В эфирной полумгле

Доктор Мортимер вовсю старался выглядеть весело и беззаботно.

Копаясь в саквояже, он насвистывал, достав стетоскоп, отбил такт носком туфли, а когда извлек из кармана шпатель, то зачем-то хохотнул, будто деревянная палочка была чем-то донельзя забавным.

— Итак, господин Стекпол, покажите мне ваш язык…

Соверен послушно раскрыл рот.

Доктор придвинул подсвечник, полный криво насаженных свечей, и перегнулся через низкий стол. Шпатель поелозил по языку, стукнулся в нёбо, прижался к щеке.

— Замечательно!

Изучив горло пациента, доктор опустился обратно в кресло. Палочка вернулась в карман, а пальцы уютно устроились поверх строгого, шелкового жилета.

— Вы плохо выглядите.

— Это все? — спросил Соверен.

Доктор вздохнул, привстал снова и, обхватив мягкими ладонями голову пациента, оттянул по очереди одно и другое веко.

— Бессонница?

— Нет.

— Мои порошки…

— К черту!

— Знаете, Соверен…

— Абрахам, Бога ради, избавьте меня от разговоров по душам! — впервые за время осмотра раздражился Соверен.

На его худом, неприятно заросшем лице на мгновение запечатлелось выражение крайнего неудовольствия, даже неприязни, но затем он взял себя в руки и, отклонившись, неподвижно застыл.

Доктор покряхтел, взгляд его скользнул по строю свечных огарков на исцарапанной крышке бюро, по пустой бутылке из-под вина на круглой банкетке и уперся в тяжелые складки темной шторы, сквозь которую напрасно пытался пробиться розовый свет утра.

— Я бы не хотел, чтобы человек, — осторожно подбирая слова, произнес доктор, — которого я вправе назвать, если не своим другом, то хорошим приятелем, с которым мы вместе…

Соверен шевельнул губами.

— Вы можете покороче, Абрахам?

— Как давно вы смотрелись в зеркало?

— Это важно?

— Вы совершенно… Эта темнота, пыль… Следы в холле. Я готов поручиться, что это следы моих туфель, оставшиеся там с прошлого раза.

— Я отпустил слуг. — Короткая улыбка у Соверена вышла виноватой. — Оставил только Эмерса и Хетчетта. А им наплевать на уборку.

— Боже! И вы говорите, что у вас все хорошо?

— Я этого и не говорю. Мы закончили, Абрахам?

— Да. Я… — доктор с сомнением качнул головой. — Впрочем, как хотите… Это, конечно, ваша жизнь, хотя вряд ли ей можно дать такое определение. — Он убрал в саквояж стетоскоп. — Но если бы вы сделали мне одолжение и вышли на улицу, прогулялись, подышали свежим престмутским воздухом…

Под немигающим взглядом он осекся.

— Я уже сделал вам одолжение, Абрахам, когда согласился на ваши еженедельные визиты. Эмерс вас проводит.

— Что ж…

Доктор вытолкнул свое крупное тело из кресла. Ему было очень досадно, что он впустую потратил полтора часа на дорогу и потратит еще столько же.

Морхилл все-таки почти пригород.

— Вот, — подобрав со спинки пальто, он выудил из кармана свежий номер "Престмутской хроники". — Если вас еще интересует жизнь снаружи.

Соверен не пошевелился.

Газета шлепнулась на стол. Пламя свечей дрогнуло, высветив заголовок: "Новая жертва найдена в Гэллопи-сквер". На отвратительного качества фотографии под заголовком с великим трудом угадывалась женская фигура, лежащая на камнях мостовой.

Доктор Мортимер постоял немного и, понимая, что никакой реакции от Соверена не дождется, шагнул к выходу из кабинета.

— Что ж, желаю оставаться.

Седой Эмерс, в грязном сером фартуке, надетом на потертый сюртук, предупредительно возник в проеме.

— Сюда, господин доктор, — произнес он хриплым голосом и увел визитера в чуть подсвеченную темноту.

Скрипнула дверь, впуская в холл легкое дыхание утра. Соверен услышал, как Эмерс спросил: "Вы на паровой повозке, сэр?". "Нет, я по старинке, — ответил ему доктор. — Это и быстрее, и надежнее". Затем Эмерс с доктором вышли на крыльцо.

Соверен, утратив безразличие и мгновенно сместившись, сдвинул штору с краю.

Абрахам Мортимер мутным пятном проплыл мимо окна, спустился на дорожку и, что-то сказав Эмерсу, направился к стоящей у ограды двуколке.

Смирная пегая лошадка была отвязана от прутьев. Накрутив вожжи на запястье, доктор тяжело забрался в повозку.

Эмерс махнул ему рукой.

Доктор, сердито нахохлившись, понудил лошадку к движению. Несколько мгновений — и двуколка скрылась в тумане, непременном, как само утро.

Соверен нахмурился, о чем-то размышляя, затем вернулся к столу и склонился над газетой. Прыгающее пламя оттенило женскую фигуру на фотографии. Часть мостовой рядом с пятном лица показалась ему темней, чем остальные камни.

Хлопнула дверь.

— Эмерс, — оживился Соверен, — как машина?

Слуга, заглянув в кабинет, пожал плечами.

— Уже запущена, сэр. Катушки мы почистили. Щетки с магнетического колеса заменили на те, что привез господин Фрисон.

— Что ж, пошли.

Темный коридор прошивал дом насквозь, от парадных дверей до выхода во двор, к конюшне и хозяйственному сараю. Соверен шагал размашисто, вбивая каблуки в паркетные плашки. Эмерс едва за ним поспевал. Свеча в его руке выхватывала из мрака то перила уходящей наверх лестницы, то кадку с камелией, то пустоту комнаты с поблескивающими в глубине стеклами.

К звуку шагов скоро примешался глухой, идущий из-под земли стук. Стук был сдвоенный — бум-бум! И через паузу снова — бум-бум!

Соверен свернул к подвалу.

Несколько ступенек, крепкая дверь, и Эмерс приоткрыл рот — стук возрос и сделался пронзительно-звонким, давя на ушные перепонки. Металл бился о металл.

Бум-бум!

В подвале было сыро и холодно. У стен лежала земля, с труб над головой капало. Стук бился о старую каменную кладку. К нему прибавились свист и колкое шипение.

Хозяин и слуга миновали участок с бочками из-под вина, обогнули по плиточной дорожке крепь, подпирающую ослабшее перекрытие, и очутились в обширном помещении, полном пара и тусклого электрического света.

Бум-бум! От стука, казалось, дрожали не только воздух и стены, дрожало все естество.

В бурлящих, расходящихся в стороны клубах установленная в центре паровая машина то показывалась, то теряла очертания.

От черного цилиндрического котла с отверстой пастью топки будто лапы паука отходили трубы и патрубки. Два из них врезались в цилиндры поменьше, внутри которых взад и вперед тяжело ходили поршни. Бум-бум!

Пар рвался сквозь щели. Волнами наплывал жар. Крутилось через кривошип гигантское колесо, от которого к потолку и в дальнюю стену уходили толстые провода.

Чернела угольная куча, основательно подъеденная с одной стороны. Темнели вентили и какие-то короба. Пролом, через который устанавливали машину, так и не заделали до конца, и из него тянуло спасительной свежестью.

— Томас! — закричал сквозь пар Соверен. — Томас!

Он нырнул в белое облако и вынырнул у самого колеса, прошелся по шатким мосткам в опасной близости от движущихся частей машины.

Электричество шипело. В воздухе посверкивали разряды.

— Томас!

Бум-бум! — стучали поршни. Поди тут услышь. Бум-бум! Красноватый свет ламп с новыми угольными стержнями едва помогал поиску.

Соверен добрался до топки и нашел Томаса Хетчетта на лесенке, приставленной к котлу. Хетчет проверял показатели температуры и давления.

Соверен дернул его за штанину, заправленную в резиновый сапог.

— О! — сказал Хетчетт.

Он спустился и прокричал что-то под адский звон поршней. Лоб его блестел от пота.

Соверен показал на ухо. Тогда Хетчетт махнул рукой на поставленные в углу за загородкой верстак и лежанку. Соверен кивнул. Мощный клуб пара обжег ему лицо, и он, прижимая ладонь к глазам, чуть ли не вслепую побрел прочь от машины.

Эмерс поймал его за рукав и подвел к пролому.

— Подышите, сэр.

Соверен благодарно пожал старику плечо.

Через остатки кладки и вывалы земли, идущей на подъем, вид открывался как из норы или из берлоги — немного тумана и небо, окаймленное понизу верхушками кустов. Возможно, так этот свет виделся еще из одного места. Из могилы.

Соверен не выдержал и выбрался-таки наружу, подальше от зверского грохота поршней и густой и липкой жары.

Хетчетт вылез вслед за ним.

— Сэр, у вас какое-то дело?

Как и всякий человек, длительное время проводящий среди постоянного шума, он привык говорить чрезвычайно громко, полагая как раз, что его не слышно. Хотя поршни и лупили тише, глотка Хетчетта работала в полную силу.

Парень он был молодой, где-то в Саут-Треммонде у него была подружка. Соверен надеялся, что глухая.

— На сколько останавливали машину?

— Как обычно, — проорал Хетчетт. — Чистили колосник, заливали воду. Эмерс еще с катушкой возился. Думаю, не больше четырех часов в эту ночь, сэр.

— Хорошо. Вы нашли сменщика?

— Да, — кивнул Хетчетт, — есть один малый, Уэс Риндером, мы росли вместе. Он не любопытен и исполнителен. И в механизмах понимает.

— Мне хочется на него взглянуть. Машина не должна простаивать. Это жизненно важно, — сказал Соверен. — И случись что с Эмерсом, так как он староват… или с вами…

— Я все понял, сэр, — Хетчетт юркнул в пролом, словно ему было не уютно там, где не было проникающей в мозг долбежки.

Соверен нащупал ключ в кармане жилета.

Жизненно важно, застряли в голове слова. Жизненно… Все же, скорее, смертельно. Он вздохнул, снова окунулся в пар и грохот и прошел к незаметной двери, в которую, подвешенная под потолком, уходила часть проводов.

Ключ провернулся в замке.

Войдя, Соверен закрыл дверь за собой на засов. Еще три ступеньки вниз, во тьму и холод фамильного склепа. Рука механически сняла с полки керосиновую лампу.

Тусклый огонек спички родил такой же тусклый огонек фитиля.

Нужный Соверену каменный саркофаг находился в самой первой нише. Он пожертвовал каким-то безвестным предком, чтобы поместить туда Анну.

Анна…

Лампа встала на стык каменных плит, осветив лицо и грудь лежащей.

— Я снова пришел, — сказал Соверен, наклоняясь.

Он дотронулся до белого, холодного лба. Электричество ущипнуло пальцы. Из-под рыжих волос, из-под шеи с застывшей навсегда, иссохшей до незаметности жилкой выглядывали колечки тонкой металлической сетки.

Холод и электричество должны были сохранить Анну такой, какой она была при жизни, но, глядя на любимые черты, Соверен с болью замечал приметы пусть медленного, но неумолимого процесса разложения. Вот, вот! Синеватые тени под закрытыми глазами сделались обширней и гуще, кожа на правой щеке сморщилась, губы высохли, побелели и покрылись рубчиками.

Анна! Почему ты покидаешь меня?

— Я тебе почитаю, — дрожащим голосом сказал Соверен, опускаясь на каменную скамью. — Это Кольридж. Тебе понравится.

Он закутался в плед, настроился.

— Кубла-Хан. В стране Ксанад благословенной…

Ресницы у Анны дрожали от электричества, и казалось, что она только притворяется неживой.

За Кольриджем последовал Китс, за Китсом — Мартиган. Пар дыхания вырывался тающими облачками. "И тьма внутри — не та, что есть снаружи…" Из оцепенения, в которое Соверен незаметно впал, его вывел глухой стук в дверь. Он поморгал, повел заледеневшими плечами, отер ладонью лицо, убирая иней со щек и намечающейся бороды.

За дверью обнаружился Эмерс.

— К вам гость, сэр.

— Кто?

— Я не знаю этого господина.

— Так гони его прочь!

— Он сказал, что вам он нужнее, чем вы ему. Вот, — слуга протянул прямоугольник визитки, — он просил передать.

Соверен приподнял лампу. Золотое тиснение по черному полю складывалось в буквы: "Коулмен М. Р. Эфирные механизмы Коулмена и Лефоруа".

— Хорошо, — Соверен прикрутил фитиль. — Провалились бы они все к чертям!

Он запер дверь, подергал, проверяя, ручку.

М.Р. Коулмен бродил по темному холлу, держа в одной руке зонт, а в другой — золотой брегет. Появление Соверена он встретил неодобрительным движением брови, фыркнул и убрал часы в жилетный кармашек.

— Я не люблю… — начал он.

— Это понятно. Прошу, — показал на складные дверные створки Соверен.

— Прекрасно!

Коулмен порывисто двинулся в кабинет. Две высокие тени, отделившиеся, казалось, от общей тьмы, последовали за ним. Одна из теней несла внушительных размеров чемодан.

Пока Коулмен устраивался в кресле, которое недавно занимал доктор Мортимер, а тени обживали пространство за его спиной, Эмерс зажигал свечи. Скоро в кабинете стало достаточно светло, чтобы Соверен смог рассмотреть обладателя зонта, брегета и дорогой визитки.

М.Р. Коулмен был невысок, но плотен, хорошо развит. В прошлом, судя по мускулатуре и крепким плечам, он был неплохим кулачным бойцом. В пользу этой догадки выступали также перебитый нос и шрамы на костяшках пальцев. Лицо у гостя черты имело грубые, жесткие, даже уродливые, а чуть выдвинутая вперед нижняя челюсть всякую улыбку превращала в оскал.

Маленькие глаза под мощными надбровными дугами лишь дополняли звероподобный образ.

— Как я понимаю, — развязно произнес Коулмен, — передо мной — Джеймс Соверен Стекпол, инспектор с Гримхольм-стрит.

Соверен промолчал.

— Ах, да, — оскалился гость, растягивая толстые губы, — бывший инспектор. Вы уволились полгода назад.

— Продолжайте, прошу вас, — сказал Соверен и выложил на стол револьвер.

Тени угрожающе колыхнулись, но Коулмен остановил их жестом.

— Что вы, мальчики, господин Стекпол пока не собирается ни в кого стрелять. Это своеобразное предупреждение. Я коснулся скользкой темы, да?

— Я вас не знаю, — щурясь на огонек свечи, сказал Соверен.

— Зато я знаю вас хорошо, — самоуверенно заявил Коулмен. — Я, видите ли, не люблю обращаться с просьбой к людям, которым мне нечего предложить.

— Вы от Жюссо? Или от Папаши Тика?

Гость расхохотался.

— Нет-нет, я сам по себе. Эфирные механизмы. Неужели не слышали?

— Нет.

