирус водяного истощения. Хотя вирусом эту заразу называют чисто условно. Нужно сделать ещё один анализ, прежде чем ты поедешь в другую больницу, где к тебе вернется память.

Уланский достал прибор, похожий на большой напёрсток, и всунул мой указательный палец в него. Боли я не почувствовал.

— Всего несколько секунд. Это новинка, пока ещё опытный образец.

— Можно, я вернусь в свою палату?

— Да, конечно, — старик смотрел на экран. — Только ненадолго, извини.

Память начала ко мне постепенно возвращаться. Когда я был студентом, то любил гулять по ночной Москве. Однажды ко мне подошли два милиционера, что-то заподозрили, щёлкнули радужную оболочку глаза, сверили данные по мобильной сети, а в базе данных то ли произошла ошибка, то ли ещё что, но числился я как сбежавший насильник. Избили они меня крепко — оказал-де сопротивление при задержании. Так вот откуда у меня этот перелом рёбер!

Я уже закрывал за собой дверь, как услышал за спиной вскрик Льва:

— Не может быть! Это ошибка.

Я обернулся. Уланский был белее висящего на спинке кресла халата.

— Нужно сделать повторный анализ.

Дрожащей рукой он с трудом надел мне прибор на палец, потом снова вернулся к экрану. Я стоял и ждал, никак не реагируя и не пытаясь понять, что происходит. Правда всё это или заключительный этап моего же сценария, я не знал.

— Не может быть, — крутил головой старик. — Не может быть. Трофим, ты болен водяным истощением, — сказал он так, как говорят, что дважды два равняется пяти. — Ты же был здоров, мы специально целых семь дней проверяли, всё было идеально. Полчаса назад ты был здоров!

Да, был. Когда-то я был Трофимом, потом Евгением, а сейчас… Мне всё равно…

Из дневника Льва Уланского.

«Я был не прав. Никакой это не провал. Время есть, мы успеем спасти Трофима. Антивирус будет готов не раньше, чем через год, сколько же времени у него — неизвестно. То ли это новое заражение, то ли вирус оставался в латентном состоянии, а теперь проснулся — непонятно. Сценарий у нас есть, повторим всё точь-в-точь, только ничего не буду ему рассказывать, а сразу пусть всё вспоминает. И пусть разбирается с механизмом подсознательного лечения. Ему бы ещё в себе разобраться… Не знал мальчик, как сильно ему не хватает любви, простого человеческого счастья. Не думал, что так выйдет. Но оно даже лучше. У нас больше материала для обработки. Лекарство мы выделим раньше.

Всё, мне пора. Через два часа я должен сесть в аэробус и сыграть свою роль ещё раз. Актриса будет та же, Катерина. Поражает меня её безразличие, но так даже лучше. Вообще, странно, что Трофим выбрал именно её. Она совершенно не похожа на его покойную жену Варвару. У той была короткая стрижка и иссиня-черные волосы, а у этой — всё не так. Варвара умерла в двадцать три, а Катерине за тридцать. Черты лица разве что похожи, нос, губы, подбородок, глаза… Варя была, по словам Трофима, типичной пацанкой, но очень женственной и ласковой, а Катерина — форменная секси-вумен, блондинка со стажем. Ну да ладно, главное, что он в неё влюбится.

Надеюсь, вторая попытка будет успешной. И значит, последней».

Я лечу в аэробусе и, чтобы скоротать время, ненавязчиво разглядываю попутчиков. Вот вошёл странный старик в широкой шляпе, держит трость с львиноголовым наконечником. Оглядел всех так, будто знает каждого лично. А я никого и ничего не знаю. Или не помню, что вероятнее всего. Ведь увиденное из окна мне вполне знакомо. Непонятная амнезия, начавшаяся именно в аэробусе. Кто я, откуда, что здесь делаю?

Но я не паникую. Только во вред будет.

