Александр Геннадьевич Карнишин
В черном, черном городе…

Темнота

Моросило, как всегда в последнее время. Под ногами хлюпала жидкая черная грязь. От тротуара, с краю, где решетки стоков, поднимался пар, окрашенный невысокими фонарями в унылый желтый цвет. Справа тянулась длинная витрина очередного "Макдоналдса". Там, наклонившись над картонными коробочками и одноразовыми тарелками, что-то ели люди, которых никто не ждал дома на ужин. Я приостановился, глядя на аккуратную головку с пробором и толстой как полено косой. Девушка вдруг подняла голову и посмотрела мне в глаза. Заинтересованность? Испуг? Она тут же опустила голову, а мы уже шли дальше.

Дальше был вход в это заведение быстрого обслуживания, куда мы и завернули. У входа, приостановившись, я показал, мотнув головой в дальний угол:

— А вон та девушка мне улыбнулась…

— Которая из?

— Во-о-он, в самом углу.

Тут она снова повернулась испуганно, глянула в нашу сторону, и тут же отвернулась.

— Нет, — сказал Мишка. — Не в моем вкусе.

— Да, ладно тебе… Вкус тут у него… Якуточка?

— Нет, буряточка…

— Ну, и что?

— Не в моем вкусе…

— Свободная касса! Свободная касса! — заголосил очередной кандидат на какой-то песенный приз.

— Ты что будешь? — спросил я.

— Себе бери. Каждый сам за себя. Закон джунглей…

— Как знаешь… Мне "Биг тейсти"… Да, простой… И большой сок. Большой.

Мы отошли с подносами, направляясь в тот же дальний угол. Девушка опять испуганно вздернула голову и тут же отвернулась к стеклу витрины, за которой в желтом липком сумраке неуверенно и размыто двигались пешеходы.

— Вот, сюда, что ли?

— Можно и сюда. А что, есть какая-то разница?

— Не нуди!

— Так, говоришь, буряточка?

— А то я их не видел?

Мы открыли свои коробки с быстрой едой, и стали ее быстро есть, стараясь не уронить куски вялого салата с выползающим наружу соусом на брюки.

Девушка встала со своего места и, обходя нас по большой дуге, двинулась к выходу.

— Молодая. И фигура еще ничего.

— Нет, — сказал Мишка. — Не в моем вкусе.

— Ну и ладно…

Оно и в самом деле было как-то "ну и ладно". Сумрачно и устало. И желтый свет от витрин добавлял болезненной усталости.

— Так, что там у тебя на работе?

— На работе? — оторвался я от полосатой красно-белой трубочки, торчащей из высокого картонного стакана. — На работе нормально, вроде.

— А я думал — на работе у тебя что случилось… А чего тогда звонил?

— Ну, не виделись же давно, — я задумался, глядя на друга.

Действительно, а чего вдруг я ему позвонил? Обычно встречи назначал он. И встречались мы в пивных ресторанах, в кафешках разных. А тут вдруг я вытащил его, да еще шлепали потом по грязи впотьмах до этого "Макдоналдса". Впотьмах…

Вот оно.

— Миш, а чего все время так темно, а?

Может, он знает что-то? Все же "в верхах", "лицо, приближенное".

— В каком смысле?

— Ну, вот мы встретились с тобой — темно.

— Чудик, — солидно сказал он. — Это осень. Осенью всегда утром и вечером темно и противно.

— А днем ведь тоже темно?

— Днем мы все на работе, в кабинетах. Там свет горит. У тебя на работе свет горит?

— У меня горит.

Мы доели и отодвинули пустую тару в сторону. Переглянулись, и хором, как в детстве:

— А компо-о-от!

Сходили к кассе и взяли себе по пирожку с вишней. Я взял еще сока, а Мишка — кофе. Он был знатный кофеман, и мог каждый день пить его литрами. Кофе был горячий. Даже в тепле от него шел пар. И пах он правильно. Но я вечером предпочитал сок. Или пиво. Но уж никак не кофе.

— Так, что за дела-то?

— Понимаешь, тяжело что-то на душе у меня. Утром встаю — темно. Вечером с работы иду — темно. Чернота эта вокруг, грязь. Аж в груди болит, представь. Страшно почему-то. Вот и подумал сдуру-то…

— "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", — процитировал Мишка.

Посмеялись, посматривая по сторонам. Публика была какая-то серая и угрюмая. Никто не раздевался и не усаживался, как в ресторане, как бывало раньше. Все забежали только перекусить и опять бежать куда-то.

— Миш, смех-то смехом, но, правда, ничего у вас в верхах не слышно? Устал я без света, глаза болят.