Несколько секунд, подавшись вперед, Коулмен внимательно изучал лицо хозяина кабинета.

— Что ж, — произнес он наконец, — вполне может быть. Тогда позвольте небольшую демонстрацию?

Стоящая за спинкой тень щелкнула чемоданными замками.

Соверен ожидал чего угодно, только не детской деревянной игрушки. Переняв от помощника, Коулмен выставил ее на стол.

— Вот.

Игрушка представляла из себя человечка ростом в полтора фута. Таких десятками продают на ярмарках в Энкридже и на Риверсайд. Руки и ноги его состояли из коротких брусков, которые соединялись друг с другом хитроумными шарнирами, и оканчивались на концах дощечками, обозначающими ступни и ладони. Грубо отесанное и раскрашенное под сюртук полено служило торсом. Круглая голова с высверленными глазами и прорезью рта проворачивалась на колышке шеи. Брови и усы были подведены углем, щеки намечены красной краской.

Также Соверен заметил идущие от рук и ног к спине человечка тонкие стальные трубки с рычажками и пружинками.

— Механическая кукла? — спросил он.

— Механическая означала бы пружину внутри, подзавод каждые пять минут и чертову уйму шестеренок, — оскалился Коулмен. — Паровая имела бы большущий котел с мешком угля. Чтобы привести ее в движение, понадобились бы кочегар и два часа времени. Электрическая волочила б за собой провода, а двигатель и тот же котел прятались в соседней комнате. Я же предлагаю вам оценить механизм эфирный, более тонкий, более совершенный. Великолепный! Все, что ему нужно, — он окунул руку в вырез дорогого пальто и вытянул наружу небольшую склянку с остроконечной железной крышкой, — это эфирная батарея.

Внутри склянки плавал зеленоватый туман.

— Думаете, мне нужна кукла?

— Погодите, — поднял палец Коулмен.

Сзади у человечка обнаружилась выемка, закрытая дверцей. Коулмен сбил запорный крючок и надел склянку на тонкую внутреннюю спицу.

— Вот и все, — сказал он, оставляя игрушку в покое.

Несколько секунд кукла стояла неподвижно, и как Соверен не ждал первого движения, оно все равно вышло неожиданным.

Кукла вздрогнула.

Это было похоже на то, будто она ожила и осознала себя. Скрипнули шарниры, заходили, звякая, рычажки. Затем человечек подскочил на месте, согнул правую руку, опустил, согнул левую, отпустил, топнул ногой, пробуя на прочность поверхность.

Еще секунда — и он вдруг неловко побежал к краю стола и, возможно, свалился бы с него, не выстави Коулмен на его пути украшенные перстнями пальцы.

Соверен поймал себя на том, что вжался в спинку кресла. Кукла пугала. Коулмену она не далась, а развернулась и, щелкая ступнями-дощечками, заторопилась на другой край. Здесь ее ждала вторая рука и всхлип Эмерса, с ужасом наблюдающего за ожившей деревяшкой. Старик, ища опору, сбил с бюро несколько огарков.

Человечек же, словно почуяв барьер, задом наперед отступил в центр.

— Ну как? — сводя руки, спросил Коулмен. — Не правда ли, как жи…

Он не успел договорить, а кукла, стараясь вырваться из капкана, уже нашла выход и, присев, прыгнула прямо на Соверена.

— …вая?

Соверен и сам не понял, как его ладонь механически сомкнулась на занозистом горле-колышке. Руки и ноги человечка принялись чувствительно бить его по предплечью, вылетела из скобы и завихляла какая-то трубка, потек зеленоватый дымок.

— Дайте! — меняясь в лице, требовательно произнес Коулмен.

Он почти вырвал куклу из рук Соверена, выдернул из спины склянку-батарею, и человечек обмяк; скрипнув, деревянные конечности повисли вдоль тела.

Склянку Коулмен, поглядывая на хозяина кабинета, вытряс, зеленоватая струйка поднялась к потолку и рассеялась, оставляя после себя сладковатый запах. Соверен почему-то подумал, что так пахнет тухлятина.

— Так вот, — сказал Коулмен, кинув куклу ловко поймавшей ее тени, — я могу оживить вашу невесту. Вашу Анну.

— Что? — каменея лицом, спросил Соверен.

— Оживить, — Коулмен, понюхав опустевшую склянку, вернул ее во внутренности пальто. — Когда я обещаю что-то, это значит, что я могу это сделать.

— И она будет такая же? — кивнул Соверен на чемодан, в который упрятали куклу.

— Нет. Не совсем. Она будет подчиняться только вам. Представьте…

Соверен на миг прикрыл глаза.

— И что я буду должен сделать?

— Это уже деловой разговор, — Коулмен закинул ногу на ногу. — Я закурю?

— Пожалуйста.

Пахучая кубинская сигара ткнулась рыльцем в свечу на подсвечнике.

Коулмен с наслаждением затянулся, выпустил дым через ноздри и несколько секунд смотрел, как тлеет, чуть слышно потрескивая, сигарный кончик.

— Я стараюсь не заставлять людей делать что-то вопреки их убеждениям, господин Стекпол. Поэтому моя просьба будет вполне соответствовать вашим понятиям о законности и справедливости. Я смотрю, вы в курсе всех новостей.

Он развернул к себе номер "Престмутских хроник" и постучал ногтем по фотографии.

— Нет, я не в курсе, — сказал Соверен.

— Не поверю, — фыркнул Коулмен. — В Престмуте убивают детей, и вам все равно?

— Мне уже с полгода все равно.

— И это знаменитый Соверен? Почему, кстати, вас зовут Совереном?

— Второе имя мне дал отец. Именно во столько он меня оценил по рождению. А когда я начинал помощником констебля в Догсайд-филдс, одном из самых поганых райончиков Престмута, мне дали кличку Полпенса.

Коулмен затянулся снова.

— Забавно. Вы можете удалить слугу прежде, чем я перейду к самой просьбе? Не хотелось бы лишних ушей.

— Эмерс, вы свободны, — сказал Соверен.

— Да, сэр, — старик, поклонившись, прошаркал в холл. — Я пойду к машине. Посмотрю, что там.

— Да, конечно.

За Эмерсом вышла и тень с чемоданом.

Створки дверей сошлись, заставив пламя свечей сплясать какое-то подобие ирландского кейли.

— Что ж, — Коулмен оскалился, — вот мы и остались… — он оглянулся на свою вторую тень, все также неподвижно стоящую за креслом. — На слугу можете не обращать внимания. Я не привык оставаться один на один где бы то ни было.

— Предусмотрительно, — сказал Соверен. — И многое говорит, если не о вашем настоящем, то уж точно о вашем прошлом.

Коулмен сбил на газету сигарный пепел.

— Да, есть, что вспомнить… Но, впрочем, — оборвал он себя, — это не относится к нашим с вами делам. Мне нужно, чтобы вы доставили ко мне, в Пичфорд-Мэйлин, одного человека. Он сбежал, и, возможно, это, — его палец ткнул в фотографию, — его рук дело.

— Тогда вам следует обратиться в полицию, господин Коулмен.

— Здесь есть два момента, почему я не буду этого делать. Первый — моя репутация. Видите ли, этот человек — мой инженер и в некотором роде компаньон. Если вскроется, что второе лицо "Эфирных механизмов" — убийца, боюсь, на всем предприятии можно будет поставить крест. А прибыль, и весьма хорошую, я бы терять не хотел. Кроме того, и "Паровые машины" Корлисона, и "Электрические двигатели" Зиммерса, осевшие в Престмуте, видят в "Эфирных механизмах" своего конкурента, хотя, видит Бог, я всегда был за разумную кооперацию. Притопить меня им будет в радость. А в полиции полно желающих за несколько фунтов, если не шиллингов, поделиться закрытой информацией.

— Ваш компаньон сошел с ума?

— В некотором роде, — сказал Коулмен. — Он стал одержим смертью. Эфир — это не электричество, не пар. Многие называют его эссенцией жизни. К сожалению, в познании этой эссенции мой компаньон, видимо, зашел слишком далеко.

— В каком смысле? — нахмурился Соверен.

— Жизнь и смерть — процессы тесно связанные, — уклончиво ответил гость. — Эфир тоже, можно сказать, энергия пограничная.

Он снова занялся сигарой, видимо, посчитав, что ответил на вопрос. Соверен не стал упорствовать с разъяснением.

— Хорошо. А вторая причина?

Коулмен посмотрел, как дым, рассеиваясь, плывет к потолку.

— Вторая причина прозаичней. Вы же знаете, что Престмут сам по себе — королевство в королевстве. Правительство напрямую контролирует лишь три района — центральный Бассет и два прилегающих к нему южных — Вондеринг и Эссекс. Остальные районы отданы на откуп местным муниципалитетам. В некоторых муниципалитетах имею влияние я, в некоторых имеют влияние "Паровые машины" или "Электрические двигатели". Это, скажем, негласное разграничение зон деятельности. Но в некоторых районах, как в кстати упомянутом вами Догсайд-филдс, власти нет совсем, то есть, я имею ввиду — законной власти, и уже несколько десятилетий в них правят выборные старшины или, будем честны, преступные авторитеты. Полиция центральных районов, к сожалению, туда суется редко, больше с бесполезными облавами, чем исполняя свою функцию по охране порядка. Так вот, я полагаю, что мой инженер, которого зовут…

— Лефоруа.

— Не угадали. Лефоруа стоял у самых истоков "Эфирных механизмов", еще когда… — Коулмен осклабился, погрозив Соверену сигарой. — Вы умеете разговорить собеседника. Инженера зовут Матье Жефр. И я полагаю, что скрылся он в одном из тех районов, что не подконтрольны полиции. Как видите, связываться с ними нет смысла.

— Почему вы тогда не обратитесь к старшинам? — спросил Соверен. — Еще можно нанять "ловкачей" или "котов".

— Я неплохо знаю порядки, господин Стекпол. Ни один старшина не выдаст беглеца. Так он навсегда утратит доверие своего сообщества. Или, того чище, однажды ляжет в постель и уже не проснется. И ни одна престмутская банда не возьмется за "снычку" из района, не посоветовавшись с его старшиной. А договариваться с "залетной" бандой из другого города…

Коулмен поморщился и затушил сигару о газету.

— Кроме того, заподозрив в нем маньяка, старшины расправятся с Жефром. А я этого не хочу.

— Но если он на самом деле убийца…

— Это еще надо доказать.

— Тогда мне надо поговорить с кем-то, кто его достаточно хорошо знал.

— Зачем? Я хочу, чтобы вы привели Жефра ко мне, а не выпытывали у моих подручных о его пристрастиях!

Соверен помолчал.

— Господин Коулмен, вы же располагаете приличными средствами? Почему бы вам не пойти к старшине и не договориться с ним полюбовно? Ваш инженер все-таки чужд воровской и разбойной среде. Полсотни фунтов, и "общество" вполне может ненадолго отставить понятия чести в сторону.

— Черт побери!

Коулмен пружинисто встал. Несколько мгновений его сильные пальцы сжимались в кулаки, а ноздри раздувались, подобно обезьяньим, но он овладел собой.

— Мое появление в ничейном районе сродни объявлению войны Корлисону и Зиммерсу. Равновесие и так шатко. Знаете, что такое пожар на складе эфирных батарей? А я знаю! А взрыв парового котла? Нет, мне нужны именно вы, господин Стекпол, с вашим бесценным опытом, с вашими связями в Догсайд-филдс и Неттморе. Я навел справки. Я вам говорил про свой характер. Дотошность в делах — мой конек. Так вот, вы были единственным полицейским, которого уважали даже "живопыры".

— Еще был Громила Джон, — сказал Соверен.

— Да, но он, кажется, недолго был вашим напарником?

— Умер в больнице на Харвест-стрит. Сначала стал слышать голоса, потом увидел единорогов и брауни. После трепанации в его черепе нашли опухоль величиной с кулак.

— Печально, — Коулмен снова сел в кресло. — Но это лишнее. Я предлагаю вам найти Жефра или хотя бы установить, где он сейчас находится.

— А он не мог уже покинуть Престмут?

— Нет, — уверенно заявил Коулмен. — Я не думаю, что он решится уехать. Вернее, я знаю, что уехать он не сможет.

— Почему?

Коулмен, рассыпая пепел, потряс газетой перед Совереном.

— Безумие, господин Стекпол. Безумие намного более последовательно и логично, чем представляется большинству обывателей. А Жефр, если все обстоит так, как я думаю, еще не завершил начатого. Доставьте мне его, и я найду ему адекватное наказание.

— Мне кажется, вы не договариваете, — сказал Соверен.

— Может быть, — оскалился Коулмен. — Я никогда не выкладываю все карты. Но в качестве доброй воли и искренности намерений…

Он протянул вверх руку.

Тень за креслом качнулась и вложила в ладонь ему склянку размером раза в два больше, чем использовалась для куклы. Стекло, за которым спиралью завивался зеленоватый эфир, охватывали серебряные кольца. С одного конца крепилась резиновая груша, другой был заткнут пробкой.

— Вот, — сказал Коулмен. — Вашей Анне хватит этого где-то на двадцать четыре часа. Я готов оживить ее для вас на это время.

Соблазн был велик.

Соверен представил, как Анна, открыв глаза, с легким хрустом отдирает примерзший рукав, как подает руку, чтобы он помог ей встать, как улыбается, чуть виновато: прости, Джеймс, что я так долго была м…

Сжав зубы, Соверен мотнул головой.

— Простите, господин Коулмен, Анна… Анна подождет.

— Что ж, я тоже не люблю авансы. Значит, вознаграждение по факту. Это меня более чем устраивает. Но хочу вас предупредить, — Коулмен поднялся. — Я не волшебник. Чтобы поддерживать в Анне жизнь, вам придется периодически давать ей эфир.

— Я понял.

Они пожали друг другу руки.

— Найдите его мне, — еще раз сказал Коулмен. — Он невысок, курчав и голубоглаз. Это все.

Он распахнул кабинетные двери, выпуская сизый накуренный воздух в коридорный сумрак. Слуга бесшумно последовал за ним. В холле к ним присоединился второй слуга, с куклой в чемодане. Соверен дождался грохота двери и выглянул в окно, привычно отогнув уголок.

Владелец "Эфирных механизмов", оказывается, как и доктор, чурался паровой техники — у ворот стояла закрытая карета, запряженная парой лошадей, извозчик дремал на козлах.

Соверен хмыкнул.

Коулмен устроился в карете со слугами, задернул занавески. Извозчик стегнул лошадей. Показался или нет брызнувший из-под колес зеленоватый дымок?

Соверен поборол порыв вернуться к Анне, прошелся по кабинету, гася лишние свечи, и, сев, решительно повернул к себе "Хроники".

"Новая жертва найдена в Гэллопи-сквер", прочитал он.