Бывали случаи, когда женщины рожали в транспортных средствах. И моя жизнь началась в аэробусе. Только мне-то под сорок, поздновато родился.

Уже третья остановка, а я не сдвинулся с места. Люди заходят, выходят, оглядываются. У них жизнь идёт, а моя — недвижна. Казалось бы, лечу в аэробусе, куда-то стремлюсь, направляюсь, а на самом деле — в застывшем состоянии. Может, когда аэробус прибудет на конечную остановку, что-то изменится? Остаётся сидеть и ждать. Таков мой выбор. У каждого в жизни есть своя конечная станция под названием «Смерть». Некоторые её ждут, некоторые безуспешно пытаются убежать от неё. Я предпочту доехать до конца…

Справа памятник какому-то футболисту, дальше будет стоять великан Пётр Первый. Хотели эту громаду передвинуть за черту города, но передумали: пускай стоит в назидание потомкам.

Говорят, лучше всего запоминается самая ненужная информация, которая, возможно, никогда и не понадобится в жизни.

— Время не подскажете? — услышал я бархатный голосок сзади и обернулся.

Девушка лет двадцати трёх, чёрные короткие волосы, ямочка на подбородке, цветочные голубые глаза, миленький носик, родинка на шее, губы не тонкие, но и не пухлые. Невинно так моргает ресничками-лепестками, ждёт от меня ответа. Типичная пацанка, но женственная. Я смотрю и не могу оторвать взгляд. Я уверен, что где-то уже её видел, или же она напомнила мне кого-то очень близкого и родного.

— Так вы скажете, который час? — переспросила она.

Мне не хотелось ей врать.

— Боюсь, я даже не знаю, кто я и как меня зовут, что же касается времени… сейчас примерно около трех дня.

— Прикольно.

— А вас как зовут?

Засмущалась.

— Обычно я говорю, что меня зовут Еленой, но мои чокнутые предки назвали дочурку Варварой. И давай на «ты»! — резко выпалила она.

— Красивое имя. — Что-то во мне дрогнуло, но виду я не показал.

— Да ладно. — Она почувствовала в моем тоне искренность и надёжность. — Варвар в Москве можно по пальцам пересчитать. Но это ещё не всё. Папа умер давно, он хороший был, только с причудами, и по батюшке я Варвара Трофимовна, вообще дезинтегрироваться пылесосом. Язык сломать можно.

— А я не знаю, как меня зовут.

— Не грусти. Хочешь, будешь Трофимом? — по-доброму засмеялась она.

— Почему бы и нет?

— Класс! А я вот — в лес, там такие красивые заповедные места!

— Можно с тобой? — неожиданно вырвалось у меня.

— Почему бы и нет? — передёрнула плечиками Варя. — Там замечательно. Можно бегать босиком по траве, роса, птички поют, бабочки всякие, червячки, идёт настоящий дождь, а после бывает радуга, такая красивая семицветная дуга. А бывает, что сразу несколько. Я люблю дождь, в городе не бывает дождей. Ну что, выходим?

— Давай, — встал я с места, и она тотчас же схватила меня за руку и потянула с собой.

Порой в чётко размеренные планы врываются такие вот приятные ураганчики. Я выбрал конечную остановку, но вышел гораздо раньше. И, что самое главное, вышел не один. Вернее, меня вытянули. Вытянули в Жизнь. Не знаю, что будет дальше, но уверен, что всё наладится. А сейчас меня ждёт дремучий лес, зелёная травка и дождь. И бег наперегонки с милой пацанкой. Я нестарый ещё; правда, спортом особо не увлекался, но посоревнуемся… И надо будет сделать что-нибудь с её речью, с этим сленгом. Кого-то она мне напоминает, кого-то очень близкого и родного…

Аэробус же пусть летит себе дальше. В этом городе без дождей у него постоянный неизменчивый путь, в отличие от нашей жизни. Наша жизнь зависит только от нас. Я хочу, чтобы всё было отлично. И я знаю, что так и будет.