— Давно тебе говорил, что надо очки купить.

— Очки, да, — кивнул я.

Он, правда, давно говорил мне об очках. Особенно заметны были проблемы со зрением рано утром и еще вечером, после работы, когда мелкий шрифт в книге или самый простой чек в ресторане я уже не мог прочитать.

— Ну, перекусили, теперь можно и поговорить? Или на улице потолкуем?

Я с тоской смотрел на улицу. Выходить туда не хотелось.

— Может, по мороженому, как в детстве?

— О! И я еще кофе возьму!

Мороженое было хорошим. Сладким, сливочным на вкус и не слишком холодным.

— Так, у тебя точно все в порядке?

— Миш, мне просто темно, понимаешь. Дышать темно…

— У-у-у… Если б ты знал, сколько сейчас с психозами у нас по больницам мается. Статистика просто страшная. Осень — она всегда такая. Обострения сразу всякие. И настроения в пару к этим обострениям.

— Иногда мне начинает казаться, что мы просто не доживем до солнечного света…

— Тьфу на тебя, дурак! Уж ты-то, с твоими двумя с половиной высшими образованиями и с твоим опытом…

— Да я понимаю, понимаю, но не могу никак с собой справиться. Вот сейчас домой идти — мне страшно. Такое ощущение, что небо вот-вот упадет на голову. Давит оно, понимаешь? Дышать тяжело.

— Понимаю. Сам солнце люблю.

Он помолчал, рассматривая мутную витрину, за которой как в аквариуме двигались какие-то фигуры. А для них, наверное, в аквариуме были мы, бесшумно разевающие рты.

— А если уйти? — спросил я совсем тихо.

— Что? — дернулся Мишка.

— Я говорю, а если уйти — может, там где-то есть солнце? За городом, далеко?

— Ну, ты даешь… Совсем распсиховался? Это тебе надо в Австралию ехать — там как раз весна. Скоро лето наступит. Там много света и тепла.

— За что нам такое, если где-то есть солнце и тепло?

— Ты не придуривайся, ага? За что… За "низачто". За осень. Осенью всегда так. И вообще — это наша Родина, сынок. Хе-хе…,- а вот смех у него в этот раз не получился.

— Миш, а может, что-то с Солнцем? Ну, ты же знаешь все, расскажи, а…

— Что с Солнцем, ну, что? Что с ним может случиться?

Действительно — что может случиться с Солнцем? Но мне все равно было страшно и как-то мутно от неопределенности. Вроде бы, все правильно он объяснял. Вот же, по календарю — осень. И грязь на улицах — потому что осень. И темно от того же…

— Миш, а что астрономы говорят?

— Какие у нас сейчас астрономы? В большом городе астрономов не бывает — тут испарения и газы и не видно ничего.

— А без них, если вот просто верх посмотреть…

— Совсем с ума сошел? Что туда смотреть? Там темно. Черно и темно там, вверху. Вниз смотреть надо, под ноги, чтобы в грязь не плюхнуться.

Опять он был прав. Мишка всегда был прагматиком. И когда меня, бывало, заносило, он давал подзатыльник — да хоть и словом. Ну, правда же — что смотреть в эту постоянную черноту и темноту.

Мы разом, не сговариваясь, встали и пошли к выходу.

— Вот смотри. Видишь, тут светло. А там — темно. Потому что вечер уже. И осень. Ясно?

— "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", — процитировал теперь я.

— Что, в объедки тебя макнуть? Да запросто!

— Да ну, Миш. Спасибо, что посидел со мной.

— Ты успокоился хоть?

— Ну, вроде… Хотя все равно темно мне как-то. И вот тут давит, давит… И страшно.

— Фигня это всё. Привыкнешь. Потом будет зима. А потом бац — и уже весна, — и улыбка у Мишки была уверенная и светлая.

Если бы он знал что-то — он бы сказал. Друг не врет другу.

Мы вышли за порог в темноту и влагу. Сразу проснулся страх. Я осторожно искоса одним глазом глянул верх.

— Ну, что? Увидел что-то? — рассмеялся, заметив, Мишка.

— Нет. Темно там. Темно и черно.

— А я что говорил? Вон, под ноги смотри лучше, а то свалишься по дороге.

— А утром…

— Утром будет еще темно. Ну, осень сейчас, понимаешь?

— Ага, осень. Понимаю.

Над городом, накрыв его своей тенью, второй месяц висел, не подчиняясь законам физики гигантский космический корабль. Черный.

А в городе жили своей жизнью люди.

Утром им было еще темно.

Вечером уже темно.

Осень, чего там…

Загрузка...