Гэллопи-сквер тянулся по краю Десмонд-стрит и пересекал границу районов Неттмор и Сильвертон по каменному мостику. Мощеные дорожки извивались мимо кленов и постаментов, статуи с которых были давно украдены или разбиты.

Крупным шрифтом под заглавием было набрано: "Сегодня, пятого октября, в шесть часов утра в Гэллопи-сквер стекольщик Иона Райс обнаружил тело молодой девушки, впоследствии опознанной как Элизабет Хоттерби. Местные силы правопорядка, представленные Хэмилом Уордом и Уильямом Барнли, выяснили, что девушка, служившая горничной, по-видомому, поздно ночью возвращалась домой, в Сильвертон, на Лэндон-кросс, и наткнулась на грабителей, которых в последнее время развелось в Престмуте как голубей на площади Фаланг".

Мелким шрифтом заметка продолжалась на следующей странице.

"Редакция газеты все же позволила себе усомниться в выводах муниципальной полиции, поскольку располагает сведениями, что девушке было перерезано горло. Стоит напомнить нашим читателям, что это не первый труп в Догсайд-филдс, Неттмор и Сильвертон, который находят с перерезанным горлом. Только наша газета за последние два месяца писала о пяти таких случаях. При этом их никак нельзя списать ни на грязную кабацкую поножовщину с подбрасыванием трупа в укромное место, ни на грабителей, которые не были раньше замечены в подобной жестокости. Возраст убитых — десять, пятнадцать, пятьдесят, девятнадцать и тридцать лет — и их занятия, скорее, говорят о неком неразборчивом злоумышленнике, подстерегающем случайные и одинокие жертвы в ночной осенней темноте. Какой можно сделать вывод? Берегите себя, дорогие наши читатели. И не выходите поздно из дома, как бы вам это ни было необходимо".

Соверен задумался.

Два месяца и, получается, шесть человек. Что за план? Сколько нужно еще? Как это связано с эфиром?

Что ж, господин Коулмен…

— Эмерс! — крикнул Соверен, расстегивая сюртук. — Эмерс, черт тебя подери!

Он не дождался слуги и пошел по коридору, пиная двери комнат. Заперто. Заперто. Заперто. Бум-бум! — вторило из подвала. Бум-бум!

— Эмерс!

— Да, сэр.

Старик возник из полумрака, обеспокоенно поводя свечой.

— Горячей воды. Таз. Бритву. Чистую одежду. Надеюсь, у нас все это есть?

— Определенно, сэр.

— Прекрасно.

Следующая дверь поддалась, и Соверен ввалился в комнату, когда-то бывшую одной из гостевых спален. Несколько мгновений он соображал, зачем стоит посреди накрытой матерчатыми чехлами мебели, затем расхохотался и принялся сдирать с себя рубашку, панталоны и нижнее белье. Оставшись в одном крестике и прихватив подсвечник, он побежал наверх, пробуя босыми ногами холодное дерево ступенек.

В голове звенело: Анна, вот дела-то…

Зал, в котором при отце проходили многочисленные приемы, встретил его рассохшимися полами и голой тенью, промелькнувшей в пыльных ростовых зеркалах. Из тайничка под подоконником был извлечен ключ, сундук в углу звякнул замком, щелкнула дужка. Откинув тяжелую крышку, Соверен извлек на свет две коробки с револьверными патронами, нож-рыбку для носки за сапогом и шиллинг, хитро просверленный в десяти местах. Полгода, конечно, прошло, но вряд ли Хэмилтон Тибольт перешел на золотые гинеи.

Дерринджер с хитрым пружинным креплением на предплечье Соверен, поразмыслив, решил не брать. Саблю, чья круглая гарда мягко блеснула с сундучного дна, тоже.

У зеркала он все же не вытерпел, смахнул пыль ладонью, поднес подсвечник — где там Абрахам углядел, что у него все плохо.

Из мягкой, подсвеченной зеленоватой полумглы, почти эфирной, на него хмуро уставился узколицый человек с серыми глазами. Острые скулы. Упрямые губы. Щетина наползает на худые щеки. Неряшливые клочки бороды на нижней челюсти. Не сказать, чтоб безнадежная картина. Но да, наверное, не слишком приятная. Робинзон после полугода на острове.

В одиночестве.

— Сэр, — откуда-то снизу позвал Эмерс.

— Иду.

Не смущаясь наготы, Соверен спустился на первый этаж. Эмерс посторонился, пропуская его в полную пара туалетную комнату.

— Я подумал, что вам не лишне будет…

Из белых клубов протаяла до половины заполненная водой медная ванна.

— Вы меня не сварите здесь? — спросил Соверен, передавая старику взятое в сундуке.

— Нет, сэр, — с достоинством ответил Эмерс, исчезая в коридоре. — Вы меня пока устраиваете недоваренным.

— Наглец! — фыркнул Соверен и забрался в ванну.

От почти кипятка, слегка разбавленного холодной речной водой, он чуть не выпрыгнул обратно и мысленно пожелал старику гореть в аду. Но, странным образом, это его даже развеселило, разогнало кровь. Найдя кусок глицеринового мыла на краю ванны, Соверен принялся остервенело втирать его в кожу. Вода наполнилась хлопьями и помутнела.

Уши. Волосы. Живот. Грязь между пальцев ног.

Итак, подумал Соверен, оттирая с мылом предплечье. Дело кажется простым. Почему понадобился я? Потому что я служил в муниципальной полиции и Неттмора, и Догсайд. Кто мог посоветовать Коулмену меня в качестве решения проблемы? Кто угодно. "Жучки" с нужной информацией сами идут на запах денег.

Он замер.

Вот где нестыковка. Старшины никого не выдают властям. Это да. Но могут и устраниться, мол, ищите сами своего преступника. В случае с убийством леди Окленд в доме на Десмонд-ривер, Хоупа и Марша взяли именно так. Он, Соверен, разъяснил Папаше Тику, что детективам полиции Его Величества лучше дать схватить убийц прежде, чем в район зайдут армейские подразделения и разнесут все к дьяволу. Папаша Тик в свою очередь разъяснил этот момент "обществу", и когда Хоупа и Марша, сонных, повязали в заведении мадам Питфью, никто даже не пикнул против.

А владелец "Эфирных механизмов" — совсем не власть.

Тогда почему он так нервно отреагировал на предложение поговорить с районными заправилами? Не потому ли, что уже имел с ними опыт общения, и опыт этот, к общему неудовольствию, вышел взаимно-неприятным?

Странно. А я, получаюсь, лицо нейтральное…

— Сэр.

— Что? — обернулся Соверен на вставшего за спиной слугу.

— Вода остыла, сэр.

— Да, пожалуй. Именно что.

Соверен выбрался из ванны и закутался в поданный халат.

— Вашу одежду я перенес в кабинет, — сказал Эмерс, отставляя стул. — Пальто почистил, брюки взял из спальни. На жилете не хватает пуговицы.

— Пф-ф, — прокомментировал Соверен.

Едва он устроился у запотевшего зеркала, старик налил горячей, рыжеватой от ржавчины воды в плоский таз и принялся взбивать мыльный раствор в пену. Соверен с легким беспокойством следил, как ходит его рука.

— Эмерс, ты уверен, что сможешь меня побрить?

Старик сдвинул седые брови.

— Никто еще не жаловался, сэр.

— А кого ты брил до этого?

— Вашего отца, сэр.

Эмерс ловко замазал пеной половину Соверенова лица, делая его похожим на исхудавшего Санта Клауса. Соверен скосил глаза на бритву с черепаховой ручкой.

— Честно говоря…

— Доверьтесь мне, сэр, — сказал Эмерс, ловко зажимая хозяину нос. — И лучше не шевелитесь. Уж насколько крутого нрава был ваш отец, а на этом месте и он вел себя как агнец. Один раз даже читал молитву.

— Не мудрено, — прогнусавил Соверен с задранным к потолку подбородком.

Он почувствовал касание лезвия к шее и замер.

Бритва, чуть холодя кожу, скользнула по ней вверх, пролетела где-то на границе зрения бабочкой в пенной шапке и снова коснулась шеи. Новый прочерк. Новый полет.

Соверен в паузе выдохнул.

— Ловко.

— Если уж мне позволено будет сказать, — проговорил Эмерс, вытерев бритву о переброшенное через плечо полотенце, — то замечу, хоть это и не моего ума дело, что отец ваш, сэр, был не очень хорошим человеком. Много кому горя принес. И я вижу Провидение Господне в том, что перед смертью с ним случилось просветление, и он объявил вас своим наследником, а не отписал все состояние церкви, попечительскому фонду или в казну Его Величества.

— Возможно, в его глазах я с возрастом вырос в цене, — заметил Соверен.

— Возможно.

Эмерс двумя пальцами повернул голову Соверена вправо и, оттянув кожу вверх, занялся левой щекой. Движения его были уверены и точны.

— Сколько вам лет, Эмерс? — спросил Соверен, когда старик отвлекся на то, чтобы поправить бритвенную заточку о ремень.

— Я вас уже не устраиваю, сэр?

— Я в смысле… я не про заслуженный покой…

— Тогда голову, сэр. Нет, в другую сторону.

— Но…

— И помолчите.

Методично выскоблив правую щеку, Эмерс подрезал Соверену усы, которые стали смотреться в зеркале даже игриво, и сбрызнул кожу французской водой. Бритва еще, как кисть художника, нанося последние штрихи, спустилась к подбородку, царапнула пропущенный участок под нижней губой, затем подровняла виски и улеглась у тазика бойцом, павшим в неравной битве. Или куклой, в которой кончился эфир.

— Вот что, — Соверен прижал к лицу поданный теплый компресс и встал, — пойдемте-ка со мной, Эмерс. У меня есть для вас несколько поручений.

Он поморщился — французская вода все же жгла как адов огонь.

В кабинете Соверен скинул халат, одел панталоны, гольфы, тонкую сорочку, жилетку, светлые брюки и просунул руки в рукава темно-синего сюртука.

— Мне бы хотелось, чтобы вы взяли напрокат экипаж у Смитсонов, — щелкнув крышкой бюро, он выбрал из кучи медных и серебряных монет несколько шиллингов.

— С извозчиком?

— Обязательно, — монеты упали в ладонь старика. — А еще дошли бы до миссис Фрауч и наняли ее с сестрой на приведение дома в порядок.

Эмерс наклонил голову.

— Конечно, сэр, — произнес он. — Но осмелюсь спросить…

Соверен, заряжая "адамс" патронами из коробки, поднял глаза.

— Да?

После бритья его узкое лицо, помолодев, стало похоже на лицо упрямого мальчишки.

— Вы… вы хотите оживить мисс Анну?

Взгляд Соверена похолодел.

— Это не твое дело, Эмерс.

— Извините, сэр, но, боюсь, этот господин вас обманет.

Соверен защелкнул барабан револьвера.

— Почему это? Ты знаешь что-то об "Эфирных механизмах"?

— Нет, сэр, но эта кукла… В ней было что-то дьявольское.

Соверен рассмеялся, пряча оружие в сюртучный карман.

— То же самое ты говорил про паровой котел и поршни!

— Это другое, сэр! — затряс головой Эмерс. — Ходят слухи, что это и не эфир вовсе!

— Конечно, — кивнул Соверен, — что это тогда? Зловонное дыхание Сатаны?

Старик дернул губой.

— Вы можете смеяться, сэр, но кое-кто так и думает. Люди видели его жуткие машины у кладбища за Эмптон-роуд.

— Идите уже, Эмерс.

Слуга постоял, затем опустил плечи и поплелся в холл. Соверен лениво слушал, как он копошится там, одеваясь, как нащупывает ботинки, но совершенно не ожидал, что Эмерс объявится в кабинете вновь.

Настроен строптивец был решительно, наставленный палец подрагивал.

— Я видел, сэр, как он поймал вас, — заговорил старик. — На крючок, сэр. Я знаю, что вы любите Анну, но она… Она ушла, сэр.

— Заткнись! — рявкнул Соверен.

— Я не знаю, какую сделку вы заключили, — сказал Эмерс. — Но она не принесет вам добра. Вы видели "Театр мертвецов"?

— Что?

— "Театр мертвецов". Вход — два пенса. В партер и ложи — шиллинг. Это театр, где играют мертвецы. Все до одного.

— На эфирных батареях?

— Скорее всего, сэр.

— И что?

— Я ушел через пять минут. Они просто ходят или стоят, сталкиваются. Еще дерутся. Многих это очень смешит.

— Интересно. И где это?

— В двух кварталах отсюда. На Хантер-стрит. Там и вывеска. Эти мертвецы — уже не люди! А лампы? Эфирные лампы сейчас висят везде. Такие стеклянные колбы с абажуром, сэр. Еще свет от них противный, зеленоватый. А стержень внутри — серебряный!

Эмерс посмотрел так, будто раскрыл великую тайну. Соверен покашлял в кулак, скрывая улыбку. Да уж, серебро — это страшно!

— Идите, Эмерс. Мне действительно нужен экипаж.

— Что ж, сэр, как вам будет угодно.

Недовольный старик вышел из дома, на ходу застегивая пуговицы пальто.

Серебро. И что — серебро? Соверен, хмыкнув, повертел в пальцах дырявый шиллинг. Чтобы скоротать ожидание, он совершил обход дома, наверное, впервые за полгода удивляясь, в какое запустение пришли комнаты.

Кошмар! Сырость. Грязь. Следы мышей в виде катышков и огрызков. Там, где посуше — пыль. Соверен обрывал шторы и впускал свет.

Если уж Анна… Если… Нет, думалось ему, это все не годится.

Странным образом слова Эмерса окончательно утвердили его в мысли, что Анна оживет. Раз есть целый театр…

Переходя из комнаты в комнату, он намечал как все перестроит, переставит, сделает светлым. Как Анна и мечтала. Прочь темные тона! Прочь рухлядь, поколениями занимающую место! Узкие окна — прочь!

Соверену вспомнилось, как он показывал Анне дом, и она зябко поводила плечами. Черт возьми, у него всегда будет натоплено! А машину можно будет приспособить под паровое отопление, заказать трубы…

Сколько дел!

Он расхохотался, чувствуя себя пьяным, возбужденным. Живым. Блеклые отражения взирали настороженно. В доме давно уже так, с вызовом, не смеялись.

— К черту все!

У окна на втором этаже Соверен на минуту застыл. За стеклом открывался вид поверх ограды на перелесок и Терезу, которая нет-нет да и проглядывала сквозь клочья тумана, холодная, ленивая, несущая по течению баржи с углем и грузовые вельботы. За Терезой темнел, укутанный смогом, промышленный Бэрнгем.

Слева дымило огромное, красного кирпича здание фабрики Хаузера и Монка. А справа отсюда всегда было видно крыло Смитсонского особняка, но Соверен с неприятным удивлением обнаружил, что теперь обзор ему закрывают высокие леса — кто-то возводил через дорогу то ли конюшню, то ли склад, то ли черт знает что еще. Высились горки кирпича, висели тали.

Стукнув кулаком по подоконнику, Соверен спустился вниз, одел пальто и вышел из дому. Абрахам ему, кажется, велел гулять. Что ж, последуем рекомендациям.

Дорожка к воротам была усеяна листьями. Соверен распинал их, вышел за ограду, высматривая Эмерса и экипаж.

— С дороги! — рявкнуло вдруг над ухом.

Соверен отскочил, и мимо, пыхтя и волоча за собой шлейф угольно-черного дыма, прокатила паровая повозка. Водитель в кожаной куртке, в очках, в перчатках, с закопченной до носа физиономией, погрозил ему кулаком. К повозке была прицеплена тележка, на краю ее сидел кочегар и подбрасывал уголь в топку. Направлялся водитель, судя по всему, к речным пакгаузам.

Соверен чихнул. Он прогулялся до края ограды, к фонарю, висящему на высоком столбе. Разобрать, эфирный ли это фонарь, у него не получилось. Вечером, должно быть, зажгут.

Ярдах в сорока плыли в тумане дома. Морхилл, бывший уютным загородным местом, стремительно превращался в городской район.

Впрочем, подумал Соверен, на их с Анной век уединения хватит. Для этого нужно всего ничего — найти Матье Жефра, инженера-убийцу. Невысокого, курчавого, голубоглазого.

— Сэр!

Задумавшись, Соверен не заметил остановившуюся рядом двуколку с поднятым верхом. На скамейке сидел усатый слуга Смитсонов — кажется, его звали Шелби. Из глубины двуколки выглядывал Эмерс.

— А вы куда, Эмерс? — спросил Соверен, забираясь в коляску.

— Как вы и сказали — к миссис Фрауч.

— Ах, да!

— Доброе утро, сэр, — сказал Шелби и стегнул лошадь.

Особняк спрятался за деревьями, оплыл, растворился, мелькнул пустырь, и двуколку затрясло на камнях мостовой, потянулись дома, неопрятные, приземистые, дощато-полосатые, сдавили улицу. Дымное небо над коляской стиснули остроконечные крыши.

Они повернули с Тиботи-стрит на Черри-лейн, вывески "Сдоба" и "Брадобрей Чеснат" проплыли над кожаным верхом.

На углу Эмерс сполз с двуколки.

— Театр вон там, сэр, — показал он пальцем на каменный дом в три этажа с широким козырьком-навесом из стальных прутьев над входом.

— Я понял, — кивнул Соверен и хлопнул по плечу Шелби. — Давай-ка, приятель, в Неттмор, на Кэфулл-стрит.

— Ну и желания у вас, сэр, — хмыкнул Шелби.

Одобрительно это было сказано или с сомнением в умственной полноценности желающего, Соверен так и не понял.

До таверны "Фалькаф" Соверен, впрочем, добирался уже пешком.

Толпы нищих, безработных и матросов, заполнивших Виллидж-роуд, заставили Шелби развернуть двуколку на въезде.

Сунув руку в карман с револьвером, Соверен бодро зашагал по грязной, сальной на вид мостовой мимо тесно жмущихся друг к другу домов.

Серый камень. Пыльные окна. Серые вывески. Серые платья сидящих рядком на тротуаре женщин. На их изможденных лицах не было и толика интереса ни к жизни, ни к Соверену — только усталость.

Вокруг него, клянча мелочь, тут же закружилась детвора. Одна девочка, предлагая кресс-салат, бесстрашно ярдов тридцать шла перед ним спиной вперед.

— Купите кресс, добрый господин. Он свежий. Купите, пожалуйста.

Грузчики, носильщики, пьяные докеры и мусорщики хмыкали и сходили с ее пути.

— Сколько? — сжалился Соверен, глядя на худые щеки и запавшие глаза девчонки.

— Четверть пенни.

— Черт! — огорчился Соверен. — Вот тебе целый.

Монетка растворилась с ладони в мгновение ока.

— Благодари вас Бог! — девочка сунула ему в руку ком вялого салата. — Он свежий, вы не смотрите, что помялся.

— Я и не смотрю.

Соверен хапнул пучок ртом.

— Дядя, а хотите я вам колесом пройду? — закричал мальчишка в картузе с надорванным козырьком. Он даже сделал неловкий кувырок, врезавшись в ногу торговца льдом.

— И я! — дернул за рукав Соверена другой мальчишка.

— А мы вам споем! — еще два малолетних оборванца встали прямо перед ним. — Боже, храни, нашего великодушного короля-я…

— Стоп! — Соверен порылся в кармане. — Два пенса на всех, и вы идете ко всем чертям!

— Да, сэр! — чуть ли не хором радостно ответили дети.

Пенсы упали на камни мостовой.

Обогнув нарождающуюся кучу малу, Соверен миновал несколько лачуг, первые этажи которых занимали кофейни, магазинчики дешевой еды и пивные и окунулся в настоящее столпотворение.

Уж здесь ухо надо было держать востро!

Несколько раз Соверена толкнули в плечо. Проститутка из борделя запустила шаловливую руку за пазуху. Пришлось чувствительно стукнуть ее по запястью. Кэбмен щелкнул кнутом над головой, разгоняя толпу перед лошадьми.

Вокруг орали, гудели, кричали на разные голоса. Ходили, сидели, лежали. Смотрели с балконов и из пыльных окон. Плевались, играли в кости, курили, облепив воробьями доски.

Рыба-треска! Пироги, мясные пироги! Кофе! Суррейская вода с газом, от всех болезней! Сапоги и ботинки! Лампы! Дрова! Лучший уголь!

Пристроившегося карманника, высокого, с косящим влево глазом, Соверен срисовал у тележки зеленщика, второго, одуловатого, низенького, видимо, составляющего с первым сработанный дуэт, приметил, остановившись у грязной вывески "Ножи и иглы Отто Райснера".

Он специально дал им подобраться поближе, затем сложил особым образом пальцы и незаметно провел ими у плеча, выписывая в воздухе букву "R".

Косой едва заметно кивнул, подмигнул и растворился за спинами вывешивающих белье женщин. Низенький отвалился чуть позже. Еще человек пять внезапно отвернули во дворы или в пивные. Впрочем, Соверен мог и ошибиться в толчее.

Людской поток вынес его к перекрестку с пустующей полицейской будкой. Перемешавшиеся запахи несвежей рыбы, пота, нечистот и горелого хлеба сделались слабее — перпендикуляр, та самая Кэфулл-стрит, претендовал на звание центральной улицы и был шире, просторней. Здесь даже ходил омнибус — вагончик, запряженный парой лошадей.

— Джеймс! Полпенса!

Соверен обернулся.

Из плотной, будто спрессованной толпы у наемной конторы, выдавился человек в замызганном пиджаке на голое тело и штопанных брюках. Штиблеты с отпиленными носами на ногах его были явно женского вида.

— Ха!

Он оттеснил лоточника, наддал ладонью пониже спины медлительной кухарке и широко развел руки. Красное лицо, окаймленное косматыми баками, треснуло в широкой улыбке.

— Джеймс!

— Трипвуд. Макэвой Трипвуд.

— Ха! Помнит! — обрадовался узнанный, шмыгнув бугристым носом пропойцы.

Соверен дал себя облапить и стойко выдержал похлопывания по спине, плечам и хватание пальцами за воротник пальто.

— Слушай, Полпенса, — проникновенно заговорил Трипвуд, дыша винным перегаром, — у тебя ужасно хорошее пальто. С таким пальто нельзя в Неттморе не нарваться на неприятности. Оно просто вопит: снимите меня, пощупайте за подкладкой, кольните моего владельца пером. Но я знаю хороший кабак…

— Я понял, Мэки, — улыбнулся Соверен, — но позже. У меня дела.

— Ты никак снова устроился к Тибольту?

— Нет, это другое. Здесь многое изменилось, я смотрю.

— Ни черта! — Трипвуд высморкался на мостовую. — Только народу стало больше. Дармоедов и прихлебателей!

— Ладно, — Соверен шагнул в сторону.

— Эй! — крикнул Трипвуд. — Может ссудишь старому приятелю шиллинг?

Соверен предпочел не услышать. Он подождал, пока в неистовом колокольном бренчании прокатит мимо омнибус, и перешел улицу.

За домами взревел гудок, клуб пара, как выдох великана, поднялся над крышами.

"Фалькаф" располагался на первом этаже крепкого трехэтажного здания. Второй этаж занимал мюзик-холл, еще выше располагались жилые комнаты и муниципальный приход. До прихода через таверну и мюзик-холл мало кто добирался.

Внутри было шумно, несмотря на то, что стрелки Престмутских башенных часов только-только подбирались к полудню. За столами сидели моряки и грузчики с речного порта, на коленях у моряков болтали ножками потасканные певички. Шипела пивная пена, поломои швабрами замывали блевотину и следы от штиблетов и сапогов.

Соверен прошел к стойке, но продавца не узнал.

Все поменялось. Может быть, кроме пивного ценника. Столы другие, певички тоже. Даже лампы висят электрические.

А пиво разливал раньше Вернхут, голландец, высокий, флегматичный, с порезанным ртом. У него и кличка была — Акула.

— Тибольт на месте? — Соверен выложил на стойку дырявый шиллинг.

Продавец, угрюмый парень с оспинами по всему лицу, бросил взгляд на монету и кивнул.

— Пива будете?

— Нет, спасибо, — Соверен вернул шиллинг в карман.

По скрипучей лестнице он поднялся на второй этаж. Двери были открыты, сцена мюзик-холла пустовала, двое крепких парней за дальним столом играли в кости.

Увидев Соверена, один из них поднялся.

— Выступлений пока нет.

— Я к Тибольту.

— Хоть к Папе Римскому.

Из глубины зала, отлипнув от подоконника, медленно, сквозь свет, падающий из окон, подошел третий, в брюках и вылинявшей жилетке, выразительно хрустнул пальцами.

Никого из них Соверен не знал. Полгода, ну, семь месяцев прошло, а у него вдруг возникло ощущение, что это какой-то другой Престмут.

— Ребята, — улыбнулся он, — а где Харви, Червяк, Гнутый?

— Не знаем таких.

— Серьезно? А это?

Он подкинул шиллинг.

Первый монету поймал, рассмотрел на свет, затем достал из брючного кармана такой же шиллинг, сравнил.

— Это другой разговор. Пошли.

Он направился к дальним, занавешенным темной шторой дверям, и Соверен, подмигнув оставшейся парочке, последовал за ним.

— Пальто хорошее, — бросил ему вдогонку любитель похрустеть пальцами.

На третьем этаже по узкому коридору они миновали жилые комнатки-каморки и, свернув, оказались перед тяжелыми дубовыми створками. Табличка на одной извещала грамотных любопытствующих, что здесь находится муниципальный приход района Неттмор. Табличка на другой представляла его председателя — Хэмилтона С. Тибольта. Соверен, впрочем, был уверен, что большинству посетителей все эти буквы казались заумной придурью.

Из-под створок выглядывал желтый язык ковра.

— Господин Тибольт, сэр.

Сопровождающий робко стукнул в дерево.

Рык, донесшийся из-за дверей, вряд ли походил на вежливое приглашение, но Соверен взялся за ручку.

— Какого дьявола!

Человек, стоящий к нему спиной, повернулся, и Соверен с облегчением отметил, что не все в мире изменилось за время его затворничества. Тибольт был все тот же — толстый, лысеющий, носатый, с гримасой вечного недовольства на обрюзгшей физиономии.

Серые, в белую полоску брюки прятались в поясе под кремовым жилетом. Белый галстук стягивал ворот льняной сорочки. Широкий плотный пиджак, как бы обозначающий принадлежность владельца к настоящим работягам, тем же докерам или фабричным "паровикам", на брюхе никак не сходился и резал воздух свободными полами.

— Можно же, в кон… Мальчик мой! Джеймс!

Тибольт шагнул Соверену навстречу. Лицо его виртуозно переменилось, сделалось радушным, даже отеческим.

— Дай обниму тебя!

Он прижался к Соверену. Отстранился, прижался снова, щекоча щеку своему бывшему подчиненному остатками рыжих волос.

— Сколько мы не виделись?

— Полгода, — сказал Соверен.

— Время летит… — Тибольт отступил, щурясь довольным котом. — Серьезный ты какой. Так, погоди-ка… — Обойдя гостя, он распахнул створку. — Эй, кто тут есть?

— Паркер, сэр, — появился в проеме недавний Соверенов провожатый. — Джон Паркер.

— И сколько ты уже у меня работаешь? — спросил Тибольт, привстав на носки дорогих туфель.

— Два месяца, сэр. И еще две недели.

— Угу, — покивал Тибольт. И внезапно взревел: — Так какого же дьявола вы пропускаете ко мне человека, даже не обыскав?!

Паркер побледнел.

— Но у него шиллинг…

— А еще — "адамс" в левом кармане!

Прекращая разговор, Тибольт хлопнул створкой так, что пыль сыпнула с пожелтевшего потолка.

— А где Харви, Вернхут-Акула? — спросил Соверен.

— Как видишь, их нет, — развел руками Тибольт, раздраженно пробираясь к столу мимо остекленных шкафов, заполненных книгами.

Сев в красное кресло с высокой спинкой, он достал откуда-то снизу бутылку виски и указал Соверену на стул.

— Садись. Ты по делу или просто решил меня навестить?

— По делу.

Тибольт дернул щекой.

— Еще бы! — он плеснул из бутылки в стопку и залпом опрокинул ее в рот. — Дружба нынче не в почете. Что у тебя там?

— Девушку вчера зарезали в Гэллопи-сквер.

Тибольт посмотрел на Соверена, не понимая.

— И что?

— Разве это не должно беспокоить председателя прихода?

— Гэллопи… Это такое место со статуями, да? Там еще мостик на Сильвертон?

— Да.

— А девушка? Ты ее знаешь?

— Нет, — сказал Соверен. — Какая-то Хоттерби. Элизабет.

Тибольт снова наполнил рюмку.

— Есть у меня человечек в приходе, в комитете по учету и благоденствию, — сказал он, выпив и подышав в ворот пиджака, — так он, крючок этакий, каждую неделю мне отчеты приносит. Иногда кажется, что на его отчеты работает весь район. Все! От мала до велика, без исключения. Человечек за каким-то дьяволом считает, что должен держать меня в курсе учета и, соответственно, благоденствия. Новый человечек, что ты поделаешь. Вот… — Тибольт порылся в бумагах на столе, вытащил тонкий, исписанный грифельным карандашом лист. — Отчет господина Чарли Дикки, — прочитал он, — о состоянии дел в муниципальном приходе Неттмор города Престмут от октября, третьего числа, года тысяча восемьсот шестьдесят седьмого… нет… нет… ага!

Тибольт оживился, поднял к потолку указательный палец.

— За прошедшую неделю в районе зафиксировано семьдесят три смерти, из них: от холеры — четырнадцать, от других болезней — двадцать две, от задавления, падения с высоты, обжига паром, членовредительства — семь, от голода — девять, от охлаждения организма — три, по родам — две, от убийств — восемь, от невыясненных причин — восемь. И это только официально, через больницу на Грейвз и морги! А теперь, Джеймс, скажи: какое дело мне должно быть до какой-то там Хоттерби? И какое дело должно быть тебе?

— Возможно, ее убил неуравновешенный человек, одержимый, безумец. В "Хрониках" заявляют, что таких убийств уже пять.

Тибольт скривился.

— Джеймс, эти газетчики маму родную похоронят, лишь бы поднять тиражи! Впрочем, я не буду тебе препятствовать. Хочешь, ищи с дьяволом своего безумца, какие бы причины у тебя ни были. Мне от этого только выгода. Кое-где на районе тебя еще помнят, а там, где не знают… Паркер! — проорал он. — Паркер, свиное рыло!

Одна из створок приоткрылась.

— Да, сэр.

Паркер возник в щели опасливым плечом и боязливым глазом.

— Лети к Каппершмидту, портному, это через два дома, знаешь, наверное, попроси у него мундир на Полпенса.

— Да, сэр, — кивнул Паркер, но не исчез, замялся. — Я только сомневаюсь, сэр, что этот еврей отпустит мне мундир за такую сумму.

— Придурок, — вздохнул Тибольт и показал на Соверена. — Вот Полпенса, знакомься.

— Здрасьте, — сказал Паркет и изволил, наконец, пропасть.

— Кошмар.

Тибольт хлопнул виски прямо из горла. Открыв книжный шкаф, он выудил из глубины пустой полки тарелку с вяленым мясом.

— Знаешь, — сказал он с набитым ртом, — а меня тут дерут на части. Твой знакомец, Папаша Тик распахнул пасть на Тречмонд и спичечную фабрику. Крэллопс организовал общину между Десмонд и Фишвью, понабрал парней…

Тибольт хохотнул, отпил снова, бросил в рот мясной стручок. Глаза его сделались пустыми.

— Можно вопрос? — спросил Соверен.

— Как я докатился до такой жизни?

— Нет. Вы знаете что-нибудь о Коулмене и его "Эфирных механизмах"?

Несколько секунд Тибольт тяжелым взглядом сверлил Соверена, только челюсть его двигалась, перемалывая закуску.

— Это одно и тоже, — сказал он, утерев губы.

— В смысле?

— Эта тварь появилась здесь где-то через два месяца после твоего увольнения. Пол-Престмута были уже в эфирных лампах, в игрушках этих… которые как живые…

— Я видел, — кивнул Соверен.

— Ага, — Тибольт дохлебал виски и, перегнувшись через подлокотник, поставил бутылку к ножке кресла. — Он попросил у меня разрешения открыть инкогнито наемную контору. Ему, мол, нужны люди. Причем, без разницы, молодые или старые, мужики или бабы. Работы, и разной, мол, всем хватит. В первый день пятьдесят человек взял. Во второй еще столько же. Расценки — три с половиной шиллинга в неделю. Многие тут и за пенс в глотку вцепятся… В общем, отбою не было. Только он пятьдесят возьмет и — на замок: извините, остальные завтра. Не могу тебе сказать, что он мне сразу не понравился. Понравился. Хваткий, это чувствуется. Жесткий, побитый жизнью, многое повидавший. Сам такой. Людей увозил в фургонах.

Тибольт встал из кресла и, качнувшись, подошел к окну, отдернул штору. Серый свет разгоревшегося дня растворил кабинетный сумрак.

— И что дальше? — спросил Соверен, когда молчание затянулось.

— Дальше? — Тибольт обернулся. — Дальше… Я вот смотрю на улицу, а люди уже не те… Дальше я обнаружил, что нанятые не возвращаются. Неттмор, конечно, та еще клоака, но в ней как-то живут, как-то устраиваются, и по сравнению с тем же Хэнсвудом или Бэргемом здесь не так уж и плохо. Пусть вши и крысы, но крыша над головой, пусть худые ночлежки, но для каждого. И вдруг это.

Тибольт задернул штору.

— Я не обольщаюсь, вес мой маленький. Слово мое кое-что значит здесь и в Догсайд, совсем немного в Сильвертоне, а уж ближе к центру… — он не сел обратно в кресло, прошел к шкафам, рассматривая корешки книг. Пальцы за спиной его были сложены в замок. — Этот Коулмен нет, не прост. Я спросил его, где мои люди. Он ответил, что у него. И им у него, представь себе, нравится. Странное это чувство, когда нечего возразить. Тогда я прикрыл его контору. Но сразу же прошел слух, что господин из "Эфирных механизмов" приглашает всех в новый, только что отстроенный район Пичфорд-Мейлин. Жилье без арендной платы и бобовая похлебка по вечерам. Так он стал мне врагом, а Неттмор за два дня лишился половины жителей.

Соверен присвистнул.

— Значит, Харви, Червяк и Гнутый…

— И многие другие, — кивнул Тибольт. — Их места, конечно, заняли новые люди. Наше благословенное Королевство притягивает достаточно сброда. Но, веришь ли, Джеймс, я скучаю по своим старым парням. Новые, вроде этого Паркера, ни дьявола не смыслят в делах. Должно быть он из Корнуолла или еще какой-нибудь дикой местности вроде Скотланда.

— И что в этом Пичфорд-Мейлин?

— Ты хочешь, чтоб я сказал тебе? — повернулся Тибольт.

— Да.

— Только не считай, что я тебе сказки рассказываю. Был я в этом Пичфорд-Мейлин. Не один пришел, с серьезными ребятами, все при "кольтах" да "адамсах". Хотел поставить на место этого ублюдка. Только оказалось, что Пичфорд-Мейлин находится под патронатом самого лорда-канцлера. Со мной позже поделились, что лорд-канцлер назвал район безупречным примером для всего Королевства.

— И вы отступили, — сказал Соверен.

— Нет, нас любезно выпустили за ограду. Ты знаешь, район огражден от всех стеной в семь футов. Кирпич и пики. Только перед тем, как отпустить, Коулмен, как добросердечный хозяин, провел меня по улице. Но я видел в его глазах, что если мы еще раз встретимся, в живых он меня не оставит.

— Сэр!

Улыбающийся до ушей Паркер возник на пороге кабинета. В руках он держал перевязанный бечевкой тюк.

— Давай сюда, — приказал Тибольт.

— Вот, босс, — Паркер, шмыгнув носом, опустил тюк на стол. — Портной этот, как услышал про Полпенса, так сразу в свои сундуки полез. Все себя спрашивал: неужели вернулся? Брюки, мундир, перчатки, ремень — все здесь.

— Нож есть? — спросил Тибольт, безуспешно попробовав развязать бечевку по затянутому узлу.

— Обижаете, сэр.

Простой деревянный нож с узким лезвием появился у Паркера в ладони. Бечевке хватило легкого движения, и она распалась на два хвостика.

— Одевай, — Тибольт кинул Соверену мундир. — Побудешь на время своего расследования моим подчиненным. А то в этом пальто…

Он скривился.

Соверен развернул мундир. Темно-синяя плотная ткань, пришитые снизу карманы, посеребренные пуговицы. Манжета на правом рукаве, как оказалось, вытерлась и распушилась.

— Что смотришь, Джеймс? — подмигнул Тибольт. — Твой это мундир, твой. Не инспекторский, конечно.

— Я и смотрю…

Соверен выложил на стол револьвер, расстегнул пальто.

— Так, Паркер, пошел вон, — сказал Тибольт. — Да, и скажи Расмусу, что я сегодня обедаю у него. Надеюсь, он найдет свежую баранину. У меня в кои-то веки хорошее настроение, чтобы сожрать его стряпню.

— Да, сэр.

Тибольт подождал, пока за подручным не сойдутся створки.

— Знаешь, — сказал он примеряющему мундир Соверену, — я рад, что ты снова здесь. Я рад, что ты нашел в себе силы жить. Конечно, такой удар. Я знаю, каково это, Джеймс, когда твои близкие уходят. Знаю это очень хорошо. Говорят, Анна сгорела за неделю.

— Чахотка, — сквозь зубы произнес Соверен. — Не стоит об этом.

— Извини.

Соверен зашел за ширму в углу у дверей и переодел брюки. В повешенном тут же зеркале отразился молодой полисмен в мундире со стоячим воротничком, хмурый, бледный, тонкогубый, с серыми пустыми глазами.

— Кто мне может рассказать, где теперь что? — спросил он.

— А возьми того же Паркера, — отозвался Тибольт. — Туповат, но исполнителен. По ночлежкам и доходным местам проведет.

Он тяжело опустился в кресло. Пальцы его вдруг отстучали мотивчик популярной песенки "О нет, Джон, нет!". Соверен с Анной когда-то даже пели ее на два голоса.

— А что там, в Пичфорд-Мейлин? Вы нашли своих? — спросил он, стягивая мундир ремнем.

Пальцы Тибольта замерли.

— Нашел.

— И что они сказали?

— Ничего. Сомневаюсь, что они вообще могли говорить.

Соверен нахмурился.

— Мертвы?

— Формально — нет. Коулмен провел меня по домам. В начале там чистенькие домики. Камины, кровати, два этажа, уютные мансарды. Он назвал их гостевыми. А дальше, чуть глубже — склады под эфирные батареи и бараки с земляным полом. Представь, Джеймс — длинные дощатые сараи. И в них — они.

— Кто?

Тибольт ответил тяжелым взглядом. Затем сказал:

— Они стоят там рядами, в мешковине, во тьме, без движения, как мертвецы. По сто, по двести человек. И запах тонкий, сладковатый.

— Запах разложения?

— Эфира, Джеймс. Они стоят, а пройдешь рядом со свечой — головы поворачиваются. Тихо, и лишь суставчики, позвонки, зубы — щелк-щелк.

Соверен прицепил револьвер на ременную цепочку.

— Мне сказали, есть такой театр мертвецов…

— Ты верно мыслишь. Дьявол! Именно мертвецы. Только какие мертвецы, если ходят? Коулмен сказал мне: спрашивай, хотят ли они обратно в Неттмор. А там спрашивать некого. Но лорд-канцлер, говорят, был в восторге. Он уже лет пять бредит войной с Пруссией. Пруссия поднялась! Пруссия строит паровые дредноуты! Паровые фабрики отливают новые пушки! Он думает, что Коулмен с помощью эфира сделает ему из людей идеальных солдат.

— А на самом деле? — спросил Соверен.

— Ты знаешь, чем пахнет сейчас Престмут? Тем же сладковатым запахом. Эфир повсюду. В лампах, и в куклах. И в машинах, которые используют эфирные колбы. Смог, и тот имеет зеленоватый оттенок. В семьях побогаче стало модным оживлять домашних любимцев.

Соверен вздрогнул.

— Что?

— Да-да, — кивнул Тибольт, — попавших под колеса пудельков и сдохших к дьяволу от старости канареек. — Он сжал пальцы, словно сдавил резиновую грушу. — Их оживляют, и они у владельцев как новенькие. Только время от времени знай подкармливай их эфиром. Но в моем районе, пока я жив, никакой эфирной дряни не будет!

— Они действительно оживают? — спросил Соверен.

— Не знаю. Мне такого в Пичфорд-Мейлин не показалось. Мне электричество понятней, чем эта зеленая гадость! Вращаются колеса, получается ток. Все честно. А ты знаешь, Джеймс, что эфироизвлекательные машины у этого ублюдка почему-то стоят аккурат у кладбищ?

— Я знаю про кладбище за Эмптон-роуд.

— Вот! Разве это не повод задуматься, что это за поганый эфир?

— Сэр, вы ищете во мне союзника?

— Да нет, — вздохнул Тибольт. — Какой ты к дьяволу союзник? Мне бы кого из правительства в союзники или из парламента. Из Палаты Лордов. Или самого короля. Потому что, сдается мне, не видят они, что делается у них под носом.

— Я пойду, — сказал Соверен.

— Да, конечно, — махнул рукой Тибольт и рявкнул: — Паркер!

В двери просунулось испуганное лицо.

— Пойдешь с мистером Стекполом, — объяснил ему Тибольт, — покажешь ночлежки и прочие места, что есть. Понял?

— Да, сэр.

— А у меня дела.

Порывшись в недрах стола, Тибольт извлек на свет короткорылый "бульдог" и короткую дубинку. Соверен потянул за створки застрявшего Паркера. Они спустились вниз.

— Первая ночлежка вон, через дорогу, — сказал Паркер, — миссис Мэнни сдает комнаты…

— Погоди, — остановил его Соверен, — пройдемся пока так, мне надо подумать.

Тучи над Престмутом сгустились, пошел нудный дождь, омывая булыжники мостовых, прибивая мусор, полный рыбьих костей и луковой шелухи.

Соверен щурил глаза, шагая по краю тротуара. Паркер семенил за ним, держа дистанцию — вроде как и рядом, но все же отдельно от блюстителя порядка. Район, знаете ли, такой. Не любят. Полисмены полисменами, а мы от них в стороне. Даже при том, что полиция на содержании у Тибольта. Разный народ. Новый.

Толпы на Кэфулл-стрит из-за дождя поредели, где-то раскрылись зонты, омнибус проплывал из мороси в морось, будто вестник из ниоткуда в никуда, люди прятались под козырьками и в кабаках или сидели на узких лестницах, жевали табак.

Значит, Коулмен меня обманул, думал Соверен. Или, возможно, не сказал всей правды. Не известно, в ссоре ли он с Корлисоном и Зиммерсом, но в Неттмор он боится заявиться совсем по другим причинам. Зачем же соврал? Знал, что я служил у Тибольта, и решил заранее не настраивать меня против себя?

К тому же, если лорд-канцлер так расположен к Коулмену, что ему стоит провести в Неттморе военную операцию от своего имени? Или у лорда-канцлера другие резоны? Своя игра? А, возможно, лорд-канцлер и вовсе не знает о сбежавшем инженере. Правда, и военная операция не даст никакой гарантии поимки Жефра — рядом стоки и канализационные выходы, куча народу копается там изо дня в день и знает все ответвления и рукава.

Что получается? Получается, Коулмен хочет все провернуть по возможности тихо, не ставя в известность своего патрона. Собственно, и решение Жефра скрыться именно в Неттморе таким образом не лишено логики. В районах побогаче он вряд ли смог продержаться больше двух-трех недель. Там и деньги нужны не малые, и о незнакомцах соседи сразу стараются известить полицию. Наверняка Коулмен и награду объявил.

А в Неттморе власть еще за Тибольтом, и всякие подозрительные движения, слушки, опросы жильцов не пройдут мимо него. Не давать же Жефра, как оружие, своему врагу. Куча нового народу тоже, кстати, не способствует, а вовсе наоборот.

Соверен хмыкнул, сообразив, что расчет на него, Соверена, в общем-то, верен. Если Коулмену был нужен заинтересованный одиночка.

Действительно, ему их дела побоку. Кладбища, театры, солдаты — Бог с ними. Ему они не интересны. Как не интересен и дележ между "паровиками", "электриками" и "эфирщиками". У него — Анна. И если Анну можно оживить, то наплевать ему на все остальное.

Несколько женщин в черных платьях вдруг выскочили к нему из темной арки. Грязные чепцы, грязные волосы, морщинистые лица. Одна попыталась схватить Соверена за рукав.

На мгновение ему показалось, что это смерть теперь забирает к себе таким образом.

— Мистер полисмен!

— Куда? Куда? — расставляя руки, бросился на его защиту Паркер. — Вы куда, слепые гусыни? За решетку захотелось?

— Сэр, мы с жалобой, — решительно сказала женщина с обветренным, вытянутым, едва ли не лошадиным лицом. — Раз вы полиция, то должны прислушаться.

— К чему? — спросил Соверен.

— К несправедливости.

— Какой?

Женщины загалдели разом. В галдеже присутствовали какой-то Бредфорд и арендная плата, больше ничего Соверену разобрать не удалось.

— Тихо! — гаркнул он. — Разорались!

В установившейся тишине за спиной Соверена в громе разболтанных колес прокатился кэб, взвился и угас в кашле хриплый бас: "Ножи! Точу но… кхе-кхе… кха!".

— Сэр, — сказала самая смелая, теребя в пальцах край фартука, — мистер Бредфорд уже в третий раз поднимает плату за комнаты, хотя по договору с миссис Мэй мы должны платить всего шиллинг и два пенса в неделю.

Спасаясь от дождя, Соверен позволил увлечь себя в арку. У стены кто-то пошевелился, разразившись ругательствами, что ему не дают поспать.

— А где миссис Мэй? Почему деньги вы отдаете мистеру Бредфорду?

— Миссис Мэй перебралась в Пичфорд-Мейлин, и с тех пор мы ее не видели. Мистер Бредфорд сказал, что она оставила его управляющим.

— Угу. Паркер! — позвал Соверен.

Назначенный Тибольтом помощник с опаской заглянул в темноту свода с улицы.

— Да, сэр.

— Стой пока здесь. Вспоминай приличные дома, где сдаются комнаты на одного. Ясно? Я приду, пойдем по адресам.

— Да, сэр.

— Так, женщины, — обернулся Соверен к просительницам, — ведите.

Ему пришлось пройти несколько десятков ярдов узким, вонючим проходом между домовых, черных от сажи стен. Вторые этажи нависали над первыми, выделяя престмутскому небу полоску едва с ладонь шириной. Кое-где и эту отраду прикрывали козырьки.

Женщины семенили впереди, оглядываясь, словно боясь, что Соверен улучит момент и нырнет от них в одну из многочисленных дыр, видимо, называемых переулками.

Ревел ребенок. Шебуршились в темноте люди, поплескивал свечной и ламповый свет, висело белье, плескала вода, кто-то черный, как уголь, мылся в бочке. Слева стучало, справа вжикала пила. Проходящая навстречу тень попыталась незаметно залезть Соверену за пазуху в поисках бумажника, но получила по лодыжке и со стоном привалилась к стене:

— Что ж вы, сэр, разве можно?

Свернув за женщинами, Соверен уткнулся в гнилые доски крыльца под дощатым навесом. Здесь было посветлее, крыши кроили из неба многоугольную фигуру, во дворе даже росло обдерганное деревце.

Дом был крепкий, но уже попорченный дождями и временем. Сырость пятнала фасад, остатки краски неровной, шелушащейся полосой белели над окнами второго этажа. Из десятка каминных труб дымила лишь одна, и Соверен догадывался, чья.

На перекинутой через чурбаки досочке сидели две совсем маленьких девочки и играли куклами из веточек и соломы.

— Сюда, сэр, — женщины столпились у лестницы, поднимающейся с торца к высокому боковому входу. — Он здесь.

— Ясно.

Соверен поправил ремень, проверил, все ли пуговицы застегнуты и легко поднялся к дверям.

От стука кулака в дерево, словно от знака свыше, просительницы, шурша платьями, разбежались по нишам и закуткам, и только женщина с лошадиным лицом осталась стоять на месте, сложив руки к груди.

— Кто? — раздалось из-за двери.

— Полиция, сэр.

За дверью расхохотались.

— Какая, к чертям, полиция?

— Муниципальная, сэр, — сказал Соверен. — Вы откроете сами или мне выломать замок?

— Что-о?

Послышались тяжелые шаги, затем провернулся ключ, и на пороге появился косматый человек в грязной рубашке и брюках, закатанных до колен. Лицо у него было грубое, заросшее, глаза смотрели свирепо и остро. В руке у него был ржавый железный прут, который, впрочем, он быстро спрятал за спину.

— Хм… — сказал он, окидывая Соверена взглядом. — То есть, вы действительно…

— Полисмен, — кивнул Соверен.

— Просто я не слышал, чтобы в этом районе… Бредфорд, — подал ладонь управляющий, — Майкл Ширтон Бредфорд, сэр.

— Старший сержант Стекпол, — сдержано представился Соверен.

От пожатия руки он уклонился.

— А-а, — протянул Бредфорд, заметив стоящую у ступенек женщину, — вас позвала эта тварь! Видит Господь, я ей это припомню!

— Не думаю.

Соверен, несмотря на то, что уступал в теле, напирая, заставил Бредфорда попятиться в квартиру. Квартира состояла из двух комнат, соединенных узким коридором, и маленькой кухни с выходящим на противоположную сторону окном.

Соверен отметил вытертые ковры и множество безвкусных вещиц на полках, горки заметенного в углы мусора и строй пивных бутылок у стены.

— Что вам все-таки нужно? — набычился Бредфорд.

— Поговорить.

Соверен деловито прошел в комнату, где, видимо, хозяин квартиры проводил почти все время. У не застеленной кровати лежала медвежья шкура, на низком столике в блюде темнели куриные кости в россыпи шпината с фасолью, жаром дышал камин. Под потолком висела лампа, излучающая зеленоватый эфирный свет.

— Итак, — Соверен сел на стул, предварительно скинув с него темный сюртук, — вы — владелец этого дома?

— Допустим.

Бредфорд, постукивая прутом о голень, прошел мимо Соверена и сел от него через стол, демонстративно выложив свое оружие на столешницу.

— Я слышал, что домовладелицей является миссис Мэй.

— Так и есть, — тряхнул гривой Бредфорд. — Я только собираю деньги.

— И пересылаете ей.

— Конечно, сэр. Все до последнего пенни.

Бредфорд растянул губы в улыбке, показывая крепкие, желтые от табака зубы. Во взгляде его было: попробуй-ка докажи, что это не так!

— У вас есть какой-нибудь документ, подтверждающий ваши слова? — спросил Соверен, привстав и прижав прут ладонью.

— Разумеется.

Бредфорд развернулся к пузатому комоду, выдвинул средний ящик и, порывшись в его глубинах, извлек простенькую резную шкатулку. Вставив в отверстие медный ключ, висящий на шейном шнурке, он откинул крышку и достал бумагу с сургучным оттиском.

— Пожалуйста, сэр. У меня все чисто.

В бумаге стряпчий по имени Джонатан Литтл Стаббз из конторы на Шеридан-авеню подтверждал своей подписью и печатью, что между миссис Маргарет Мэй и мистером Майклом Ш. Бредфордом заключено соглашение о найме Майкла Ш. Бредфорда управляющим дома номер сорок по Кэфулл-стрит с жалованием в двенадцать шиллингов в неделю и правом устанавливать и взимать плату с жильцов.

Соверен, правда, знавал конторы, в которых за четыре фунта можно разжиться королевским эдиктом о назначении епископа Йоркского с пропуском в имени нового священнослужителя. Но на первый взгляд все было гладко.

— Как давно вы виделись с домовладелицей? — спросил он, рассматривая подписи.

— Перед самым ее отъездом в Пичфорд-Мейлин, — сказал Бредфорд. — И, хочу заметить, сэр, у меня скромное жалование.

Соверен решил пойти ва-банк.

— Собственно, все в порядке. Кроме одного. Миссис Мэй была неграмотной, вот незадача. А тут расписалась. Нет бы крестиком…

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, наконец Бредфорд рассмеялся.

— Уели, сэр, как есть, уели. Не у кого было спросить про старую каргу. Решил, для солидности пусть будет подпись.

— И жильцы поверили.

— А с чего бы им не поверить? Бумага-то вот.

Бредфорд аккуратно сложил соглашение и убрал обратно в шкатулку.

— И, как я понимаю, — сказал Соверен, — ничего вы миссис Мэй не пересылаете. Мало того, она, видимо, совершенно не имеет понятия, кто теперь распоряжается ее домом.

Бредфорд широко улыбнулся.

— Я понял, сэр, куда вы клоните. Что ж, я не против такого оборота. В конце концов, каждый ищет способы пополнения карманов, как может. Хотя, признаюсь, ваш визит был несколько неожидан. Я могу предложить вам полфунта в неделю.

— Вы трижды подняли цену, — напомнил Соверен.

— Это право управляющего, — сказал Бредфорд. — Впрочем, я понимаю — это намек. Хорошо, фунт. Фунт в неделю и ни пенсом больше.

— А вы знаете о праве здешней полиции?

— Каком праве?

Соверен жестом показал управляющему наклониться поближе, а затем от души двинул в розовую скулу кулаком.

Бредфорда свалило со стула.

— Сэр!

Через секунду он в ярости вскочил, пальцы его оскребли столешницу, но прута там уже не было. Глаза управляющего налились кровью.

— Вы не много себе позволяете, старший сержант?

Соверен, играя прутом, пожал плечами.

— Я могу упечь вас в Доберри или в Хемптон, что выберете? И в том, и в другом месте платы не берут.

— Мою вину еще надо доказать, — оскалился Бредфорд.

След от костяшек темнел на скуле росчерком.

Соверен заметил взгляд в сторону каминной кочерги и сам слегка сместился к камину.

— Муниципальные судьи Неттмора будут только рады, — сказал он и достал револьвер. — Ведь муниципальные судьи подчиняются председателю муниципального прихода. Которому подчиняюсь и я. Так что давайте без глупостей, мистер Бредфорд.

Управляющий прищурился.

— Хорошо, — он шагнул к кровати, сел, приподнял тюфяк. Соверен заметил на досках под тюфяком несколько банкнот. — Десять фунтов единовременно.

— А если так — плата возвращается к прежнему размеру, и вы оказываете мне одну услугу? — Соверен откинул прут, и он зазвенел на полу.

— Какую услугу?

— Поспрашиваете у своих друзей, таких же управляющих на соглашении, об одном постояльце. Невысоком, курчавом, с голубыми глазами. Возможно, с французским акцентом. Скорее всего, он скрытен и тих. И, скорее всего, заплатил за отдельную комнату.

— А если у меня нет… — Бредфорд натолкнулся на взгляд Соверена и хмыкнул. — Я смотрю, вы не новичок, сэр.

— Вы тоже. За информацией зайду завтра. И да, — Соверен вышел было из комнаты, но вернулся, — с женщинами будьте поосторожнее. Еще одна жалоба…

— Понял, понял я, — поднял руки Бредфорд.

— Вы еще и понятливый! Цены вам нет.

— Я знаю, — сказал Бредфорд кисло.

Женщине, ожидавшей его у лестницы с таким напряженным лицом, что казалось: еще немно-го, и она прокусит себе губы, Соверен сказал, что мистер Бредфорд согласился с доводами полиции о неправомочности повышения арендной платы.

— Что? — спросила женщина, видимо, ожидая худшего. — Кто согласился? Он согласился? Или вы согласились, сэр?

Пальцы ее стиснули ворот платья. Соверен испугался, что она себя задушит.

— Шиллинг и два пенса, мисс, — сказал он.

— Господи!

От женских слез Соверен вовремя сбежал, грянул ботинком в лужу, кажется, где-то не там свернул и, продравшись через остро пахнущий нечистотами тесный двор с зияющими вонючей темнотой выгребными ямами, вынырнул обратно на Кэфулл-стрит через дом от оставленного Паркера. Пришлось вернуться.

Дождь стих, и на улицу опять вернулись многочисленные торговцы, артисты, дети, проповедники, пьяницы и праздношатающиеся безработные. Омнибус в толпе просто встал: то ли кто-то попал под лошадь, то ли, наоборот, выпал на мостовую.

Паркер, увидев Соверена, выпучил глаза:

— Сэр, вы это… а я здесь…

На отмашку рукой он засеменил рядом, профессионально работая в людской массе плечом и локтем:

— Сэр, я, значит, подумал… Тут приличных домов все ничего. Тут больше работные дома. Ну, еще фабричное общество строило в три этажа. Так там общие комнаты и сквозной коридор. Все время на виду. Вот… А где получше — это дом Энгельмана, это здесь, через две улицы туда, — Паркер показал пальцем, отодвинув торговца рыбой. — Еще есть дом Уаттов, в нем, говорят, раньше были склады, но там перестроили… И еще бывший церковный приход сейчас сдает комнаты для тех, кто побогаче, потому как считается, что они пребывают под защитой Господа самого.

Соверен кивнул.

— Пошли.

Людское море, пестрящее одеждами, полное лиц, пенящееся выкриками, блестящее глазами и пуговицами, прожевало их и выбросило на противоположной стороне Кэфулл-стрит. Стоило им углубиться в проулки, Соверена вновь атаковали просители. Женщины и какой-то одышливый толстяк приперли его к стене.

— Господин полицейский, пожалуйста!

— Мы бы хотели…

— Это простое дело, сэр.

Соверен посмотрел в бледные лица с лихорадочно блестящими глазами. Толстяк хватал рыбьим ртом кислый и спертый воздух. Совсем рядом звенело железо — в будке за тонкой дощатой стенкой входил в раж жестянщик.

— Позже, — сказал Соверен. — По возвращении. Сейчас не могу.

— Давайте-давайте, — засуетился Паркер, оттирая вяло возмущающихся просителей. — Нам пройти надо.

Вырвавшись из узкого, стиснутого домами закутка, они прошли сквозь выгнувшуюся аркой хибару, из окон которой рвался пьяный хохот и детский плач. Паркер покрутил головой, нашел щель, окаймленную плющом.

— Сюда.

Соверен последовал за ним, стараясь на ободрать рукава мундира.

Ход юлил между грязными кирпичными торцами дряхлых домовладений, вверху смыкались дощатые мансарды, и смутная тень Паркера впереди обретала объем и цвет лишь тогда, когда на нее ложились случайные пятна света.

Ярдов двадцать на макушку Соверена сыпалась пыль и шальные капли, затем щель расширилась, и из знаменитой престмутской мглы выросли фигурные решетчатые ворота и крепкий дом с колоннами за ними.

— Вот он, дом Энгельмана, — сказал Паркер.

Соверен подошел к воротам.

Откуда-то сразу вынырнул немалых размеров тип в серых штанах, накидке и котелке и, пряча руки в складках ткани, поинтересовался, что забыл господин старший сержант в здешних краях. Не заблудился ли?

— Господин полисмен ищет мистера Энгельмана, — ответил Соверен.

— По какому делу? — прищурился тип. — У нас жильцы порядочные.

Паркер у Соверена за спиной фыркнул, и тип, наклонив голову, внимательно его изучил.

— Я бы хотел обсудить это с мистером Энгельманом, — сказал Соверен.

— Что ж, — сказал, поразмыслив, тип и потянул ворота за изгибающийся виноградной лозой стальной прут, — я гляжу, вы тоже человек порядочный, сэр. Поэтому можете пройти. Но этот клоун, — кивнул он на Паркера, — останется, извините, здесь. Я таких знаю — обязательно стащат чего-нибудь.

— Че? — вскинулся Паркер.

— Ниче, — подмигнул тип. — То-то ты по привычке все пальчиками по краю кармана елозишь, будто бумажник подрезаешь или часы.

— Вовсе нет, — Паркер спрятал руки за спину. — Это дело прошлое.

— Угу, — кивнул тип и сказал уже Соверену: — Идите за мной, сэр.

Фасад здания был недавно отмыт от угольной пыли и имел цвет переваренного желтка. Оконные рамы для контраста выкрасили в красный. Короткая дорожка оканчивалась у высоких дверей. Над ними нависал портик.

Сразу за дверями располагалась стойка с консьержем. Консьерж, усатый детина в темно-зеленом сюртуке, приподнялся.

— Это кто, Лоури?

— Все в порядке, Типтри, — сказал на это Соверенов провожатый и повел того по шаткой лестнице на второй этаж. Запахло кислой и пережаренной едой. В глубине коридора на подставках стояли керосиновые лампы. На стенах висели небольшие морские пейзажи в дешевых рамах. Рыжие обои внизу темнели от плесени.

— Вам придется немного подождать, сэр, — Лоури остановился у третьей от лестницы двери. — Мистер Энгельман любит полуденный сон. Правда, больше мучается. И все равно его необходимо подготовить к вашему визиту.

— Хорошо, — сказал Соверен и прислонился к стене у картины с грызущей скалистый берег изумрудной волной.

Лоури исчез за дверью.

У Соверена появилась возможность еще раз проверить собственные умозаключения. Итак. Матье Жефр. Четыре месяца назад Коулмен по уговору с Тибольтом открывает в Неттморе наемную контору. Через неделю, возможно, через две Тибольт прикрывает этот насос, тянущий из района его население. Еще две недели, пожалуй, он собирает парней, чтобы навестить Коулмена в Пичфорд-Мейлин. Итого три месяца. Когда же сбегает Жефр? Не тогда ли, в самом деле? А через месяц происходит первое убийство.

Почему же Коулмен ничего не предпринимает эти три месяца? Интересный вопрос. Или предпринимает? С другой стороны, чего ждет инженер Жефр? Что за безумие и что ему надо завершить? Контрабандисты по Терезе вывезут его не то, что из Престмута, а из самого королевства, только заплати.

Что-то не складывается.

Ясно, почему Жефр сбежал в Неттмор. Здесь действительно можно затеряться, и Коулмен своим несвоевременным призывом только навредил самому себе. Пожалуй, и то, что Жефр не пойдет ни в работные дома, ни в приюты, тоже не вызывает никаких сомнений. Там всюду глаза. Там невозможно ни проскользнуть незаметно, ни сохранить что-либо в тайне. А еще там могут прирезать за любую безделушку или те же часы. Понимает ли это Жефр? Наверняка. Значит, искать будет дом сродни Энгельмановскому, где парни вроде Лоури состоят в охране и никто не сует нос не в свое дело. Здесь и черный ход тебе, и понимание твоих прихотей. Особенно если домовладелец без предрассудков.

Оставался еще вопрос причины побега, но он Соверена совершенно не волновал. Испугали Жевра планы хозяина "Эфирных механизмов" или ужаснул союз с лордом-канцлером — не важно. Если оживет Анна… Да, если оживет Анна, эфирные солдаты Коулмена могут маршировать хоть через всю Европу, ему все равно.

— Сэр…

Лоури выглянул и дверей.

— Да, — Соверен подобрался и выкинул ненужные мысли из головы.

— Мистер Энгельман ждет.

— Иду.

Соверен шагнул в проем (Лоури придержал бархатную занавесь с кистями) и очутился в хорошо обставленной комнате, полной ковров, гобеленов и оружия на стенах. В углу стоял сейф. На низких тумбах поблескивали стеклянные колпаки, под которыми белели вазы и статуэтки.

Хозяин дома полулежал на диване в шелковом красном халате, локтем опираясь на расшитую золотом подушку. На столике перед ним стояли кофейник и крохотная чашечка на блюдце. Во рту господин Энгельман держал длинную прямую трубку, чашу которой обнимал свободной ладонью. По комнате плыл сладковатый дымок. Голые ноги Энгельмана украшали турецкие тапки с острыми носами.

Сам он был полноват, на круглом лице выделялись усы и тонкая бородка. Коричневые глаза смотрели лениво, словно сквозь дрему.

— Садитесь, сержант, — указал он трубкой на кожаное кресло справа от столика. — С чем пожаловали?

Соверен сел. Повернув голову, он дождался, когда выйдет Лоури.

— Я ищу человека, сэр.

Энгельман поджал губы.

— Похвально. Думаю, розыск пропавших людей входит в обязанности наших полицейских. Так что…

Замолчав, он втянул в себя табачный дым.

— И поэтому мне нужна ваша помощь, сэр, — сказал Соверен.

Энгельман скорчил гримасу.

— Нет-нет, мы, так сказать, находимся по разные стороны жизни, сержант. Боюсь, ты пришел не к тому человеку.

— Мне нужен француз: голубые глаза, черные, кудрявые волосы…

Энгельман рассмеялся. Живот его под халатом затрясся, задрожала трубка.

— Милый мой! Здесь этих французов! Из Кале, из Марселя, из Сен-Го, из кучи паршивых провинций вроде Прованса. Или тебе нужен из самого Парижу?

— Возможно, он убил пять человек, — сказал Соверен.

Домовладелец костяным мундштуком почесал висок.

— Не так уж и много. По секрету… — он наклонился к Соверену, — на третьем этаже у меня квартирует людоед. Африканский, ну что ж, не всем же быть европейцами… Может, сойдет?

— Мне нужен вполне определенный француз.

Сказав это, Соверен сделал знак, который на улице показал карманникам. Энгельман фыркнул и закатил глаза.

— Я не состою ни в каком братстве, сержант, и для меня все эти секретные фигуры из пальцев ничего не значат. Будь ты из "робинов" или даже из самих "живопыр".

— А так?

Соверен, неуловимым движением перемахнув через столик, оказался рядом с Энгельманом, и его "адамс" на цепочке ткнулся холодным дулом домовладельцу в нос.

— Вы знаете мистера Тибольта? — спросил он.

Энгельман, бледнея, моргнул.

— Знаете, что он здесь главный?

— Я ему платил, — шепнул домовладелец. — Но сейчас Папаша Тик…

— С Папашей Тиком я в несколько натянутых отношениях, но тоже имею честь быть знакомым. Скажите мне, господин Энгельман, как они посмотрели бы…

Договорить Соверену не удалось — могучий удар по затылку опрокинул его на столик, белой градиной стукнула в стену чашка, кофейник опрокинулся, заливая черным светлый ковер. Перед глазами поплыло. Кто-то добавил еще один удар — он пришелся в челюсть, и боль искрами рассыпалась от подбородка к скуле.

Вверху возникло колебание, оформилось в смутную, человекоподобную фигуру и разразилось басовитыми звуками.

Соверен вслепую пошарил по воздуху, его подняли, встряхнули, ноги разъехались, в затылке загудело, мелькнула лестница, всплыло и пропало ухмыляющееся лицо, затем затхлый мир распахнулся в короткую дорожку к решетчатым воротам и хмурое, покачивающееся небо.

Прощальный пинок был обиден.

Соверен рухнул рядом с канавой за воротами и секунд десять лежал не двигаясь. Затем в поле зрения втянулась обеспокоенная физиономия Паркера.

— С вами все в порядке, сэр?

Соверен собрался и кое-как сел.

— Это был замечательный разговор. До определенного момента, — он ватной рукой ощупал затылок. Шишка? Да, шишка. — Господин Энгельман оказался чертовски предусмотрительным человеком. Честное слово, даже юность вспомнилась.

— Часто били? — спросил участливо Паркер, помогая Соверену подняться.

— Достаточно. Пока отец все-таки не признал во мне сына, я жил в Догсайд-филдс. Один из работных домов на Плимут. Мать шила рубашки и набивала тюфяки, а я с шести сортировал мусор, тряпки и чистил чужую одежду. Потом мать умерла, и я сбежал оттуда к дьяволу, устроился к "диким". Знаешь таких?

Паркер мотнул головой. Соверен усмехнулся, слизнул языком кровь с разодранной губы.

— Да уж, было времечко. "Дикие", наверное, давно распались. Мы крали перчатки и зонты. Еще платки. Жили на чердаках и в подвалах. Затем меня приметил Папаша Тик.

— Ого!

— Он-то и сделал меня "бобби". Полицейских в Догсайд ненавидели все, так что пришлось тяжеловато. Отличная, скажу тебе, школа. То ты гоняешь, то тебя. Мне понравилось.

— Многих поймали?

В голосе Паркера появились уважительные нотки.

— Дюжины за три. Затем я перешел к Тибольту, и Папаша Тик посчитал, что я его предал. Впрочем, он, наверное, уже поостыл. Два года прошло.

— А потом?

А потом я встретил Анну, подумал Соверен.

— Пойдем-ка, к следующему адресу, — оперся он на плечо Паркера. — Дом Уаттов, кажется?

— Да, сэр.

И отец и сын Уатты, и владелец бывшего церковного прихода выразили чуть ли не мгновенное желание помочь Соверену в его затруднении. То ли "адамс" в его руке производил неизгладимое впечатление, то ли искаженное гримасой боли лицо обещало все мыслимые и немыслимые кары небесные.

Француза, впрочем, у них не было.

Они вернулись к "Фалькафу", Соверен переоделся в гражданский сюртук и отпустил Паркера, наказав ему ждать завтра здесь же, а сам взял кэб и поехал в редакцию "Престмутских хроник" на Грааль-авеню. Небо хмурилось, черные дымы с фабрик и плавилен Чизкаверна крыли город, и даже часовая башня, прозванная в народе Долговязым Джоном, еле-еле проступала сквозь них, прорастая над крышами. Слепым бельмом проглядывал циферблат.

В окутанной паром пристройке, прилепившейся к длинному типографскому цеху, царила вечная суета. Под буханье прессов и стрекот телеграфных аппаратов Соверена, ищущего автора заметки об убийстве в Гэллопи-сквер, посылали в разные концы здания с комментариями: был, но только что вышел; курил, но пропал; пять минут назад заходил к редактору.

В конце концов Соверен подстерег его на рабочем месте, в темном закутке в два шага в ширину и два с половиной в длину. Журналист был совсем юн. Мальчишка лет семнадцати, в рубашке и мешковатых штанах. Когда он говорил, на его подвижном, еще не утратившем детскости лице живо отображались эмоции. Чем-то он вдруг напомнил Соверену себя лет десять назад. Полный жизни и взлелеянных в пустоте мечт.

Прозвище у журналиста было звучное — Мастиф.

— Пять жертв, — сказал он, показывая Соверену карту с отметками. — Здесь, здесь, здесь и два здесь. Старик, мальчик восьми лет, моряк с клипера "Леваллет", прачка и Элизабет Хоттерби.

— Так. Это Сильвертон и Неттмор, а в заметке был еще район Догсайд.

Мальчишка покраснел.

— Честно говоря, это было преувеличением. Но Догсайд-филдс, знаете, такая клоака…

— Угу.

Соверен покрутил карту, сбивая со стола на пол исписанные листы, карандаши, бланки телеграмм и конверты. В каморке было не развернуться.

Значки Мастиф нанес широкой дугой: первый — перед Кэфулл-стрит, второй — за ней, в квадратиках старых халуп, третий — еще дальше от центра и ближе к речной излучине, четвертый, снижаясь, попадал на Гэллопи-сквер, пятый залезал в Сильвертон.

— Где произошло первое убийство? — спросил Соверен.

— Здесь, — показал журналист на самый верхний значок.

— Почти окраина, — хмыкнул Соверен. — А что за ней?

— Пустыри, — пожал плечами Мастиф. — Хайгейтские холмы. А за ними — обрыв в Терезу.

— Почерк убийств один и тот же?

— Да! — оживился журналист. — Горло вскрыто резко, одним движением. Такое ощущение, что жертвы не успевали ни отшатнуться, ни закрыться руками. И еще — у всех порвана одежда, вот здесь, — он схватил себя за бока, — и кожа в этих местах обожжена.

— Странно.

— Очень! — Мастиф обрадовался, что нашел благодарного слушателя. — Возможно, их оглушали электричеством. Знаете, подносили электроды…

— Нет, это вряд ли, для электрической машины мало места и много глаз. Ее бы обязательно увидели. Тем более… Нет, исключено.

— Да, но тогда не понятно, что с ними делали. Может, было что-то типа лейденской банки?

Соверен еще раз посмотрел на карту.

— А вот Хайгейтские холмы — что это за пунктир у вас?

— Этот участок арендовали "Эфирные механизмы". Там стоит эфироизвлекательная машина. Месяца три уже.

— Вот как?

Соверен смерил глазом расстояние от пунктира до значка, обозначающего первое убийство. Полторы мили. Даже, наверное, меньше. Можно попробовать туда добраться пешком.

— Там все огорожено, — словно угадав его мысли, сказал мальчишка. — И охрана. Вас попросту не пустят.

— Спасибо.

Они пожали друг другу руки.

Из редакции Соверен, нашарив в кармане последние шиллинги, направился в ресторан за углом. Перекусив отбивной с картофелем и фасолью, он долго цедил из бокала поданное к мясу вино. В голове медленно вырисовывался план на завтра.

Снаружи основательно стемнело, у ресторана зажгли эфирные лампы, и изумрудный свет полукружьями застыл на камнях мостовой. Кэбы и паровые машины, проезжающие по улице, светили фонарями.

— Сколько времени? — спросил Соверен у официанта.

— Без десяти шесть, сэр, — ответил тот, пассом фокусника удаляя тарелку со стола.

Банки уже были закрыты. Поэтому первым пунктом с утра Соверен наметил снять со своего счета двадцать фунтов. Вторым пунктом шел известный в узких кругах Саймон Кипсейк, "жучок", которого не без оснований называли "памятью Престмута". Без приличной суммы обращаться к нему было бесполезно.

Далее Соверен надеялся действовать по вновь открывшимся обстоятельствам. В случае, если Кипсейк окажется бесполезен, придется в дальнейших поисках исходить из мест убийств. И здесь уже совершенно точно можно сказать, что Жефр прячется именно в Неттморе, а не в каком другом районе. Возможно, он действительно исполняет некий ритуал. Возможно, это как-то связано с эфиром. Но ему просто необходимо обитать поблизости.

Да уж, чего не хватает Престмуту, так это охваченного безумием инженера.

Расплатившись, Соверен снова взял кэб, назвав адресом Хантер-стрит, Морхилл. Бородатый кэбмен сразу заулыбался:

— Вы никак собрались в "Театр мертвецов", сэр?

Соверен вскинул голову на высоко сидящую фигуру.

— Известное место?

— О, да, сэр! — кивнул бородач. — По пятницам — самый наплыв, большое представление. Недельная выручка — в один день. Все едут, и студенты, и горничные, и большие господа. Говорят, правда, в Вондеринге тоже скоро откроют.

— А вы сами в театре были? — спросил Соверен, застыв ногой на подножке.

Кэбмен усмехнулся.

— Довелось. Побывал раз. Жена еще просится. Да и я не прочь.

— И что был за спектакль?

— О, сэр, это так не расскажешь. Здесь смотреть надобно.

Сел Соверен неудачно — приложился о заднюю стенку затылком, тот в ответ выстрелил болью, лицо смерзлось в гримасу. Хорошо его оприходовали, дьявол! То ли дубинкой, то ли просто кулаком. Ну, такая доброта Энгельману еще отзовется.

Кэб покачивало на камнях. Фыркали лошади. Мимо проплывали тени зданий и пешеходов. В стекло нет-нет и поплескивал, чередуясь с газовым, эфирный свет. На подъезде к Морхиллу изумрудно осветился мост через канал. Как заприметил Соверен, и большинство окон в богатых домах тоже зеленил эфир.

Коулмен, должно быть, уже стал состоятельным человеком. Свет ладно, но оживление домашних любимцев… Найдутся люди, которым не жалко будет ни десяти, ни сотни фунтов. Соверен подумал, что один из таких людей — он сам.

На Хантер-стрит длинная очередь, желающих попасть в "Театр мертвецов" растянулась на добрых шестьдесят ярдов. Впрочем, к отдельной кассе для лож и балконов со стоящим около нее полисменом очереди не было. Покинув кэб, Соверен сначала повернул туда, но нащупал в кармане несколько мелких монет и встал в общую.

Двигались на удивление резво. Также резво за Совереном вырос внушительных размеров "хвост": две веснушчатые девушки-хохотушки, видимо, из частного пансиона, за ними — подвыпивший коммивояжер, несколько фабричных рабочих, суровый конторский в темном сюртуке, военный с супругой, прячущейся под зонтом. Народ подходил, слышались негромкие разговоры, хохотушки шептались чуть ли не в ухо Соверену:

— Ты, правда, уже была?

— Правда-правда. И миссис Холгрот тоже.

— О, Боже! Она тебя заметила?

— В том-то и дело, что нет! Она так тянула шею, стараясь не упустить происходящего на сцене, что не видела ничего вокруг! А уж когда дошло до самого главного…

— Девушки, — обернулся к ним Соверен, — не подскажете, когда начало спектакля?

Несколько мгновений хохотушки бессмысленно пялились на него, отчего на ум ему пришло сравнение с овцами. Наконец та, что повыше, с завитком рыжих волос, выбившимся на лоб из-под шляпки, сказала:

— Молодой человек, совершенно не вежливо прерывать чужой разговор. Но раз вы спросили, то, видимо, нуждаетесь в срочном ответе. Поэтому, как добрая христианка, несмотря на ваше возмутительное поведение и отсутствие манер, я отвечу вам: в семь.

— Вы очень добры, — улыбнулся Соверен.

Он уже отвернулся, когда его легко тронули за рукав.

— Извините, сэр, а вы не можете стать на время нашим провожатым? Здесь очень разная публика, и нам с Мэри… Меня зовут Софья…

Маленькая ладошка вынырнула сбоку, и Соверену пришлось ее пожать.

— Нам бы хотелось, — продолжила Софья, — чтобы у всех создавалась видимость, что мы пришли не одни. Что вы кавалер Мэри… или мой. Вас это не скомпрометирует?

— Нисколько, — сказал Соверен.

Они купили двухпенсовые билеты и, потолкавшись на входе, прошли в холл с двумя боковыми лестницами и нишей, в которой стояли торговцы с тележками. На тележках были разложены сэндвичи и мясо на шпажках. Пахли они одуряюще, и Соверен, хотя и был сыт, истратил последние деньги на сэндвичи и одну на троих бутылку молока.

Поднявшись по лестнице, они миновали ложи и попали в партер, представляющий из себя множество на скорую руку набитых лавок, плавно — ряд за рядом — спускающихся к сцене. Сама сцена было забрана решеткой из тонких прутьев. Под потолком горела эфирная люстра. С балконов поблескивали бинокли и лорнеты.

Людей в партере было уже довольно много. Кто-то гоготал, кто-то разворачивал бумагу, кто-то искал себе место получше, оттаптывая в узких проходах чужие ноги. Какой-то худой тип с рыбьим лицом щипал спускающихся мимо него женщин.

Соверен увел девушек в сторону, с краю нашлась свободная лавка как раз на трех человек, правда, небольшой кусок сцены выпадал оттуда из поля зрения. Но Софья сказала, что в этом нет ничего страшного.

Они сели. Рядом обнаружился толстый мужчина с завитыми и напомаженными усами, в ожидании представления вытирающий платком жирную шею.

— Потею, — наклонившись к Соверену, признался он.

В его маленьких глазах дрожали нездоровые огоньки.

— Вы уже были здесь? — спросил Соверен.

— Восемнадцать раз, — сказал мужчина, облизнув губы толстым белесым языком.

— И на что это похоже?

Толстяк издал задушенный звук, должно быть, означающий невозможность объяснить несведущему, что представляет из себя действие на сцене.

— Вы видели хоть одну публичную казнь? — помолчав, спросил он и, дождавшись кивка от Соверена, продолжил: — Так вот, это гораздо более волнующее зрелище. Гораздо! Если на площади Фаланг мертвецы всего лишь болтаются в петле, то здесь они э-э… более разнообразны. Я вам скажу, это завораживает!

— Благодарю.

Соверен вдруг подумал, что, наверное, зря решил сходить в театр.

— Господа! Господа и дамы!

На пятачок сцены перед решеткой вышел распорядитель во фраке, импозантный, подтянутый, с улыбкой на все выбеленное гримом лицо. Ему засвистели, кто-то крикнул: "Давай уже, запускай спектакль!". Но даже когда брошенный кем-то нетерпеливым кусок засохшей глины попал ему в плечо, мужчина не перестал улыбаться.

— Господа! Имейте терпение! Сегодня перед вами труппой нашего театра будет разыграна пьеса из семейной жизни, автором которой имеет честь быть ваш покорный слуга, — он поклонился. — Итак, мы начинаем! Впечатлительным и слабохарактерным особам настоятельная просьба удалиться!

Он исчез со сцены, легко упорхнув за кулисы. Где-то сбоку забренчал расстроенный рояль. Ткань, закрывающая задник, рывками поехала в сторону. На заднике оказалась нарисована комнатная стена с окном. Видимая Соверену боковая проекция обозначала еще одну стену, но уже с дверью. Из этой двери и вытолкнули первого мертвеца.

— Ура! — закричал толстый сосед.

Девушки захлопали, по театру прокатилась волна смешков и возгласов.

— Это Сэмюэл Тритт, глава семейства, — раздался голос распорядителя, усиленный рупорной трубой. — Он огорчен. Он только что узнал, что жена изменяет ему.

Рояль взял несколько тревожных нот.

У мертвеца, одетого в брюки и безрукавку из мешковины, был действительно потерянный вид. Он был немолод, с залысиной на лбу, лицо землистое, пустые глаза под густыми бровями смотрели в пол. Широкий нос для пущего эффекта был выкрашен красной краской. Начальный толчок заставил его по инерции пройти несколько шагов и замереть в центре сцены.

— Эй, папаша! — закричали ему с первых рядов. — Проспал счастье!

— Любить надо было женушку!

Сквозь решетку полетели грязь и комки бумаги. Кто-то расщедрился на башмак, но тот не проскользнул между прутьев.

Ни на возгласы, ни на броски мертвец не обратил никакого внимания. Только руки его вяло шевелились, словно по памяти делали какую-то работу.

Зрители между тем недовольно загудели. За сценой это довольно быстро уловили, и знакомый голос бодро произнес:

— И вот к нему возвращается жена!

Мертвую женщину вытолкнули через не видимую Соверену дверь слева. Женщина была в простом платье, с распущенными и торчащими во все стороны волосами. До своего "мужа" она не дошла двух шагов и тоже застыла, свесив голову.

Партер засвистел. С балкона кинули яблоком, и оно покатилось по доскам.

— Господа! Господа! Тише! — голос распорядителя зазвучал интимными нотками. — Мы же только в начале пьесы, господа. Вы пропустите самое интересное. А самое интересное у нас… конечно же, мясник!

Третий мертвец, высокий, рыжебородый, в рубашке с закатанными рукавами и в растрескавшемся кожаном фартуке, вышел вслед за женщиной. Ступая голыми ногами по помосту, он скалился в зал. Черная дыра рта не закрывалась. Соверен не был уверен, но ему показалось, что в расклиненной челюсти блеснула металлом скоба.

— Ну, вот и наши герои, — сказал распорядитель. — Мясник принес вырезку, и жена улучила момент с ним поговорить. Что же глупый муж? К мужу явился сосед, чтобы раскрыть ему глаза на того, с кем изменяет ему жена.

Под бряканье клавиш из боковины вывалился еще один персонаж, всколоченный и бледный, в панталонах и драном сюртуке, и сходу врезался в красноносого.

Девушки рядом с Совереном взвизгнули.

— Начинается! — радостно сообщила Софья, потеребив его руку.

Что начинается, Соверен понял, когда повернулся обратно к сцене. Задетый "муж" издал странный горловой звук, пальцы его поймали ударившего, раздался треск, одежда соседа-доброхота поползла по шву.

Партер взорвался криками.

— Так его!

— Убей урода!

— Да! — взвился голос распорядителя. — Дурная весть разозлила мужа!

Сосед, впрочем, не остался в долгу, он отпихнул нападающего от себя, боднув того головой в грудь. Этого оказалось достаточно, чтобы "муж" сделал несколько шагов назад и плечом задел "жену". Женщина, словно только этого и ждала, ожив, тут же вцепилась супругу в остатки волос. Хриплое рычание вырвалось из ее горла.

— Оторви ему голову! — крикнул один из зрителей.

Несколько мгновений пойманный "муж", прогнувшись назад, слепо водил руками по воздуху. Женщина вырывала волосы клочьями, ее серое лицо искажали странные, нечеловеческие гримасы, полные злобного торжества. Затем она вцепилась зубами в кожу на черепе, и Сэмюэл Тритт упал, увлекая ее за собой. Они завозились на полу, взрыкивая и взмахивая руками. Что-то громко хрустнуло. Сосед, уныло постояв без дела, шагнул к мяснику.

— Отношения накаляются! — взревел распорядитель.

Театр поддержал его свистом и хлопками.

— В челюсть, в челюсть!

— По колену, чтоб колено — вон!

— Ах, славно! Вбивай в пол!

— Ну же, шевелитесь, уроды!

Соверен с удивлением обнаружил, что часть выкриков принадлежит Софье. Его толстый сосед наоборот сидел тихо, едва постанывая и экстатически закатив глаза. Сам Соверен находил зрелище отвратительным.

Доброхот между тем добрался до мясника и, не останавливаясь, впился зубами тому в плечо. "Жена" оседлала "мужа" и, наклонившись, кусала его лицо. "Муж" бил ее по ребрам — бумс! бумс! бумс! Платье разошлось, и при каждом ударе в прорехе подпрыгивала вислая грудь.

Зрители бесновались.

Из-за того, что крови не было, вся эта зверская, безумная драка казалась Соверену искусственной, бутафорской, а откушенный красный нос — накладным.

В зеленоватом эфирном свете хрустели кости, выплевывались куски серого мяса, растягивались рты, кулаки били в тело. Рыжебородый мясник скинул соседа-доброхота с себя, наступил ногой ему на грудь, вминая ребра. "Муж" повалил на пол "жену" с куском своей губы в гнилых зубах, как с трофеем.

С балконов кидали камни. Партер кричал и хрипел.

— Да! Да! — звенел голос распорядителя. — Но это не конец пьесы! На помощь и мяснику, и мужу приходят добрые горожане!

Софья с блестящими, совершенно безумными глазами на мгновение прижалась к Соверену:

— Хотите меня, сэр?

— Что?

— Ах! — девушка отлипла, вновь устремив взгляд на сцену. — Смотрите, они совсем голые!

Мясник в бою лишился фартука и коротких штанов, а женщина — платья. Нагота не смущала мертвецов.

— Извините, — Соверен поднялся, — я пойду.

Он пробрался к лестнице на выход, получая от недовольной публики удары и толчки. За его спиной мертвецы рвали друг друга. Клочья одежды и кожи усеяли доски. Хрустели зубы и суставы. Откусывалась плоть.

Зрители бешено болели то за одних, то за других, подсказывая, советуя и сожалея о малой крови. Рояль гремел.

— Грандиозный финал! — кричал распорядитель. — Кто прав? Кто виноват?

Соверен не видел, как мертвецы слиплись в гору голых тел, вяло шевелящуюся, рычащую, грызущую, попыхивающую эфирными дымками. Он вышел на воздух. Было уже темно. Лампа под козырьком освещала афишу. На противоположной стороне Хантер-стрит рядком стояли кэбы, приготовившиеся развозить зрителей после представления. Фыркали лошади.

Соверен подышал.

Воздух горчил, и это его обрадовало — не эфирная сладость. Нет, подумалось ему, я не хочу, чтобы Анна стала такой. Ее придется связывать. Она…

Он попытался вызвать в памяти ее улыбку, ее смех, хотя бы один эпизод из их недолгого знакомства, но всплывал почему-то лишь обрамленный камелиями неживой профиль при отпевании в церкви. Больше ничего.

— Свободны? — перейдя улицу, спросил Соверен у читающего газету кэбмена и назвал адрес: — Особняк Стекполов.

Всю дорогу он мрачно смотрел в окно и не видел ни домов, ни сменивших их холмов, поросших кустарником. В низинах клубился туман, в вышине, над кромкой леса, проглядывали звезды. Соверен думал, что продолжать поиски Матье Жефра, наверное, больше не имеет смысла. Во всяком случае, для него.